Колодец

Ночь. Виктор сидел на маленькой кухне в маленькой однокомнатной квартирке.
На столе стояла начатая бутылка дешевого вина, а единственная, тускло светящая лампочка порождала мысль о том, что лучше погасить этот убогий свет, чем сидеть при таком освещении. Однокомнатная тишина сильно давила на уши, а просыпающееся времени от времени громыхание старого холодильника не столько разрушало ее, сколько наоборот способствовало.
Единственное место, куда можно было направить взгляд, был темный двор за окном. Виктор в очередной раз посмотрел во застекольный мрак пустоты и опустил глаза. Боль одиночества поглощалась всеми органами чувств и уже давно пропитала весь организм. Одиночество.

Его жизнь потерпела фиаско, так и не начавшись. Вряд ли можно сказать, что Виктор так уж старался чего-то добиться. Да и вряд ли он занимался чем-либо с полной самоотдачей. И если совсем на чистоту, то вряд ли он вообще чего-то особо хотел.
Конечно, он мечтал, спорил с друзьями, убеждал любимую, хвастался бывшим одногрупникам. И конечно, он сам искренне верил в то, что хочет этого.
Виктор верил в себя и хотел, чтобы верили в него. А еще больше хотел, чтобы его замечали и ценили. Хотел именно этого потому, что так было легче верить в себя.
Хотел ли он так уж чего-то добиться?
Виктор хмыкнул и влил в себя очередную порцию красненькой.
Говоря по правде, он больше мечтал, чем хотел. Сначала он был средним учеником, который старается, чтобы его ставили в пример. Потом он был средним студентом и хотел, чтобы после диплома за него дрались банкиры. Потом аспирантом. Потом мужем, отцом, любовником, другом. Он все больше и больше нуждался в признании потому, что все меньше и меньше мог обманывать себя. Постепенно его критерии понижались и он все чаще говорил себе, что он не хуже других и есть гораздо худшие отцы, мужья, друзья. Воля, упорство, открытость, стремление – эти понятия все больше и больше превращались в интеллектуальное словоблудие. Получалось, что чем больше он старался быть, тем меньше он был. Чем больше он старался выглядеть, тем больнее было замечать то, что его оценивали совсем не так, как ему хотелось. Виктор все меньше БЫЛ и все больше старался быть.
С каждым днем он становился раздражительнее и обидчивее.
Первое время он пробовал доказывать, ругаться, обижаться, создавая комплекс вины у жены и друзей. Потом плюнул и просто переставал общаться с теми людьми, которые вызывали у него «боль». Друзей оставалось все меньше. Ему стали нравится случайные встречи с короткими романами. Это была та единственная отдушина, которая еще позволяла поддерживать свой статус в своих собственных глазах. Пользуясь своей начитанностью, Виктор умело создавал образ эрудированного и интересного человека.
Сейчас, сидя на маленькой кухоньке Виктор, конечно, понимал, что все это была игра, игра на публику, но тогда он искренне верил в ее реальность. Верил потому, что публикой был он сам. Верил потому, что являлся и актером и зрителем одновременно. Верил потому, что это был его театр.
Потом от него ушла жена. Виктор запретил себе серьезные отношения. Слишком страшно было каждый раз разочаровываться. Он не мог позволить себе разочаровываться в себе, поэтому приходилось разочаровываться в людях. Иногда он настолько заигрывался, что даже жалел их, искренне хотя спасти заблудшие души. Но слишком мало оставалось способов убедить себя в том, что виноваты другие. Слишком много повторов и одинаковых ситуаций. Слишком откровенно приходилось самого себя обманывать, что именно они не замечают всего того, что видит он. Именно они не понимают его. Именно люди, со всеми своими пороками, подлостью и глупостью делают его жизнь несносной. Вскоре он остался один. Конечно, Виктор общался с коллегами по работе, «держал» пару пятничных подружек, но по большому счету он остался один.
Потом умерла мать. Потом он заставил себя забыть «плохого» отца.
И вот сейчас он сидел за кухонным столом и впереди был тупик.
Хуже всего было даже не отсутствие друзей, семьи, любимой. Хуже всего было то, что теперь некому было доказывать, что он тоже человек. Что он не самый плохой человек.
Он уже смирился с тем, что он плохой сотрудник, муж, друг, любимый.. , но теперь.
Теперь Виктор сидел и ждал.. И он знал, что никто его не погладит по головке и не скажет - «Все будет хорошо. Я же знаю, что ты на самом деле добрый, нежный. Просто тебе не повезло». Никто.

Одиночество.
Виктор встал и выключил этот жуткий свет. Потом подумал и вытянул вилку холодильника.
Он сидел молча и курил.
Сигарета за сигаретой. Сигарета за сигаретой. Сигарета за сигаретой.
Только тихо тикали настенные часы. Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Он остался совсем один. Тик-так. Так-так. Так-так
Совсем один. Совсем один.

И только сверлящая мысль пожирала то, что от него осталось изнутри.
Мысль, которую Виктор всегда прятал.
Мысль, от которой Виктор всегда прятался.
«Кто нуждался в признании?»

А может это и не мысль вовсе, а кто-то внутри него?
Кто-то смертельно больной, умирающий, смердящий.
Кто-то, кто родился вместе с Виктором и сразу же начал разлагаться. Гниль, которая разрастаясь, пожирала новые уголки его души. Ведь он не был таким. Злоба росла вместе со страхом, страхом упасть в своих глазах. Этот страх заставлял озираться вокруг и подпитывал внутреннюю убогость. Страх создавал бастионы вокруг того, кто был изначально мертв. Стены росли, росли…Стены непроницаемости, замкнутости. Стены с бастионами агрессии, раздраженности, злобы, ненависти, гнева и обиды. Чем выше они росли, тем больше эта кричащая обертка нуждалась в признании со стороны. Чем больше она кричала, тем меньше его получала. Это приводило к тому, что она все больше и больше становилась противна самой себе. Ей приходилось прятаться самой от себя. Страх перерастал в ужас. Стены росли, росли и вот сейчас….

Покинутый, но не одинокий ….
Замурованный наедине с этой тварью….
Не чувствующий ничего, кроме ужаса, охватившего ее…
Оказавшийся в бесконечно глубоком и узком колодце наедине с НЕЙ…

Он посмотрел ей в глаза и увидел…