Удод

 **********
Я знаю, что птичьи перья вызывают аллергию. И что птичий пух может стать причиной воспаления верхних дыхательных путей. Или раздражения глазного яблока. Они, птицы, неисправимые разносчики инфекции и паразитов. Как, впрочем, и все живые существа на Земле: от ящуров пермского периода и до оксфордских профессоров наших дней. Но я люблю птиц, особенно удодов. За гордость в размахе крыльев, за стремительность в полёте. За таинство и бесшабашность. За то, что их можно кормить.
Сейчас в квадрате окна голубеет утро. Туча кружится вокруг воображаемой точки и хочет пролиться на землю. Я сижу на стуле и пью чай "Олд Грэй", есть такой добрый английский чай. Я добавил в него только две ложки сахара – и мой чай стал сладким. Сладкий чай, голубое утро, я, совсем не старый и хорошо сложенный. Проживу ещё лет тридцать, а то и сорок.
Вчера я кормил птиц. Разбросал по асфальту двадцать сдобных булок, десять налево и десять направо. Птицы налетели разношёрстой стаей: половина удодов, половина голубей. Потом к пиршеству пристроились воробьи и синицы. Какой был радостный гомон и как он кружил мне голову…. Клюв бился об клюв и крылья поднимали дорожную пыль. Птицы благодарно смотрели на меня, ещё бы, они ведь знают, кто их кормит. Они во мне души не чают, чувствуют, что я не такой, как остальные двуногие, бессмысленно бредущие по земле. Для птиц я свой, покровитель, святой Франциск, юноша с густыми бровями.
А после сытного обеда – игрища. Птицы купаются в бензиновых лужах и совершают бесхитростные половые акты. Взлетают, смирённые и удовлетворённые, вверх. Экскременты падают на головы прохожих и на автомобили. Удоды садятся на подоконники, стучат в стёкла, и мне становится теплее.
Кто идёт неспешным шагом
 в ниоткуда с никуда –
 это ворон, чёрный ворон...
Есть такая ирландская застольная песенка. Ирландцы тоже любят птиц.
 

 ***********
Вчера ко мне постучали в дверь. Я мог открывать или не открывать. Я выбрал первое – почувствовал, что мне нечего бояться. В дверях стояла соседка, старуха-француженка: седые волосы блестели, как полуночный фонарь. Мы с ней почти приятели, она живёт на два этажа ниже. Её зовут Хана, и её последний муж умер десять лет назад. На термометре двадцать восемь, а она в пальто из шерсти. Тело остывает раньше, чем душа.
 - доброе утро, негодник,- говорит Хана.
- доброе утро, Хана,- говорю я.
- ты продолжаешь кормить птиц, ты бросаешь тонны хлеба на дорогу, весь квартал в дерьме и перьях, скоро будет много крови, - жалуется гостья.
-ты хочешь сесть на табурет, Хана ,- я несу ей чашку с чаем и конфету.
- да, но не на табурет, а на диван,- смягчается Хана ,- я и чай выпью, и конфету съем, ты хороший мужчина, у тебя широкие плечи, но дом пустой…Как голова моего последнего мужа.
Сколько Хане лет - знает только чёрт. Уши её покрыты серым мхом, а глаза – катарактой. Она похоронила четырёх мужей…
- ты воруешь хлеб и кормишь птиц, тебя ненавидят люди из квартала, они говорят, что жить из-за птиц стало невозможно, что птицы залетают в форточки,… ты во всём виноват, - Хана задыхается и её картавое "р" терзает воздух.
- ты им веришь, Хана,- спрашиваю я.
- как же мне им не верить, если я вижу, что ты сумасшедший… ты разговариваешь сам с собой и с птицами, ты кидаешь мандариновые корки на пол и ходишь в дырявых носках. Другие мужчины в твоём возрасте живут с красивыми женщинами, ездят в хороших автомобилях, а ты…. Но чай у тебя вкусный, в чае я разбираюсь, чай ты заваривать умеешь…
- ещё чашечку?
- а почему нет? Мне спешить некуда, только в могилу. И ещё конфету, если не жалко. Ты очень похож на моего второго мужа, у того тоже были широкие плечи. Тоже воровал и пил целыми днями – то вино, то чай, то кофе, то коньяк. Умер молодым от сущей ерунды. Я его до сих пор люблю… хоть он меня и бил.
- бил?
- бил. Но не больно, и чаще в шутку или от усталости. Мы жили тогда в Эльзасе, там много вина, на каждом углу кабачки - мой Люсьен, конечно, каждый день был навеселе. Кутил с друзьями, волочился за какими-то певичками, играл в кегельбане…А потом приходил домой за полночь, требовал говяжье жаркое и, насытившись, начинал кричать, плакать, мол, я ему испортила всю жизнь, и из-за меня он пьёт, и из-за меня он ворует, и из-за меня он перестал верить в бога. И бил меня ногами по животу. Давай конфету.
- не много ли, Хана? Мне не жалко, но ты их уже съела не меньше четырёх. В них кофеина неописуемо…
- давай, давай. Мне ли бояться кофеина, мне ли бояться нафталина. Одного я боюсь на свете. Угадай, что…Один, два, три!
 - формалина?
- формалина!
Хана засмеялась, и я засмеялся вместе с ней. Она почти задохнулась от смеха, кусок конфеты вывалился из её большого, беззубого рта и упал на пол.
- вру я, вру я,- сквозь хохот сказала Хана, - формалина я тоже не боюсь. Что мне формалин? Запахов мой нос не ощущает, а кожи формалин не портит. Так что, друг мой милый, опускай меня в формалин хоть сейчас.
- ещё чаю?
- и с конфетой. Та, которой ты угощал меня раньше, куда-то запропастилась. Так что не поскупись, глупый мужчина. Мой последний муж говорил: шоколадная конфета хороша, как сигарета. Но сам предпочитал сигареты - курил по две пачки в день, с четырнадцати до восьмидесяти трёх. Я думала, что он умрёт от рака лёгких, а он умер от Паркинсона.

 
Хлеб я действительно ворую, но только хлеб. Трижды в неделю я работаю в пекарне Бермана, укладываю свежевыпеченные хлеба на раскалённые подносы.
Авдеевы конюшни. Дантов ад. В горячем воздухе висит мучная пыль, забивается в ноздри, раздирает глотку – и это только предисловие. Вокруг меня сплошные арабы: они прыгают, дерутся, молятся, курят и кидают окурки в тесто. Полторы сотни сердитых, полуобнажённых, очень волосатых мужчин; многие из них не покидают пекарню по несколько суток кряду и благоухают, как знаменитая дохлятина Шарля Бодлера. У меня кружится голова, но с этой карусели никак не спрыгнуть – хлеба, подносы, колючие усы. Долгая очередь в уборную и со всех сторон - молитвенные коврики. А-ля хоп, маленький штришок – арабы прячут за сливным бочком порнографический журнал
 " Калифорнийские груди". Над порыжевшим от времени унитазом с утра до вечера несётся любовный стон – ввысь, в равнодушную ввысь. И эти самые пальцы, которые только минуту назад дёргали заветную плоть, продолжают лепить рогалики, посыпают сахарной пудрой пироги! И ты, мой милый друг или подруга, сейчас закусываешь свой утренний кофе - тем самым кренделём, слепленный теми самыми пальцами…
 Я работаю в пекарне Бермана - за пятнадцать шекелей в час, плюс проездной билет в одну сторону. Иногда я смотрю на себя в зеркало: надо же, открытое лицо, мягкие черты, в голубых глазах читается множество мыслей. Готовность любить и готовность страдать, принося себя в жертву. Неужели всё это стоит не больше жалких пятнадцати шекелей в час, неужели? Я алчу мести, но я не мщу – просто выношу из пекарни большой туристский рюкзак "Голан", набитый хлебными батонами, и скармливаю их птицам. Пусть птицам будет сытно, пусть птицам будет весело. Птица божия не знает ни заботы, ни труда…


Птичье поголовье нашего квартала заметно увеличилось. Вьют пернатые гнёзда, откладывают яйца и взращивают птенцов. То здесь, то там блестят озорные глазки; посмотри, путник, вверх - и не увидишь неба. Увидишь стаю птиц, летящую в Египет из осенней Европы. Летят птицы над нашим кварталом, голодные, измученные. Путь был тяжёлым и длинным, шутка ли - через горы, реки, долины и леса. Но дорогу никто не выбирает, всё инстинкты и генетический код: коль суждено тебе лететь в Египет, то будешь лететь в Египет, а не в Алжир. Самое худшее уже позади – от Иерусалима до Египта крылом подать, несколько часов лёту и всё кончено.
А уж там, в Египте, будет где погулять и показать свою птичью удаль. Искупать похудевшие лапы в нильских водах, испражниться на заносчивые пирамиды. Трепещи, Египет!
Смотрят перелётные птицы вниз, на наш квартал. Славное местечко: повсюду раскидано хлебное крошево, клюй - не хочу, деревья помахивают листвой и на газонах краснеют анютины глазки. А птиц - без счёту: синицы, голуби, удоды, воробьи расхаживают себе вольготно и повсеместно; в густых перьях играет зайчиком полуденное солнце. Людей здесь птицы особенно не чествуют: пускают им пух в глаза, стучат клювами по стеклам припаркованных авто и чирикают в оттопыренные уши. Не от злости, прости господи, не от злости, на что можно злиться в таком благодатном краю. Исключительно из птичьего баловства и легкомыслия. А люди птиц уважают и, более того, выражают своё уважение не на словах, а на деле. Жуёт человек булку, отломит горбушку, да кинет её на асфальт – радуйся, птица большая, радуйся, птица маленькая. Крадётся полосатая кошка к зазевавшейся вороне, а человек поднимает с земли камень и кидает его, со всей своей силы – не в ворону, конечно, а в кошку. Нет здесь места естественному отбору: слабейший лежит в обнимку с сильнейшим, а приспособленный клюёт из одной тарелки с неприспособленным.
Смотрят перелётные птицы вниз и думают. Вот так квартал - музыка сердца! Любая птица найдёт здесь тихое счастье, любая ветка станет ей хрустальным домом. И капли, текущие по жестянке водосточных труб, сладки, как цветочный мёд, как смола берёзовых побегов. Не дремлет птичий бог, бог галок, ворон, соловьёв и канареек – хранит и балует своих чад.
 Но надо лететь в Египет. И грустно лететь в Египет. Тьмы там, горя - как зёрен в спелом гранате. Поднимется песчаная буря, откроет пустыня огненную пасть - ни взлететь, ни приземлиться. В Иерусалиме лучше, конечно же, лучше.

 
Вчера утром, возле бакалейной лавке, подошли ко мне два человека. Средних лет, несколько полноватых в области талии и чресл, с допотопными винтовками за плечами.
-продолжаешь кормить птиц?- спросил один из них, высокий мужчина в жёлтой рубашке и бархатном жилете, помахивая рукой куда-то влево.
-какое вам дело?- ответил я. – какое вам дело до меня, до птиц, и до всего остального?
- не груби, прохожий, - сказал второй, в синих велюровых штанах, подтяжках и с неровной бородёнкой. – Ты обязан отвечать на все наши вопросы, в соответствии с законом от второго февраля …надцатого года. Мы здесь по делам Районного Самоуправления, отдел Гражданской Обороны…
Он полез в карман за удостоверением. Я достал из кармана пачку сигарет. Прямо над головой порхала синица. Чуть выше пролетела стая журавлей.
Слизывая кремовую шапку пломбира, из бакалейной лавки вышла молодая женщина.
- не надо курить, прохожий, - потребовал первый, в жёлтой рубашке. – мы не переносим дыма. Особенно табачного. Вытащи руку из кармана и старайся стоять прямо. Вот так, подбородок чуть-чуть поднят вверх и руки полусогнуты
в локтях.
Я вытащил сигарету и закурил. Солнечные лучи ломались в дыме, как палочки бейгеле в голодных пальцах. Женщина, вышедшая из бакалейной лавки, остановилась. Она подозрительно смотрела на нас – на меня и на моих собеседников.
- ты всё-таки закурил,- заметил второй, в синих штанах,- А я бы на твоём месте так не делал. Неприятно говорить с человеком, который пускает тебе дым в лицо. Неужели так тяжело сдержаться?
- тяжело.
 - тебе, я вижу, вообще всё тяжело, - сказал высокий, снимая винтовку с плеча.
Не курить – тяжело, стоять в нормальной позе – тяжело. Хочешь дальше?
- хочу,- ответил я и присел на корточки. Женщина продолжала смотреть на нас. Её морожено таяло и капало на короткую джинсовую юбку, оставляя на ней живописные лимонные пятна.
- тебе тяжело платить арендную плату и счета за газ и за воду. Тяжело чистить ботинки и зубы. Поститься в Судный день и кидать туалетную бумагу в ведёрко…
- насчёт зубов вы преувеличиваете,- возразил я.- Зубы я чищу каждый день, причём с детства. Более того, недавно я купил зубную электрическую щётку "Эткин". У неё двойной эффект: она чистит как сами зубы, так и отверстия между зубами. Её рекомендует к пользованию ААС – Американская Ассоциация Стоматологов. Вы можете ознакомиться с рекомендациями ААС в ежегоднике, который она выпускает. Если у человека кариес, то ему не следует думать дважды: пусть идёт и покупает "Эткин".
- это дорого?- спросил высокий.
- да, дорого, в "Суперфарме" она стоит двести сорок шекелей, плюс к щётке нужны специальные батарейки. Но, в конечном итоге, все вложения окупаются. Один визит к зубному врачу обходится не меньше двухсот шекелей, даже за самую простую пломбу. И если вам, с помощью щётки "Эткин", удаётся замедлить воспалительные процессы дёсен и полости рта…
 -послушай,- сказал высокий, пристально заглядывая в дуло винтовки.- Ты, когда хочешь, можешь быть приятным и обстоятельным собеседником. Ты интеллигентный парень – это видно невооруженным глазом. Наверняка из хорошей семьи. Но, как многие умные люди, ты ведёшь себя очень неразумно. Нерационально…
Невдалеке от нас, по скользкому от машинного масла асфальту, проковылял белый голубь. Слева раздавался монотонный перестук дятла. Женщина вытирала пятна со своей юбки, немного наклонившись вперёд и плавно покачиваясь из стороны в сторону. Юбка её то поднималась, то опускалась, открывая миру стройные, удивительно белые ноги.
- многие умные люди ведут себя, как законченные идиоты,- принялся развивать идею товарища бородатый в синих штанах. - То есть не многие, а почти все, за редким исключением. Царь Давид, вместо того, чтобы заниматься государственными делами, целыми днями подглядывал за тётками. Как, впрочем, и сынок его, Соломон. То тётка купается, то тётка загорает. То тётка плачет, то тётка смеётся. То время раздеваться, то время одеваться…. Упустили, умницы, великое царство, песком сквозь пальцы – и всё из-за этих злосчастных тёток. А мы должны мучаться.
- зачем идти так далеко, к Давиду и Соломону? - спросил высокий и выбросил вперёд указательный палец, - Посмотри на него. Вроде парень как парень, и всё при нём – и голова, и руки, и лицо и плечи. Живи да радуйся! Развивайся, пока молод и здоров, не стой на месте. Иди в науку, иди в коммерцию, в политику, иди куда тянет.
- и куда же он идёт?
- в пекарню. Оттуда к нам, в Районное Самоуправление, звонят чуть ли не каждый день. Такой-то, не живёт ли в вашем районе, спрашивают. Предположим, живёт, а что дальше? Так знайте, что он ворует у нас хлеб и булки, причём в количествах нешуточных. Знаем, говорю, он этими булками кормит птиц, с раннего утра и до позднего вечера. Птицы со всего города слетелись в наш район, всё обгажено, везде перья, цены на квартиры падают, никто здесь жить не хочет. Все мало-мальски обеспеченные люди переезжают отсюда – кто в Бейт- Керем, кто в Тель-Авив, а остаётся здесь одна голытьба, студенты да матери-одиночки. Просто мозги кровью обливаются…
Я сидел на корточках, курил и смотрел на ноги незнакомки. По ступенькам бакалейной лавки прыгал маленький, серый воробей.
- чего-то я всё - же не понимаю,- признался бородатый в велюровых штанах, - Если начальству в пекарне известно, что парень ворует у них хлеб, почему они не обращаются в полицию?
- наивность, девичья наивность,- ласково ответил высокий,- В полицию они не обратятся, даже если парень украдёт из пекарни самого хозяина с хозяйкой. У них же работают одни арабы- нелегалы, готовые за пять шекелей в час стоять хоть на четвереньках, хоть на шестерёнках. Придёт полиция, начнётся допрос свидетелей, кто и что воровал, кто и что видел. И для кого эти арабы и почему они работают без всяких разрешений и приглашений? Арабов арестуют, а пекарня заплатит штраф и останется без преданных работников. Ничего не поделаешь, так действует система. А система у нас одна, другой системы у нас не будет. Что им там, в пекарне, остается? Сжать зубы, не издавая ни звука, и смотреть, как парень…
-и зачем они к нам звонят, время отнимают? Чего они хотят от нас, Районного Самоуправления?
- этого я и сам до конца не понял. Бухгалтер пекарни говорит, что мол, вы, в квартале, можете организовать бойкот, и не просто бойкот, а самый настоящий херем. В духе добрых, но прошедших времён. Объясните жителям всю серьёзность ситуации – пусть с вором никто не здоровается, пусть с вором никто не разговаривает, пусть вора никто не приглашает, ни на праздники, ни на субботы. Пусть детишки исцарапают его машину гвоздями, а на двери нарисуют граффити. Сломайте подлецу почтовый ящик, ему причитается. И мячом по стёклам, два раза в день, до победного конца…
- и что тогда?- недоумевал бородатый.
- и тогда…- высокий пожал плечами,- тогда виновник суматохи, по замыслу, должен прийти к выводу, что так жить нельзя. Что это не жизнь, когда с тобой не здороваются, никуда не приглашают, царапают машину и ломают почтовые ящики. И надо что-то менять, например, перестать кормить птиц. А если не кормить птиц, то к чему воровать хлеб?
- интересный план,- сказал бородатый,- но к нашему случаю неприменим. Ибо основан на ложных предпосылках.
- что взять с бухгалтера? Он знает цифры, но не знает жизни. Я так ему об этом и сказал. Для того, чтобы перестать здороваться, надо, как минимум, начать здороваться. И, чтобы перестать приглашать, надо…
-тяжело будет ребятишкам,- засмеялся бородатый,- расцарапать машину, которой не существует. Или сломать уже сломанный почтовый ящик.
- или выбить оконные стёкла, если квартира находиться на седьмом этаже.
Привет Родине, но мы ничего не можем сделать. Парень может блевать нам за шиворот, а мы будем смущённо улыбаться и всех уверять, что это роса божья!


Женщину ту, с белыми ногами, я встретил вечером возле мусорных бочков: она выкидывала мешки с мусором, а я искал упавшие с деревьев гнёзда. На ней была надета всё та же короткая джинсовая юбка, что и утром.
-добрый вечер,- сказала она. – Сегодня я, поневоле, стала свидетельницей вашего разговора с этими ребятами…они расхаживают по кварталу и изображают баварских охотников, какие-то бутафорские винтовки, какие-то штаны. Смешно, но я была в шоке, просто в шоке. Какие манеры - говорить о человеке в третьем лице, будто он не находиться рядом. Будто он воздух.
- к сожалению, я уже привык. Они из Районного Самоуправления, они за мной следят, настраивают против меня жителей и разносят про меня самые неправдоподобные слухи. Дескать, я ворую, кормлю птиц, не оплачиваю счета и не чищу зубы. Но мне на них наплевать, действительно, наплевать. Сделать они мне ничего не могут, вот и бесятся от бессилия. Дребезжат винтовками перед носом.
- они из Районного Самоуправления? Какого ещё Самоуправления? Никакого
Самоуправления не существует. Но не важно. Скажи мне лучше другое - а ты не пробовал от них убегать? Или прятаться?
- от них никуда не спрячешься. Они везде, за каждым углом и за каждым кругом. Они принимают разные формы, но имеют одинаковое содержание.
Утром, из-за них , я не успел сделать покупки в бакалейной лавке, остался без еды и без курева, но ничего. Я готов приносить жертвы и я их приношу…
- а меня зовут Орна, я из третьего дома по диагонали. Живу одна, и если ты действительно очутился в таком положении, без еды и без питья - милости просим. Люди должны помогать друг другу. Тем более, другому помочь легче, чем самому себе. Могу предложить баклажаны, яйца, зелень, таиландский рис. Мяса ты у меня не найдёшь, прошу прощения, мяса я не ем уже шесть лет. Строгая вегетарианка.
- а белки? Что с белками?
- а ничего. Белки я получаю из других источников. Потом, при удобном случае, я объясню тебе всё подробно.
- а кофе ты тоже не пьёшь?
- кофе я пью, но только растворимый, "Платинум". Если захочешь, можно открыть консервы - артишок и маслины холодного посола. Точно, сделаем так: нарежем помидоры, огурцы, зелёный лук, поджарим шампиньоны, и тоже добавим их в салат.
- я люблю отдельно. Салат отдельно, а грибы отдельно.
- ладно, пусть будет отдельно. Но тогда в салат мы добавим артишоков, маслин и туну. Ты любишь туну?
- к туне, если положить руку на грудь, я отношусь без особого восторга. Особенно к туне в собственном соку – ни цвета, ни запаха. И если уж туна, то в соусе "Пиканти".
- соус я делаю сама, покупным почти не пользуюсь. Несколько ложек томатной пасты, молотый чёрный перец, душистый горошек, чесночный порошок, мелко порезанная головка репчатого лука, ложка оливкового масла, стручок острого зелённого перца и чайная ложка лимонного сока. Вымачиваю туну в соусе десять- двенадцать часов и добавляю соль.
- не слишком ли остро?
- тяжело сказать. Это очень личный вопрос. Я знаю немало людей, которые находят мою туну острой. Другие считают её неострой. Но если мы добавим её в салат, или съедим её с картофелем, то всё, обещаю тебе, будет хорошо …
- у тебя есть картофель? Тебе не кажется, что было бы очень кстати поджарить картофель с луком?
- с луком?
- почему нет? Всё зависит от картофеля. Он у тебя молодой или прошлогодний?
- молодой.
- если молодой, то его лучше сварить. Обкатать в сливочном масле, покрошить чеснок с укропом. А на десерт – дыню с мороженым. Решено?
- решено!
- а ты не боишься, что в Районном Самоуправлении скажут: "Орна подкармливает всяких типов, из-за которых жизнь в районе становится невозможной"?
- никто и никогда не узнает, кого я подкармливаю. Ставни на моих окнах закрыты, а в двери мои не достучатся. И в телефонной книге не найдут они моего имени, сколько бы не искали. Кроме того, никакого Районного
Самоуправления не существует…
Я шёл вместе с Орной, плечом к плечу, к третьему дому по диагонали. Жидкий свет маленьких звёзд освещал её лицо, лицо простой, доброй израильской женщины, строгой вегетарианки и любительницы артишоков. Заканчивался ещё один день, конца октября, пятитысячного, семьсот шестидесятого и какого-то года от сотворения мира.