Игра воображения. Танцевальный экспромт. 2 глава романа

 
 Сперва – сокращенный вариант подлинной истории моей жизни, которая так же далека от воображаемой, как вокзальный буфет в Твери от парижского ресторана. Между ними пропасть размером с Большой Каньон (мы ведь слышали, что он огромен, хоть никогда и не видели, так ведь и о парижском ресторане знаем лишь понаслышке).
Итак… Из провинциального северного города я приехала в 69 году учиться в Ленинград, оставив без сожаления дом и одноклассника, пламенно любившего меня пять лет. Жизнь в большом городе захватила, город потряс и завоевал мою любовь. Быстро приобретенные друзья ходили со мной по театрам и концертным залам, учеба давалась легко. Но, оторванная от дома, я тосковала по домашнему уюту, и раз в неделю, по воскресеньям навещала знакомых моих родителей. Они радушно меня принимали, их взрослый сын развлекал меня и он мне нравился. Он усаживал меня в кресло в своей комнате, включал магнитофон с песнями Фрэнка Синатры, Тома Джонса, Эллы Фицджеральд и мы непринужденно болтали о пустяках.
Всю зиму мы виделись по воскресеньям, забывая друг о друге на всю неделю, но весной он стал настойчиво проявлять ко мне интерес. Мы встречались, чтобы пойти в театр, терпеливо сидел он рядом со мной в филармонии (я постоянно отвлекалась, боясь, что ему скучно). Но наступили белые ночи. Теперь мы больше бродили по городу, мне все было интересно, и тут уж он на правах хозяина поражал провинциалку все новыми чудесами старого города. Однажды в конце мая мы стояли на бастионе Петропавловской крепости и вдруг закатное солнце создало потрясающий эффект, из-за наших спин залив золотом стекла Зимнего дворца за Невой. Я вскрикнула от восторга и схватила его за руку. И тут он вдруг стал целовать меня, жестко и настойчиво раздвигая губы. Я была ошеломлена и стала вырываться, меня еще никто не целовал, и этот первый раз мне не понравился. Видимо он это понял, потому что нежно обнял меня и спросил, почему мне не понравилось. Не могла же я признаться, что никогда еще не целовалась, я убедила его, что просто не люблю этого.
Наш роман развивался быстро. Он словно поставил цель завоевать меня. Знакомил со всеми своими друзьями, развлекал, дарил маленькие пустяковые подарки. Я начала увлекаться им все больше. Почему - я бы не смогла объяснить... Летом он повез меня за город на день рождения к другу. Я нравилась всем его друзьям, меня осыпали комплиментами, я танцевала лучше всех. Вечером мы отправились на электричке домой, но вдруг он сказал - поехали ко мне! - и я согласилась. Что толкнуло меня? Я была наивной и невинной девочкой и только догадывалась, что меня может ожидать, но с другой стороны я, как будущий биолог, знала все о физиологии мужчины и женщины и теоретически все себе представляла. Мы зашли в квартиру, он сразу начал неторопливо расстегивать одежду. Мы лежали на диване, и он меня ласкал, целуя все настойчивее, пытаясь зажечь, но я наблюдала за всем несколько отстраненно, как из первого ряда партера, хотя его ласки были приятны. Когда он взял меня, я не была в шоке, голова работала ясно, анализируя новые ощущения. С удивлением увидев над собой искаженное страстью лицо, я почувствовала к нему какую-то нежную благодарность за тот короткий порыв, причиной которого я была. И это все! Я много читала о любви и ждала чего-то особенного, а когда это не произошло, даже не была разочарована, решив, что так оно и бывает. Эмоционального наслаждения я не получила, что может быть физическое - не знала. Я приняла все, как есть.
Дальше он завладел мной, как своей собственностью. Мы встречались, когда он был свободен, ходили туда, куда он хотел, я подчинилась. Я была увлечена им и думала, что люблю. Через несколько месяцев обнаружилось, что я беременна. Я была ему бесконечно благодарна за то, что он, не задумываясь, сказал: «Только не вздумай ничего делать!». Мы подали заявление на брак. Мои и его родители, оказывается, давно этого ожидали. Нам устроили роскошную свадьбу, отправили на «медовую неделю» в Москву, где мы ходили по ресторанам и проводили много времени в постели, что начинало доставлять мне удовольствие: беременность разбудила во мне чувственность. Когда родилась моя дочь, я решила, что счастлива.
Но постепенно все пошло наперекосяк. Кроме стирки, варки, грязных пеленок замужество ничего не добавило. Моя тоска по той счастливой и свободной жизни, полной музыки, поэзии, утонченней культуры, которой я жила прежде, росла. Я стала понимать, что потеряла. Мой эмоциональный голод стал влиять на характер, страх новой беременности замораживал в постели Я стала требовательна, словно осознала, что он тоже должен мне что-то дать взамен загубленной жизни. Иллюзия счастья исчезла. Я увидела охладевшего и равнодушного чужого мужчину. Дальше, вплоть до развода, мы жили каждый своей жизнью. Я так и не нашла тогда мужчину своей мечты, такого, который поднял бы меня на высоту, как пишут в любовных романах. Я каждого сравнивала с тем видением, которое в юности родилось в моем возбужденном музыкой и поэзией воображении. Мечта оформилась в такой ошеломляюще-реальный образ, что я поверила во все, как в свершившийся факт. Теперь я жила как бы двойной жизнью. Бывает раздвоение личности, а я, наоборот, слилась с другой, придуманной мною же, и уже не представляла жизнь без этих волнующих и фантастичных эпизодов, так созвучных моей душе.


 Танцевальный экспромт. 1975 год

 Простимся ж коротко и просто-
 Раз руки не умеют красть! -
 С тобой, нелепейшая роскошь,
 Роскошная нелепость - страсть!
 М. Цветаева

 Одинокая жизнь молодой женщины - это печальная тема. Я была красива, тренировки, йога и танцы сделали мою фигуру совершенством. Стремясь изменить свою жизнь, я изменила (о, иллюзии женщин!) свою внешность. Теперь волосы цвета Боттичелли колыхались крупными локонами вокруг лица, зеленые глаза были тоскливы, и когда я шла по жизни танцующей походкой в облаке моих любимых «Сигнатюр», на меня оглядывались. От полного отчаяния меня удерживала только дочь.
Старые друзья, от которых я отдалилась в замужестве, пытались расшевелить меня; жизнь стала приобретать оттенок турпоездки обязательным набором экскурсий и развлечений, в которые меня настойчиво втягивали, не слушая возражения. «Тебе нужно отвлечься! Расслабься - и вперед!» Однажды в «Сайгоне», бывшем тогда Меккой раскрепощенных и свободных духом одиночек, ко мне подошел некрасивый и немолодой богемного типа мужчина (там все были такие - в потертых джинсах и растянутых свитерах) и, схватив за обе руки, начал уговаривать позировать для художников в его мастерской, одновременно поворачивая во все стороны, оглядывая цепким взглядом, как бы отыскивая ракурс, с которого он сам возьмется меня рисовать. Этот взгляд профессионала, в котором не было ничего от мужчины, сразу же вызвал доверие, я согласилась.
С меня рисовали портреты, потом уговорили позировать полуобнаженной, в легких драпировках. Неподвижность позы очень утомляла, но мне нравилась атмосфера студии, их разговоры, их галантность в обращении со мной. Звали они меня – Марго, в честь булгаковской Маргариты. Когда мне кричали: - «Перекур!», я вскакивала и для разминки ходила по студии, разглядывая наброски. Меня забавляло, что не было двух похожих женщин на изображениях, у каждого я была неповторимой.
Чтобы не скучать, я просила ставить музыку. Однажды, увлекшись легкой мелодией «Времен года» Вивальди, я сделала несколько танцевальных движений, разминая затекшее тело, а танцевать я могла даже на квадратном метре подиума. Тишина в студни меня удивила, я оглянулась по сторонам и увидела, что все замерли и смотрят на меня. Меня попросили потанцевать еще. Мелодия сменяла мелодию, но я могу это делать даже под гимн Советского Союза. Наконец кто-то сказал: «Хватит, она сейчас упадет! Теперь будем рисовать ее в движении с остановками». Это была пытка. Они останавливали меня в таких позах, что я иногда падала от напряжения. Их внимание ко мне позволило почувствовать себя чуть увереннее и спокойнее в жизни.
Однажды я, уже одевшись, договаривалась о следующем сеансе - трудно было найти время среди работы и забот, мне иногда даже приходилось брать с собой маленькую дочь, которая в уголке увлеченно малевала маму выделенными ей красками. Молодой мужчина, что подошел к нам, был мне незнаком - он был не художник. Таких грациозных, почти кошачьих движений при атлетической фигуре я еще не видела.
- Ребята, я завтра не могу к вам - репетицию перенесли.
- Хорошо, Сергей, созвонимся. Пока! До свидания, Марго, спасибо!
И мы одновременно вышли из мастерской.
- Я видел вас. Кто вас учил? Вы все делаете неправильно, но мне понравилось!
Я не сразу поняла, о чем это он.
- Нет, меня никто не учил. Как хочу, так и танцую, - пожала я плечами.
- А джаз пробовали?
- Нет, но... Джаз - страшно. Я в детстве видела выступление Владимира Шубарина как раз в джазовой композиции. Я боюсь, что у меня недостаточно тренированное тело.
- Ого! А как тренируетесь?
- Йога.
- Да... А хотите попробовать со мной?
- Не знаю... Некогда.
- Что, художники эксплуатируют?
- Да нет, они как раз - спасают. Я еще работаю, учусь, дочка у меня...
Он и притягивал и одновременно страшил меня: некрасив, но бездна обаяния. Темный шатен с синими глазами.
- Может, поехали прямо сейчас? Пока зал свободен.
- А вы, собственно, кто? И где зал?
- Зал в театре. Я там танцую. Пошли. Обожаю джаз! Смелее, Марго!
Он подхватил меня, сломив колебания, усадил в машину и мы помчались сквозь дождь. Да, зал был огромен, зеркала во всю стену и это меня страшно смущало. Да еще мой весьма откровенный купальник! Я оставила сверху облегающий свитерок - так будет приличней. Танцевала я всегда босиком. Когда я вышла из раздевалки, он уже танцевал. Он танцевал как бог! Такого тела я никогда не видела, оно переливалось из одного движения в другое одновременно с золотыми звуками трубы. Я остолбенело впилась глазами и сразу поняла, что после ЭТОГО никогда не осмелюсь. Он подошел и протянул руку, приглашая на середину, но я только помотала головой.
- Понимаешь, это импровизация, но я все время сбиваюсь на «классику», тут надо что-то первобытное. Я думал, ты мне поможешь. Ну, посиди пока, посмотри.
Началась «Порги и Бесс» Гершвина. Я сидела, смотрела и наслаждалась. Я бы сделала не так, но что такое «я»? Колыбельную я знала - каждую ноту. Я часто пела ее дочке, подражая Фицджеральд, но у меня было контральто и я стеснялась его (не эстрадного тембра, но и не оперный настоящий голос, так, ни то, ни се, как вся моя жизнь). Но когда закончилось вступление, я машинально пропела несколько тактов, изгибаясь вслед за мелодией и закидывая руки. Он изумленно уставился на меня.
- Извини, я помешала нечаянно! - смутилась я.
- Нет уж, давай, продолжай! - и он вытащил меня на середину.
Когда замер последний звук, я встала с колен и развела руками: как умею. Он задумчиво посмотрел на меня.
- Странная трактовка. Но мы еще поговорим об этом.
И тут вдруг из магнитофона вместо джаза полилось такое танго, что я удивленно подняла брови и засмеялась.
- Это еще одна задумка, - сказал он и вдруг подхватил меня, прижав к себе, и встал в позу. Ну, уж танго я могла танцевать до потери пульса и хорошо - еще в школе - первое место в региональном конкурсе бальных танцев. Он повел осторожно, но сразу понял, что меня можно вертеть и бросать как угодно. Я была ниже его и босиком, поэтому вставала на цыпочки.
- Ты - уникальный партнер! - счастливо сказала я.
- А ты - потрясающая партнерша! - сгибая меня почти до пола и глядя в глаза ответил он.
Я засмеялась, но тут же согнала улыбку. В танго нет веселья. Страсть. Вот это я и попыталась изобразить. И тут распахнулись двери и вошла дама с папкой нот и целая толпа девиц.
- Сергей, что ты тут делаешь, у тебя же выходной! Заканчивай, у нас репетиция!
Я тихо ойкнула и понеслась в раздевалку, а девицы - за мной, еле сдерживая любопытство.
- Вы кто? Тоже балерина? - насмешливо интересовались они.
- Нет, - взяв себя в руки и дружелюбно улыбаясь, отвечала я, - Я - родственница из провинции. Сережа мне все показывает.
И я прикинулась дурочкой. Ну, когда я натянула коричневый бархатный костюмчик шанель и навесила свои любимые янтари и массу цепочек, на бедную родственницу я перестала походить. Когда мы вышли из зала, я предупредила:
- Я сказала им, что я твоя родственница из провинции. (Мы как-то незаметно перешли на «ты»).
- А что, интересовались? У нас пальчик откусят! - и он засмеялся.
Мы вышли на улицу. Дождь уже кончился. Он сделал жест в сторону «Европейской»:
- Не составишь компанию? У меня как-никак выходной. Я отвезу потом.
- Дочка у бабушки, так что - пожалуй...
Мы устроились на балконе, где не были на виду, сделали заказ. Он удивленно поднял бровь на мою цветную капусту и форель:
- Господи, и ты на диете?!
- Нет, просто не люблю переедать. Но обожаю сладости: взбитые сливки, пирожные! Какая уж тут диета. А ты?
- А у меня все сгорает! - махнул он рукой и заказал к своей отбивной еще сливки, кофе и пирожные, - Ну, теперь расскажи про «Колыбельную». Почему - так?
- Как?
- Тоска и голод. Ты знаешь либретто?
- Знаю. Должно быть, из ревности: толстая немолодая негритянка, почему ей - все, а мне - ничего!
- Ой, только не говори мне, что у тебя - ничего! С твоей-то фигурой. Девчонки наши потому и завелись, что сами, как палки, а тут такое богатство! Да еще и голос.
Я печально улыбнулась: - Один раз я запела при гостях, и меня так высмеял мой муж, что я лишилась голоса навсегда. А фигура... Много счастья я с ней имею?
- Ну, петь ты теперь будешь мне, я в восторге! А фигура у тебя классная, как на индийских барельефах. Конечно, у каждого нормального мужчины сразу возникает желание шлепнуть по такой роскоши.
Я хихикнула: - Даже у тебя?
- Вопрос интересный! Я за свою жизнь столько ловил, хватал, таскал на руках своих субтильных партнерш, что иногда мне так и хочется зарычать: мяса!!! Так что же есть у толстой негритянки, чего нет у тебя?
- Любви, - вырвалось у меня, но я тут же пожалела. Не люблю изливать душу, да еще чтобы жалели.
- А муж? Все так плохо?
- Мы в разводе.
- Да, печально, - тут оркестр заиграл танго и он протянул мне руку, - пошли, утопим печали в разгуле.
Я старалась танцевать проще, как все, но с ним это было невозможно. Я перестала замечать окружающее. Танго - волшебный танец. Это маленький спектакль, в котором может быть страсть, ревность, ссора, примирение и опять - безумная любовь. Очнулась я в реверансе под аплодисменты, оказывается, мы давно танцевали одни.
- Где же художники подобрали такой бриллиант? - спросил он, целуя мне руки.
- В «Сайгоне». Почти в навозной куче, - усмехнулась я.
- Естественно, куда же еще они ходят!
- Где же еще меня можно подобрать!
- А где?
- В университете, в детском саду, в филармонии, в прачечной, в магазине...
- Бедняжка! Придется разнообразить список.
- Спасибо! Я люблю, когда мне сластят пилюлю, - я отправила в рот ложку сливок.
Мы еще потанцевали. Выпили кофе. Дождь опять лил, как из ведра. Он отвез меня домой, поблагодарил, целуя руку. Я повернула голову, выходя из машины, и, застонав, упала обратно на сидение. Мой бывший муж в обнимку с очередной девицей направлялся к подъезду.
- Что случилось?
- Извини, отвези меня в центр опять.
- А в чем дело?
- Это - мой муж. И он первым решил воспользоваться отсутствием дочери. Мы ведь все еще живем в одной квартире. Я поеду к подруге.
Видимо голос у меня был невеселый, потому что он повернул мою голову к себе и легко поцеловал в губы.
- Не печалься, мы все исправим!
Он вел машину, а я сидела и испытывала смешанные чувства. Он мне очень нравился. Не то слово. Он действовал на меня, как удар током. Одиночество начинало меня тяготить. И в то же время, моя закомплексованность, в которой я прижилась и стала находить удовольствие, не отпускала меня. Я упрямо хотела остаться страдалицей. Машина сквозь дождь неслась вперед и, проскочив через мост, свернула к Летнему саду и от него - в переулки.
- Куда же мы едем? Мне на Мойку! - заволновалась я.
- Мы едем ко мне, - спокойно сказал он, - И не надо так волноваться.
Я покорилась. Я бывала очень упрямой, но железной волей не обладала. Если кто-то крепко брал меня в руки, я повисала мокрой тряпкой. Мы вошли в обветшало-роскошный подъезд и поднялись мимо целующейся парочки на второй этаж. У двери два звонка, значит коммунальная квартира. Он провел меня в комнату таких размеров, что я почувствовала себя как в том зале для занятий. Она казалась почти пустой из-за своей огромности. Диван и кресла, оббитые полосатой тканью, изящный столик, комод (или бюро? - я даже не знала, как это называется) - все инкрустировано розовым деревом и перламутром. Это павловская мебель, это же музей, мелькнуло в уме. Все это было сдвинуто к камину, а вся середина огромной комнаты пуста, одна стена - в зеркалах. Напротив, в огромных окнах эркера струился дождь.
- Господи, откуда все это?
- Это квартира моей бабушки.
Сергей зажег свечи в прекрасном золоченом канделябре, усадил меня на диван, откуда-то принес пару поленьев и зажег огонь в камине, достал пузатые бокалы и элегантную бутылку.
- Французский коньяк! - объявил он и плеснул золотистой жидкости в бокалы. Зазвучала музыка Куперена: клавесин.
- Рассказывай, - бросил он.
- Нечего рассказывать, - пожала я плечами, - моя жизнь - большое недоразумение. Мне казалось, что я люблю, мне казалось, что меня любят, мне казалось, что я знаю, что такое любовь, мне казалось, что у меня есть семья и счастье. Когда я поняла, что это - иллюзия, я от нее избавилась. Остались неудобства, вроде сегодняшнего.
- Ты мазохистка?
- Наверное. У меня не получается уйти от этого. Из меня выпустили всю кровь.
- Ну, это большое преувеличение! Уверяю тебя, что сегодня в тебе ее было достаточно.
- Все равно я холодная, как лягушка. По крайней мере мой муж выставил это, как основную причину развода.
- Я никогда не поверю этому. Он что, слепой? Неужели ты дала себя в этом убедить? - и он притянул меня к себе и стал проводить губами по лицу, шее, оттянул ворот свитера и спустился к плечу. Я слабо отстранилась. Он посмотрел и засмеялся, - Если бы ты видела сейчас свои глаза, то взяла бы слова обратно. А как ты смотрела на меня в зале?!
- Как?
- Страстно!!
- Значит, я страстная лягушка!
- Глупости! Ты страстная женщина. Если ты будешь повторять это утром и вечером по десять раз, ты поверишь! Быстро повторяй: я страстная женщина!
- Я страстная женщина. Я страстная женщина? Я страстная женщина!! - я засмеялась, - Если сказать десять раз «халва» - слаще не станет!
В это время в дверь постучали. Вошла старушка, вылитая пушкинская графиня, с подносом в руках.
- Сереженька, я взяла на себя смелость предложить твоей гостье чаю.
Сергей подхватил и поставил на столик поднос с чудным серебряным чайным сервизом - чайник, молочник и сахарница были произведением искусства. Чашки японского фарфора светились старой слоновой костью.
- Бабушка, познакомься - это Марго. Она тоже жертва братьев-художников и отличная танцовщица.
«Графиня» милостиво мне улыбнулась и осведомилась:
- Вы пьете цветочный чай? Сереженька привез мне из Англии, он меня балует, - и она потрепала его по волосам.
- Спасибо, я с удовольствием выпью чаю.
Она царственно покивала, улыбаясь, и удалилась.
- Она же - точная копия пушкинской графини! - восторженно сказала я.
- Она и есть графиня - по рождению.
Мы пили чай (действительно чудный, с нежным ароматом жасмина и розы), но между нами уже возникло напряжение. Я жалела, что разоткровенничалась. Конечно, если выбирать жилетку, в которую плакать, то это была самая прекрасная жилетка на свете, но... Я встала и начала прохаживаться по комнате под звуки лютни, рассматривая замечательные старинные гравюры на стене - танцовщицы в чудных костюмах и позах, в одной я узнала Тальони в роли Сильфиды. Над тахтой, единственной современной мебелью в комнате, заваленной пестрыми подушками, висел единственный современный портрет - хозяина комнаты в позе, напоминающей Нижинского на эскизах Бакста. Портрет был хорош. Я застыла, не в силах оторваться от напряженного, как натянутый лук, тела в трико, не скрывающего скульптурных форм. Я попыталась принять такую же позу. Сергей сидел на диванчике, расслабленный и изящный, он напоминал мне отдыхающую пантеру, всегда готовую к прыжку. Я заставила себя оторваться от портрета и повернулась к нему. И тут услышала любимую «Аве, Мария», не Шубертовскую, а ту, старинную, и, напевая в полголоса, сделала несколько па, остановившись перед ним в глубоком реверансе. Он притянул меня на диван.
- Ты не хотела бы учиться профессионально петь?
- Нет, я не могу. Мне наступили на горло. Спасибо, хоть танцевать не разучилась.
- Ты прелестно танцуешь.
- Танго?
- Все! Ты необычайно одарена. Не меньше трёх фей стояло у твоей колыбели.
- Три?
- Ты забыла свою внешность.
- Ну, одну-то фею забыли пригласить!
- Ты вспомни эту сказку: ты должна проспать сто лет и только тогда проснуться! Просто никто не удосужился тебя разбудить.
Он обнял меня и так невесомо поцеловал, что я судорожно вздохнула. И тут он поцеловал меня по-настоящему. Когда я получила возможность говорить, я спросила:
- Ты работаешь принцем по совместительству, или это твое хобби?
Он засмеялся: - Принцесса-лягушка мне попадается впервые! - и, подхватив на руки, закружил по комнате и легко опустил среди подушек на тахту. Я посмотрела на него испуганными глазами.
- Ты боишься? Ты не хочешь раз и навсегда убедиться, что ты - страстная женщина? Быстро повтори десять раз!
И под шепот моих заклинаний он раздевал и ласкал меня так, что я действительно почувствовала себя на седьмом небе. Он был совершенным любовником - как в танце. У него наверняка тоже были свои феи. Я кусала губы, чтобы не кричать от восторга, когда его язык легко очертил кружок вокруг набухшего соска, нежно лизнул его и занялся другим. Истосковавшееся по мужской ласке тело уже не подчинялось разуму, трепеща от наслаждения в опытных руках. Мы сплетались в немыслимых позах, в плавных движениях любовного танца создавая шедевр, который никто никогда уже не увидит, потому что это невозможно повторить. Он умело сдерживал меня, не давая кончиться этому волшебству, но я уже задыхалась от подступающего оргазма, и вот - яркая вспышка огня опалила изнутри, заставив вскрикнуть и замереть в попытке удержать ускользающее счастье. И мне это удалось, потому что дальше я ловила его стоны и яростное дыхание страсти, ощущая, как она проникает в меня, давая чистую радость от его наслаждения. Это был наш общий триумф. А потом, когда он поднес мне, лежащей на боку, коньячную рюмку, я прошептала:
- Подкрепите меня вином, ибо я изнемогаю от любви!
- Ну вот, ты и проснулась, - нежно заметил он.
И мы снова лежали среди подушек и облаков, и я так была благодарна ему, что отбросив стыд и комплексы, сделала все, чтобы он испытал тот же экстаз, что и я. Распростертое рядом мужское тело, доверчиво открытое и отданное мне, создавало между нами особое чувство равенства и интимной близости. Ответно напрягались под ладонями тренированные мускулы, пальцы скользили по гладкой коже… Я продолжала ласкать его руками, помогая губами и языком, слышала солоноватый вкус, вдыхала запах разгоряченного тела и неуловимый аромат дорогой туалетной воды. Это так возбуждало, что захотелось чувствовать прикосновения всей кожей. Я, как кошечка, терлась об него и почти мурлыкала от удовольствия. Казалось, по коже пробегает электричество и сейчас посыплются искры. Зрелище расслабленного тела, которое неуловимо наливается новой силой и страстью, привело меня в восторг. Я отвела его нетерпеливые руки и продолжила дразнящие и нежные ласки, пока сама не заметила приближение неизбежного. Чувствовать свою власть над мужчиной и милостиво дарить ему наслаждение – восхитительно! Надо хоть раз испытать такое, чтобы понять свою избранность.
- Слава богу, что у меня репетиция после обеда, а спектакль только послезавтра. Я чувствую себя таким легким и обессилевшим, что уроню свою Одетту в первой же поддержке!
- Слушай, - перепугалась я, тут же привычно стушевавшись, - Я ведь совсем не знаю твой образ жизни, навязалась со своими проблемами. Да все они не стоят одного твоего танца!
- Ты опять? Не смей себя недооценивать! Я получил от тебя не меньше, чем ты. Я восхищаюсь тобой и хочу тебя с той самой минуты, как увидел на подиуме у художниеов. А теперь смотри!
Он, перевернув меня лицом к стене, дал в руки зеркальце и заставил посмотреть на зеркала напротив.
- Ты же вылитая Венера Веласкеса! - и он провел рукой от талии к бедру, - Если бы мальчики тебя сейчас видели, они бы умерли от восторга!
- А откуда ты их знаешь?
- Это друзья детства. Один из них живет в этой квартире. Это его работа, - и он кивнул на портрет, - Просто он чаще ночует в своей мастерской. Спи, Венера.
Свечи догорали, я блаженно вытянулась в его объятиях и заснула. Утром меня разбудило солнце и музыка. Сергей уже встал.
- Проснись, красавица! Бабушка ушла в церковь, ты можешь ходить по квартире голой, но если хочешь, надень, - и он сбросил на тахту свой роскошный фиолетовый халат, оставшись в рабочем трико, - Кофе хочешь?
- Нет, спасибо. Стакан воды.
Когда я, приведя себя в порядок, снова вошла в комнату, он стоял возле станка у зеркал и монотонно повторял экзерсис. Я у противоположной стены занялась утренней йогой. Он все время поглядывал на меня, а я, обычно сосредоточенная, косила глазом на него. Когда я закончила, он сбегал на кухню и принес поднос с кофе, тостами, фруктами, а сам продолжил. Я сидела на тахте по-турецки в его фиолетовом халате и пила кофе, заедая тостами с чудесным апельсиновым джемом (я такой никогда и не ела), слизывая сладкие потеки с пальцев и наслаждаясь жизнью. Тело мое, словно политое после засухи деревце, расцвело и налилось упругой силой. Я чувствовала, что сейчас смогу - все! Петь, танцевать, сдать практикум по физколлоидной химии...
- Чему ты улыбаешься? - бросил он, подходя, и когда я объяснила, захохотал, как мальчишка, - Господи, физколлоидная химия. Ты становишься все недоступнее и совершеннее! - он подсел ко мне, слизнул джем с ладони, потом с губ, потом внимательно посмотрел на меня, - Ты всегда такая золотая? - и он взял прядь волос, пропуская их сквозь пальцы.
- Нет. Пыталась убежать от себя. Вообще-то у меня темные волосы, почти как у тебя.
- Страстная женщина должна быть темной, яркой, жгучей, как танго. И иметь возбуждающе-низкое контральто. У тебя есть время?
- До пятницы я совершенно свободна! - процитировала я любимую дочкину книжку про Винни-Пуха.
Он засмеялся: - В детстве я обожал эту книжку!
- В твоем детстве ее еще не было.
- Это по-русски не было. Бабушка читала мне ее по-английски. При всей скудости общего образования в училище, она дала мне все, что знала: «серебряный век», историю искусства и три языка. Но уж физколлоидная химия для меня - недоступная вершина знаний! И кем же ты будешь?
- Я биолог, занимаюсь вирусологией.
Он шутливо закатил глаза.
- Но мы отвлеклись. До обеда я свободен. Хочешь стать моим творением?
- Твоим - всем, чем угодно! Я могу приходить мыть полы!
Он захохотал, вскочил, сорвал меня с тахты и закружил стремительно по комнате.
- Нет, полы мы мыть не будем, мы сейчас отправимся, отправимся... - и он приложил палец к губам.
Далее последовал бешеный круговорот событий. Мы понеслись на машине за Неву и вломились в чью-то квартиру. «Сашка, где платье, что ты привез своей Светке из Парижа, оно ведь ей мало?» Меня заставили одеть роскошное платье тяжелого фиолетового шелка, волнующееся у колен. Из всех моих побрякушек были оставлены только цепочки, сцепленные по две, чтобы были длиннее. После этого мы вихрем пронеслись по коврам недоступного мне по причине дороговизны салона и он, усаживая в кресло, бросил мастеру, который его хорошо знал и уважительно приветствовал:
- Каре. Роковое. Натуральный цвет - темный. Я жду внизу.
Когда я открыла глаза и посмотрела в зеркало - не узнала. Вернее, я слишком хорошо знала ту, что виднелась в зеркале: такой я была давно, в семнадцать лет, до всего этого плачевного опыта с замужеством. Но в глазах, полных еще ночных переживаний, горел теперь новый огонь, а губы были пунцовы. Я прошла обратно по коврам в вестибюль, где он, сначала не узнав меня, пригляделся к платью, а потом потрясенно перевел глаза на лицо и застыл. Он вывел меня на улицу, усадил в машину и только тогда дал волю чувствам. Наконец, отстранившись с сожалением, воскликнул:
- Я горжусь собой! Я, как Господь Бог, создал Еву!
- Боже, а что со мной сделают художники! - застонала я.
- К ним мы пойдем вместе. Так, сегодня репетиция, завтра - спектакль. Послезавтра - мастерская. Хочешь ко мне на спектакль?
- В другой раз. Послушай, я должна отдать деньги за платье. Можно в конце месяца?
Он похлопал меня по руке: - Не хочешь подарков? Не волнуйся, это пустяк. Я на гастролях в Париже вел мастер-класс, мне хорошо заплатили, так что все в порядке. Но эти духи уже не годятся, - пробормотал он, целуя мою шею, - Куда тебя отвезти? Извини, мне уже пора.
- Все на ту же Мойку! У меня сегодня абонемент в филармонии - с подругой. А пока надо позаниматься.
- Что слушаешь?
- «Реквием», поют Лисицианы.
- Я тебе завидую. Перед мастерской мне заехать за тобой сюда?
Мы уже приехали. Он вышел из машины, проводил до двери квартиры.
- До встречи, моя Марго!
- Сергей, - удержала я его за руку, - Спасибо тебе! - и сама поцеловала, привстав на носки.
Мои друзья были в шоке от перемены. Конечно, вечером я не одела фиолетовое платье. Это было только для него. Но и в любимом трикотажном костюмчике я смотрелась неплохо. Придется потихоньку менять стиль, многое теперь уже не подходило мне. Любопытные подруги пытались выпытать, что произошло, но я улыбалась и отмалчивалась. Только любимой и верной Наталье я ночью все (почти все) рассказала.
- Господи, услышал мои молитвы! - закричала она, - Ведь пропадала же девка!
- Не кричи, Наталья, всю квартиру разбудишь! Я и сейчас пропадаю. Ничего не изменилось. Что я, замуж, что ли, выхожу?
- Ты больная, тебя лечить надо! Какой тебе муж, ты еще не наелась? Любовник тебе нужен, да не один. Ты присмотрись к его друзьям. Ты должна идти, а они - падать!
- Так ведь и сейчас падают. Разве в этом счастье?
- А в чем? - серьезно спросила она.
- Ну, не знаю. Муж меня не понимал, не любил, не жалел. Значит мне нужно как раз наоборот.
- Нет, милочка, не спал он с тобой как следует, вот ты и ходила голодная, как драная кошка. А этот, смотри ж ты, сразу углядел: ведь точно такая ты приехала поступать в нашу богадельню шесть лет назад. С чего бы это такая проницательность?
- Не знаю. Мы просто танцевали танго. Давай спать. Завтра практикум сдадим - и вперед!
Встретились мы с ним прямо у студии, я прибежала из лаборатории.
-В моем платье? Сними плащ, - скомандовал он, - Они знают только, что мы придем вместе, - и он провел меня быстрым шагом по длинному коридору и наверх по лестнице, под крышу.
- Привет, Сергей, а где Марго? Кого ты к нам привел?
Тут он вытолкнул меня вперед. Все смолкли - и тут же зашумели:
- Марго, что за шуточки!
- Господи, что это?
- Я уже маслом начал...
- Женщина - это...
- Тихо, тихо! Я вам подкину идейку, - Сергей достал магнитофонную кассету, - Ставьте! - он быстро провел меня к подиуму, - Тесновато, но ничего, мы сможем.
И мы смогли, да еще как! После того, как он шепнул: «Потом поедем ко мне?» - я запылала внутри. После третьего танца кто-то заорал: «А ну хватит издеваться! Что мы, фотографы?». И мы стали позировать. С ним было значительно легче - он удерживал меня в самых невероятных позах. Я понимала, что это - профессионализм, но я его руки на теле ощущала как ожог, у меня на лице, наверное, все было написано, а у него только губы подрагивали иногда - я заметила. Через полтора часа он поднял руку и сказал:
- Конец! Я с утра на репетиции, да и Марго с работы только что. Когда будет время - еще придем. Марго не обижайте, это я виноват, могу достать рыжий парик - если кому надо. У кого нет фантазии, - и, подхватив меня, пошел к выходу.
- Похитил, изверг! - раздалось вслед.
- Похитил и перекрасил!
- Чтоб не сразу нашли?
Мы вышли из мастерской, он прижал меня к двери и крепко поцеловал. Кто-то толкнул дверь изнутри и мы, смеясь, бросились вниз по лестнице.
Мы довольно редко встречались, были очень заняты. Я понимала, что такое напряжение сил и нервов, какое он испытывает в театре, мало что оставляет на личную жизнь. Пока дочка гостила у моих родителей, я почти совсем переселилась на Мойку. У Натальи была просторная комната в коммуналке, где живешь, как в лесу: в пятнадцатикомнатной квартире обитало такое количество народа, что не все знали друг друга; по крайней мере я нередко встречала в коридоре совершенно незнакомых типов. Кухня была огромна и вся заставлена столами по четырем стенам. Меня любили две соседки-старушки, и я чувствовала себя там отлично. Сергей заезжал за мной к Наталье или в университет: «Кутнем, Марго!» это означало разное: от ужина в ресторане (мы ходили в ту же «Европейскую» и официант узнавал уже нас), до шумных вечеринок или тихих сидений у камина пополам с танцами.
Вскоре после моего перевоплощения Сергей примчался ко мне на машине довольно поздно (я уже устроилась с книгой) и, поздоровавшись с Натальей, которая его обожала и смотрела всегда круглыми глазами, распорядился:
- Быстро, нас ждут, мое платье, и вообще - танго, - и сделал изящный жест, поясняющий, что - вообще.
Я, только что начав роман Фицджеральда, попыталась, вцепившись в книгу, отмахнуться, но Наталья непреклонно сказала: «Сейчас одену и вытолкну!» - и засуетилась вокруг меня. Через пять минут меня действительно вытолкнули на лестницу. В машине он протянул мне коробочку.
- Подарок. Сегодня юбилей, - и на мой изумленный взгляд пояснил, - Десять дней, как ты околдовала меня. Это духи. Французские. Они созданы просто для тебя: «Черная магия». Открой!
Я была тронута. Все что он делал - все было прекрасно: и подарки, и выражение чувств. Запах меня очаровал. У него было много гостей. Когда мы вошли, все обернулись.
- Вот моя Марго! - представил он меня.
- Ну, наконец мы видим воочию эту Загадку! - мне протянули рюмку с коньяком.
- А может, хотите шампанское?
- Нет, спасибо, не пью шампанское.
- Сергей, ей надо курить сигарету в длинном мундштуке, - и кто-то сунул мне в руку длинную тонкую черную сигарету.
- Может, лучше кокаин? - засмеялась я, включаясь в игру.
Сергей достал из шкафчика изящный мундштук - слоновая кость и золото: «Бабушкин. Ты можешь не затягиваться». Меня все это неимоверно забавляло.
- Ну что, начнем? - крепко взяв за талию, он вывел меня на середину комнаты, - «Кумпарсита»!
Почти угрожающая пластика движений ввела меня в исступление, я видела только его. Мы кружили один против другого, круто меняя направление. Неожиданно он схватил меня, перебросил через колено, согнув в дугу, отбросил, резко развернув, и мы оказались спина к спине. Мне вспомнилось Цветаевское:
 Сегодня
 Я буду бешеной Кармен!
Я, вероятно, сказала это вслух, потому что мы опять оказались лицом к лицу. Сергей просто впечатал меня в себя, я закинула ногу ему за спину, прижимаясь еще теснее, и откинулась назад, покачивая плечами… Последний поворот взметнул фиолетовый шелк юбки и мы замерли. Кто-то сунул мне мою рюмку, я судорожно затянулась сигаретой и отбросила ее - не люблю курить. Все молчали.
- Вы не боитесь сгореть? - ко мне подошел самый старший из гостей (ему лет сорок), - такое неистовство даром не проходит. И я не понял, чего тут больше - танго или фламенко?
Я сразу завелась - это мой конек:
- А что еще может быть основой аргентинского танца? Конечно, фламенко! Соревнование, борьба мужчины и женщины, исступление как в бою. Такое есть еще только в «Арагонской хоте»!
Мой собеседник заинтересованно придвинулся ко мне.
- Вы думаете, только Испания?
- Ну, индейские танцы имеют совсем другой рисунок. Негры в Аргентине оказали меньшее влияние на танцы, чем, например, в Бразилии. Вот разве что - Индия.
- Индия? Что вы имеете в виду?
- Дравидийские племена через мавританскую культуру сильно повлияли на пиренейское искусство, вы ведь знаете, - и я сделала несколько танцевальных па, - Есть индийские барельефы, где партнеры просто в движении танго!
Я подозвала Сергея и мы попробовали изобразить несколько поз. Все зааплодировали.
- Они должны быть обнажены! – предложил кто-то, но я шутливо запросила пощады.
- Вы изучаете историю танца?
- Нет. Вернее, я интересуюсь непрофессионально.
- Профессионально ее интересуют только вирусы, - обнял меня сзади Сергей, - и еще она по два часа каждый день занимается йогой! А теперь попробуем по-другому?
Мы танцевали еще и еще - и кокетливо, и легко, и страстно. Мельком я заметила, что в кресле сидит недолго «графиня» и тоже смотрит и улыбается.
- Борис, ты запоминаешь? Понимаешь, Марго импровизирует и не повторяется.
- Но она же танцует в туфлях на каблуках, на сцену в них не выйти, - небрежно протянула одна из девушек.
- Сними туфли, - скомандовал Сергей и, видя мою заминку, догадался, - Не бойся, рви их, я тебе другие подарю. - (Колготки для меня действительно роскошь.)
Мы начали танцевать снова, я вставала на носки, иногда на всю стопу - вращение тогда совсем другое. Борис подался вперед. Наконец нас остановили.
- Ну, хватит, мы уже не воспринимаем нюансы.
Меня усадили в кресло.
- А сейчас - фея номер два, - объявил Сергей и поставил «Колыбельную» Гершвина, - Пой для меня!
Я покорно пела, а он танцевал. Я была в таком возбуждении от общего внимания, что не стеснялась и запела в полный голос. Заметила, что Сергей повторяет мой танец.
- Вы нас поразили. Спасибо. Сергей, ты раньше это танцевал по-другому.
Он нежно посмотрел на меня: - Я представил, что я - Марго!
- Или толстая немолодая негритянка, - подсказала я и мы засмеялись.
- Я хотел бы посмотреть это еще раз и поговорить с вами, Марго, - Борис галантно поцеловал мне руку.
- Сколько угодно, - легко согласилась я, - Вы первый, кто этого хочет.
- Неужели? - поразился он, - Где вы живете? На Марсе?
- Чуть левее, за поворотом.
- А настоящее фламенко вы пробовали?
- Я не мастер, знаю только основные приемы.
- А что вы знаете, как мастер?
- Бальные танцы, особенно латиноамериканские. А вообще-то я импровизирую, под любую музыку.
- Как Айседора Дункан! - подсказал Сергей.
- Если вы не устали, станцуйте фламенко!
- Она никогда не устает! - гордо сообщил Сергей, - Ты бы видел, что из нее лепят художники! Слушай, у меня есть только «Малагенья». Подойдет?
Я начала танцевать фламенко. Сергей тоже присоединился и под мерные хлопки и стук каблуков мы танцевали, по очереди усаживаясь на подставленные стулья. Когда Сергей танцевал, я запела старинное фанданго:
 Девочка, дай мне немного,
 Девочка, дай мне немного
 Слез твоих чистых в награду:
 Я в серебро их оправлю
 У ювелира в Гранаде.
 У ювелира в Гранаде.
- Да, ребята, вы доставили нам удовольствие! – подвел итог Борис, - Марго, я потрясен, пора отходить от классики. А «Кармен - сюиту» вы пробовали?
- Нет, это кощунство, лучше Алонсо * все равно не получится! (* Алонсо – первый постановщик «Кармен - сюиты»)
Гости начали расходиться. Я сидела в кресле, откинувшись, с мундштуком в пальцах, сквозь ресницы смотрела, как Сергей вошел в комнату, опять опустевшую и огромную, медленно опустился передо мной на колени, обнимая ноги:
- Ты - царица бала, Марго! Ты - черная магия!
 
Так прошла вся зима - между сказкой и бытом. Когда со мной жила дочка - мы виделись у художников, Наталья забирала ее из садика и с удовольствием сидела с ней, отпуская нас по вечерам «кутить». Когда я была свободна, мы виделись чаще, несколько раз бывали такие же вечера с танцами, его друзья полюбили меня. А я - я расцвела, как никогда. Наталья была права: вот чего мне не хватало в жизни: любовной лихорадки. Мне было достаточно посмотреть на Сергея издали, почувствовать взгляд, скользящий по моим губам и дальше, вниз, - и готово! Ноги подгибались от слабости, язык непроизвольно облизывал губы и глаза туманились желанием. Это притягивало взгляды мужчин, замечавших чувственное возбуждение, постоянно преследующее меня. Голос мой стал еще ниже и прерывался иногда, словно я задыхалась. Наталья хихикала и восхищенно восклицала: «Ведьма! Ты это специально?» На Сергея это действовало неотразимо. Где бы мы ни встретились, первые секунды воскрешали безумство последней ночи, и оба мы мысленно переносились туда, где можно было без стеснения предаться наслаждению. По губам бродила одинаково рассеянная улыбка и кровь приливала к щекам. Окружающих мы не замечали. Однажды Сергей признался, что видит меня всю под одеждой, словно она прозрачная. Это было похоже на умопомрачение. Я светилась счастьем и видела, как при встрече загораются его глаза. У меня все получалось в ту зиму: в университетских занятиях, дома с дочкой... Я даже взяла несколько уроков пения. Борис, с которым мы подружились, устроил в консерваторию к прелестной старой даме. Жизнь моя была полна до краев, я не задумывалась о будущем.
В начале лета Сергей уехал на гастроли в Брюссель и Париж. Я жила с дочкой на Карельском перешейке в маленьком старом доме, заросшем сиренью, уже отцветающей. По вечерам там бывало особенно уютно, потому что старая электропроводка не выдерживала нагрузки и мы часто жили при свечах. Днем ходили в лес за грибами, которых еще не было, но было так увлекательно заглядывать под каждый лист и куст и кричать «ау». Мы набирали огромный букет папоротника - цветы я рвать не разрешала - и возвращались домой только к вечеру, съев домашние бутерброды и оставив кусочки под кустом - лисичке. Усталая дочка выпивала свое молоко и ложилась спать с курами. Я же, побыстрее закончив с хозяйственными хлопотами, садилась в саду - в сирени - с книгой, пока надвигающиеся сумерки и комары не загоняли в дом. Волосы мои начали отрастать, я загорела и махнула рукой на всякие там образы. Не оставила только пения. В лесу пела всегда. Я любила арии из старинных опер - Лотти, Генделя, Скарлатти, Глюка, их названия: «Полидор», «Ифигения в Авлиде» или «Орфей и Эвридика» ужасно мне нравились. Я напевала арии, преувеличенно жестикулируя, нахально выпевая сложные фиоритуры и представляла себя - Консуэлло. Вечерами читала запоем все, что привозила мне раз в неделю Наталья.
Однажды вечером я читала при слабом свете свечи Кортасара и вдруг услышала шаги на террасе и легкое чертыхание. Взяв свечу, я пошла посмотреть на неожиданного гостя, открыла дверь и влетела в объятия Сергея. Он, смеясь и жадно касаясь губами лица и шеи, закружил меня по террасе. Свеча к счастью погасла, а то бы мы подожгли дом.
- Марго! Марго! В Париже мне не хватало именно этого.
- Ты прямо из Парижа?
- Нет, с заездом к твоей Наталье. Я прервал ее любовные утехи, чтобы узнать адрес, по которому смогу устроить свои!
Он внес меня в комнату и в потемках чуть не налетел на стол. Я засмеялась:
- Надо зажечь свечу. Мы тут живем в прошлом веке, нет электричества.
- Это приятно, нам всегда хорошо при свечах!
Мы пошли искать свечу, поминутно встречаясь руками, тихо смеясь и целуясь. Наконец зажгли свечу и встали один против другого, он - элегантный и раскованный, в полотняном костюме-сафари, я - в простыне, сползшей с плеч. Сергей поднял меня вверх, чтобы еще поцеловать, потом посадил на стол и стянул простыню.
- Боже, я и забыл, какое у тебя тело! - прошептал он, проводя ладонями по плечам и груди, смыкая руки на талии, - Я соскучился больше, чем думал, мы изменим программу, если ты не возражаешь.
- У нас есть программа? - заинтересовалась я
- У нас было в программе - искать мою машину. Я слегка заблудился и оставил ее на соседней улице.
- Мы все изменим, машина подождет, - выдохнула я, расстегивая его рубашку.
Следующий час был сплошным восторгом. Не было сил дойти до постели, он овладел мной прямо на столе. Я обвила его ногами, постанывая от нетерпения. Наши руки и губы бродили по телам, лаская и целуя все, что попадалось. Нам хотелось съесть друг друга, зацеловать, затискать, впечатать навеки наши тела, соединив их в одно. Прекрасное безумие овладело чувствами и казалось, что это никогда не кончится, но природу не перехитришь, и мы одновременно вскрикнули, содрогаясь в невыносимом наслаждении. Переводя дух, я затихла, нежно поглаживая его плечи и не отпуская из плена своего тела.
- Последний раз я ел в Париже! - наконец жалобно воскликнул Сергей.
- Могу разогреть тебе остатки детской каши.
- Тогда пошли искать машину.
Я накинула халат и взяла фонарик. Машину мы нашли быстро и достали оттуда массу свертков, пакетов и коробок. Дома Сергей, как волшебник, начал вытаскивать на стол всякую снедь, мною никогда не виденную: баночки с толстенькими розовыми креветками, маслины с вставленными вместо косточки орешками, фарфоровую мисочку (Страсбургский паштет! - поднял он палец), и тонкий длинный хлеб с румяной корочкой. Мой любимый миндальный торт со сбитыми сливками из «Европейской» завершил натюрморт. «Остальное подождет утра!» Мы ели, сидя в обнимку у стола, запивая все это восхитительным розовым французским вином. Я попробовала всего понемногу и наслаждалась большим куском торта.
- Завтра обещала приехать Наталья, - сообщил Сергей невнятно, не отрывая губ от моего лица, - Она останется на воскресенье, так что я тебя умыкну, а потом на недельку поселюсь здесь, где-нибудь поблизости, чтобы не смущать ребенка. У меня отпуск.
И мы опять любили друг друга, самозабвенно и неистово, стащив матрац на пол, чтобы не сломать ветхую кровать. Когда он заснул - далеко за полночь, я тихонько ушла спать к дочери. Утром я еле сдержала прыгавшую от возбуждения малышку. Накормив ее, отправила искать соседскую кошку (мы подкармливали ее, когда соседи уезжали в город), а сама, подстелив одеяло, занялась гимнастикой в саду. Вернувшаяся дочка, подражая мне, тоже кувыркалась рядом на одеяле, пытаясь то встать на голову, то сесть в позу лотоса. Так нас и застал Сергей.
- Я хотел сегодня отдохнуть, но обстановка располагает! - и он тоже начал делать экзерсис, держась за перила террасы.
Моя кроха тут же переметнулась к нему и тоже стала задирать ножки, смешно взбрыкивая. Потом мы позавтракали и отправились к озеру, но вода была прохладной. Мы, держась за руки, пошли через луг обратно и она висла на его руке, болтая и смеясь.
- Она тебя не утомила? Она ко всем мужчинам цепляется.
- Нет, - ответил серьезно Сергей и взял ее на руки, а она обняла его за шею. Но уже через пять минут она закричала: «Поставь меня!» и побежала вперед. Дома Сергей подарил ей прелестного розового щенка и она ушла спать, нежно ему воркуя.
Вскоре подъехала Наталья, мы доели остатки роскоши, которых было еще немало. Наталья донимала вопросами: Как там в Париже? Что носят? И правда ли парижанки самые красивые? Оказалось, что парижанок он видел только на сцене, со сцены и в студии полураздетыми, что прелести им не добавляло, обнажая тощее тело. А Париж стоит, по крайней мере - Гранд Опера на месте.
- А Эйфелева башня?
- Уверяю, на открытках она куда интересней.
Мы уехали после обеда. Сергей привез меня к себе домой, где вывалил на тахту целую сумку подарков: косметики, побрякушек, духов, роскошное черное платье и белье.
- Это ты сам покупал? - сделала круглые глаза я.
- Представь себе! Там у них без проблем. Я заходил в магазин и говорил: у моей девушки чудесная фигура! И показывал руками здесь, здесь и здесь. О, месье, вы счастливчик! - и вываливали на прилавок горы белья. Мне оставалось только выбрать. И вот еще, - он протянул мне чудное трико, шелковое, блестящее, туго облегающее тело, вишневого цвета, я такие видела на иностранных спортсменках.
Я просияла: - Вот за это спасибо, я примерю?
- Нет, некогда, потом. Сейчас одевай платье, приведи себя в порядок и я кое-что тебе покажу. Будет сюрприз!
Я оделась во все черное, подвела глаза, подчеркнула ресницы чудной махровой тушью и накрасила губы бледно-розовой помадой, сияющей на загорелом лице. Платье было изумительным: расшитый черным стеклярусом лиф, длинное и облегающее, с разрезом на боку; туфли и сумочка тоже были расшиты стеклярусом. Когда он вошел, я стояла и поправляла щеткой волосы. Сергей подошел сзади и прижался ко мне, обнимая и целуя в шею туда, где начинались волосы.
- Я люблю тебя, - сказал он странным голосом, - Знаешь, Марго, мне было с тобой так хорошо, но я понял, что люблю тебя!
Мы приехали на выставку, прошли по залам и вдруг я вздрогнула: со стен на меня смотрела я сама. И Сергей. И мы вместе. К нам подскочили художники, начались объятия, поцелуи, взаимные комплименты. Посетители собрались вокруг, на меня смотрели все. Кто-то преподнес мне букет роскошных темно-красных роз. Мы пригубили шампанского и поехали в Большой зал Консерватории, и вот тут был самый большой сюрприз. Сергей незаметно исчез, пока Борис отвлекал меня разговорами о танцах. В зале было немного людей. Борис провел меня в центр и усадил. Я оглядывалась, ища глазами Сергея, не обращая внимания, что в зале оказался притушен свет. На сцене вдруг под звуки танго - настоящего: аккордеон и скрипка - выскользнула пара - она в черном платье, он в белой рубашке и черных брюках с широким шелковым поясом. Поставлен был танец великолепно. Они жили на сцене - ссорились и мирились, любили друг друга, и это было прекрасно. Это были МОИ танцы и МОЯ любовь с МОИМ мужчиной. Я была не готова смотреть на это со стороны, сердце болезненно сжалось. По моим щекам текли слезы, пришлось спрятать лицо в розы. Когда все закончилось и они вышли в зал, танцовщица, молоденькая, худенькая «субтильная» девочка, подошла ко мне. Я ее замечала у нас среди гостей, она тогда робела, только что из училища. Я ее обняла и тихо сказала:
- Мне хотелось выцарапать тебе глаза, значит - очень хорошо! - и я протянула ей розы. Сергей, услышав это, впился в меня глазами, но я и бровью не повела. В семейных скандалах в выдержке мне равных не было.
Мы отправились в ресторан, отмечать выставку и новую постановку. Я все время была в окружении художников. Они шутливо меня утешали: «Наша Марго все равно лучше всех!» Чувства у меня были смешанные. Я не могла не оценить танца, он был чудо как хорош! Но я смотрела на наш танец с другой и казалось, что меня использовали: пригрели, приласкали и ограбили, а теперь всем показывают то, что украли. Я чувствовала измену. Я, конечно, дура. Я даже забыла, что он мне сказал о любви, но какая уж есть! Я пила коньяк, хохотала и танцевала со всеми подряд. Потом все поехали к Сергею. Меня просили станцевать, но я категорически отказалась. Сергей не отходил от меня, наконец он отобрал у меня коньяк и видимо дал знак расходиться.
Мы остались одни и он долго утешал, любил меня, ласкал. Я не выдержала:
- Ты обращаешься со мной, как с больной. Все в порядке! Просто сюрприз оказался слишком сногсшибательным. Я ведь никогда не видела тебя с другими, я и на твои спектакли не ходила специально, создала иллюзию, что ты только со мной. И тут меня убило сознание, что ты - мое - с другой!
- Ну хочешь, я никогда не буду это танцевать! Да я и не буду. Ладно, прости, об этом потом поговорим.
Он, включив кассету из Франции: шансонье и новая звезда Джо Дассен, усадил меня на колени и долго шептал на ухо, как мы здорово будем жить неделю на даче, куда ходить, что делать, что читать. Потом он начал переводить с французского слова песен. Я прислушалась, увлеклась и мне уже не хотелось плакать.
Неделя и правда оказалась прекрасной, этакая пастораль. Стояла чудная погода. Мы с утра тренировались, причем Сергей со мной тоже занимался йогой, потом ходили в лес, на озеро, на лугу устраивали беготню, вечером, при свечах пили розовое вино и читали стихи. Я - по-русски, Гумилева, Ахматову, Цветаеву, а он - по-французски и по-английски. Я тогда увлекалась Робертом Грейвсом, Апполинера всегда любила, его «Мост Мирабо» я пела. Поселила я Сергея у нас, сама перейдя к дочке. Она полюбила с ним играть, рассказывала свои детские истории, приносила ему любимую кошку - поиграть. Я успокоилась, с удовольствием вела хозяйство нашей призрачной семьи. И вот однажды пришел черед того самого разговора, который разбил этот хрупкий мирок вдребезги и вернул меня к тому, с чего я начала.
Сергей рассказал мне, что в Париже по настоятельной просьбе бабушки встретился с ее родственниками, был встречен с объятиями и дал честное слово привезти бабушку и самому перебраться в Париж. Приглашение из Гранд Опера поступало и раньше, его там все знали. И вот теперь ему нужно было решиться.
- Понимаешь, мне ведь уже за тридцать лет, сейчас или никогда!
Я слушала с каменным лицом.
- Да-да, конечно, - соглашалась я, стараясь окрасить голос эмоциями.
- Марго, ты что, не поняла? Я люблю тебя, мы уедем вместе! Твоя девочка меня полюбила, ей будет хорошо в Париже, она вырастет в европейской культуре!
- Да-да, - соглашалась я, машинально кивая головой.
Он видимо понял, что я в шоке. Он уговаривал меня долго и горячо. Но я словно заледенела внутри.
- Ну хорошо, ты должна все обдумать.
И тут я взорвалась:
- Нечего мне обдумывать! Разве ты не понимаешь, что я никогда не смогу уехать за границу. Это значит оставить всех моих родственников на съедение. Отца сразу снимут с должности, мама просто этого не переживет. Я не смогу оторвать от них внучку - на всю жизнь. Мой муж мне просто не отдаст дочь!
Да что я ему рассказывала: на его глазах прошли все эти скандалы в театре, когда солисты балета оставались на Западе. Он прекрасно понимал, что повлечет мой отъезд, а вывезти дочку, учитывая наши отношения с бывшим мужем, было практически невозможно. В общем, об этом не стоило и говорить. Всю ночь он сжимал меня в объятиях и повторял только:
 - Я же люблю тебя! Мы что-нибудь придумаем!
Я решила выбросить все это из головы. Я-то никогда не говорила ему о любви. Он просто занял в моей жизни и в сердце свое место и без него сейчас я бы не смогла существовать. Следующие три месяца мы жили, словно каждая ночь и каждый день были последними в жизни. Отдав на это время дочку к бабушке с дедушкой (они, бедные, надеялись, что я пытаюсь устроить свою жизнь, тогда как я успешно ее разбивала в очередной раз), я все свободное время проводила с Сергеем. Днем, когда я была в университете, он ездил по учреждениям и архивам, оформляя выездные документы, и, заезжая за мной, бывал голоден и зол. Он обнимал меня в машине и сидел минут десять, уткнувшись лицом в мою шею и приходя в себя от безрадостной действительности.
Сергей не отпускал меня ни на минуту, где бы мы ни были с ним, а это были прощальные недели, мы все время были в окружении друзей. Наши ночи были неистовы и изнуряющи. Мое тело не хотело учиться жить отдельно от него - и это было взаимно. Стоило нам войти в комнату и закрыть дверь, как он хватал меня, как на картине «Похищение сабинянок», и валил на тахту. Мы даже не раздевались, в спешке расстегивая и приспуская одежду. Со стороны это было похоже на насилие. Торопливо и яростно, не отвлекаясь на ласки, мы утоляли первый голод тел и затихали, обретая способность нежно ласкать и любить друг друга. Ночь длилась бесконечно, ласки были так самозабвенны, мы изобретали все новые, запоминая вкус, запах, нежность кожи, каждый изгиб и выпуклость тел, все сладострастные мелочи, которые скоро станут воспоминанием, растворятся в разделяющем нас пространстве и времени. Сейчас же наши тела, как два священных сосуда, наполненных любовью, щедро утоляли жажду другого. Но уже возникала мысль: как же мы сможем жить дальше, разведенные по разным странам, недоступные для любви? Научимся ли обходиться без этой безумной близости, или сойдем с ума окончательно, как гибнет в белой горячке алкоголик, шаря по столу в поисках стакана с вожделенной жидкостью? Последние глотки, что мы допивали вместе, не приносили облегчения. Мне все время хотелось смеяться и плакать одновременно. Накануне прощания я пошла в салон и выкрасила отросшие волосы в золотистый цвет. На прощальном ужине я подошла к художникам и спросила, смеясь:
- Ну что, вам все еще нужна натурщица? Сюжет: брошенная Ариадна.
- Марго, ты достойна кисти Росетти!
- Марго, любимая, станцуй для меня в последний раз! - подошел ко мне Сергей.
- Танго! - закричала я в исступлении. Я по-настоящему осознала, что вот настал последний раз. Мы танцевали, пока у меня не потемнело в глазах и я не обвисла у него на руках. Очнувшись в кресле с коньяком у губ, я слабо помахала всем рукой, успокаивая - все в порядке. Сергей, стоя передо мной на коленях, держал мою руку у губ. Все знали о нашем несчастье. Меня окружали нежной заботой. Каждый при прощании старался предложить какое-то развлечение. Борис пригласил поработать с ним над новым балетом.
- Спасибо, но сегодня - в последний раз.
- Нельзя себя губить! Мы еще поговорим.
Но я уже ничего не воспринимала, лишь слабо улыбаясь всем и кивая.
Так я и жила дальше, улыбаясь всем мертвыми губами, когда его самолет оторвался от земли и улетел в вожделенный Париж, - такая, как до знакомства с ним, и другая. Я с самого начала знала, что наша связь - не навсегда, слишком феерично все было, но моя душа и тело, разбуженное им, поверившее, что я - страстная женщина, не хотели жить без него.
А что с моей душой? Я была уверена, что она подобна урне с пеплом всех моих любовей и надежд. Что позволяло мне возрождаться снова и снова? Я сидела у зеркала и смотрела на себя, скоро тридцатилетнюю, а душа моя сбрасывала сухую мертвую оболочку и оказывается, там внутри жива шестнадцатилетняя девочка, так жаждущая взять от жизни все новое, увлекательное и неизведанное.
Я решила записать все, что со мной произошло в жизни и придумано. Когда-нибудь моя дочь, которая собирается стать психологом, проанализирует все это и поставит свой диагноз. Когда все четко выстроилось на бумаге, я удивилась, почему, имея такую скучную однообразную жизнь, я придумывала себе истории, кончающиеся маленькими трагедиями. Потому ли, что моя благополучная жизнь с банальными неурядицами, с относительной обеспеченностью и супружеской любовью по воскресеньям не давала мне не только счастья, но и сильных трагических переживаний? На крыльях фантазии, вечно молодая, прекрасная и одаренная, я летела в недоступные дали, и все, что кончалось трагически, имело счастливое продолжение. Где я окажусь завтра? В чьей постели? Кто будет меня любить? Министр, оперный певец, греческий миллионер, или восточный шейх возьмет меня в свой гарем? По ком я буду лить слезы? Нужно только закрыть глаза, а лучше - включить утюг, или поставить вариться суп на плиту и мечтать, мечтать, мечтать...