Бегемот и шаровая молния

 БЕГЕМОТ И ШАРОВАЯ МОЛНИЯ
 Рассказ



 Бегемот натянул на лысеющую голову старую лыжную шапочку с тремя полосками на лбу, и молча уставился на Василича, у которого пять минут назад закончил чистить свинарник. Василич отвернулся, стал поправлять висевшие на штакетнике стеклянные банки. Бегемот заученно, по-киношному, кашлянул, но звук повис в серой влажности позднего утра. Когда пауза до нельзя затянулась, Бегемот хриплым, как у всех алкашей, голосом произнес:
 - Ты, это, Василич, обещал же…
 - Чё? – моментально обернулся Василич.
 - Ну, это… - обрадованный, что его заметили, - Ну, когда говно уберу, ты там деньжат маленько подкинешь…
 Василич аж вспыхнул весь. Глазами как зыркнет:
 - А щас, Бегемот, проверим, как ты свое говно убрал, тогда и расчет будет. Пошли!
 Бегемот поначалу взъерепениться захотел, да вдруг обмяк, руки как веревки болтаются, пошел за хозяином. А Василичу только того и надо, в каждый угол заглянул – действительно вычищено, да вода даже в корыта налита. Дал Василич Бегемоту двадцать рублей, тяжело дал и прибавил:
 - Завтра придешь – еще работы дам.
 Бегемот даже засветился изнутри. На сером лице жилки красные проявились, пересохшие губы растянулись в кривой улыбке, и в образовавшейся щели рта показался одинокий столбик насквозь прокуренного зуба. Выскочил из калитки и прямо в калошах пошлепал по изрытой, размешанной тракторами улице к бабе Нюре за самопалом. Мелкая, пульсирующая дрожь заставляла его торопиться, и он даже раз поскользнулся, но успел вытянуть руку и потому не упал. Вытерся кое-как травой и дальше почапал к заветному дому.
 «Главное, чтоб старуха в магазин не уперлась! – билось в его голове. – Ждать ненавижу!»
 Так и протянул ей, старухе с лупатыми бесстыжими глазами, две десятирублевые бумажки с прилипшей, уже подсохшей грязью. Баба Нюра брезгливо, двумя пальцами, взяла деньги, обмахнула, будто вытерла о передник, и молча затворила глухую калитку. Бегемот было присел на лавочку возле покосившегося палисада, но через секунду вскочил и стал расхаживать туда-сюда, потом снова сел, на самый краешек, потом снова вскочил. Время такое медлительное. Сколько мыслей и их обрывков пронеслось в его несуразной, словно на черновую вылепленной из глины голове. Тормозит время, ой как тормозит. Вот он подумал о Таньке в избе, сварила ли та картошки, что они ночью у Петровны сперли, и, не додумав, вспомнил как зимой на другом конце родной деревни под чудным названием
Растуиха, залезли в чью-то дачу, где увели старенький, еще советский, радиоприемник, который той же бабе Нюре за самопал и отнесли… Как и сварочный аппарат позапрошлым летом… Не нравилось Бегемоту воровством промышлять, но не всегда халтуру найдешь, а организм постоянно требует чего-нибудь выпить, особенно, когда не на что. Вот и две недели назад Бегемот сильно самопалом траванулся: то ли выпил лишку, то ли не из той бочки его разливали, но три дня лежал, а на четвертый, не в силах терпеть мучительное похмелье, сказал Таньке:
 - Сходи за священником, помирать буду!
 Танька вылупила на него свои глазища: желтые в красноватом студне белков и, перейдя на визг, заголосила:
 - Ты чё, дурак, совсем с ума сбрендил?! Откуда ж в вашей деревне священник? Совсем от палёнки крыша-то поехала? И чё теперь? Помрешь, да! А кто печь топить будет?
 Плюнула и ушла к соседке, к Петровне: та самогон варила, и иногда похмеляла Таньку за какую-нибудь нехитрую работу.
 - Дура, - прошептал пересохшими, почти черными губами Бегемот, и отчего-то вспомнил фразу, что никто и воды не принесет. Стало ему так обидно, что заплакал он и вдруг провалился в какой-то странный серо-густой сон, в котором он все время вздрагивал всем телом, будто прикасался к нему во сне кто-то большой и липкий.
 Наутро он проснулся, попил из ковшика воды и почувствовал себя лучше. Ну оклемался маленько, даже пару раз в магазин ходил за хлебом – Танька денег ему даст, он идет, даже не спрашивая, откуда деньги, а сам думает: «Даже выпить не тянет, вот предложит кто выпить, так и откажусь, наверное.»
 «Всё! Завязал! – думал он, когда шел в магазин во второй раз. – У меня и корочки есть, пойду в трактористы обратно. Я же классный тракторист. И на бульдозере, и на экскаваторе… А чё, трезвого меня обязательно возьмут! Вот еще отлежусь маленько и на работу – в поле!»
 И так весело ему сделалось от этих мыслей, так всё ясно и понятно в голове уложилось, что даже природа здешняя радовать стала.
 «Какая все-таки у нас земля красивая, - подумал он и, сморщив узкий лоб, вслух произнес, - Привольная!»
 Когда он вдруг вспомнил Костяна, который месяц назад помер, как и большинство мужиков деревенских – от пьянства, и на глаза навернулись слезы, наконец, приоткрылась калитка, через проем которой баба Нюра выдала поллитровку. Бегемот бережно спрятал ее во внутренний карман облезлой ношеной куртки, запахнулся наглухо и так, обнимая себя двумя руками, направился домой.
 Подул ветер с запада и за деревней, там, где был заброшенный рудник, стало закручивать облака, словно по спирали, а с северо-запада надвинулись тяжелые грозовые тучи. Бегемот, быстро перебирая ногами, шлепал, не разбирая дороги – то в лужу, то в грязь, весь дрожа от нетерпения, и одними губами приговаривая:
 - Вот дорога, вот дома, вот бутылка, вот тюрьма, вот дорога, вот дома…
 Не заметив сидевшего молодого парня на лавочке возле своего дома, он дернул за веревочку щеколду, и пнул коленом латаную-перелатаную калитку.
 Парень сидел на лавочке, которую смастерил еще дед Бегемота перед войной, и палочкой счищал с бело-голубых кроссовок налипшую грязь. Он был одет в спортивный костюм с тремя полосками вдоль по рукавам и по штанинам. На носу золотились очки в модной оправе. Проскочивший было Бегемот, высунулся из-за калитки и тоном местного авторитета прохрипел:
 - Тебе, кореш, чего?
 - Если ты Бегемот, то тебя, - не отрываясь от своего занятия, ответил парень.
 - Ну, я Бегемот… - выйдя за ограду и приняв угрожающую позу, произнес он. – Только не Бегемот, а Александр Николаевич, понял?!
 - Ладно, Александр Николаевич… Мне сказали, что ты тут в деревне мастер на все руки…
 - Какой такой мастер? – продолжал хрипеть Бегемот. – И кто тебе это сказал?
 - Работа для тебя есть. Вот бригаду собираю. Пойдешь?
 Бегемот почесал небритый, с клочками седеющей растительности подбородок и сделал вид, что задумался.
 - В бригаду? – произнес он. – Не, в бригаду не пойду, - продолжал стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу.
 Парень задумчиво пожевал губами, поправил по-горбачевски очки и сказал:
 - Может поговорим?
 - Поговорить, конечно, можно, - ответил Бегемот, - только вот занят я нынче…
 Парень улыбнулся и откуда-то из-за скамейки, из травы извлек бутылку водки.
 - Меня Эрнест зовут.
 - Бегемот, - ответил Бегемот и мотнул головой, приглашая войти в дом.
 - Танька! Ёклмн, ну-ка быстро стаканы доставай! – вскричал Бегемот. – Не видишь что ли, гости у нас!
 Из-за выцветшей занавески выскочила хромая Танька с перекошенным от деланного бешенства лицом, но, увидев Эрнеста, осклабилась, как обезьянка и тут же юркнула обратно. Зазвенела посуда.
 - Проходи-проходи, - пригласил Бегемот к столу, стоявшему на двух ножках, дальним краем столешница была прибита к стене. В комнате воняло куревом и чем-то кислым.
 Эрнест поставил бутылку на стол и осторожно присел на видавший виды венский стул. Танька выставила три стопарика и положила на немытую, порезанную ножом скатерть половинку нечищеной луковицы.
 - Дура что ль? А? Стопарики-то хоть ополосни. Гости ведь у нас, а не кто-нибудь там!
 - Иди в жопу. Твои гости – сам и мой.
 - Хрен тогда выпить получишь!
 Танька вылупила желтые глаза, но ругаться передумала. Через миг из-за шторки послышались звуки усердного мытья.
 Бегемот распечатал бутылку, себе и гостю налил по полной, а Таньке половину.
 Танька опять захотела что-то возразить, но лишь вздохнула и с изяществом старого алкоголика всосала водку сквозь сомкнутые губы, затем прислушалась и с шипением воскликнула:
 - Ха!
 - Ну и всё! Иди к Петровне, нам тут потолковать нужно. Человек пришел!
 - А чё к Петровне?
 - Картошку сварила?
 - Нет.
 - Вот и иди к Петровне. Ясно?
 Когда за Танькой закрылась тяжелая, обитая старой шинелью дверь, Бегемот поднял свой стопарик и сказал:
 - За знакомство! – выпив, занюхал луковицей и уставился на Эрнеста.
 Эрнест долго смотрел на водку, будто размышлял о чем-то, затем молча выпил всё, как воду, глотками, вздохнул и достал сигареты.
 - Я у тебя сигаретку финдиперсовую стрельну, - потянулся Бегемот к пачке и достал штук пять, аккуратно вонзил их в нагрудный карман синего кримпленового пиджака, и тоже закурил.
 - Говорят с работой тут в Растуихе не очень… - произнес Эрнест.
 Бегемот сидел с блаженной улыбкой:
 - А кто говорит?
 Эрнест опешил.
 - В смысле «кто»? Люди говорят!
 - Люди, говоришь? – наливая еще по одной, себе больше. – Да нет здесь уже никаких людей, и никогда не было… - быстро выпивая. – Страну развалили, колхоз развалили, дач понастроили… Эх! Вот я тракторист, одним из лучших был при советской власти, пахал, как папа Карло, и что? А ничего! Ты понимаешь? Как там зовут-то тебя?
 - Эрнест.
 - Чё? Нерусский что ль?
 - Литовец.
 - Немец?
 - Ну…
 - Вот дед мой… Да, ладно, - оборвал себя Бегемот. – Чё пришел-то?
 Эрнест тоже уже немного пьяненький:
 - Мне сказали, что ты в делянках работал. Я тут делянку взял, так мне вальщик опытный нужен. Ну, мне сказали, что ты…
 - Чё, опять «люди» сказали?
 Эрнест взглянул на Бегемота поверх очков.
 - Короче, есть работа в лесу. Плачу хорошо, в обиде не будешь.
 Бегемот принял на грудь очередной вес, почесал подбородок и сказал:
 - Вот смотри. В позатом году я работал у дачника, баню ему катали, целый месяц! Обещал заплатить – не заплатил… Говорит, что все бабки мы проели и пропили. Идем дальше: в том году я работал в деляне вот у такого же вот немца, только он был татарин. Месяц отработал, по двенадцать , блин, часов херачили… В оконцовище – хрен с маслом. Немец этот лес вывез, и – ****ец! Ни бабок, ни татарина. Вот ты теперь мне и скажи: отчего же я тебе верить должен? Ну, кто ты такой, чтобы я тебе верил? – и уставился на Эрнеста.
 Какое-то время в доме стояла тишина, потом Эрнест поднялся и направился к выходу. Вслед ему Бегемот, изображая поп-скульптуру вождя мирового пролетариата, указал пальцем:
 - Вот и я говорю! Хватит народ обманывать, хва-тит! Народ – это всё!
 Дверь захлопнулась. На столе осталась недопитая бутылка водки и половина нечищеной луковицы. Бегемот взял бутылку, встряхнул ее по спирали и из горла влил остатки в себя. Закурил, пошевелил бровями, морща узкий лоб, и многозначительно добавил:
 - А народ – это я! И обманывать себя не позволю!
 Он открывал глаза медленно и вязкая, серая пустота вдруг стала наполняться не совсем реальными, но вполне узнаваемыми очертаниями привычной обстановки. Случайно включился звук и до уха донесся раскат грома первой в этом году грозы. Бегемот спустил на пол босые ноги, пошевелил пальцами. В голове бултыхнулось, опустилось вниз и тошнотой подкатило к горлу. Он рыгнул, застенчиво, с какой-то болью. Мутным взглядом оглядел свою халупу и снова повалился на кровать.
 - Танька, сука, воды принеси! – уткнувшись в протухший матрас, крикнул он.
 Ему никто не ответил. И тут он вспомнил, что в куртке, висящей на гвозде, вбитом еще дедом до войны, есть пузырь самопала. Он снова свесил с кровати ноги и, не открывая глаз, стал нащупывать сброшенные в беспамятстве калоши. Потом плюнул и босиком, держась за невидимую стену, двинулся в нужном направлении, по-прежнему не размыкая глаз.
 За окном, уже где-то близко, снова громыхнуло. Послышался лай собак, но Бегемот, бережно прижимая бутылку к груди, уже двигался, семеня, к столу. Еще секунда и он упал бы, не в силах соотнести скорость и ширину шага.
 Гроза приближалась. После выпитых подряд двух стопариков, он с ненавистью уставился на бутылку, держа ее перед собой, как Гамлет держал череп Йорика. Еще секунда и он запустил бы ей в стену, в старый сервант, на полках которого вместо хрусталя и посуды стояли поблекшие, пожелтевшие фотографии родных, как напоминание о другой жизни, которую теперь уже никогда не вернуть. Но он поставил бутылку на стол, достал последнюю финдиперсовую сигарету и закурил. Казалось, что сейчас он заплачет пьяными слезами, но вдруг осклабился, сияя пустыми деснами, а единственный зуб торчал как символ жизненной силы. Бегемот налил еще стопарик. Выпил. Аккуратно закрутил крышку бутылки и спрятал ее за комодом – на вечер. Погладил себя по голове, взглядом отыскал калоши, которые валялись так, будто поссорились. Кое-как оделся, кряхтя, но вполне осмысленно, и вышел во двор, тщательно прикрыв за собою дверь. Когда он вышел на улицу, холодный ветер ударил его в лицо, но от этого Бегемоту сделалось так хорошо, что он нарочно вытянул шею, подставляясь под эти хлесткие удары. Калитка дернулась, распахнувшись, и с грохотом захлопнулась позади него. И тут же ветер как будто стих.
 Бегемот присел на лавочку. Упер руки в колени, выпрямившись, как если бы у него болела спина, и замер. С этого места была видна часть улицы, населенная в основном дачниками, угол дома Петровны, а за огородами черное поле и кромка леса, куда Бегемот в детстве бегал за черникой. Черничные места здесь раньше были.
 Вдруг где-то, над самой головой, отчаянно громыхнуло. Бегемот от испуга подскочил, завертел головой в лыжной шапочке во все стороны. Ему показалось, что молния ударила или в дом его, или в сарай, который построил дед еще до войны. Бегом, насколько это было возможно, он ворвался в калитку, пробежал через сени и выскочил на огород позади дома. И остановился как вкопанный. Через огород летел небольшой огненный шарик, размером чуть больше теннисного. Словно бы он тоже увидел Бегемота и завис в метре над землей, чуть слышно потрескивая, пульсируя и вращаясь внутри самого себя.
 Бегемот стоял неподвижно и во все глаза наблюдал за шариком, а по спине его бегали мурашки от страха и какого-то детского восторга. Шарик повисел с полминуты и плавно тронулся к дальнему краю огорода, где из черной, непаханой земли торчал осколок Уральских гор. У валуна шарик остановился (у Бегемота возникло такое ощущение, будто тот обернулся), изнутри наполнился голубоватым свечением и с невероятной силой ударился оземь. Не было ни взрыва, ни звука, только воздух вдруг наполнился электричеством и задрожал. Придя от увиденного в себя, Бегемот бросился напрямик через огород, увязая в размокшей земле, к тому месту, где, как ему показалось, исчез шарик. Запыхавшийся и воодушевленный, наконец, он подбежал к валуну и с другой стороны нашел отверстие в земле, ровное с чуть оплавленными краями. Бегемот почесал подбородок, присел на корточки и с такого расстояния попытался заглянуть в черные недра земли. Потом снова почесал подбородок, долго примеривался и наконец плюнул в это отверстие. Прислушался. Но ровным счетом ничего не произошло.
 Первым делом Бегемоту захотелось побежать к Петровне, чтобы немедленно рассказать о чуде, о том, что в его огороде живет шаровая молния, но тут же передумал, потому что тогда и Танька всё первой узнает, и потом всем по деревне разнесет. Ходили разные слухи, Бегемот помнит, как дед рассказывал, что еще до войны видел шаровую молнию, которая вот за этим самым валуном жила… Так, сказки… А оказывается – не сказки, а самая что ни на есть настоящая правда!
 Бегемот лихорадочно готовился действовать, но что конкретно он должен был сделать – не понимал. Три раза обошел валун в одну сторону, три раза в другую. Ничего не придумал, как пойти на радостях опрокинуть рюмку-другую. Занюхал луковицей, его осенило. Снова оделся, схватил в сенях лопату и побежал к валуну. Отверстия, оставленного шаровой молнией, уже не было, но эта закавыка не остановила его. Он вонзил лопату в землю и принялся копать. Минут пятнадцать лихорадочной работы и, наконец, вычерпав весь плодородный слой, он добрался до суглинка. Земля оттаяла, и Бегемот штык за штыком копал все глубже и глубже. Стало смеркаться. Через полтора часа без отдыха и перекуров, он выкопал яму такой глубины, что на поверхности торчала только его голова.
 Никаких следов. Ни шаровой молнии, ни ходов-отверстий, только земля и с другой стороны ямы сплошная каменная стена, уходящая в землю неизвестно насколько.
 Устал Бегемот. Взмок. Сел на корточки, спиной привалившись к сырой, холодной каменной глыбе. Сумерки быстро заполнили собой образовавшуюся вокруг пустоту. В какой-то момент ему сделалось страшно, что он не сможет вылезти отсюда.
 Вдруг откуда-то сверху послышались крики:
 - Шурик! Шурик, ты где?
 - Да здесь я, здесь! – проворчал он, задрав голову.
 На краю ямы стояла Танька с Петровной. Они во все пьяные глаза смотрели на Бегемота, и на их лицах застыла улыбка, скрывающая неподдельный страх.
 - А чё такое? – спросила Танька.
 - А, - махнул рукой Бегемот, - помогите мне вылезти.
 Кое-как, испачкав колени в глине, они помогли Бегемоту вылезти из ямы, выдернули его как морковку. Бегемот попытался отряхнуться, но лишь размазал по одежде грязь, с досадой сплюнул, и направился к дому. Он не слышал, как за спиной Петровна шепнула Таньке, что Бегемот, видимо, свихнулся, и что у него началась белая горячка.
 - Ночуй сегодня у меня, - сказала Петровна, - вдруг он за топор хватится?!
 Не успели они сделать и нескольких шагов, как шедший впереди Бегемот, обернулся, и бросился снова к яме. Из-за камня послышались какие-то звуки и матерки.
 - Танька! Помоги! Давай короче!
 Товарки переглянулись и, справившись с желанием бежать со всех ног, подошли к самому краю. Бегемот мрачно взглянул на них из ямы и сказал:
 - Вот, лопату забыл. Вдруг кто-нибудь сопрет ночью.
 Наступила минута молчания. Далеко, за полями, за черной линией, разделяющей землю и небо время от времени вспыхивали матовые молнии, но гроза была уже так далеко, что создавалось ощущение, будто во всем мире выключили звук.
 - Ну, чё стоите, вылупились? Тащи давай!!
 Уже дома, переодевшись, Бегемот достал заначку, разлил остатки самопала по стопарикам, неопределенно махнул рукой женщинам, стоявшим на пороге, но те, переглянувшись, ни слова не говоря, вышли, тихо прикрыв за собой дверь. Бегемот пожал плечами, достал банку с окурками (стратегический запас) и скрутил самокрутку.
 - За весь день, дрянь такая, картошки сварить не могла, - пробубнил он. – И чё живет?
 Затем опрокинул по очереди два стопарика, занюхал луковицей и, глядя на пожелтевшие фотографии в серванте, произнес:
 - Вот такие дела у нас, мамочка…