Тошнота

Вода закипала в старой эмалированной кастрюльке, когда раздался телефонный звонок. Субботним вечером, ничем не выделяющимся из череды таких же угрюмых осенних вечеров, я собирался как обычно, поужинать сыром, макаронами и сардельками, когда Олег позвонил мне и пригласил к нему в гости. Мы договорились встретиться с ним через час около центрального гастронома. Торопиться мне было некуда, я жил от гастронома всего лишь в двух автобусных остановках, и я неспешно продолжил приготовление своей скромной студенческой трапезы. Что может быть противней, чем употребление в пищу макарон на завтрак обед и ужин? Только отвратительно-приторный дешевый чай, которым я все это запивал. Вылив воду из кастрюли через дуршлаг, и вывалив дымящиеся макароны в тарелку, я положил на них сверху огромный кусок сливочного масла, и снял с плиты сковороду аппетитно шипящих шкварок, залив вторую сковороду содержимым трех яиц. Заправив макароны шкварками, и тщательно перемешав получившуюся массу, я добавил в нее огромное количество майонеза и сладкого кетчупа. Неторопливо приступив к своему ужину, я помогал себе маленьким кусочком хлеба, макая им, время от времени, в несильно прожаренную глазунью с ломтиками ветчины. За окном стояла поздняя осень. Сильные в этом году дожди, были причиной невообразимой слякоти, и идти куда-то по такой погоде мне не хотелось. Я жил в большом городе без родителей всего лишь вторую неделю, и мне было очень тяжело привыкнуть к самостоятельной жизни. Я не мог заставить себя поверить в тот факт, что теперь я целиком и полностью предоставлен лишь самому себе. У меня не было телевизора, и не было денег на то, чтобы его купить, и вообще мне было в ту пору очень тоскливо и одиноко. Друзей в новом городе у меня тоже пока еще не было, и мне приходилось общаться с малоприятными мне людьми, одним из которых и был Олег. Мы жили с ним в одном районе на окраине города, и вместе приехали туда, чтобы поступить в университет. Теперь же мне приходилось нести на своих плечах тяжкий крест вынужденного знакомства. Общаясь с Олегом, я расплачивался таким образом за свою гиперболизированную скромность, и за свое неумение вовремя отказывать тем людям, которые мне неприятны. К тому моменту, когда уже пора было собираться и выходить из дома, состояние мое было несколько напряженным. Я до сих пор надеялся что-нибудь придумать, чтобы остаться, и, кроме того, мне вдруг неожиданно и очень сильно захотелось сходить в туалет, но стоило мне зайти туда, как раздался очередной телефонный звонок. Раздраженным голосом, Олег настойчиво требовал, чтобы я немедленно выходил. Он утверждал, что уже около десяти минут стоит возле гастронома под дождем и ждет меня. Делать было нечего, и я поспешил на вынужденную встречу, идти на которую мне вовсе не хотелось.
Шагая по мокрому от дождя тротуару, я в очередной раз задумывался над теми вопросами, которые непрерывно меня терзали в течение вот уже нескольких месяцев. Зачем я здесь, в этом холодном и ненавистном мне городе? Зачем я поехал именно сюда, в этот обрюзгший от мещанства и нищеты сибирский город, в котором я никогда не найду ни одного человека, с кем мне было бы действительно интересно общаться? Сколько еще мне предстоит притворяться и бороться с собой? Изображать во всем заинтересованность? Быть ко всем окружающим меня людям вежливым и терпеливым? Я размышлял над трагедией тех людей, с которыми я учился, над их неисправимой глупостью. Над преподавателями, которым приходиться все это терпеть. Я размышлял о своей будущей профессии, никем невостребованной и бессмысленной, как сама жизнь, я думал, наконец, о том, как бы мне уехать отсюда, и о том, что мне сказать родителям, чтобы они меня правильно поняли и не сильно ругали за эту вольность.
Олег стоял напротив центрального входа в гастроном, когда я подошел к нему. Этот человек был действительно ужасен, но я вынужден был с ним общаться, чтобы не сойти с ума от одиночества. Грубая, истертая временем, кожаная куртка, неподстриженные, грязные ногти, отросшие сальные волосы, страшные огромные очки в роговой оправе, с линзами настолько выпуклыми, что когда я глядел на них, я невольно представлял себя находящимся в какой-то космической лаборатории. Олег был истинным воплощением настоящего сибирского мужика, как о них думают, например, в Москве или в Санкт-Петербурге. Этому неопрятному для меня человеку следовало бы жить где-нибудь в тайге, зарабатывая себе на жизнь рыбной ловлей и собиранием мумие. Я ненавижу таких людей, их хамское поведение всегда вызывает у меня бурю негативных эмоций, но в силу своего классического образования, я никогда не могу до конца выговорить им в лицо все то, что я о них думаю. Старые друзья подшучивали когда-то надо мной, называя меня «Эдипом». Они серьезно считают, что у меня обостренное чувство вины перед всем миром. Что ж, каждый человек имеет право на свое мнение, и я никогда не обижался на них за эти ироничные и сальные шуточки в мой адрес. Мы прошли с Олегом вовнутрь магазина. Меня всегда очень трудно заставить войти в магазин или в кафе, потому что мне противно смешиваться со всем этим негативно настроенным быдлом, которое эти места просто обожает. Большинство обычных серых людей, олицетворяется у меня почему-то именно с магазином. А еще лучше, с тошниловками и рыгаловками, и всем этим людям место именно здесь, потому что они не достойны в своей жизни ничего лучшего. Предел их мечтаний – две палки колбасы по цене одной. Казалось, что у прилавка в гастрономе столпились все местные алкоголики и сварливые домохозяйки. Мне было перед ними очень стыдно за свои толстые очки, и за свой крайне не пролетарский вид. Мое социальное положение, выдавало меня некоторой манерностью и замкнутостью, оно словно говорило всем этим людям, - «Вот она я, ваша цель! Ешьте меня, толпа, как вы едите мясной паштет, намазывая его тупым нарезным ножом на бородинский хлеб с отрубями!». Мне было очень стыдно перед этими людьми уже за то, что я был знаком с театром и классической музыкой, в отличие от них, и мне даже стало немного жалко всех этих грязных баб и мужиков, погрязших в своем непобедимом скотстве и безграмотности. Все что они могли, так это ругать друг друга своими визгливыми голосами. Возможно, таким образом, они спасали себя от мира культуры, которую в глубине своих душ боялись, и в который я был в то время влюблен так же, как Шекспировский Ромео был влюблен в свою Джульетту. А у Олега все было по-другому. Олег прекрасно смотрелся на фоне окружающих нас нищеты и хамства. Он был свой среди своих, и я отчетливо помню, что в тот момент я даже восхитился им. Олег был приспособлен к этому миру так, как грязный лягушонок приспособлен к своему болоту, и это вызывало во мне нечто похожее на зависть. А я был другой, и мне было неописуемо плохо. Я был словно птенец, которого ветер безжалостно вырвал из гнезда, предоставив самому себе, и я был один на всем белом свете. Зайдя в гастроном, Олег сразу же отправился в винный отдел, чтобы купить для нас спирту, он не признавал водки или коньяка, считая эти напитки буржуйскими, а меня он оставил стоять с женщинами в длинной очереди за колбасой и сыром. Мне было неприятно стоять среди них, неприятно ощущать себя, рядом с этими подобиями настоящих людей, с этими жирными, солеными от пота колбасами, завернутыми в подобия одежды. Было неприятно вдыхать в себя их запах, тереться об их плечи. Я сильно стеснялся перед ними за свои аккуратные очки, стеснялся за свою белоснежно-белую рубашки и за свои темно-синие джинсовые брюки, с идеально проглаженными на них ровными стрелками. Толстые продавщицы, в заляпанных жиром синих фартуках, громко и противно смеялись, переговариваясь со своими постоянными покупателями. Стоящий в магазине запах сала и водочного перегара был невообразимо тошнотворен для моих нежных органов обоняния. Звуки падающих в игровые автоматы монет, били мне по ушам, а густой гул, сопровождающий весь этот куриный паштет из пупков и желудков, неприятно отдавался во мне нервными спазмами внизу живота, и мой недавно съеденный ужин, начал помаленьку проситься наружу. В тот момент, я почувствовал сальный жир на своих волосах. Тыльной стороной ладони, я вытер испарину на угреватом от прыщей лице, и вдруг понял, что дальше стоять в этой очереди я уже не в состоянии. Я уже почти не мог контролировать газы, а таблетки против диареи я как назло забыл дома, в спешке собравшись на эту противную встречу. Тошнота охватила все мое тело, а неприятная дрожь в ногах еще более усугубляла мое и без того несчастное положение в этой пищеварительной цепочке. Неожиданно подошедший сбоку Олег протянул мне запотевшую бутылку спирта, чтобы я положил ее в свой пакет, и, увидав эту трижды клятую бутылку, мой толстый кишечник окончательно расстроился диареей. Холодный вечерний воздух обжог мне лицо, когда мы быстро вышли с Олегом из магазина. Я никогда раньше не курил, только попробовал один раз, когда учился в старших классах, но в той ситуации, я решился взять из протянутой мне Олегом пачки «Нашей Марки» сигарету, в надежде на то, что крепкий табачный дым отгонит от меня овладевшую моим худым телом тошноту, и я даже не заметил, как наступил своим белоснежным кедом в густой собачий кал. Когда резкий запах фекалий дошел до моих ноздрей, мое терпение наконец-то не выдержало, и на грязный тротуар, усеянный кожурой от семечек и сигаретными окурками, из меня начала хлестать пахучая жидкость болотного цвета. Синие джинсы на моей попе стали еще темнее от непроизвольного акта дефекации, и Олег брезгливо отстранился от меня, учуяв своими обросшими толстыми волосками ноздрями острый запах кала. После трех минут унижения и горьких слез, вперемешку с соленым потом и сальной испариной, чувство стыда, овладевшее мной, сменилось чувством глубокой удовлетворенности, и я дворами отправился домой, оставив Олега с бутылкой спирта и жирной колбасой стоять возле гастронома в поисках собутыльников. К себе домой я пробирался дворами. Ноздреватый кал приятно растирался по ягодицам, и я уже больше никого не стеснялся, потому что в моем жалком положении терять было уже нечего. Когда я зашел в свою квартиру, которую снимал у старенькой и почти слепой бабушки, я первым делом принял теплый душ. Вода смывает все, и вместе с пористым калом, в глубь канализационной трубы смылось и мое чувство отчаяния вкупе с одиночеством. Мне было необыкновенно спокойно и тепло под омывающими мои ягодицы упругими струями. После душа, я склонился над ободранной и вымазанной фекалиями ванной, и принялся выбирать из трусов и джинсов кусочки не переваренных до конца макарон и кожуру от томатов. В тот момент, я был очень рад тому, что весь остаток сегодняшнего вечера я все-таки проведу дома, оставшись тет-а-тет с компанией столь любимых мною книг. Я тихонько напевал себе под нос какую-то классическую мелодию, и полоскал испачканные калом джинсы над краном с горячей водой. На минуту я даже забыл о тех дурных сплетнях, которые непременно появятся вокруг меня после этого случая, и станут распространяться среди моих знакомых, забыл о своих далеких и любимых родителях, которых мне так не хватало в этом неуютном городе, забыл о ненавистном университете и о своих проблемах с сокурсниками. На минуту, я просто почувствовал себя самим собой, и молча насладился ощущением того, что все самое худшее осталось где-то далеко позади, и что впереди меня ждет лишь только теплая постель, и возможная смерть во сне, о которой я мечтал почти каждый вечер, перед тем как ложился спать.