Десять писем гашишу

 

…рельсы пахнут сандалом.
Чтобы остановить локомотив
Одной Карениной мало.
 Д. Бояркин

Прелюдия. Небольшой прыжок в прошлое.

  «Здравствуй, дорогой гашиш. Пишу тебе…». Мятые замусоленные тетрадные листы лежат на моем столе. Я перечитываю их, ухмыляюсь и вспоминаю тот вечер, когда эти послания были написаны. Один из многих, похожий на все другие.
  Двухкомнатная «хрущевка»… Нет, кажется это был просторный деревянный дом. Да, да, в нем жили геологи. Краска пола отслаивалась кусками и прилипала к носкам. Тапочек, естественно, на всех не хватило. Импровизированный стол, кусок ДСП на старом советском телевизоре. Меня тогда, как раз, поразило, что в этой халупе находилось четыре цветных «ящика», впрочем ни один из них не работал. Вокруг стола три шатающихся табуретки. Поэтому большинство присутствующих разместились где придется. Кто на продавленном облезлом диване, кто на тех же телевизорах, кто просто на полу.
  Старенький проигрыватель, в который уже раз за этот вечер, вертел пластинку со сказкой «Алиса в Стране чудес», перемежая повествование треском почти стершейся иглы. Из соседней комнаты доносился чудовищный храп, отошедшего ко сну одного из хозяев сего притона.
  Мы пили чай из чаги, тривиальной заварки в доме по случаю долгодневного запоя геологов, просто не оказалось. Мы ели бруснику, зачерпывая ее из двадцатилитровой алюминиевой фляги эмалированными тарелками. По кругу ходил «косяк». Тут-то один из нас и выдвинул идею, показавшуюся всем в тот момент весьма забавной.
- Знаете, - сказал кто-то, - дети пишут письма Деду Морозу в надежде получить определенный подарок. Конечно, письма читают родители, но это фигня. Я вот что решил, давайте напишем письма гашишу.
  Собравшиеся весело загалдели. Действительно, «Алиса в Стране чудес» уже сидела в печенках, говорить, по большому счету, было не о чем, хоть какое-то обеспечение досуга. Сказано – сделано. Рездербанили тетрадку, отыскали ручки. И написали. «Здравствуй, дорогой гашиш…».
  С того вечера прошло почти три года. Я сижу за столом, покрытым изрезанной клеенкой. По полу ползет толстый таракан, нервно поводя длинными усами. За стеной истово молится своему богу глухая старушка – хозяйка квартиры, где я снимаю маленькую комнату. Я открываю очередную бутылку дешевого пива и смотрю на исписанные тетрадные листы.
  Письма гашишу, вот они передо мной десять посланий. Они никогда не были отправлены, но все равно дошли до своего адресата.


Я и Он.

  Почему я стал курить гашиш? Можно, конечно, объяснить это своеобразной местной традицией. Когда-то доброе советское государство целенаправленно выращивало в нашей области коноплю. Нет, дело тут не в заговоре против человечества. Тогда просто никто толком и не предполагал, что местное население вместо того, чтобы перерабатывать растение в полезные масло и волокно, вдруг бросится его курить.
  Тем не менее, не прошло и десяти лет, как народ наш раскусил в чем дело и пустил траву на веселящее зелье. И вот уже несколько поколений в том или ином виде массово употребляет канабиол, бережно, буквально от отца к сыну, передавая секреты изготовления «дури». Я был знаком с несколькими семьями, где все включая дедов и внуков вместе курили гашиш.

- Андрюша, сынок, закрывай дверь на кухню, когда «химку» варишь, а то духан по всей квартире.

- Мама, мама, где папа?
- Да вон он, с пацанами во дворе коноплю курит. Все, ****ь, детство в жопе играет.

- Мужики, только, вы бабке моей не говорите, что я тут с вами «дурь» курил, а то она меня, старого, за окорочками послала. Какие уж тут в жопу окорочки?

  Нет, традиция не оказала на меня решающего влияния. До восемнадцати лет я вообще не пил и не курил даже табак. Но. Наше поколение, дети перестройки, мы ждали какого-то грандиозного скачка вперед. Жажда перемен и все такое. Мы получили свободу, но ее нам оказалось мало.
  Курение конопли стало нашей очередной формой протеста. Изготавливая, продавая и даже употребляя «дурь» мы автоматически противопоставляли себя обществу и государству. «При любом правительстве я партизан, при любом режиме я анархист. Я всегда буду против», - орал из наших магнитофонов Егор Летов.
  Поэтому, решение курить гашиш было, можно сказать, осознанным шагом на бессмысленные баррикады. Попыткой хоть как-то заполнить пустое пространство вокруг и внутри нас. Конечно, позже мы стали старше и первоначальный протест превратился в тихую привычку, в образ жизни. Но те эфемерные баррикады, хоть и вызывают теперь лишь ностальгическую улыбку, все еще живут внутри нас. Мы всегда будем против?

Кладбище просыпается.

  Где-то там, в левом нижнем углу карты нашей страны расположился неприметный городок. В новостях его обычно поминают не часто и всегда недобрым словом. В общем, обыкновенный дальневосточный областной центр. Жителей в нем было не так уж и много, промышленность приказала долго жить еще лет десять назад. Вся развлекуха – раскосые соседи с другого берега реки, как раньше казалось, надежно разделяющей два государства. Но прошли годы и слова старой песни: «русский с китайцем братья на век» постепенно воплотились в жизнь. Без стрельбы и мочилова.
  Город наш, похоже, навечно погрузился в какую-то туманную сонливость. Здесь даже собаки двигаются как-то плавно. Вечная сиеста. Спят люди, спят дома… Все спит.
  Что тому виной? Трудно ответить так сразу. Может быть неспешный ритм жизни, который вообще свойственен провинциальным городам. Одним здесь уже некуда спешить, другим, собственно, некуда стремиться. Тихое заброшенное кладбище. Ну а может виной тому растущая буквально в черте города маньчжурская конопля? Кто знает?

  Я медленно иду по сонной улице. На дворе сухая теплая весна. Солнце противно светит мне прямо в морду. Я уже принял две бутылки дешевого темного пива, и сейчас занят тяжелыми раздумьями. Я сочиняю, как бы мне укокошить этот вечер. Ага, навстречу мне из-за ближайшего угла выходит Алик.
- Куда идешь? - лениво протягивает он.
- В сплошное никуда, - лениво вторю я.
- Пойдем, вон в тот скверик.
- Зачем это?
- У меня есть небольшая «пятка». Там ее и «сдолбим»

  Алик достает «косяк», облизывает длинным языком кончик папиросы, чтобы гашиш прогорал равномерно. Я чиркаю спичкой. Затяжка. В весеннее небо поплыли густые клубы едкого сизого дыма. Алик громко кашляет и передает «пятку» мне. Я с силой втягиваю кайф в свои легкие. Но, складывается впечатление, что дым попадает мне прямо в мозг.
  Я оглядываюсь кругом. Мир перестал быть сонным кладбищем. На сером фоне обыденного уже начали проступать новые яркие краски. Завертелось!

Почему птицы не ходят, как люди?

  На дворе самый разгар лета. Градусов сорок. Даже листья на деревьях скукожились. Изнывающие от духоты тенейджеры слоняются по улицам с полуторалитровыми бутылками теплого пива наперевес. На речных пляжах не протолкнуться. Палящее солнце и до ненависти чистое небо. В наших краях подобная погода не редкость и в каждое лето я вхожу с депрессией на плечах.
  С меня пишут портрет. Учебный. Напротив, нещадно грызя обломок карандаша поблескивает очками Майк. Он учится в местном университете на отделении декоративно-прикладного искусства. Попал Майк туда совершенно случайно, незадолго до этого вылетев из какого-то московского художественного ВУЗа. И вот, во время одной из пьянок, посвященных его нерадостному возвращению в родные пенаты, кто-то с дуру бросил фразу «резьба по кости», другой поспешил развить предложенную тему в духе истинного гуманизма – «по человеческой». Все это настолько запало в ранимую душу художника, что уже через несколько месяцев он уже постигал в нашем универе непростую науку лепки печных изразцов и эвенкийской вышивки бисером.
  А так как натурам истинно творческим учиться, что называется, вилы, Майк умудрился не сдать несколько экзаменов. И вот теперь, жарким ненавистным летом мы прилагали титанические усилия, пытаясь выйти из этой, пусть не безнадежной, но все же весьма неприятной ситуации.
  Я валялся на кровати в одних трусах, а он нервной дрожащей рукой наносил ломаные контуры моей обрюзгшей за последнее время рожи на лист ватмана.
- Вот говно! – орет Майк и в злобном порыве комкает бумагу. – Ни хера не выходит!
«Конечно», - думаю про себя, - «учитывая, сколько мы вчера выжрали». Сделав над собой неимоверное усилие, вываливаюсь из объятий продавленного матраса. Разворачиваю лист. Да уж… С белой мятой плоскости на меня уставило ненавидящие маленькие глазенки мерзкое существо с квадратным подбородком и широченным носом. Впрочем, отдаленное сходство все-таки имелось.
- С каких пор ты начал рисовать шаржи? – спрашиваю недоуменно.
Вместо ответа в меня летит карандаш и громко щелкает по лысине.
- К тому же, такие злые… - машинально заканчиваю я и тут же чувствую, как по спине меня шлепает стирательная резинка. – Брось, какая сейчас в жопу учеба. Пойдем лучше за пивом. Тут в магазине, на первом этаже, всегда полный холодильник.
  Мы пили пиво стоя на балконе. Курили вонючие французские сигареты, к которым Майк питал ничем не объяснимую тягу. Потом перебрались в соседнюю квартиру у Алику, прихватив пару бутылок портвейна из того же магазина. Позже, уже ночью, разливали в единственный грязный стакан водку, сидя в чьем-то душном гараже, запивая ее, привезенной с садового участка, родниковой водой и закусывали зеленым луком. Тут-то я и рассказал про портрет.
- А давайте устроим выставку Майку, дадим всем просраться, - вдруг заявил после минутного молчания Алик.

 
  На следующий день я обнаружил странную вещь. Зайдя по обыкновению к Алику, я испытал мощнейший шок. Обычно нагрянув в гости я застаю своего друга храпящим уткнувшись в подушку или же, что случается гораздо реже, курящим на кухне. Он восседает на табуретке, умудрившись забраться на нее с обеими ногами, и похмельным недобрым взглядом взирает в окно на суетящийся здоровый мир. Сегодня все было не так.
  Алик весь измазанный разноцветными пятнами масляной краски пыхтел над широким листом ДВП, где с каждым мазком все более четко вырисовывался яркий облик какого-то адского клоуна, с явным удовольствием насилующего маленькую девочку, обладавшую почему-то бледно-синей кожей. Все персонажи картины радостно улыбались.
- Ты чего? – только и смог выдавить я после почти получасового молчания.
- Да вот, - гордо заявил Алик, поправляя сползающие джинсы. – Подумал вчера, что это Майк один будет выставляться. Сегодня с утра купил краски и прочую байду. У папаши в гараже ДВПэху спер. Он ее, наверное, для чего-то нужного берег. Обозлится.
Я рванул к телефону. Хотелось поделиться с Майком странной новостью.
- Ну и что? – услышал я ответ. – Я вот, тоже работаю.
И, сославшись на тотальную занятость, заявил, что на разговоры у него нет временя и он отправляется «писать» что-то такое, от чего эта бездарность Энди Уорхол перевернется в своем сраном гробу. Я остался не удел. Часок посозерцав работу Алика, поплелся домой, чувствуя, как с каждой минутой в мой мозг проникает заразная болезнь творчества.
  Придя к себе, я трезво поразмыслил. Природа, к величайшему моему сожалению, не удосужилась наградить меня даже зачатками художественного таланта. О «масле» не могло быть и речи. Хорошо, попробуем акварель. Изрядно попотев, я умудрился таки отыскать сохранившуюся еще со школьных времен коробку с красками. Впрочем, намного поэкспериментировав я так и не смог справиться с расплывающимися по бумаге пятнами. Вдоволь налюбовавшись мощью своей бездарности, пришлось отложить акварель в сторону. Так, что там у нас осталось? Графика!
  Но на мою беду в доме не оказалось простого карандаша. Зато в бешеных поисках оного, я под шкафом в пыли обнаружил, неведома как оказавшуюся у меня дома коробку с мелками. На коробке значилось: «сухая акварель». Что ж, тоже неплохо. Я сел за стол и уставился в чистый лист. В голове было пусто. Я встал, налил кофе. Сходил на балкон покурить. Снова налил кофе. Ничего.
  В дверь позвонили. В квартиру ввалился неестественно счастливый Алик.
- Ну, как? - спрашиваю.
- Вообще круто! Уже третью малюю.
Я молча поскрежетал зубами.
- Пошли, покурим. У меня «химки» на пятку есть, - и он весело покрутил перед моей насупившейся физиономией уже забитой папиросой.
  Через час, немного придя в себя, я вывел на листе бумаги первую линию. Через пятнадцать минут на белом поле красовалась птица. Уродливая, но веселая. Подумав, что уж больно сиротливо она смотрится в пустом пространстве, я нарисовал еще одну черту, весьма условно обозначив линию горизонта. Как раз на этой линии минуту спустя, возникли не менее условные дерево и дом.
  Несмотря на то, что, глядя на рисунок, я чувствовал какое-то маразматическое умиление, в мозгу моем всплывала лишь фраза «творчество детей страдающих кретинизмом». Нужно было добавить что-то, что могло бы хоть как-то реабилитировать всю инфантильность сего художественного произведения. Немного поразмыслив, я вывел крупными корявыми буквами: «Почему птицы не ходят, как люди?»
 
  Через неделю мы собрались на худсовет. Майк приволок с десяток картин. Особое впечатление на собравшихся оказала работа «Сатанизм, как причина производственного травматизма». Все оказалось до гениального просто. Взяв за основу готовый плакат советского периода, на котором была изображена груда каких-то ящиков и трагически торчащие из-под нее ноги в рабочих кирзовых сапогах, Майк дополнил все это небольшой деталью. Он изобразил на верхнем ящике сатанинский пантакль, дотошно перерисовав его из оккультной книжонки. Получилось немного зловеще.
  Алик продемонстрировал пять работ, на каждой из которых клоуны и другие архитипические чудовища занимались разгульным сексом с малолетними представителями рода человеческого. Ощущая странный трепет, я выудил из сумки три своих листка. Кроме уже описанного выше творения, присутствовали композиция «Торжество дворника», на которой человек в ушанке иступлено размахивал метлой, и попытка эксплуатации птичьей темы «Война объявлена», где несколько птиц столпились у столба, увенчанного неумело нарисованным громкоговорителем.
- Круто, - почему-то погрустнев, заявил Майк, глядя на «Птицу». – Дело за малым – договориться о выставке.
- И еще, - решил блеснуть познаниями в области живописи я, - нам нужен манифест.
Все посмотрели на меня, как на идиота.
  Тем не менее, придя домой я засел за комп. Надербанил несколько фраз из манифеста сюрреалистов, разбавил собственным бредом, прилепил на обложку картинку Акутагавы, изображавшую болотного демона. Готово. Теперь нужно было найти достаточно безумную организацию, способную пасть до того, чтобы предоставить нам площади под выставку.
  В единственном городском выставочном зале, принадлежащем к тому же местному отделению союза художников, нас без промедления послали подальше. Попытка обосноваться хотя бы в коридоре университета, где учился Майк, закончилась провалом, уж больно хорошо там знали своего студента. Мы потерянно шли по улице, когда на глаза нам попался центральный городской кинотеатр. Мы переглянулись и направились туда.
- Хотелось бы, для начала, взглянуть на ваши работы, - сказала директриса кинотеатра, уставшая, совершенно убитая летней жарой женщина.
Мы показали. Равнодушно скользнув по ним взглядом, она пожала плечами. И дала добро.

  Всю ночь мы развешивали свои нетленки в холе кинотеатра, постоянно споря что и где должно висеть. В конце концов часам к трем ночи, когда все наши творения заняли подобающее им место, а стопка отксереных манифестов была аккуратно разложена на столах, мы переполненные парами алкоголя и «дури», отправились домой. Никто из нас в тот момент и предположить не мог, что по случаю школьных каникул кинотеатром организованны утренние детские сеансы, и что первыми зрителями нашего паноптикума окажутся именно дети младшего школьного возраста.
  Проснулись мы только около двух дня и отравились на выставку, где намечалась попойка, гордо именуемая презентацией. В дверях кинотеатра нам встретилась бледная контролерша. Проводив нас взглядом полным суеверного ужаса, она лишь покачала головой. «Презентация» прошла на удивление спокойно, без эксцессов. Удалились мы в семь. А уже в восемь в этом холле началась дискотека «Кому за тридцать».
  Наш сосед, сорокапятилетний холостяк завсегдатай подобных тусовок, смеясь, рассказывал нам, как собравшиеся «потрясти своим старым мясом» люди с испуганным изумлением рассматривали картины. Танцы в тот вечер так и не заклеились.
  А на следующий день, в воскресенье, в том же помещении состоялось собрание протестантской секты «Новая весть». Разъяренные сектанты примчались к директору кинотеатра и, сыпля проклятьями, требовали убрать мерзкую богохульную выставку и заново освятить помещение.
  Через несколько дней на происшествие сие откликнулись и местные средства массовой информации.
- Гляди, - радостно прокричал Алик, ворвавшись ко мне в девять утра и протягивая свежую областную ежедневку.
Я поглядел. На последней полосе крупный заголовок «Пощечина общественному вкусу». Автор, буквально захлебываясь слюнями, сетовал на разложение общественной морали и проклинал молодежь за ее западопоклонничество. Пару раз промелькнуло слово «дегенераты».
- А вот, другая газета, - не унимался Алик, - здесь письмо сектантов. Они хотят подать на нас в суд за пропаганду сатанизма.
- Во-первых, не на нас, а на Майка, - зевал я, - во-вторых, что-то не припомню такой статьи в нашем уголовном кодексе.
  Еще через пару дней нас притащили на телевидение.
- Скажите, - ткнула мне в морду микрофоном журналистка в годах, - чего вы хотели добиться этой выставкой? Хотели ли вы обратить внимание правительства города на беды молодежи? Или же для вас эпатаж самоценен?
- Да, - угрюмо сказал Майк, на чем разговор, собственно, и закончился.

  Несмотря ни на что, выставка наша провисели еще неделю. Мы даже умудрились заработать немного денег. Ведь директриса кинотеатра не забывала брать плату за вход. В конце концов, мы сняли картины, забрали оставшиеся экземпляры манифеста и, поделив выручку пополам с кинотеатром, отправились домой.


 Молочные реки.

  Мы сидим с Аликом на скамейке в небольшом сквере в центре города. Вокруг шумят в резких порывах ветра уже пожелтевшие кроны деревьев. Напротив указаует рукой в солнце маленький чугунный Ленин. Говорят, в натуральную величину. Где-то высоко в синеве истошно орет бешенная ворона. Мы пьем кислое пиво из пластиковых стаканов. Курим одну измятую «приму» на двоих. Ну просто идиллия.
  Полчаса назад нас выпустили из городского изолятора временного содержания, пообещав, что в весьма скором времени нам придется уплатить штраф за хулиганство. Улыбающийся ментовский сержант вернул мне шнурки, ремень и тупую опасную бритву, которая еще с незапамятных времен завалялась в кармане моей куртки и была предусмотрительно отобрана при задержании. Алику вернули кошелек, где к нашему величайшему удовольствию обнаружилась неучтенная сотня. И вот мы здесь.
  А за что нас, собственно, задержали? Да не за что! За чистую ерунду. Пили мы в одной квартире. У каких-то малознакомых девок. Тут ни с того ни с сего врывается к нам неизвестный никому из присутствующих мужик в полосатых шортах и ну давай орать. Посмотрите на часы! Выключите магнитофон! И далее по тексту. Кто-то тут же предложил ему прогуляться по известному маршруту с точкой прибытия за линией горизонта. Мужик удалился, но вскоре вернулся, да не один. Вместе с нарядом милиции. Оказалось, что счастливый обладатель полосатых шортов является какой-то мелкой сошкой в областной прокуратуре. Такая вот история.
  Впрочем, всего этого я, естественно, не помнил. А когда проснулся утром в сером помещении с грубо обмазанными цементом стенами и, к тому же, на весьма жестких нарах, удивлению моему не было конца. Я взглянул на скупаые солнечные лучи, тонкими нитями пробивающиеся через дыры в листе железа вмурованного в окно, и тихая похмельная тоска овладела моим существом. Что я натворил? Абсолютный пробел в памяти.
  Рядом на соседних шконках просыпались Алик и другие участники ночного кутежа. Сверху, со второго яруса нар, на нас взирал человек в разорванной одежде с вдрызг разбитым лицом. Впоследствии оказалось, что в каком-то кабаке он съездил по морде ОМОНовцу. Тот не преминул позвать на помощь товарищей, и месть состоялась. Еще в камере присутствовали двое совхозных пареньков, коих задержали на въезде в город с четырьмя мешками конопли. Им светило по серьезному и они все время удрученно молчали. Чуть поодаль с видом бывалого завсегдатая развалился неопределенного возраста мужик. Он тупо глядел в потолок и через каждые пятнадцать минут восклицал: «Не понять, за что держат! Хоть бы уж скорей в СИЗО перевели, там хоть жратва нормальная». Несколько часов спустя мужик вышел из затяжной медитации и оказалось, что сидит он здесь потому, что менты убеждены в том, что именно он спер из школьной столовой мешок крупы и несколько кастрюль.
  Лязгнуло окошко на двери. Принесли завтрак. Оный состоял из куска хлеба и желтого чая, который, в соответствии с садистскими традициями наших правоохранительных органов, разливали в алюминиевые кружки. Были они настолько горячими, что держать их в руках, а уж тем более пить из них было весьма проблематично.
  После завтрака, немного очухавшись, мы сообща попытались восстановить картину происшедшего. Вроде бы ничего серьезного мы не натворили. Весь вопрос был в том, что нас ждет пятнадцать суток или спасительный штраф? На общем собрании камеры более опытные товарищи по несчастью объявили нам, дело, мол, пустяковое, скоро окажитесь на свободе, передавайте там де всем привет.
  Предсказание сбылось, и вот мы сидим в сквере, курим и пьем пиво. На башне краеведческого музея пронзительно бьют часы. В изоляторе временного содержания наступило время обеда.

- А, каторжане явились! – откуда-то из глубины дома орет Жорик, покрытый татуированной буддийской символикой, геолог.
Похоже, новости в нашем городке распространяются с огромной скоростью.
- Ну, ну, - басит хозяин деревянной хаты, выбегая встречать нас на веранду. – Чтой-то не особо исхудали на казенных то харчах.
Кому как не Жорику знать. Ведь все то время, когда он не пропадает в своей тайге, прорубая просеки и перемывая руду на золотых приисках, он дико бухает. Ночь через ночь ночует либо в «трезвяке», либо все на том же ИВСе. В зависимости от количества выпитого и сделанного.
- Заходите, заходите, - трясет Жорик всклоченной бородой. – Гостям рады. Мне тут знакомый один конопли привез. Молоко пить будем.
 
  Бурая жирная жидкость бурлит в небольшой эмалированной кастрюльке. Рецепт очень прост. Банка сгущенки разводится водой. В получившийся молочный суррогат засыпается половина целлофанового пакета свежей конопли. Все это кипятится около часа на медленном огне. Фильтруется через простую марлю. И на выходе получается готовый к употреблению продукт коричневого цвета, ужасного запаха и совершенно отвратного вкуса.
  Пить «молоко» нужно очень осторожно. На здорового мужика хватает и трети стандартного граненого стакана. Но это в идеале. В действительности доза всегда превышает разумные пределы. Вся проблема в том, что осушив предложенную треть стакана, человек не чувствует ничего, кроме неприятных вкусовых ощущений. Нервно ходит из угла в угол, повторяя заветное «не торкает» и требует новой, повышенной, дозы. Вся предательская прелесть «молока» в том, что оно начинает действовать на ваш мозг только минут через двадцать.
  Хрясь! Словно волна окутывает твой мозг. Ты осознаешь, что вдруг, резким прорывом, перестал что-либо соображать. Ты бежишь на кухню за спасительным стаканом воды. Бесполезно, ничего не помогает. Ты смотришь на свое побелевшее лицо в зеркало и тебе в первый раз становится страшно. Бежишь на улицу в надежде на свежий ночной воздух. Но тут страх обрушивается на тебя во второй раз.
  Ты всматриваешься в очертания, казалось бы, знакомых предметов, но не узнаешь их. Ночь обрушивается на тебя нескончаемым хаотическим потоком шумов и шорохов. Тебе становится жутко. Ты сломя голову бросаешься назад, в дом. Лишь бы не оставаться одному.
  Заходишь в освященную тусклой лампочкой комнату и ошарашено глядишь на такие же белые лица своих товарищей. Приступ необъяснимого хохота завладевает тобой. Но вот, сквозь грохот общей истерики слышится чья-то фраза: А ведь это только первый дозняк доехал». Всем вновь становится страшно. И так до бесконечности.

  Утром я вспоминаю все происшедшее, словно безумный болезненный кошмар. Несвязные обрывки воспоминаний. Кто-то ползает по грязному дощатому полу, пытаясь поймать блик от треснувших стекол развалившегося серванта. Не удается. На лице полное разочарование жизнью. Мимо проносится незнакомая девчушка, из одежды на ней только прожженная в нескольких местах шинель. Она размахивает длинными полами и душераздирающе визжит: « Умирать! Мы пойдем умирать! Одевайся, ты пойдешь с нами!». Неловко подпрыгивает и убегает во двор, пугать случайных прохожих. Из другой комнаты доносится крик: «Мои суставы железные! Вы слышите, как они скрипят?».
  Кто-то блюет на веранде, кто-то просто спит, прислонившись к желтой стене. Изо рта на подбородок текут пузырящиеся слюни, крупными тягучими каплями падают за ворот рубашки. Посреди этого вертепа сидит Жорик, курит свой «Беломор» и хитро смеется.
  О, этот вечный путь домой. Мы, кажется, уже час медленно вышагиваем по темным улицам. Мимо проплывает бесконечная стена деревянных домов. Движения наши приобрели неестественную плавность. Делая каждый шаг мы словно выписываем замысловатые па еще не изобретенного танца. Вокруг ни души. Полная, тупая, глухая тишина. Что это там мигает желтым, подобно нездешнему ночному солнцу? Светофор? Светофор!
  На нас, словно волна беспощадного божественного откровения, с небес валится осознание того, что мы преодолели всего лишь один квартал. Квартал! До дома их восемь. Я внутренне содрогаюсь и делаю шаг с тротуара. Над нами рвет небо в темные клочья осенняя сухая гроза.

  Но если вы думаете, что сюрпризы доброго «молока» заканчиваются на утро, то глубоко ошибаетесь. И ошибка эта вполне может выйти вам боком. Дело тут в том, что отправив во время завтрака пищу в свой желудок, вы заново запускаете весь процесс. И снова все та же подлость, это не проявляется сразу, а застает вас врасплох, когда вы, совершенно уверенные в своих силах, оказываетесь вдалеке от дома. На автобусной остановке в центре города, например, или на работе.
  В то утро я встал в бодром настроении. Пошел на кухню. Сварганил тривиальный омлет. Осторожно положил в рот небольшой кусок. Проглотил. Подождал минут пять. Вроде ничего. Доел остатки, запил чаем и рванул себе на работу.
  Все бы ничего, но в то время «трудился» я в одной местной газетенке и как раз должен был писать материал о распространении наркомании среди подростков. И встреча сегодня утром у меня была назначена ни с кем-нибудь, а с заместителем начальника городского отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотических и лекарственным средств.
  И вот, значит, являюсь я в городское управление. Прохожу через вахту, поднимаюсь на второй этаж. Протягиваю руку ментовскому чиновнику. Вот тут-то меня и накрыло мощной волной прихода.
  Я тупо глядел в принесенные заботливым замначальника сводки. Несколько раз глупо переспрашивал о том, какова же она, минимальная доза, после которой наступает уже уголовная ответственность за хранение. Зачем-то полностью переписал в свой блокнот статью 228 из уголовного кодекса.
  Все это время я ждал, что умудренный практическим опытом по выявлению и отлову наркоманов милиционер строго глянет на меня из-под седых бровей и наконец скажет: «Какой-то вид у вас странный, молодой человек. А ну-ка, пройдемте на обследование». Я прикидывал, как попытаюсь изобразить на своей роже крайнее негодование по поводу таких подозрений, отчего мышцы лица предательски подергивались.
  Но на счастье мое заместитель начальника настолько увлекся процедурой общения с прессой, что не обращал на мои гримасы никакого внимания. А может быть, отнес их к реакции на ужасающие, по его мнению, цифры сводок наркоманизации населения.
  Через полчаса, стараясь не делать нервных движений, я закрыл блокнот раскланялся. На негнущихся ногах вышел на улицу. Закурил. Мимо проходили озабоченные своими важными делами люди, естественно не подозревавшие о том, что стоящий, как столб, посреди тротуара молодой человек только что пережил самый дикий в своей жизни ужас. Я нервно усмехнулся, вспомнив улыбающееся лицо недогадливого замнача. Сигарета в моих руках заметно дрожала.


 7.б.

  Меня снова выгнали с работы. Причем, на этот раз за сущий пустяк. Подумаешь, после обеда явился на работу пьяным. Подумаешь, замредактора нашей газеты обнаружила меня спящим на столе. Ну нет диванов в нашей конторе. И кто в этом виноват? Вряд ли ваш покорный слуга. К тому же, материал я все-таки умудрился нацарапать. Видят боги, не мое в том прегрешение, что машинистка наша так и не смогла разобрать мои каракули. В общем, пришлось мне положить на редакторский стол свое потрепанное красное корреспондентское удостоверение. Буквально с боем получив расчет, я гордо удалился, хлопнув всеми попавшимися мне по дороге дверями.
  Все было не так уж плохо. На дворе стоял теплый октябрь. В кармане моем лежали деньги. Я был абсолютно свободен. Сев на телефон, я порадовал сей новостью своих знакомых, все ответы которых при достаточном многообразии сводились к одному: «Правильно. На фига тебе эта сраная газета сдалась. Что у нас сегодня? Пятница? Пошли в кабак».

  Ресторан этот носил таинственное название «Зеркальный». Таинственность усиливалась, когда переступив его порог вы замечали, что зеркало имеется только одно, да и то в холле. На часах было десять и за шатающимся столиком собрались «сливки» городской журналистики. В свое время мы волной нахлынули на местные газеты и телеканалы. Всем нам было меньше тридцати. Никто из нас не имел специального образования. Журналистикой, скорее всего, мы занялись лишь по тому, что делать что-то действительно общественно-полезное нам было откровенно лень.
  Заказали для разгона три бутылки водки. Потом еще две. А потом… Гулянка по случаю моего отбытия с работы удалась на славу. К часу ночи, изрядно перебрав, молодая поросль амурской журналистики начала по-тихому разносить кабак.
  «Щас все увидят, как пьют настоящие гусары!» - заплетающимся языком объявил завотделом спорта областного еженедельника, и, что есть молодецких сил тряхнул бутылку шампанского, не понять как в ходе пьянки оказавшуюся на нашем столе. Пробка, явно не ожидавшая такого разгульного напора, с громким хлопком вылетела и, преодолев порядочное пространство ресторанного зала, впечаталась аккурат в висок бармену. И хотя сила удара была уже на излете, бедняга, скорее от неожиданности, чем от боли, опрокинул пару бутылок и схватился за голову. Мы же сидели и ошарашено наблюдали, как пенящаяся липкая жидкость «советского полусладкого» впитывается в нашу одежду. В самой бутылке шампанского осталось на пару глотков, которые незамедлительно влил в себя безумно хохотавший недоделанный «гусар».
  «Китайцы», - шептал мне на ухо корреспондент информационно-аналитической телепрограммы. – «Всюду эти китайцы. Вот. Вот они». И его палец, до этого хаотично выискивавший жертву, указал на дородного кавказца, смачно жевавшего жирный шашлык, которые, по слухам, в «Зеркальном» великолепно готовили из всевозможных дворовых «бобиков» и «тузиков».
  Окончательным аккордом вечеринки, явным сигналом того, что наступил неотвратимый момент по быстрому сваливать, послужил самоотверженный поступок редактора рейтинговой телепрограммы, ежедневно пугающей добрых граждан событиями из мира криминала. «Я звезда!» - завопил редактор дурным голосом и бросился на приступ стеклянных дверей Звон осколков, визг, крики, кровища.

  Прошла неделя, закончились деньги и ситуация сея стала меня немного нервировать. Все шло к тому, что вскоре мне вновь придется достать уже запылившееся перо и отправиться возделывать информационную ниву. Расспросив своих знакомых, я узнал, что в одной желтенькой газетенке как раз освободилась вакансия репортера в отделе новостей.
  Предшественник мой, как утверждали коллеги по журналистскому цеху, однажды явившись в редакцию с жесткого помела, заявил, что сидят тут одни стукачи и что работать с ними для нормального человека откровенно «в падлу». За сей смелый поступок он получил от начальства пару раз по морде и был вчистую уволен по статье.
  В прекрасное утро понедельника я, немножко чувствуя себя штрейкбрехером, заявился в эту проклятую богом и людьми газету.
- А, Ланкин, - вперил в меня палаческий взгляд редактор, - слышал, слышал о твоем увольнении. Значит, к нам пришел?
Я предпочел промолчать.
- Пойдем, - продолжал мой работодатель, - познакомишься со своим новым начальником.
  Первое, что встретило меня в кабинете отдела новостей, были рифленые подошвы армейских ботинок. Их обладатель, монстр лет тридцати с волосами до плеч и английской булавкой в левом ухе, закинув ноги на стол лакал из горла бутылку пива. Над головой его висел рукописный плакат: «Даже дождь за окном можно объяснить происками коммунистов». Появлению моему начальник явно обрадовался.
- А, Ланкин, - произнес он кодовую фразу, - заходи. Пиво будешь?
Отказываться я не стал.

  Рабочий день наш начинался к полудню. Мы встречались в кабинете, считали деньги и шли в буфет за пивом. Часа в три на нас вдруг находило озарение, и мы тянулись к телефонам. После нескольких минут ожесточенного боя с представителями различных пресс-служб, обнаруживалось, что новостей то, как таковых, нет. Кого мог взволновать тот факт, что в совхозе N идет подготовка к зиме. Или то, что областной совет народных депутатов решил выделить сельскому хозяйству дополнительные средства из каких-то там фондов. Тоска.
 - Нет, ты только послушай, - разорялся начальник отдела, почему-то задетый за живое последней новостью. – Снова выделяют «крестам» бабки. На хера? Ты в деревне был когда-нибудь? Да они же эти бабки те еще мастера хавать. Прикинь, однажды приезжаю, а у них переполох. Комбайн потеряли. Комбайн! Ты видел когда-нибудь комбайн? Как его можно просрать? Вот и я не знаю. Но пришла весна, и он нашелся. Знаешь где? Эти идиоты его в поле забыли. Или вот еще. Поступает как-то в агропромышленный отдел областной администрации письмо. Колхоз, мол, такой-то остался без соляры. Как убирать урожай? Ждем ваших распоряжений. А потом выяснилось, что председатель с дружками как напьется самогонки, на тракторах на охоту ездит. Я сдохну с них! А ну-ка, подожди.
  Тут он бросился к компьютеру и с остервенением застучал по клавишам. Через несколько минут на свет божий появилась информашка с грозным названием «И зайца съесть и денег поиметь». Где пересказывалась история с тракторами, и делался безапелляционный вывод, что областная администрация в конец охерела и вместо того, чтобы пустить наши с вами, дорогие сограждане, денежки на что-то полезное и нужное, раздает их горе-охотникам. Вот так воскресив в памяти какую-то легендарную историю, мы получили материал на злобу дня.
  Когда память наша отказывалась выдавать подобные случаи, мы новости просто придумывали. Мы, не выходя из кабинета, писали заметки о событиях, на которых по случаю достаточного количества пива, так и не удосужились побывать. Всячески перевирали официальную информацию, с целью создания у простых обывателей ощущения неумолимо и стремительно приближающегося Армагеддона. Рейтинг газеты рос. Редактор не вылазил из судов.
- Знаете, чего нам не хватает? – объявил на одной из планерок мой непосредственный начальник. – Нам не хватает правдивых историй из жизни людей. Автобиографических заметок.
Редактор обречено махнул рукой, чем выразил свое полное согласие. У него на тот момент хватало других проблем. И началось.
  Решив не тормозить, заведующий отделом новостей за неделю разродился обширной серией статей о своей нелегкой жизни. А жизнь была развеселой. Еще в юности Женя, так звали моего начальника, отличался буйным нравом и отсутствием моральных устоев. Пытался создать панк-группу. Был отчислен из всех высших учебных заведений нашего города. Причем из последнего с жесткой по тем временам формулировкой: «За пропаганду фашизма».
- Представляешь, эти дебилы, - делился он своим богатым опытом, - решили устроить показательное комсомольское собрание. Стою я, значит, как осел, у кафедры, а они вопросики свои задают. Давно ли вы вступили в фашистскую организацию? Откуда вы берете подрывную литературу? Где вы изучали немецкий язык? Дебилы! Как на эти вопросы можно было отвечать? На дворе восемьдесят третий год. Какая, в жопу, фашистская организация? Да и фашистом я никогда не был. Стою, значит, и вдруг ловлю себя на том, что на пыльной кафедре пальцем рисую свастику. Довели скоты.
  Когда Евгения отчислили из этого ВУЗа, его, буквально у дверей, поджидал военкомат.
- «Мы тебя, сука, пошлем на крайний север!» - орал на меня какой-то майор. – «Там тебя научат родину любить», - продолжал рассказ о своих злоключениях начальник. – Хера! Я на следующий день набрал каких-то таблеток. Обожрался. Думал, все, прощай Земля. Откачали. Выхожу из больницы, а группа счастливчиков, что попала на Север служить, уже тю-тю. Укатили без меня. Но майор тот, скотина, обещания своего не забыл. Отправили меня под Биробиджан, в стройбат. Там родину любить учиться. Приезжаю. Захожу в барак. А там одни «чурки». Сидят у «буржуйки» греются, зима тогда была. Нет, думаю, не хочется мне тут служить. И в скором времени откосил в больницу. Посмотрели на меня врачи. Эге, да у вас, батенька, психопатия. Нашей армии такие не нужны. И отправили меня домой со статьей 7.б. в военном билете. Да мне и нормально, только вот на права водительские сдать не могу.
 
  А однажды Женя завалился в редакцию в зюзю пьяным, посмотрел на меня осоловевшими глазами.
- Сейчас я тебе расскажу, - говорит, - а ты, уж будь другом, напечатай. Видишь, я сам не могу. А в завтрашнем номере полосу забить надо. Материал будет называться просто: «Бабы и наркотики».
И я в течение часа запечатлевал его откровенный бред.
- Так и запиши, «встала раком», - возбужденно кричал начальник.
  Самое забавное, что материал этот совершенно без правки прошел в печать. Нам пришлось отключить телефоны, дабы уберег психику от ненужных разговоров с возмущенными читателями. Редактора снова вызвали куда-то «наверх», где он имел, по всей видимости, весьма нелицеприятный разговор. Тираж газеты увеличился в полтора раза.
  Мы ругались со всеми. С властями, обвиняя их в поддержке китайской экспансии на Дальний Восток. С православной церковью, утверждая, что она объявила новую охоту на ведьм. С коммерсантами, потому что они не платили нашей газете деньги. И все сходило нам с рук. Правда, как-то раз, нашему многострадальному редактору набили морду на выходе из издательского комплекса неизвестные молчаливые люди. Но и это не смогло остановить тот поток откровенного бреда, что выливала наша газета на своих читателей.
  Прошел год. Я отправился в законный отпуск, который по независящим от моих первоначальных планов причинам затянулся на четыре месяца. Когда я вернулся, то обнаружил, что газета наша закрыта, редактор переехал куда-то в Ростов-на-Дону, а мой бывший начальник продолжал свои опыты по истязанию населения уже в другом издании. Журналистика под психопатическим знаком 7.б. жила и побеждала.


Черная суббота.

  В тот день нас, похоже, прокляли. Нет, никто, конечно, не умер. Но все же. А начиналось, как нельзя лучше. Субботний день, совершенно ни каких важных и срочных дел. Я до полудня провалялся в кровати, полностью игнорируя, казавшимися кощунственными в такое утро, телефонные звонки. Нужно было отключить эту мерзкую машинку еще с вечера. Когда эта тварь в очередной раз разразилась душераздирающим звоном, я нашел таки силы подняться. И чувствуя, что совершаю святотатство по отношению к самому себе, поплелся в прихожую, где, что есть силы, надрывался красный пластмассовый монстр.
- Ты где шляешься? – заорала мне в правое ухо трубка голосом Костяна.
- Пошел ты в жопу, - тут же нашелся я. – Какого, спрашивается, хера ты будешь людей в такую рань?
Настенные часы показывали полпервого.
- Не скрипи зубами, - послышался до боли жизнерадостный ответ. – Продирай свои маленькие глазенки и ставь чайник. Я сейчас приеду.
  Нет, вы подумайте, он сейчас подъедет. «Сволочь», - беззлобно констатировал я, бросая трубку на рычаг.

  Через пятнадцать минут мы сидели у меня на кухне и пили кофе. Костян, волосатая жизнерадостная сволочь, улыбался во все зубы и с явным нетерпением крутил «косяк» в длинных пальцах. Потом мы курили. Как же нам было в такой прекрасный день не покурить.
- Поехали кататься, - прохрипел Костян, зачем-то вцепившись побелевшими руками в перила балкона.
  Я с недоверием оглядел горе-водителя. Все дело в том, что, даже будучи совершенно трезвым, Костян за рулем представлял опасность для всего живого, что находилось на проезжей части. Еще когда он учился в местном сельхозинституте на своем автофаке, какой-то весьма добрый человек определил его на практику в одну из местных автоколонн. И вот этот прирожденный камикадзе оказался за рулем побитого ЗИЛа.
- Я просто мечта Фреди Меркури, - важничал Костян. – Я потный, волосатый и вожу грузовик.
Включив, захлебывающийся в хрипах, магнитофон на полную катушку, наш «потный и волосатый» пугал дачников, пыля по разбитым пригородным дорогам. Где-то с неделю. По истечению сего срока Костян, наконец вырвавшийся на своем гробосвале в город , тут же, аки твой Покрышкин, взял на таран «вражеский» КАМАЗ.
- Херли этому КАМАЗу сделается? – сетовал Костян, безуспешно пытаясь выправить ударами кувалды изрядно искореженный капот своего ЗИЛа. – Даже царапины, блин, на нем не осталось.
  Шли годы. Доморощенный Шумахер сменил около десятка «тачек». Он развозил по ночам пиццу, доставлял с базы на базу кирпич и бетонные плиты. В общем, зарабатывал на жизнь нелегким трудом водителя, пока не затесался в одну из местных телекомпаний, где и ныне «батрачил» редактором программы. И все машины, волей злого случая попавшиеся в его руки, он нещадно бил. Костян не искал легких путей и проторенных троп, и посему с завидным постоянством на его пути окалывались, стены, заборы, телеграфные столбы, другие автомобили, в конце концов. Слава богу, никто не додумался посадить этого Чекатило от автодела за рычаги управления танком. Масштабы мировых разрушений сложно было даже представить.
  А тут еще гашиш. Когда Константин первый раз накурившись сел за руль, он устроил такой цирк, что я до сих пор удивляюсь, что на моей голове растут не седые волосы.
- Главное упокоиться, главное не грузиться, - бормотал Костян, с трудом усаживаясь за руль своих «Жигулей». – Так. Это – руль, это – приборная доска. Педаль? Педаль газа. Где она. Вот она. Все на месте. Поехали?
Не дожидаясь ответа, он вдавил в пол, только что обнаруженную, педаль газа. Громко завизжав, машина сделала гигантский рывок со двора, в который мы завернули покурить «дури», но тут же, словно удивившись своей неимоверной прыгучести, заглохла. Причем как раз на середине проезжей части, умудрившись при этом занять обе полосы и встать поперек движения. Хвала, Аллаху, на улице была глубокая ночь.
- Так, - рассудил Костян. – Вы, главное, не давайте мне гнать. Поедем медленно и протяжно.
Он снова завел машину и мы двинулись в путь. Не проехав и ста метров, водитель наш исполнил очередной номер своей сегодняшней программы. Очень медленно и аккуратно завернув на ближайшем перекрестке налево, он въехал на встречную полосу, бросил руль и в ужасе заорал:
- Где мы находимся? Где, вашу мать, мы находимся?
Через пять минут мы общими усилиями уговорили Костяна взять себя в руки и припарковать машину у обочины.
  С тех пор прошло уже года полтора, Константин совершенно освоился и теперь с относительной легкостью сочетал употребление канабиола и вождение автомобиля. Впрочем, от аварий его это не спасало. Раз в год он продавал каким-нибудь заезжим придуркам ту рухлядь, что оставалась от его «тачки» и покупал новую машину. Вот и теперь, под окнами блестела белыми боками скоростная спортивная «TOYOTA».

- Поехали кататься, - вновь говорит Костян, на этот раз отпустив железные прутья балдкона.
- Поехали, - и совершенно «убитая» «пятка» кувыркаясь устремилась навстречу асфальту.
  Чтобы не ездить зря, мы решили посетить знакомого торговца «травой». Деньги у нас были, а вот «дурь» уже закончилась. Побарабанив в дверь несколько минут, мы смирились с той мыслью, что здесь мы сегодня ничего не получим.
- Фигня, - сказал Костян. – Поехали, я еще адресок знаю.
Но и эта квартира не отозвалась. Мы снова прыгнули в «тачку» и рванули на следующую «точку». Хитромордый осклабившийся «барыга» развел руками, извиняйте, мол, братцы, было, да вышло все, буквально минут двадцать, как последнее забрали. Это начинало бесить.
- Погнали к общагам педовским, там тоже «банчат», - подбадривал я рассвирепевшего Костяна, угрюмо твердившего, что предыдущему торговцу нужно было всю рожу разбить до состояния мясного фарша.
  Но и в общаге нас ждал крутой облом. После упорного бросания камней в нужное окно, через вахту нас, понятное дело, не пустили, перед нами предстала заспанная опухшая девичья рожа.
- А Феди дома нету, - промямлило существо. – Он в деревню к себе уехал. Будет только в понедельник.
Понедельник! На хер понедельник! Получить «дурь» сегодня стало для нас уже делом принципа. Немного посовещавшись, мы решили поехать на «Бастилию».
  Сим зловещим словом именовались развалины, недостроенного еще с советских времен, четырнадцатиэтажного здания драмтеатра. Высившаяся в центре города, «Бастилия» была поистине злачным местом. Любой поход туда превращался в своего рода приключение. Ибо никогда толком не знаешь, что может поджидать тебя там. Ибо с равной вероятностью здесь можно было напороться на пьяного отморозка с ножом, оргию сатанистов или милицейскую облаву. На одном из этажей этого храма совкового дебилизма тусовались городские неформалы. И я и Костян имели среди них некоторые знакомства.
  Мы опоздали на несколько секунд. «Пятка» умерла буквально у нас на глазах. Была и нет ее.
- Я знаю одно место, где всегда можно купить, - заявил пошатываясь один из знакомых «нефров» и назвал адрес где-то в районе городских окраин.
- Точно? – засомневался Костян.
- Без балды.
- Поехали.

- Ну, парни, - разводил руками неформал, когда мы вновь высаживали его у «Бастилии», - не ваш день просто. Там всегда продавали. Всегда.
Похоже, он был удручен и ошарашен не меньше нашего.
- Ну и что дальше ? – спросил Костян, нервно барабаня пальцами по рулю.
- Хватит поисков, поехали к Алику.

  Алик имел странное обыкновение. Периодически он устраивался работать слесарем в какую-нибудь котельную. И раз в неделю целые сутки пропадал там, среди бушующих котлов. Жрал водку, говорил с огнем и отсыпался. Сейчас как раз подходила к концу его смена. Мы застали его выходящим из дверей своего добровольного ада. Он закурил сигарету и уже было направил свои шаги в сторону дома. В этот момент из темноты на него вылетел наш автомобиль.
- Придурки, - устало оглядев нас резюмировал Алик.

- Знаю я еще одного «барыгу» - заявил наш кочегар, когда мы неслись по ночному городу. – Недалеко от железнодорожного моста. Там армяне живут, они паленой водкой и «дурью» круглосуточно торгуют. Поехали туда.
  Может быть там нас наконец и ждала удача. Но силы. Отвечающие за миропорядок, сегодня были против нас. Не успели мы проскочить и трех кварталов, как из темноты тротуара, фонари в этом месте почему-то не горели, прямо под нашу машину выскочило нечто.
- Пидор! – заорал Костян, вместо того, чтобы давить на педаль тормоза.
Одновременно с этим криком, что-то большое и тяжелое шарахнулось в наше лобовое стекло. Выйдя из машины, мы обнаружили лежащего на дороге мужика. Он, несмотря на мощный удар, не только остался жив, но еще и мычал себе под нос какую-то песню на своем пьяном языке.
- Да, - сказал Алик, - съездили за гашишком.
  Милиция, замеры, показания, экспертиза. На дворе был уже второй час ночи, когда мы, измотанные всеми этими формальностями, совершенно трезвые возвращались домой.
- О, привет, - раздался рядом с нами бодрый голос, когда мы уже собирались прощаться. – Где вы так «тачку» ухайдокали?
Словно призрак из тьмы, перед нами явился знакомый музыкант, обитавший в соседнем квартале в жалкой хрущевской халупе. Был он явно под кайфом.
- Ну вы даете, - засмеялся он, услышав краткий, но эмоциональный пересказ того, что произошло с нами за день. – Вот вы мастера себе мозг канифолить. Сегодня же Толик на «пятак» ездил. У него дури чуть ли не мешок. Он там такой мощной «химки» наварил. До сих пор меня колбасит. Поехали к нему. Он как раз на дежурстве.

  Толик на дежурстве. Он охраняет местный зоопарк. Мы сидим на внутреннем дворе. Вокруг нас клетки с уже спящим зверьем. Над нами – звезды.
- Я с вас угораю, - говорит Толик заколачивая очередную огромную «косячину». – На хера вы вообще у этих «барыг» покупаете? Проблемы одни только от этого. Они вечно дурь портят. Гашиш у них не центровой. Нажмешь пальцами, он в пыль разваливается, «химку» они вечно перетабачивают. От жадности все. Я не понимаю, как можно «дурь» продавать. Да и покупать то же. Тачка есть. Сел. Через час уже на «пятаке». А через пост ментовский всегда провезти можно.
  Будто желая подтвердить правоту этих слов, в одном из вольеров взвизгивает енотовидная собака, только что принявшая матерого «паровоза». Она уже спит. И во сне медленно перебирает лапами. Словно бежит радостная и свободная по бескрайнему полю, засеянному добрыми людьми великолепнейшей коноплей.



 228, часть первая.

  И вот мы на огромном поле. Бескрайние зеленые пространства. Старенький 412 «Москвич» спрятан в небольшой роще, чтобы не мозолил глаза. Хотя кому? Разглядеть нас можно разве что с вертолета. Но страх главный друг и помощник травокура и поэтому даже оставшись наедине с природой мы соблюдаем все меры предосторожности. В наших руках две эмалированные чашки, четыре бутылки растворителя да обрывок простыни. Мы приехали на «пятак».
  Вдалеке маячат развалины коровника. Три кирпичных стены, съехавшая на бок крыша. Мощный запах дерьма на всю округу. Что делать, самая лучшая конопля растет именно в таких местах, давая обильные всходы на коровьем навозе. Да мы и не из брезгливых.
  На дворе август. И конопля еще не представляет из себя тех огромных, выше человеческого роста, гигантов, какие появятся только осенью. «Макухи», навершья или, проще говоря, соцветия, именно то, что нас и интересует, сейчас совсем крохотные. Аккуратно отщипываешь их от стебля, а в голове всплывает картина: где-то в далекой Индии, почерневшие от нещадного солнца, удрученные женщины, сгорбившись под тяжестью внушительных плетеных корзин, собирают лепестки знаменитого на весь мир чая.
  Вот так, ощущая себя рабом на южноамериканских плантациях, зажав в зубах пластиковые «пищевики», быстро орудуя обеими руками, мы и собирали свой урожай. Работа эта весьма утомительна, но молодая, еще не вполне сформировавшаяся, конопля способна на чудо. К действию продукта, приготовленного из нее, не применимы общепринятые термины. Он не плющит и не таращит, не торкает и не колбасит. Он ЛОМАЕТ!
  Сделав глубокую затяжку, одну, всего лишь одну, ты на добрых три часа погружаешься в трансовое состояние. Сидишь (или лежишь?) и зачарованно, словно в заброшенном планетарии, наблюдаешь медленное движение искусственных звезд под куполом своей черепной коробки. Реальность распадается грязными лохмотьями. Время… Какое, мать вашу, время? Так, неровные кусочки чего-то непонятного, чье назначение и смысл утрачены навсегда вечность тому назад. Тело словно состарившийся развинченный механизм, судорожно пытается разобраться в невнятных противоречивых импульсах поступающих из затуманенного мозга. То подергивается в пляске святого Вита, то деревенеет, неумело кося под хладный труп. Господи, сколько же я сижу здесь, бессмысленно улыбаясь? С великим трудом подношу руку с часами к лицу. Циферблат, глумливо осклабившись беспокойными стрелками, издевается надо мной. Ты врешь, проклятый механизм! Этого не может быть!
  Истерика утихает так же неожиданно, как и началась. Я ошарашено смотрю на, вновь ставшие мертвыми, часы. Так и есть. Прошло всего пять минут. И в этот момент кто-то буквально в лицо сует «косяк». Снова моя очередь. Глубокая затяжка…
  Рецепт очень прост. Все наше богатство, три полных пакета с микроскопическими «макухами», мы раскладываем на солнце подсушиться. Берем кусок простыни, именуемый на нашем травокурском языке «марой», набиваем его травой. В результате этих несложных процедур получаем небольшой матерчатый шар со свежей коноплей внутри – «битку». Итак…
  В дело вступают достижения современной прикладной химии. Осторожно укрепив эмалированный тазик на твердом грунте, опускаем в него «битку» и поливаем ее растворителем. Тщательно жамкаем. Постепенно прозрачная ядовитая жидкость приобретает зеленый цвет. Продолжаем процесс, используя все новые дозы «травы».
  В конце концов на дне тазика скапливается темно-зеленая жидкость. Но на дне мутным бурым облаком плавает совершенно лишняя жидкость. Слава богу, она гораздо тяжелее растворителя и процесс фильтрации проходит без всяких проблем. Теперь ставим таз с получившейся жижей на огонь. Вот тут очень кстати проявить максимальную осторожность.
  Пары, обильно клубящиеся над тазом, имеют привычку взрываться при соприкосновении с огнем. Бах! Недоделанная «химка» пылает, посуда валится из рук, драгоценная «муть», на которую было потрачено столько нервов и физических сил, неумолимо впитывается в песок. Глобальный облом. Но сегодня с нами профессионал. Он не допустит промашки, он тщательно следит, чтобы тлеющие угли так и оставались углями.
 
  Мы лежим на поле, подстелив под спину кусок брезента. Над нами в мультяшном ярко-синем небе проплывают жалкие ошметки облаков. «Пятка» ходит по кругу. И с каждым вдохом едкого, слабо отдающего еще какой-то бытовой химией, дыма, синева становиться ближе. Ближе и ближе…
  Вдруг откуда-то из далека до нас доносится лошадиное ржание. Что это? Разгадка не заставила себя долго ждать. Из зарослей конопли на поляну выбрались трое неприветливых молодых людей. Одета они были в кирзовые сапожищи и рваные ватники, под которыми виднелись яркие засаленные воротники китайских спортивных костюмов. Рожи у всех троих были похмельно-помятые и какие-то почерневшие.
  Проще говоря, перед нами предстали местные жители. Деревенские, коих в городе презрительно именуют «крестами». Но здесь они были на своей территории. А ходили упорные слухи, что «пятаки» свои они блюдут и от всех чужих тщательно охраняют. Конечно, их было всего трое, но если громко свиснуть, то, скорее всего, минут через десять здесь будет пол деревни. Но больше всего мне не нравился торчащий за широким армейским ремнем одного из них предмет , как две капли воды похожий на обрез двустволки.
- Чо вы тут делаете? – вопрос был совершенно бессмысленным, можно подумать, мы тут на пятаке грибы собираем.
- Эй, не бузи, - приподнялся на локтях Толик.
- А, Толян! – обрадовано заорал обладатель «пушки». – А я-то думаю, кто это посреди дня на наш пятак, блин, забрался. Решил посмотреть, вот, даже «валыну» с собой прихватил. А это ты. Толян, ты чо к нам-то не зашел?
- Да мы так, не надолго.
- Чо не надолго-то? Пошли, у меня папаша как раз самогонки наварил, побухаем.

  Так мы оказались в деревне, в гостях у Семена, того с обрезом. Для начала выпили, за знакомство конечно. Потом покурили. А после опять выпили. Сидим за столом общаемся.
- Так вы, чо, в первый раз «химку» варили?
- Угу, - говорю, - слава богу, Толик вызвался помочь. Он единственный из нас знает, как вся эта фигня делается. Это же, черт, какой-то научный процесс, сложное химическое производство.
- У вас-то сложный? – хмыкнул Семен. – Пойдем, я свою химоварню покажу. Вот где процесс.

  Мы отправились в сарай. Там стоял чудовищный агрегат. Змеевики, никелированные трубки, большие и малые емкости. В свете пятидесятиваттной лампочки весь этот футуристический механизм производил зловещее впечатление.
- Вот сюда засыпается трава, - указал Семен на металлический резервуар, скрещенный с механическим прессом. – Заливаем растворитель, и под пресс. Потом фильтруем вот в этой системе. Вода же тяжелей. Ее спускаем, остается «муть». Вот она, родимая пошла дальше. Вот таз, под ним плитка электрическая. Все продумано, ничего не взорвется. Испытано уже не раз.
- А вот эти змеевики зачем? – интересуюсь.
- У нас тут производство безотходное. Растворителя в округе не найдешь. Приходится из города возить. Проблема. А эти штуки вот для чего. Когда «химка» выпаривается пара идет вверх, проходят через всю эту херь, охлаждаются и снова получается растворитель. На много раз хватает. Жаль, конечно, не на вечно.
- Круто!
- А ты думал! Все по науке. Все продумано. А ты говоришь, сложное производство.
 
  Мы снова бухали. Снова курили. Кто-то приволок девок. Кто-то успел на узкой деревенской улице расквасить кому-то нос. Шла обычная для этих мест пьянка. Уже засыпая на продавленной металлической сетке кровати, я смутно слышал разгоревшийся за тонкой стенкой спор.
- Толян, ты чо, не веришь, что я могу сальто назад сделать, - возмущенно кричал Семен, - Вот смотри.
Вслед за этим раздался грохот, звякнула полетевшая на пол посуда. Широко зевнув, я отключился.
 
Тарен. Последние новости из ада

  В центре города, окруженный новыми пятиэтажками, приютился небольшой «частный сектор». Да и громким этим словом, сектор, вряд ли его можно было назвать. Так, квартал, заполненный медленно умиравшими под тяжестью своей ветхости, деревянными домами. Обычно в каждом из них жило по две-три семьи. Несколько поколений сменилось в тесном пространстве этих лачуг.
  Естественно, им постоянно обещали, что стоит потерпеть, подождать годика два и счастье, в виде благоустроенных новых квартир, в весьма скором времени свалится на радостных жильцов, как божественная награда за страдания. Но шли годы и ничего не происходило. А обитатели этого квартала, с рождения зараженные неврастеническим ожиданием чуда, продолжали рубить дрова во дворах и таскаться с сорокалитровыми бидонами за водой к ближайшей, всего-то квартала два, колонке.
  Мы докуривали последний, имевшийся в наличии, «косяк», сидя на ветхой веранде одного из строений этого вневременного оазиса. По кругу бродила бутылка противного на вкус дешевого портвейна. Отхлебываешь прямо из горла и складывается впечатление, что в тебя вливается редкостная смесь желчи и блевотины. По крайней мере, таков был вкус.
  Пойло это продавалось в каждом киоске. Пивная бутылка с облезлой, съехавшей на бок этикеткой, на которой кривыми буквами было напечатано гордое слово «Нахичевань». Замечательный напиток сей очень даже просто готовили заезжие азербайджанцы. Отогнав на заброшенный запасной путь железнодорожного вокзала ржавую цистерну, они, уподобившись средневековым колдуньям, бодяжили в ней технический спирт с какими-то, ведомыми только им, ингредиентами, не забывая обильно приправлять эту отраву таблетками димедрола.
  Глотнув такой жижи из бутылки чувствуешь себя добровольным самоубийцей. Спятившим самураем, заменившим благородное сеппуку на некий, пусть и более приятный, суррогат. Впрочем, спирт и «транки» быстро давали о себе знать. Легким головокружением и потерей контроля за речевым аппаратом.
  Насколько я знаю, никто от этой «Нахичевани» так и не умер. Даже не отравился толком. Единственным неприятным моментом была сильная головная боль с утра. Но так уж повелось, в этом мире принято платить за удовольствия. Пусть и не всегда так быстро.

  Так вот, мы добили таки «пятку» и единственное, что нам оставалось, созерцать пять еще не открытых бутылок портвейна. Кто притащил эту гадость в таком количестве мне уже было невдомек, весьма может быть, это было общей идеей. Тяжело вздохнув, я протянул руку к темному бутылочному стеклу. И тут ночная тишина взорвалась.
  Из-за поворота на огромной скорости, ревя разбитым глушителем, вылетел «ГАЗ-66» армейского образца. Машина вихляла по всей улице, благо на ней было пусто. Прогремев мимо нас, ГАЗик резко дал по тормозам. Постояв с минуту, словно приходя в себя и соображая, где же он волей жестоких обстоятельств неожиданно оказался, этот зеленый катафалк медленно на задней скорости подъехал к крыльцу дома, который мы избрали для сегодняшней «вечеринки». Дверца со скрипом отварилась, и из кабины на тротуар буквально выпали два «трупа» в сером ментовском обмундировании.
- Привет, - вперил в наши, окутанные темнотой, лица свои круглые красные глаза один из авто-мертвецов.
- И тебе привет, ментовская морда, - радостно отозвался хозяин «деревяшки».
- Да, ладно ты, - почему-то сконфузился обладатель ефрейторских нашивок внутренних войск и вынул из кармана пять внушительных «косяков». – Вот. Курить будем?
Говно вопрос! Кто здесь не курит?
  «Дурь» оказалась очень не дурна. Около части «ментов», расположенной в тридцати минутах езды от города, рос великолепный «пятак». Грех было этим не воспользоваться. Наварив вечерком «химки», парни решили покататься. А уж если твой дом находится так недалеко, то почему бы и не посетить родные места. Пообщаться, так сказать, с друзьями. Благо бензин халявный. Что ж, такому всегда здесь рады, независимо от того, какую форму ты носишь. Да будь хоть вражеским космонавтом.

- Эта, парни, - объявил один из «ментов», с трудом влезая в свою колымагу, - тут есть возможность тарену в части прикупить. Дешево.
Мы переглянулись. О тарене слышали все, но среди нас никто так его и не пробовал.
- Ну, я, если что, в конце недели еще приеду, - разумно истолковал наше молчание, как крайнею заинтересованность в сделке, ефрейтор, - там и сторгуемся, что да как.
И ГАЗик взревев, словно намеривался тут же взорваться, на предельной скорости исчез в темноте.

  Тарен. Шесть крохотных таблеток в маленькой пластмассовой капсуле. Если вы когда-нибудь учились в советской школе, то должны помнить из курса начальной военной подготовки квадратную ярко-оранжевую коробочку. Применять оную рекомендовалось в случае радиоактивного или химического заражения. Открываешь ее, а там аккуратно упакованные разноцветные капсулы и одноразовый шприц с прамедолом. Умирай весело.
  Вот среди этих препаратов и находится заветный футляр с бредом. Забавно, наверное. Вокруг, как после дождя, растут ядерные грибки. Ударная волна сметает к чертям город. Ты сидишь в пустом подвале. Лицо покрыто обуглившейся коркой. Волосы, в следствии радиации, уже сыпятся с макушки на пол, а ты глотаешь эти белые таблетки, чтобы помножить кошмар гуляющий снаружи на кошмар в соей голове.
  Видение тут же покидает меня. Нас четверо. Мы сидим на тесной кухне и перед нами на столе тарен. Плюс к нему, наша вера в торжество военной химии не абсолютна, бутылка водки, небольшая «пятка» «дури» и снова эта чертова «Нахичевань». Мы готовы к путешествию в бездну.
  Вначале, для храбрости, была выпита водка. Бутылка на четверых, подумаешь. Потом начали делить таблетки. Оных в капсуле оказалось всего шесть. Сделав примитивный математический расчет, мы пришли в уныние. Шесть никак не хотело делиться на четыре. Пришлось прибегнуть к насилию, над тареном конечно. В результате варварского дележа перед каждым оказалось по полтары таблетки. Не густо. Ну что могут сделать эти малышки? Стало жалко потраченных денег. Впрочем, предпринимать какие-либо меры было бессмысленно. Ночь, окраина города, ни копья в кармане. Ну, может хоть как-то подействует? Глотаем.
  Прошло десять минут. Ни какого эффекта. Пошли добили «косяк». Немного повеселело. Принялись за портвейн. Разливаем бурую жидкость, сидим, мило беседуем.
- Серега, - вдруг обратился к Алику геолог Руслан, - ты кончай спать. Утро на дворе.
Я машинально уставился в непроглядную ночную темноту за окном.
- Вставай. Машину заводи, - тем временем слышалось продолжение. – На участок пора ехать.
  Я хотел было посмеяться, но вперившись в совершенно серьезную рожу геолога, понял, он не шутит. И тут меня словно вытолкнуло на поверхность. Я понял, что мы уже полчаса говорим каждый о своем. И при этом у всех создавалось ощущение совершенно нормального общения и взаимопонимания. Я ошарашено оглядел, ставшую иной, комнату, автоматически допил плескавшийся в моей кружке портвейн и снова провалился в трясину бреда

  Я словно находился под водой. Нет, скорее в странной среде, основным компонентом которой была прозрачная вата. Я плыл в ней, дышал ею. Пошевелив пальцами, мог даже пощупать ее. Мягкая и влажная. Где я? Пространство вокруг дико преломлялось в окружающей меня субстанции. Сориентироваться было совершенно невозможно. Я бы не удивился, узнав, что тело мое, жившее, похоже, совершенно автономно, подвесило себя ногами к потолку, с легкостью наплевав на все физические законы. Да мне и самому сейчас было на них откровенно накласть. Я попытался что-то сказать. Но слова мои не устремились в пространство, привычно, тихой вибрацией, отражаясь от стен. Они повисли в полуметре, грузные и осязаемые.

- Пауки, - спокойно сказал Алик.
- Что? – удивился я, на какое-то время вернувшись в реальность, именуемую обыденной.
- Пауки, - снова выдал Алик, напряженно сидевший в кресле напротив. – Вон ползет один.
Палец указал на совершенно пустое место между книжным шкафом и телевизором.
- И, что самое странное, - раздалось в на мгновение наступившей пугающей тишине, - я ведь понимаю, что таких пауков в принципе не существует. Огромные, сволочи. Черные. Мохнатые. Знаешь, мне кажется, эти твари разумные. Может быть, даже сверхразумные.
Я покивал головой, не в силах поддержать или развеять его видения.
- Было бы забавно, если бы Землю поработили разумные пауки. Ведь эти скоты, скорее всего, инопланетного происхождения. Как ты думаешь?
Я пожал плечами. Я никак не думал.
- Да, да… Все так и будет. Они придут и пожрут нас. Очень грустно. Сволочи! – в пустой угол полетел какой-то тяжелый предмет.
Я больше не мог выносить этого и вновь провалился в прозрачную вату.

  Со времени моего недолгой отлучки здесь произошли небольшие изменения. Теперь я не чувствовал себя одиноким. Теперь здесь кто-то жил. Какие-то смутные намеки на движения ощущались вокруг. Я кожей чувствовал аритмичные вибрации каких-то существ. Попытался приглядеться. И так и эдак. Закрывал то один глаз, то другой. Безрезультатно.
  И тут до меня дошло, что они то же состоят из пресловутой прозрачной ваты. Весь мир вокруг был соткан из нее. Воздух, стены, сама жизнь. И открытие это не было бы таким уж ужасным, если бы не тот факт, что сам я оставался прежним. Из мяса, крови и костей. Ощущение глобального одиночества и отчаяния овладело мной. Я шел ко дну.
  Из усердной рефлексии меня вывели громкие всхлипы чьих-то рыданий.

- Не хочет курить, - захлебываясь лепетал наш четвертый собрат по несчастью, собственно, хозяин квартиры, где мы и решили устроить грандиозный эксперимент над собственным мозгом. – Не хочет курить. Что делать?
  Пользуясь мгновениями нормального восприятия, я попытался разобраться в чем же дело. Кто не хочет курить? Я взглянул на апатичное лицо Алика, который с усердием рассматривал своих невидимых пауков на цветном турецком ковре, покрывавшем пол. Перевел взгляд на Руслана. Он тихо смеялся уставившись на экран телевизора, где, ввиду позднего часа, демонстрировались великолепные разноцветные полосы. Снова перевел взгляд на Макса, так звали хозяина.
- Он не хочет курить, тщательно, по слогам, повторил Макс, обнаружив мою неожиданную заинтересованность в его проблеме.
- Кто? – с тихим ужасом спросил я, все увиденное вокруг вызывало стойкую ассоциацию с буйным отделением сумасшедшего дома.
- Цой, - шмыгая носом, сказал Макс.
  Ах, вот оно что. Теперь до меня доперло. На стене висел, прикрепленный кусками скотча, плакат с фотографией Виктора Цоя. Цой смотрел на мир суровыми узкими глазами и держал в руке зажженную сигарету.
- Почему же не хочет? – удивился я.
- Не знаю. Постоянно ее на пол бросает. Я ему уже сказал, что дом может сгореть. Пусть, говорю, докурит, я пепельницу принесу. А он не в какую. Бросает ее и все тут.
  Я понял, что меня от этого уже воротит. И, побалансировав несколько секунд на призрачной грани, рухнул в бездонную пропасть собственных глюков. Пропасть до верху заполненную прозрачной ватой. Только прозрачной ватой…

 Все равно мы когда-нибудь сдохнем.

  Говорят, есть на свете люди, умудряющиеся после выпитого литра крепкого спиртного на «автомате» преспокойно себе дойти до дома, раздеться и лечь в кровать. Олег, больше известный под псевдонимом Удав, к числу подобных себя отнести явно не мог. Все у него как-то ни так выходило.
  То в ментовку, то под машину, то еще черте куда занесет его нелегкая. Причем вот, вроде бы идет не шатаясь и на вопросы отвечает, пусть с явным трудом, но вполне даже осмысленно. Но нет. Достаточно отбиться от провожатых и очутиться одному в просторах ночного города с его пустыми улицами и мутно мигающими светофорами, как… Что-то, по всей видимости, переключалось в его пьяном мозгу. И вместо того, чтобы сделать последнее усилие, пройти, порой всего пару кварталов, уносился Удав в какие-то неведомые края.
  Вот и в этот раз произошел очередной конфуз. После распития нескольких бутылок водки и раскуривания двух «косяков» на всю толпу, мы, подхватив Олега под белы рученьки, довели его, считай, почти до дома. Всего-то и оставалось, пересечь спокойным шагом несколько десятков метров темного по случаю весьма позднего часа двора, и дверь в подъезд перед ним. Все! НО не тут-то было.
  В тот момент, когда мы, переполняемые чувством выполненного долга, двигались восвояси, наш зомби умудрился таки не дойти до дома. На этот раз он, правда, не отправился дальние поиски удалых приключений. Нет. Он просто решил уснуть. Стоя. А в качестве импровизированной подушки избрал расходящиеся в стороны ветви ближайшего дерева.
  Каково же, наверное, было удивление удавовской соседки по этажу, решившей с утра вынести на помойку мусорное ведро и обнаружившей странную картину? Между двух ветвей висел Олег, подобный сумасшедшему суициднику решившему свести счеты с жизнью особо изощренным способом. Разница была лишь в том, что Удав при этом умудрялся раскатисто храпеть. Булькающие хрипящие звуки, отраженные стенами окружающих домов резали плоть солнечного воскресного утра.

  Кроме всего прочего, Удав наш склонен к, прямо скажем, героическим экспериментам над своим, и без того плавно блуждающем по неизведанным реальностям, сознанием. В глубокой юности начав с клея и бензина. Чьи чудесные пары несут с собой в детский мозг увлекательные «мультики», к двадцати пяти годам Олег уже не мог удовлетвориться тривиальным гашишом. Ничто не могло остановить отважного исследователя, ни отсутствие денег, ни присутствие жесточайшего похмелья.
  Тут, естественно, возникает закономерный вопрос, где же в такой глуши, как наша, можно найти вещицы позабористей канабиола. Китайский эфедрин и опиум не в счет. Всем было прекрасно известно, что с этим «добром» шутки не прокатывают. За примером и ходить то далеко не надо. Вон они, любители чертовой «мульки», шарахаются по двору, рыщут беспокойными красными глазами. Рожа перекошена, руки дрожат. И нет, наверное, в городе ни одной квартиры, куда бы однажды не постучался такой вот славный паренек с вечной историей, что де кому-то там плохо и срочно, ну хоть умри, нужна марганцовка. При помощи этого нехитрого препарата из эфедрина, а порой и из отечественного салутана, и добывается «мулька». Торчу от нее, говорят, толком никакого, одно лишь гонево и быстро приходящие, но никак не желающие покидать мулькомана отходники.
  По вполне понятным причинам подобный способ самопознания откровенно претил Олегу. И что же, замкнутый круг? О, нет. Человек при определенной изобретательности и гибкости мышления способен на многое. Особенно если дело касается кайфа. Тут волей-неволей отвергнешь обветшалый постулат о том, что ни чего не появляется из ничего. Фига! Еще как появляется.
  Но вернемся к Удаву. Однажды, как мне кажется, в прекрасный осенний день Олег был отправлен родителями в аптеку, сердечные капли приобрести для бабушки или еще там чего. Идет он грустно между стеклянными стеллажами и размышляет о том, что как было бы замечательно, если бы в аптеках продавали что-нибудь эдакое, галлюциногенное желательно. И вдруг, на тебе. Боги услышали его вялые молитвы.
  Нет, конечно же он не обнаружил среди дешевого российского ассортимента упаковку чистого мескалина с пояснением «подается без рецепта». Но и этого неприметного на первый взгляд предмета хватило на то, чтобы вызвать живейший удавовский интерес. Это была пачка сигарет, что само по себе уже странно. Вот вы, например, видели когда-нибудь, чтобы в аптеках продавали сигареты? Вот и Удав не видел.
  Они назывались «Астматол». Впрочем, лично лицезреть мне их так и не удалось, и за точность названия ручаться я не намерен. Прописывали эти сигареты, как явствует из самого названия, астматикам, дабы милосердно облегчить их страдания. Но не это больше всего заинтересовало Удава. Дело в том, что в состав входила белена и еще пара-тройка ингредиентов, смутно навевающих ассоциации с книжками Карлоса Кастанеды.
  «Вот оно!» – решил Удав. – «Бог есть!». Взяв на пробу пару пачек, Олег, переполненный радостью своего открытия, помчался домой. С сердечными каплями бабушке в тот день пришлось обломаться.

  Они собрались в общаге экономического колледжа. Удав, геолог Руслан, местный обитатель Вадик и какой-то статист, чье имя оказалось стертым в исторических хрониках. Они сидели за изрезанным письменным столом, медленно пили водку и недоверчиво разглядывали принесенные Олегом странные сигареты.
- Ну и чо это? – первым не выдержал Вадик.
- Да ты на состав посмотри! – гордясь своей аптечной находкой воскликнул Удав.
Вадик, в отличие от него, Кастанеду не читал, а обнаруженное слово «белена», прочно ассоциировалось с чем-то ядовитым.
- И что с ними делать? – хозяин комнаты брезгливо ткнул в пачку пальцем.
- Курить, наверное…
  Покурили. Одну, две, три… Никакого эффекта. Несмотря на присутствовавшие многообещающие ингредиенты сигареты не действовали.
- Может «химки» с них сварить? – робко предложил геолог.
- Нет, давайте их лучше заварим, как чай, - ляпнул статист.
  Легче легкого. Отыскали треснувший заварник. Выпотрошили туда полтары пачки. Залили кипятком. В результате этих действий на четверых присутствующих вышло по четверти стакана пряно пахнущей коричневой жидкости. Пить никто не решался.
- Ладно, - отважно заявил Удав, - все равно ведь мы когда-нибудь сдохнем.
Выдав эту сакраментальную фразу, он опрокинул в рот содержимое своего стакана.
- Как одеколон, - подбодрил Олег своих товарищей.
Что ж, одеколон дело известное. Руки потянулись к посуде.

  Никто толком не помнит когда наступил тот момент. Тем не менее странный кайф мягко из-под воль прокрался в мозг четверых. Посидев с полчаса и решив, что вроде бы так ничего и не произошло, они разошлись.
  Руслан придя домой решил, что пожалуй он голоден. Время было два часа ночи, холодилник пуст. Но можно было сварить пельмени. Вон их целая пачка в морозилке. Руслан поставил кастрюлю на огонь, вскипятил воду, засыпал пельмени. В это время папаша геолога, разбуженный голодными приготовлениями сына, решил выяснить, что же там происходит на кухне.
- Ты чего здесь делаешь?
- Пельмени варю.
- Что варишь?
- Пельмени.
- Ты что, купил их?
- Да нет, в холодильнике были.
  Папаша как-то странно покивал головой и ретировался. Когда положенные пятнадцать минут минули, Руслан, вооружившись шумовкой, открыл крышку кастрюли. Постояв минут десять геолог выключил газ. Теперь-то странное поведение отца стало до него доходить. Никаких пельменей в доме не было, а в кастрюле бурлила лишь соленая вода. «Вот и наелся», - пришла в голову одинокая мысль. С величайшим трудом, цепляясь за стены, он пересек коридор и, упав на кровать, провалился в спасительный сон.

  В это время Вадик, сидевший в своей общаге посмотрел на давно остановившиеся часы. Ничего себе! Уже почти девять. Опаздываю на занятия. Быстро напялив костюм и криво повязав галстук, он бросился в колледж. Каково же было его удивление, когда на вахте он обнаружил запертую дверь.
- Эй, откройте! – заорал он, первая пара должна была начаться через семь минут, слава богу, колледж находится буквально под боком, метрах в пятидесяти.
- Ты чего разорался? – наконец выбралась из своего убежища престарелая вахтерша.
- Дверь откройте, на учебу опаздываю, - затараторил Вадик.
- Какая учеба? Время четыре часа ночи. Господи! – тут вахтерша наконец разглядела ретивого студента и чуть ли не крестясь вздохнула. – Иди проспись Успеешь еще.
  Тут и до самого Вадика дошло, что что-то в этом мире не так. Он оглядел себя и охнул. Из всей одежды на нем были лишь пиджак, галстук, синие «семейные» трусы и шлепанцы.

  Безымянного же статиста бегающего по коридору общежития и вопящего что-то маловразумительное, ловили всем этажом. Но он вырывался громко хохоча и все повторялось сначала. Лишь под утро он, немного успокоившись, забился в женский туалет, где и уснул в обнимку с рифленым радиатором парового отопления.

  Удав появился лишь на третий день. Где он был и что делал, так до сих пор и остается загадкой даже для него самого. На все вопросы он лишь тревожно улыбается и тяжело вздыхает, ловя обрывки странных воспоминаний.


 Мир червей.

 - Все дело в червях! Именно в них. Они только на вид мерзкие. Люди должны их полюбить и тогда смогут жить нормально. Пойми, это единственное, что нужно.

  Ночь накрыла двор как-то неожиданно. Казалось, секунду назад еще было светло, как вдруг на небе опустили плотный черный занавес. Все вокруг приобрело странные размытые очертания. Погрузилось в смутную неопределенность. Даже фонарь, бросавший жидкий белесый свет на скопище гаражей , напоминал больше неземное существо, неведомо по какой случайности оказавшееся здесь и взиравшее на окружающий мир огромным удивленным единственным глазом.
  Я затряс головой, прогоняя видение, вызвавшее какие-то глубокие жуткие архаичные переживания. Мое в усмерть обдолбанное сознание снова вернулось к реальности. На дворе ночь. Рубашка, в которой я выперся на улицу часа эдак четыре назад, явно была неспособна, послужить надежной преградой от гулявшего по темной округе ветерка. Черт, я ведь всего-то хотел вынести на помойку мусор, да покурить «косяк». Собственно, так и произошло.

  Я кинул, уже вонявший чем-то разлагающимся, пластиковый мешок в помятый, словно им играли в футбол шагающие экскаваторы, контейнер. Местом употребления «дури» был выбран небольшой скверик в центре квартала. Здесь почти каждое лето квартировался целый табор бомжей. Угрюмые, вечно пьяные люди в лохмотьях умудрились соорудить какое-то подобие шалаша, где хранили свой нехитрый скарб, пару котелков да изъеденные молью обноски. Сюда они возвращались по вечерам подсчитывать улов пустых бутылок, готовить жратву и по тихой напиваться каким-то дешевым дерьмом. Всем на них было откровенно положить, и лишь милиция раз в месяц устраивала погром в этом импровизированном гетто, снося шаткий домик и щедро награждая его обитателей зуботычинами и пинками. Но проходило дня два, и сквер заселялся снова.

- Уж не дурь ли вы курите, молодой человек? – раздался за моей спиной хриплый голос, как только я прикурил «косяк».
Я осторожно повернулся, держа забитую и уже дымящуюся папиросу так, чтобы ее можно было моментально выкинуть в ближайшие кусты. Мало ли кто там, такой любезный. Вопрошающим оказался один из аборигенов. Рваные штаны, шлепанцы на ногах, совершенно не по сезону надетое на грязное голое тело женское бардовое пальто. Картину дополняли очки, место одной из дужек которых занимала скрученная синяя проволока. Видок еще тот.
- Ее и курю, - выдавил я, захлебываясь дымом.
Чудовище в пальто жадно осклабилось, демонстрируя пару еще сохранившихся зубов. Я сделал глубокую затяжку и подал «косяк» бомжу. В конце концов так было даже интересней, чем хмуро курить в одного. Пробормотав нелепое «благодарствую», бомж схватил своими заскорузлыми пальцами «пятку» и затянулся на добрую треть.
- Хороша «химка», - удовлетворенно констатировал мой новый знакомый.

  С тех пор прошло несколько часов и было скурено достаточно «дури», чтобы превратить меня в смутно угадывающего реальность зомби. Все это время бомж, тоже доведенный веселым продуктом до полуобморочного состояния, излагал мне свою глобальную теорию мироздания. Эдакую теорему святости, явившуюся ему в результате жизненных неурядиц и беспробудного пьянства. Всеобщую философию червей.
- Те черви, что будут жрать тебя и меня, всех людей, там, в могиле, - вещал он, поднимая к небу указательный палец, увенчанный почерневшим обломком ногтя, - они ведь живут внутри нас уже сегодня. Даже, скорее всего, с самого рождения. Они живут там, едят вместе с нами, растут. Они единственные, кто постоянно рядом с тобой. С этим нельзя не считаться. Я вот, например, в бога уже не верю. И в жизнь загробную эту тоже не верю. Хер его знает, что там дальше. Люди умирают и… И все! Потом их едят черви. Я верю в червей!
  Я с трудом забивал очередной «косяк», глядя в подернутые безумием глаза, буквально горящие за мутными стеклами очков. В углах его рта выступила пена. В эту минуту бомж изрядно смахивал на пророка нового демонического культа. Глядя на него, легко верилось, что какой-то час назад существо это поднялось из заброшенной могилы, чтобы донести до людей единственную в мире истину. Правду о червях.
- Ведь если разобраться, - прошепелявил бомж, когда новая порция «химки» превратилась в пепел, - то для природы важнее не человек, ведь он лишь гадить умеет. Нет! Для нее, матушки нашей, важны как раз те самые черви, что живут вот здесь.
С этими словами бомж радостно похлопал себя по животу.
 - Да, именно черви. Ведь, погляди, человек живет, а когда умирает… Оп! И черви жрут его. Получается, что мы для того и существуем, чтобы червям было что жрать. Понял? Они высшие существа. А мы так, жрачка.
  Я тупо задумался. Инфернальная логика бомжа стала до меня доходить. Правда, от нее изрядно веяло дешевой бульварной фантастикой.
- И есть два способа жить. Либо придуриваться, что ты царь природы, либо полюбить червей и служить им.
При этом бомж уставился на меня с таким гордым видом, будто ему сейчас удалось совершить то, чего так долго и безрезультатно пытались сделать в свое время Иисус и пророк Мухамед. Я усмехнулся.

  С подобными наркотическими религиозными откровениями мне уже приходилось сталкиваться. Я помню тот вечер, когда мы сидели вместе с Костяном в его машине. Лил дождь. Мы «долбили» одну «пятку» за другой.
- Я понял! – вдруг прервал молчание Костян. – Смотри.
Я попытался хоть немного придти в себя и проследить за его пальцем.
- Да нет, - возбужденно проорал наш камикадзе, - на лобовое стекло.
Мне оставалось лишь пожать плечами. Стекло, как стекло. Дворники ритмично двигались из стороны в сторону. Крупные капли скатывались вниз.
- И что? – говорю.
- Это же картина нашей жизни, - выдал Костян. – Вот, гляди. Капли это люди. Они падают из неизвестности в нашу реальность. Представляешь, летишь ты себе, летишь… Бум! И врезаешься в твердую поверхность. Это – рождение.
  Я кивнул головой, забавная аналогия.
- И вот ты в совершенно незнакомом враждебном мире. Неукротимая сила влечет капли вниз. Для них это сила тяжести, для нас – ну, стремление к совершенству что ли. Но не тут-то было. Дворники, вот они, образ смерти. Выкашивают как коса. Превращают капли в сплошное водяное месиво. И два способа пройти эту преграду. Исхитриться, повинуясь все тем же непонятным законам проскочить вниз, или выключить дворники.
- Есть проблема, - говорю. – Там, внизу, капли тоже смешиваются в одну лужу. Так есть ли смысл?
- Угу, - разулыбался Костян, - смысл в красоте скольжения.
И мы снова надолго замолчали.

  Один наш знакомый как-то устав от пустых мечтаний о мощных галлюциногенах, разузнал, что знаменитый диэтиламид лезиргиновой кислоты, LSD то есть, добывают из спорыньи. Он решил действовать. Пошел на местный элеватор и в куче отходов производства отобрал зараженную спорыньей рожь. Не зная, что делать с ней дальше, поступил очень просто. Заварил ее в чайнике.
  Каково же было удивление его родителей, когда, зайдя к нему в комнату, они обнаружили сынулю, в голом виде танцевавшего замысловантый шаманский танец. На естественный вопрос, что, собственно, происходит, он, приняв величественную позу свойственную древнегреческим статуям, заявил: «Я – Будда. Вы должны мне поклоняться».
  Около месяца мы посещали парня в местной психушке. Забрасывали ему свертки с гашишом в окно туалета третьего этажа.

  Все это промелькнуло в моей голове, пока я слушал червивого пророка. Стало холодно. Еще раз в искаженное религиозным экстазом лицо своего бесноватого собеседника, я поплелся домой. Всю ночь мне снилась черная скользкая копошащаяся масса. Этой ночью мне снились червю.

Пасынок профессора Рентгена.

  На северной окраине города, аккурат за заброшенными гаражами и очередной «великой стройкой», ныне превратившейся в груду битого рыжего кирпича, стоят при неприметных, посеревших от времени, общежития. Кому они принадлежат и кто там, собственно, живет никому толком не известно. Поговаривают, что даже на карте, висящей в городском коммунальном управлении, они не обозначены. Пустырь там, на карте. Тем не менее общежития эти преспокойно себе существуют. В них даже имеются в наличии электричество и вода.
  Мы идем в один из этих домов-призраков. Там, на третьем этаже, в комнате с окнами, выходящими на воняющее сточными водами болото, живет один наш знакомый. Соседские же комнаты заселены в основном проститутками, в большинстве своем понаехавшими в поисках веселья из отдаленных поселков и деревень области.
  Периодически, приезжая сюда, мы имеем радость наблюдать, как их сутенер, бывший ОМОНовец, приезжает за своим товаром на стареньком японском микроавтобусе. Этот угрюмый бритый наголо человек – специалист широкого профиля. Удовольствия на любой вкус. Но единственное, чем мы пользуемся из его обширного арсенала, - покупаем гашиш. Не то, чтобы отличный, но вполне приличного качества. Впрочем, сегодня у нас совершенно другие заботы. Там, за синей фанерной дверью, в комнате нашего знакомого ждут вещи поглобальнее тривиального гашиша.
 
  Наш товарищ, Денис, врач. Да, да… Но не из тех, что в белых халатах со скальпелем наперевес спасают чьи-то жизни. Нет. Он из тех врачей, что еще лет пятнадцать назад носили «свинцовые» фартуки и диковинные круглые очки, делавшими их похожими на легендарного коллегу доктора Франкенштейна. Эта когорта сил Тьмы появилась на свет благодаря бессмертным деяниям профессора Рентгена.
  Денис был рентгенологом. Вся комната, где он проживал, представляла собой своеобразное святилище его профессии. Книжные полки ломились от увесистых томов специальной литературы. На холодильнике красовалась надпись: «Приходя к нам, ты меняешь любопытство на здоровье». Тут же, под ней, находилась еще одна, сделанная явно другой рукой: «Рентген – это демон по частям вселяющийся в тебя».
  На стене под пресловутыми круглыми очками, которые Денис стащил из музея, когда еще учился в медицинской академии, висели два огромных рентгеновских снимка черепа, в фас и профиль. «Автопортрет», - в свое время гордо представил нам эти творения хозяин комнаты.
  Буквально на днях наш рентгенолог вернулся из трехмесячное поездки по областным деревням. Бескрайние пустые заболоченные пространства. Покосившиеся домишки, заселенные в основном стариками. Один из заброшенных уголков чистилища. В тех благословенных местах люди живут без телевизоров и относятся к врачам с первобытным страхом и уважением, как некогда относились к знахарям и шаманам. А уж когда они увидели передвижную флюорографическую станцию…
  Денис, как старший в своей команде, был возведен аборигенами в ранг божества. Он получал в свое распоряжение буквально все. Деревенских женщин, самогон, мясо, гашиш. Сопровождавшим его молчаливому шоферу и санитарке неопределенных лет тоже изредка перепадала часть почестей. Так что, все были довольны. Работа непыльная, знай себе кнопки нажимай, наслаждайся собственным величием, да отдыхай в свое удовольствие. И денежки, пусть небольшие, по тихой капают. Хорошо…
  И вот, в одной из таких деревень и наткнулся Денис наш на странного человечка. Все было просто, его святейшеству, великому и ужасному рентгенологу, захотелось побаловать себя «дурью». Запрос был подан по инстанции. Через двадцать минут появился некий мужичек.
- Вот, Вы – доктор, а все коноплей, как пацан малолетний, балуетесь, - заявил мужичек, протягивая кусок гашиша размером с мячик для настольного тенниса.
- А что, у вас тут «дурь» плохая? – с вальяжностью пресытившегося жизнью барина спросил Денис.
- Да нет, гашишок-то хороший, по мозгам бьет.
- Так, стало быть, есть что-то позабористее? – встрепенулся пасынок хитроумного Рентгена.
- Есть, как не быть, - весело сощурил глазки, разрез которых явно указывал на изрядную примесь эвенкийской крови, мужичек.
- И что же это?
- Пойдемте, там увидите, - закивал абориген и поплелся, хлюпая разбитыми кирзовыми сапогами по тракторной колее, с успехом заменявшей в этих глухих местах дорогу.
  Привел, значит, мужичек этот загадочный Дениса в свою хибару. Открыл старый комод и вынул оттуда полотняный мешок. Когда же на свет появилось содержимое, то оказалось, что развлекается местный житель ни чем иным, как сушеными мухоморами.
- А я, это, кони не двину? – заволновался Денис.
- Ну вот, Вы же доктор. Из большого города к нам приехали, а таких простых вещей не знаете. Ведь в грибе этом весь яд где? Известно. В ножке. А здесь у меня, глядите, шляпки одни. Я их к тому же в тени на газетке высушил. Вся гадость, которая была в них, ушла. Вот, помню, дед мой, когда я совсем малым был еще, тот их прям так ел. Живьем с ножки откусывал. Нельзя, говорил, природную гармонию нарушать. Он сильным шаманом был. Это пока власть советская не пришла. Потом шаманов запретили. А грибы-то не запретишь. Они ничьего разрешения не спрашивают. Сами растут. А мы их пользуем. Да и не только мы. Вон, видел сам, как лось ими питается. Уж не знаю для чего. Лечится или еще что. Так что, ешьте не сомневайтесь. Все природное. Вот четыре шляпки вам за глаза хватит. Вы чай в первый раз?
  Ну не удержался Денис, конечно. Отхавал мухоморов. Что с ним потом было… Но нам он об этом рассказывать почему-то не стал. Сами, говорит, попробуете. И, слава богам, привез он из своего рейда грибов. Даже высушил их тщательно по особой методе, в тени.

  И вот мы сидим в тесной общажной комнатке. Перед нами три бутылки пива, два крупных «косяка» «химки» и небольшая кучка сморщившихся сухих мухоморных шляпок. Мы глядим на них с явным подозрением.
- Да не бойтесь вы, - вещает Денис, - не отравитесь. Я, как вернулся, городскую библиотеку перерыл. Ни одного зафиксированного в литературе случая серьезного отравления среди экспериментаторов. Во всех книгах написано.
- Ага, - недоверчиво отозвался Алик, - просто списки жертв составляют дополнительные десять томов.
- Ну, я же не умер!
- Кто знает? – говорю.
- А может ты мутант какой. Получил сверхдозу радиации от своего рентгеновского аппарата сраного. Тебя, может, теперь и стрихнин не берет.
  Тем не менее, после недолгих препирательств мы потянулись к мухоморам. Съели по шляпке. Ничего. Грибы, как грибы. А если пивом запивать, так вообще нормально. Съели еще по одной. Покурили «химки». И снова взялись за мухоморы.

  Возвращались мы домой в несколько обескураженном состоянии. Сожрали по четыре шляпки. Вроде бы самый дозняк, а ничего такого и не происходит. Дерьмо все это, мухоморы там… Врут злые шаманы.
  Борясь с навалившейся тяжестью очередного рухнувшего мифа, мы, прикупив в ближайшем ларьке пару бутылок теплого пива, уселись на лавочку в небольшом сквере. Я сделал глоток. Закурил сигарету. Оглядел округу. И вот тут-то до меня наконец дошло.
  За какую-то секунду я оказался в совершенно ином мире. Нет, не так. Мир, окружавший меня, сейчас не был кардинально другим. То есть, небо не приобрело зеленый оттенок, над землей не взошло два солнца, слоны не поплыли в вышине между облаков. Скорее изменился мой взгляд на окружающее.
  Все вокруг стало чистым и до помешательства четким. Мир обрел какие-то не видимые в обычном состоянии грани. Острые и предельно ясные. Казалось, что я попал внутрь макета города, выполненного тщательнее, чем сам реальный объект. А эти вездесущие грани подсказывали, что сработан он из непрозрачных алмазов. В голову пришла шальная мысль, что если я попытаюсь резко встать, то обязательно изрежусь в клочья о воздух.
- Знаешь, послышался такой же граненый голос Алика, - в книжке одной прочитал, что когда шаманы жрали мухоморы, к ним приходил грибной народец.
Я осторожно, словно и впрямь боясь порезаться, повернул голову. На меня смотрела светящимися изнутри глазами стеклянная маска. Я попытался взять себя в руки.
- Алик, - говорю, - на тебя что, грибы не действуют?
Он ошарашено заморгал.
- Вот тебя прет! Уже полчаса расписываю, как меня колбасит.
  Я изумленно уставился в затвердевшую пустоту перед собой. Полчаса? Полчаса… Безуспешная попытка вспомнить, что же означало это странное слово. Я потянулся к сигарете.

  Легкий удар в плечо вывел меня из транса. Я уже несколько минут тупо и сосредоточенно рассматривал огонь собственной зажигалки.
- Эй, кончай тормозить, - трясет меня Алик, - хватит сидеть, давай двигаться в сторону дома.
  И мы пошли. Точнее поскользили по глади хрустального мухоморного мира. Над ним висело застывшее стеклянное небо, заинтересованно глядевшее на нас свысока бессчетным количеством белах глаз. Вслед нам улыбался и щурил свои раскосые эвенкийские глаза неугомонный грибной народец.


 Счастливого пути тебе, Ланкин!

  Я снова решил свалить из нашего сраного городка. Почему? Не спрашивайте, мне трудно будет ответить однозначно. Ибо, только прожив хотя бы годик в нашем мертвом болоте, можно мгновенно избавиться от ненужных вопросов. Отсутствие денег, развлечений и полное затишье по поводу осмысленности бытия. Уже только этого с лихвой хватит для того, чтобы решить искупаться в теплой ванночке, наполненной хлорированной водой и кровью из распиленных вен на собственных запястьях.
  Я, слава богам, еще не полный псих и устраивать гнусавые разборки с жизнью не собираюсь. Поэтому, не стал рыдать и биться головой о все попавшиеся мне по дороге стены. Я просто решил сменить обстановку. Осесть где-нибудь поближе к цивилизации, желательно как можно дальше от родной среды обитания.
  Сказано – сделано. Сборы были не долгими. Я взял расчет в местной телекомпании, где батрачил уже целый год. Денег не много, но на первое время должно хватить. Купил билет до Свердловска, первого пункта на железнодорожной ветке Владивосток – Москва, где имелись в наличии мои друзья и знакомые. Кто знает, может, они еще помнят меня?
  Теперь займемся багажом. Большая брезентовая сумка, куда уместились все мои скромные пожитки. Зубная щетка, мыльница, бритва. Какая-то тупорылая книжонка в ярком мягком переплете, повествующая о нелегкой борьбе мента-одиночки с врагами капиталистического отечества. Попиленный кожаный плащ, его я нацеплю на себя перед уходом. Так… Чего-то явно не хватает.
  «Гашиша!!!» - слышу крик внимательного читателя. Конечно же, гашиша. Для чего, собственно, может возникнуть закономерный вопрос, мне нужно подвергать себя такой опасности при столкновении с бдительной железнодорожной милицией, шмонающей порой личные вещи пассажиров с рожами куда приличнее моей?
  Ну, во-первых, мне ведь нужно как-то скрасить свое пятисуточное вагонное заключение. Во-вторых, ничего лучшего из даров родной природы я своим уральским друзьям предложить не смогу, а приезжать без дальневосточных гостинцев как-то даже и не прилично. В-третьих, у вашему сведению, в поездах на этой ветке не так уж часто и шмонают. А уж если ты сподобился приобрести купейный билет, то и отношение к тебе соответствующее, не как к наркокурьеру, как к законопослушному гражданину. И не волнует какая у тебя при этом рожа, тут все вопросы к маме с папой, с кем не бывает.
  Такой вод расклад. Но, тем не менее, гашиша нет. Я озабочено смотрю на настенные часы. Стрелки указывают на пять, естественно вечера. Поезд завтра утром. Я должен успеть. Время поисков.

  Алик, который до этого сидел в моей комнате, и с пофигистичным видом наблюдал за сборами, тихо матерясь, встает и нехотя плетется заводить свой старенький «Москвич». Я его понимаю, на дворе начало декабря, столбик термометра умер на отметке «-25», и завести эту колымагу будет не просто. Помучив чертову груду железа минут двадцать, мы таки добились своего, и запустили двигатель. Итак, по «точкам».

  Вот так всегда, мать их! Когда ты никуда не спешишь, когда в потайном месте, за кроватью, у тебя стоит пол-литровая банка «химки», тогда кладовые «пушеров» просто ломятся от товаров. Бери, не хочу. Но, как только твои запасы истощаются, и в мозг заползает навязчивая мысль: «где бы взять покурить», на «точках» начинает твориться нечто невообразимое. Сплошной голяк.
  Так, конечно же, случилось и в этот раз. Объехав около десятка торговцев, все, что нам удалось выудить – один «короб», едко вонявшей дешевым растворителем «химки». Она, к тому же, естественно мы, не отходя от кассы, ее попробовали, завидным качеством не отличалась. Так, что же дальше? Уезжать пустым мне никак не хотелось.
  Мы обзвонили и подняли на уши всех близких друзей и случайных знакомых. Они входили в наше положение, грустно качали головой, смотрели на нас обдолбаными красными глазами, но сделать ничего не могли. Тем временем, мои заиндевевшие от мороза, наручные часы уже показывали девять. Оставался последний шанс.
  Был у нас один знакомый. Уголовная рожа лет сорока. Косая сажень в плечах, пропитый хрип вместо голоса и золотые «фиксы» вместо зубов. Пол своей жизни он провел в исправительных лагерях за преступления различной тяжести, от квартирных краж до разбоя и нанесения тяжких телесных повреждений. Вторую часть своей непутевой жизни он посвятил священному растению наших мест – конопле.
  О, это был великий профессионал и готовил он чудеснейшую «дурь». Раза два в месяц он приезжал из своей деревни к каким-то не менее угрюмым и опасным друганам и привозил «кайф» на продажу. Звали этого травного чародея Вован, и по информации выуженной нами в ходе поисков, он в данный момент находился в городе. По коням!

- Извиняйте, пацаны, ничем не могу помочь. Сегодня последнее продал, - разводит Вован огромными лапищами, и тут же интересуется. – А много надо?
- Угу, - убитым, полным отчаяния голосом говорю я, и, стараясь попасть в такт его манере, продолжаю. – Уезжаю я в Свердловск. Вот хотел уральских пацанов нашей «дурью» взгреть. Да только зря сегодня весь день прокатались. Пусто у всех.
- В Свердловск, говоришь, - задумывается Вован, - Хорошо, есть у меня тут одна вещь. Только из нее «химку» варить надо. Пол мешка, в аккурат я думаю, хватит. За триста отдам. Больше нет ничего.
  Через пять минут перед нами стоит большой пластиковый мешок из под сахара. Я раскрываю его. Он наполовину заполнен коричневой трухой. Матерь божья, да тут «химки» на полк стройбата сварить хватит. В мешке был «шанкер».

  Небольшое отступление. Как бы объяснить, что такое этот «шанкер»? Дело в том, что я не филолог, да и этимологию травокурных терминов всегда очень сложно проследить. Разве что изрядно покурив перед этим. Но я все же попробую.
  Так вот, когда у нас говорят «трава», то обычно имеют не совсем то, что принято понимать под этим незамысловатым термином в западных областях нашей безразмерной родины. Саму траву, то есть непосредственно высушенные соцветия, иначе «макухи», конопли у нас не курят. Зачем? Что толку переводить продукт? Ведь его много, он ничего не стоит, кроме потраченного бензина. Уж лучше из него «химки» сварить или гашиша настучать. А еще лучше, и того и другого вместе.
  Как поступает рачительный, заботящийся о качестве, травокур в самый разгар сезона? Очень просто. Приехав на «пятак» и надербанив «макух», он сначала простукивает гашиш.
  Берется внушительных размеров таз и старая простыня. Простыня надевается на таз так, чтобы ткань была натянута, как кожа на барабан. Далее, кладем сухие по случаю октября месяца «макухи» на получившуюся мембрану, и начинаем тихонько стучать по краям. Потом в ход идет следующая порция травы, и так далее.
  В результате всей этой достаточно долгой процедуры в тазу оказывается, так называемая, гашишная пыль. Тонкий серо-зеленый порошок. Если мы стучали осторожно, а не колотили, как дорвавшиеся до кузнечного молота дебилы, то здесь у нас самые «центра». Они хорошо слипаются в комок и жестко «торкают».
  Конечно, если совсем невтерпеж, можно курить и «пыль». Толку, правда, от этого не много, да и курится так себе, морока одна. Поэтому, мудрое человечество придумало замечательную штуку. Кто-то давным-давно догадался эту пыль «мастырить».
  Можно прибегнуть к древним методам, просто положить пыль под пресс. Уверен, через неделю все будет готово. Ну, а если не хочется ждать? Нет проблем. Берем кусочек все той же простыни, засыпаем в него пыль, плотно сворачиваем, так чтобы пыль прииняла внутри форму шара. Держим это шар над паром кипящего чайника минуты две-три, и тут же, еще горячим, под пресс. Пять минут и все готово. «Кропали», то есть отрезай или отламывай мелкие кусочки, растабачивай, забивай и кури.
  Но если вы внимательно следили за повествованием, то должно быть помните, что у нас еще осталась, пусть уже простуканная, трава. Кому делать не хрена, пусть идет ее выбрасывать. Но мы ратуем за безотходное производство.
  Можно тут же ее сварить, но можно и продлить удовольствия, и сделать по настоящему мощную «химку». Впрочем, иногда ее варят и из самого гашиша. Это убийственное зелье носит среди травокуров гордое название «сегун». Но мы не экстремисты, поэтому вернемся к траве.
  Для дальнейших процедур нам понадобится некое техническое устройство, у обычных людей именуемое ситом. Засыпаем в него то, что осталось от «макух» и безжалостно терзаем. В результате, на руках у нас оказываются две массы. Одна, получившаяся в результате просеивания, очень похожа на гашишную пыль, но она принципиально не «мастыриться» и годна только для варки. Другая больше напоминает какой-то силос.
  Из первой мы тут же варим убойную «химку», вторую откладываем на «черный» день. Последняя то и носит неблагозвучное имя «шанкер».

  И вот мы с мешком «шанкера» в багажнике «Москвича» движемся по темным улицам, Постепенно первая радость от удачной покупки сменяется тревогой. Где мы в девять часов вечера достанем растворитель? Вообще, с ним тоже проблем не мало. Если где-нибудь в другом регионе вы покупаете бутылку растворителя или ацетона, то к вам не будет никаких претензий. Мало ли, покрасить человеку что-нибудь нужно. У нас же иная картина.
  Не, конечно, вам его продадут, все-таки не запрещенный товар, но при этом состроят такую рожу. А, направляясь к выходу, вы услышите за спиной мерзкий шепоток продавщицы: «Наркоман пошел». Но во всем есть свои плюсы.
  У нас, оперативно реагируя на потребности населения, какие-то коммерсанты открыли сеть ларьков, где, наряду со «сникерсами» и «кока-колой», в любой час дня и ночи можно разжиться необходимой травокуру жидкостью. Едем туда.
  Есть! Мы скупаем буквально с витрины последние бутылки. Какая-то парочка, пришедшая сюда, по всей видимости, с той же целью, провожают нас с плохо скрываемой ненавистью. Но нам это по барабану.
  Следующая проблема. Где, собственно, будет происходить сам процесс варки? На улице декабрь и готовить «химку» на природе не с руки. Скрипя зубами, но не в силах устоять перед моим нудным скимением, Алик соглашается предоставить свой гараж.

  В гараже этом имеется огромный погреб, где, кстати, припрятаны все нужные приспособления. И вот, пуская обильный пар изо рта, я тружусь над «химкой». В погребе дикий дубак, чуть теплее, чем на улице, да ветра разве что нет. Растворитель, в котором плещутся мои ладони, лишь усугубляет дискомфорт. Он настолько холодный, что через каждые пять минут мне приходится вынимать руки из таза и пытаться разогнуть скрючившиеся пальцы над раскаленной пружиной маленького обогревателя.
  Но мне по херу эти адские мучения. Мне все по херу. Я добился своего и на завтрашнее утро в моей сумке, на самом дне, будет припрятан увесистый пакет «химки», стакана на четыре. Счастливого пути тебе, Ланкин…