Серпухов. хроники 1987

Студенческая драма-хроника 3-го курса факультета журналистики МГУ

Персонажи драмы:
Сан Сеич – командир студотряда.
Костя Корнешов – человек в шинели.
Субботин Андрей – горячий финский парень.
Плейшнер и Бугор – Плешков Дима и Андрианов Игорь.
Юра Трохов – GI
Варыхан – угроза всему ссущему, друг всех молдаван.
Света Красная Слобода – Света Краснослободцева.
Игорь Лукановский – парторг курса.
Чекин Сергей – молдаван.
Ясен Николаевич, декан.
Вася Чигрин, прекрасный человек.
Вовчик – Евдомашкин Володя.
Тетка Аверина – Аверина Лена
Олег Басалин, персонаж царской России.
Юра Нитчук, усач.
Лада Селюнина, подруга Кости.
Дако – Дашка Костикова
Нигина Байкабулова, любительница ос.
Концов – Юра Канцев
Мадемуазель Петухова – Марина Петухова
Поэгли, Тарантуха, Рыпула (не путать с Геной!)
Ваня Андронов
Анихин – тот кому не повезло
Медведкин – вездесущий
Машков Сергей
Дядечко Саша
Соловьев Володя
Милана Богданова
Юля Мошкович
Волков – еще один невезучий
Назайкин
Мартиросов
Оля Щербакова
Кузнецов Сергей


Записано мною и со слов мелькающих здесь персонажей верно, но конечно, с изрядной долей черного юмора, продлевающего смех и делающего жизнь не такой мрачной.

День первый, нормального автобуса
Итак, сто человеко-студентов журфака МГУ 1985 года призыва были пригнаны в Серпухов на сборы морковки и капусты. С ними с самого начала обращались как с грубым скотом. Даже не приготовили нормальных бытовых условий. Ребят поселили в привокзальной раздевалке: на первом этаже – мальчики, на втором – девочки. В этом здании до нас железнодорожные рабочие сушили одежду и переодевались. Здание стояло прямо на перроне, и через каждые пять минут мимо с грохотом проносились поезда дальнего следования, заглушая человеческую речь. Здание называлось Дом санобеспечения, плохо отапливалось, в углах висела паутина. На все здание два-три умывальника и всего две душевых комнаты. Кроме того, по большой и малой нужде приходилось бегать в привокзальный сортир, где было грязно и в любой момент можно было подхватить сифилис или тошнотные шарики.

Начальство разводило руками:
- Мы дали вам все, что в наших силах! Вы нормально обеспечены!
Ребята возмутились. Их хотели поселить в холодном клу6е, но они собрались и пошли с явным намерением уже бить морды. Гнев кипел. В свете перестройки, раздавались требования о нормальных, человеческих условиях быта. Но даже такой элементарной заботы о людях серпуховские власти не смогли или не захотели продемонстрировать, сваливая все на то, что в район приехало 10 тысяч человек и их расселить тоже нужно. Выходило так, что журналисты оказались говнюками и привередами, им дворцы подавай да непременно с теплом! А остальные вообще как скоты живут. Так что же вам еще надо? Переночевать где есть, белье дали (правда, без полотенец), вот и живите! Все равно вы здесь только вечером, а днем на работе.
Всё это смахивало на полную ***ню.
Из всех факультетов на высоте оказались только мы. Потому что мы спорили и возмущались по поводу неблагоустройства нашего. Да о них и нельзя было молчать нормальному человеку. Только полный дебил мог бы в этих условиях втянуть голову в плечи и лизать копыта начальству.
Итак, поселились мы в этом гадюшнике. Пока еще никто не знал всех его прелестей, но это было уже не за горами.

А в это время отделение из 10 человекоподобных орков-шерифов, в числе которых были бывый сержант Плейшнер, урядники Машков, Соловьев, Бугор, Чекалин и сам афганский джи-ай Трохов, отправились в Бородино усмирять картофельный бунт 30-ти человеко-студентов-международников, которых только-только зачислили на журфак. В числе десятки также были Большой, Красивый, Гнилой и Некрасов. Их поселили в бараке на краю деревеньки Бородино.

День второй, редкой сайечки
Ой, рано встает у Сан Сеича!
Подъем в первый рабочий день был произведен в 6.30 утра, строго по армейскому ритуалу. Раздался крик: «Па-адъём-м, падонки!» А спали мы эту ночь буквально на нapax. Kтo-то во сне бредил, кто-то просыпался по причинам: от холода, лишний раз не идти пописать, и от грохота проходящих в Ереван поездов.
На завтраке в столовой №14 дали вымя матки, не промытоe от мочи и никто почти его есть не стал. Голодными поехали в поле. Долго искали, на каком же поле погадить, ездили уже там, на месте, в поиске работы - начальство не было готово к такой ситуации.
С поля для студентов-уродцев кинули на другое, для студентов-придурков. Наконец, приехали на туровское поле, которому конца-края не было, и которое с двух сторон обрамляли капуста и свекла. Раздались зычные команды, в которых послышались гортанные немецкие нотки. Начали работать. Тут, на радость голодных студентов, приехала автолавка. И здоровенная рыжеволосая бабища серпуховской закваски продавала по 10 копеек свежие пирожки с яйцами.
Народ балдел.
Вечером начались первые предсмертные судороги.

А в это время Плейшнер и Бугор впервые натопили печку в котельной соляркой – все деревья в радиусе километра были обоссаны, а уголь горел плохо.

День третий, чтобы было
На поле приехал первый секретарь горкома партии Волков. «Волков? Да что ж это за ****ина? Где он?» - спрашивали люди. С первого момента, как его увидели, народ возроптал. И впрямь: мерзкая рожа в оправе очков, даже слюну тратить жалко. Он начал орать на нашего командира Сан Сеича:
- Что за бардак, ****ь! Почему не собираете морковку?
 Мы с Корнешовым подошли к этому Волкову и молча встали. Он заволновался, потупился, представился и сказал:
-Я сам был студентом, понимаю…и испытал многое! Но я требую от вас дисциплины и контроля. Перестройка, бл…черт возьми!
При слове "перестройка" многие студенты сделали партийное движение «упасть на землю в благоговении, пердя». Но большинство сделали короткий молодежный знак «соси, пидор». Мы с Корнешовым продолжали стоять. Волков смотрел на нас из-под потных очков.
-Как вы нас обеспечили, - громогласно возвестил Корнешов, - так мы вам и наработаем!
-Что-а?! - вскричал секретарь горкома. - Как ваша фамилия?
- Корнешов! – благосклонно улыбнулся Костя. - А твоя, дурачок?
Волков затрясся от избытка кала, просящегося наружу. Его прихвостень побежал к уазику, за блокнотом и ручкой, но об кого-то споткнулся и налетел на мешок морковки. Послышался хруст мозгового студня. Корнешов вытащил ножик, чтобы продолжать работу, но Волков подумал о другом.
Страшно пердя, он побежал к уазику, забыв о прихвостне.

А в этот момент в Бородино Плейшнер обнаружил среди дефективных Мартиросова.
Вечером Трохов рассказывал басни для сублимации личного состава. «Эта, как ее, птица-бухгалтер! А может быть…кукаду…» «Какая, какая?..» «Ну, кукаду, ёпти!».
Ржание личного состава.

День четвертый, 30 к одному
Днем в поле привезли великолепный обед: бутерброд, яйцо и пончик, после которого половина студенистых побежали в лес, стараясь достичь его спасительных кустов за 3 минуты - максимальное время подлета ядерной ракеты из ФРГ (Федеративная Республика Германии).
Некоторые так и не успевали достичь леса, и сразу шли к речке. Там и калились.
Вечером в наш гадюшник приехал командир сводного отряда МГУ Анихин и предложил нам работать до 7 часов вечера. Он поставил в пример физиков, которые пашут якобы вообще до 9-ти вечера. Вот оно, братство студенческое! Сволочи физики! Самые горячие из наших, типа финского парня Субботина, предлагали пойти к физикам и дать им ****юлей. Но без Варыхана не стали, решили дождаться его приезда.
Итак, мы согласились, а Анихин со своей стороны обещал увеличение нашего скудного обеденного пайка. «Бля буду! Клянусь золотым шпилем Главного здания!» Поэтому мы его и не тронули тогда.
Но время шло, а ничего не менялось в нашем положении, и народ начал потихоньку скупать на местных военных складах боеприпасы.

В Бородино ничего не произошло. В местном клубе была обнаружена особь женского пола – директор клуба – mature Анна Арчибальдовна. Шерифы пытались решить наш вопрос.
Но очередь была слишком велика.

День пятый,бога Кайкопсыса
На завтрак давали кашу «блюю-в-манжет», кусочки христова тела и компотик «ускорение». Приятно тусовались в поле. Тут и там пердеж.
Еще утром, как только пришли на грядки, вытащили заранее запасенные ножи и начали кушать морковку с капустой.
Вечером Лукановский, парторг курса, проиграл в карты Назайкину свою жопу.

А в это время против шерифов в Бородино назревал мятеж дефективных.

День шестой, слюнявчика-в-клеточку
В столовой во время шотландского завтрака скончался неизвестный студент. Это всех немного развеселило. Поели. Кто-то поблевал – не без этого.
Надо сказать, что спасают крепкие кубинские сигареты без фильтра. Без них давно бы кранты настали. Народ курит прямо на молодой голодный желудок – а чего, собственно?

Плейшнер с Бугром продолжают топить соляркой. Захаров оставил на ночь сапоги на печке. Наутро от сапог остались лишь гвоздильные элементы.

День седьмой, смердящего валенка
Автобусы, в которых нас везут в поле и обратно, совершенно не охраняются. Не видно мигалок и ментовских кордонов. Народ уже ропщет. А вдруг нападение злостных молдавских пуло-шиитов! Ведь они так и охотятся за тощей жопой Чекинэ.
Прошла неделя нашего пребывания в вонючем Серпухове, а конца и не видно. Наоборот, ходят мрачные слухи, что будем пахать до Нового года.

С одной стороны барака шерифов – поле, где французам отрывали яйца ребятки Дениса Давыдова. С другой стороны – барак-столовая.
Сегодня подавали скрюченные пальцы местных муравьев.

День восьмой, бзди в оба, часть2 .
- Ваши фамилии?! Ну, быстро, подонки! - Мерзкая морда Анихина вытянулась в мощном вопросительном экстазе, из носа текут партийные сопли класса «башка-пасть».
- Пошел ты, козел! Тебе не повезло! – весело кричит Светка Красная Слобода, целясь в это человеко-подобное кусочком окровавленной ватки.
Анихин в ужасе кидается в уазик и сматывается. 3атем приезжает председатель колхоза, тоже Волков. Он начинает говорить об интеллекте, но кто-то замечает:
- Да у меня в сапогах больше интеллекта, чем у тебя в голове! Мудила!
Обтекая, Волков удаляется, оставляя за собой голографические обманки.
Вечером я и Субботин решаем eхать в Москву искать правду-матку. С нами едут Корнешов, Селюнина и Красная Слобода. И вот...


День девятый, раствора для взятия за щеку
Потихоньку достает. Встали, кто как мог.
На завтрак давали жопу слона с анальным отверстием.
Обедик засунули в задницу председателю колхоза, взяли образец этого обедика в Москву. Ползут слухи о черном списке, в который включены все те, кто хоть раз ссал на одном из священных серпуховских полей. Вот так затыкают рот будущим гонцам технической спиртовой перегонки и морального ускорения.
Вечером впятером мы поехали в Москву.

Тем временем в Бородино начался мятеж дефективных. Недовольные недоумки во главе с Мартиросовым собрались, подошли к бараку шерифов и закричали:
- Суки! Сдавайтесь подобру!

День десятый, оп-па!
В учебной части журфака аппетитно пахнет кофе, сидят инспекторши с чисто вымытыми руками...
Пусто. Холодно. И всем безразлично, что где-то в Серпухове их родные человеко-студенты живут и трудятся в нечеловеческих условиях, зарабатывая несварение желудка, элементарные лобковые вши и, может быть, простатит и выключение придатков.
Лишь в парткоме мы встретили сочувствие.
Когда пятерка гонцов, давясь буфетными пирожками, рассказала о серпуховских бедах, лично вошел журбог Ясен. Его шумно приветствовали и попытались вновь рассказать о серпуховских бедах.
- Да, да, я знаю!..Я подслушивал! – скромно заметил он.
Он одобрял наши поступки. «Что? Эти пройдохи кормят вас некачественно? Безобразие! Будем жаловаться в ООН!»
Мы поняли, что не одиноки. Ну, а когда в партком зашел Варыхан, повисла пауза всеобщего ужаса и безысходности.
Ясен сослался на срочные дела.
Варыхан сказал:
- Пиплы! Я еду с вами в Серпухов!
Пятерка гонцов возликовала, превратившись в шестерку. Варыхан милостиво раздавал саечки за испуг и делал салон №8.
Поздно ночью мы вшестером мчались к Серпухову в пьяной электричке. Варыхан купил себе бутылку пива и, попивая ее, окутался мерцанием пятой степени по шкале Виноградского. Гонцы смотрят – а Варыхан-то в жопу! И еще начал петь, подыгрывая себе на гитарке.
Идут менты. Делают замечание.
«Кому поем! Ваши документы!»
«А не пошли бы вы, мудачьё, к херам!».
Менты начинают нервничать, но вовремя видят, что перед ними сам Варыхан!

Мятеж дефективных подавили следующим образом.
Так как дверь в отделение шерифов была отдельной, их запускали по 5 человек, ****или, связывали и складывали в штабели в комнате. Они орали, что от****ят всех и угрожали. Постепенно их всех связали, при этом не забывая ****ить по организмам.
Оставшиеся были рассеяны.

День 11, ночь в теплом клозете
К нам приехал Варыхан! Что тут началось! С утра шутки, смехуёчки, застольные выражения а-ля ржевский. Вася Чигрин, оправив сюртук, подходит к Щербаковой и, застенчиво пыжась, говорит:
- Оля! Ради бога: сегодня ночью надо задушить Мошкович! Ясно? Повторите!
В автобусе с поля мы с Кузнецовым, представляя, как Щербакова, растопырив пальцы рук, подкрадывается в темноте барака и душит Мошкович, ржали как сто коней после случки с кабанами.

День 12, 36"6
Последний день октября!
А братва еще в этом вонючем Серпухове, где в здании ЖД-вокзала пахнет покойником, в туалетах грязь и сифилис вперемежку с пьяными мужиками, а в столовой №14 орут раздатчицы-коровы, которые не хотят давать запеканку вместо пахнущего мочой члена местной политической партии…
Да, ребята уже начинают думать о том, как поднять местный военный гарнизон и взять горком партии. Волкова, естественно, на кол.
Вот до чего народ довели!

День 13, едриттвоюгосподавтриединобогалесадушумать
Утром нас отвезли на подбор вмятой в землю морковки. Мы послали нахуй всех начальников и ходили просто так. Развлекались тем, что лепили мужские фаллосы и ставили их на мешки. Пытались продавать девушкам по рублю.
Евдомашкян по кличке Толстый развел в честь дня рождения своего сына Пашки костер на берегу местной канализационной речушки, на костре был зажарен некий бородатый аспирант. Затем потушили костер по-гулливеровски. Причем, весь пар от четырех мочеструй пошел на Варыхана и он задохнулся.
Вечером была крупная тусовка у девченок, на которой квартет из Лысого, Варыхана, Евдо и Дядечки спел песню-девиз "ахуе, ахуе хал мой любимай!" Все напились самогонки деревенской, от которой Корнешову стало плохо и он лег, чтобы умереть.
Когда пьяный Лысый спускался в мужскую комнату, ему попалась навстречу тетка Аверина, только что приехавшая из столицы. В мужской комнате шли разговоры о жопе, летали в воздухе инородные тела и бедный Лукановский вновь проигрывал свой зад, на этот раз Нитчуку.
Варыхану от нечего делать прочистили дупло.

День 14, Лондона
- На машины, под-донки! - раздался с утра чей-то слабый пьяный вопль, но он потонул в возгласах отчаяния. Плебс чуть не поднял восстание.
- Не хотим! Заебало всё!
- Сам ехай *** красные собирать!
Но кто же кричал? Так и не выяснили.
Варыхан велел всем играть в экономику. Он открыл на поле отделение госбанка и призвал делать крупные вклады (кто больше насрет). Банкротом стал Корнешов и сам Варыхан. Их вклады были самыми крупными.
Горячий эстонский парубок Субботин умер на поле в страшных мукax - eгo загрызла крыса. Толпа уж было собралась устроить поминки, и уже навалили сверху ботвы, но он встал и вновь принялся собирать морковь.
Тихо и мирно сдох Басалин, прямо на грядке. Ему отпустили все грехи. Службу служил Варыхан.
Вечером в столовой Корнешов избил уборщицу, Лысый ее допинал и зав. столовой унесла беднягу разделывать на мясо для завтрака.
Варыхан умчался в Москву на Сосущий вал, и напугал столицу морковным перегаром. В районе Савеловки в тот вечер объявили химическую тревогу.
Вечером сего дня мы пили кофе у наших дам, смурели и яростно обсуждали вопрос об отплытии.
Чигрина наш патруль нашел пьяным около драмтеатра, он пыжился и надувал губы.

День 15, сивой кобылы
Всю ночь Лысому снились кошмары: интервью у диктатора планеты, а это - армянин, и у него в пещере лежит мертвый молдаван, прибитый гвоздями к доске. Наверняка, сучка армянская Варыхан насылал из Москвы сонные газы. В ужасе Лысый проснулся...
С грохотом промчалась электричка. Скоро подъем.
- Мужики! - раздался сонный голос Корнешова, - а не забить ли нам на все большой и толстый?!
- Забить! - сказал Евдо, повернулся на правый бок и был таков во сне.
Однако, прибежал Сан Сеевна и выгнала всех в столовую жрать парашу.
День обешчал быть на редкость теплым. Вовсю светило Светило. Моя бригада работала отдельно от всей толпы.
Около нас все время вертелась бабка Настя из колхоза. Она была пьяна, и в 11 часов заявила:
- Крибле…крабле…это, как его…ухожу обедать!
- Уходите! - поднял голову Чигрин.
После обеда мы возвращались на свое поле. Путь лежал через овраг с широкой протокой. Дако чуть не упала в этот ручей, Лысый хотел помочь ей пинком, но изобразил поддержку. Сверху послышался хохот Варыхана.
- Иди в жопу! - крикнула ему дочь будущего пресс-папье царя Бориса.
И не успели мы оглянуться, как Варыхан уже торчал у Чекинэ в анальном проходе. От этого Сержу было неудобно идти.
Придя, сели на мешки покурить.
Дако и Нигина удалились помочиться в сторону Ташкента.
Я захотел нтеллектуально сбросить вес и приспособил для этого лежавший на земле пакет из-под молока. Раздался характерный звук мочи, льющейся под большим напором в несколько атмосфер. Только это я повернулся, как Субботин сказал:
- У тебя осталось молоко?
Ну, думаю, прикалывается горячая эстонская суббота.
- Да! - и я протянул ему пакет, еле сдерживаясь. Дальнейшее произошло в 5 сек - Субба поднес к губам пакет со священной морковной мочой и в то же мгновение заглянул в него...В следующий момент радуга обозначила траекторию улетающего пакета и рычание Субботина. Он бросился на меня, но я ловко обернулся святым духом.
Кругом стоял хохот наших меринов.
Уехали сегодня пораньше, в 17 часов, хотя пьяная бабка Настя, пообедав серпуховскими жмульками, кидала в нас морковкой и заставляла гнать из этой морковки самогон.
Когда стемнело, пришел студень Миша из местного ДК рабочих конезавода, где живут ИСАА-шники. Он позвал нас в кино, обещая защищать от нападений молдавских чакров-шиитов, и мы пошли.
Это были "Даки в приюте герцога Курляндского". Во время сеанса я орал от восторга, а после него вызвал всех исаашников на битву завтра на поле. Биться предстояло каловыми массами мальчиков гитлер-югенд, обнаруженными совсем недавно. Они согласились.
По пути в гадюшник мы зашли в здание вокзала, где кого-то отпевали. Пели попы, попадьи тихонько подвывали.
Оказалось, что это соборовали Поэгли, и мне шепнули, что он решился на это от облысения. Поэгли лежал смирно, слегка похрапывая после 150 грамм белой. "Ну, сейчас ему уже ничего не грозит!" - подумал я, и предложил К. К. и Селюниной уйти.
Мы пришли к себе, приготовили чай с лимоном. Под звуки "Генезис" я уснул и чуть было не был съеден голодной мадемуазель Петуховой, которая пришла пожелать спокойной ночи мужской половине гадюшника.
Ходят черные слухи, что уедем то ли 6-го, то ли 7-го утром.

День 16, чаяний отца
B 4 часа утра около перрона останавливается поезд, в котором армяне едут к своим семьям. Они так галдели в это утро («Кунэм!», «Кунэм ворот!» и «Ворот кунэм!»), что разбудили Евдо и он крикнул им, что он из тутуа делал мутели, и вообще кунем их всех в ворот. Армяне в ужасе бросились по вагонам и кричали машинисту, чтобы трогал.
Утром пришли цыгане и около туалета начали завтракать. Их пахан разложил бутерброды прямо на толчке, и запивал водой из сливного бачка.
Корнешов, зайдя в туалет, подвергся нападению местного гомика Паши. Тот его начал ласкать за дырсу и получил по яйцам.
А тем временем на обоссаном и обосраном туровском поле происходили события поистине революционного значения.
Восставший народ решил убить командиров, потому что Анихин, приехав, сказал, что мы остаемся здесь умирать до 15 ноября.
Этого уж никто не мог спокойно вынести. Кольцо студенистых начало плотно сжиматься, и Анихин почувствовал неладное в трусах.
Резко завоняло говном. Со своими холуйками, подгоняя себя выхлопными газами, он помчался к уазику.
И вовремя! Их уже хотели зарезать, и скормить колхозникам. Правда, директору колхоза успели таки засунуть в задницу мешок морковки. Обрызгав морковным соком чьи-то штаны, повесили их над полем в знак победы. 3акончили работу в каком-то ожесточении и, услышав крик Мошкович: "Ой, а вот и конец поля!", уехали.
Beчером в мужском отделении был беззлобно повешен Bapыхан, но прежде его приняли в салабоны, и заставили пить чай с дезодорантом. В тот момент, когда Варыхан еще корчился в петле и показывал всем язык, с того света вернулся Лукановский и сказал:
- Никаких изменений!
Нервы на пределе, еще немного, и мы перережем весь Серпухов.

День 17, без комментариев
Проснулся совсем больной. Отправил всех в поле, а caм пошел к Корнешову, у них слопал 52 бутерброда с пылью оконной и выпил бочку туалетной воды дальнего действия.
Затем я отбежал в привокзальный толчок, а когда вернулся, Корнешов и Селюнина уже умерли. О6ливаясь слезами, завернул их в шинель, вынес на перрон и, остановив какой-то поезд, отправил в Москву.
Вечером был шабаш. На крыше развели костер, прыгали через него, и сигналили проходящим поездам своими жопами. Анусы у сигнальщиков были красные от любви к газетам.
Андронов остановил поезд с азерами и потребовал выдачи главного. Чигрин в это время бил резиновым сапогом Мошкович, а Кузнецов мечтал сфоткаться с обнаженной немкой.

День 18, Господи Иисусе
Глухо и безнадежно. Серость и уныние.
«Все прокурено и серо, и только лучшие друзья и очарованные дамы…»
Завтра - день прости-господи-туции, а нас заставляют работать в этот день.
B 17 часов пошел звонить в Москву. Мозги совсем свихнулись: звоню в деканат, а думаю, что в учебную часть и спрашиваю Катю. Мне отвечают, что нет такой. Я кричу, чтобы «ни в коем случае не клали трубу, что это из Серпухова, мать их»! Баба, со мной говорившая, передает трубку какому-то мужику.
- Алле! - говорит он, - алле!..из Серпухова? Не слышу!.. какого Серпухова? Не слышно!..Реп-пнеф? не знаю!
А я спрашиваю:
- Кто это там не слышит?
- Это журбог!
- Представьтесь по форме! – злюсь в полуобморочном состоянии.
Боже! Понимание приходит вдруг и в разы.
- Ясен Николаич, да славится имя ваше, это раб божий и ваш раб Реппнёф на проводе!..нет, не из Смольного, вы чего! Меня Сан Сеевна попросил позвонить! Скоро ли нас увезут отсюда ко всем чертям?
- Как коммунист коммунисту, таищ Реппнёф, - завтра за вами приедут автобусы, они уже заказаны. Надеюсь, эта новость вас не очень огорчила?
Но я уже не слушал.
Я сломал дверь будки, раскидал кучу бабулек («прочь с дороги, мандюковны!») и ринулся в гадюшник.
Перебегая через ж.д. пути, споткнулся об электричку, она упала и в ней имелись человеческие жертвы. Тяжело дыша, прибежал в берлогу и крикнул:
- ХАНА!!!
Что тут началось! Впрочем, ничего не началось, потому что никто не поверил. Дошло до того, что хотели сломать мне больную ногу и выставить в толчке.
Да, озверели наши совсем.
В столовую никто не пошел, кроме Медведкина. Он, как молчал до этого, так и молчал после. Потом рассказывали, что ему в столовой просто вынесли говна на лопате.
Вечером...многие ушли на дискотеку, которую собирался проводить Концов. Я решил пораньше лечь спать, но мне не дали заснуть.
Я увидел много ужасов...Как Евдо, один конец резинового шланга прикрепив к носу, другой засунул в анальную шахту и дышал таким образом всю ночь; как задыхался кто-то из нацкадров; как Субботин, в одних плавках, залез в постель к Чекинэ и начал щекотать его бородой...Чекинэ, вспомнив о невесте и о том, что он еще малчик, решительно повалил Субботина на лопатки; странные причмокивания доносились из варыхановского угла...
Я уже почти заснул, как вдруг прилетела муха, села на нос и забормотала: «Не бойся, меня зовут Аллочка»! Бред какой-то. Я ее послал нахуй. Донесся сонный голос Суботина:
- Ты кого, Толь?
- Муху!
- А…
Кто-то из нацкадров ужасно храпел, ему на нос положили носки Медведкина. Под утро меня разбудил храп, доносившийся с постели, где спал Поэгли. Я в ярости запустил в него сапогом... Утром оказалось, что храпел Концов.

День 19, и последний
Организованно встали в 6 утра и сразу повыбрасывали из окон кровати. Затем все уехали на поле, а я с Рыпулой остался сторожить хлам.
В 12 ч. вместе с автобусами приехали А. Муха-Тарантуха и М. Богданович, еще не беременная. Тарантуха повела нас с Пулой в привокзальный ресторан.
На поле происходило что-то невероятное. Работали как тракторы. Сделали норму, но пришедшая нормировщица (корова редкостная), заорала на все поле, что, мол, работа плохая, ****ь, и она нас сгноит здecь до Нового года, *****. К туше мясной уже бежал Андронов с четырьмя морковками в руках. Он вонзил их по назначению, но она успела по рации вызвать председа ковхоза (тут же умерла от разрыва фаллопиевых труб).
Волков...Но по порядку.
Сан Сеич, подскочив к толпе, (до этого он нуждился) крикнул: «Братва! У нас 5 минут!»
И побежал к автобусам. Все за ним.
Сан Сеич вдруг увидел, что ему наперерез мчится Волков. Сан Сеич дал газу, забежал в автобус, Волков его уже настигал...
Двери с шумом захлопнулись, откусив нос Волкова и он упал на пол, смешавшись с грязью...
Тем временем мы с Рыпулой сидели в ресторане в обществе мухи Taрантухи. Сначала выпили 100, потом 150, 250 и т.д. по возрастающей. Поднялась обида за наших, поднялись и мы из-за стола. У меня в глазах все смешалось, больше ничего не помню.
Потом Алла рассказывала, что мы с Рыпулой сожгли ресторан, снесли полвокзала, поварих столовой №14 накормили навозом и добрались бы до горкома партии, но тут с поля подоспели наши и подивились столь богатырским делам.

Эпилог, сестры по матери
Многие уехали на электричке своим ходом.
Остальные сели в автобусы, покидали барахло, и настал сладостный миг!
Домой!!! В Москву!!!!?!!!!!
Нам не верилось!
Вонючий Серпухов начал отдаляться на экранах внешнего обзора.
Когда выехали за городскую черту, под колесами что-то чавкнуло...Выглянули...Оказалось, это труп Анихина. Раздавленный, с кишками наружу. Порадовались.
Местным старушкам, сидевшим возле домиков, орали всякую хулу и кидали использованные кондомы. Одна из них вытащила из-под юбки шмайсер и полоснула по автобусу очередью. Убило Медведкина, он как молчал, так молча и умер. Его поскорее кинули под бушлаты.
Все еще не верилось, что закончились эти кошмарные 19 дней, протянувшиеся для нас как вечность.
Ехали пришибленные.
Но вот в сгустившейся тьме показались огромные буквы: МОСКВА, и мы радостно заорали.
Это были крики победы.

Декабрь,1987