Папа

Папа родился в 1914 году. Он был вторым ребенком. Жили в богатом купеческом доме в Чернигове. Жили зажиточно и щедро. Потрясения 1911-1913 годов, когда по России прокатилась волна погромов, семью не затронула. Если не считать разбитой тарелки из севрского фарфора. Весело работала фамильная лесопилка.
Когда папе было 4 года, умер старший брат. От брюшного тифа. Напугавшись, семья завела коз. Почему-то считали тогда, что козье молоко – панацея от всех болезней.
30-е годы застали папу уже не таким благополучным: умер дед, отобрали лесопилку и дом…
Заложенное в детстве, рвение к литературе, языку осталось.
Чернигов тех лет был очень спортивным городом. Все помнят, что в те годы Сталин закладывал фундамент Армии для последующего захвата Европы.
Однажды в городе проходил городской кросс. На три километра. Событие для небольшого города. Кросс был массовым. Папа всю дистанцию бежал первым, но в конце его обогнал какой-то парень… Его отец (мой дед) и моя бабушка чуть ли не бежали с ним вместе (они дрожали над ним после смерти старшего сына»).
Дедушка с бабушкой сильно возмутились: «Наш сын всю дистанцию бежал первым, а в конце, за несколько метров этот чуть-чуть его обогнал… Так что? На этом основании не дать ребенку первое место»? Так они жаловались судьям. Но дали Грамоту только за второе место. Вот эта Грамота. В папином архиве.
Бабушка в последствии слушала эту историю всегда без удовольствия, потому что так и не смирилась с несправедливостью и не приняла результатов…
Мой папа в дни, когда началась война, как раз сдал Государственные экзамены в Университете.
Сразу после экзаменов они всем факультетом пошли в военкомат "записываться" в Армию. Все они, по окончании Университета, получили звания лейтенантов.
На фронт папа попал вместе со своими однокашниками.
Воевал папа до 1943 года, когда был тяжело ранен под Воронежем.
До этого, по своей воле, перед боем вступил в партию. В 1942 году. По идейным соображениям.
После ранения на фронт уже вернуться не мог: трепанация черепа, в котором так и
остались два осколка, перебитая правая рука, где тоже до конца жизни он носил осколок в локте...
Никогда ничего о фронте, о войне, о страданиях не рассказывал. Парады смотрел молча и угрюмо.
Ненавидел партию и социализм. Разуверился в них, когда узнал об участи военнопленных и о судьбе чеченцев. Долго не верил, но потом, в конце 40-х годов, убедился, работая в Казахстане.
О том, как папа воевал, я узнал на его 70-летнем юбилее от его университетских друзей-однополчан.
После этого я заставил его рассказать мне о том, что было. И тогда я понял, почему он не любит тему войны, не носит орденов, не ходит на встречи ветеранов... Если бы не мама, он бы ни за что не пользовался инвалидскими магазинами и льготами...
Любое упоминание об Армии, о войне вызывало в нем мрачность и боль.
Несколько эпизодов мне особенно запомнились.
Свежий батальон вышел на передовую. Было известно, что через три дня их сменят. Но прошло тридцать дней, а замены не было. Папа, который в это время был старшим лейтенантом остался старшим по званию. В батальоне осталось около 30 человек.
Однажды ночью к нему обратился боец, и сказал, что он слышит шум ползущих немцев… Папа пробрался как можно выше по брустверу, замер, и, вдруг явственно услышал звон цепочек.
(Вот она эта цепочка от немецкой фляги. Лежит в заветной папиной коробочке. Фронтовой трофей)…
Стало страшно. Он скомандовал «огонь». И они начали бросать гранаты… В бликах взрывов он не видел ни одного немца… Оказалось, что немцы отошли.
Утром остатки батальона получили команду покинуть позицию. Голодные, измученные, заросшие, они зашли в лес. В лесу стояли те, кто должен был придти им на смену. В новеньких гимнастерках, начищенных сапогах. Кто-то брился, кто-то напевал… Они еще не знали, что им тоже уготована судьба погибнуть. Они были веселы и беззаботны. А где-то, на генеральских картах, они были вычеркнуты. Папа рассказал, как он явственно представил себе квадратик на карте генерала, который задолго до боя был перечеркнут. Так же, как и его батальон за месяц до этого.
И еще.
В его батальоне вместе с ним воевал его однокашник. В очередную атаку тот не пошел, а остался в окопе. Это был симпатичный парень. Он хорошо воевал, и, вдруг, струсил. Полковник, который обнаружил этого парня в окопе, коротко сказал: «Расстрелять».
И поручил сделать это папе и еще одному бойцу. Папа объяснил, что не может, потому что они – однокашники. Полковник понял, и поручил другому. Расстреляли.
Полковник не был жестоким, но – война! Иначе не сохранить никого.
Я как-то спросил папу: «Ты немцев убивал»? Он стал бледным, и сказал: «Да».
Один не выходил у него из головы. Во время уличного боя, уже поздно вечером, когда бой затих, папа увидел неподвижный силуэт в окне разбомбленного дома. Так стояли немецкие снайпера. Но папа тоже был снайпер. Силуэт исчез… Папа ощутил совершенное убийство. Он долго и спокойно целился… В суматохе боя убивать было легче. А тут… Целился не во врага, а в человека… Это трудно объяснить, но я понимаю. Или мне кажется, что я понимаю.
Такие страшные рассказы о войне. Всё, что было о войне романтического, героического, а, тем более, юмористического, папа смотреть и слушать не любил. Война есть нечто иррациональное,  сумасшедшее...
В 1951 году мы жили в Измаиле. Отец там работал в газете. Газета была органом Обкома партии. Называлась оригинально – «Придунайская Правда». Первый секретарь обкома - Федоров. Был такой партизан, дважды Герой? Это он.
Папа писал фельетоны, и иногда под критику в газете попадали не те... Федоров папу невзлюбил. Хотя цензура была сталинская, но получалось, что кто-то из аппарата Обкома согласовал, а Первому не доложил. Поскольку в партии не было принято подписывать, то и ответственности ни за что не было. Свобода печати…
Однажды в газете прошла ошибка. Дежурным по номеру был папа. У меня сохранилась копия его письма в ЦК КПУ, с подробным изложением происшествия.
А дело было в том, что правку внес Главный редактор после читки газеты дежурным по номеру... Ошибка получилась случайно, и вместо "ЛенинГРАДская область", вышло "ЛенинГАДская область" . Ленотиписты (печатники) иногда специально «шутили», делая такие ошибки, но их должны были править корректора и свежеголовые.
Федоров на заседании обкома спросил: "Кто отвечает за номер"? Ему ответили, что «свежеголовым» (так назывался дежурный по номеру) был папа...
Федоров сказал: "Из партии исключить, с работы снять"!
Редактор, который знал о том, что эта ошибка - его вина... промолчал. Но кто-то напомнил Федорову, что папа инвалид войны и орденоносец. Федоров тут же запросил личное дело и, увидев его, смягчился до строгого выговора с занесением. Но с работы - снял! После этого Редактор снял с работы и маму, которая работала там же.
Семья осталась без средств.
Через какое-то время папа с трудом устроился на радио. Он начал делать передачи о сельском хозяйстве. Под псевдонимом.
Однажды Федоров услышал передачу. Она ему понравилась настолько, что он велел наградить авторов... Когда ему дали на подпись приказ о награждении, он увидел папину настоящую фамилию и закричал: что б я этого жида в области больше не видел!
Разгоралось дело врачей. 1951 год.
Папу уволили с радио.
Через пару дней к нам в гости пришел папин товарищ, который работал в НКВД, и сказал: "Есть решение о твоем аресте! Беги"! Папа ему ответил, что на "беги" у него нет средств, надо подсобрать... Но майор покрутил пальцем у виска: "У тебя есть несколько минут"!
Папа взял чемоданчик, сел в поезд и наутро приехал в Киев.
В то время, когда он уже был в поезде, за ним пришли!
Мама сказала, что он ушел куда-то, но куда, она не знает...
Тем временем папа приехал к своему университетскому товарищу, с которым вместе учился, и воевал.
Тот в это время был редактором молодежной газеты. Со строгим выговором он не мог взять папу. Но взял! Правда, на техническую работу. В библиотеку. Но это уже хоть как-то!
Жил папа в селе Боярка под Киевом. На другое жилье не было денег. Семью нашу в это время содержали московские тетки.
Через несколько месяцев наша семья опять соединилась. И стали мы жить в селе!
А через пару дней после смерти вождя, папу вызвали в ЦК ВЛКСМ Украины к Первому секретарю Шелепину.
Папа попрощался с семьей: такие вызовы, при наличии строгого выговора с занесением, могли в любой момент закончится арестом!
Шелепин принял папу, как друга! Он вышел из-за стола, обнял его за плечи и сказал: "Ну что, фронтовик! Рассказывай! Как житье-бытье"!
Папа обалдел: откуда он его знает? Как это может быть?
Но Шелепин, «узнав», что папа работает библиотекарем "вспылил" и набрал Редактора! Ты что, сукин сын, хочешь партбилет положить на стол? Ты как относишься к лучшим кадрам нашей советской журналистики? К орденоносцу, офицеру! Немедленно изыщи достойное место герою!
Когда папа приехал в редакцию, он был уже зав. отделом!
Такое отношение к себе папа объяснил тем, что в рядах партии наступил испуг! Началась какая-то "непонятка"... И в ЦК решили, что надо как-то освободить хотя бы свою систему от явных просчетов: черт знает, что будет? Посадить - всегда успеем!
Мне нравилось в папе всё. Хотя мама, скажем, так не считала. Папа не умел зарабатывать деньги. Имея огромные возможности, он, тем не менее, абсолютно их не использовал.
Известно, что самые крупные деятели советской поры сами не писали свои доклады. Это делали за них журналисты. Входил в их число и папа. После одного Съезда, группу журналистов, готовивших материалы, вызвали в ЦК. Для вручения наград.
Папа был в замешательстве: мама сказала, что в его костюме нельзя идти в ЦК… Папа этой неожиданной мыслью поделился с Редактором. Тот сказал: «Какая ерунда! Позвони Директору ЦУМа, и скажи, что тебе надо для приема в ЦК»… Папа позвонил. Директор назначил ему встречу на «когда Вам удобно».
-А можно ли мне придти с супругой, - спросил папа.
-Ну, конечно, же! Пожалуйте, всей семьей! – радостно ответил Директор ЦУМа.
Когда папа с мамой пришли в ЦУМ, их проводили в «спецзал»… Папу одели с иголочки! Он получил все, что может понадобится на приеме в ЦК. От бритвочек до совершенно невероятных бельгийского и английского костюмов. Цвета маренго и благородно-коричневого. Тонкие английские туфли, белоснежные рубашки… Все это было папе выдано и неизвестно кем оплачено!
Когда вещи были упакованы, Директор спросил вежливо:
-А что хочет Ваша супруга надеть на прием в ЦК?
-А она не приглашена в ЦК, - простодушно и честно сказал папа…
И смех, и грех! Конечно, мама до конца дней ему не забывала этого…
Я помню своего папу молодым. И потом совсем немощным. Я испытывал тем больше нежной любви к отцу, чем тяжелее становилось его положение.
За месяц до его смерти, папа лежал в Октябрьской больнице. Мы с сестричкой пришли навестить его, и, вдруг, он попросил у меня сигарету.
-Ты что, папа! Тебе нельзя!
-Очень хочу закурить! – как-то жалобно повторил папа.
-Дай! Дай папе сигарету. Раз он хочет – значит, ничего страшного.
Я вытащил сигареты, и папа с удовольствием закурил… «Как хорошо» - сказал папа, глядя на нас влюбленными глазами.
Когда папа под Воронежем в 43 году, получил ранение, он попал на операцию в Институт нейрохирургии. Операцию ему делал сам Бурденко. Когда папа пришел в себя, Бурденко сказал ему: "Я буду честен с тобой. В основании твоего черепа, в мозгу, осталось два осколка. Вытащить я их не смог. Но, может быть, ты сможешь жить с ними. Мой тебе совет - живи каждый день, как последний".
Папа лег на диван. Мы поговорили. Он был в полном сознании. Пошутил. Потом мне показалось, что он заснул. Я тихонько вышел из комнаты, и уехал домой.
Я только вошел в свой дом, как позвонила мама…
Папа прожил после ранения еще 16500 дней. И меня учил: "Живи каждый день, как последний"!
У каждого из нас свои осколки в голове. И каждый из нас должен проживать каждый день, как последний.
Папа как-то на похоронах своего фронтового друга сказал: «Обрати внимание, что сначала на похоронах звучит траурная музыка, а после воинского салюта – веселый марш. Это символ бесконечности жизни».
И сегодня, когда я плачу над папиной могилой, у меня звучит в ушах «Прощание славянки».
Ну, что ж, шагаем!