Мастер-класс от Виктора Ерофеева, или Взбесившийся будильник

Я закончила читать "Хороший Сталин" Виктора Ерофеева. Не хочется взахлеб хвалить мастера. Приведу лучше несколько полезных выдержек, которые, уверена, разом проглотят те, кто поселился на планете "Проза.ру".

+ О ТВОРЧЕСТВЕ, ТЕКСТЕ И СМЫСЛЕ

«ТВОРЧЕСТВО – не что иное, как напоминание о творении. Чтобы стать новым «напоминателем», надо удостоиться быть ИЗБРАННИКОМ, а чтобы понять, как происходит это избранничество, смысл которого до конца не ясен, но несомненно соотнесен с противоборством энтропии, нужен как раз четырехмерный ум, который готов ОБЪЯТЬ – с точки зрения здравого рассудка – необъятное. В литературе, как ни странно, необъятное состоит не из космических явлений, а из подробностей. Вот почему писатели в своих автобиографиях проваливались, описывая свое писательское становление. Им не хватало дополнительного измерения, они отделывались прозрениями и озарениями. Я ХОЧУ сделать почти невозможное».

«Идешь по поверхности текста, рисуешь, как на фанере, и вдруг проваливаешься, в глубине, видя свои ГЛАЗА».

+ АВТОБИОГРАФИЯ – ТЯЖЕЛАЯ БОЛЕЗНЬ И СЛАВОБЛУДИЕ

«ЗАЧЕМ писатели пишут свои автобиографии? По-моему, это – тяжелая БОЛЕЗНЬ. Это все равно, что вырезать на скамейке свои инициалы. Задача писателя – не написать автобиографию, уклониться, скормить ее рыбам. … Горький и Набоков – два полюса русской литературы – превратили свои автобиографии в одинаковый продукт словоблудия».

+ ОТОРВАННЫЙ ЧЛЕН И ПОТЕРЯ ВРЕМЕНИ ЗА МАСТУРБАЦИЕЙ

«ЖИЗНЬ писателя летит под-над жизненным смыслом. Она не питается миллионами подробностей, как жизнь других людей. В отличие от его слова, она меньше, чем сам писатель. Она его унижает. Его метаморфозы любопытны лишь чистым СТРАДАНИЕМ. Не достоверный отчет, а предательство – его обитель. Достоевский отдал эпитафию на надгробье своей матери оторванному «члену» никудышного героя:

Покойся милый прах,
До радостного утра.

ЭТО – единственное СПАСЕНИЕ. Что бы писатель ни делал, он только теряет время. Недостойный самого себя, он состоит из потерянного времени. Он дружит с революционерами, он делается затворником, он БУРЛИН, он спокоен, он в вечном долгу перед своими непонятными родителями, он льет нежность себе на голову, как елей, все это детский лепет. У писателя нет ни похоти, ни святости. Он – лист бумаги. Иначе – нескончаемая мастурбация».

+ ГЛАЗА, СМОТРЯЩИЕ ВНУТРЬ, И УНИКАЛЬНОСТЬ

«ВСЕ писатели сами себе нравятся: все – пытливые, наблюдательные, фальшивые, похотливые, с глазами, смотрящими внутрь себя. На всех портретах писатели выглядят глубокомысленно. Наверное, я – не писатель: на фотографиях я выгляжу случайной приставкой к жизни. На тридцать процентов писатель состоит из глубокого чувства самодовольства. На двадцать – из чувства смерти. На остальные пятьдесят – из веры в свою уникальность. Он не верит дню своего рождения – он пришел из космоса и сольется с ним навсегда. Он ищет таинственные отметины у себя на теле.

ОТНИМИ у писателя неповторимость – писатель кончен. Это чувство уникальности особенно раздражительно. Автобиография по своей сути – тупиковый жанр.

Я любил, когда мир вибрировал от моих фантазий. Вранье РАСШАТАЛО мое представление о мире. Я увидел, что мир прогибается под моим враньем, и я перестал верить в его прочность. Я считал, что мир без моих историй оказывается скучным, плоским – полной ерундой. Я был главным героем своего вранья. Из вранья родилось мое отношение к слову. Мне все человеческое слышалось по-другому».

+ ОДИНОЧЕСТВО ДЕЛАЕТ УМНЫМ

«ОТ одиночества я неумолимо превращался в образованного юношу».

+ СЛОВЕСНЫЙ ДРАЙВ

«Я провалился в словесный драйв. Это случилось в восьмом классе. Сначала я писал мертвыми словами. Но меня раскупорил ПУШКИН. Нужно было писать о Евгении Онегине. Я написал что-то такое, что испугало учительницу. Это был бред. Слова из мертвых стали живыми. Все озарилось. Учительница пришла в ужас. Не хватало только печатного станка. Он появился – я стал писателем».

+ МИР И ПИСАТЕЛЬ
«МИР вызывал у меня чесотку: в нем все было несправедливо. Я задыхался от лжи. Я тоже врал, но я врал вдохновенно, а мир врал подло, ЗЛОБНО, смертоносно».

+ ОТКУДА БЕРЕТСЯ ТВОРЧЕСКАЯ ЭНЕРГИЯ

«ВСЕ говорят, что творческая энергия берется извне. Собственно, это и есть талант – ПРОПУСТИТЬ через себя ЭНЕРГИЮ. Творчество «из себя» есть в лучшем случае имитация. Творчество «извне» не обладает гарантированным характером, с годами не улучшается, а скорее испаряется. На его место приходит самоповторение».
 
ТВОРЧЕСТВО «извне» благосклонно к общему стилю времени, то есть общается на уровне современных понятий, у него всегда сегодняшняя биосфера. Но оно оказывается вне модных конструкций, имеет двойственное отношение со временем, точно так же, как и с человеческим смыслом, отчего плохо доступно переводу – пример: Пушкин – на другие языки. Перевод делает его в лучшем случае изящным собранием тривиальных истин.

СМЕШЕНИЕ этих двух разновеликих понятий было всегда, но особенно все перемешалось в XX веке, когда была сорвана метафизическая крыша. Творчество «из себя» обладает большими эстетическими возможностями, с его достижениями я неоднократно имел возможность сталкиваться. Однако тайна заключалась в моем превращении в носитель, способный воспроизводить иные возможности и другой мир. Превращение в носитель давало редкие моменты реального экстатического состояния, когда твой текст уже НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ тебе, и, глядя на него, испытываешь удивление: ты ли написал?»

+ ГЛУХОЙ И ГОРДЫЙ

«ПИСАТЕЛЬ – взбесившийся будильник, который звонит, чтобы мир проснулся, а он заведен не писательским беспокойством по состоянию мира – таких звонков и так полно, - а совсем по другому поводу. Однако, будучи слабым, глухим, озабоченным личной жизнью, писатель плохо слышит проходящие через него волны, несет околесицу, добавляет отсебятину, портит первоначальный замысел, который призван воссоздать как носитель. Вот почему идея писательской гордыни кажется мне поверхностной и смехотворной. Писатель КУСАЕТ ногти оттого, что плохо слышит. Ему хочется залезть под стол от СТЫДа. Он не справляется с заданием. Он не может даже поделиться этим: не с кем.

ВСЁ остальное сводится к социальным ролям, протесту, бегству к славе, творческим стратегиям жизни и эстетическим достижениям в испражнении своих травм. Есть немало недопроявленных гениев, наделенных словесной ворожбой, и, кажется, в начале они верно поют с чужого листа, как ранний Маяковский. Но, научившись манипулировать словами, они имитируют состояние, которое не является пожизненным мандатом».

+ ЩЕЛЬ

«ОГРОМНЫЙ мир вошел в меня. Но мне все равно не хватало опоры – я не верил… я увидел щель между моралью и миром. Мир улетел в АБСУРД. Мне было девятнадцать лет».

«МЕНЯ тошнило от людей. Добро и зло перемешались. Я испытывал дикие приступы одиночества, потерял жиненные мотивации, ничего не было мило, я был близок к самоубийству настолько, насколько мне это позволял атеистический страх СМЕРТИ. Я примерял на себе разные виды гордого самоубийства. Меня спасла любовь».

+ СЛАВА

«НУЖНА ли писателю слава? Редкий писатель способен достойно выдержать испытание славой, но еще меньше тех, кто достойно выдержит ее отсутствие».

«СЛАВА – это бескрайнее поле халявы. Слава – это когда ты достаешь свой толстый *** и начинаешь дрочить перед девками, а они вместо того, чтобы кричать: «Что ты делаешь!? – восторженно, как на футболе, орут: «Давай, давай!»


+ ФИКЦИЯ

«ИСТОРИЯ любой литературы – фикция, поскольку литература, если о ней вообще можно говорить как о предмете, существует за рамками не только истории, но и правдоподобия.»



+ БЕРЕМЕННОСТЬ

«Я ощущал подспудные толчки будущего, как будто я был им беременный. Жизнь только начиналась – и так хотелось жить… Написав роман, я проснулся другим ЧЕЛОВЕКОМ. Я понял, что я – ЕСТЬ.»

© ВИКТОР ЕРОФЕЕВ. Из книги «Хороший Сталин». Москва. 2005 г. Издательство Зебра.