Мохнатый ореол

Старость. Чем ближе приближается её мохнатый ореол, её ниша, вырубленная в скале молодости, тем ярче пылают жемчужины детства, не меняемого уже ничем. Глупая суета средних лет уже улетучилась, как мыльный пузырь, как чёрная повязка на глазах, как тупая гонка ослиного забега в гору. Остались жемчужины детства и бриллианты старости. Прерогатива лишь её, стоящей выше всех и недоступной болтливому большинству, видеть вещи такими, какие они и есть на самом деле – никакими. Взбешенный разум средних лет раскрашивает акварельной краской книгу окружающего мира в цвет, потребный иссыхающей душе, недостаточно автономной и задыхающейся от кислородного голодания неподхлёстанных эмоций. Безумие гонки в никуда требует красок погуще акварели, и обезумевшая душа мажет холст жизни, кидает бросками своего воображения на его полотно масло желаний, забрызгивает девственность мира своей похотливостью, основанной всего лишь на гормональных выбросах животного, в котором неведомым образом оказалась закована душа. Спокойная, холодная старость далека от этого. Как и раннее, очень раннее детство. Они близки, они совсем рядом; вот-вот одна из них перейдёт в другую. Безумие мира необходимо для оформления рамки, в которой находятся старость и детство. У кого не было детства, у того не будет и старости. А лишь конгломерат желаний, катализированный страхом, который называется жизнь.
Яркие жемчужины… Яркие, разноцветные жемчужины несущиеся в вечности… Зачем?
Чтобы любить мир. Всего лишь. И больше ничего.
Всё остальное – Армагеддон.