Дорога

Ранним майским утром я ехал из Витебска в Минск. Солнце светило уже по-весеннему тепло. Деревья начали одеваться в листву. Их новая одежда была заметна еще только издали. Березовая роща неподалеку была подернута легким зеленым туманом. Молодая листва радовала глаз своей яркостью. Это потом, когда листья станут совсем большими, эта яркость поблекнет, сольется с остальной зеленью.

Долго я ехал молча, в тишине. Слушал звук двигателя, шум колес на ровном асфальте. Любовался окрестной красотой. Коричневыми и зелеными полями, ярко-желтыми пятнами мать-и-мачехи по краям придорожных канав. А кое-где, под сенью леса, проглядывали голубые островки подснежников.

Я немного опустил стекло, и в кабину ворвался свежий майский ветерок. Стало чуть прохладней. Потоки воздуха слегка шевелили волосы у правого виска. Вместе со свежим воздухом в салон машины проникли голоса птиц. Весной их голоса такие же свежие, как сам воздух, листва. И по-особенному звонкие и радостные.

Я протянул руку и включил магнитолу. Кассеты в ней не было, и я сразу же услышал шипение радиоэфира. Нажав на кнопку поиска каналов, я стал ждать. Но приемник долго не мог найти какой-нибудь радиоканал. По экрану впустую бегали какие-то цифры, отображавшие диапазон частот. «Наверно, лес экранирует, - подумал я, - поэтому сигнал и не может пробиться».

Я был уже километрах в двадцати от Лепеля. Это мои родные места. Я здесь вырос. Магнитола вдруг ожила. Из динамиков, вместе с шипением донеслись первые аккорды песни. Я сразу же узнал тихий и чуть хрипловатый голос Марка Бернеса. Я часто слышал его в детстве. Его песни о любви и о войне мне, выросшему среди военных, очень нравились.

То была песня «Журавли» на стихи Расула Гамзатова. И это была, насколько я тогда знал, последняя песня Бернеса.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Я слушал песню и вспоминал моего деда. Он проходил когда-то с боями по этим местам. Это сейчас моя дорога займет около трех часов, а тогда, в сорок четвертом она тянулась долгие дни и недели. Полотно дороги сплошь изрыто минными ухабами, по обочинам обгоревшие останки техники. Кругом дым и гарь. Окопы везде.

Сейчас они заросли и осыпались. Но их осталось очень много. И наших, и вырытых немцами. Мы, мальчишки из военного городка, часто бегали по ним в своих играх. И много чего находили. Старые заржавевшие пулеметные ленты, стреляные гильзы. По ним мы восстанавливали, как могли, ход боя. Мы находили гильзы неглубоко в земле, слегка только откинув дерн саперной лопаткой. А порой эти гильзы просто валялись на поверхности. Это столько-то лет после войны. Вот наши ружейные гильзы, вот от ППШ. А вот эти тонкие – немецкие, от «Шмайсера». И по этим гильзам мы определяли, где были немецкие окопы, а где – наши.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса.

Порой мы находили осколки мин и гранат. Находили уже истонченные временем каски. А однажды нам попалась старая «холхинголка». Отец рассказывал, что так назывались каски, что использовались нашей армией до конца тридцатых годов. Мы замолкали, когда находили советские каски. Осматривали их, и вздох облегчения прокатывался по нашей детской компании, когда мы не обнаруживали на ней пулевых отверстий. Может, солдат просто обронил ее во время атаки?

А, найдя дырявую немецкую каску, пинали ее, как футбольный мяч. Потом ставили ее на какой-нибудь пень или корягу, и бросали в нее шишки, как в тире. Хоть мы порой и раскапывали окопы, особенно блиндажи, но никогда не копали в «особых» местах. Вот идешь порой вдоль «нашей» траншеи, а она потом прерывается на три-четыре метра. И продолжается снова. Вот эти «три-четыре» метра мы-то и не трогали никогда. Мы знали, что там могут лежать наши солдаты. В военное лихолетье погибших просто складывали вот так в окоп и присыпали землей. Видать, не было времени хоронить их по-другому.

Летит, летит по небу клин усталый.
Летит в тумане на исходе дня.
И в том строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня.

Дед мало рассказывал мне о тех боях. Скупо даже как-то. Хотя я, мальчишкой, очень часто приставал к нему с подобными вопросами. Где-то здесь он познакомился с одной партизанской девчонкой, моей бабушкой. Но встреча их была коротка. Наступление продолжалось. А дед мой служил в танковых войсках. И дошел до Варшавы. После войны на некоторое время остался служить в Польше. Да потом вернулся обратно, в Белоруссию. Женился на той девушке. И всю оставшуюся жизнь провел здесь. До самой пенсии так и прослужил старшиной. Его любили и уважали. Все, солдаты и офицеры. Говорят, на старшинах вся армия держится.

Я остановил машину на обочине. Голоса птиц стали еще громче. Я перешел на другую сторону дороги и пошел вниз, к озеру. Неподалеку было кладбище. И я на некоторое время задержался подле него. Внутрь я заходить не стал, просто рассматривал могилы через ограду. На многих были красные звезды. Это говорило о том, сто под этими звездами спали вечным сном солдаты. В ушах все еще звучали слова песни.

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в той синей мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

Я спустился к озеру. Вода была чистой и прозрачной. Внизу отражалась синь небес и белизна облаков. Я окунул руки в воду, а затем провел ими, мокрыми, по лицу. Прошелся вдоль берега. Было тихо и спокойно. Даже не верилось, что когда-то здесь раздавались выстрелы, гремели взрывы. Помню, дед мне рассказывал, как в этом озере во время переправы утонул наш танк. Вместе с экипажем.

Но время не ждет. И мне нужно было возвращаться к машине, чтобы ехать дальше. Еще раз окинув озеро взглядом, я повернулся и зашагал обратно. Вновь прошел мимо кладбища и направился к машине.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю полегли когда-то.
А превратились в белых журавлей.

Мысленно прощаясь с этим местом, я завел машину и двинулся дальше. Так и ехал в задумчивости. Только в самый последний момент заметил перед собой взмах полосатого жезла. Принял вправо и остановился. Ко мне подошел гаишник, представился и попросил документы. Найдя «права» во внутреннем кармане, я протянул их инспектору. Он развернул их, и посмотрел на меня.
- Что-нибудь случилось? – спросил он, заметив слезы на моих глазах.
- Да нет, ничего, - ответил я. – Просто, деда вот вспомнил. Воевал он в этих местах.
Гаишник помолчал немного, глядя куда-то вдаль.
- И мой тоже, - сказал он и протянул мне мои документы. – Счастливого пути.