Рука друга

По-настоящему зовут меня Миролюб Недетскович. Не удивляйтесь, по национальности я серб, но здесь все обычно зовут меня Майклом. Родители привезли меня в Америку, когда я был еще младенцем, и Сербии я совсем не помню. Сейчас мне уже 12, но я хочу рассказать вам о том, что случилось со мной несколько лет назад, в тот день, когда мне должно было исполниться семь. Еще одно добавлю перед тем, как преступить к рассказу: до недавнего времени я был немым, но благодаря тому, что случилось со мной тогда, я теперь сам могу рассказать вам эту историю…

 За деревушкой на склоне желтого холма, поросшей крохотными сутулыми домишками, за скошенным лугом, где еще торчат кое-где острые бордовые головки репейника, за подлеском молодых кленов, желтеющие листья которых еще играют с ветром, за заросшим прудом, где живут самые зеленые лягушки, на иссохшем, поваленном бурей, дереве можно часами сидеть, оставаясь никем не замеченным. Я каждый день убегал туда в ту надвигавшуюся осень, когда мама все чаще повторяла, как подходит мне мое имя – я, видите ли, действительно слишком уж мягок, а ребенком и не был никогда. Через несколько недель я должен был отправиться в закрытую школу для глухонемых детей в Мидл-Крю – средней руки городишке, расположенном километрах в 40 от нашей деревни. Будь я таким, как все, я ходил бы в местную школу, где преподавала наша соседка, пожилая вдова миссис Моррис, но… Не думаю, что мне так уж пригодился бы этот язык жестов, которому меня обещали выучить. В нашей деревне никто не знал его, и я не думаю, что кто-нибудь выучил бы, чтобы пообщаться с моей скромной персоной. С мамой мы и так неплохо объяснялись придуманными нами же жестами, а для особо сложных лингвистических случаев у меня в кармане всегда находились блокнот и ручка. Немым быть непросто, но мне повезло, что я еще слышал. Я никогда не мог представить себе мира без звуков. К тому времени папы не было с нами почти год – зимой он провалился под лед, поздним вечером возвращаясь из соседней деревни, простудился и спустя месяц умер. Нам с мамой очень его не хватает. Помню, я спросил тогда у мамы о том, что бывает с теми, кто умирает (папа научил меня писать и читать, и я мог на бумаге изложить свой вопрос или просьбу). Она рассказала мне, что есть рай и ад, что папа попал в рай, и если я буду хорошим, то непременно увижу его снова. Я очень хотел увидеть его, но умирать мне совсем не хотелось, о чем я и сказал маме. Тогда она подвела меня к зеркалу и сказала, что каждый раз, когда я вижу себя, я вижу и его. С тех пор в моей комнате висит большое зеркало. Но я отвлекся… Кроме меня лишь один житель нашей деревни забирался так далеко от дома в глубь этого маленького оазиса почти нетронутой природы. Все звали его Индейцем, и никто уже не помнил его настоящего имени. Это был немолодой мужчина с длинными седыми волосами и грустными добрыми глазами, окруженными сетью морщинок; одевался он неброско, так же, как и все, но носил множество разных браслетов и бус, из которых мне больше всего нравился кожаный браслет с выжженной головой лошади. Жители деревни считали, что он когда-то сбежал из резервации или был изгнан оттуда за какое-нибудь преступление. Его сторонились, но приходили за лекарственными травами, из которых никто лучше него не готовил самые разные настои, мази и отвары. Этот молчаливый человек был, пожалуй, лучшим моим другом после мамы. Каждый раз, когда мы встречались в лесу, он дарил мне какую-нибудь поделку или горсть ягод и никогда не забывал одарить теплой улыбкой. Никто не верил моим рассказам о том, что этот человек с каменным лицом может улыбаться, но от этого его улыбка не становилась хуже. Вот и в тот день я встретил его, убежав из дома не дожидаясь подарков. Индеец видимо слышал о том, что я должен был скоро уехать, потому что высыпал в мои ладони полную горсть моей любимой клюквы, что росла на нашем болоте. Он погладил меня по голове, когда я стал благодарить его, кивая. Подумав, он снял с себя один из амулетов и надел мне на шею. На нем была изображена большая серебристая птица и россыпь золотых звезд, этот оберег он никогда не снимал с себя вместе с «лошадиным» браслетом, тогда как другие украшения часто менялись. Я залюбовался этим прекрасным подарком, но замотал головой и начал снимать со своей шеи, понимая как дорог ему этот предмет. Он поймал мою руку и крепко сжал ее в своей. Я снова закивал, благодаря его, и пошел дальше к своему укромному уголку, а Индеец еще долго махал мне, и я махал ему в ответ. Я уже почти дошел до болота, когда вдруг услышал чей-то тихий плач, что доносился из кустов дикой малины. Я было подумал, что это плачет какая-нибудь лесная птица, попавшая в силок, но птицы уже улетали, а силков я здесь отродясь не видел. Я уверенно подошел к зарослям и тихонько раздвинул ветки: на крохотной полянке сидела маленькая девочка и плакала, тихонько всхлипывая. Я мог поклясться, что никогда не видел ее раньше. На ней было удивительно красивое розовое платье, ее золотые волосы были красиво завиты и перевязаны розовой лентой. Она была похожа на большую куклу, никто в нашей деревне не стал бы так наряжаться. Девочка не сразу заметила мое появление, но вдруг перестала плакать и посмотрела на меня. В ее холодных голубых глазах не было удивления, только любопытство. Она внимательно рассматривала меня и вдруг, протянув руку, коснулась моего амулета.

- Птица Атэ, глупая птица, – сказала она, хотя ее губы не шевелились, и изо рта не вылетело ни звука.
- Почему? – подумал я, жалея, что не могу произнести это вслух.
- А ты разве сам не знаешь? – снова беззвучно сказала она, насмешливо глядя на меня.
- Как ты говоришь со мной? – мысленно обратился я к ней. – И как я говорю с тобой?
- Разве ты не телепат? Что это за планета? – наконец удивилась она.
- Я… – я задумался, вспоминая, что означает сказанное ей слово. – Я никакой не телепат, а планета эта Земля, – я вконец смутился.
- Странно, ведь ты же говоришь со мной мысленно, а не телепаты говорят, издавая звуки, – с недоверием уставилась она на меня.
- Я так не могу, но на нашей планете так говорят почти все, кроме немых, как я.
- Кто ты? – вдруг спросила она.
- Я человек, и все здесь люди. А ты кто?
- Я родом с Ларалинеи, это очень-очень далеко отсюда. Меня зовут Амори Кито, а тебя?
- Майкл… – робко представился я, решив не называть своего настоящего имени, для избежания лишних сложностей.
- Смешное имя, – сказала она почти безразлично, но глаза ее потеплели.
- А почему ты назвала птицу на моем амулете глупой? – спросил я, решив никак не отзываться на это ее заявление насчет имени.
- А ты, правда, не знаешь? Носишь его и не знаешь? – похоже искренне удивилась она.
- Мне подарили этот амулет, я думал, что эту птицу придумал тот, кто сделал его. Расскажи мне про нее.
- У нас ее называют Атэ. Эти птицы живут всего один день. Утром они появляются на свет, днем строят гнезда и откладывают яйца, а ночью отрываются от земли и летят к звездам, но наверху становится слишком холодно и дышать там нечем, и к утру они бездыханными падают на землю, превращаясь в росу.
- А что будет, если одна Атэ однажды долетит до звезд? – взволнованно спросил я, с замиранием сердца дожидаясь ответа.
- Утром будем меньше росы. Только и всего, – абсолютно равнодушно ответила она.

Как ни странно, я тогда как-то не особо придавал значение тому, что она была инопланетянкой. Она была такой красивой, и говорить с ней вот так, телепатически, было для меня удовольствием. Ее рассказ увлек меня, я был очарован мужеством птицы, которая вдруг стала для меня такой родной и понятной. Я совсем не считал ее глупой.

- Почему ты плакала, когда я пришел? И почему ты одна? – решил я поменять тему.

Она снова посмотрела на меня так, как впервые, холодные глаза обожгли меня и заставили замолкнуть.

- Потому что наш корабль разбился над вашей планетой, разлетелся в клочья. Больше никого не осталось, – наконец ответила она, стараясь оставаться равнодушной, но я, видимо все же владевший изначально даром телепатии, уже улавливал не только ее мысли, но и чувства.
- Мне жаль… – искренне сказал я. – Я знаю, как тебе плохо.
- Ты становишься еще и эмпатом, – усмехнулась она, и я снова не совсем понял, о чем она говорит, но почувствовал ее недоверие.
- Не знаю, что ты имеешь в виду, но я и вправду понимаю, как тебе больно. Я знаю, каково это, чувствовать, что ты совсем один.
- Я верю тебе, – тихо шепнула она и отвернулась.
- Пойдем со мной, моя мама скажет, что нам делать дальше, – позвал я, осторожно касаясь ее руки. – Только мне придется сначала принести тебе другое платье.
- Зачем? – недоуменно спросила она. – Разве я так плохо выгляжу?
- Нет, конечно, нет! – поспешил я ее успокоить. – Просто пока нельзя никому говорить, что ты буквально вот так к нам на головы свалилась, а твое платье сразу тебя выдаст. Нельзя говорить, что ты инопланетянка.
- Почему? – снова удивилась она.
- На Земле никогда не было инопланетян. Люди просто не будут знать, как им вести себя с тобой, – пояснил я.
- Это вы так думаете. Через ваш сектор давно проложены пути. Просто вы еще не представляете интереса для цивилизованного контакта, – в свою очередь пояснила она, снова напуская на себя равнодушный вид.
- Не важно. Я принесу тебе платье, которое носят земные девочки, и очень скоро за тобой вернусь. Сиди здесь и не выходи, пока я тебя не позову.
- Хорошо, – согласилась она и присела на траву, сцепив на коленях руки.
 
Я помахал ей рукой и с быстротой хорошей скаковой лошади помчался к дому, искренне радуясь, что Индеец забрался дальше в глубь подлеска и не увидит ни меня, ни мою новую подругу. Мама развешивала белье на заднем дворе, когда я, в лучших традициях шпионского фильма, на цыпочках прокрался к двери, время от времени прижимаясь к стене, когда считал, что она на меня смотрит. Я пулей влетел на чердак, где в больших кованых сундуках хранились самые разные вещи. Этот дом достался нам от сестры бабушки, которая отличалась тем, что откладывала про запас все, что, как она считала, может ей когда-нибудь пригодиться. Я с трудом открыл один из сундуков, безошибочно угадав наличие в нем одежды, и достал оттуда одно из платьев, пахнувших душистым мылом, которым была обильно переложена вся одежда. Светло-голубое, еще из домотканой льняной ткани, оно, по моему мнению, отлично подошло бы Амори. Я сгреб его в охапку и слетел вниз по лестнице, к счастью так и незамеченный мамой, которая, развесив белье, похоже, отправилась зачем-то к соседке. Во дворе я снял с велосипеда корзинку, чтобы Амори смогла забрать с собой свое платье, ведь я не видел у нее больше никаких вещей, да и вряд ли она успела бы взять их с собой, раз такое случилось с ее кораблем.

Когда я вернулся, то увидел ее на том же месте, сидящую в той же позе, будто я отсутствовал не минимум минут двадцать, а несколько секунд. Я протянул ей бабушкино платье и предложил переодеться. Она взяла его и с любопытством повертела в руках. Ни слова не говоря, она вернулась в подлесок и вышла оттуда уже в нем. Не скажу, что оно шло ей куда больше, чем ее собственное платье, но в этом она выглядела удивительно мило. К тому же она перестала, наконец, быть похожей на большую куклу, и я без опаски смог взять ее за руку, когда мы двинулись к деревне. Когда мы вышли к деревне, по дороге стали появляться соседи, которые с нескрываемым любопытством смотрели на нас, а вернее на Амори, которая, впрочем, тоже разглядывала всех не скрывая любопытства, но поскольку никто в деревне никогда не знал, как со мной разговаривать, будто я с другой планеты, как я только сейчас понял, поэтому не решались задавать вопросов.

Мама всплеснула руками, когда увидела нас и удивленно вскинула брови. Я достал блокнот и, нехотя отпустив руку Амори, стал быстро писать, отчего мой и без того неровный почерк и вовсе затанцевал на листе веселую румбу. Я еще помню, что писал тогда о том, как нашел Амори в лесу, о том, что она немая также как я. Ни слова о пришельцах. Мама охала и ахала, уже после, когда поила нас мятным чаем со сладким фруктовым пирогом, который Амори уминала за обе щеки.

Потом к нам приехал шериф, он пытался расспросить Амори о доме и родителях, а оставив бесплодные попытки, даже попытался увезти ее в участок, чтобы передать в социальный центр. Мама не позволила, она сказала, что девочке будет у нас гораздо лучше, к тому же ее могут искать именно здесь, где она, как они считали, и потерялась. Амори осталась у нас. Мама постелила ей на моей кровати, а я устроился в углу на гамаке.

Той ночью мне снилась птица Атэ, большая и красивая, летящая к звездам.

Шериф еще долго ездил к нам, возил нас в участок, но не нашел никого, кто бы знал, кто она. Неудивительно. Амори осталась у нас насовсем, и все соседям стала известна под именем Милы. Ей не слишком это понравилось, но стал же я Майклом, привыкла. Она не такая, как я, она порой кажется холодной и равнодушной, но я то знаю, что это не так. Я так и не разучился держать ее за руку, когда волнуюсь, и для меня нет ничего надежней и ласковей, чем ее рука. Рука друга.

Она научилась говорить, хотя и не сразу. Повторяя отдельные мамины слова, она даже добилась ровного американского произношения. Более того, она научила говорить и меня. Да, в Мидл-Крю я так и не поехал, миссис Моррис согласилась давать нам с Милой частные уроки, и мы с удовольствием бегали к ней, в перемену жуя яблоки и сливы из ее сада. Я научил Милу писать, очень быстро, она оказалась способной ученицей. Я тоже, как выяснилось. Именно она, эта инопланетная девочка с золотыми волосами, смогла выпустить на волю мой непокорный голос, заставляя меня произносить ее мысли. Видимо это была какая-то инопланетная технология. Я не верил своим первым робким успехам, но она заставляла меня продолжать. Я сказал ей, что она могла бы помочь и сотням других немых, которые не выдали бы ее секрета. Она загорелась идеей и теперь хочет поступить в медицинский колледж, чтобы стать врачом, чем очень довольна мама. Чем займусь я после окончания школы, я еще не решил, у меня еще есть время для этого, но теперь я точно знаю, что у меня все получится.

Мне часто снится птица Атэ, большая и красивая, летящая к звездам.