С мамонтом по Социалке

— …Мы любим то, чего нам не хватает, — задумчиво произнес Федор Константинович Золотарев. В его студии «Дека», больше известной в народе как «Звукозапись», что на улице Социалистической, беседа наша была о временах, когда жизнь текла размеренно и спокойно.

В пресловутые «годы застоя», точнее — в 1978 году здесь, на Социалке, 79 была открыта студия звукозаписи, которой он заведует вот уже почти три десятка лет — это маленькая капля в истории, но мало осталось на Бобруйске таких старожилов.

Я люблю захаживать в студию «Дека», где меломанов неизменно встречает мудрым взглядом из-за прилавка музыкальный гуру нашего города Михаил Клейнер, а за стенкой Иван Титов и Федор Золотарев ведут свой маленький бизнес.


Кружатся диски

Вы помните гибкие пластинки с картинками на бумажной подложке? Картинки эти — букет роз, котята или группы «АВВА», сегодня смотрят на нас по-детски наивно. А в 70-е такая изготовленная «под заказ» пластинка была дорогим подарком. Одна единственная песня, которая предварялась словами поздравления виновнику торжества, затем могла еще долгие годы кружиться на электропроигрывателе, не надоедая. Звезды с эстрады в те годы не мелькали, а светили долго, да и песни были совсем другие…

Менялась не музыка. Менялось время, а музыка пыталась за ним угнаться. После смерти Брежнева гибкие 5-минутные пластинки все чаще стали заменяться магнитофонными лентами. Стоили они не дороже, а музыки вмещалось на такую ленту — пол часа, час… Сначала эти ленты были на больших катушках, и чтобы лента не соскользнула с катушки, превратившись в бесконечную спираль, ее следовало брать в руки весьма осторожно. Потом появились магнитофонные кассеты — маленькие и удобные, а главное — которые с каждым годом становились все дешевле и дешевле. Они известны многим и поныне, хотя почти уже сдали свои позиции цифровым дискам.

На одной магнитофонной кассете музыка длится полтора часа, а на одном компакт-диске — он кстати, и по размеру, и по толщине похож на те старые гибкие пластинки… так вот, на одном таком диске сегодня уже вмещается до десяти часов музыки, хотя диск по сравнению с магнитофонной кассетой стоит еще дешевле… Такие вот метаморфозы.

Но я склонен отнести эти метаморфозы ко времени, а не музыке. Разве может музыка Моцарта или Баха стать дешевле?

***

— Песя, – сказал Мошке, не сводя глаз с неба, — хочешь, я подарю тебе мамонта, хочешь? Подожди, только наброшу на его шею веревочку, и ты поведешь его по улице, как собачку. Хочешь?

— Хочу, Мошке, – сказала Песя.

— Ну так бери его, вот он за твоей спиной.

Она спокойно повернула голову, и посмотрела на небо, и увидела мамонта, которого нарисовал Мошке, и взяла в руки конец веревочки, и повела мамонта за собой.

Представьте себе, что сделалось с Муравьевской улицей Бобруйска, когда по ней шла Песя с мамонтом на веревочке, а рядом с ней шел Мошке, словно царский паж, но с лотком на шее, и его круглые лупастые глаза сияли, будто золотые червонцы. Мамонт не отставал от них ни на шаг – он плыл по небу тихо и покорно, как огромный бумажный кораблик.

Леонид Коваль. «Мамонты в облаках».

Я не застал времена, когда по небу над Социалкой летали мамонты. Смутно помню по причинам своего малолетства «Биржу», которая функционировала в районе главной фотомодели Бобруйска — танка Бахарова. Молодому племени надо конечно пояснить, что «Биржа» не имела ничего общего с нынешним Центром занятости — просто так называлась главная тусовка еврейской молодежи. Но зато я сам хорошо помню «дежурный магазин» — наверное, до перестройки единственный в городе магазин, который работал до 12 ночи. Я часто упрашивал маму поздним вечером сходить в магазин, и иногда она шла на встречу моим капризам — и мы вместе шли в «дежурный» за халвой. А по вечерам на этой улице было так хорошо! — не спеша прогуливались пешеходы, иногда была слышна странная для моего уха речь — было нечто, делавшее эту улицу даже поздним вечером светлой и праздничной. За халвой, помню, всегда была очередь.


Историки Социалки

В разные годы эта улица носила названия Муравьевской, Керенского, Гаупштрассе (при фашистах), Победы (в честь победы над фашистами), и ей трижды возвращали наименование — улица Социалистическая.

Улицу увековечили в своих воспоминаниях ряд еврейских писателей и публицистов — Эфраим Севела, Леонид Коваль… Но только Сол Шульман посвятил Социалке целую книгу.

«Променад по Социалке» (для не евреев: «променад» — это прогулка) — так называется автобиографическая книга Сола Шульмана, напоенная сочным еврейским юмором и приправленная горечью детских воспоминаний.

«Назвать Бобруйск крупным культурным центром — значит обидеть Бердичев. Но культуру мы любили, особенно слухи, сплетни, анекдоты… «Как вы вчера провели время?» — «Отлично, восемь раз прошлись по Социалке». — «А мы десять!».

Социалка, утверждает Сол Шульман, была главным городским променадом, где «фланировали» по вечерам, «намылив шеи», все способные к передвижению граждане. В книге описывается мирное, спокойное время. А до этого были эвакуация, и чудом спасшаяся семья, и возвращение в 1944 году из Бухары, и заминированнные отступавшими фашистами детские игрушки, и гранаты, становившиеся детскими игрушками…
А знаете, почему именно Социалку так любят бобруйские эмигранты? — Эта улица метаморфоз. Улица превращений. Мистическая улица. Улица, в которую нельзя въехать, и из которой нельзя выехать.

Судите сами: улица с одной стороны упирается в тупик — железнодорожную насыпь, на склоне которой по вечерам и сегодня старая бабулька пасет коз, а другая ее сторона, та, что доходит до санатория Ленина — вдруг резко падает вниз и уходит прямо в реку… Въехать (войти, вползти, заскочить) на Социалку можно только как-нибудь сбоку… А уж потом — бесконечно бродить по ней — совершать променад.

Сол Шульман — писатель и кинорежиссер, эмигрировавший в Австралию. Был в числе тех, кто стоял у истоков одного из самых популярных в СССР сериалов — «Альманаха кинопутешествий», в котором работал более 10 лет. И потому все, о чем он пишет, видишь ярко и отчетливо, словно на экране. Он автор целого ряда книг, в том числе — «От Бобруйска до Бухары». Читаешь и видишь довоенный еврейский Бобруйск, жители которого своим жизнелюбием и особым колоритом напоминают одесситов. Видишь самые разные старые бобруйские улочки, видишь Парк культуры и танцплощадку, ставшую полем многодневной битвы местных парней и солдат расположенного рядом десантного полка…


Золотое колечко

Была после войны среди самых разных магазинчиков на Социалке ювелирная мастерская, там работал Борис Коган. У Бориса был самый дорогой молоток в мире. Во времена, когда годы «оттепели» сменились годами «застоя», а золото стало самым большим дефицитом советских людей, Борис занимался раскаткой золотых обручальных колец. Нет, молоток у него был не золотым. Но один удар его молотка стоил один рубль. Потом Борис уехал в Канаду, так что теперь, мне кажется, я могу поделиться секретами…

Итак, раскатку кольца на 0,5 размера он совершал двумя ударами молотка. По тарифам госбытуслуг, раскатка кольца на полразмера стоила 1 руб. 98 коп. Но естественно, никто не просил в ювелирной мастерской 2 коп. сдачи, поэтому 2 рубля — 2 удара молотка.

Борис Коган вставлял кольцо в специальное устройство, делал легкий удар своим молотком, потом поворачивал кольцо, делал еще один легкий удар, и доставал кольцо.

Несколько минут уходило на расчет с клиентом и оформление заказа, столько же на работу. У его окошка всегда стояла очередь…

Наверное, у людей нынешнего века этот рассказ вызовет недоуменный вопрос. Сразу отвечаю:

Дефицит золота означал не то, что его было мало, а то, что его скупали быстро, а в Бобруйске — очень быстро. Брали обручальные кольца, не меряя, потому что в очереди давили сзади… А потом шли к Борису, и он подгонял кольцо под нужный размер.

Не тяжело ли было платить советскому человеку 2 руб. (около 5 долларов) за 2 минуты работы? Наверное, та легкость, с которой он это делал, я имею в виду легкость удара, стоила дороже, чем два килограмма мяса, которые можно было купить на рубль.

Неопытный советский человек, покушав мясо, мог своим ударом просто расплющить колечко, у Бориса же удар был опытный, выверенный, будто рукой его двигала точная современная электроника.

Спросите, к чему эта история про Бориса Когана? Дело в том, что мы часто смотрим лишь на фасады. На колечко. Но настоящие ценности — они всегда находятся внутри.

***

Я выхожу с Федором Константиновичем из звукозаписи на улицу, и в глаза мне бьет весеннее солнце, а с ног чуть не сбивает спешащий куда-то прохожий. Хотя известно «куда» — на рынок. А точнее — «на базар». Метаморфоза — она случилась не только с улицей, она случилась и с людьми, которые ходят по ней… Уж нет тех вечерних променадов, нет тех тенистых дворов, хранивших особую атмосферу небольшого провинциального города. Зато есть дневные скачки на выживание. Не до мамонтов в облаках…

— Так вот, насчет любви, — говорит на прощание мне Федор Константинович, — нельзя сказать о ней, глядя на человека снаружи… Знаете, я за тридцать лет этому не перестаю удивляться. Вот приходит к нам в студию мальчик интеллигентного вида в очках и знаете что заказывает? — экстремальную музыку, «металл» вроде Black Sabbath, что-нибудь из мрачной готической музыки. А через полчаса заглянет этакий подозрительный тип, чуть ли не уголовник, с наколками на руках и золотой цепью на шее, и просит русские народные песни в эстрадной обработке, что-нибудь романтическое, про свидание двоих влюбленных под луной.

Да уж, метаморфозы…

Чудесные превращения переживает Социалка. Старые магазины превращаются в новые. Вместо асфальта уложили плитку. Но чего же этой улице не хватает, а? Почему вечером на этой улице мне так хочется грустить? Кроме внешних фасадов, кроме глянца. Где же те облака которые помогли подарить Песе мамонта?


Апрель 2006 года.

На фото 2009 года: Социалка, век XХI. Автор, проходя мимо судии «Дека». Фото Татьяны Валевич.

Публикация на авторском сайте: https://bobruisk.guru/mamont/