Мы не рабы, рабы не мы

Рассказ бывшего интеллигентного человека

Когда-то давным-давно, в моей прошлой жизни, я был авиаконструктором. Правда, милостивый бог не удосужился дать мне таланта Туполева, и поэтому все мое авиационно-конструкторское творчество сводилось к тому, что я целыми днями вел не столько сложные, сколько скучные расчеты отдельных узлов и деталей. Так это звучит на техническом языке, ну, а если перевести это на обычный человеческий, то занимался я проектированием туалетов. Конечно, без этого самолет тоже не получится, но все-таки обидно было сознавать, что вот это и есть твой потолок высоты и больше ждать и надеяться не на что.
Одним словом, имя мое, если уж и войдет в историю авиации, то лишь короткими строчками моей подписи в недрах гор технической документации. Грустно…
Но это было в той, прошлой жизни... А в этой нынешней жизни каждое утро я открываю дверцы моей собачьей будки, захожу в неё, сажусь и жду. Нет, не подумайте, что я - очередная жертва булгаковского профессора Преображенского. Я человек, хотя уже и бывший человек. Бывший интеллигентный человек. Потому что теперь я больше никакой не авиаконструктор, а самый что ни есть обыкновенный наемный продавец на базаре.
Базар этот расположен недалеко от моего дома за большим железобетонным забором. Здесь несколько улиц из одинаковых синих металлических контейнеров, в каждом из которых, в любое время года, и в жару и холод, сидит существо, подобное мне и делает богатым другое существо, которое здесь никогда не сидит...
В первом классе я писал белым мелом на коричневой доске: «Мы не рабы, рабы не мы». Тогда слова эти ничего для нас не значили, ведь нас учили буквам. «Мы не ра-бы, ра-бы не мы, рабы немы». И вот теперь, через полтора века после отмены крепостного права, у каждого из нас, сидящих на этом базаре, есть свой Хозяин. Точно также как есть хозяин у кошки, собаки или говорящего попугая. Разница между нами и домашними животными состоит в том, что их хозяева любят, а нас… Ну, во всяком случае, не слишком любят. У кого-то из нас хозяин злой, у кого-то не очень, у кого-то жадный, у кого-то… Думаете – нежадный? Нет, ошибаетесь. У кого-то хозяин просто жадный, а у кого-то просто очень жаднющий. Нежадных хозяев нет. В природе их нет, точно так же как нет в ней мамонтов. Разница, пожалуй, лишь в том, что мамонты все-таки когда-то были, а вот нежадных хозяев никогда и нигде не было.
Я уверен, что если бы мы согласились торговать их товаром задарма, то они нисколько этому не удивились бы, и даже не обрадовались бы, а просто восприняли бы это как само собой разумеющееся... Вот если бы мы предложили им еще и денег за это «удовольствие» сидеть целыми днями в их будках, то это, наверное, могло бы их тронуть. Но так как нам все-таки необходимо есть и пить, платить за квартиру и все такое прочее, то хозяева вынуждены отдавать нам деньги.
Я вижу, как мелко дрожат руки моего хозяина, когда он отдает мне мою «буратиновскую» зарплату. Я смотрю на эти его дрожащие руки и вспоминаю школьный курс литературы и островского купца Дикого из «Грозы» с его фразой: «Ведь уж знаю, что надо отдавать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить – обругаю. Я отдать отдам, а обругаю». И я думаю, что, наверное, нашим купцам-предпринимателям вместе с получением свидетельства о регистрации тоже надо всем скопом сразу менять фамилии на «Дикой», чтобы и свидетельства предъявлять не надо было…
Мой «Дикой» примерно догадывается что я о нем думаю, но он терпит меня, потому что я не пью и не ворую. А еще ему льстит, что я хоть и бывший, хоть и не ахти какой, но все же авиаконструктор, человек с дипломом авиационного института, и вот, тем не менее, сижу в его будке и торгую дамскими причиндалами. А у него самого образования – восемь классов и из тех, по меньшей мере, половину он, скорее всего, провел в коридоре. Но сейчас я никто, нищий, даже не пролетарий, потому что и детей у меня нет. А вот у него есть всё - деньги, иномарка, коттедж. И как ни крути, выходит, что правильно он в свое время делал, когда сбегал с уроков математики в школе, и потом не забивал себе голову теорией сопротивления материалов в институте…
Нет, я вовсе ему не завидую, ни за какие богатства я не согласился бы быть таким как он, но… Но ведь это же просто абсолютно несправедливо, и я не знаю, что с этим можно сделать. То есть чисто теоретически, из институтского курса истмата, я знаю, что рано или поздно всё обостряющиеся противоречия между трудом и капиталом снова поведут людей на баррикады, на революцию, но я не знаю, во-первых, будет ли это ещё рано или уже поздно, во-вторых, я не знаю, доживу ли я до этого времени и, в-третьих, я не знаю, станет ли мне от этого лучше…
Так вот и сижу я целыми днями в своей большой собачьей будке и жду, хотя и понимаю, что ждать мне в этой жизни уже некого и нечего. Ну, а если отбросить высокие материи, то жду я сакраментальной фразы: «Мужчина, а покажите, пожалуйста, вон тот бюстгальтер!..»
Если бы сразу после получения диплома по специальности «проектирование летательных аппаратов» мне сказали бы, что вместо проектирования этих самых летательных аппаратов я буду сидеть вот в этой будке и торговать, пардон, дамским нижним бельем, то я... Даже не знаю, что именно я бы сделал, но то, что не поверил бы, это уж точно. А вот теперь сижу здесь...
Напротив моей будки, в трех метрах, стоит будка Мишки. В его прошлой жизни Мишка был литейщиком на большом станкостроительном заводе, отливал из чугуна станины каких-то огромных станков, как он говорит, высотой с дом. Он и сам такой, словно отлитый из чугуна, кряжистый, с пудовыми кулаками. А сегодня он торгует сделанным «абы как» дешевым китайским ширпотребом и глубоко презирает себя за это. Так глубоко, что литр водки помещается в нем с невероятной легкостью, не производя на Мишку никакого заметного воздействия. Он только становится абсолютно серьезным, и, видимо общаясь со своим вторым, а может быть и третьим «Я», время от времени зло бормочет:
- Сволочи!
Я знаю, что Мишку в это время трогать не надо, потому что все, кто с высшим образованием для него в это время просто «сволочи». Потому что это именно они, эти сволочи, и устроили весь этот кавардак в стране и разворовали всю её. Спорить с ним в это время бесполезно. Я, правда, и в другое время с ним не спорю, отчасти потому, что вполне согласен с ним, отчасти потому, что знаю, что его все равно не переспоришь. А вот Мишкин сосед Колька, торгующим итальянскими туфлями, которые тачают во всё том же Китае, спорит с ним частенько. Да и то не по существу, а так, больше со скуки. Так иногда бродячие собаки от нечего делать лают на луну. Особенно бурно они спорят о политике. Поводом к этому может послужить что угодно.
Вот к Кольке пришел сын, высокий, кудреватый, в модной куртке, явно просить на что-то денег. Парню уже двадцать лет, ни в армии не служил, ни работает, ни учится. Колька говорит, что он уже отучил его на менеджера, истратил чертову уйму денег, только вот что-то нигде на работу не берут. Менеджеров везде как собак нерезаных, а всем нужны с опытом работы. Покрутился, покрутился сын вокруг отца и ушел.
Мишка в чужой разговор не встревает, но я вижу как он зорко, словно коршун за добычей, наблюдает за событием. У нас на базаре всё событие, тем более, когда сын пришел!
Как только сын скрылся за углом, Мишка подскочил, словно на шило сел, и к Кольке с вопросом:
- Чего приходил-то? Дай, поди, папка, денег?
- А то! – беззлобно отвечает Колька. - Чего же еще приходить-то?
- Во, и я про то. Мой тоже все канючит - дай денег и только! А ведь видал, какой ворлаган - выше меня! Я, говорю, в твои годы уже на заводе вкалывал, сам себе зарабатывал, и папки у меня не было…
- Это верно, - соглашается Колька. – Но ить тогда и работать было где, а ноне куды пойдешь?
- Это всё так, но и ведь и тогда лоботрясы были! И тогда работать не все хотели, коммунисты заставляли!
- Да при чем тут коммунисты, жрать-то надо было? Надо! Хошь, не хошь, а все равно на работу топать надо было… Как потопашь, так полопашь!
- Правильно, но я тебе скажу, я на работу с охотой ходил. В цеху народу много, всех знаешь, тебя все знают. Э-эх!.. А какой мы чугун лили, сказка! Чугун из вагранки в форму льется, а зарево такое стоит, что над Волгой видно!
- Да не бреши, от вашего завода до Волги тридцать километров, это какое же зарево-то надо? – недоверчиво пробурчал Колька и неодобрительно покачал головой.
- А я тебе точно говорю, вот такое зарево и было, - продолжал упираться Мишка. - Ежели б ты чего-то в этом деле понимал, а то ведь только спорить мастак…
- Да чего в этом заводе хорошего? Я в заводе два года проработал, а потом сбёг, тюрьма и тюрьма…
- Эх, ты, тюрьма! Да ты знаешь, мы такие станки делали, что в мире никому не снились, а ты – тюрьма! Раз, помню, мы станок для итальянцев сделали. Пока делали, итальянцы те разорились, и их какая-то другая фирма купила, тоже, значит, итальянская. А контракт-то остался. Им вроде бы уже и не надо его, станок-то, а по контракту - неустойка такая, что лучше купить… Тогда эти итальянцы, знаешь чего придумали – доказать, что станок у нас, мол, плохой и поэтому они от него отказываются без всякой неустойки. Приехали аж из самой Италии, человек десять, инженеры. Один по-русски лопотал кое-как… Да… Две недели мерили все. Дефект искали… А вот хрен им, а не дефект! Все тютелька в тютельку сходится. Они, конечно, инженеры, понимают, что ничего у них не получится, а люди-то подневольные, деваться некуда, вот и меряют и меряют. Представляешь, у нас какая точность хода была – ставишь микрометр на ноль, на 16 метров стол отгоняешь, а потом назад возвращаешь и всего микрон плюс-минус…
- Да не бреши, быть такого не может! У америкосов, поди, лучше станки были, или там у японцев.
- Вот чудак-человек! Да какие, к черту, америкосы, если они сами у нас этот станок покупали!
- Чтоб америкосы у нас станок покупали? Да быть такого не могёт! Чего у нас в совке было покупать, чего у нас хорошего было то?
- Ну, это ты зря! Какие у нас танки были, лучшие в мире! А самолеты? Куда там твоим америкосам!
- Танки-то, может, и лучшие, а мне-то от этого чего?
- А чего тебе должно быть?
- Так вот ничего и не было!
- Дурак ты!
- Может и дурак, а только ты мне скажи – на кой хрен он был мне, этот самый танк, ежели колбасы в магазине не было?
- Да разве ж только в колбасе дело? Да нас тогда весь мир боялся и уважал!
- Дак мне-то что с того, что они меня уважают, ежели у меня дома колбасы нет? Ихнее уважение на хлеб не намажешь!
- Э-э, да чего с тобой калякать, у тебя в башке вместо мозгов – колбаса. Вот через таких колбасников и страну развалили…
Тут Мишка строго взглянул в мою сторону и добавил:
- И вот эти еще очкарики добавили…
И хотя мы с Мишкой оба носим очки, он - плюс, а я - минус, настоящим очкариком, по его твердому убеждению, являюсь только я. И соответственно виноватым во всём являюсь только я.
- Вот так вот и дошли до такой жизни, - продолжил Мишка. - Эх, какой у нас завод был, весь на металлолом порезали, сволочи! Была бы моя власть, я бы их всех пересажал, пожизненно!
- Бы да кабы, - передразнил его Колька. - Нет у тебя власти, и не будет, кошка съела твою власть. Власть сейчас у жуликов, у березовских да у абрамовичей всяких, а мы с тобой вот тута сидим, да лясы точим…
Вот так они и спорят. А что еще делать, если покупателей почти нет. Летом всегда меньше народу на базаре, но этим детом народу просто нет. На чудом уцелевших заводах уже несколько месяцев подряд не платят зарплату. А в газетах пишут, что у нас уже 700 рублевых миллиардеров и 53 долларовых. Вот вам и вся политэкономия посткапитализма. Вообще я мало чего помню из институтского курса политэкономии – мы же учились строить самолеты, а политэкономия казалась нам совершенно абстрактной, бесполезной наукой, которой не следовало забивать себе голову. И вот теперь мы видим, как все это выглядит на самом деле.
Конечно, и раньше было много проблем. С тем же сельским хозяйством сколько начудили. То укрупняли, то разукрупняли… Был горе-академик Лысенко, который мало чего смыслил в сельском хозяйстве, но зато давал много «дельных» советов политикам. Дураки, подобно Лысенко, всегда есть в огромном количестве. Они очень удобны для начальства. Они никогда не задают каверзных вопросов. Они никогда не задумываются над смыслом жизни, потому что им этого просто не надо. Им вполне хватает здорового пищеварительного цикла, который сам по себе является и целью и смыслом их жизни. Двадцать тысяч таких циклов и можно сказать, что жизнь прожита не зря.
А тут вот сидишь и маешься как дурак - зачем, почему, вспоминаешь Пушкина: "Дар бесценный, дар напрасный..." Нет, господа-товарищи, это огромное счастье - родиться дураком в России. Это гораздо лучше, чем в рубашке и с золотой ложечкой во рту! Спросите в чем это счастье? Да хотя бы в том, что ни о чем думать не надо, не тянет. А нет мыслей, нет и переживаний, нет переживаний - нет инфарктов. А главное никто тебя ни в чем не подозревает - дурак же! А если не дурак и не подлец, то жизнь становится сразу же намного сложнее. Хочешь искренне помочь в трудную минуту - подаешь дельный совет, а вместо благодарности подозрение - метит на мое место! Спрашивают - знаешь? Отвечаешь - знаю! Значит, хочет унизить, подчеркнуть, что все-то он знает. А все от того, что о людях все мы судим по себе. Умный и порядочный предполагает то же самое и в окружающих и поэтому всегда проигрывает. С моей бывшей женой как-то раз мы повздорили из-за того, что я назвал олигархов жуликами.
- Они жулики, а ты честный, да? - спросила она меня тогда.
- Да, я честный человек и горжусь этим, - ответил я, хорошо понимая, что даю ей лишний повод.
- Ха, он - гордится! Да было бы чем гордиться, а то ведь больше-то – нечем! Ну что толку с твоей честности? На хлеб ведь ее не намажешь, честность твою!
- Но ведь должны же быть какие-то понятия...
- У тебя - понятия, а у них деньги! Они живут, радуются жизни, а у тебя что? Ты думаешь, ты кому-то чего-то этим докажешь? Да никому это не надо! Памятник тебе не поставят и ордена тебе не дадут!
- Но они же и гвоздя вбить в стену не смогут... - попытался было возразить я, на что получил полный нокаут.
- А им и не надо! Гвозди им в стены будут вбивать вот такие честные идиоты как ты, за гроши!
Вскоре после этого обмена мнениями мы расстались, без дальнейших сцен. Детей нас не было, так она все время считала, что пока еще рано, а потом стало как-то вдруг поздно.
Вообще, когда я думаю об этих олигархах, мне всегда очень обидно. Нет, не за себя. Обидно за народ, за наших отцов, которые надрывались всей страной, чтобы построить эти заводы, эти фабрики, эти плотины, эту страну. Обидно за тех, парней и девчат, которые бились с немцами и верили в то, что они защищают страну от самого страшного врага. Увы, но самый страшный враг всегда находится по эту сторону линии фронта, и он забрал все без боя, если не считать небольшую заварушку у Белого Дома, когда на глазах у всего мира подонки расстреливали из танков нашу свободу.
А что делать? Спрашиваю Мишку:
- Мишка, как ты думаешь, у нас будет опять революция?
Мишка задумчиво курит, не спешит с ответом. Докурив, также задумчиво бросает окурок и, наконец, отвечает:
- А черт ее знает! Хотя, конечно, надо бы…
- А ты сам-то пойдешь, если что?
- Если что – конечно! Только ведь ничего не будет! Кто поведет-то? Жириновский твой, что ли, иль этот, как его, Зюганов?
- А если без них, сам пойдешь?
- Да я чего… А ты сам-то, чего, пойдешь?
В разговор вмешивается Колька, даже и не вмешивается, а скорее бормочет про себя:
- Тоже мне, революционеры хреновы! Только языком и можете болтать, а как до дела, так и разбежитесь кто куды. Знаем мы вас, таковских… Кишка тонка у вас, ребяты, с имя тягаться…
- Ты чего там бухтишь? – спрашивает его Мишка.
- Чего, чего… Трепитесь больно много, вот чего! А я это терпеть ненавижу, потому что попусту… Ежели делать – так делать, а так чего? Больше не о чем говорить, что ли?
- Вот! А ты говоришь - революция, - сокрушенно обращается ко мне Мишка, - какая к черту с ним революция?! Нет, тут так просто ничего не получится, тут что-то другое надо...
Мишка задумывается, я тоже. Не знаю, о чем думает Мишка, но я думаю, что все мы просто как большие дети в большом детском саду, которые видят, как их грабят среди бела дня и ничего не могут поделать с этой шайкой.
Всё.