Мамин дом

 

Деревня Кошелево, откуда родом моя мама, со всех сторон окружена дремучим лесом. С севера, прямо за околицей, на крутом угоре возвышается сосновый бор. По деревне, причудливо петляя, протекает речка Прудишная. Не широкая, местами ее можно перешагнуть, но полноводная, она образует несколько широких плесов с песчаными берегами.
Таким мне запомнилось Кошелево с детских лет, хотя видел его всего однажды. Когда мне было лет десять, ходили мы туда со старшей сестрой Златой и ее подругой Надей посмотреть старый мамин дом, в котором уже давно никто не жил. Расстояние от нашей деревни Теребаево, которая стоит на большаке, до Кошелева около восьми километров. Этот поход очень ярко запечатлелся в моей памяти.
Было это летом. Дремали под жарким солнцем пустынные в летнюю страду деревни, пестрели полевые цветы, рассыпал свои трели жаворонок, трещали кузнечики, порхали бабочки и мотыльки, в синем бездонном небе проплывали легкие белые облака.
Помню узкую проселочную дорогу в поле колосящейся поспевающей ржи. Девочки сплели себе и мне красивые венки из васильков. При этом Надя утверждала, что с таким украшением нам не страшна Путанина, или Золотоволоска, которая живет в таких полях, и, если ей кто не понравится, того она может закружить, запутать, так что и не выйдешь.
Несколько раз мы делали привалы. Размещались обычно в тени деревьев на берегу какой-нибудь речки. Ели мамины припасы, пили ключевую воду, умывались, плескались, веселились. Так что дорога нас совершенно не утомляла.
Особенно запомнилась переправа через речку Миляш у старой водяной мельницы, которую называют Казенной.
Мельница давно не работала, но это загадочное деревянное сооружение стояло еще прочно, и жернова, и водяное колесо были на месте. Запруды не было, но вода все еще с шумом текла по дощатому желобу, бурлила в покрытой зелеными скользкими водорослями слани.
Сразу за сланью образовался большой темный омут, окруженный густым высоким ивняком.
Пройти мимо такого таинственного «замка» было бы, конечно, выше наших сил.
Входная деревянная дверь скрипела на старинных кованых пятниках. Многих половиц не хватало. При нашем появлении вспорхнула и устремилась куда-то под крышу шумная стая воробьев. В лучах солнца, пробивавшихся через дыры в кровле, закружилась золотистая пыль. Суетились вокруг своих глиняных гнезд, прилепленных повсюду, ласточки.
- Говорят, на этой мельнице нечисто, - заявила Надя, - и мельник здесь был страшный-престрашный. А в омуте по ночам русалки купаются и песни поют. Если им попадешься - защекотят и утопят.
- Кто такие русалки? — поинтересовался я.
- Это чудища водяные, - отвечала Злата, - хотя на вид это - красивые девушки с длинными волосами, только вместо ног у них рыбьи хвосты, покрытые чешуей. Они при луне купаются и путников в воду заманивают. Говорят, в этом омуте много людей утонуло.
Несмотря на такие разговоры, покинув мельницу, спутницы мои тут же сбросили с себя легкие цветастые платьица и с шумом и визгом бросились в прохладную воду омута. Видимо, им тоже очень хотелось быть красивыми и загадочными. Я, недолго думая, тут же поддался их чарам и тоже бросился в воду.
От Казенной мельницы до Кошелева рукой подать.
Мамин дом стоял рядом со знаменитым кошелевским угором, на берегу речки.
Территория вокруг дома и приусадебный участок давно уже задичали, покрылись сорняками. К крыльцу мы продирались через густые заросли лопухов, крапивы, паровицы и другой сорной растительности.
Дом от времени почернел и ссутулился, но стоял еще гордо, грозно, не дрогнув ни одним углом. Тесовая крыша покрылась зеленым мхом. Поражали размеры и толщина бревен, из которых дом был срублен. От земли до самой крыши - бревна в обхват. Дом состоял из двух изб, соединенных между собою простенком (так у нас называют узкую комнату между избами). Над ними возвышался тоже рубленный из бревен мезонин. В каждой избе по фасаду - три окна и по два окна в боковых стенах. В. простенке было одно широкое окно. У мезонина было тоже три окна, поменьше. Окна были забиты досками, за исключением двух боковых в правой, если смотреть на дом спереди, избе.
Невысокое крыльцо без крыши покосилось, ступеньки сгнили, многих из них не хватало. Тем не менее мы взошли на него без приключений и без труда открыли большой ржавый амбарный замок, на который была закрыта дверь в сени. На двери в избу замок был поменьше, он тоже без труда открылся.
Главным украшением большой квадратной избы была русская печь-пекарка, стоявшая челом к фасаду, края ее были отшлифованы до блеска и закруглены. В левом - красном углу пустовала божница. Под ней - массивный деревянный стол. Вдоль стен - широкие лавки. Над ними у потолка - поднебицы (полки). У входа налево - широкая деревянная кровать, заваленная каким-то хламом. Над входом - полати. С матицы посередине избы свисало массивное металлическое кольцо.
Привыкнув к полумраку, мы отправились осматривать весь дом. В другой избе печи не было. На мезонине, на просторных чердаках валялось много всякой домашней утвари: корзины, лукошки, пестери, вилы, грабли, топоры, лошадиная упряжь...
Все это было покрыто пылью, птичьим пометом и перьями. Здесъ гнездились воробьи и голуби.
От надворных построек остались одни сгнившие фундаменты. Вдоль всего дома тянулись дощатые сени с тремя чуланами и уборной. Доски местами были оторваны, в крыше из дранки видны были дыры. Из сеней крутая лестница с перилами вела на чердак.
 Таким образом, мамино задание было выполнено - родовое гнездо ее полностью обследовано, и, отдохнув, можно было отправляться в обратный путь.
Но после обеда мы решили осмотреть окрестности, о которых мама так любит вспоминать. Угор с его вековыми соснами, ягодами, грибами, зверями и птицами, речка Прудишная с песчаными плесами, окрестные поля, луга, болота - это был мир ее счастливого детства.
Гуляя по деревне, заходили к родственникам, которых к тому времени в Кошелеве было еще немало. Узнав, чьи мы дети, все встречали нас очень ласково. Угощали пирогами, топленым молоком, медом...
Солнце тем временем катилось к горизонту. Возвратившись в старый дом, решили мы в нем заночевать и идти домой завтра. Устроили какую-никакую постель и, усевшись за столом, при гаснущем свете вечерней зари вели длинные разговоры о прошедшем в этом доме житье-бытье. Злата, оказалось, хорошо знала историю маминой семьи, про наших бабушку и дедушку, про многочисленных маминых братьев и сестер, которых жизнь разметала по всей нашей необъятной стране. Дед погиб в 1941 году, а бабушка жила в то время с сыном и дочерьми в далеком Забайкалье.
Наше уединение нарушила посетительница. Узнав о том, что в старом доме объявились хозяева, к нам пожаловала с узелком гостинцев мамина тетя Маша. На самом деле она была Марфой Митрофановной, но мы ее звали Маша. Это была одинокая старая женщина, и жила она в городе Никольске, а в Кошелеве как раз в это время гостила у родни.
Мы знали, что она большая любительница и мастерица рассказывать разные истории, и были ей очень рады, тем более что в ее узелке оказалось много чего вкусненького.
Злата зажгла коптилку, и начался у нас вечер воспоминаний. Маша рассказывала о том, как жили здесь прежде, как работали, строили дома, играли свадьбы, ходили в солдаты, как одевались, обувались, развлекались...
Мы росли при новых советских порядках, во времена радио, кино, электричества, и поэтому рассказы ее нам были очень интересны.
Увлекшись, Маша особенно ярко и подробно останавливалась на событиях трагических или смешных, тех, которые оставили, видимо, в ее памяти наиболее яркий след.
- Отец наш, Митроша, ваш прадедко-то, жил богато. Земли у него было много. Держали целый двор скота: пять коров, три лошади, стадо овец, много свиней, кур, уток, гусей, пасека своя была, - рассказывала Маша. - Семья была большая, работящая, жили дружно. Особенно тятя любил своего старшего сына Семена, Сеньку, как мы его звали. Был он высок, крепок, белолиц, нрава веселого и доброго, мастер на все руки. И пришла ему пора в солдаты идти. А тогда в солдаты-то подолгу ходили. Стали готовить проводины. Тятя пива наварил на десять пудов. Назначили день, пригласили гостей.
Накануне Сеня засобирался на охоту, говорит, дичины какой-никакой к столу добуду, в последний раз вольным воздухом подышу.
А в деревне-то у нас у соседей был сын, ровесник Сене-то, Гришка. Да только все его звали Култыга. Вместо рук и ног у него от рождения были уродливые беспалые обрубки - культи. Так вот, он упросил Сеню взять его с собой на охоту. Несмотря на уродство, был он шустр и подвижен. Все куда-то бежит, чего-то тащит.
На охоте-то и случилась беда. Шли они с ружьями на изготовку. Култыга сзади. Как уж он свое ружье держал своей беспалой лапой, не знаю. Говорил потом, что за ветку зацепил. Одним словом, выстрелил случайно Сене в спину и убил его наповал.
Привезли, помню, Сеню нашего из лесу на телеге мертвого. Что тут дома было, не расскажешь всего. Тятя и мама постарели на глазах. С тех пор веселья-то в доме и не бывало. Да и война тут ведь скоро первая империалистическая началась. Хуже жить-то стали. Мужиков всех в солдаты погнали.
До приезда пристава хоронить покойника было нельзя. Вот и закопали Сеню прямо вот тут под окнами.
Дом этот был тогда еще недостроен. Не переехали еще из старого. Но мы с сестрой Марией, вашей будущей бабкой, да с Таней — невестой Сени-то, ночевали здесь. Улеглись, свет погасили, лежим, разговариваем. Вдруг слышим, у крыльца наша собака Ласка залаяла, весело так залаяла, заповизгивала, на мостках закрутилась. Сеня ее очень уж любил, всегда на охоту брал. И она его всегда вот так весело с гулянки встречала. Потом ступеньки скрипнули, шаги по мосту и вот кто-то за скобу дверную берется, перстни о металл звякнули. А перстни-то у нас только Сеня носил. Дверь была на крючок закрыта. Давай ломиться. Остановится, да потом снова. Того и гляди крючок слетит. И хоть бы слово сказал. Мы лежим - боимся пошевелиться. И молитвы все забыли. Только Таня все шептала: «Свят! Свят! Свят!...». А как светать стало, петухи запели, так все разом и затихло. Ни лая, ни шагов.
Страху натерпелись, еле солнышка дождались.
В тот день пристав-то как раз и приехал. Сеню выкопали, осмотрели, да как положено по-христиански и похоронили на погосте у вас в Теребаеве.
Маша рассказывала не спеша, подробно, эмоционально, вставала с места, жестикулировала, показывала что-то в окне.
Тем временем совсем стемнело. Коптилка едва освещала большую избу. С лавки я давно перебрался к девочкам на кровать и сидел там, поджав ноги. Да и девочки давно уже сидели молча, с широко открытыми глазами, боясь пошевелиться.
А Маша продолжала:
- Дедка вашего, Петра Семеновича, в деревне звали Майором, Майорко. Не помню уж, за что ему присвоили этот «чин». Может быть потому, что в солдатах он очень долго служил и любил рассказывать всякие военные истории. Не знаю. Отчаянный в молодости-то был, ничего не боялся. Грамотный он был, книг много читал, а это тогда было редкостью. Выписывал книги-то по почте. Выдумщик. Любил пошутить, разыграть. Иногда ему за это и доставалось.
Помню, собралась деревенская молодежь в сузем за черникой. И я пошла. Девять человек нас было: пять девочек да четыре парня. Ягод было много. Заполнили все свои корзины и короба. Да припозднились, и пришлось нам в лесу ночевать. Шалаш сделали, костер разожгли.
На этом месте Машин рассказ был прерван дикими воплями и топотом в сенях. Девочки взвизгнули и схватили Машу за руки. Я от страха не смог даже пошевелиться.
- Кошки проклятущие, - успокоила Маша, -все нежилые дома - это их территория.
Так вот,- сидим мы ночью в глухом лесу у костра, до дому далеко. Хоть и много нас, но все равно жутковато. Вдруг слышим странные звуки, как будто у какого-то зверя зубы клацают. Притихли, прислушиваемся. А стуки то в одном месте, то в другом, и все ближе и ближе... Перепугались мы не на шутку. Потом уж совсем близко. Не знаем, что и делать, куда и бежать.
Когда уж светать стало, выходит из лесу-то человек. Это Майорко оказался. Вот он-то нас всю ночь и пугал. Взял два камня и ходил постукивал. Чуть его парни не убили, когда об этом узнали.
Вдруг и у нас в темном пустом доме послышались какие-то стуки. Кто-то ходил по потолку. Маша замолчала. Стала прислушиваться. В доме кто-то был.
Только теперь, став взрослым, я по-настоящему оценил мужество этой женщины. Взяв коптилку, она одна пошла в сени, а оттуда полезла на чердак.
- Кто тут? - послышался ее голос. В ответ ни звука. Пошла дальше. И вдруг мы услышали ее громкий крик и проклятья в чей-то адрес. Потом грохот, блеяние и беготню.
Возвратившись, Маша уже с юмором рассказывала: «Захожу я на чердак, и вдруг навстречу морда рогатая бородатая. Думала, умру от страха, пока сообразила, что это коза».
После этого происшествия засобиралась Маша от нас уходить. Но тут девочки подняли такой крик, что ей пришлось остаться. Прилегла она сбоку на кровать, так, сгрудившись, мы и заснули,
На другой день проснулся я поздно. Яркие лучи солнца светили в боковые окна. Девочки готовили завтрак. Меня отправили на речку умываться. Выходя на улицу, я бегом преодолел полутемные сени. Все еще казалось, что в темных углах кто-то есть и следит за нами. Но яркое, праздничное утро, жужжание шмелей, гудение мух, щебет птиц, чистая прохладная вода быстро вернули мне бодрость духа и мужество. Позавтракав, мы закрыли дом на замок и двинулись в обратный путь.
Теперь Злата повела нас другой дорогой. Прямо в угор поднималась узкая прямая тропинка, которая привела нас вскоре к деревне Лёвкин Починок. Оказывается, как раз вот этой дорогой мама и бегала в детстве в школу. С вершины угора мы еще раз оглядели Кошелево. Сквозь узкую просеку в высоких соснах виден был и мамин дом.
 Красивые там места.