Не последние

Их никто так не называл – последние.
Некому было.
Да они никогда и не осознавали, что это так.
Они просто столкнулись однажды на улице. Столкнулись и стали жить вместе.
Она не знала, почему вышло так, что во всем их немаленьком городе, а может и на всей огромной планете, вмещавшей раньше и шесть миллиардов единокровных своих нахлебников, остались только они вдвоем. До встречи с ним она не знала, почему осталась только она одна.
Он не спрашивал, сколько ей лет.
Он не спросил даже ее имени. Она сама ему сказала. Он буркнул в ответ свое.
Она не была красивой, но еще никто не сказал ей обратного. А теперь уже никто и не скажет. Ее большие, чуть раскосые, как у сиамской кошки, глаза странного серо-зеленого цвета смотрят настороженно, словно помнят обиду, но ласково – плохое быстро забывается.
С ним она глупо-нежная, солнечная, живая.
Она боится пауков, лягушек и громкого голоса.
Но она не боится показаться смешной.

- А мой дедушка видел живого Сталина, – вдруг говорит она, когда он, отвернувшись, курит в постели.
- Ему повезло куда больше, если он видел его мертвым, – был ответ.

Ей нравится бродить по опустевшим магазинам.
Наряжаясь перед зеркалом, вечерами она устраивает для него показы мод. Утром все вещи она разносит обратно. Взять чужое без лишней необходимости она не может.
Он только смеется над ней.

- Глупая, зачем возвращаешь? Ходи, наслаждайся. Надоест – выбрасывай.
- Но это не мое… – тихо возражает она, стараясь не глядеть на него.
- Это теперь только твое и ничье больше. Теперь ведь только ты можешь одеть все эти тряпки и побрякушки. – Он усмехается, на секунду обнажая красивые белые зубы.
- И тебе совсем не нравится? Не нравится, как я в них выгляжу?
- По мне, что голая ходи, все едино.

Чтобы ненадолго оставаться одной, она полюбила рисование. Бывать на улице ему не слишком нравится, а ей особенно удаются пейзажи.
Особенно тот чудесный, воздушный, с серебристым перистым облаком, наклонившимся над синеватой рекой.

- Похоже на барана – говорит он, но эти слова не заставят ее плакать. Она к нему привыкла.
 
За ними наблюдают двое.
Они давно не видели друг друга, почти со времен первого рассвета. Теперь немногие различия их истерлись, и они снова могут быть рядом.
Один из двоих, смотревший не то с высоты, не то снизу, а может и вообще наравне, сказал:

- Может, и впрямь следовало бы убить его или отправить в заключенье, как его отца?
- Кто знает? – развел руками второй. – Он выполнил свой долг, и его оставили здесь, как ненужную вещь, сослужившую свою службу.
- А ее за что же? Почему ее оставили? С ним.
- Она одна единственная на всем свете не видела разницы. Дурочка.
- Что?
- Не такая, как все. Родилась недоношенной, едва выжила. Матери своей не знала, отец забрал ее из приюта, только когда ей сравнялось семь, когда нянчиться с ней уже не надо было. Так она боготворила его, он пил, буянил, а она ему только варила, стирала, слова поперек не говорила. Когда он умер, ее старший брат, редко до того у них бывавший, женился и выгнал ее из дома, а она только порадовалась за него. И в приюте сиротском она работала, где росла, и в церковном хоре пела, жалели ее, но всюду за умалишенную держали. Всех людей любила бескорыстно… и за деньги тоже… Выхода другого не было.
- А я думал у него все не так.
- Значит не все. Она не верила, что никто ей в жизни добра не сделал, не единый человек. Потому и стала жить с ним, кто еще такого вытерпит. Даже единственно оставшегося.
- И он ее тоже любит.
- Возможно, по своему, но я ни за что не поверю, что он однажды сделает хоть что-то, что было бы приятно и важно только ей, а не ему одному. Он не так воспитан.
- Я бы сказал не тем. Но в любом случае он просто безжалостный убийца.
- Ее он не тронет. Они не последние. Не последние ненужные вещи. Они будут вместе.
- Мне ее жаль. Ей с ним, наверное, очень холодно.
- Ему тоже пришлось несладко. Трудно внезапно осознать, что ты кому-то нужен просто, потому что ты есть. Но так лучше. Это для него ад.
- Не ад, – печально сказал его брат, качая головой, – чистилище…

Они вдвоем медленно шли по пустынной набережной, где некогда гуляли сотни таких же, ну или почти таких же, как они пар. Где-то над серыми домами вставало солнце, ярко-малиновое, спелое, похожее на круглый ломоть арбуза.

- Оно такое теплое, – зажмурилась она от удовольствия, когда первые лучи пробежали по ее щеке, как еще несколько часов назад от его прикосновений. – Мне всегда нравилось встречать рассвет.
- Ничего хорошего, глаза слепит, – он сощурился. – Ненавижу солнце.
- А я люблю… И тебя тоже.

Она вдруг привстала на цыпочки и, уронив беспокойные ладони ему на плечи, поцеловала в тонкие холодные губы.

Он не изменился в лице, но подхватил ее на руки и понес. Дальше дороги нет, и острые камушки больно искололи бы ее маленькие босые ступни.