Как я однажды стрельнула байка

 
* * *

 Я тогда была юная, красивая и всё такое. Пользовалась успехом и опять же всё такое. Имелся у меня в ту пору друг. Был сей товарищ майором милиции и старшим следаком по особо важным. Однажды он встретил меня на своём тернистом пути и влюбился. Надо сказать, что эта любовь дорого ему обошлась впоследствии. Но сейчас я совсем не о том.

 Однажды влюблённый майор, который терпеть не мог упускать меня из виду по причине глухой и необоснованной ревности, взял меня в качестве понятой в город Подольск на предмет присутствия при обыске в квартире какого-то убийцы, имя которого, конечно же, давно стёрлось из памяти. Ехали мы в "скотовозке" - так это называлось. Ужасная грузовая машинка, у которой вместо кузова - камера с очень узкими лавочками и крохотными окошками.
Примерно через час мы уже отсидели вообще всё, что только можно отсидеть. Мы - это я, три офицера и один мрачный юноша-понятой. Кавалер же мой с комфортом ехал в мягком кресле рядом с шофёром и весело поглядывал на нас через решётку. Наглец.

 Приехали мы в Подольск, преступника не застали, обыскали квартирку, изъяли два пистолета: кольт и ТТ, после чего убрались восвояси.
На обратной пути Юрочка - тот самый майор - решил похвалиться перед нами своей бабушкой, жившей в деревеньке прямо по дороге на въезде в Москву. Нет, скорее, всё-таки, на выезде. Кроме того, он очень сочувствовал нашим болящим задницам, а моей в первую очередь, и решил дать им - задницам - передышку.

Бабушка оказалась очень славной, слегка не в своём уме, но тихой и безропотной. Она решила, что я - невеста её внука, принялась суетиться и стала кормить всех наигустейшим борщом, который я в те времена ненавидела вполне агрессивно по причине наличия в нём свеклы. Но бабушка настаивала - отказываться казалось верхом неприличия и пришлось есть.
Борщик очень быстро достал до самых желудочных недр и начал вызывать ужасные позывы. Делать вид, что он мне нравится, сил очень скоро не осталось, и я отпросилась погулять по дворику, тем более что вслед за борщом замаячили огромные, жирные котлеты, от которых очень хотелось отвертеться.

 На столе около перекошенного крылечка я обнаружила совершенно бесхозно валявшиеся пистолеты. Лежали себе в целлофановых пакетах и нагло поблескивали. Ещё когда составлялся протокол, было выяснено, что хоть это, конечно, и вещдоки, но пальчиков на них нету, поэтому я, не испытывая ни малейших сомнений, взяла ТТ, к коему у меня было особое пристрастие. Второй пистолет был, как я уже вам доложила, пошлым кольтом и никакого интереса у меня не вызвал.

 Взяла я в руку приятно увесистое оружие и стала думать, куда бы стрельнуть. Патронов было до фига, и я опять же хорошо помнила, что их количество в протокол не вносили. Туда просто вписали: «Коробка с патронами, неполная». Этим-то я и решила воспользоваться. Вполне героически, потому что прекрасно знала, что делать этого нельзя ни в коем случае. Но уж очень хотелось!

 Прямо за низеньким полуразвалившимся заборчиком, прижимаясь к нему одним боком, располагался общественный сортир - отхожее место для вдруг забредших в деревеньку путников, сооруженное, дабы они не какали прямо на травку и не вредили окружающей среде. Домик раздумий и размышлений выглядел совершенно заброшенным. Был он кособок, давно не крашен и явно требовал капитального ремонта, поэтому я и решилась... на то, на что решилась.

Вынула из сумочки кусочек мела, нарисовала на боковой стене памятника глубокой старины аккуратненький кружочек, а в нем ещё три поменьше – типа, мишень.
Все знают, что стрелок я отменный - призы брала, и стрелять любила и люблю до умопомрачения. Вот просто хлебом меня не корми - дай стрельнуть.
Ну я и стрельнула. В самый центр импровизированной мишени. Прицелилась и стрельнула. Бабахнуло хорошо так – громко и раскатисто. Почти одновременно с выстрелом со стороны сортира прозвучал дикий крик. Дикий и скорбный, - я бы сказала. Не прошло и пары секунд, как из старушкиного домика вылетели почти трезвые офицеры, отпихнули меня в сторону и бросились туда, откуда кричали. Я, конечно, за ними...

В сортире никого не было. Одна только голова с глазами, усами и в кепке, которая торчала из дырки в деревянном возвышении и уже беззвучно открывала рот. Голова, конечно, а не кепка!

 Менты осторожно спросили голову, жива ли она. Голова неуверенно ответила, что вроде бы жива, но сомневается, потому что уж очень испугалась.
Люди в форме, зажимая носы и прижмуриваясь, зачем-то стали голову ощупывать.
Тут встряла я и сказала, что раз на голове нету никаких ранок и крови не видать, то если дяденька и ранен, то где-то ниже. Голова со мной радостно согласилась и стала умолять, чтобы её вынули и осмотрели это самое "ниже". Офицеры не хотели.

 Голова начала просить совсем жалобно. Она сказала, что её зовут Тимофеем Николаевичем, она – старенький дедушка, является мирным жителем и не знает, за что на него было совершенно покушение. Кроме того, голова, явно начиная приходить в себя, забренчала о том, что так этого дела не оставит и будет жаловаться в Верховный суд или даже самому местному участковому.

 Тут оперативники сообразили, что может случиться большой скандал. Юрочка - который майор - принялся бегать за мной по дворику, дабы отшлёпать - я ловко увёртывалась и клялась, ЧТО НИКОМУ НИЧЕГО НЕ СКАЖУ О ТОМ, КАК ВЗРОСЛЫЕ ДЯДЕНЬКИ-МЕНТЫ ДОВЕРИЛИ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКЕ ВЕЩДОК!
 Дяденьки вслушались и призадумались, не стоит ли замочить меня всё в том же сортире, чтобы избавиться от нежелательного свидетеля, а заодно и от преступницы, только что совершившей покушение на убийство по неосторожности.

 За меня неожиданно вступилась бабушка. Она сказала, что этот самый Тимофей Николаевич - сволочь, последний гад и в юности был таким ужасным бабником, что даже приставал к бабушке, за что его давно было пора утопить в каком-нибудь отхожем месте.
Дяденьки ответили бабушке, что вот теперь пришло отмщение, но она никак не успокаивалась. Старушка категорически потребовала дедушку из сортира не вынимать, потому что он вообще говнюк и повадился ходить в этот сортир, а в свой не хочет, потому что за вывоз результатов его жизнедеятельности надо платить, а ему западло. Бабушка распалилась и перешла вдруг на лексикон подворотней шпаны, чем вызвала такое удивление у собственного внука, что он даже временно потерял дар речи.
Но и я, и все остальные, кроме этой самой лексики, уловили вдруг некие странные нотки в бабушкиной пламенной речи. И стало ясно: тут что-то не то! Бабушка суетилась, моргала часто-часто, нервно потирала шершавые ладошки и всё порывалась побежать до подлой Нинки-з-вон-той-улки, чтобы она полюбовалась на своего, ха-ха-ха, Тишку. Ревность вступила в свои права!

 Бабушку не без труда заткнули и велели мгновенно исчезнуть в доме и больше не высовываться. Юрочка пригрозил ревнивой старушенции, что если она про ЭТО кому-то вякнет, то он никогда более не приедет к ней с такой весёлой компанией, и бабушка, чуть не плача, согласилась. А что ей, собственно говоря, оставалось?

 Деда Тимофея достали. Предварительно стянули у бабушки из шкафчика ветхую простыню, порвали её, вымочили кусочки в одеколоне и повязали себе на лица так, чтобы только глаза торчали. Юрочка вынес из сарайки целую кучу украденных где-то, когда-то и откуда-то огромных рукавиц, мужики их напялили и пошли тянуть дедушку Тимофея Николаевича на свет из мрака.
Мне из воспитательных соображений платочка на морду не выдали. Жуткое воспоминание. Жуткое.

 Так как дело было летом, то дедушку, вынув из дыры, разместили в садике, прислонили к берёзке и принялись поливать из шланга. Дедушка очень забавно взвизгивал, а когда я засмеялась, мне пригрозили, что "если ты - маленькая паразитка, ещё хоть что-нибудь вякнешь, то и тебя постигнет такая же участь, причём с самого начала, то есть в тебя станут стрелять в сортире, потом окунут в его недра, а затем будут поливать холодной, ржавой водой!" Пришлось замолчать. Я ужасно на них обиделась. Ужасно!

 Когда через несколько лет после этого события, ставшего поворотным в моей несомненно героической судьбе, я имела счастье смотреть "Криминальное чтиво", сцена отмывания двух убивцев от крови при помощи шлангов вызвала во мне яростное возмущение. Я до сих пор думаю, что кто-то из тех правоохранителей уехал работать в Голливуд и продал эту сцену Тарантино!

 Самое ужасное, что больше мне никто и никогда не давал пострелять из пистолета ТТ. Только из Макарова, да и то редко и под строжайшим присмотром. Это очень обидно, потому что ТТ - это вещь, а Макаров, хотя, тоже неплохо, но всё равно фигня, конечно, хотя и получше какой-нибудь беретты.
Сволочи.

 Вот такая со мной случилась однажды очень грустная история.