Глава 5. Поездка в Л

Глава 5. Поездка в Л*
"19 января 1847 года
Мы выехали затемно. Дорогу освещали прикреплённые к ветвям деревьев неяркие фонарики, зажжённые слугами. Луна ещё не покинула небосвод. Её бледный диск ещё белел над головою в окружении таких же бледных утренних звёзд, однако горизонт уже осветили первые лучи воспрявшего ото сна солнца.
Вьюжило, дороги были занесены мягким снежком; карета, вместившая в себя четырёх путников и маленькую болонку - любимицу миссис Уилкс, неспешно катила, оставляя далеко позади себя покрытые тенью стены замка. Ночной туман всё ещё кружился в воздухе, когда мы миновали подъездную аллею, проехали главные ворота и выехали за пределы имения. Дорога шла под гору и, прежде чем поместье скрылось за холмом, который мы огибали, я обернулась и в последний раз взглянула на замок, ощутив при этом неодолимое желание вернуться.
Сначала, взбодрённые морозным воздухом, мы с Винсентой оживлённо обсуждали наши будущие наряды, пытаясь представить себе, как они выглядят, в то время как миссис Уилкс и моя мать, сидевшие против нас, обменивались короткими фразами, смысла которых мы не могли уловить. Однако вскоре, когда воздух в карете немного согрелся, мы почувствовали, как приятное тепло разливается по телу, и ощутили желание откинуться на подушки и молчать как можно дольше. Обсуждать покрой и превосходство той или иной материи не имело смысла, поскольку из-за непогоды мы выехали на полторы недели позже запланированного, и у нас не оставалось иного выхода, кроме как приобрести уже готовые платья. Поэтому, выслушав несколько поучений со стороны миссис Уилкс относительно того, что бархат к лицу женщине зрелой, а молодую девушку более всего украсит лёгкий шёлк или муслин, мы замолчали и до конца путешествия не проронили ни единого слова.
За неимением лучшего занятия я, кутаясь в шаль, наблюдала за тем, как сменялись за окном пейзажи, и думала, насколько мы разнимся с Винсентой. Мы точно вода и огонь, лёд и пламень, лёгкий бриз и бушующий ураган. С самого начала мы находились в неравном положении: Винсента до приезда в замок вела жизнь светскую и преуспела в тех вопросах, которые обычно обсуждаются в кругу молодых особ, когда рядом нет их папенек и маменек. Всем иным жизненным радостям она предпочитала пышные празднества, шумные компании и поклонение, я же любила вдумчивое существование, неторопливую размеренную жизнь.
Несмотря на то, что внутри меня всегда жила неудержимая тяга к приключениям, с недавних пор моим самым заветным желанием стало отыскать заброшенный уголок, где ещё не была сметена паутина прошлых лет. Я хотела бы жить тихо, уединённо, вдали от всего мира и изучать жизнь и человеческие характеры по литературным источникам. Любимые книги и мечты были бы моими единственными друзьями. Эти буколические грёзы теперь спасали меня от приступов меланхолии.
Стремление Винсенты как можно скорее и выгоднее выйти замуж, наш недавний разговор с ней, только подбросили сухих веток в уже пылавший костёр сомнений и укрепили меня в моей мечте. Я ужасно боялась своего будущего и не желала терять своей свободы в угоду честолюбивым намерениям моей матери.
Возможно, от безрадостных мыслей меня смогло бы отвлечь общество дорогих мне людей, но так случилось, что за последний год я растеряла всех своих немногочисленных друзей, а что до знакомых семьи - в последние два года мы почти ни с кем не общались, к нам редко приезжали гости, и если бы не моя подруга Элизабет, дочь нашего садовника, я бы, наверное, была обречена на муки одиночества. Однако и она недавно покинула меня, отправившись на заработки в Манчестер, и теперь я с нетерпением ждала её писем. Одно я получила, в нём она сообщала, что благополучно добралась до Лондона, где жила её тётка, далее её путь лежал на северо-запад.
Винсента, прибывшая в замок спустя какое-то время после отъезда Лиззи, отчасти заменила мне её общество, однако то, что я могла доверить лишь близкой подруге, я не могла доверить ей.
Лиззи отнюдь не была блестяще образованной. То, что она знала или умела, она почерпнула из книг замковой библиотеки, куда я часто звала её с собой, или переняла у своего отца. Помню, как холодными осенними вечерами, мы увлечённо следили за развитием сюжета, сидя за одним столом и склонившись над книгой, точно родные сёстры.
Однако слугам, как и их детям, не были даны такие же права, как мне. Именно поэтому Элизабет и уехала, покинув своего отца, дом и меня, своего единственного друга в этом доме, смягчив горечь от расставания обещанием присылать время от времени весточку о себе.
Как видите, моих друзей можно было перечесть по пальцам: моя добрая Лиззи, нянюшка, кузина Винсента и старая миссис Моррис, жившая неподалёку от нас в старом коттедже.
Миссис Моррис, милая бесхитростная старушка, жила от нас милях в шести. Я довольно часто навещала её, и она всегда встречала меня с удивительным радушием, а когда приехала Винсента, мы вместе совершили прогулку в коляске до дома миссис Моррис. Та угощала нас северными хлебцами - тонкими лепёшками, которые пекут у нас в Йоркшире, и рассказывала о своей жизни и о племяннике, который, по её словам, имел разнообразные таланты, компенсировавшие его происхождение - он был незаконнорожденным дитя её бедной сестры Марты и богатого фабриканта.
Мистер Моррис, муж моей знакомой, был помощником управляющего на одной из прядильных фабрик в Манчестере и оставил жене после своей смерти небольшое состояние, на деньги из которого она приобрела и содержала старый коттедж и прилегавший к нему садик.
Окна первого этажа коттеджа были затенены вьющимися растениями; облокотившись на зелёные ставни, цвела жимолость, а сквозь трещины каменного крыльца пробивалась упрямая трава.
Летом на террасе стояли лёгкие стулья с ажурными гнутыми спинками, мраморный дог в ошейнике из потемневшей бронзы устремлял свой взор вглубь небольшого парка; весной на подоконниках в глиняных горшочках цвели крокусы. На лужайке перед домом росли маргаритки, кудрявилась пёстрая эшшольция. Обстановка и внутреннее убранство дома поражали своей простотой и непритязательностью, характеризуя свою хозяйку как человека рачительного, бережливого и разумного.
Мне всегда доставляло удовольствие слушать рассказы миссис Моррис или просто смотреть на её изборождённое морщинами, но такое прекрасное лицо; от неё, казалось, исходили доброта и мудрость. На своём веку она повидала всякое, вынесла много невзгод и лишений, однако никогда я не слышала от неё ни единой жалобы.
Свою дружескую привязанность к женщине, много меня старше, я могу объяснить только тем, что добрая миссис Моррис, сама того не подозревая, отчасти заменила мне мою любимую нянюшку, которую за ненадобностью уволили мои родители, посчитав необоснованными расходы на содержание состарившейся прислуги.
…Очнувшись от размышлений, я выглянула в окно. Вдоль дороги, по которой мы ехали, тянулись заросли вереска. Я люблю вересковые пустоши. В зависимости от времени года вереск окрашивает окрестности в разные цвета, придавая ландшафту разнообразный окрас: бурый - зимой, весной и ранним летом - изумрудный, в августе и до первых морозов - багряный.
Изредка среди вересковых полей попадались одиноко стоявшие деревья. Поражённые летаргией, они широко простирали свои голые ветви, точно просили снисхождения у злого ветра, живущего меж бугристых холмов. Вскоре деревья стали образовывать группы, и мы въехали в небольшую рощицу. Дорога была узкая, а кусты шиповника и молодого орешника росли почти вплотную к ней, и порой их ветви хлестали по стёклам экипажа, пугая седоков. Мы ехали медленно, и я могла видеть, как алели меж ветвей ягоды боярышника, подобно пурпурным брызгам в серебряной росе.
Но вот роща осталась позади, и невдалеке я увидела небольшое селение. Я видела, как в бледное небо поднимался дым из покрытых копотью дымовых труб, видела, как, освещая окна, горела в глубине дома, мимо которого мы проезжали, яркая лучина, и думала, как уютно, должно быть, сейчас дома, в замке, в час, когда этот угрюмый исполин, прибежище моих страхов и надежд, празднует зарождение нового дня. Я представляла, как весёлый дымок, отделяясь от островерхих шпилей, устремляется в бледное рассветное небо, а выхоложенные за ночь комнаты вновь наполняет тёплый воздух из жарко натопленных каминов, и ощущала всю правоту старой пословицы: "Куда бы ни шёл ты тропою своей, родные стены - навечно милей".
Я умилялась, глядя на колючую изгородь из подрезанных кустов акации вдоль ограды, однако моё оцепенение было прервано лаем дворовых собак, почуявших перестук колёс. Одна лохматая морда протиснулась в лаз меж неплотно пригнанных досок и провожала нас тоскливым воем. Нам предстояло миновать ещё несколько таких же селений, и конец пути.
По небу проносились, погоняемые ветром, снеговые тучки. По обе стороны дороги лежали, полные неги, холмы и равнины; тёмный пруд замер в ожидании очередных заморозков; небольшая речушка, одетая в снеговую броню, неторопливо струила свои студёные воды по извилистому руслу. Ещё совсем немного, и она выйдет из берегов и оросит прибрежные земли живительной влагой, и деревенские женщины из окрестных селений придут полоскать бельё в её водах.
Казалось, всё вокруг было подёрнуто печалью: и эта речка, и нежная ива, одетая в жемчуг, понуро стоявшая у самой кромки льда, точно покинутая у алтаря невеста, и величавые дубы, широко распростёршие могучие ветви, на которых ещё дрожали последние листья. Серый рассвет, разогнавший ночную мглу, делал грустную иву ещё более одинокой, а дубы - ещё более жалкими и потерянными.
Мысли о том, что я - чужая на этом празднике жизни, не давали мне покоя. В невесёлых раздумьях я не заметила, как зимние пейзажи за окном сменили виды провинциального городка. Очнулась я лишь от толчка остановившейся кареты и крика кучера "Приехали, леди".
Мы вышли из кареты и, пока моя мать и её сестра спорили, какой из магазинов следует посетить первым: салон готового платья мадам Прево на Сентрал-стрит, шляпницу миссис ОўДоннел или магазин ювелирных изделий мосье Грегуара, я рассматривала грязь на своих ботинках и предавалась всё тем же мыслям, давая развиться самой нелепой идее.
Окрестные виды меня не интересовали, для меня все провинциальные городки были на одно лицо: узкие, немытые улочки с грязноватыми лавчонками, притулившимися у стен домов, в которых в тёплое время года торговали провизией и недорогими безделушками, и вместе с тем - расположенные неподалёку роскошные салоны с золочёными вывесками, ярко контрастирующие с обликом города.
Погружённая в размышления, я совсем не следила за дорогой. Помню, мы шли вдоль какого-то длинного здания с множеством вывесок и витрин, входили в низкую арку и снова шли через довольно грязный и узкий двор к отдельно стоявшему особняку с высоким крыльцом и красивой вывеской, сообщавшей о том, что за изящно подбитой дубовой дверью располагался салон мадам Прево, модистки и портнихи.
На прилавке, выполненном под золото, лежали отрезы всевозможных расцветок и фактур. Тканей было так много, что глаза разбегались: "пекины фонтанж" - разноцветные букеты на жемчужном, голубом и изумрудном фонах, органди, муслины, шелка и королевский бархат. Были здесь и шёлковые шали, а также шали из тафты и кашемира - они лежали на соседнем прилавке. А чуть поодаль, на деревянных подставках, были размещены уже готовые платья, поражавшие многоцветием и удачным кроем; я невольно залюбовалась ими, и в нерешительности переходила от одного платья к другому, не будучи в силах остановить свой выбор на чём-нибудь конкретном.
Наконец я выбрала одно: жемчужное с бледно-розовыми цветами, с кружевным воротничком и слегка заниженной талией. Его нежная расцветка будила во мне какие-то странные чувства; я не понимала что это было: воспоминания или смутные надежды, ещё гнездившиеся в моём сердце и время от времени накатывавшие на меня. Господи, почему я до сих пор не смогла от них избавиться! Что же мне делать, как мне освободиться от гнета бесполезных ожиданий, от иллюзий, изнуряющих меня своей несбыточностью.
В то время, как моя мать договаривалась о цене, а миссис Уилкс восхищённо взирала на многоцветное великолепие, молодые помощницы учинили нам с Винсентой осмотр с пристрастием. И хотя я всё ещё была поглощена собственными мыслями, мне было немного не по себе под их пристальными взглядами. Ещё большее смущение я испытала, когда девицы принялись обсуждать достоинства наших фигур, даже не потрудившись понизить голос. Из их слов выходило, что Винсента сложена как богиня, я же худа и бледна, точно привидение. Затем они оставили меня в покое, и с удвоенным рвением принялись выискивать хоть какой-нибудь изъян во внешности Винсенты, однако единственное, что удалось им отыскать - это её чуть удлинённый нос, который, впрочем, делал её внешность ещё более изысканной.
Нет слов, как обидно мне было выслушивать нападки на мою внешность со стороны простых портних - по существу, наёмной силы, призванной угождать своим клиенткам, к числу которых относилась и я. Едва выдержав примерку, я выбежала на улицу и, прислонившись к холодной стене особняка и вцепившись в перила так сильно, что посинели пальцы, тщетно спрашивала у морозного серого дня, настанет ли конец моим мучениям. В детстве я очень любила сказку о гадком утёнке, очень его жалела и плакала от радости, когда он, наконец, превращался в прекрасного лебедя, но стану ли я этим прекрасным лебедем? День был нем, ветер безмолвствовал, а хлопья снега с убийственным равнодушием ложились на одежду, оставляя на ней тёмные размытые пятна.
В глазах моих всё ещё стоял образ прекрасной Винсенты, облачённой в изумительное фиалковое платье. Это платье приглянулось мне сразу же, оно висело напротив входа и дразнило моё воображение, однако фасон его был абсолютно неприемлем для моей фигуры. Глубокий вырез подчёркивал стройность лебединой шеи Винсенты, а узкий лиф делал всю фигуру удивительно лёгкой и хрупкой. Да, здесь было от чего впасть в уныние, однако я постаралась не дать отчаянию сразить себя и встретила своих спутниц счастливой улыбкой.
Отдав коробки лакею и прикрывшись зонтиками, мы пропутешествовали до салона миссис ОўДоннел, лучшей шляпницы городка; не забыли и про мосье Грегуара, и теперь я глаз не могла отвести от своей сумочки, где, как я знала, таился заветный футляр с позолотой, на бархатной подушечке которого лежало жемчужное ожерелье и такие же серьги, предназначенные для моего выхода "в свет".
Было около полудня, когда мы отправились обратно. По дороге мы заехали в имение Локвудов, оно лежало на пути в замок. Миссис Локвуд была старинной приятельницей моей матери и миссис Уилкс (слышали бы они меня сейчас, ведь каждая из них считает себя чуть старше по крайней мере меня или Винсенты), и знала сестёр ещё до их замужества, а посему встреча была особенно бурной. Долгим объятиям и радостным возгласам не было конца. Воспоминания о былой молодости сближали этих трёх женщин, прошлое казалось им прекрасным, настоящее - суровым, а будущее - слишком неопределённым. Присев в уголке на низкую софу и стараясь быть как можно неприметнее, я, предоставив Винсенту самой себе, погрузилась в размышления, однако и здесь меня настигал зычный голос миссис Локвуд, предававшейся волнительным воспоминаниям юности:
- Помнишь ли ты, Луиза, и ты, Мэри, как во время наших нечастых визитов в Лондон мы любовались на тёмные воды Темзы с высоты Ричмонда или гуляли по Трафальгар-сквер, влюблённые в Нельсона? Теперь я бываю в столице гораздо чаще, иногда подолгу гощу у сестры, однако для меня город навсегда лишился своей прелести, ибо мои иллюзии не живы более.
Моя мать и миссис Уилкс с радостью соглашались с миссис Локвуд в том, что во времена их юности чувства были более возвышенными, нравы - более утончёнными, а мир - более прекрасным.
Также из разговора давних подруг я узнала, что у миссис Локвуд с мужем было двое сыновей. В данное время сыновья вместе с отцом находились в отъезде, в Лондоне, где сообща отстаивали семейные интересы, однако их возвращения ожидали со дня на день. Всё это было бы мне безразлично, если бы не одна деталь - старшего из них, Эдмунда, прочили мне в мужья. Несмотря на то, что мистер Локвуд, отец Эдмунда, не носил титула баронета, а был всего лишь сквайром, эта партия в глазах моих родителей была выгодна во всех отношениях.
Я видела Эдмунда Локвуда лишь однажды, мельком, во время нашего визита в их дом, и сохранила об этом визите самые неприятные воспоминания. В ту пору мне не было ещё и восьми лет, ему же как раз исполнилось одиннадцать. Он был замкнутым, невоспитанным и очень странным ребёнком. Наше знакомство он начал с того, что отнял у меня мою любимую куклу, с которой я никогда не расставалась, и пустил её плавать в небольшом пруду во дворе дома. Сегодня воспоминания о том дне вызывают у меня улыбку, однако в ту пору мне было не до смеха: тряпичная кукла разбухла, нарисованные глаза расплылись, а нитяные волосы сплелись в ком. Не думаю, что с тех пор Эдмунд сильно изменился, и потому, вслушиваясь в беседу, я ощущала, как покрывается испариной мой лоб, и в ужасе сжимается сердце.
С каким непередаваемым облегчением покидала я стены дружественного дома и усаживалась в карету! Остаток пути, проделанный нами по покрытой неровностями дороге, показался мне раем после леденящих душу минут, проведённых в уютной гостиной Локвудов. За окном экипажа распогодилось, в разрывах туч появилось солнце: вначале серебристо-серое, а затем - огненно-жёлтое, оно преобразило унылые пейзажи, и весь оставшийся путь от дома Локвудов до замка оно ни на мгновение не покидало нас".