Хроники Империи. Год 1268-й начало

 *

 Два трехлетних карапуза, оглашая окрестности парка громкими воинственными воплями, подпрыгивали в седлах деревянных лошадок и резво размахивали маленькими деревянными мечами. Лошадки были установлены на колеса, и два юных пажа таскали их взад и вперед по поляне, заливаясь хохотом и получая от этого не меньше удовольствия, чем принцы-близняшки. Поодаль под деревьями стояли несколько легких садовых кресел, в которых расположились молодые женщины в шелковых платьях. Одна из них покачивала стоявшую рядом колыбель с накинутым на нее легким газовым покрывалом. Остальные шили и оживленно, хотя и тихо, разговаривали между собой. Их тихие нежные голоса журчали, как ручейки. Было безветренно, солнце стояло почти в зените; струился тихий, знойный, ленивый летний день.

 Эта картина представляла самое отрадное зрелище для глаз Марка. Он стоял за границей лужайки, прислонившись плечом к высокой липе, и ласкал взглядом белокурую молодую женщину, склонившуюся над шитьем. Она не видела его. Милое лицо ее было опущено, румяные губы чуть улыбались. Эва, супруга наследника трона империи, вступила в пору самого расцвета женской красоты, и трудно было ею не любоваться. Время от времени Марк переводил взгляд на хохочущих и вопящих близняшек и улыбался. Ему очень хотелось подойти и посидеть рядом с женой, но он знал, что провести с ней много времени не удастся, а уйти от нее слишком скоро будет очень уж тяжело. Но невозможно было и устоять перед соблазном. Марк вздохнул и размашистым шагом направился к живописной группе. Среди женщин и детей его появление вызвало сильное оживление. Близняшки с визгом бросились дергать его за одежду; няньки, фрейлины и пажи встретили его улыбками, почтительными поклонами и реверансами; Эва же встала и двинулась навстречу, протянув к нему руки и сияя глазами.

 - Марк, милый, ты вернулся! - воскликнула она радостно.

 - Да, я только что приехал и сразу пришел на тебя поглядеть, - ответил Марк. Несмотря на теплый летний день, он был в пропыленном плаще, да еще к тому же в кожаном нагруднике под ним, и поэтому вспотел. Еще пять минут назад он был в седле, а до того проделал долгий путь из медейской Скрабы. Произошедшие за последний год в Медее события встревожили его, в особенности же - рождение нового наследника престола; вид сияющего радостью лица жены заставил его позабыть о всех тревогах, но одно слово - и он снова вспомнил о них. - Нет, Эва, не надо, не трогай меня, испачкаешься, - сказал он, предупреждающе протягивая руку.

 - Ах, ерунда, - возразила Эва и приникла к его груди.

 - Как мальчики? Как Мадлена?

 - Все здоровы и благополучны, - ответила Эва несколько рассеянно - от ее взора не ускользнула тень, легшая на лицо супруга. - В чем дело, Марк? Неприятности?

 - Еще пока не знаю. То, что произошло, давно следовало ожидать, но:

 - Что случилось? - Эва отстранилась и озабоченно заглянула ему в глаза.

 - У Тео родился сын, - ответил Марк сдержанно.

 - Ох!..

 :Вот именно - "ох!" - думал Марк, торопливо шагая по дворцовым коридорам в поисках императора. Кто мог подумать, что разменявший шестой десяток король Тео Тир снова станет отцом? Все произошло так неожиданно и поспешно:

 События в Медее начали развиваться странным образом с того момента, как год назад внезапно скончалась королева Даньела. Ее смерть, произошедшая вскоре после пышных торжеств в честь замужества принцессы Ванды, вызвало шок у всей королевской семьи, поскольку Даньела, хотя уже и давно не девочка, все еще была полна сил и здоровья. Тем загадочнее и подозрительней выглядели обстоятельства ее смерти: однажды утром королева просто не проснулась. Тео начал расследование, казнил двух или трех придворных лекарей, но ничего не выяснил. В отличие от остальных домочадцев держался он удивительно спокойно и холодно, и это дало Дэмьену, не любившего своего отчима, повод заподозрить короля в преднамеренном убийстве. Впрочем, свои соображения Дэмьен держал при себе, поскольку не располагал никакими доказательствами. Да и, казалось, зачем бы немолодому уже королю избавляться от супруги, с которой он в мире и согласии прожил четверть века?..

 Медея погрузилась в траур, который, впрочем, длился совсем недолго. Едва минул месяц со смерти Даньелы, Тео, презрев все приличия, женился снова на совсем юной, шестнадцатилетней девушке, дочери небогатого эрла. Поступок этот не лез ни в какие ворота, министры яростно воспротивились новому браку короля, не говоря уже о Дэмьене, который лучше всех понимал, что рискует лишиться в будущем трона. Но Тео сыграл самодура (именно что сыграл, вряд ли кто-то из его ближайшего окружения сомневался, что движет королем точный расчет) и пренебрег мнением все и вся. Результат не заставил себя ждать: вскоре стало известно, что юная королева беременна. А через девять месяцев после церемонии в храме Травии родился мальчик.

 Именно ради посвященных рождению наследнику торжеств Марк и отправился в Медею:
 
 Царившая в Стеклянном дворце атмосфера - тяжкая и душная, почти предгрозовая, - ему очень не понравилась. Принцесса Ванда, приехавшая из Лигии вместе со своим супругом Ричардом, выглядела бледной и растерянной. Смерть матери, появление мачехи, изрядно младше ее годами, и рождение маленького брата - все эти события стали для нее чередой горьких неожиданностей. Дэмьен ходил как очумелый и никак не мог поверить, что не спит и не видит кошмарный сон. Марку, с которым они за последние два года сошлись очень близко, он поведал, что ожидал от отчима чего угодно, но только не такого предательства по отношению к матери.

 Да и здание его собственной личной жизни тоже изрядно перекосилось и грозилось вот-вот рухнуть. Свою жену Лею, женщину обворожительно прекрасную, он ненавидел всем жаром своей угрюмой души. Вероятно, она отвечала ему взаимностью; Дэмьен подозревал, что она не верна ему, и полагал даже в глубине души, что на самом деле его дочь - вовсе не его. Но и сам он тоже был хорош. К браку с Леей его некогда вынудила воля Тео, во время войны искавшего крепкого союзника в денежных делах (а отец Леи был очень богат). Любил же он другую девушку, которая тоже его любила, но под давлением обстоятельств стала женой его старейшего и ближайшего друга, дюка Ива Арну. Будь мужем этой девушки кто другой, Дэмьен не стал бы особо волноваться о сохранении супружеской верности, но речь шла о чести друга: Много лет его буквально рвало на части, и тут вдруг к его проблемам еще прибавилась юная мачеха. Новоявленную королеву молодой черноглазый Дэмьен привлекал сильнее, чем пожилой седовласый Тео; с самого первого дня она не давала принцу проходу, ухитряясь при этом никому не попадаться на глаза во время проведения маневров. Дэмьену еще никогда не приходилось быть преследуемым женщиной, он не знал, как поступить. Ситуация складывалась дикая. Не идти же было жаловаться к Тео!..

 Как будто всего этого было недостаточно, рождение принца Виларда перечеркнуло всю будущность Дэмьена как короля Медеи. Не то чтобы ему так уж хотелось взвалить на себя тяготы управления государством, но он с детства был приучен к мысли, что рано или поздно на его голову будет возложен королевский венец. Расставаться с этой мыслью было мучительно и болезненно; зудели уязвленные самолюбие и гордость.
 
 Лишив пасынка трона, Тео решил, очевидно, добить его. Опекуном Виларда на случай, если с ним самим что-либо случится до достижения наследником шестнадцати лет, он назначил не старшего принца и не королеву, а своего младшего сводного брата. Это окончательно повергло Дэмьена в шок и заставило задуматься Марка. Тан Оуэн Тир был малозаметной личностью на политической арене Медеи и занимался в основном управлением собственным обширным леном. Но он находился под сильным влиянием старшего брата-короля, был ему предан и по его слову сделал бы что угодно. Исключительная готовность тана Оуэна повиноваться королю грозила Дэмьену крупными неприятностями. Особенно принимая во внимание тот факт, что с момента рождения Виларда он не рассматривался уже как единственный наследник трона.

 Именно об этом резком повороте в медейской политике Марк теперь и хотел поговорить с отцом. Тревожно ему было в основном от того, что он рассчитывал в будущем иметь дело с королем Дэмьеном, а не с регентом Оуэном Тиром, о котором не знал ничего, кроме его приверженности линии королевской политики.
 
 - :Где император? - спросил Марк встреченного по пути сенешаля.

 - Его величество изволят быть в архиве, - последовал ответ.

 Марк нахмурился. Неожиданно обуявшее отца рвение вот уже много дней держало его в помещении имперского архива, где он вместе с архивариусом и Альбертом разбирал и уничтожал старые бумаги. Никогда раньше император не изъявлял желания навести порядок в документах пяти-, десяти- и пятнадцатилетней давности, за сохранностью и правильным расположением которых следил архивариус и его помощники. Да и времени рыться в старых бумагах у императора не было. Подобный поворот деятельной натуры отца озадачил и встревожил Марка. Император словно готовился к чему-то и не хотел оставлять - после себя? - лишних бумаг. При встречах с ним Марк внимательно вглядывался в его лицо, боясь обнаружить проявления тяжкого недуга, но ничего необычного не видел. Отец оставался прежним, и даже волосы его не начали седеть, и взгляд не утратил насмешливого блеска. Разве только приступы головных болей повторялись все чаще, но император стойко переносил их, не делая себе послаблений.

 Так к чему же затеяна эта бумажная деятельность?..

 Ведущая в помещение архива дверь была распахнута, и Марк остановился на пороге. Архив располагался в просторной комнате восьмиугольной формы. Все стены его от пола до купольного остекленного потолка были заняты шкафами; здесь имелись как открытые полки, так и выдвижные ящики. В центре комнаты стояли два стола, на них громоздились целые горы бумаг. За одним из столов сидел седой человек в темной одежде - старший архивариус; в руке он держал перо, которым делал какие-то заметки в перекладываемых из одной папки в другую бумагах. У дальней от входа стены стояла стремянка, на ее верхней площадке сидел погруженный в чтение пожелтевших от времени свитков император. Он был без камзола, в одной рубашке, рукава которой были закаты по локоть. Его волосы были зачесаны наверх и стянуты в хвост - излюбленная его дикарская прическа. Смотреть на императора, сидевшего на высоте в два человеческих роста, было жутковато: казалось, никакая деревянная конструкция, сколь угодно крепкая (а стремянка особенно крепкой не выглядела), не может долго выдерживать вес его огромного грузного тела и обречена рухнуть.

 Не успел Марк ничего сказать, как Барден поднял голову и встретился с ним взглядом.

 - Сын? - проговорил он скорее утвердительно.

 Марк кивнул.

 - Оставьте нас, - распорядился Барден, обращаясь к архивариусу, и тот немедленно исчез, отвесив на прощание двойной поклон - отцу и сыну. А император, спустившись на пару ступеней по стремянке ниже, спрыгнул на пол с изрядной высоты. Казалось, комната должна была содрогнуться при соприкосновении его массивного тела с полом, но этого не произошло. - Вижу, ты даже не умылся с дороги, - заметил Барден, подходя к Марку. - Ты торопился? Напрасно. Какова ни была бы новость, она могла подождать.

 Марк промолчал, но его встревоженное лицо говорило само за себя.

 Император решительно сдвинул в сторону загромождавшие стол бумаги, освобождая место, и сделал приглашающий жест:

 - Садись и излагай, раз это так срочно.

 - Не то чтобы срочно, - сказал Марк, освобождаясь от плаща и бросая его на спинку стула. - Но обстановка в Медее меня весьма обеспокоила.

 Барден пожал плечами.

 - Пока Тео жив, беспокоиться не о чем. Он будет гнуть свою линию, пока Борон не приберет его к себе.

 - Кто знает, сколько он еще проживет? - возразил Марк. - Даньела была еще совсем не стара, но скончалась внезапно.

 - Полагаю все же, ей помогли скончаться.

 - Да, - хмуро сказал Марк и сел, с наслаждением вытянув ноги. - Дэмьен тоже так думает. И кто поручится, что и Тео так же не помогут?

 - Ты что-то знаешь?.. - вкрадчиво спросил Барден и сел напротив сына.

 - Наверняка - ничего. Но:

 - Дэмьен очень недоволен?

 - А ты как думаешь? Он рассчитывал, что когда-нибудь займет трон - если не сам, то хотя бы его сын:

 - Которого у него до сих пор нет, - заметил Барден и сверкнул глазами. - А что, Тео уже объявил наследника?

 В отличие от Касот, где наследник трона и короны официально объявлялся, принимал присягу от будущих вассалов и сам присягал Прайосу по достижении восемнадцати лет, в Медее статус престолонаследника автоматически присваивался первому сыну правящего короля. И все же, были особые случаи, требующие проведения отдельной процедуры: например, когда один принц лишался права наследования в пользу другого принца, как это теперь произошло с Дэмьеном и Вилардом.

 - Объявил, - ответил Марк. - И даже успел назначить регента.

 - И кто он?

 - Его брат.

 - Оуэн? - Барден удивленно приподнял рыжие брови. - Вот это неожиданный ход!..

 - Ты его знаешь? Мне никогда не приходилось иметь с ним дел.

 - Знаю. Пустой человек, но крепко держит руку брата, и договориться с ним не легче, чем с Тео: При таком регенте Дэмьену не видать трона, как своих ушей.

 Марк мрачно кивнул.

 - Я тоже так думаю.

 - Если только Дэмьен не решится пробиваться к власти любыми путями.

 - Для этого нужно, чтобы Виларда не было на белом свете:

 - Избавиться от младенца не так уж и сложно, Марк.

 - Дэмьен никогда не пойдет на убийство ребенка! - изумленно вскинулся Марк.

 - Как знать, - философски сказал Барден. - Власть порой заставляет делать людей странные штуки.

 - Дэмьен не такой человек! - продолжал настаивать оскорбленный за друга Марк. - Он не способен на подлый и трусливый поступок. Лишить жизни младенца!..

 - Никто не может сказать с уверенностью, на что способен он сам, - сказал странным голосом Барден, и Марк посмотрел на него почти с ужасом. - Что уж тут говорить про друга, родственника или соседа! Если Дэмьен решится, ему достанет твердости завершить начатое.

 - Нет, - покачал головой Марк. - Пусть лучше не достанет.

 Барден пристально всмотрелся в его лицо и усмехнулся.

 - Тебе же будет лучше, если достанет. Впрочем, пусть с медейским троном разбираются медейцы, а мы посмотрим. Время терпит:

 Марк мрачно молчал, стиснув кулаки, а Барден продолжал как ни в чем не бывало:

 - Понимаю, ты рассчитывал в будущем вести дела с Дэмьеном, но Двенадцать распорядились по-своему. Советую тебе повнимательнее приглядываться к тану Оуэну во время будущих поездок в Медею. Договориться можно с кем угодно и о чем угодно, если знать подход к оппоненту.

 - Для тебя - может быть! - вырвалось у Марка невольно, он покраснел от досады, но все же продолжал. - Что тебе стоит убедить человека и заставить его делать то, что нужно тебе?

 - Ты неправ, - спокойно ответил Барден; вспышка сына ничуть его не задела, - если считаешь, что всего в жизни я добился только ментальной магией. Кое-чего я и без нее стою. И, должен тебе сказать по секрету, в мире очень много правителей, которые управляются исключительно своими силами: словом или огнем и железом.

 Марк покраснел еще сильнее и опустил глаза.

 - Прости, - проговорил он сдавлено. - Я сказал глупость.

 - Хорошо уже то, что ты это признаешь, - усмехнулся Барден и тут же снова стал серьезным. Марк почувствовал на себе его настойчивый взгляд, поднял голову и увидел, что желтые глаза его потемнели, и всякая насмешка из них ушла. - Послушай, Марк. Я ждал твоего возвращения, чтобы поговорить. Это важно.

 Слова отца, а главным образом - его вдруг изменившиеся интонации и выражение глаз, - встревожили Марка пуще прежнего. Сам не зная зачем, он встал. Барден же остался сидеть, опершись локтями о стол и сгорбив плечи.

 - Ты тут пытался прибедняться, - заговорил он голосом низким и тихим, - но мы оба знаем, что ты разбираешься в делах империи и решаешь их не хуже меня. Временами ты бываешь слишком мягким, но это ничего, потому что люди прислушиваются к тебе и повинуются твоим приказам. Ты хороший правитель, Марк.
 
 - К чему ты говоришь об этом? - настороженно спросил Марк. Его сердце вдруг взялось через раз пропускать удары.

 - К тому, - спокойно сказал Барден, - что я намерен в ближайшее время передать корону тебе.

 Марк подумал, что ослышался.

 - Что?! - выдохнул он потрясенно.

 Улыбнувшись, император поднялся и выпрямился во весь свой почти семифутовый рост.

 - Я отрекаюсь от трона, - заявил он самым обыденным тоном.

 
 *

 С Каратом у Илис было связано великое множество воспоминаний. В этом шумном портовом городе она весело и счастливо прожила в юности несколько лет, пока не появился Крэст и не принялся за ее поиски.

 С тех пор, как восемнадцатилетней девушкой Илис покинула Карат, она возвращалась в него лишь однажды. Утомленная монотонными обязанностями наставницы магической школы, она решила устроить себе небольшой отпуск и отправилась в места, осененные сладостными воспоминаниями юности и не посещенные ею ранее по причине крайнего удаления Карата от Ифрании. Эти два города находились на крайних островах Истрийского архипелага: Ифрания - на севере, Карат - на юге. Там же, на одном из южных островов, и устроила свою школу Илис, значительно сократив расстояние между собой и городом своей юности.

 Побывав в Карате, она с радостью убедилась, что все ее тамошние друзья живы, здоровы, и пребывают в относительном благополучии. С особым удовольствием она посетила семейство иммигрантов из Наи, глава которого некогда выступал ее заступником и опекуном. А именно, частенько вытаскивал Илис, тогда еще юную бесшабашную девчонку, из различных неприятных ситуаций, в которые она мастерски и со вкусом влипала.

 Глава семейства звался Брайан Эрк. Смуглый и брюнетистый, внешностью он больше походил на южанина, да и говорил без характерного наинского заикания, на удивление быстро усвоив истрийский акцент. Характер у него был тяжелый и вспыльчивый, Илис ежеминутно выводила его из себя, и на людях он вовсю демонстрировал свою к ней неприязнь. Но стоило ей угодить в переделку, он тут же несся сломя голову ее спасать. Именно он познакомил ее с Грэмом Соло, а впоследствии - поручил ему с тем, чтобы он увез ее из Истрии. Возможно, он и сам позаботился бы о ней, но свободу его перемещений изрядно затрудняло наличие жены и двух маленьких детей, а так же необходимость кормить их. Происхождения Брайан был самого простого, оружия в руках никогда не держал, ленных угодий не имел, и содержал себя и семейство исключительно собственным трудом: по цеховой принадлежности он был плотник.

 Заявившись к Эрку в дом без предупреждения, на правах старого друга, Илис обнаружила, что маленькие дети превратились в статного юношу и миловидную девушку, но ее не забыли. Помнили ее и хозяева дома. Анастейжия Эрк встретила ее с искренней радостью, а вот для Брайана возвращение Илис стало шоком. Сбыв ее с рук, он рассчитывал никогда больше ее не встречать, ни в качестве беглянки, ни - тем более - в качестве наставницы магической школы (о своем княжеском титуле Илис скромно умолчала и в юности и теперь). Пришлось задабривать его длинным и обстоятельным рассказом о своих путешествиях по морю и материку, и, разумеется, о близком знакомстве с Барденом. Увы, заговорив о Бардене, Илис спохватилась слишком поздно, увлекшись рассказом. Она и сама не заметила, как на арену вышел Грэм, и пришлось поведать об его страшной участи. Умалчивать о ней Илис посчитала нечестным. Брайан спал с лица, Анастейжия побелела и едва не лишилась чувств. С Грэмом их связывала старинная дружба, родившаяся еще в Наи - если только можно назвать друзьями людей, которые не видятся годами, как не виделись Грэм и Брайан. Когда же, наконец, они встречались, Грэм неизменно находил приключения на свою голову и уносился в неизвестном направлении. Тем не менее, Брайан называл его младшим братом и принимал все его жизненные перипетии близко к сердцу. Гибель старого друга, более того - брата, - его страшно поразила. Илис была глубоко опечалена ролью горевестника, которую ей пришлось на себя взять, и расстались они в настроении отнюдь не веселом.

 В тот визит к Эркам случилось одно важное событие.

 Старший сын Брайана и Анастейжии, Лал, уже год как ходил юнгой на одном из торговых судов, приписанных к Карату. Илис посчастливилось застать его дома, где он проводил небольшой отпуск между плаваниями. Несмотря на брюзжание отца (которому не очень-то нравилось выбранное сыном занятие), он не ходил, а буквально летал на невидимых крыльях, лучась от радости, и было от чего: только что он получил свое первое жалование, и к тому же его повысили до матроса. Узнав о его профессии, Илис подумала, что неплохо было бы свести с ним Рувато.

 Она помнила, каким оживленным был князь во время морского путешествия. В Ифрании же, куда Илис время от времени наведывалась, он превращался в весьма неприятного ей человека. Улыбчивая ирония сменялась циничным равнодушием. Илис переставала узнавать старого друга, ей было больно видеть происходящие с ним перемены. К тому же ей стало известно, что Рувато проявляет повышенный интерес к братству Прайоса, часто бывает в его храмах и подолгу беседует с его служителями. Когда Илис спросила, правда ли все это, Рувато ответил утвердительно и довольно равнодушно добавил, что занялся изучением истрийского законодательства. Лицо у него при этом было постное.

 В самом интересе к истрийским законам ничего страшного не было, Слоок всегда отличался пытливым умом и не упускал возможности узнать что-либо новое. Илис напугало другое. В свое последнее посещение Ифрании она отметила, что Рувато имеет необычайно бледный и отрешенный вид, взгляд его серьезен и обращен внутрь, словно он старался разглядеть что-то в глубине своей заледеневшей души; а речь замедлилась даже по сравнению с его обычной манерой говорить протяжно. Теперь он не говорил, а почти вещал. Кроме того, он перестал улыбаться, а на все шутки Илис отвечал долгими строгими взглядами. Все эти признаки показались Илис весьма тревожными, и она принялась с особым тщанием наблюдать за ним. И вскоре углядела в его облике новую деталь, встревожившую ее сильнее, чем все необычные эмоциональные проявления.

 Рувато любил украшения: ранее его пальцы были унизаны драгоценными кольцами, а шейный платок зачастую украшала брошь с крупным камнем. Лишившись состояния, он лишился и своих драгоценностей, и долгое время обходился вовсе без них. Поэтому кольцо, появившееся на его пальце, не могло остаться незамеченным. Да и формы оно было необычной - в виде головы грифона. Объяснять, что значит это кольцо с олицетворяющим Прайоса зверем, Илис не было нужны. Она поняла окончательно: Рувато нужно срочно спасать, иначе в следующий раз она увидит его в храмовом балахоне, с ликом, изможденным постом, но просветленным благодатью Прайоса, и с душой, скованной множеством обетов.

 Еще месяц назад трудно было бы поверить, что такому светскому кавалеру и дамскому угоднику, как Рувато, взбредет в голову посвятить себя служению одному из Двенадцати, но теперь его внезапная одержимость становилась очевидной. Мятущаяся, уставшая душа князя, сжатая в тисках железного самообладания, жаждала покоя - любой ценой. Весьма возможно, что внезапная одержимость эта была непосредственно связана с его недугом и являлась следствием душевного расстройства, но Илис не располагала временем выяснять, так ли это. С большим трудом ей удалось уговорить Рувато посетить Карат, где, не теряя времени, она привела его в дом Эрков.

 Брайан не слишком обрадовался появлению знатного гостя. Светские манеры и Брайан Эрк были несовместимы, а в Рувато, несмотря на простое платье и отсутствие драгоценных побрякушек, дух высокого аристократизма угадывался за несколько лиг. И он даже не попытался придать своему поведению хотя бы видимость простоты; держался, словно в модном салоне. Может быть, он делал это не нарочно, а вследствие неискоренимой привычки, но Брайан-то этого не знал и чувствовал себя не в своей тарелке. Выросшая в доме состоятельных родителей Анастейжия и то оробела, а юная дочка Эрков так и вовсе спряталась в своей комнате, уведя с собой младшего брата. Наблюдавшая за хозяевами и гостем Илис в отчаянии уже думала, что все пропало, когда появился Лал.

 К ее великой радости и не меньшему же удивлению, Рувато и Лал сразу пришлись друг другу по душе, несмотря на разделяющую их возрастную пропасть глубиной почти в двадцать лет. Но даже огромная разница лет казалась сущей мелочью по сравнению с различиями в их воспитании и свойствах их натур.

 И однако же с первой секунды Рувато понравился открытый, ясный взгляд и широкая ребячливая улыбка юноши. Напряжение, которую неделю не отпускавшее его душу, ослабло. А вот чем он, нынешний, пленил юного Лала, оставалось только догадываться. Ни Рувато, ни Илис так этого и не поняли. Возможно, дело было в том трудноуловимом "нечто", что вообще часто влечет юную неискушенную душу к душе человека немолодого, много знающего и остроумного, но небезгрешного и, возможно, недоброго.

 Знакомство князя с Лалом имело именно тот исход, на который рассчитывала Илис: Лал уговорил капитана взять в плавание пассажира, готового отработать свой проезд, выполняя любую работу. И, надо полагать, долго оставаться в качестве пассажира Рувато не намеревался.

 Когда Илис покидала Карат, Рувато уже три дня как был в море.

 

 Через несколько месяцев, уже вернувшись к себе в школу, она получила прелюбопытные известия, касающиеся князя. На "Элизии" - так называлось судно, на котором служил Лал, - он прибыл в Самистр, где и задержался на какое-то время. Чем он намерен был там заняться, неясно, но в одном из портовых городов он свел знакомство с купцом, затеявшим некое предприятие, опасное и ненадежное, но обещающее принести огромную прибыль в случае успешного завершения. Рувато изъявил желание участвовать в этом деле, чему Илис ничуть не удивилась: живший в нем неудовлетворенный дух авантюризма требовал воплощения. Гораздо сильнее ее заинтересовал вопрос, где князь достал деньги, чтобы внести свою долю, но ответить на него мог только сам Рувато:

 Итак, Рувато рискнул всем, что у него было, и хитрый лис Фекс улыбнулся новичку. Сделка удалась, и Рувато получил с нее столько денег, что их хватило на покупку собственного парусного судна. На оставшиеся деньги он набрал команду, объявил себя капитаном и отправился куда-то в южные моря, где и пребывал до сей поры и откуда, по крайней мере пока, возвращаться не намеревался.

 Илис вздохнула с облегчением. Наконец-то Рувато нашел занятие по сердцу и перестал киснуть в душных многолюдных залах столичных дворцов! Свежий воздух пойдет ему на пользу и оживит его. И, уж наверное, выдует из его головы глупые мысли о братстве Прайоса.

 Довольно долго она не получала никаких известий ни о нем, ни о знакомых из Карата. Школьные и храмовые дела, а так же собственные магические изыскания занимали все ее время и не позволяли отвлекаться ни на что больше. Илис занялась магией очень серьезно, весьма в ней продвинулась, и ей не раз приходилось слышать, как о ней говорят как об одном из сильнейших магиков современности. Такое мнение, высказываемое отнюдь не последними людьми из братства Гесинды, чрезвычайно льстило ее самолюбию и побуждало с еще большим усердием предаваться занятиям.

 Жаль только, что ее мечте о обретении магиками Истрии статуса свободных людей не суждено было, кажется, сбыться. И будущее ее учеников представлялось весьма туманным. Король Реул хоть и смотрел снисходительно на деятельность племянницы, но отнюдь не был настроен освобождать магиков из-под королевской и храмовой "опеки". Выпускникам же школы "свободных магиков", которой заведовала Илис, предписывалось оставаться в стенах храмах Гесинды и ни в коем случае не покидать пределов города до особого королевского распоряжения. Илис огорчалась, но не сдавалась, и при каждом удобном случае принималась расписывать дяде, как это чудесно - иметь в королевстве множество свободных и счастливых магиков.
 


 Минул год, а от Рувато все еще не было никаких новостей. Слегка обеспокоенная - мало ли что может случиться в море! - Илис решила еще раз навестить Карат и побывать в гостях у Брайана Эрка. Своего сына он, хоть и нечасто, но все-таки видит, размышляла она, а тот может знать что-нибудь и о Рувато.

 В этот раз Илис не стала обрушиваться на нервного Брайана внезапно, а послала предуведомление о планируемом визите, да еще и выждала для верности пару недель. И только после этого отправилась в гости.

 Встретила ее Анастейжия, необычайно возбужденная и радостная. Едва ли не у самых дверей она схватила Илис за руки, увлекла в дом и закружила по просто обставленной гостиной, хохоча, как девчонка:

 - Илис, Илис, ты не поверишь, какая радость! Как хорошо, что ты приехала!

 Миниатюрная рыжеволосая Анастейжия никогда не стеснялась в выражении чувств, но сейчас она, даже по мнению Илис, слегка хватила через край. Тем более, что Илис никак не могла понять, что, собственно, стало причиной для радости.

 - Да в чем дело? - недоумевала она, пытаясь освободиться или хотя бы прекратить безумное кружение. Но куда там!.. С некоторой тревогой Илис вглядывалась в смеющееся лицо: может, она ошиблась и приняла за Анастейжию Джем, ее дочку? Для восемнадцатилетней девушки такое поведение было бы более естественным. Но нет, это была не Джем.

 Сумасшествие прекратил Брайан, который всегда появлялся очень вовремя. Он ухватил жену за талию, чуть приподнял ее, подержал в воздухе и только убедившись, что она успокоилась, осторожно поставил на пол. Анастейжия посмотрела на Илис, на мужа, фыркнула от смеха и вдруг убежала. Илис проводила ее недоуменным взглядом.

 - Что это с ней? - спросила она у Брайана, пытаясь пригладить - безуспешно - растрепанные волосы. - Лал дома?

 - Нет, не Лал. Лучше. Ты сейчас тоже запрыгаешь, - убежденно пообещал Брайан с улыбкой, необычайно оживлявшей его смуглое мрачноватое лицо. - Видишь ли, Илис: кажется, случилось чудо. Я никогда не верил в воскрешение мертвых, но теперь придется поверить.

 - Ты о чем? - насторожилась Илис.
 
 - Грэм жив! Он приехал месяц назад. Внезапно, как снег на голову, в своей манере. Его Лал привел:

 - Грэм жив! - потрясенно повторила Илис.

 Скакать и прыгать она не стала; напротив, испытала острую необходимость присесть. Ноги у нее подкашивались, и обеспокоенный ее видом Брайан поспешно подвинул ей стул. Неожиданная новость надолго заставила ее забыть то, ради чего она явилась в Карат. Грэм жив!.. Но ведь Барден сказал, что он умер, а Барден никогда не лгал! Никогда! Предположить, что его самого обманули, Илис не могла. Что же заставило его солгать? Неужели он таким странным и жестоким способом побуждал ее к ненависти и добивался ее отъезда? Но зачем?

 Горькое недоумение и обида заслонили даже радость от преподнесенной Брайаном новости.

 - Илис? - темные глаза Брайана обеспокоено заглядывали ей в лицо. - Илис, что с тобой? Воды дать?

 - Нет, - выдавила Илис, неосознанным жестом прижимая руки к груди. - Все нормально. Просто: очень уж неожиданно.

 - Это точно, - возбужденно подтвердил Брайан. Он быстро успокаивался. - Ты с такой убежденностью рассказывала о его смерти:

 - Да я и была убеждена, хотя не видела Грэма мертвым, - вздохнула Илис. - Барден сказал мне, а ему я не могла не верить. Что ж! Грэм, наверное, сильно изменился?

 - Еще как. И не в лучшую сторону. Он рассказывал, что был в плену, а потом воевал за медейцев. Все это, конечно, оставило свой след. Да ты сама увидишь: я уже посылал к нему Джем, сообщить о твоем приезде. Он редко к нам заходит, но ради тебя, надеюсь, снизойдет.

 - "Снизойдет"? - удивилась Илис. - Он настолько изменился?

 Брайан вздохнул о чем-то и нахмурился.

 - Увидишь, - повторил он.

 - А как Грэм вообще попал в Истрию? - продолжала недоумевать Илис. - И зачем?

 - Как - это я тебе могу ответить. Случайно оказался на корабле, где служит Лал. Чудом он узнал мальчишку, ну а тот вспомнил его и пригласил в гости. А вот "зачем" - вопрос серьезнее, - Брайан снова вздохнул, и лицо его совсем потемнело. - Кажется, у него вышла какая-то размолвка с собратьями, - вот и все, что я знаю. Он же никогда ничего толком не рассказывает.

 - Неприятности с собратьями? Это на него похоже. Он умудряется вызывать неприязнь в каждом, с кем сталкивается.

 - Да: Даже мне стало тяжело с ним разговаривать.

 - Что ж! - повторила Илис, уже почти совсем успокоившись. - Посмотрим. Пусть так, но все-таки я рада, что он жив, - добавила она искренне. - Когда ты его ждешь?

 - Не знаю, - отозвался Брайан. - Я передал приглашение, не уточняя дня. Полагаю, Грэм должен придти сегодня или завтра.

 Но ни в этот день, ни назавтра Грэм не появился. Чем дальше, тем сильнее Брайан хмурился, Анастейжия недоумевала, а Илис задумчиво наблюдала за ними и за Джем.

 Поведение девушки заинтересовало ее особенно. Вела себя Джем весьма беспокойно. Заслышав что-нибудь, похожее на звук шагов или хлопанье входной двери, она вздрагивала и поворачивала лицо в сторону входа, причем взгляд ее выражал самое напряженное ожидание. Джем была хорошенькой девушкой, полненькой, но стройной и подвижной, и неудивительно было бы, если бы у нее в городе имелся кавалер. Но никто, кто мог бы претендовать на роль жениха Джем, вроде бы в дом не захаживал. Кого же она ждет? удивлялась Илис, и наконец решила прямо спросить у нее. Степень доверия между ней и Джем, как она надеялась, позволила бы ей стать наперсницей сердечных тайн девушки.

 - Ты ждешь кого-то? - спросила Илис вкрадчиво, дождавшись момента, когда они с Джем остались вдвоем. Только что девушка очередной раз вздрогнула и обернулась к двери, но ожидание ее снова было обмануто. Вопрос Илис заставил ее покраснеть и склониться над шитьем так низко, как только было возможно.

 - Я никому не расскажу, - пообещала Илис самым медовым своим голоском, вперив в Джем честнейший взгляд. Для пущей убедительности она широко раскрыла и округлила глаза. Этот маневр придавал ее личику очаровательное, детски-наивное выражение. - Правда-правда!

 Джем быстро стрельнула в нее глазами и покраснела пуще прежнего.

 - Мастер Соло давно уже должен был придти, - сказала она тихонько, почти прошептала. - Я боюсь, как бы с ним чего не случилось.

 Интонации ее были таковы, что не оставалось никаких сомнений в чувствах, испытываемых ею к упомянутому человеку. Ну и ну! удивилась Илис. Да девчонка, кажется, влюблена в Грэма! Ее, вероятно, не смущает, что Грэм - друг ее отца и старше ее: на сколько? лет на пятнадцать, не меньше.

 Удивление Илис было тем более сильным, что, как она полагала, девушки в возрасте Джем обычно ждут юного красавца-принца, желательно на белом коне. А Грэм на принца никак не походил даже в молодые годы и, по мнению Илис, никак не мог удовлетворить даже самые средние запросы юной, романтически настроенной девицы. Красавцем он отнюдь не был. Правда, он обладал неким мрачноватым обаянием, но его раздражающая, высокомерно-равнодушная манера обращаться с людьми скорее отпугивала, чем привлекала. Обходительным его Илис ни за что не признала бы даже под угрозой четвертования. За прошедшие годы едва ли он изменился в лучшую сторону, раз уж даже Брайан утверждал обратное.

 - Раз он не хочет - или не может, - идти к нам, - бодро провозгласила заинтригованная Илис, - то мы сами пойдем к нему в гости! Джем, кто может проводить меня?..


 
 *
 
 В провожатые Илис дали Мануэля. Этот мальчишка лет восьми, вечно крутившийся в доме Брайана и водивший дружбу с его младшим сыном, еще в первый день был представлен ей как воспитанник Грэма, без уточнения степени родства. Крепкий, очень подвижный, черноволосый и сероглазый, с упрямым взглядом и большим ртом, мальчишка не походил ни на кого из виденных Илис родственников Грэма, и она терялась в догадках. Смущало ее и то, что мерещилось ей все-таки в его чертах нечто смутно знакомое, только она никак не могла понять, что именно.

 Мануэль - или попросту Мэнни, - в тот же вечер проводил ее в дом своего опекуна, притулившийся на одной из окраинных улиц Карата. Дом больше заслуживал название хибары и вызвал у Илис сильнейшее недоумение. Что заставило Грэма приобрести эту пыльную развалюху? Хоть он никогда не был особо требовательным к жилью, не мог он быть настолько безразличным!

 Дверь оказалась незапертой. В сильном волнении Илис переступила порог. Внутри дом выглядел несколько лучше, чем снаружи. Казалось даже, что к его обустройству приложена была женская рука. Илис нетерпеливо оглядывалась по сторонам, ожидая появления хозяина, но того не было видно.

 - Сюда, миледи, - позвал ее Мэнни с порога комнаты.

 Илис последовала приглашению, и в полутемной, скудно обставленной комнате увидела, наконец, высокую худую личность, с длинной нечесаной кипой белых волос, свисающих на спину. Повернутое на звук шагов лицо личности выразило злое недоумение, которое быстро сменилось изумлением. Илис тоже не смогла сдержать удивленного восклицания. Худой высокий человек носил, несомненно, имя Грэм Соло, но как он изменился!.. И ранее-то неприветливое лицо его стало попросту угрюмым, белые брови хмурились, от крыльев крупного хрящеватого носа по сторонам рта залегли глубокие складки. Осанка его оставалась великолепной - осанка аристократа и воина, - но теперь, как показалось Илис, держать плечи расправленными, а голову - высоко поднятой стоило ему некоторых усилий. А глаза! О, Безымянный, что это были за глаза!.. темные, безумные, больные, они смотрели на Илис с голодной злобой. В первый момент она даже отшатнулась, напуганная этим больным взглядом. Но Грэм прошептал: "Илис:", - и страх отступил. Илис поняла, о чем говорили эти глаза. Они принадлежали человеку, приучившему себя к одурманивающему зелью, и терзаемому жестокой жаждой в ожидании новой порции.

 Илис заставила себя приветливо улыбнуться и подошла к Грэму, чтобы поближе рассмотреть его глаза. Он смотрел на нее настороженно. Напряжение сводило его плечи и шею.

 - В чем дело? - спросил он неприветливо вместо того, чтобы поздороваться.

 И голос его тоже изменился, стал хриплым и отрывистым.

 - Какое зелье ты принимаешь? - спросила Илис.

 Теперь, приблизившись, она увидела в раскрытом вороте его рубахи страшные шрамы, и сердце ее екнуло. Еще она заметила, что кисти его рук скрыты длинными перчатками из тонкой кожи. Зачем он носит перчатки в доме?

 - Ты о чем? - спросил Грэм, отводя взгляд.

 - Не придуривайся! Тебя глаза выдают. Ты уже несколько дней этой отравы - чем бы она ни была, - в рот не брал. Так что это? Опий? Гашиш?

 Магия, которой занималась Илис, не имела дела с травами и минералами, но все же в некоторых зельях Илис неплохо разбиралась. Да и в путешествиях своих она навидалась всякого, бывала и в опиумных притонах, знала все признаки, по которым можно определить пристрастившегося к зелью человека. Сама только никогда эту гадость в рот не брала.

 Грэм нахмурился пуще прежнего и покосился на притаившегося в уголке Мэнни.

 - Раз ты так много видишь по глазам, могла бы и об остальном догадаться: - процедил он сквозь зубы.

 Стало ясно, что Мэнни не знает ничего о пристрастиях своего опекуна, и что при нем Грэм разговор продолжать не станет. Что ж, какие-то искры благоразумия в нем еще теплились. Илис поспешно поблагодарила мальчишку и велела ему бежать и заняться играми. Ее слова были подтверждены молчаливым кивком Грэма. Мэнни охотно воспользовался разрешением и исчез.

 - Так что это? - не успокаивалась Илис.

 - Скума, - неохотно, сквозь зубы ответил Грэм. - Только какое тебе до этого дело?

 - А ты видел когда-нибудь, как от нее умирают? - поинтересовалась Илис.

 Скума была весьма дорогим и сильнодействующим зельем. Своих "поклонников" она сначала очень быстро сводила с ума, а после они умирали в судорогах.

 - Я еще не то видел, - огрызнулся Грэм.

 - Идиот! - вырвалось у Илис. - Самоубийца! Барден был бы очень доволен! Это гораздо интереснее, чем запытать тебя насмерть!..

 Больные глаза Грэма полыхнули бешеной яростью, он сжал кулаки, его губа сморщилась и приподнялась, как у рычащей собаки. Только тут Илис заметила, что верхний передний зуб его сломан почти под корень.

 - Много ты знаешь о пытках! - зарычал Грэм. - Молчи лучше!..

 По его сведенному судорогой лицу Илис поняла, что сболтнула лишнее. пришлось сбавить тон.

 Потребовалось некоторое время, чтобы он успокоился и пришел в состояние, пригодное для нормального человеческого общения. Тогда он, наконец вспомнив долг гостеприимного хозяина, предложил Илис сесть.

 Впрочем, сколько-нибудь разговорить его все равно не удалось. Явление гостьи его отнюдь не обрадовало, мысли его были заняты другим. На все вопросы он отвечал отрывисто, односложно, и с явной неохотой. После почти часового допроса (хорошо еще, что без пристрастия) Илис только и удалось выяснить, что из Северной его в 64м году освободили медейские войска, к которым он и примкнул, когда достаточно окреп и восстановил силы. Два года он воевал, потом обстоятельства вынудили его дезертировать ("Опять с кем-нибудь поцапался!" - вздохнула про себя Илис), он вернулся в Наи и вступил во владение наследством.

 - Лучше поздно, чем никогда! - заметила Илис.

 По ее мнению, Грэму не стоило выкаблучиваться, а следовало принять и титул, и наследство еще когда отец его был жив; но он, ослепленный юношеской гордостью и демонстрируя характер, отказался от всего и сбежал из дома, чтобы найти на свою голову целую череду неприятностей; и только недавно, наконец, законно принял княжеский титул.

 Но и тут не обошлось без оговорок: родовой замок, лен и титул понадобились ему только затем, чтобы посвататься к медейской принцессе Ванде, любовь к которой все еще жгла его сердце (или же ему казалось, что это так). Илис не удивилась, узнав, что Ванда отказала ему. Капризная рыжеволосая медейка уже почти приняла предложение лигийского наследного принца Ричарда, и в другом женихе, к тому же таком своеобразном, как Грэм, не нуждалась.

 - С чего ты вообще взял, что она когда-то любила тебя? - не удержалась от вопроса Илис.

 - Она так говорила: - угрюмо ответил Грэм.

 - Она сказала бы что угодно, чтобы заставить тебя вытащить из Северной ее брата.

 Грэм кивнул.

 - Возможно. Во всяком случае, никакого восторга при виде меня она не испытала.

 - И что же ты сделал, получив отказ?

 - Вернулся домой - что еще я мог сделать?..

 Далее история принимала еще более печальный поворот. В отчаянии Грэм уже почти совсем собрался перерезать себе горло - он поведал об этом с леденящим спокойствием, - но нашлась добрая душа, которая его отговорила. К сожалению, добрая эта душа - в виде супруги тана-соседа Грэма, - не могла составить его счастье, поскольку связана была с другим мужчиной. И Грэм, которому вдруг взбрело в голову во что бы то ни стало жениться, отправился на поиски своей боевой подруги, с которой сблизился во время войны.

 Подругу он не нашел, а нашел только неприятности - как обычно. Его угораздило сунуться в храм Фекса и попросить помощи в поисках; еще бОльшую глупость он совершил, назвавшись настоящим именем. В гильдии его помнили, но лучше бы позабыли. Он числился отступником, а отступничество Фекс карал смертью. Далее Грэм что-то темнил; Илис так и не поняла, как ему удалось избежать кары. Жизнь он сохранил, но материк, во избежание дальнейших неприятностей, пришлось покинуть. В Истрию, где, как предположительно, его ждал обозленный Крэст, он рискнул сунуться от безысходности да еще, пожалуй, от тоски по дружеским лицам, которых маловато осталось на материке. Совершенно случайно он поднялся на борт "Элизии", где встретился с Лалом. Так он и попал в Карат.

 - Да уж, - вздохнула Илис. - Веселенькая у тебя была жизнь.

 Грэм не ответил. В течение последнего получаса беспокойство его росло, глаза лихорадочно блестели, он то и дело облизывал пересохшие губы. Если Илис правильно понимала действие скумы, очень скоро он должен был окончательно потерять над собой контроль, если только не отвлечь его мысли от вожделенного зелья. Поэтому Илис решительно встала и заявила:

 - Давай прогуляемся, Грэм. Здесь очень душно, а ночь обещает быть великолепной. Пойдем на воздух.

 Очень неохотно Грэм согласился. Он только и мечтал избавиться от надоедливой гостьи, но самообладание еще не совсем оставило его. За десять минут он привел свою внешность в относительный порядок. Он переоделся; короткий, отлично сшитый черный камзол, отделанный атласной тесьмой, произвел на Илис известное впечатление. А Грэм, вечный странник, оказывается, имел пристрастие к изящным вещам - кто бы мог подумать!.. Не иначе как унаследовал изысканный вкус от отца-князя. Поверх камзола Грэм опоясался перевязью с мечом, что несколько смазало общее впечатление. Но Илис одобрительно кивнула: ходить ночью по городским улицам без оружия не стоило. В случае необходимости магия защитила бы их обоих, но вид меча действовал на нее успокаивающе.

 Они вышли в теплую, сияющую звездами ночь. Окраинные улочки, не освещенные ничем, кроме света луны и звезд, не очень понравились Илис, которая то и дело спотыкалась о попадавшиеся под ноги рытвины, и она повернула в сторону центра. Грэм безропотно шел за ней и молчал.

 - А кем тебе приходится Мэнни? - снова заговорила Илис, видя, что мрачный ее спутник не намерен открывать рот первым. Его молчание действовало на нее угнетающе. - Вы родственники?

 - Мэнни - сын Гаты, - ответ прозвучал с такой неохотой, словно каждое слово обошлось Грэму в золотой.

 - И сестра отпустила его с тобой за море? - искренне изумилась Илис, и вдруг запнулась, сообразив, что:

 - Гата умерла.

 Илис тут же захотелось вбить в свой язык парочку гвоздей. Когда же она только научится думать, прежде чем говорить!

 - Ох, Грэм, прости:

 - Отец Мэнни тоже умер, - продолжал Грэм медленно, равнодушным тоном. - Ты, кстати, его знала.

 - Да? - осторожно спросила Илис, боясь услышать очередную горестную весть. - И кто он был?

 - Роджер.

 На минуту Илис прикусила язык. В голове у нее все перепуталось. Сестра Грэма: Роджер: их сын: когда они только успели?

 - Как и когда они умерли? - с некоторым трудом выговорила она.

 Вместо ответа Грэм приостановился и огляделся по сторонам.

 - Илис, давай посидим где-нибудь и выпьем вина, если не возражаешь. Не хочу говорить на улице.

 Они выбрали пристойный трактир и заказали вина. Смотрели на них с удивлением. Грэм вполне органично вписывался в обстановку трактира - со своим мрачным лицом, с небрежно заплетенными в косу волосами, с золотыми разбойничьими серьгами в ушах, - зато Илис в элегантном платье с ним рядом выглядела странновато.

 В эту ночь ей пришлось узнать много печальных новостей. Сначала Грэм рассказал про смерть сестры, которая была тяжело ранена на охоте и скончалась в три дня, оставив маленького сына сиротой. Самого Грэма не было рядом с ней во время кончины. Вернувшись в отцовский замок, он нашел только ее останки в склепе - и племянника, определенного второй его сестрой в кухонные мальчики за то только, что рожден он был вне брака и от неблагородного отца. Потом Грэм поведал о том, как у него на руках умер Роджер. Спустя много лет после расставания судьба свела их на поле битвы, а вернее - в медейском полевом госпитале, куда Грэм привел раненного товарища. Умирающего Роджера медейцы подобрали по ошибке, вероятно, в спешке не обратив внимания на его черный касотский плащ и нашивки.

 - Он был ранен очень тяжело, - сказал Грэм. - Никакие повязки не могли удержать кровь, она лилась, не переставая. Думаю, его проткнули насквозь. Не понимаю, как он оставался в сознании и сумел узнать меня, - он помолчал и продолжал: - Последние его слова были о тебе. Он просил передать тебе при случае, чтобы ты не держала на него зла.

 - А я и не держала, - тихо ответила Илис и вздохнула. - Ох, Грэм: За последние годы тебе пришлось пережить много потерь.

 - Слишком много, - кивнул Грэм и скривил губы. Помолчал немного, словно борясь с собой, потом все-таки выдавил: - Когда-то я надеялся, что жизнь моя рано или поздно выпрямится. Теперь не надеюсь.

 - Еще не поздно, - возразила Илис.

 - Поздно. Нечему уже выпрямляться.

 - Ну конечно, - голос Илис, не терпевшей разговоры в подобном меланхоличном ключе, немедленно наполнился ядом. - Если глушить себя всякой гадостью:

 Грэм поморщился, но возражать не стал, сказал только:

 - Ну а ты, Илис? Как ты жила? Расскажи мне.

 К счастью, биография Илис не изобиловала таким множеством мрачных и печальных моментов, и она с охотой принялась рассказывать. С некоторой осторожностью она лишь обошла тему взаимоотношений с Барденом, но, как оказалось, об ее разрыве с касотским императором Грэм уже знал от Брайана. Имя Бардена зажигало огонь ненависти в глазах Грэма, и удивляться этому не приходилось.

 В течение всего разговора Илис, не переставая, мучилась любопытством: что же все-таки Грэм прячет под перчатками? Снимать он их явно не собирался. Окончательно отчаявшись, Илис пошла напролом:

 - Грэм, у тебя руки болят?

 - Ты про перчатки? - спросил Грэм и без дальнейших разговоров снял правую перчатку и протянул руку Илис. Та посмотрела и ахнула. Только теперь она припомнила давние слова старого касотского лекаря: "у мальчика изуродованы руки". Руки и впрямь были изуродованы чудовищно. Невероятным казалось, что пальцы еще повинуются своему хозяину. Словно в доказательство Грэм медленно сжал и разжал пальцы; лицо его при этом мелко подергивалось.

 - Больно? - шепотом, обмирая, спросила Илис.

 - А ты как думаешь? - отозвался Грэм, надевая перчатку обратно. - Но я уже почти привык.

 Илис усомнилась в его словах, но спорить не стала. Сказала с горечью:

 - Почему ты не рассказал Бардену все с самого начала? Твое признание никому не навредило бы, он и без того все уже знал:

 Смерив Илис пристальным недобрым взглядом, Грэм ответил:

 - Не рассказал, потому что дурак был: А Барден, говоришь, все знал? И откуда, позволь спросить?

 Разговор повернул в опасную сторону. Открой Илис роль, которую она сыграла в истории с медейским принцем, и разразилась бы буря. От Грэма, в его нынешнем раздраженно-злобном состоянии, можно было ожидать сколь угодно буйной вспышки. Илис захотелось немедленно увести Грэма от скользкой темы, отвлечь его и отвлечься самой от всего, что было связано с прошлым. Преувеличено бодрым тоном она заявила:

 - Послушай, Грэм, я хотела навестить кое-кого из старых знакомых; ты не составишь мне компанию?

 - Ночью? - с подозрением спросил Грэм.

 - А что такого? Они и ночью будут рады меня видеть.

 - Хм. Ну, хорошо:

 Прогулка по Карату завершилась перед самым рассветом. Несмотря на то, что Грэму было уже откровенно невмоготу, он мужественно держался галантным кавалером и проводил Илис до самого порога дома Брайна. Прощаясь, Илис заглянула ему в глаза и сказала серьезно:

 - Спасибо за компанию. Я была очень рада тебя видеть.

 - Взаимно, - глухо отозвался Грэм.

 - Я останусь у Брайана на какое-то время. Мы еще увидимся? Ты зайдешь?

 - Зайду.

 Терзаемая слабыми угрызениями совести при виде его воспаленных глаз и запекшихся губ, Илис еще помедлила и спросила:

 - Ты хорошо себя чувствуешь? Выглядишь неважно.

 - Это скума, - сказал Грэм равнодушно. - Днем будет хуже.

 Илис передернуло от его слов и от его тона.

 - Ох, Грэм, Грэм: Бросал бы ты эту гадость, а?

 - До свидания, Илис.

 Проговорив это, Грэм отвесил небрежный, истинно княжеский поклон, развернулся и через полминуты растворился в предрассветной тьме. Илис печально вздохнула и вошла в дом, где на нее тут же накинулась Джем, растрепанная со сна и почти раздетая. В белой ночной рубашке, с распущенными по плечам апельсинными волосами, она походила на бледного ночного призрака.

 - Ты почему не спишь? - удивилась Илис.

 - Это был он? - умоляюще глядя на нее, прошептала Джем. - Грэм? То есть, я хотела сказать - мастер Соло?

 - Да...

 - Он здоров? У него ничего не случилось?

 - Успокойся, Джем, все в порядке, - ответила Илис, удерживая ее за плечи. Джем порывалась пробраться к окну, чтобы высмотреть во тьме так волнующего ее человека.

 - А где вы были? - вдруг ревниво спросила девушка, заставив Илис улыбнуться.

 - Предавались воспоминаниям. Пойдем-ка по постелям, пока твой отец не застал нас тут в неурочный час. Мне это ничем не грозит, а тебя он замучает вопросами. Пойдем.

 Джем тяжко вздохнула, но позволила увести себя в спальню. Уложив ее, как маленького ребенка, Илис добралась до собственной постели и без сил повалилась на нее, но вместо того, чтобы заснуть, стала обдумывать родившийся у нее в голове план.


 
 *

 Публичное выступление Бардена, посвященное его отречению от престола, стало великим потрясением как, в частности, для приближенных к нему людей (в особенности для магиков), так и для империи и остальных материковых королевств в целом. В сознании каждого, кто хотя бы в малой мере интересовался политикой, империя Касот была неразрывно связана с личностью Бардена. Даже, можно сказать, слита с ней.

 Для Марка разделение образов империи и отца происходило особенно мучительно. С самого детства он воспринимал отца сначала как правителя и только потом - как родного по крови человека.

 Он - да и никто - не осмелился спросить императора о причинах его решения. Впрочем, один человек все же осмелился. Альберт, ошеломленный не меньше прочих - кому, как не ему была известно невероятное властолюбие Бардена, - все-таки спросил. Ответ поражал краткостью и банальностью: "Устал", - сухо бросил император, и других объяснений не последовало.

 Но охватившая царедворцев нервозность быстро прошла, стоило им осознать, что отныне им придется иметь дело с Марком. Никто не сомневался в твердости духа Марка и его способности управлять империей - эти качества он уже доказал ранее. Острый, - хотя и склонный более к делам военным, - ум, крепкая воля, приобретенный на поле боя и в кабинете за письменным столом немалый опыт - все делало Марка прекрасным правителем. Бардену было восемнадцать, когда он самолично возложил на свою голову королевский (тогда еще) венец. Никакого опыта в управлении королевством у него не имелось, однако же он прекрасно справился. Марку, которому в скором времени предстояло принять императорскую корону, исполнилось двадцать восемь, и меньших свершений от него, разумеется, не ждали.

 Он и сам знал обо всех своих достоинствах и не собирался приуменьшать их, но до самого дня коронации пребывал в угнетенном состоянии духа. С детства его приучали к мысли, что рано или поздно он встанет во главе империи, и вполне приучили; но никогда он не думал, что произойдет это при жизни отца. Да и кто мог подумать? Барден правил твердой рукой; империя была его созданием, его детищем, и невозможно было представить, что он по доброй воле откажется от нее.

 Его отречение сильнее всего обеспокоило, пожалуй, магиков, которые одни оставались в состоянии нервного ожидания. Смена власти особенно серьезно могла сказаться на положении гильдии. До сих пор Марк никак не вмешивался в дела братства Гесинды, но предугадать политику молодого императора в будущем было нелегко. Оставалось надеяться, что он не станет ломать то, что с таким трудом и искусством было построено Барденом и не примется снова распихивать магиков по башням.

 Марк и сам толком не знал, что ему делать с магиками. Он предпочел бы и дальше оставаться в стороне от их дел, но это было невозможно. Нельзя было оставлять без контроля такую могучую силу. И в скором времени, как предчувствовал Марк, ему предстояли свести близкое знакомство с неприятными ему и несколько пугающими братьями Гесинды. Сближение должно было облегчить разве то, что гильдию по-прежнему возглавлял Илескар, которого Марк знал с детства и который всегда относился к принцу ласково.


 
 Накануне дня коронации Марк чувствовал себя слишком возбужденным, чтобы лечь спать. Он зашел в детскую лично пожелать близнецам и крошке Мадлене спокойной ночи, поцеловал Эву, которой служанка перед сном расчесывала волосы, и вышел в маленький внутренний парк. Сюда не было доступа из парка большого, подковой огибающего дворец. Было тихо, только журчала вода в фонтане, оформленном в виде каменной чаши. Марк зачерпнул в ладони воды и опустил в нее горящее лицо. И не заметил, как сзади бесшумно возникла высокая тонкая фигура в белом платье, которое призрачно светилось в летних сумерках. Тихий глуховатый голос позвал его по имени.

 Марк обернулся и смущенно отпрянул, увидев свою мать, императрицу Туве. Как всегда прямая, с гордо поднятой головой, она строго, без улыбки смотрела на него.

 - Матушка, - пробормотал он, целуя ей руку. - Вы не спите?

 Трепет, некогда испытываемый Марком перед грозным отцом, как-то незаметно прошел несколько лет назад, когда они стали делить заботы по управлению государством почти на равных; но перед матерью Марк трепетал по-прежнему - что не мешало нежно ее любить. Отец был только жесток и грозен, мать же была прекрасна, холодна и мучительно неприступна. Она никогда не ласкала сына, как ласкала своих малышей Эва; даже в раннем детстве держала его на расстоянии и поощряла обращение к ней на "вы". Увы, тем сильнее Марк любил ее:

 - Ты тоже не спишь, - эхом отозвалась Туве и вскользь коснулась прохладной рукой щеки Марка. - Ты взволнован?

 - Да, - просто ответил Марк, удивленный и нежданной лаской и тем, что мать снизошла до разговора с ним, что случалось очень редко. Она вообще нечасто говорила.

 - Напрасно. Тебе не о чем волноваться, рано или поздно ты должен был стать императором.

 - Верно. Но отец так неожиданно:

 - Твой отец хорошо сделал, что отказался от власти, - с необычайной порывистостью перебила его Туве. - Он сделал слишком много зла, это не могло продолжаться бесконечно.

 - Зла? - удивленно переспросил Марк.

 Раньше он не задумывался о том, как относится мать к поступкам отца. Сам он все, что бы ни делал император, воспринимал как нечто само собой подразумевающееся, и никогда - за редким исключением, - не пытался оспаривать его действия и не задумывался над их моральной подоплекой. У императрицы имелось свое мнение, но никогда и ни с кем она не обсуждала его.

 - На его совести множество смертей, - продолжала Туве, и ее неподвижное обычно лицо несколько оживилось. Но вспыхнувшие гневом глаза, так же как и слабо искривившиеся губы, отнюдь не красили ее. - И он чуть было не погубил тебя: сколько раз он отправлял тебя на смерть?

 - Матушка: - едва выговорил потрясенный Марк непослушными губами. Впервые мать обнаруживала, что испытывает к нему какие-то чувства, что он не безразличен ей.

 О том, что некогда Барден и Туве повздорили из-за него, он не знал. Видел только, как растет между ними отчуждение, но приписывал это ослабевавшей любви отца, уставшего от вечного холода и безразличия матери. Все реже император ночевал в своих покоях, все чаще его видели в обществе какой-нибудь молодой дамы - как правило, каждый раз дама была новая. Но Марку, с детства привыкшему видеть отца в окружении любовниц, и в голову не могло придти, что окончательный разрыв произошел из-за него.

 Нереально прекрасная в лучах восходящей луны, Туве подошла к сыну, положила тонкие руки ему на плечи и впилась лихорадочно блестящими глазами в взволнованное молодое лицо.

 - У твоего отца нет сердца, - прошептала она едва слышно. - Но, слава Двенадцати, ты не такой, как он, хоть у тебя его глаза и его лицо. О, эти глаза! Хотела бы я никогда не видеть их, - и с этими словами она прикрыла своей ладонью его глаза и отвернулась.
 
 Марк словно очнулся от недобрых чар. Отступив на шаг назад, он отвел руки матери от своего лица, сжал их в ладонях и сказал твердо:

 - Вам, вероятно, нездоровится, матушка. Пойдемте, я провожу вас.

 - Нет, - возразила Туве, высвобождаясь, - подожди, я не договорила. Поклянись, что выполнишь мою просьбу.

 - Я слушаю.

 - Сначала поклянись.

 - Простите, - сказал Марк, - но я не могу дать клятву, которую, может быть, мне придется нарушить.

 - Ах, ты так же упрям, как и он! - воскликнула Туве, все сильнее раздражаясь. - Я твоя мать, и ты мог бы меня уважить хотя бы раз в жизни!

 Но видя, что Марк по-прежнему молчит, сжав губы, она снова понизила голос.

 - Ну, хорошо. Ты, верно, думаешь, я буду просить тебя о чем-нибудь страшном. Нет - я даже не буду просить тебя исправить зло, причиненное твоим отцом. Власть твоя будет велика, но все же ты не сумеешь воскресить мертвых. Обещай только не творить новое зло! Вот и все, о чем я прошу.

 - Никто не может знать, добро или зло он творит, - обескуражено сказал Марк и попытался обнять Туве за плечи, но она отпрянула. - Пойдемте, матушка, вы совсем захвораете, если останетесь здесь дольше.

 - Сначала поклянись! - настаивала Туве. - Поклянись хотя бы, что никогда сам, первый, не развяжешь новой войны!

 Марк задумался. Не то чтобы просьба матери совершенно претила ему. Все его детство, и юность, и зрелые годы отец вел беспрерывные войны с тем или иным королевством; с пятнадцати лет Марк и сам принимал участие в военных действиях. Ему нравилась горячка битвы и тонкие стратегические ухищрения, но он не был фанатиком войны и прекрасно чувствовал себя в мирной обстановке - тому были доказательством два года мира, последовавшие за заключением мирного договора с Медеей. С окончанием войны в жизни Марка не образовалось никакой пустоты, которой нельзя было бы заполнить иными делами. Наоборот, дел хватало; забот стало даже как будто больше. Так что Марк полагал, что мог бы спокойно дожить до старости, никогда больше не вынимая из ножен меч. И, однако же, он не мог поклясться, что никогда первый не развяжет войны. Кто знает, как сложатся обстоятельства, не вынудят ли они его нарушить клятву? Меньше всего Марк хотел бы стать клятвопреступником, да еще по отношению к свято чтимому им человеку - к матери. В том, что касалось чести, он всегда старался следовать примеру отца. Барден, дав однажды слово - чего бы оно ни касалось, - никогда от него не отступался. Может быть, именно поэтому так редко слышали от него клятвы.

 - Пойдемте, - повторил Марк мягко, но весьма настойчиво, и взял мать за руку, как она не противились. С опасением он подумал, как бы не пришлось уводить ее под крышу силой, уж слишком это было бы непочтительно, но императрица вся вдруг как будто обмякла, и покорно последовала за ним. В молчании они проследовали до дверей, за которыми начинались апартаменты Туве, и тут Марк заметил, что она дрожит, и лицо ее бледнее обычного.

 - Ну, вот, - сказал он с укором, - вы уже и простыли, матушка. Зачем было выходить ночью так легко одетой?

 На это Туве ничего не ответила, только посмотрела на него долгим взглядом, в котором было больше мУки, чем чего-либо другого, и тут же скрылась за дверью. С тяжелым сердцем, погруженный в мрачные мысли, Марк вернулся к фонтану. О сне теперь и речи идти не могло, хоть он и понимал всю важность грядущего дня и необходимость быть свежим и отдохнувшим. Но разговор с матерью перевернул ему всю душу. Причем Марк и сам не мог понять, что же именно так сильно огорчило его, ведь с самого детства он знал, что императрица не любит император так, как он любит ее; возможно, она вообще его не любит; он знал, что отношения между его отцом и матерью отнюдь не простые. Так что же в словах матери его ранило? Марку страстно захотелось отыскать отца и поговорить с ним. Но о чем именно говорить, он не знал, да и идея была не слишком хороша. И Марк присел на каменный бортик фонтана и стал водить рукою по неспокойной воде, стараясь ни о чем не думать, а еще лучше - настроить свои мысли на завтрашний тожественный лад.

 

 Более тридцати лет в Касот не короновался правитель, и поэтому церемония была обставлена с особой пышностью и торжественностью, и привлекла в столицу множество людей со всех концов империи. На улицах Эдеса было не протолкнуться, все они были забиты желающими поглядеть на членов императорской фамилии, и особенно - на молодого императора. Городской страже с трудом удалось освободить от зевак улицы, по которым должна была проследовать кавалькада; и все равно все фасады всех зданий, имевших самые незначительные выступы, за которые можно было уцепиться хотя бы одним пальцем, были усыпаны зрителями, не говоря уже о балконах и крышах. Горожане и гости Эдеса, как знатные, так и простолюдины, проявляли чудеса изобретательности, чтобы заполучить местечко поудобнее.

 К толпам - особенно глазеющим толпам, - Барден испытывал нелюбовь с юности. Ему часто приходилось бывать на людях и становиться объектом всеобщего внимания, но он так и не научился получать удовольствие от явления себя подданным. Отказавшись от короны и трона, он полагал, что уже не будет возбуждать в людях любопытство к своей персоне, и сможет проводить в уединении столько времени, сколько захочет, и эта мысль весьма его радовала. Он и в самом деле устал.

 Но все же он испытывал весьма смешанные чувства, когда думал о том, что отныне каждый жест, каждый взгляд и каждое слово его уже не будут исполнены такого властного значения, как ранее, и что отныне он не сможет распоряжаться людьми, принуждая их к выполнению своей воли. Отказавшись от власти и передав ее в руки сына, Барден ощущал себя так, как будто вырезал из груди и отдал чужим людям половину своего сердца и половину своей души.

 И все-таки он ни о чем не жалел.

 

 Такого бала, какой был устроен в эдесском дворце в честь коронации нового императора, столица не видела уже давно. Самые искусные музыканты услаждали слух императорской семьи и множества гостей, среди которых присутствовали самые красивые дамы и самые изысканные кавалеры. Освещенные множеством свечей зеркальные залы дворца были украшены цветами, доставленными из южных королевств по распоряжению сенешаля, - именно он, разумеется, взял на себя все заботы об устройстве дворцовых торжеств.

 Марк уже почти не обращал внимания на окружавшее его великолепие, поскольку слишком устал за этот бесконечный, наполненный волнениями день. Длинная утомительная церемония коронации, принятие вассальных присяг и поздравлений от соседей-королей, торжественное застолье и, наконец, необходимость присутствовать на балу - все это утомляло сильнее, чем осада крепости. По глазам новоиспеченной императрицы Эвы видно было, что и она тоже очень устала, но мужественно продолжала улыбаться и принимать поздравления и выражения преданности. Теперь она, обворожительно улыбаясь, беседовала о чем-то с Дэмьеном Кирианом, а он смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Кстати сказать, медейский принц явился в эдесский дворец вместе со своей красавицей супругой, но уделял ей так мало внимания, что это могло показаться оскорбительным пренебрежением. Несравненная же принцесса Лея, словно в отместку ему, не скрываясь, кокетничала со всеми мужчинами, попавшими в поле ее зрения. Выглядело это безобразно, и Марк от души сочувствовал откровенно несчастливому в браке Дэмьену.

 Встретившись с Эвой взглядами, Марк улыбнулся ей и прошел дальше. Некоторое время назад у него появилась мысль, которая требовала немедленного обсуждения, ждать он не мог. И вот уже четверть часа он пытался отыскать отца, но безуспешно. До этого Марк видел издалека, как массивная фигура экс-императора в темном строгом камзоле мелькала в зале то тут, то там, и вдруг он исчез. Марк же в течение нескольких последних дней не имел возможности перемолвиться с отцом ни единым словом - тому мешали многочисленные заботы, да и отец как будто нарочно избегал его, - и теперь необходимость разговора с ним переросла в настоящий зуд.

 У всех, встречавшихся ему на пути, Марк спрашивал одно и то же: не видел ли милостивый государь милорда Бардена? Милостивые государи сгибались в поклонах и отвечали отрицательно. Наконец, Марку посчастливилось наткнуться на Альберта Третта и задать тот же вопрос ему.

 - Милорд в галерее, - ответил тот; но когда Марк рванулся в указанном направлении, Альберт мягко, но решительно удержал его на плечо. - Но лучше бы тебе не тревожить его, - добавил он спокойно, глядя Марку в глаза. - Он с дамой.

 - С дамой? - обескуражено переспросил Марк. Экс-императрица, так же как и Барден, присутствовала на приеме. Как же он мог любезничать с дамами и, тем паче, уединяться с ними в галерее, при ней? Никогда прежде не затевал он флирт на ее глазах.

 - Да, с дамой, - невозмутимо повторил Альберт; взгляд его серо-стальных глаз оставался холодно-безмятежным. - Имей терпение, Марк, скоро он вернется, надо полагать.

 - Нет! - возразил Марк, снимая с плеча его руку. - Я пойду сейчас.

 - Как знаете, ваше величество, - с преувеличенным почтением поклонился Альберт.

 С глухо бьющимся сердцем Марк вышел в галерею. После ярко освещенной и шумной залы ему показалось в ней темно и тихо. Лишь из больших окон бальной залы падали на мраморный пол тусклые прямоугольники света, просочившиеся через многослойные занавесы из органзы. Тишину нарушали приглушенные отзвуки музыки, пение птиц и журчание фонтанов. Прислушавшись, Марк различил на этом убаюкивающем фоне едва слышный шелест двух голосов и нежное шуршание шелка. Он кашлянул, на секунду голоса стихли, затем раздался низкий и мощный голос Бардена, в котором звучала привычная насмешка:

 - Марк? Иди сюда, я здесь.

 В подтверждение его слов в дальнем конце галереи начал медленно разгораться бледный колдовской свет, выхвативший из темноты грузную фигуру Бардена и гораздо более стройную - его спутницы. Марк узнал в ней одну из фрейлин Эвы и сдержанно поклонился. Дама низко присела в реверансе и склонила голову.

 Ничуть не смущенный Барден наклонился к уху фрейлины и прошептал несколько слов, которые заставили ее покраснеть и рассмеяться. Потом он галантнейшим образом поцеловал ее руку, и дама поспешно ушла. Барден облокотился спиной об окаймлявшие галерею мраморные перила и обратил насмешливый взгляд рыжих глаз на сына. И от этой откровенной насмешки все упреки, которые Марк собирался ему высказать, застряли у него в горле.

 - Что ж, - сказал Барден. - Полагаю, ты пришел не просто так.

 - Да, - ответил Марк, приближаясь. - Я хотел поговорить, но ты как будто избегаешь меня вот уже несколько дней.

 - Отныне тебе придется обходиться без моего участия, - заметил Барден, взглядом указывая на императорский венец, плотно охвативший голову Марка. - Да и не время сейчас для серьезных разговоров. Сегодня твой праздник - веселись. Никогда больше у тебя не будет другого такого же беззаботного дня.

 Но Марк, которому уже было не до веселья, покачал головой и спросил:

 - Разве ты откажешь мне в совете, отец?

 - На то у тебя есть советники. Да ты уже и не мальчик, Марк, чтобы всякий раз спрашивать совета у старших.

 Марк покраснел, но не отвел глаз.

 - Но что мне делать с магами?

 - Есть нужда говорить об этом сейчас? - беззаботно поинтересовался Барден.

 - Есть, - настаивал Марк. - Ты не вводил меня в дела гильдии ранее, и теперь я просто не знаю:

 - Оставь магиков на Илескара, - прервал его Барден нетерпеливо. - Он лучше тебя управится с ними.

 - Но Илескар стар:

 - Стар, но крепок, десяток лет он еще протянет. К тому же он назначит преемника.

 - Нет, отец, - возразил Марк. - Я не могу позволить гильдии вершить дела по собственному усмотрению и оставить их без должного присмотра.

 - Но ты не магик, тебя не допустят к делам гильдии. Да и что ты поймешь в них?

 - Вот об этом я и хотел поговорить: Отец, я хотел просить тебя возглавить гильдию, - выговорил Марк на одном дыхании.

 Барден рассмеялся.

 - Видно, этот вопрос беспокоит тебя так сильно, что ты не можешь забыть о нем даже в день своего триумфа! - воскликнул он. - Нет, Марк, не проси, я не стану гильдмастером.

 - Почему?

 - С того дня, как сорок лет назад Гесинда предъявила свои права на меня и мою жизнь, я не принадлежал себе, - медленно ответил Барден, странно улыбаясь. - Каждый день, каждый час мысли мои были заняты Богиней или империей. Первая забрала мое сердце, вторая - душу. Теперь я, наконец, вернул себе если не сердце, то душу, и обрел свободу - впервые за сорок лет. А ты хочешь снова навесить на меня цепи ответственности? Нет, Марк, не получится.

 Марк смотрел на него во все глаза. Не ожидал он от отца подобных слов!

 - Тебе есть на кого опереться помимо меня, - продолжал Барден. - Но, спрашивая совета, Марк, всегда помни: ты - император, и последнее слово должно оставаться за тобой, о чем бы ни шла речь, - о делах светских, военных или храмовых. Никто не должен оказывать на тебя давления. Никто не должен указывать тебе, как поступить. В том числе и я.

 - Верно ли я понял, отец: ты полностью устраняешься от управления империей?

 - Да, это так, - спокойно подтвердил Барден.

 - Мне трудно в это поверить: - прошептал Марк. Ему подумалось: как ни тяжело бывало порой под гнетом отцовской и императорской власти, все же освободиться от этого гнета отнюдь не радостно.

 - Но придется. Я не для того отказался от одного ошейника, чтобы сунуть голову в другой. Скажу тебе больше того, Марк: я не намерен даже оставаться в Эдесе, чтобы не искушать тебя: да и себя тоже.

 - Дозволено ли будет узнать, какое место ты избрал для себя домом?

 - Дозволено, - насмешливо оскалился Барден. - Эве придется теперь переехать в столицу, ну а я займу загородный дворец. Если, конечно, ваше величество не возражает:

 Уязвленный, Марк вспыхнул.

 - Не говори со мной так, - попросил он сдавленно. - Ты же знаешь, что можешь поселиться, где пожелаешь.

 Барден промолчал.

 - А матушка? - продолжал Марк, не дождавшись ответа. - Она отправится за город с тобой?

 - Этот вопрос тебе лучше задать ей самой, - неожиданно резко ответил Барден. - Я не могу за нее говорить.

 Марк был обескуражен. Все это походило на окончательный разрыв между его отцом и матерью, но в разрыв было слишком трудно поверить. Ведь они прожили в супружестве почти тридцать лет, и ни разу меж ними не возникало серьезных трений. Впрочем, Марк допускал, что посвящен отнюдь не во все аспекты отношений родителей. Чего стоила одна только история так называемого сватовства отца, которой Марк знал несколько версий:

 - Вернемся к гостям, - проговорил вдруг Барден, выпрямляясь. - Негоже сегодня надолго лишать их своего внимания, Марк.