Сквозь призму лет...

..



Белое, искристое снежное поле ближе к вечеру становилось голубым и бескрайним. Мороз скрипуче отзывался на каждый шаг и от этого сумеречная тишина, опустившаяся на степь между двумя населёнными пунктами, казалась ещё торжественней и загадочней. Свежесть январского воздуха, ничем не замутнённая, казалось, проникала с каждым вздохом прямо в сердце и рождала там такую неуёмную радость, от которой хотелось, и петь, и смеяться и плакать одновременно.
Только в 17 лет так глубоко переживается восторг от увиденного, так верится во всё светлое, так хочется петь и кричать от красоты! И только в 17 рождаются наивные, искренние и взволнованные строки, которые по прошествии времени могут показаться излишне патетическими и смешными. Но тогда не думалось ни о чём, кроме необходимости найти удачную рифму, запомнить её и заполнить содержанием, уловить и задержать эти чарующие мгновения, оформив их в слова!
 
Люблю я мир в снегах голубоватых,
В колючем инее и звонкой тишине,
И в той любви Россия виновата,
Что мне давно приснилась в детском сне….

Эти строки родились на степных просторах между посёлком Камыш-Бурун и только что начинавшим отсчитывать свои первые шаги будущим городом без названия (1966 г)... Позже были и другие стихи, они появлялись с периодичностью раз в сезон и пытались рассказать о прелестях здешних мест в любое время года. Весной, например, было вот это :
От бездонного неба глазастого,
От весенней певучей любви
Ошалели от солнца горластые,
Неуёмные воробьи.......

Летом всё больше говорилось о любви, мечталось о будущем, грезилось о счастье, но всё равно было пронизано красотами природы :
А исчезнешь, скроешься от взгляда,
Не простившись, наскоро и вдруг,
Оживёт, как тёплый запах сада,
Горьковатый запах моих рук...
Или:
Влюбиться в вечер мудрено ли?
Его зелёные глаза,
Его размашистые брови,
Как и твои, забыть нельзя!
..В его зарницы, как в водицу,
Смотрюсь я звёздочкой-росой,
И хочется зари.. напиться,
И в синеву вбежать босой!


Особый же восторг, сохранившийся на всю жизнь, вызывала и вызывает у меня осень! Не передать её многоцветья и грусти, когда, она, золотая и пышная, звенит такой небесной синью, сверкает таким серебром летящей паутины и так задумчиво тиха среди всего этого великолепия, что не насмотреться, не намолчаться! Я пыталась, как могла, рассказать об этом, но сознаю всю неуклюжесть тщетных попыток.

Задымилась кострами осень,
Поплыла под гитарный стон,
Твоих глаз золотая просинь
Подняла в моём сердце ... звон!
Густо плавилось бабье лето
Сединою густой паутин
И казалась насквозь прогретой
Твоя сумасшедшая синь.
Листья красные плыли, плыли
По свинцу тяжёлой воды...
В синеве твоей холод стылый
Выткал инеем боль беды...
От неё вдруг стали седыми
Даже яркие небеса
И в костров пахучие дымы
Завернулись твои глаза...

 
СТЕПЬ

.. Мы с сестрой родились в Сталинграде и слово Кавказ впервые услышали от отца ( фронтовик Стёпа Михаил Кузьмич сам был родом из здешних мест и только после войны оказался в городе на Волге, долгое время работал на тракторном заводе), который говорил о своей родине, как о сказочной стране. У него даже тембр голоса менялся, когда заходил разговор о местных красотах ( и, кто знает, может быть, мне было суждено зарифмовать этот его восторг в своих стихах!?)
.

  Наша семья приехала сюда на жительство в 1959 году, жарким летом. Представления о рае на земле, старательно нарисованные в нашем воображении отцом, безжалостно рассеялись, едва мы вступили в него. Первое впечатление – от воды из-под крана, что нахально торчал среди пустого, предназначенного нам двора!
После изнурительной дороги на попутных машинах, которыми нам пришлось добираться до места назначения, да в сорокаградусную жару мечталось о двух вещах: о прохладе и стакане воды. Но посуда была где-то в багаже, а вполне узнаваемый источник влаги -- вот он, только руку протяни. Вряд бы мне позволили пить так, как я замыслила, да и отвлекать взрослых своими проблемами в момент, когда они заняты и более важными, я не решилась...., а потому ...
Устройство оказалось немудреным и отзывчивым на мольбу о помощи и через мгновение плеснуло мне сначала в неловко подставленное лицо, потом заполнило рот. Но проглотить я это уже не смогла. С полминуты стояла с раздутыми щеками и вытаращенными глазами, не рискуя сделать глоток и соображая, что же с этим делать. Счастливая мысль о том, что содержимое можно выплюнуть, пришла ко мне, когда отец заметил моё оцепенение.
- Что такое? Что случилось? - спрашивал он, осматриваясь вокруг, и соображая, не укусила ли меня какая нечисть пустынная.
Отвечать я была всё ещё не в состоянии, а только отплёвывалась, вздрагивала, пыталась стереть с губ и лица отвратительный запах, доселе мною неведомый!...
- А-а-а, - понял отец, в чём дело. - Водички напилась? Ничего страшного! Это - запах сероводорода! Привыкнете! Ещё и вкусной будет казаться!
Конечно, он окажется прав..., но тогда это стало потрясением номер один...

* * *
... Камыш-Бурун был небольшим аулом, затерянным в огромном, пышущем жаром, пространстве. Улица же, на которой предстояло нам жить , состояла из нескольких домишек в стиле «ранний коттедж», построенных из камышитовых заготовок. И она, единственная, без сомнения, выбивалась из общепринятого понятия о «хуторке в степи». По тем временам обитатели этого городка, работники нефтедобывающей отрасли, по праву почитали себя за столичных жителей: только там были аккуратные домики, чистая улица, продолжающееся строительство, асфальтированные, узкие как лесные тропинки, тротуары, по которым можно было ходить, не надевая резиновых сапог!(великая роскошь для местного ландшафта!).Всё это являлось предметом гордости для нас и зависти для тех, кто жил в традиционном Камыш – Буруне.
 ... В день нашего приезда с визитом зашёл к нам комендант городка в Н.Васильев: посидел, побеседовал с отцом , сделал отметку о прописке нашего семейства и рассказал о бытовых условиях этого поселения. К услугам жителей, оказалось, был магазин с продуктовыми товарами, баня, в которой мылись по пятницам женщины, по субботам – мужчины; недалеко от нашего домика была детская площадка с настоящими качелями и столиком для доминошников.
 Всё это ещё предстояло запомнить, научиться не удивляться общественной бане, удобствам во дворе, и многому другому.
 Там, на улице Почтовой, начиналось и прошло моё осознанное детство, что всплывает в памяти ярчайшими эпизодами..
. * * *



Вот мы с моей близкой подружкой Любой Рулёвой бредем закатной порой по ковыльному полю, что в лучах прячущегося за горизонт солнца становится нежно-розовым и серебристым. И нам весело от прикосновения шелковистого ковыльного пуха к босым ногам, мы хохочем, как от щекотки и счастливы, счастливы, счастливы! Простору нет конца: там, где заканчивается степь, просто сразу же начинается небо, которое на закате даже по цвету не отличить. И только один предмет, если приглядеться повнимательнее, напоминает о пребывании здесь людей , это длинный шест с развевающимся на ветру полосатым треугольником!
 Так в 1960 был обозначен аэродром в здешней степи, где приземлялись так называемые «кукурузники», доставлявшие смены нефтяников откуда-то с большой земли. История этого поэтического имени самолёта мне и до сих пор неведома, но только из личного опыта знаю: летать на этом зелёном уродце можно только под страхом смерти или с целью применить к наказуемому нечеловеческую пытку. Ощущения непередаваемые
 Однако тогда он нам казался мистической птицей ,оглушительно тревожившей нетронутую степную тишь. Заслышав отдалённый звук мотора, со всех концов сбегалась к аэродрому разновозрастная детвора из местных. Отчаянно пыля босыми ногами по просёлочным тропам, чёрные от здешнего загара, как грачи, шумно горланя , стараясь обогнать друг, чтобы первым заметить на горизонте приближающуюся гудящую точку, пацаны мчались, не жалея сил и пяток, привычных к степным колючкам. Важно было не упустить священнодействия приземления! И тогда вокруг поднимался дикий сквозняк, поднятый движением машины, под которым нам было непременно надо устоять, не покачнуться, не быть сбитым тугой, как резиновый шланг, струёй воздуха! Зажмурив глаза и борясь с ветром, каждый из тех, кто был там, пережил ощущения парения над землёй, отрыва от почвы., и пронёс их через всю жизнь!

 СМЕРЧ


Уж сколько лет прошло, а та буря до сих пор в памяти, словно это было вчера. Всякий раз, когда на горизонте начинают собираться страшно-черные кучевые облака, ощущения и мельчайшие подробности того дня возвращаются и заставляют вздрагивать.
... Весь день стояло страшное пекло; даже листья яблонь под нашими окнами скрутились, сохраняя остатки влаги; куры за сетчатой изгородью, оглушённые жарой, застыли в какой-то гипнотической прострации с раскрытыми клювами и веерами растопыренных перьев в ожидании хоть малейшего ветерка. Что уж говорить о людях! Не хотелось не только двигаться, но даже думать, было трудно дышать от этой чудовищной неподвижности, обжигающей и парализующей! Адская жара казалась бесконечной, день всё еще был далёк от своего завершения, сумерки, могущие принести хоть малейшее облегчение, никак не наступали..
В поисках иллюзорной свежести обитатели городка плотно занавешивали оконные проемы, так что в комнатах становилось совершенно темно как с наглухо закрытыми ставнями, другие прятались в зыбкой тени молодых деревьев и все молча ждали окончания этого кошмара…
И вдруг что-то неуловимое, как дыхание, нарушило, наконец, мучительную неподвижность, потянуло ветерком с едва заметным привкусом пыли, трепет пробежал по верхушкам деревьев. Соседи оживлённо запереговаривались, выйдя за калитки своих дворов, вглядываясь в происходящее где-то у линии горизонта., подставляя потные лица и тела набежавшей волне благодати.
Вдали зачернело, как к дождю, громыхнуло несколько раз ... А потом вдруг сразу всё переменилось. Средь бела дня стемнело, как ночью..., ощутимо пахнуло пылью и повисла такая странная, глухая тишина. .
В комнатах, куда поспешили почуявшие недоброе люди, зажгли свет и наглухо закрыли окна. Но это ничуть не спасало от пыли, что непонятным образом проникала в невидимые щели и зависала вокруг, пугающе переполняя пространство. Скоро она была повсюду: на мебели, лицах, в бронхах. Вероятность умереть от удушья становилась реальной…
 И вдруг в этой ватной тишине родился гул!
 Он шёл откуда-то снаружи, из-за плотно закрытых окон и дверей, и с каждым мгновением мощь его нарастала, становясь почти осязаемой! Раздался жуткий треск, как будто прямо над головой грозой раскололо мощное дерево, грохнуло и ... пошла свистопляска!
 Загудело, завыло, застонало.... Мама с отцом пытались удержать пружинящие под напором стихии оконные рамы, казалось, что кто-то с той стороны завесил окна толстым тёмно-жёлтым покрывалом, за которым -- ни зги! А когда « покрывало» стало несколько прозрачнее, а гул стал ещё яростнее, разглядели и кошмар за стёклами: в воздухе парили предметы, которые нельзя было заподозрить в умении летать. Оставленная у порога обувь, вёдра , игрушки, домашняя птица, не успевшая укрыться от напасти, куски оторванной жести, ветки деревьев, торпедировали наше жилище, ненадёжность и утлость которого мы ощутили в полной мере.
 Но, когда(!) мы с ужасом поняли, что по нашему двору в полуметре над землёй легко планирует детская жестяная ванна, в которой обычно купали сестрёнку, мама, крестясь и причитая, сгребла нас и оттащила в дальний угол, забыв о вибрирующих окнах, в половине которых уже не было стёкол.
Это был первый, и, слава Богу, единственный в моей жизни смерч, внутри которого я побывала, хотя «чёрные бури» в этих местах случаются и поныне.!


ПОТРЯСАЮЩИЕ ВИЗАВИ

 Из разговоров взрослых , обсуждавших за семейным столом последние новости городка, я уже уяснила для себя, что окрестные степи населены живностью, встреча с которой не всегда заканчивалась для человека благополучно: отец пересказывал истории местных охотников, в которых фигурировали дикие кабаны, ядовитые гадюки, пауки необычной величины .Кто-то неудачно выстрелил в кабана и он , раненый, долго преследовал своего обидчика , пока тот не взобрался на дерево в поисках спасения от не на шутку рассвирепевшего подранка, ,кто-то по дороге на работу наступил на греющуюся на солнышке гадюку и она ужалила его, после чего человека еле удалось спасти и т. д , и т. п. Но мне почему-то запомнилось название животного , которое звучало странно и загадочно: «Сайгак!».
Представители этой особи, по слухам, трепетные и пугливые, были ещё и страшно любопытны , а потому целыми стадами приходили по ночам в посёлок и даже подходили к окнам людских домов. Вспугнутые визитёры оставляли после себя полнейшую разруху: вытоптанные грядки, объеденные деревца, которые очень плохо приживались в местном климате, и расстроенных хозяев, дворы которых удостоились чести.

.

Мне, признаться, давно уже не терпелось самой вот так встретить на улице , неподалёку от дома этого вездесущего представителя местной фауны, дабы иметь право сказать подружкам: « Да, я видела его!». Идея стала почти навязчивой, а по прошествии времени начинала казаться несбыточной и я уже стала смиряться с мыслью о своей невезучести, как вдруг..
Мне было тогда лет двенадцать...Проснувшись однажды солнечным июньским утром, я, наслаждаясь мыслью, что наступили каникулы, босиком выбежала на веранду, толкнула дверь во двор, распахнула калитку, ведущую на улицу, и оцепенела : у соседнего дома напротив стояла телега,(на таких передвигались из пункта А в пункт Б местные аборигены и приезжавшие к ним откуда-то родственники), а рядом с ней лежало животное , название которого мне было не определить...
 Ну, конечно же, это был он, «сайгак»! И так близко! Рукой подать! Так вот он какой! замерло у меня в груди. Большое, похожее на пушистое одеяло тело, цвета дорожной пыли, даже не вздрогнуло от неожиданной встречи со мной. Обладатель его только повернул ко мне всё время что-то жующую морду, задумчиво взглянул из-под длинных ресниц, не переставая ритмично двигать челюстями и, игнорируя моё присутствие, полностью сосредоточился на процессе, который, казалось, ему смертельно наскучил, но остановиться он уже не мог.
Что-то в поведении моего сайгака было не так: скорее всего, он не был робкого десятка, потому что не только не испугался моего появления , но даже продемонстрировал полное своё презрение к такой мелочи.

Соображать, однако, было просто некогда, надо было срочно поделиться радостью с домашними. На мой крик «Сайгак! Сайгак!» вышли из дома родители. Первым, взглянув на улицу через низкий штакетник ограды, рассмеялся отец, за ним захохотала мама. А пока они унимали непонятное для меня веселье, мой «сайгак», понукаемый погонщиком, появившимся откуда-то, неторопливо поднялся, обнаружив на спине два небольших горба и, покачивая ими в такт своей странной походке, тронул с места телегу, в которую позволил себя впрячь!
...Тогда мне было неловко за допущенный промах, но сегодня понимаю, что являюсь редким свидетелем экзотического эпизода, когда двугорбый верблюд на улице Почтовой будущего микрорайона города Нефтекумска использовался в качестве гужевого транспорта. Сегодня это кажется просто невероятным ещё и потому, что теперь в здешние места верблюдов завозят лишь московские зоопарки.

  ГАДИНА

...Были и другие запоминающиеся встречи, одна из которых навсегда отбила у меня охоту уходить далеко в степь без особой нужды и научила не только любоваться горизонтами, но и смотреть под ноги.
 Случилось это особенно щедрой на тюльпаны весной. Не было лучшего развлечения в ту пору, как уйти с одноклассницами подальше в степь в поисках необычных по окраске цветов: на сплошном жёлто –красном ковре надо было отыскать редкий оранжевый или с оттенком розового., или с белыми вкраплениями. Потом такие находки становились предметом долгих разговоров, обсуждений, девчоночьих ахов и охов, - одним словом, - событием! Ради этого и бродили часами, удаляясь друг от друга, чтобы не мешать таинству открытия.
Вокруг тебя бесконечный простор! Лёгкий ветер обдувает лицо, пузырит подол ситцевого платьица, а от запаха цветов чуть кружится голова. Хорошо! А, если запеть даже очень громко, всё равно никто не услышит. Степь!
Полдня уже бродили средь цветов, и в руках у меня было довольно редких находок, можно было бы и возвращаться, но азарт уводил всё дальше и дальше, казалось, что ещё чуть-чуть и мне повезёт обнаружить нечто потрясающее, что станет потом предметом зависти остальных. И действительно, повезло!
. Цветы становились всё крупнее и затейливее, в руках уже увесистая их охапка, девчонок почти не видно (так удалились они от меня). – Всё! Последний! – решила я и протянула руку, чтобы сорвать тюльпан. В глаза плеснуло золотом! Что-то свёрнутое толстыми кольцами искрилось под моими замершими пальцами, чуть прикрытое молодой травой.. Какой красивый пояс! Блестит, как драгоценный! Интересно, из чего он сделан?!
 Мне не удалось коснуться пальцами находки, потому что она вдруг как-то двинулась в сторону кольцами, а потом стала вытягиваться во всю длину!
 Догадка придала мне такой прыти, что через мгновение ноги едва успевали касаться земли, над которой, казалось, я просто летела, не разбирая дороги, и издавая истошный и бесконечно однообразный вопль: « А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а-а-а-а-а!!»
Мимо промелькнули, как кадры кинохроники, знакомый изгиб проселочной дороги, удивлённые лица подружек, что-то кричавших мне навстречу. Неподвижный воздух знойного полдня просто свистел у меня в ушах от скорости, что придал мне ужас от встречи в чистом поле. Не переставая вопить, я легко перемахнула несколько километров пути в рекордно короткие сроки, не помня как, пронеслась по улице Почтовой, пулей влетела в дом, переполошив домочадцев, и забилась в дальний угол, будто опасалась преследования. Меня ещё долго всевозможными ухищрениями извлекали из моего убежища, пытаясь докопаться до истинных причин переполоха и заставить произнести хоть что-то, кроме нескончаемого «А-а-аа-!...Удалось это не сразу! И только после строгого окрика отца непослушными губами едва выговорила: « Там... змея!»
На что отец иронично возразил: «Как же ты её испугала!».

ШКОЛА

- Ти-и- и –хо! Тишина-а в классе!
Хрупкая средних лет учительница начальных классов Мария Павловна Колесникова уже минут десять тщетно пытается утихомирить разбушевавшийся после большой перемены класс, в котором сорок вспотевших и раскрасневшихся от беготни по весеннему двору «гавриков», никак не унимаются..
Самодельная деревянная указка резко выстреливает ударом об учительский стол и раскалывается надвое. Остатки школьного атрибута гневно швыряются в угол мимо стола, сразу же всё стихает в ожидании настоящей грозы и в мёртвой тишине, нарушаемой только шмыганьем чьего-то простуженного носа, начинает вершиться правосудие!
 Тоненьким голоском обиженной девчонки Мария Павловна гневно выкликает самых заядлых нарушителей дисциплины, те выстраиваются возле классной доски, понурив головы, и всем своим видом демонстрируют великое раскаяние. Так рисует память картинки наших университетов первые четыре года, когда за знания и воспитание несла ответственность эта маленькая женщина.

Она учила нас всему, что знала сама: арифметике, грамматике, чистописанию; был такой урок, во время которого учительница медленно ходила вдоль рядов парт и, заглядывая в наши тетради, нараспев произносила совершенно загадочные для нынешнего школя заклинания : « Нажи-и-и-м ! Ва-а-ласна-а-а-а-а-я! На-а-а-жи-и-им! Ва-а-а-ласна-а-а-я!» Это означало, что, обмакнув стальные пёрышки ручек в чернильницы, учащиеся должны каждую буковку выводить по определённым правилам: сверху вниз – с нажимом на перо, утолщая линию, а снизу вверх – тоненько, почти невесомо, оставляя в тетради паутинный след от стило.
Настоящим праздником были для нас уроки пения!!! Вот, когда можно было не только наораться всласть и безнаказанно, но даже ещё и быть поощрённым за усердие!
На классной доске заранее записывался мелом огромными буквами текст песни, который предстояло разучить. На пении допускалась некоторая дисциплинарная вольность, что придавала ему дополнительную прелесть: нам позволялось пересаживаться , как кому заблагорассудится, дабы удобнее распеваться.!!! . Бывало, что желающих сесть на одну парту оказывалось больше, чем позволяла её площадь и тогда, чтобы не свалиться от тесноты, мы, прижимаясь, обхватывали друг друга за плечи, как подвыпившие друзья – забулдыги, и таким образом держались почти навесу.
А потом начиналось райское наслаждение!
 Мария Павловна тоненько запевала какую-нибудь патриотическую песню. Про красных командиров, пионеров-героев и т. д. Мы же, с нетерпением ожидая своей партии, ловили условный знак, а потом в сорок лужёных глоток так подхватывали припев, что себя не слышали от ора.!!! Но кожей ощущали дребезжание оконных стёкол, за которыми в панике вспархивают, задремавшие, было, воробьи! Стены класса вибрировали от децибелов!
 Апофеозом же мощи нашего мастерства становилось появление в дверях перепуганной уборщицы!!! Каждый из сорока, не переставая горланить, боковым зрением фиксировал всю палитру чувств на лице невольной свидетельницы нашего кошачьего концерта! Жалко только скоротечности этих счастливых мгновений. Оглушённая тётя Гуля, под грузом впечатлений, быстренько обращалась в бегство, тщательно задраивая за собой дверь и лишая нас тем самым единственного слушателя!
Но мы утешались мыслью о своём превосходстве! Как же! Ведь во всех других классных комнатах стояла рабочая тишина! А мы нарушали её по уважительной причине! Мы ПЕЛИ!

-Команди-и-и р велел и дочка
Ма-а-ашет беленьким платочком,
Эх, пу-уть доро-о—га далека!


Или

Коричневая пу-у-говка валялась на дороге,
Никто не замеча-а-л её в коричневой пыли,
Но мимо по доро-о-ге прошли босые ноги,
Босые загорелые протопа-а-али, прошли

45 минут чистого времени тренировались лёгкие! Глотки сипели от перегрузки и от натуги! И это была награда за долгие часы сдерживаемого энтузиазма!
.