Философский завтрак

Занавески разбежались в стороны по карнизу, впуская первые лучи молодого, новоиспеченного светила. Быть может это было свойством неба, висящего над домом Веселухина, быть может, сам Веселухин все это придумывал каждое утро веселья ради, но пока для повествования важнее сам факт: каждый день занавески сами разбегались и впускали в комнату свет совершенно новый, другой, отличный от предыдущего. Такой утренний обряд, пожалуй, был единственной необычностью во всей веселухинской комнате. Остальное – как всегда, как у всех обитателей дома номер 4 на улице Философов.

Сказать, что на этой улице жили исключительно философы, нельзя, из-за обидчивости большинства философов на такого рода ярлыки. Они-с сами предпочитают себе названия сочинять: мыслитель, стратег, титан…варьирует от философа к философу. Чтоб не обижать тонких чувств и не переходить невидимые грани, скажем проще: жили на той самой улице философы и философы, которые не философы.


Веселухин не знал, к какому отряду он относится, всеми силами старался сохранять нейтралитет, считая такое деление глупым и никому ненужным. А на вопрос соседей: «Ты, чьих будешь?» обычно отвечал, что у него не было времени об этом подумать, и тут же обещался непременно выделить пару дней для разрешения сей дилеммы, или говорил, что в этот момент не расположен к откровениям на такие интимные темы.
Желая того или нет, хотя вернее всего второе, он смог поставить с ног на голову все эти научно-закаулочные споры о наименованиях жильцов с улицы Философов.

Однажды, когда в очередной раз занавески разбежались по карнизу в разные стороны (кстати, иногда они собирались в одной какой-нибудь стороне; причины такого поведения занавесок занимали Веселухина, но мало), и в комнату шагнули первые лучи светила, Веселухин был увлечен приготовлением овсяных хлопьев. Он стоял у небольшой газовой горелки и в одной руке держал кастрюлю, в другой - банку с хлопьями и думал, что надо сделать сначала: поставить кастрюлю, насыпать в нее хлопьев, а потом уже налить воды и зажечь огонь, или на весу насыпать хлопьев в кастрюлю, поставить банку, освободившейся рукой зажечь огонь, ей же включить кран и налить в кастрюлю воды, одной рукой поставить ее на плиту, или стоит выкинуть из второго варианта пару-тройку промежуточных звеньев, заменить их первой и последней операцией из первого варианта……
«И помочь- то некому» - подумал, совсем не огорчившись сложившейся ситуацией, Веселухин. «Попросить – то некого…». Тут он сел на стул: «Предположим, есть, кого попросить, но как человек отреагирует на мою просьбу: будет инстинктивно сопротивляться просьбе или нет?». Он поставил кастрюлю и банку на столик, зажег огонь и сел у окна, вооружившись бумагой и карандашом. Вытащил самый белый лист бумаги, который нашелся в стопке, и начал рассуждать вслух. Способность Человека помочь другому и самолюбие - в каких отношениях эти понятия? Первоначальная гипотеза: есть люди, которые инстинктивно сопротивляются просьбам, есть те, кто инстинктивно не сопротивляется просьбам (последние делятся на: 1. не сопротивляющихся разумом; 2. сопротивляющиеся разумом). Те, которые инстинктивно сопротивляются просьбам имеют два режима или степени сопротивления:
1. Интенсивный / Высокая (способны помочь лишь самому близкому кругу людей, находящихся в «интимной зоне общения»), тех людей, которые находятся с человеком в «телесном контакте» - мама, папа, муж, жена, ребенок…..)
2. Вялый / Невысокая (которые способны помочь людям их социальной зоны общения)
Вернемся к первоначальной гипотезе и выдвинем еще одно предположение: сопротивление или не сопротивление просьбам зависит от степени развития самолюбия. Тогда:
1. Степень развития самолюбия бывает: а) высокой; б) не высокой.
2. Высокая она или нет, зависит от визуального образа иерархии я-другие в сознании;
3. Иерархия я-другие бывает трех типов:
а) Я / другие - Высокая степень развития самолюбия;
б) я – другие (люди, действительно верящие в существование высшей материи над человеком – бог, высший разум…варьирует) - Низкая степень развития самолюбия;
в) Другие/я - Низкая степень развития самолюбия.

Именно эта иерархия Я/другие или высокая степень развития самолюбия или одним словом «самоценность» представляет собой аристотелевскую «вещью в себе» и сам по себе концепт «самоценности» приоритетнее концепта «ценности», под которым понимается система конкретно выраженных ценности, опредмеченных (ощущаемых органами чувств) или не опредмеченых (ощущаемых не органами чувств). Концепт «самоценности» разворачивается, детализируется, а концепт «ценности» нет. Вследствие этого к понятиям, выражающим содержание ценностей (дружба, любовь, свобода…) не применяются правила интерпретации понятия «самоценность», т.е все, что лежит вне поля концепта «самоценность», не разворачивается, не детализируется, не усваивается. Это люди с самой высокой степенью непроницаемости новой информации из внешней среды.
Положив грифель на исписанный лист, Веселухин загрустил. «Взял вот сейчас и доказал, что помощи мне взять неоткуда» - в полный голос произнес он, глядя на себя в зеркало. Если честно, то грустить Веселухин как следует, не умел. Получалось у него это как-то комично. Посидев еще несколько минут в задумчивости, Веселухин вспомнил про овсяные хлопья и решил довести начатое приготовление до логического конца.

 ///

По воскресеньям на улице Философов проходили чтения. Иногда атмосфера напоминала бурю на море, когда кто-то из обитателей выкатывал свои обозы теоретических и сочинительских опусов на всеобщее обозрение, а иногда, присутствуя на чтениях, невозможно было избавиться от ощущения липкости времени. Такое случалось реже, в основном, когда все выкатывали обозы опусов, но на одну, хотя и вечную тему: «Имя тебе, философ». Веселухин, конечно, посещал воскресники, но чаще молчал, чем высказывался.


 ///

Отведав-таки каши собственного приготовления, Веселухин узрел календарь и вспомнил, что сегодня воскресенье – нужно придумывать какую-нибудь тему для беседы. Потом он вспомнил, что именно сегодня его черед председательствовать, а значит выбирать предложенные участниками темы самому. Эта мысль его развеселила – не надо тратить время на подготовку отговорок. Придя в прекраснейшее расположение духа и тела, Веселухин лег на кушетку с намерением немного подремать. Намерения по ходу действия изменились – заснул он очень крепко.

Ему приснились люди, которые инстинктивно отнекиваются от просьбы о помощи, и те, кто не отнекивается и готов помочь всегда. Они независимо от склонностей и возможностей все вместе резвились на зеленой лужайке, играли в вист, в мяч, в крокет, в прятки….А он, Веселухин, стоял поодаль и, прячась за ветвистой ольхой, наблюдал за ними. Чувствовал он вину перед ними за то, что взял и разделил их на два лагеря. «Кому из этих прекрасных лиц хоть на миг моя теория покажется лицеприятной?» - думал про себя Веселухин. Обвинять себя стал, корить, потом перестал, так как один из участников массового веселья неожиданно возник рядом с ним и ласково так сказал: «Мы знаем, о чем ты думаешь, думал и будешь думать, не укоряй себя, нас это развлекает» - с этими словами пришелец взял Веселухина под локоть и, аккуратно ступая по опавшим листьям, повел его на лужайку.

Веселухин проснулся оттого, что у него затекла рука. Во сне он ворочался, нервно сворачивая одеяло трубочкой, и оказавшись лицом к лицу со стеной, возле которой стояла кровать, наверно решил спрятать одеяло в щель. Рука-то и застряла.

Веселухин повернул голову и сквозь занавески посмотрел на светило. По его положению на тверди небесной он вычислил, что чтения начнутся ровно через час.


 ///
Как назло, тем для обсуждения не оказалось. Такое случилось впервые. «Почему же именно сегодня, почему же именно я?» - думал про себя, Веселухин недовольно теребя не тронутый чернилами бланк протокола чтений.
- О чем будем рассуждать, председатель? – спросил Веселухина его сосед по этажу Тараторкин.

Веселухин вдохнул, чтобы начать говорить о том, что не расположен к рассуждениям на такие интимные темы, потом опомнился, выдохнул, и задумчиво посмотрел на светило. Оно улыбалось и даже казалось, подмигивало Веселухину, мол, давай, не тяни резину. Веселухин положил на стол небольшую полоску жгута, которую он все это время вертел между пальцами, и начал председательствовать.
Рассказывать он стал не в такой последовательности, как мы прочитали, а так как считал нужным. Начал он с овсяных хлопьев, как отправной точки, предыстории. Затем подробно изложил свои теоретические выкладки, перемежая их примерами из разных областей жизни и в конце, для придания большей весомости озвученным теоретическим положениям, поведал свой сон. Закончить выступление и перейти к вопросам слушателей, он решил немного лирически: «И кто бы мог подумать, что даже самодельное светило уже знает все мои помыслы».
Веселухин потер ладони друг об друга, выпрямился и попросил, как это делают все председатели, задавать интересующие вопросы. Он был явно доволен собой. Такого выступления на его веку еще не случалось. Обычно председатель выполнял миссию главного, центрального колеса в телеге, а остальные были ведущими колесами, и нужно было только лишь следить за соблюдением регламента движения. И вдруг такое!

Первая волна вопросов касалась исключительно последней его реплики о самодельном светиле. Ему пришлось подробно рассказывать о том как, когда, как долго и зачем он его выдумывает.

Вторая волна была еще больше первой и касалась уже рассказанных подробностей о выдумывании светила. За ней стремительно прошла третья, прошла четвертая, прошла пятая, прошла шестая волна – всех интересовало только светило. Веселухин был не весел - его блестящая теория не заблистала. «Как же так, полная ерунда, совершенно обычная вещь…..» - с досадой думал Веселухин, замерев в неподвижной позе возле председательского кресла.

Вдруг кто-то крикнул: «Послушайте, ведь это и есть разрешение самого главного спора!». Голоса стихли. Веселухин нацелился в зал и выхватил взглядом крикуна. «Уже не важно, кто какое название нам придумал. Такие теории по придумыванию светил делают нашего председателя ни кем иным как философом с большой буквы! Все остальные – просто философы! Конечно, если кто до такого додумается, тоже получит большую букву в начале названия. Это и есть универсальное мерило философов».

В помещении было тихо и выкрики прозревшего эхом разносились по залу, ударяясь об стены недавно построенного дворца. Веселухин не знал что говорить, и даже был не в силах придумать отговорку. Его возмутило такое мерило, даже нет, его возмутил сам факт серьезности обсуждения такой ерунды как выдуманное светило. Но это не важно для повествования, большую значимость имеет состояние вопроса о названиях. С тех пор перестали существовать мыслители, рассуждатели, полагатели и синтезаторы. Остались только философы и Философ Веселухин.

 ///
Звонок в дверь разбудил Веселухина. Он очнулся и резко встал с кровати. Подойдя к двери, потянулся, было, открывать, но, подумав, что это может быть его сосед по этажу Тараторкин с новыми теоретическими измышлениями, решил сначала спросить, и если окажется, что за дверью действительно онное лицо, то быстренько сочинить отговорку:
- Кто там? – немного сиплым голосом спросил Веселухин, так как уже подготовил отговорочную версию «приболел».
- Разносчик телеграмм, писем, хлеба, газет, мухобоек, подстаканников, мундштуков, наперстков, открывалок, спичек, карандашей. Вам срочная телеграмма – сказал бодрый голос из-за двери.
Веселухин немного оторопел. Голос и манера речи показались ему знакомыми. Он открыл дверь и увидел почтальона Федю. Федя широко улыбнулся: «Распишитесь здесь». Он протянул Веселухину бланк и ручку. Веселухин автоматически поставил крестик в пустом поле и взял телеграмму.
- Хей-хеч, до скорых встреч! - стукнув звонко каблуками, сказал почтальон и помчался вон по лестнице.

Веселухин сел за стол и хотел ознакомиться с содержанием телеграммы, но шум воды заставил его прерваться. На кухне из крана спичкой струилась вода. В раковине стояла кастрюля, в которой нервно трепыхались похожие на поролон овсяные хлопья, а банка с сухими их сородичами мерно дремала на столе, повернувшись на бок.

Веселухин заволновался. Вернувшись в комнату, он принялся читать телеграмму. Его жена! Верочка пишет ему из Саратова, что добралась хорошо. Жена! Саратов! Хлопья! Философы! Федя! Мухобойки и открывалки! Веселухин взял графин с водой и вылил на голову.
К нему вернулась способность здраво мыслить, как и подобает философу с большой буквы. Он решил проверить некоторые свои догадки. Взял и еще раз перечитал телеграмму. В графе «Куда» был указан адрес – Нарофоминск, ул. Вольнодумцев, дом 13.

Младший сотрудник медицинской лаборатории института гинекологии Веселухин вспомнил все.

Нахлынувшие чувства сменяли друг друга как заведенные механические караульные у кремлевских стен. Досада, гнев, раздражение, горечь, досада, гнев, раздражение, горечь…Прошел час и Веселухин успокоился. В конце концов, он действительно вспомнил все: про инстинктивно сопротивляющихся просьбам о помощи, и про образ иерархии я-другие в сознании, и про «самоценность»…
Веселухин достал кипу бумаги и, так и не поев овсяной каши, начал писать письмо в институт философии, в котором подробно описывал все события этого удивительного, сладкого, а местами тревожного сна.