Глава 8. Простуда

Глава 8. Простуда.
" 4 февраля, 1847 год
Сегодня я проснулась оттого, что солнце своими тёплыми ладонями гладило моё лицо. Я открыла глаза и увидела, как солнечный лучик, дрожа, пополз по стене. Скользнув по тёмному циферблату настенных часов, он пробежался вверх по обоям и застыл на карнизе, погрузив лепную виноградную лозу в круг искрящегося света. Душа моя, полная блаженства и тихой радости, парила где-то рядом.
Неделя, прошедшая со времени последней записи в дневнике, переменила многое. За эту неделю я обрела верного друга, любящую сестру, человека, которому доверяла.
То, что произошло со мной и Винсентой в канун маскарада, иначе как чудом назвать было нельзя. Это было словно благословение свыше, ответ на наши молитвы, счастливый знак, перечеркнувший былое одиночество.
Я чувствовала, как в моём сердце расцветает чудесный цветок, согревая и наполняя его светом. Холодное и одинокое, оно окрашивало мою жизнь в мрачные тона, но это было раньше, теперь же, обретя союзника, оно оттаяло и возродило меня к новой жизни - полной радости и откровений.
Ошибочно полагая, что некоторым людям красота заменяет иные добродетели, я отказала кузине в доверии, посчитав её избалованной и претенциозной, лишённой собственных убеждений и не способной на искренние чувства.
На самом же деле, надменность и холодность Винсенты были не что иное, как лицедейство, дымка, скрывающая её истинные порывы. За пять долгих месяцев, проведённых под одной крышей, я так и не поняла этого, не сумела заглянуть по маску, а ведь под ней скрывалось сокровище. Только теперь, спустя полгода после приезда Винсенты, я стала понимать это, только теперь преграда, стоявшая на пути к нашей дружбе, наконец рухнула, оставив под обломками былые недоверие и предвзятость.
Мы носим маски, снимая их перед сном, но это не приносит нам радости. Мы прячем свои истинные чувства, скрываем их от самых близких нам людей, но как знать, быть может, будучи разделёнными, они бы так не терзали, не мучили нас.
Отныне моя душа не противилась более сближению с кузиной. После нянюшки и Лиззи она стала самым дорогим в моей жизни человеком. Ей я доверила многие из своих тайн, поверила свои страхи быть не принятой обществом. Винсента не посмеялась ни одному моему страху. До конца не понимая меня, она тем не менее, дарила мне своё сочувствие и дружбу. Та плотина, которая стояла на пути к нашей дружбе, рухнула, открыв для неё новые просторы.
Это было так ново для нас. Винсента приходила вечером, чтобы пожелать спокойной ночи, а я будила её по утрам, и мы подолгу беседовали на разные темы, интересные нам. И было приятно снова, как в детстве, быть самой собой, а не казаться кем-то другим, чужим и незнакомым. Приступы веселья и жизнелюбия, так раздражавшие меня в Винсенте вначале, ныне озаряли моё лицо радостной улыбкой. Теперь Винсента часто говорила о том, что она безмерно счастлива, что не уехала из замка, потому что именно здесь она обрела подругу и сестру в одном лице, которых у неё никогда не было и о которых она так долго мечтала".
И ещё одна перемена произошла за последнюю неделю - я перестала считать себя никчемной дурнушкой. Не то, чтобы я забыла о своей внешности, но я перестала заострять на ней своё внимание и постоянно соотносить наши с Винсентой обличья. И эта перемена меня несказанно обрадовала, поскольку мне, наконец, удалось преодолеть в себе это стыдное чувство - зависть, обезображивающую всякого человека, подвластного ей. Я училась принимать себя такой, какая есть, я себя изучала. И то, что я видела в зеркале, не пугало меня. Надо сказать, что в целом, я не находила у себя ужасающих изъянов. Конечно, я не была красавицей, но и чудовищем я также не была. И если раньше Винсента виделась мне чудесной феей из волшебного мира, юной Гебой, а себе я представлялась злой Кассандрой, существом, которое не способно вызвать тёплых чувств, то теперь мои представления о себе стали более щадящими, однако я по-прежнему гнала все мечты и иллюзии прочь из своего сердца.

"5 февраля, 1847 год, раннее утро
Что-то испугало меня, я проснулась и лежала в постели, пытаясь понять, во сне мне это привиделось или произошло наяву. Я отчётливо помнила свой сон, он был ясен и приветлив. Я носилась по цветистым лугам, а затем, подобно ласточке, взмывала ввысь и пролетала над старым нашим прудом, затянутым ряской и над парком, который вопреки всем земным законам и законам природы, переливался самыми яркими, самыми немыслимыми красками. Казалось, этот сон звал меня куда-то, нечто подобное я испытывала, внимая музыке Бетховена, она пьянила меня, будоражила моё воображение. Что же испугало меня? Я не находила ответа на этот вопрос.
Мне не хватало воздуха, и, вспомнив о своей незаслуженно забытой традиции гулять перед сном, я, надев домашнее платье и накинув шаль, спустилась по боковой лестнице и вышла на террасу. Я не рассчитывала задержаться там надолго и поэтому оделась легко. Однако, охваченная каким-то нервным возбуждением, я не чувствовала холода.
Я вдыхала морозный воздух, подставляя порывам резкого ветра свои разгорячённые щёки. Какое-то необъяснимое предчувствие сводило меня с ума. Передо мной лежали сотни дорог, и какую из них мне предстояло выбрать, я не знала. Моя душа томилась в смятении, мысли были спутанны.
Яркая полная луна с безразличием взирала на меня с высоты небес. На парковых тропинках серебрился тонкий слой снега, а мне казалось, это само небо бросилось мне под ноги и рассыпалось звёздами. И эти звёзды несказанно влекли меня к себе.
Только на расстоянии полумили от дома я почувствовала, как сильно замёрзла. К тому же ледяная изморозь затушила пламя свечи, и стало совсем темно, лишь далёкая луна слабо освещала долину. Её пугливая тень то мелькала на дороге, то снова скрывалась за тучами.
Огни замка слабо мерцали вдали. Вокруг меня царила величественная тишина, которую не могли нарушить ни ветер, скользивший меж голых ветвей, ни белая позёмка, стелившаяся вдоль дороги, ни звук шагов запоздалого путника. Чтобы подбодрить себя, я стала повторять сложенные мною когда-то строки:
"Они приходят по ночам,
Когда весь мир уснул,
И, пробежавшись по лугам,
Зефир огонь задул.

Они не видимы для глаз,
Их лик подобен сну…"
Я не успела дошептать стих до конца, как неподалёку раздался треск и тихое бурчание. Свеча выпала из моих рук и укатилась в сугроб, а я, подобрав юбки и не разбирая дороги, кинулась к замку.
Утомлённый заботами и окрылённый предпраздничной суетой, спал дом, дремали кони в конюшне, назавтра им предстоял нелёгкий путь. Лишь фонари, подвешенные к ветвям деревьев вдоль подъездной аллеи, роняли свой слабый свет на голубоватую от снега дорогу, но и они, похоже, задремали, сонно мигая и постепенно гаснув.
Только мне не спалось в эту лунную ночь. Напряжение последних дней и торопливые приготовления к предстоящим торжествам лишили меня сил, но и отняли сон".
…Солнечное, не по-зимнему яркое утро Мариам встретила на ногах, ибо после пережитого ночью ужаса, а также благодаря теснившимся в её усталом мозгу мыслям, она так и не смогла уснуть. Бессонная ночь наложила свой отпечаток на внешность молодой девушки: её заострённое личико немного осунулось, под серыми ясными глазами пролегли лёгкие тени, волосы, ещё не побывавшие в руках опытной камеристки, растрепались.
Едва маленькая стрелка каминных часов остановилась на цифре восемь, а большая приблизилась к двенадцати, как Мариам вскочила с кровати и, нервно теребя в руках носовой платок, подошла к окну. Вид залитой солнцем снеговой долины несколько успокоил девушку, её широко распахнутые глаза по привычке задержались на силуэте старого дуба, темневшего вдали. Умиротворённая тишиной и покоем раннего утра, Мариам выскользнула из комнаты, решив навестить кузину и рассеять свои ночные страхи общением с подругой.
Пройдя по тёмному коридору, Мариам остановилась возле двери, ведущей в комнату Винсенты.