Копейка. Правдивая история о том, чего и быть не могло

На дворе полным ходом расцветала и пахла обычная московская весна. Первые теплые дожди растворяли отходы жизнедеятельности бесчисленных собак и бомжей, распускались первые, пока еще несмелые и одинокие, почки на деревьях и первая травка показала свою зелень, пробившись со всем упорством нарождающейся природы сквозь грязные кучки талого снега...

Иван Иванович Серенький вышел из дома в благостном расположении духа, вдохнул полной грудью свежее весеннее настроение, пошевелил большим пальцем на правой ноге, куда через дырявые башмаки уже успела прокрасться шаловливая водичка из ближайшей лужи, и отправился на работу.

Впереди была привычная дорога, за 25 лет службы ставшая уже настолько знакомой, что, казалось, закрой глаза - и вся она предстанет перед глазами со всей неприглядностью московских рабочих кварталов. Через грязную темную арку на 5-ю Рабочую улицу, по ней полтораста шагов в горку, в сторону старого сталелитейного завода, потом направо, на 18-й проектируемый проезд, еще минут 15 неспешной прогулки и вот он - Институт Зерен и Плевел(сокращенно ИЗиП), в котором Иван Иванович и имел неосторожность числиться в должности не то чтобы сказать важной, да и, по правде, вовсе незаметной и незначительной.

Но сегодня эта дорога была для Иван Иваныча особенно приятственна. Сегодня был тот самый день, ради которого обычно и живут люди его круга и сословия. Сегодня сам Акакий Петрович, бессменный директор и начальник почтенного Института, изволил принять у себя Иван Иваныча с целью наградить за четверть века преданности учреждению.

Пройдя, по привычке заискивающе поглядев в глаза вахтеру(а ну как взбаломутится, шельма, и не пропустит), через проходную, Иван Иваныч поднялся на свой 12-й этаж в микроскопическую конуру, в которой едва доставало места для потертого столика и стула с перевязаной ножкой, где и имел трудиться герой нашего с вами повествования.


И вот настал столь долгожданный и волнительный для Иван Иваныча час. Акакий Петрович прислал за ним своего человека в сером, неприметном костюмчике и таким ж серым и непримечательным выражением физиономии. "Акакий Петрович к себе требует-с",- со всей возможной значимостью произнес посыльный,- "Сей час же видеть желает". Иван Иваныч прихорошился, насколько мог, пригладил непослушные вихры с налетом седины посредством плохонького геля, перекрестился на дедовский манер и отправился в присутствие.

А тут почту своим долгом и прямой обязанностью просвятить почтенную публику о необычайной личности Акакия Петровича, так как роль его, хоть и невелика будет в нашем повествовании, но вполне судьбоносна для нашего главного героя, для нашего Иван Иваныча. Акакий Петрович был громогласен, красен и толст, и всем своим видом внушал животный страх и почтение своим подчиненным. Обыкновенно, что никто ни в жисть не смел ему перечить или поперек его слова возразить, ибо последствия сего неразумного деяния могли быть воистину ужасны. Не забыт еще тот случай, как после спора с Акакием Петровичем одного заезжего предприимчивого коммерсанта, того же коммерсанта у входа встретили дюжие мужички в куртках из хорошей кожи, и вывезли вон из города. Больше про коммерсанта никто и ничего и краем уха не слыхивал.

Иван Иваныч вошел в приемную - где воздушная, небесного облика сехретарша долбила себе что-то одним наманикюреным пальчиком по клавиатуре новенького компьютера, ежесекундно поглядывая в зеркальце и прихорашивая чудную прическу - и присел на лавочку для ожидающих. Минут эдак через сорок сехретарша соизволила обратить на посетителя внимание, и, смерив его презрительным взглядом, проворковала что-то в аппарат, занимающий свое место на ее блестящем столе красного дерева. Выслушав ответ она, уже гораздо менее любезно, буркнула Иван Иванычу что-то снисходительно-разрешительное и кивнула на дверь в Кабинет.


Кабинет встретил Иван Иваныча немыслимой для его ума роскошью. Тихая музыка лилась, казалось, со всех сторон, обволакивала и уносила в какие-то недостижимые дали, где смуглолицые красотки разносят волшебного вкуса коктейли, солнце ласково гладит смуглые тела и сливаются в экстазе красота и наслаждение. Мягкий полумрак придавал таинственности богатому интерьеру, портреты со стен смотрели как будто со снисходительным укором.
Акакий Петрович привстал из-за огромного стола и ласково предложил Иван Иванычу присесть. Дальнейшие события крайне смутно воспринимались нашим героем и припомнить что либо он не смог.

Пришел Иван Иваныч в себя только лишь в своем кабинете, сжимая в потной руке странный конверт, весь расшитый алого цвета росписью на неизвестном языке. Отворимши конверт он обнаружил в нем иностранную валюту в количестве тысячи долларов, удивился, перекрестился да и засунул конверт от греха подальше в порваную подкладку пальтишка, которая давно уже служила ему тайником для всех ценностей, переносимых им с какой либо оказией лично. Но такие деньги перепали ему в руки первый раз. Иван Иваныч уселся на свой хлипкий, ненадежный стул и крепко задумался.

Тут надо заметить, что была у Иван Иваныча одна давняя мечта. Еще с младых ногтей прельщали его автомобили и все, что с ними было связано. Помнится, еще дитем, стоял он около Дяди Семена, получившего редкую тогда машину "Победу", и впитывал носом, да и всеми фибрами своей детской душонки запахи смазки, выхлопного воздуха и новенького салона. С тех пор не мог он равнодушно пройти мимо любого умельца, затеявшего во дворе али на дороге ремонт своего железного коня...

-Так сему и быть!-решил Иван Иваныч,- Покупаю машину!


Решено – значит делать надобно. И отправился Иван наш Иваныч на толкучку автомобильную, рынок Люберецкий. В ценах герой сего повествования был подкован не особенно, справедливо, со всей наивностью простого русского человека, почитая тысячу долларов огромной суммой, на которую даром, что не Мерседес, но Аудю или, допустим, Опиль купить возможно. Рыночная действительность несколько поумерила пыл Иван Иваныча и он, поплотнее закутавшись в старенькую драную курточку, отправился обследовать автомобили отечественного производства.

В который раз уже проходя по рядам между блестящими и красивыми автомобилями, Иван Иваныч вдруг почувствовал, что горит. В прямом, самом что ни на есть, смысле. То есть пламенем. Наскоро сбив зарождающееся в кармане курточки пламя, Иван Иваныч достал на белый свет виновника этого казуса, тот самый конвертик, наполовину сгоревший. Конверт, со всей силой потустороннего и темного для восприятия механизьма вырвался из рук, поймал некий, неизвестно откуда взявшийся в тихую погоду ветерок, и полетел куда-то в направлении выхода. Наш герой, соответственно бросился со всех ног догонять беглеца и тут увидел, как тот, покружив для приличия, нашел свое пристанище прямо на капоте некого чуда советской техники, вылизанной и надраенной старенькой красной Копейки.

Едва Иван Иваныч подошел к автомобилю, чтобы заполучить обратно свою непутевую собственность, из нутра Копейки выскочил усатый гражданин басурманской наружности и бодро запричитал на предмет того, что, мол, эта вот Копейка – это лучшая машина на всем рынке, «слюшай, бэри дарагой, вэк мэня помнит будишь». Иван Иваныч обошел авто по кругу, для приличия попинал колеса, заглянул в отверстие выхлопной трубы, пощупал передний бампер и спросил, сколько сия аппаратура в деньгах стоит. Басурман долго мялся, прикидывая один к одному чудаковатый вид потенциального приобретателя, свою жадность и долгие дни, проведенные уже на рынке, и, наконец, набравшись смелости, выпалил – «Тысячу доляров, дарагой! Только для тэбя, яхонтовый!»

Поторговавшись для порядка, хоть и совершенно без успеха, Иван Иваныч махнул рукой и принял решение – забираю! Уладив необходимые формальности, получив документы и ключи, Иван Иваныч сел за руль своего первого автомобиля. Про конверт он совсем забыл, а если бы и вспомнил, то обнаружил бы в кармане лишь щепотку пепла, который и сам, впрочем, через какое-то время практически испарился…


Первая поездка по столице нашей родины была серьезным испытанием для нервов Иван Иваныча. Ему постоянно сигналили со всех сторон, казалось, все проезжающие машины. Его мотало из ряда в ряд, Копейка глохла на всех светофорах, вызывая поток нецензурщины в свой адрес. Пару раз Иван Иваныч едва не въехал в дорогие иномарки, внезапно оказывающиеся то справа, то слева от хаотически движущегося средства транспорта. И вот, наконец, он приехал в родной двор, проехал через привычную старую арку и кое-как, минут за тридцать, припарковался. Утерев испарину со лба, Иван Иванович с гордостью обошел вокруг своей Копейки и отправился домой.

В квартире, по сложившейся традиции, в отсутствие владельца хозяйничающие тараканы уступили кухню Иван Иванычу, покорно скрывшись в своих бесчисленных укрытиях до лучших времен. Наш герой достал из холодильника банку кильки в томате, початую чекушку «Московской» и приготовился отметить преобретение. Едва он успел налить себе дежурные 50 грамм и положить особо симпатичную кильку на кусок черствого «Бородинского», как раздался звонок в дверь. Иван Иваныч, покряхтывая, поднялся, и пошел открывать. За дверью стоял, о нет, не может быть!, сам Акакий Петрович…

…Вечерело. Иван Иваныч, сбегавший в ближайший магазин за поллитрой и соответствующей положению высокого гостя закуской, заискивающе глядел в рот Акакий Петровичу, боясь пропустить самое незначительное междометие, выскочившее от ума достопочтенного начальства. Акакий Петрович говорил. Говорил он о том, как, мол, замечательно, что работают в ИЗиПе такие знающие и преданные люди, как Иван Иваныч и в том же ключе и далее. Наконец Акакий Петрович, когда поллитра уже подошла к концу, вдруг преобразился, глаза его налились какой-то чудной силою, потемнели и даже черты его, обычно пухлые, стали, как будто, высечены из какого гранита или иного камня подобающей твердости.

-Открою я тебе тайну, Иван Иваныч,- молвил гробовым голосом Акакий Петрович,- копейка, что я тебе сосватал, да-да, именно я, не удивляйся – необычная Копейка, а вовсе даже и необыкновенная. Больше я тебе ничего не скажу, скажу только, что если будешь умен, то счастье большое ждет тебя через этот автомобиль. Да-с. Счастье!- Акакий Петрович взвыл неземным голосом, подпрыгнул, пукнул протяжно и исчез.


Иван Иваныч проснулся от топота наглых тараканов по столу, залитому остатками многострадальной кильки и засыпанному крошками. Тараканьи бега прервал громкий стон нашего героя, почувствовавшего вдруг, как утомительно в России по утрам просыпаться после приятного вечернего застолья. Схватив ненароком завалявшиеся две импортные таблетки от похмелья, Иван Иваныч незамедлительно принял их вовнутрь и стал вспоминать, что-же такое вчера было. Была поллитра, точно. Был Акакий Петрович – уж не привиделось ли? Была вторая поллитра, уже точно в одиночестве. Был долгий разговор о жизни с бурым громадным тараканом, умилительно размахивающим в такт своим мыслям рыжими усами, а потом? Что же потом?

Спохватившись, Иван Иваныч вскочил с табуретки, послужившей в ту достопамятную ночь ему нелепым подобием кровати, и подбежал к окну. «Стоит моя Копеечка»,- с удовлетворением заметил про себя Иван Иваныч,-«Стоит, родимая». Приняв душ под ржавого цвета прохладной водой в не менее ржавой ванной, Иван Иваныч оделся, подобрал ключи, которые почему-то валялись в коридоре на полу, и отправился на работу.

Копеечка завелась с пол-оборота, радостно взревела двигателем, признав хозяина, и, неожиданно мягко и споро, тронулась с места. Иван Иваныч на радостях разогнался на пустынной дороге, лихо влетая в повороты. Машина вызывала удовольствие, сравнимое с давно забытым чувством близости женщины, которого он не испытывал, почитай, с тех самых пор, как ездил на картошку в деревню «Согласовка» ростовской области и познакомился там с ласковой и круглой дояркой Прасковьей. При мысли о Прасковье Иван Иваныч на секунду прикрыл глаза и мечтательно причмокнул языком. Открывши глаза, ему представилась картина стремительно приближающейся кормы какого-то громадного автомобиля со странной, хоть и вроде русскими буквами, надписью Маувас на корме. Судорожно вдавив педаль тормоза что было его небогатых силенок, Иван Иваныч прошептал про себя первые слова забытой, казалось, молитвы, и красиво вылетел через лобовое стекло на багажник впередистоящей иномарки…


Иван Иваныч никогда в жизни не дрался. Нет, конечно, был он битым и в школе и в высшем учебном заведении, где имел неосторожность обучаться премудрости по экономической части, но обижать его быстро наскучило, так как не оказывал он ровным счетом никакого сопротивления супостатам, покусившимся вдруг на его физиономию. Соответственно и опыта у Иван Иваныча не было ровным счетом никакого. А тут его били. И как били! Изощренно, с умом и расстановкой, иногда спрашивая что-то про квартиру и иную собственность. Наконец экзекуция прекратилась, и Иван Иваныч с трудом распахнул малость заплывшие глаза.

Картина, представшая его печальному взору, была весьма типична для наших времен. Два громадных, лысых, в идеальных пиджачках бугая вперились в Иван Иваныча со всей злобой своих бычачьих глазок. Один из них снова замахнулся, но тут распахнулась задняя правая дверь иномарки, и оттуда показался изящный сапожок, обтягивающий не менее изящную женскую ножку, вслед за чем появилась и сама обладательница этого воодушевляющего комплекта, миловидная брюнетка годков 20-25 с обворожительно-зелеными глазами слегка восточного разреза. Брюнетка с интересом оглядела место дорожного происшествия, пискнула на бугаев, чтобы не трогали человека, и подошла к Иван Иванычу на предмет осмотра обладателя чуда техники, практически вросшего нынче в заднюю часть ее дорогущего Майбаха.

Здравствуйте, - вежливо прощебетало прелестное создание,- Я вот сижу, журнал читаю, а тут вы… Так неприятно получилось, признаюсь. Ну что же вы испачканы так, право, как неаккуратно, позвольте я вас оботру,- с этими словами барышня достала из кармана кружевной платочек и вытерла кровь с помятого лица ошалевшего от таких пертурбаций Ивана Иваныча.- А меня Жаннет зовут, а вас?

Уточнив имя Иван Иваныча, Жаннет взяла у него номер телефона, чтобы потом решить вопрос с ремонтом дорогостоящей аппаратуры на колесах, и отправилась восвояси, свистнув поперед своих холуев, один из которых запрыгнул обратно за руль, а второй, приотворя прежде дверь перед молодой хозяйкой, сел на пассажирское сидение, заркнув на прощанье злобно на Иван Иваныча.

Наш герой, хмуро глянув вслед роковой иномарке, подошел к своей верной Копейке и попробовал ее завести. Чи-и-и-и-и-х пых, - сказала Копейка и заводиться отказалась. Попробовав для порядку еще пару раз, Иван Иваныч дернул за ручку открытия капота и отправился к оному, разобраться, в чем причина такого неподобающего непослушания. Открыв капот, Иван Иваныч буквально присел на холодную апрельскую землю. Под капотом, заместо движителя, стоял странный ящик черного цвета, в котором от удара сдвинулась крышка, созданная безвестным изобретателем в виде верхней поверхности обычного для такого автомобиля агрегата.


Дрожащими от волнения руками Иван Иваныч аккуратно, по сантиметру, сдвинул тяжелую крышку в сторону и узрел блеск, фигурально выражаясь, золота. На деле же в ящике аккуратными стопками лежали ассигнации, и, что харАктерно, одни лишь банкноты по сто американских долларов. Тут нашему герою стало плохо. Сердце отказалось дальше гнать кровь в глупый мозг, который позволяет себе подобные галлюцинации. Иван Иваныч театрально схватился за голову и медленно повалился на этот самый ящик, оставив на всеобщее обозрение самую неприглядную часть своей и без того не сильно атлетической фигуры.

Очнувшись через 15 минут, Иван Иваныч снова глянул в ящик, предварительно перекрестясь. Доллары были на месте и, кажется, исчезать никуда вовсе не собирались. Набравшись смелости, Иван Иваныч потрогал одну из пачек, тут же отдернув на всякий случай руку и прикрыв глаза. Ассигнации были настоящие. Иван Иваныч достал торопливо одну из пачек из странного ящика, служившего, по видимости, еще и движителем для его Копейки, и торопливо пересчитал. Получалось, плюс-минус, по всем прикидкам уж никак не меньше 20 тысяч.

Положив пачку нежданно свалившегося богатства во внутренний карман пиджачка, Иван Иваныч захлопнул капот и стал думать. По всем раздумьям выходило, что он, Иван Иваныч, простой клерк одного из бедных московских институтов, в одночасье заделался миллионером. Само слово было настолько приятным, что Иван Иваныч перекатывал его на языке и так и эдак, привыкая. Иван Иваныч – миллионер. «А что, звучно»,- решил наш герой и горделиво приосанился.-«Теперь уж заживу не хуже некоторых»,- в голове внезапно возник образ Жаннет,- «А может даже и женюсь, чем черт не шутит!».

А в это время Акакий Петрович, сидя в своем шикарном кабинете, вызвал секретаршу и попросил принести ему бразильского кофию. Испив чашку с венской булочкой, Акакий Петрович усмехнулся, откинулся на спинку своего кресла ручной работы и вслух произнес,- «Да уж… И чем я не шучу?!»,- и поставил очередную галочку в своем толстенном, неприглядного серого облика, чертовском гроссбухе…

Иван Иваныч вскорости уволился из родного ИЗиПа, купил себе небольшой уютный домик на Рижском шоссе, куда и привез впоследствии молодую жену Жаннет. Жаннет родила ему пару ребятенков, крикливых и непоседливых пацанов, которых отдал он, спасибо Копейке, в элитную школу где-то далеко в ЛондОне. И зажил себе кое-как, да не хуже прочих.

С тех пор он очень переменился. И куда делся тот скромный, отзывчивый и безобидный человечек, которым он был? Нынче Иван Иваныч стал толст и грозен. Открыл небольшую фирму по отделению Зерен от Плевел, куда переманил несколько сотрудников из своего института, купил Мерседес, завел шофера, на которого нынче покрикивает без всякой меры. Перестал креститься, да и Жаннет запретил и как увидит на улице какого серого чиновьего человечка, так не применет вылезти из Мерседеса, подойти и начать жизни учить, рассказывать, что и он, де, таким был и вот те, гляди-ка, чего добился. Так и жил он до самой старости и вскоре умер.

Копейку эту, говаривают, до сих пор иногда на рынке видят. И продает ее, поди, какой-то бусурман с хитрыми бесовскими глазами и все, непременно, за тысячу долларов…

А Акакий Петрович до сих пор сидит в своем кабинете в ИЗиПе и свой гроссбух перелистывает, связываясь, бывало, для порядка, со своей чертовской бухгалтерии, абы кто не потерялся… Вот такая она, брат, штука, халява…