До поры до времени

Землю было не узнать. Уже четверть безумного ядерного века Землю было не узнать. Неистребимые идеи мирового господства, витавшие в воздухе всех стран и континентов еще со времен Александра Македонского, снова вылились в мировую войну, третью по счету. Мужские игры с оружием, такие же бессмысленные, как оловянные смерти солдатиков, брошенных на исчерченную карту чьего-нибудь Главного штаба, не возымели действия, и два континента – Евразия и Северная Америка обменялись ядерными взрывами, надежно укутав полмира в снега ядерной зимы. Ад пришел на Землю. Сам Господь Бог отрубил бы себе крылья, будь они у него, чтобы подобно старшему сыну равнодушно наблюдать агонию умиравшего в муках детища. В ту пору весь ученый мир, на время предав анафеме всех биологов, философов, историков и тому подобных бесполезных пока деятелей научного Олимпа, поделился на два лагеря: в первый входили те, кто изобретал новое оружие, во второй – те, кто придумывал от него защиту. Сеятелям смерти требовались все новые и новые запредельные скорости и невиданные возможности, во множестве воплощенные неуемной фантазией новых докторов Франкенштейнов.

Оноре Отман уходил на войну 25-летним, а теперь садился в кабину самолета, цинично названного «Ars Moriendi», то есть «Искусство смерти» или попросту AM-1, уже, по меньшей мере, 70-летним, хотя в реальности время позволило себе продвинуться лишь на год. Последним в шлемофон сквозь нелепый здесь отсчет прорвалось чье-то столь же нелепое «Ни пуха!», после чего яркая белая вспышка явственно дала понять, что он отправился именно к тому, чье имя вертелось на языке. Он упал во тьму, ощущая лишь жгучий холод, будто сковавший все тело ледяным панцирем. Время от времени пустота вокруг озарялась вспышками света, отчего он начал чувствовать себя чем-то, лежащим в холодильнике, в который постоянно кто-то заглядывал, приоткрывая дверь. Будто его вытряхнули из банки, вспоротой консервным ножом. Может это проделывало с ним само время, но даже оно скоро остановилось, и тьма окончательно завладела его распластанным телом и разбавленным разумом.
Отман очнулся, когда его руки коснулось что-то теплое. Он широко распахнул глаза и… понял, что ослеп. Даже самой темной ночью в самой темной из комнат не бывает такой черноты. Такой черноты вообще не могло существовать, но она существовала.


-Ты очнулся, наконец, мой мальчик, – услышал он вдруг где-то над самым ухом чей-то вкрадчивый шепот.
- Я умер? – спросил он, не желая получить ответ.

Перед его глазами, словно подтверждая догадку, проплыли как в тумане знакомые картины. Он вспомнил обожженную техасскую землю, звуки не надоедавшей «Smoke on the water», что доносились из окон дома старины Пита, как звали его солдаты, державшего местный бар. Вспомнил холодный серый берег Сены и руки матери прижимавшей его к своей осиной талии, будто помнившей тиски корсета, и ему стало теплее и спокойнее, как прежде, в далеком детстве, куда безвозвратно ушел маленький мальчик Оноре Отман, навсегда унося на своих тоненьких ножках лучшую его половину.

- Это было бы хорошим объяснением, но… нет, – ответил кто-то, продолжая осторожно касаться его руки своей горячей ладонью. – Хотя я, право, не знаю, что ты подразумеваешь под смертью.
- Пограничное состояние между мирами. Вход в мир призраков, конец и начало мукам, – хрипло прошептал он, стараясь быть циничным. Это внушало веру хоть в относительную, но жизнь.
- Я открою тебе тайну, если скажу, что пограничное состояние между мирами – это жизнь? – обратился к нему голос, проигнорировав все последующие пояснения. – Понимаешь, каждый из миров это по сути два отрезка одного пути, просто на первом тебя еще нет, но дух твой уже есть, а на втором тебя уже нет, но дух твой еще есть.
- И что же все таки жизнь? – снова спросил он, на этот раз не надеясь получить ответ.
- А жизнь где-то между, маленькая остановка на этом пути, – снова пояснили ему, будто объясняли ребенку, отчего трава зеленая, а не иначе.
- Ты Бог? – задал он вопрос, на сей раз совершенно не зная, чего ждет от ответа.
- Нет, и если честно не жалею об этом, – грустно и ласково отозвался голос.
- Неужели дьявол? – усмехнулся Отман, уже совершенно теряя ощущение реальности.
- Да нет же, я, скорее, тот же ты. Вернее та же, – поправился голос.

Оноре Отман не услышал последней реплики. Силы оставили его, и он снова погрузился в сон, хоть уже не холодный и липкий, но все равно.

Разговор ему будто бы приснился. А может был и наяву. Почему-то каждая фраза осталась в памяти, как остаются на сите соринки. Как выдранный из книги лист, оставшийся комком в кармане.
- …Но тогда сам факт нашего существования остается без оправдания.
- Каждый миг твоего существования может быть оправдан, пока существует то, что ты произвел за этот миг.
- Не понимаю. Ведь, если я, например, читал, то не произвел ничего. Я буду оправдан, пока существует книга? Или пока в моей голове остается то, что я читал?
- С точки зрения мира первый вариант является более приемлемым.
- А если я брился, например? Смысл сохранится до следующего утра, пока щетины не видно?
- Периодические действия имеют смысл, пока они продолжаются с данной периодичностью.
- А если я, скажем, думал о создании вечного двигателя?
- Значит, ты воплотишь свои мысли, и все приобретет смысл.
- Я пришел к выводу, что он не возможен или же я просто не смогу его изготовить.
- Это будет иметь смысл до тех пор, пока кто-то его не изготовит.
- Но я же не буду иметь к этому никакого отношения! Ладно, оставим вещи. Что если я думал о том, какая хорошенькая моя новая соседка? Это будет иметь смысл, пока она не превратится в старуху? Или до того, как я встречу кого-то еще более красивого?..

Тьма не ушла. Не ушел и тот, кто говорил с ним. Вернее та. Рука Отмана нервно дернулась, и ладонь накрыла лицо. На глазах была повязка. Он хотел было сдернуть ее, но все та же чужая рука поймала его руку.

- Не надо, будет хуже. Скоро врачи сами снимут ее с тебя, – пояснил голос.
- Я здесь уже давно? – спросил у голоса Отман.
- Давно. Семь солнц сменилось.
- Семь дней? Почему же ты не уходишь? – снова спросил он у голоса.
- Жду твоего выздоровления. Я возьму тебя с собой, – голос был снова грустным и тихим.
- Где я? – наконец решился солдат.
- В больнице. А вообще… даже не знаю, как объяснить. Ты когда-нибудь слышал о параллельных галактиках?
- Если это вопрос из телешоу, то, верно, слышал, – хмыкнул он, не воспринимая вопрос серьезно.
- А что такое телешоу? – осторожно поинтересовался голос.
- Чушь, – снова хмыкнул он. – Ты серьезно? – вырвалось уже через секунду.
- Что серьезно? – не понял голос.
- Ты не знаешь про телевидение?
- Возможно мне незнакомо слово, а не принцип. Поясни, – попросил голос.
- Оставь. Так что там с галактиками? – спросил Отман.
- Наши ученые когда-то разработали теорию галактики-зеркала, параллельного мира. Это было еще до войны. Я думаю, что ты попал к нам оттуда.
- Ты хочешь сказать, что я сейчас не на Земле? – Оноре опешил.
- Наша планета называется Карна… Не бойся, тебя здесь никто не обидит, – успокоил его голос и вдруг печально добавил. – Им не до этого.
- Почему? – неожиданного для самого себя сорвался с губ именно этот вопрос, хотя задать их можно было тысячу.
- Война… Наши мужчины снова не нашли лучшего занятия. С тех пор, как они забили камнями последнего марлока и отволокли его в последнюю пещеру, им совсем было нечем заняться, кроме войны, – горько усмехнулся голос.
- Наверно, ты имеешь в виду мамонта, – также грустно усмехнулся Отман, вспомнив своих покрытых шерстью предков.
- Мамонт, марлок… Какая разница.
- Так могла сказать только женщина.
- А я кто, по-твоему? – рассмеялся голос.
- Прости. Ты говорил… говорила о таких сложных вещах. И твой голос, он…
- Послушаю я твой голос, когда тебе 70 сравняется! – снова рассмеялась обладательница голоса. – И то, о чем я говорила совсем не сложно. Я всего лишь полуслепая, полуграмотная старуха, не мне рассуждать о сложностях.
- Но что же…

«Похоже, у меня появилась привычка уходить от разговора», – подумал Оноре Отман, прежде чем снова вернуться в холодильник к времени.


Повязку сняли. В комнате с низким потолком царил полумрак, чтобы свет не резал вернувшиеся к привычной свободе глаза. Он огляделся по сторонам. Обычная больничная палата с бежевыми стенами и большим окном. За окном горели знакомые звезды, дрожа на еще голубом небе. В кресле напротив него сидела… темноволосая женщина, которую еще можно было назвать красивой, и пристально смотрела на него тремя своими глазами. Она привычным движением протянула руку и коснулась его лба. Улыбка играла на ее тонких губах.

- Считай, что тебя выписали. Мы можем отсюда уйти, – сказала она.
- Куда же мы пойдем? – спросил он, садясь на кровати.
- Ко мне в гости. Поживешь у меня, ты еще не совсем здоров.
- Но мне нужно домой! Меня будут искать и мой самолет… – вдруг будто очнулся он.
- От твоего самолета почти ничего не осталось, он разбит. А домой тебя сейчас вряд ли можно отправить… Понимаешь, наши ученые ничего не делают сейчас, кроме оружия, они и осколки твоего самолета забрали. Если ты захочешь, сможешь присоединиться к нашей армии.
- Но почему ты обо мне заботишься? Кто ты? – хватая ее за руку, спросил Отман.
- Твой самолет, он упал у самого моего дома. Я тебя сюда и привезла. К тому же мой сын... – она вдруг замолчала, убирая руку.
- Что твой сын?
- Мой сын тоже был летчиком. Вы с ним, видно, столкнулись. Ты сюда попал, а он…
- А он на Землю, – закончил он за нее.
- Оденься, я привезла тебе кое-что, надеюсь подойдет, и пойдем, – резко сменила она тему.

Когда они вышли на вечернюю улицу, почти не отличимую от улиц земного военного города, он сказал себе: «Ну что ж, останусь здесь до поры до времени», подумав, что, верно, и его мать примет нового сына, пусть и трехглазого.