От живых я отрекусь...

…Каждый человек считает себя Богом и Дьяволом в своих владениях, Владыкой и Творцом. Иногда и Творец устаёт, задыхается от обыденности и говорит: «Умираю от скуки…» и ноет, словно ничего сам не может изменить. Я часто повторяю эту фразу на работе, пускай про себя, но всё же повторяю.
Было уже за полночь. Несколько часов назад я заступила на ночную смену. Ещё когда я училась в институте я никак не могла объяснить себе: почему я выбрала эту профессию – и от этого первое время мучалась. В тот день, когда я узнала, что поступила, я рассказала об этом родным: мать, от одного названия профессии, закатила глаза и рухнула на пол, отец орал на меня, отчитывал, называл «идиоткой, дурой неблагодарной» , а потом, сказав: «Лучше бы ты с живыми работала», перестал со мной разговаривать. Вообще! Так мы с отцом более шести лет молчим. Мать, оклемавшись, презрительно посмотрела на меня и, сказав: «Ты не моя дочь!», отреклась от меня. Думаете я обиделась на них? Нет, я не обиделась, я просто не могла понять их реакции. Профессия как профессия. Разве нет? В медицине есть такая профессия как патологоанатом. Она считается одной из самых сложных, на равнее с хирургами. Подруги так же как и родители не смогли свыкнуться с тем, что я, что называется, не пожив хочу к мёртвым. Меня спрашивали: «Почему? Зачем? Чем тебя это привлекает?» - на слове «привлекает» почему-то давились, словно их подташнивало! Подруги не все от меня отвернулись, а те, кто остались, стали относиться ко мне настороженно, даже возможно с опаской. У меня было ощущение, что они только и ждут, что я из сумочки какую-либо гниющую часть человеческой плоти достану. Всё это угнетало, на душе было мерзко. Одна подруга заявила мне: «Ты бы лучше на панель пошла или – тьфу! тьфу! тьфу! – душу дьяволу продала!» - и заулыбалась, как будто мне сказала не это, а «как ты сегодня хорошо выглядишь!» Меня это не сломало, я не пошла по пути меньшего сопротивления, я начала той осенью осваивать профессию, возможно из принципа, возможно кому-то что-то доказать хотела, хотя нет: уже не осталось тех, кому доказывать. Так прошло шесть долгих лет. Шесть лет одиночества, наедине с книгами, со страшными мыслями, рождающимися в душе и выжигающими её дотла. Кто-то скажет: «А не могла ли она свихнуться?» Отвечу: не могла. Меня никто не заставлял, никто не давил на меня, и хотя я потеряла, по мнению многих, ВСЁ, мне кажется, что я обрела намного больше.
Заступая на дежурство, я знала, что ночь пройдёт тихо. Так всегда бывает. А разве тут может быть по-другому? Ведь кому в морге кричать? Морг и кладбище – одно из тех редких мест, где человек, бывая всего пару раз в жизни, бывает самим собой, без маски и грима. В морге, среди мёртвых стариков и детей, мужчин и женщин, спортсменов и наркоманов, мне всегда тепло и уютно как дома, которого у меня уже нет. А ведь год назад, только год назад, когда я только из института пришла работать в морг, первые несколько дней провела как на иголках: я дёргалась от малейшего шума и шороха, мне казалось, что люди в мешках шевелятся и пытаются заговорить со мной, мне слышались шаги и голоса из холодильных камер с трупами. Как раз тогда было бы легко сорваться, но сейчас чего срываться? Я ко всему привыкла. Я иногда и сама с ними разговариваю : мне больше не с кем разговаривать в этом мире, кроме них, холодных и спокойных. Они не обидят и не оскорбят, они всё поймут. Поймут, но не помогут. Это лучше чем ничего, пускай лучше они выслушают и промолчат, чем вы выслушаете и осудите.
Было уже за полночь, а у меня ещё были дела. На большом железном столе под покрывалом лежало свежее тело. Белый свет равномерно распределялся над столом. Тело привезли недавно. Оно всё было покрыто покрывалом и сверху лежала папка. Я взяла папку и открыла её на первой странице : там значился пол тела, примерный возраст, если не знали точный, и предположительная причина смерти. Раз прислали ко мне, то значит в причине смерти были не уверенны. Я всегда просила, чтобы в данных, которые приносят мне на труп, не писали имя и фамилию. Мне лучше не знать это, ведь можно и на знакомого наткнуться, а так как я их постепенно пыталась забыть, мне встреча даже со знакомым трупом была нежелательна. Так : …пол: женский… примерно 25 лет, возможно старше…нашли в реке…тело предварительному осмотру не подвергалось…. «Утопленница» - сделала я вывод, основанный только на месте, где её нашли. Я переписала данные из папки на маленькую бирку с веревочкой, которую потом одела на большой палец правой ноги трупа и затянула покрепче. «А девушка явно была чистюлей, какой у неё педикюр….Кстати, рисунок на ногтях… – я достала ногу из мокасины и пошевелила пальцами. – …а рисунок такой же как и у меня… – я улыбнулась. – А у неё был вкус…»
Я отошла от стола с хладным трупом к другому столу. Я взяла с него скальпель, парочку щипцов и какие-то ещё приспособления, продезинфицировала всё это железо и положила на тумбочку возле стола с трупом девушки. « Надо не смотреть на её лицо, а то станет её жалко, а жалость не лучший помощник…Я её не знаю…чёрт!...не знала, а она мне симпатична…»
– Где же ты была? – я тяжело вздохнула и сняла с девушки покрывала, оставив закрытым только лицо.
На теле было много ран разной давности, одни уже стали шрамами, другие – активно гноились, трети – были совсем свежими. «Раны, шрамы, синяки…Как столько может поместиться на одном щупленьком тельце?» Я развернула её правую руку ладонью ко мне. «Она пыталась себе резать вены… и не только их…» К горлу подкатил ком горечи. «Я так давно не испытывала жалости к людям.» Я отошла от неё и пошатываясь дошла до стула и рухнула на него.
– Как бы мне хотелось поговорить с тобой? Ты и я, только ты и я. Тебя довели до этого, а меня пытали довести. Ты сломалась, а я стала сильнее… – в душе было полное смятение, где-то в виске стучало о несправедливости нашей прогнившей жизни, к горлу опять подкатило. – Я отдала бы всё, чтобы оказаться на твоём месте… Слышишь? Всё…но, увы, было бы что отдать…
Я поморщилась и встала. Я решительно хотела, как никогда раньше, подойти к железному столу. Я подошла. Резким движением руки я сорвала остатки покрывала с лица утопленницы – и обомлела… Я стояла и я лежала, у одной меня, стоявшей, в голове гудело и глаза наполнялись слезами, у другой, лежавшей на ледяном трупном столе, глаза были мёртвыми и уже начали проваливаться в глубь, губы были разомкнуты и в уголке губ виднелась застывшая струйка крови… Я еле-еле стояла возле железного стола. Голова кружилась, и я пошатнулась. Падая в бездну я дотронулась до стола рукой, но ничего не ощутила, словно рукой по воздуху провела. Я испугалась, всё тело горело от ужаса и непонимания, а точнее не желания осознать и принять. Бездна приняла меня как своё дитя, потерявшееся и найденное вновь…
***
В понедельник 16 октября по больнице пошли слухи, что в ночь с пятницы на субботу в морге был замечен призрак мертвой сотрудницы больницы. Однако никто точно не запомнил её: ни зрительно, ни по имени, ни по фамилии. Все знали её как серую мышку либо вообще не замечали. Старший врач больницы позвонил её родственникам, но они отказались забрать её тело, сказав: «Вы ошиблись номером…»
Похорон не было. Моё тело вывезли на одно из заброшенных деревенских кладбищ, кинули в яму и закапали вмести с какой-то мёртвой собакой. Мимо кладбища шла старушка, убогая и дряхлая, и несла в руках маленький помятый букетик мимоз. Она подошла к недавнему захоронению и покачала головой. Она спросила у парней, закапывающих яму: «А кого похоронили?» Парни только пожали плечами. Старушка произнесла, еле шевеля губами: «…Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою…Во имя Отца и Сына, и Святого духа…Аминь.» Она перекрестилась, кинула цветы скорби в яму и ушла восвояси. Парни покрутили пальцами около виска.
И вот так я, покинутая и одинокая, продолжаю лежать в одной яме с мёртвой собакой, дожидаясь, когда же трупные черви догрызут моё тело, а на месте захоронения вырастут цветы – мои любимые чёрные тюльпаны.