Данте

Тот страждет высшей мукой, кто радостные
помнит времена в несчастье.
Данте А.


Я не был мертв, и жив я не был тоже,
А рассудить ты можешь и один:
Ни тем, ни этим быть – с чем это схоже.
Данте А.


Моё больное воображение, в который раз рисует страшные картины. Невозможно уснуть под крик соседского младенца, а утром опять в университет – спать под карканье старой тётеньки, которой давно уже пора к внукам и вязанию, а не преподавать студентам «культуру речи». Повернувшись на другой бок, пришлось тяжело вздохнуть. Младенец наконец-то замолчал. Кухонные часы бьют без четверти три. Комуналка всё ещё пытается уснуть, как и я, но почему-то она делает это намного громче меня. Шаркая подошвами, прошел на кухню сосед дядя Миша, ночной странник. Ночами он гоняется по городу, подбирая подвыпивших, чтобы за определённую плату доставить их домой. Он беззлобный человек со своими взглядами на чувство юмора.

Хлопнула входная дверь. Это, наверное, вернулся пьяный Артём, которому всегда никто не нравиться, особенно когда он сам пьян. Он живёт в одной квартире со своей бывшей девушкой, и никто не знает, что твориться в его душе. Часто он глушит время, сидя за компьютером или наворачивая по городу круги под действием наркотиков.

Люди. Я чувствую, что совсем одичала, что мне сложно заходить в семьи обычные и смотреть на них со стороны, а со стороны только потому, что я не могу включить себя ни в один коллектив. Этот материальный мир шебуршит, а в голове мысли, не дающие уснуть. Каша из воспоминаний и планов на будущее.
Чем жить человеку? Кто-то говорит сегодняшним днём, кто-то завтрашним, а кто-то умудряется верить в то, что вчерашним. Но если об этом думать, то после шестой минуты начинаешь понимать, что живёшь каким-то синтезированным временем, синтезированными понятиями. Время, замкнутое в круг, время не прямая, а точка, нет, даже не точка, а пространство.

Я пытаюсь заснуть, а за окном шмыгают подтаявшим снегом машины. Наваждением на стене проступает свет их фар. Свет пробегает по оборванным обоям и падает к ногам моей кровати. Свет дня и тьма ночи определители и разграничители времени. Ни ко сну байка о светящихся глазах .

Счастливые картинки из прошлого и смутно представляющееся будущее безалаберно миксуется в голове, от чего она готова развалиться на тысячи, а то и миллионы частичек, на молекулы, на отдельные слова из мыслей. Слова обессмысливающиеся и не всегда ключевые.

Счастливые картинки из прошлого…

На лбу холодной маленькой царапиной чувствуется кольцо серьги, его черная жесткая грудь, совершенно не удобная для прислонения, так как покрыта застёжками-молниями, движется от дыхания: вверх – вниз, вверх – вниз, вверх…
-- Я покончу жизнь самоубийством.
-- Мяу, опять всё плохо?
-- Нет, моя хорошая… Я просто только что был в ванной, на леске повешен собой. Живая картинка…
-- Мяу… Я люблю тебя.
-- Мурррр-мяаааууу… Знаешь, дело совсем не в хорошо или плохо, а в том, что это будет. Нечем за жизнь держаться… Я люблю тебя… Мурр-мяааууу…

-- Скучаешь?
-- Что?
-- Скучаешь?
-- Что? Плохо слышно.
-- А, ладно…
-- Ты говоришь, скучаешь?
--Да.
-- … Да. А ты?
-- Да, очень.
-- И всё равно не придёшь?
-- Ну, не знаю…

Растекаются слова в воздухе, они похожи на нежирный кефир. Я играю с твоим воображением, заставляя тебя делать то, что ты хочешь. Мои глаза безумны, а ты не в этом мире, вернее не в своём. Общий, единый на двоих мир обнимает нас, треплет и выжимает силы. Мы кувыркаемся вверх! Это не бег в гору, не шаг, а безумное кувыркание.

Не описать безразличие к внешнему миру, то бесчувствие к нему на грани оргазма. Свет, тьма, звук, боль, страх… Всё блекнет до степени не существенности. Только тот, та кто в, на, за, под…
Дрожь по телу… тепло… жар… мышцы сводит мгновеньями сладострастия – сладостью страсти, безмерной, бездумной, обволакивающей каждую клетку… М-м-м… Рывок… Вниз… Рывок…
Медленно, медленно оставляя в покое мышцу за мышцей рухнуть на… Важно ли что? Люблю!

Всё это срывается, как с обрыва, в пропасть моего одиночества обречённого. Не раз было сказано, что нельзя быть солнцем, что притягательность его смертельна окружающим. Встретивши чудо, хочется его поймать, а оно жжется. И только по началу жжется, а потом и вовсе спалит так – костей не останется.

Они продали души за бесценок
Солнцу,
И вычистили в блеск своих душонок
Донца,
Впитали губкою науку –
Нежность,
И оживляющую муку
Светлость.
Всё полюбили, даже час
Заката.
Они из тех, кто любят всех…


Душа не солнце, а луна
За краткий миг живого времени,
Но по привычке не одна,
А с полу-сладким любви бременем.
Всё счастье – пыль.
От взрывов больных кратеры.
Как сказка быль,
И тело без фарватера.
К мертвым лучам
Ещё тянуться руки…

Нет смысла тянуться к кому-либо, ведь чрезмерная открытость приносит боль, и как жаль, что вся радость встречи выжигается из голов и сердец болью, а боль эта свинцовой пулей отскакивает от затвердевших душ, обгорелых, в меня. Я расплавляю свинец и выливаю синими буквами на листы, разлинованные в типографии.
Мир загадочен, похож на паутинку, которую едва видно и даже не видно вовсе, но она существует, и мы чувствуем её липкое прикосновение кожей…

Жарко… Меня всасывает что-то тягучее и горячее, я пытаюсь идти и тону по колена в лаве. Не более чем в ста метрах от меня дорога, мощенная кирпичом, и по ней плывут две тени: старец и сверхэмоциональный… Кто? Я что-то кричу им. Они останавливаются. Я пытаюсь к ним бежать, тону по пояс, карабкаюсь и вот уже по горло в дымящейся жиже… Кричу…

За стеной снова плачет малыш, кажется, у него режутся зубы, вот и дерёт он глотку, не жалея ушей окружающих. Часы бьют шесть. Спать осталось всего час. Но разве можно это назвать сном? «Я не был мертв, и жив я не был тоже…» «Тот страждет высшей мукой…»