Ортопедическое

Если бы вы знали, какие злые у вас ноги! В кедах и туфлях, чулках и джинсах (всё по последней моде!) мелькают перед глазами, наигранно ускоряют равнодушный шаг. И каждая пара ног спешит прочь от меня, унося свои паскудные душевные и нечестные материальные ценности. Вот как сейчас. Как всегда.
Ноги.
Чулки.
Равнодушие.
Если кто-то притормозит-таки, прислушается к дурацкой моей баяно-хриплой музыке, кинет какую мелочь, про него скажут: суеверный. Скажу: спаситель. А внутри, под грязной рубахой, кольнёт: почему он дал? Воистину смех! Но подающие чувствуют себя приближенными в этот момент к Творцу и к Спасению, вроде как в церкви: бросил грешной рукой пару металлических кругляков старушке в вонючее окошко прицерковной лавки, получил мятую и жирную свечку, втыкнул под ногами у варварски убитого еврея с театральным лицом, и всё, готово. Печать и подпись: грехи отпущены. Индульгенция, ёптыть. И чем больше грехов, тем щедрее мой спаситель. Тем правдоподобнее печать и подпись.
Грех.
Мелочь.
Индульгенция.
И ещё пьяные дают. Всякие, но, в основном, такие, которые пьют с горя. Такие, пялясь мутными пуговками в сюрреалистически раздуваемые баянные меха, просят «убрать эту попсу» и петь шансон, например, матом. И пою, как-то особо бессмысленно скользя глазами по вытянутым коленкам клиента. Прокажённый – ему же тоже жрать охота, ему так же обидны пинки и плевки, понимаете?
Мат.
Перегар.
Коленки.
Было – мёрзну, играю. Детские ноги стоят. И смех, естественно. Что у меня пустая консервная банка, что баян мой драный, что башка лохматая, что глаза голодные, что руки синие. «Сопли», - думаю. А эти ноги монету бросают и убегают. И смеются, и я смеюсь – живу. «Жирую», - думаю. Достаю – а там пробка пивная. Круглая, металлическая, весёлая. Жестокая. «Суки», - думаю.
Подайте.
Подайте.
Подайте.
Вот и всё ваше милосердие, господа ноги! Ваше и детей ваших. И жизнь ваша такая же – лживая.
Не брезгуйте.
Подайте.
Я грехи отпускаю.

Индульгирую, ёптыть.