Глава 7. Письмо Лиззи

Глава 7. Письмо Лиззи.
 Беспечней вешнего луча
 Была я до тех пор,
 Пока не встретила ткача -
 Красавца парня с гор.
 Р. Бернс
 Песня "Любовь ткача"

Утро застало Мариам сидящей в её любимом кресле, голова её и руки покоились на поверхности открытой дверцы секретера, к которому было придвинуто кресло. Вероятно, сон, приковавший Мариам к креслу, не был спокойным, и на протяжении ночи она пыталась освободиться от его пут, об этом, в частности, говорило письмо, соскользнувшее с секретера, однако несмотря на неудобную позу и каменные плиты, холодившие ноги, сон так и не был прерван, и даже серый рассвет, пришедший на смену ночной мгле, не разбудил спящую.
За окном пробуждался новый день, похожий на многие другие. По-прежнему, дом был отрезан от всего мира толщами голубоватого снега, по-прежнему у подножия холма, приютившего особняк, расстилались голые сады, а за садами высились редкие холмы. Их очертания сегодня были чуть более расплывчаты, нежели обычно, когда они дремали, окружённые призрачной дымкой или затягивались тенью проплывавших облаков. На вершине одного из них всё так же вздыхала дубрава, всполошенная стремительным, по-весеннему свежим ветерком. И казалось почти неправдоподобным, что у их подножия зимовали нежные крокусы и пёстрые маргаритки, так неповторимо преображавшие окрестные пейзажи по весне.
Это был обычный день, один из многих, и видимо поэтому Мариам не спешила просыпаться. Большую часть ночи она провела без сна, перечитывая и переосмысливая содержимое письма, а также события, происшедшие за день. Постепенно исчезло ощущение реальности, образы и события смешались и утомлённая, она склонила голову, перенесясь в царство грёз.
Когда Мариам открыла глаза, было около восьми часов, её разбудил звук захлопнувшейся двери. Ежедневно, утром и вечером, служанка приносила в кувшине воду для умывания, и её утренние визиты нередко будили Мариам. Спустя две четверти часа служанка возвращалась и помогала ей одеться и уложить волосы. Правила дома Рембруков предписывали всем домочадцам спускаться к завтраку не позднее девяти часов.
Несмотря на неудобную позу, Мариам чувствовала себя отдохнувшей и бодрой. Прохладная вода из глиняного кувшина прогнала остатки сна. До прихода служанки оставалось чуть более двадцати минут, и Мариам решила посвятить их записям в дневнике. Подобрав с полу письмо Лиззи, она ещё раз пробежала глазами по ровным строчкам и открыла дневник.
 "29 января, 1847 год.

Письмо Лиззи меня и взволновало, и тронуло одновременно, ибо было проникнуто истинной добротой и дружеским участием. Давно я так не отдыхала душой, но и давно я так не тревожилась за свою подругу. Будучи по натуре девушкой искренней и наивной, Лиззи всегда свято верила, что в мире нет места людям злым и недобрым. В каждом человеке она подмечала только прекрасные черты, не видя изъянов. Я долго спорила с ней, доказывая очевидное, но была вынуждена отступиться, осознав тщету своих попыток переменить её мнение. Поэтому я не без некоторого беспокойства стала читать её послание.
В начале письма, после сердечных приветствий и сожалений о долгой разлуке, Лиззи описывала дом тёти, Миссис Браун, в котором гостила, пока жила в Лондоне. Тётя жила небогато, все её сбережения съедали расходы на содержание пяти сорванцов, старшему из которых не исполнилось и двенадцати. Муж миссис Браун работал клерком в небольшой конторе на окраине Лондона, и целыми днями она была предоставлена самой себе, лишь изредка её навещали приятельницы, в равной с ней степени обременённые заботами о доме и семье. Таким образом, в лице Лиззи тётя, изголодавшаяся по обществу и уставшая от забот, хотя и ненадолго, обрела помощницу по хозяйству, а также благодарную слушательницу.
Затем в письме следовали описания красот Лондона, виденных Лиззи. Гайд-парк, пруды Серпентайн, живописные берега Темзы - образы, знакомые мне с детства по рассказам мисс Гринпул, в очередной раз всколыхнули моё воображение, но и только. Больше всего Лиззи поразила Трафальгарская площадь с её бронзовыми львами и обилие экипажей.
"Помните ли вы, мисс Мариам," - писала она: "как будучи детьми мы любили выходить на дорогу и наблюдать за экипажами, спешившими в Л*? В Лондоне экипажи такие красивые и их так много, что и счесть нельзя. Манчестер после Лондона выглядит маленьким пыльным городком, лишённым всяческого блеска. Здесь нет того величия и роскоши особняков, которые я увидела в Лондоне. И я рада этому.
Манчестер - город рабочих и фабрикантов. Здесь живут простые люди, живут неприхотливо, небогато. И несмотря на то, что я здесь меньше месяца, я чувствую, что город принял меня, а мне большего и не надо".
Однако самые волнующие события заключались во второй части письма, где Лиззи повествовала о её теперешней жизни в Манчестере и о её новых знакомых.
"Я ехала, дрожа от страха оказаться без денег и связей в чужом и незнакомом городе. Судьба проявила ко мне истинное милосердие, послав в лице одной из спутниц владелицу шляпного салона. Узнав, что мне негде остановиться, а запасов моего кошелька хватит лишь на одну неделю, она предложила пойти в услужение к ней в магазин.
Моя добрая мисс Мариам, если б вы знали, как мне пригодились наши вечерние занятия. Моя нынешняя хозяйка, миссис Бэнкс, была удивлена моей начитанностью, обычно не свойственной девушке моего сословия. Китс оказался любимым её поэтом, и когда я по памяти прочла ей отрывок из моего любимого стихотворения:
 Тому, кто в городе был заточён,
 Такая радость - видеть над собою
 Открытый лик небес и на покое
 Дышать молитвой, тихой, точно сон,
она, по её словам, была окончательно сражена. Господи, и бывают же на свете такие добрые люди! Найдя столь чудесным образом источник для пропитания, я хотела было поискать жильё по соседству с магазином, но миссис Бэнкс меня отговорила и предложила занять одну из комнат в её особняке за умеренную плату. Комната очень скромная, но в ней есть всё самое необходимое, и самое главное - теперь мне есть где укрыться от дождя и непогоды".
Итак, жизнь моей подруги постепенно налаживалась. Она жила и работала среди хороших людей. К тому же, судя по тому, что она писала, обрела верного рыцаря и защитника в лице некого Роберта Уайта - рабочего с местной фабрики, наделённого Лиззи всеми романтическими чертами. Этот Роберт Уайт спас мою подругу от компании подгулявших лавочников, и тем завоевал её доверчивое сердце. Лиззи писала о нём с не меньшим, а пожалуй и с большим восхищением, чем о миссис Бэнкс: "Он чудесный человек - сильный, мужественный, а если бы ты слышала, с каким негодованием он говорил о тяжёлых условиях труда на фабрике, где он работает".
Кажется, мою добрую подругу посетила любовь - чувство, о котором мы подолгу беседовали осенними вечерами, чувство, которое, как я считала, недоступно мне. Что меня ждёт впереди? Каждый раз, когда я прислушивалась к своим ощущениям, пытаясь предугадать будущее, я не чувствовала ничего, кроме неуверенности и страха. Однако эта неопределённость также давала мне силы надеяться на что-то более радостное и светлое, нежели жизнь с нелюбимым человеком, к которому не питаешь ни чувств, ни симпатии. И даже если ничего, кроме страданий, не ожидает меня в будущем, я не могу отказать себе в живительной надежде на лучшие времена. Поэтому, несмотря ни на что, я не хотела бы подобно Трисмегисту заглядывать в будущее - пусть будет то, что будет, и случится то, что случится. А я по-прежнему буду жить надеждами и верой.
Теперь я должна прерваться - я слышу шаги горничной".
 
 "Тот же день. Вечер.
Случай, происшедший с Лиззи и повлёкший за собой возникновение обоюдной симпатии, казался мне просто невероятным. Мне трудно было представить, что обычный земной мужчина может пробудить во мне какие-либо чувства. До сих пор мужское общество было мне чуждо, и те редкие гости, которые посещали нас, не могли возмутить моё воображение и заставить сердце нарушить свой размеренный ход. И мне уже начинало казаться, что любовь - это некий анахронизм, пережиток средневековья, удел мечтательных особ, не имеющий ко мне никакого отношения.
И всё же, если бы любовь существовала на этом свете, то для меня она означала бы самопожертвование, некий абсолют, когда взгляды красноречивее самых изысканных признаний и клятв, когда любые слова беспомощны описать наши чувства. Человек, полюбив однажды - любит навсегда, всю свою жизнь он предан своему избраннику. Другой любви я не принимаю.
Однако, к сожалению, не все люди разделяли мои убеждения. И потому, кроме радости за подругу и ощущения сбывшейся мечты, я также испытывала тревогу за её будущее. Мне не хотелось думать о дурном, предполагая ужасные развязки, я надеялась, что Лиззи достанет осторожности и здравости не делать поспешных суждений относительно едва знакомых людей. А я вскорости напишу ей о том, с какой опаской следует подходить к новым знакомствам и как мало следует доверять незнакомым мужчинам.
При упоминании о доверии, мне невольно вспоминалась вчерашняя исповедь Винсенты. Какое же чувство на самом деле связывало кузину и молодого маркиза, если достаточно было малейшего препятствия, чтобы оно раскололось на части?
Было ли со стороны маркиза это увлечение очередным капризом избалованного сластолюбца, не привыкшего отвечать за свои поступки? Не потому ли он так скоро бежал из Венеции, едва обозначились первые признаки неудачи. И что стояло за его вопиющим легкомыслием, когда, пренебрегая правилами хорошего тона, осторожностью, наконец, рискуя репутацией Винсенты, он привёл её в свой дом? Неужели он не понимал, что поступает дурно, непростительно, обходится с моей кузиной, как с кокоткой. При мысли об этом всё во мне закипало от негодования.
Нет, определённо, эта история слишком сложна и запутанна для меня. К тому же, мне известны далеко не все детали венецианской драмы. Однако в том, что во всей этой истории жертвой была Винсента, я не сомневалась. Я подозревала, что сожаления по поводу богатств маркиза - не более, чем вуаль, под которой скрывались разбитые надежды и порушенная вера в любимого человека. Боль от предательства не исчезает бесследно, согласно нашему желанию. Ничто, ни новые поклонники, ни оглушительный успех в обществе, не спасает от грустных воспоминаний и не дарит нам забвения.
Теперь, наконец, мне стало понятным, почему Винсента каждый раз с таким непонятным мне воодушевлением заводила разговор о своих увлечениях - она просто пыталась доказать себе и окружающим, что избавилась от этой мучительной привязанности, любовного недуга, преследующего её на протяжении последних двух лет.
Бедная кузина, она по-прежнему любила своего маркиза, причинившего ей столько страданий, растоптавшего её девичьи мечты о счастье, унизившего её чувства. Она любила его тайно, пытаясь забыть или хотя бы возненавидеть, чтобы не мучиться так сильно. Она, может быть, и в Йоркшир приехала только лишь потому, что надеялась встретить его на одном из светских раутов, ведь он сам ей рассказал, что владеет небольшим поместьем на северо-востоке Йоркшира. И я желаю ей встретить этого обманщика, но лишь тогда, когда сердце её освободится от болезни и наполнится новым чувством - исцеляющим, чистым и, конечно же, взаимным.
А пока я считаю своим долгом исправить ошибку, допущенную накануне. Вчера я была неправа и поступила дурно, не разглядев истинной любви и усомнившись в чувствах сестры. Отныне я не стану более судить предвзято, тем более о людях, которые добры ко мне, если не хочу в конце-концов остаться одна.
Я не без некоторого волнения постучала в дверь. Ответом мне была тишина. Однако я знала, что Винсента в комнате - из-под её двери пробивалась тонкая полоса света. Терзаемая сомнениями в правильности своего решения, я постучала вновь. Услышав приглашение войти, на которое уже не рассчитывала, я отворила дверь и шагнула в комнату. Винсента сидела возле трельяжа, распущенные волосы чёрным облаком закрывали её плечи. Увидев меня, она не выказала ни радости, ни неудовольствия и продолжала расчёсывать свои роскошные волосы, задумчиво перебирая их прядь за прядью, локон за локоном.
Я растерялась. Никогда мне не доводилось видеть свою кузину столь рассеянной и неприветливой. Обычно она была рада моим приходам, но сегодня её точно подменили. Быть может, она уже пожалела о том, что накануне открылась мне. Однако я прогнала прочь эти мысли и, глубоко вздохнув, произнесла вслух то, о чём думала на протяжении сегодняшнего дня и писала в дневнике. Я сказала, что понимаю и разделяю её чувства, восхищаюсь её стойкостью и самообладанием и горжусь тем, что она моя сестра.
Винсента молчала. Она положила гребень на колени и теперь сидела недвижно, глядя куда-то мимо меня отрешённым взглядом.
Поняв, что дальнейшее моё присутствие неуместно, я, пожелав кузине спокойной ночи, направилась к двери. Уже взявшись за ручку, я совершенно отчётливо услышала ответ кузины, разом перечеркнувший все мои предыдущие сомнения: Винсента благодарила меня. Её слова вызвали слёзы на моих глазах, мне было и радостно, и горько одновременно: радостно - оттого, что я ошибалась, думая, будто сердце у Винсенты каменное, а горько - оттого, что моё заблуждение длилось слишком долго".