История Б

 Когда начинаешь вспоминать всю эту историю, паря духом над холодным заливом, то понимаешь - насколько не правы люди. Они говорят: « Безумие- это страшно». Жесточайшее заблуждение! То, что они вкладывают в понятие «Ум», без этого вполне можно обойтись. Если я не имею чинов, наград, счета в банке - мой мозг пуст? Если я не обзавелся чинной и благовоспитанной семьей, от которой в восторге все соседи – мои извилины прямы, как взлетная полоса. Если я не достиг и не стремлюсь достигнуть, того, что называется «положением в обществе», почитается людьми и является у них мерилом ума – я необразованная скотина. Как будто, достигнув всего выше перечисленного и став солидным успешным занудой, я познаю себя. Бред! Я останусь тем же болваном. Моя голова будет забита хламом и перестанет озарятся ненужными сиюминутными вспышками Прозрения. Я перестану видеть цветные сны, наполненные жизнью далекой от логики и разума. Я, в конце концов, застрелюсь, чтобы выбить всю пыль из сопревшего мешка, в который я превращусь. Поэтому – да здравствует БЕЗ УМИЕ! И пусть меня замучит совесть, сгрызет зависть, задушит долг, но я стану безумцем. Так я думал тогда, так я думаю сейчас. В сей момент вздоха, не запертого более в клетке.
И если вам интересно, как я подобрал отмычку к замку своей тюрьмы, я расскажу вам кое-что, пока мои мысли не заняты вещами поважнее, чем обрывки памяти.
Вечером, листая газету, я наткнулся на заголовок «Приступ безумия». Так как и сам я считался с некоторых пор человеком не слишком разумным, то глаза мои вцепились двумя бульдогами в скудные строчки. Журналист криминальной хроники не слишком усердствовал, игнорируя подробности и опуская красочные описания. В заметке сухо сообщалось, что некий субъект, охваченный яростью, ворвался в ювелирный магазин и разгромил прилавок стальным арматурным прутом, после чего взял маленький бирюзовый камень из рассыпавшихся дешевых бус и убежал, предварительно огрев прутом охранника пытавшегося его задержать. Далее автор отметил бессилие властей, не сумевших отыскать преступника, посетовал на обилие в этом сезоне с-ума-сшедших (как точно сказано – изумился я тогда, надо попробовать!) и порекомендовал городу обзавестись еще одной психбольницей. На этом он закончил. А я остался с неутоленным аппетитом растревоженной гиены. Мне нужны были подробности, я просмотрел всю газету с настойчивостью ищейки, но - увы. В течении долгого, нервного месяца, когда мой мозг ненавидел тело, а тело мстило ему болезнями, я безуспешно искал продолжения этой истории, прочитывая прессу от корки до корки. Сколько мертвых слов похоронила моя память тогда. Все без толку, мир давно забыл о ненормальном, похитившем голубую бусинку ценою в грош. Моя голова пухла от желания невозможного. И однажды я уснул в субботу вечером, а проснулся лишь в понедельник, днем, ощущая себя легким и пустым. По привычке, подражая действиям «разумных» людей, я позвонил на работу и сказался больным, чему тамошние умные люди не удивились, я действительно много и долго болел. Я продолжил валяться в постели, вспоминая сны. Видите ли, сны казались мне настоящей реальностью. Так было всегда. Сны, даже самые страшные и неприятные, несли в себе очарование скрытых смыслов, а явь была сера и невыразительна, в ней нельзя было парить. Поэтому я жил во сне, а после пробуждения отрабатывал повинность, готовясь к очередному путешествию. У меня даже существовала карта моих снов и походный дневник, чтобы, находясь в сумраке яви, я мог насладиться моментами подлинной своей жизни.
Вот и тогда, я принялся заполнять голову происшедшими со мной событиями, на ходу размышляя над ними. Как оказалось, я посетил одно из любимейших своих мест, холм с перевернутым домом. Там уже наступила весна, и пахло молодыми клейкими листочкам, которые выползали из лопнувших почек.
А у меня вылез зуб.
Он вырос в глотке. Казалось, зуб в таком неподходящем месте должен, если не болеть, то хотя бы причинять неудобство. Но никакого протеста в организме он не вызывал. Зуб был крошечный, изумительно белый и блестящий. Помню, я засмеялся и пошел разыскивать в доме, каких никаких существ, чтобы показать им свое новое зубастое горло.
Таким был мой сон.
Зимний день и тоска – такой была явь. Мне надоело лежать, начинала болеть голова, я встал и пошел умываться. Разглядывая свое отражение в зеркале, я особо тщательно обследовал горло. Зуба там не было, но его присутствие ощущалось. Не идти же к стоматологу с просьбой обнаружить в глотке зуб. Отбросив никчемную мысль, я решил позавтракать, заодно проверить, как поведет себя зуб из сна, когда я начну пить кофе. До кухни я не дошел. Меня остановил стук в дверь. От неожиданности я чуть не подскочил, ко мне нечасто заглядывают гости, если откровенно я их не люблю, предпочитая общение на нейтральной полосе. Стук в дверь повторился, он явно предназначался мне, только мне. В основании языка легонько кольнуло.
Открывая дверь, я уже догадывался, кто так настойчиво рвется меня увидеть.
Он оказался маленьким и каким-то тихим, словно палый лист. «Ты ведь хочешь меня послушать?» - сказал он, проходя на кухню и усаживаясь так, чтобы видеть окно. На улице начиналась метель, хлопья снега несло по небу, а из моего гостя сыпались воспоминания, совсем как из меня сейчас. Воспоминаний было много, и частью они повторяли мои собственные, меня же интересовал лишь эпизод с бусинкой.
Вот он.

«Человек этот, как и я был безумцем. Его всегда интересовали вещи вне его. По его определению, он жил в наглухо задраенном теле. Любое соприкосновение с внешним миром становилось для него призрачной иллюзией, казалось: вот они – запахи, звуки, краски; но дотянуться до них сквозь наслоение мяса и кожи нельзя. Всякое событие приходилось сохранять внутри себя, выдерживая несколько дней, а то и месяцы, чтобы потом ощутить всю полноту чувств. Только в воспоминаниях он мог сказать: насколько жарко палило солнце, и каким горячим был песок. Только расставшись с человеком, он мог увидеть во всех деталях его лицо и понять слова, которые произносились для него. Все вещи существовавшие вне, оживали лишь переварившись в его нутре, лишь став им они обретали подлинность. Человек тяготился этим, сознавая, что многое проходит мимо него. Как сквозь толщу стоячей болотной жижи проникали к нему прелести мира. И если некие крупинки еще задерживались в чуланах его памяти, то небо проплывало над ним в никуда. Ему не удавалось запомнить оттенок его голубизны, примесь облаков, серую хмарь и полет птиц. Он мог вытащить из коллекции воспоминаний никчемного жука, сказать, что у него была серая от августовской пыли спинка. Но рассказать, какое небо было над безвестным насекомым, он не мог. Он лишь догадывался о том, по яркости солнечного света, по длине теней, отбрасываемых предметами.
И, как любой из живых, человек задался целью. Он решил постичь небо.
Долгие дни, копившиеся в недели, а потом слагаемые в месяцы, он созерцал небо. Он посвятил этому всего себя, закрыв доступ другим предметам мира земли. Постепенно, после многих неудач, он перешел к следующей стадии: купив в магазине краски и бумагу, он принялся рисовать небо. Полагая, что если не удается задержать в себе само небо, то можно попытаться уловить его портрет. Этот способ довел человека до бешенства: он возненавидел тело. Ему стало казаться, что он задыхается в нем, руки не слушались его, глаза и уши обманывали, мозг порождал то, чего нет. И, вообще, НИЧЕГО НЕТ. Нет ничего и никого за пределами тела, есть он и его клетка. А вся его память – это бред, которого никогда не было, потому что и не могло быть того, чего НЕТ. НЕБА НЕ СУЩСТВУЕТ! Его не бывает. Как нет разбросанных по тесной комнатке рваных бумажных останков с пятнами сини. Нет испуганных лиц соседей, нет бетонных ступенек с опасно обшарпанными краями, нет улиц и машин, нет людей. И если он бежит и дыхание сбито, то это его иллюзия. Его тело так захотело. Руки взяли стальной прут – это обман глаз и пальцев. Клетка врет ему, посылая видения. Каждый орган впускает к нему химер, они взирают на него, претворяясь реальными вещами, разнясь обличием, прикидываясь живым и мертвым. Их можно даже разрушить – стекло разлетится на осколки, брызнут в стороны мелкие разноцветные искры. Хрупкие, звенящие. Покатятся каплями на пол под вопли и крики. Прозрачные. Зеленые. Красные. Синие. Голубые. Как небо. Небо, которое он искал. Он не устоял и взял одну из капель. Одна из химер бросилась к нему, но он отмахнулся от нее прутом. Далее последовал хаос, калейдоскоп призраков раздавил бы его, не будь маленького круглого камешка зажатого в ладони. Голубая горошина открыла ему путь в небо. Безмятежное летнее небо с прожилками облаков уместилось в крохотном осколке бирюзы. Оказалось небо можно держать в руке, и оно не занимает много места. Бусинка величиной в небо стала его ключом от темницы, она выпустила его на свободу »

Человек облегченно вздохнул.
- Поверь, все очень и очень просто. Чтобы начать истинно чувствовать, нужно было позволить миру затопить мою клетку. Хлам сломал стены и среди прочего принес, казалось мелочь, а вышло – прозрение.
- Ты счастлив?
- Не знаю, да это и не важно. Теперь я и мир едины, и нам все равно.
- Значит, мир реален?
- Не весь, но когда ты выйдешь из клетки, иллюзии исчезнут и химеры покинут тебя. Поверь – все не так страшно, как ты думаешь.
- А мои сны? Их тоже не будет? – мне ужасно не хотелось лишаться ночных путешествий, пусть они и фантазия, и нет их вне моей головы, и чушь они и ничего более.
- Не знаю, я никогда не видел снов. Может, твоя клетка не так уж плотна, как была у меня, и сквозь неё просачивается мир, каков он есть. И тебе не хватает малости, чтобы выбраться на свободу. У каждого свой путь.
Человек улыбнулся и ушел. Дверь за ним хлопнула недоуменно, и всё стихло. Я остался сидеть на кухне вместе с моим зубом, который вновь принялся колоться и чесаться, и рассказом человека. Слова из его исповеди путались в моем сознании, и напоминали снежинки, беспорядочно носившиеся за окном. Белые пушистые комочки липли к стеклу, превращаясь в прохладную воду. И я вдруг понял - что смотрю на них не сквозь немытое оконное стекло, и что нет между нами никакой преграды. Есть я, есть метель и зима. Я как она, и мне хорошо в ней. Ничто не мешает мне, и неважно уже, в каком месте вырос зуб, у меня просто нет теперь неподходящих мест. Я всё и во всем. И в этом всём отсутствуют зубные врачи, которые знают, где ПОЛОЖЕНО, расти зубам. Мне больше ненужно думать о необходимых и правильных вещах. Я избавлен от чинов, наград и прочей чепухи, на которую уходило так много времени, да и само время теперь ничего для меня не значит – его просто НЕТ. Я волен: бездумно носиться, и быть там, где желаю, в моих изумительных перевёрнутых местах. Могу быть с теми, настоящими, которые не испарились словно морок, их немного и наши мысли текут единым руслом. Русло это извилисто и непостоянно, так как нет для него теперь законов и правил. Я могу размышлять о гранях льдинок, плавающих в холодной воде фьордов, о красоте холода и воды, и о том, что навевает на меня слово «фьорд». А иногда я становлюсь этой самой льдинкой и не думаю больше ни о чём.
Счастлив ли я? Я не знаю. И не хочу знать, чтобы вновь не загнать себя в клетку. Мне все равно. Человек был прав в этом и многом другом. И я сказал ему это, когда встретил вновь