четыре пять шесть

-Родная… послушай меня… не бойся…

Первое ощущение – беспомощность. Потом – страх, резко перерастающий в ужас. Горло конвульсивно сжимается при каждом слове, так старательно выталкиваемом мною наружу.

-Господи, что происходит?! Стас!!!

-Милая, не нервничай.

-Стас, я ничего не вижу!!! Понимаешь?! Не вижу!!!

Острая паника уже не накатывает волнами, как было в самом начале. Она охватывает меня всю, целиком. Я чувствую, как она бьётся в кончиках пальцев и обдаёт тягучим чёрным жаром затылок.

Ну, зачем, зачем я только согласилась на эту операцию?! Господи, да прожила бы я всю оставшуюся жизнь, как прежде, в очках! Ну, подумаешь, натыкалась на всё подряд, пугалась сослепу знакомых с детства предметов! Но ведь я видела! Пусть не всё! Но ВИДЕЛА!

Так ведь нет! Захотелось быть привлекательнее, сексуальнее и желаннее… Зачем, спрашивается?! Есть муж, который любит меня любую, есть простое женское счастье. Таких мужей, как мой, давно пора в Красную книгу заносить. Так что мне до мнения других мужчин?!

Ну почему мне не жилось спокойно?!

Я мечусь в руках мужа, как птица в силках, - суматошно и безрезультатно. Мрак вокруг меня абсолютно непрогляден и пугает своей бесконечностью. Сколько бы я не напрягала зрение, сколько бы не таращилась – без толку. Тьма от моих стараний не редеет.

-Солнышко… детка… милая моя… Да мать твою, утихни, дура!!!

Резкий окрик бьёт бичом, проникает в мозг и заставляет оцепенеть от неожиданности. Медленно-медленно прихожу в себя, осознавая, что Стас в очередной раз спасает меня, никудышную от позора. Я не в обиде. Со мной так и надо. Несколько раз глубоко вздыхаю и силой воли пытаюсь заставить себя заткнуться. Наверняка, сейчас за мной наблюдают другие пациентки, например, соседка по койке, смешливая Любочка. Небось, со смеху покатывается. А как же: взрослая тётка 33 лет от роду голосит, как новорожденный младенец. Я бы тоже посмеялась, но вот незадача - эта тётка я.

-Послушай…

После этого скупого «послушай» утихшая было паника вновь просыпается. Я слишком хорошо знаю своего мужа и его манеру сообщать «пренеприятнейшие известия». Мой голос звучит ровно и неэмоционально - я сама удивляюсь своему равнодушному тону:

-Ну?

-Тут такое дело…

Долгая пауза. Нет, это просто невыносимо, в конце концов!

-Рожай, наконец.

-Ты не будешь видеть. Врач сказал, что…

Вот оно. Этого я и боялась. Я много думала и читала о слепоте и даже представляла себе, как муж сообщит мне об этом, конечно, с трудом допуская, что этот ужас может произойти со мной. Несмотря на все мои старания подготовиться к такому повороту событий, известие бьёт обухом по голове, не оставляя места никаким другим ощущениям и мыслям. Стас сидит где-то рядом, голос его исходит откуда-то справа, и рассказывает-рассказывает, долго и нудно, что сказал хирург, делавший операцию, что думает по этому поводу лечащий врач… Слова его отдаются в моей голове пустым звуком и уходят, поглощённые бескрайней чернотой, окружившей меня навечно.

Вместо того, чтобы осознавать произошедшее, память непредсказуемым образом подкидывает воспоминание: я, пятилетняя девочка с парой рыжих косичек, сижу на детском стульчике перед своими бабушками – престарелыми княжнами Вишневецкой и Потоцкой, занятых вышиванием, – и внимательно слушаю их речи. Бабушки всегда говорили много и непонятно, но одну фразу они повторяли чаще других. «Главное в этой жизни – достоинство».

-… когда ты спала, я узнал, что мы можем подать в суд, получить с клиники компенсацию…

Обрывки его речей доносятся до меня так, будто я нырнула с головой. Я не слушаю, о чём он говорит, но моё сознание автоматически отмечает сказанное им.

Мой ужас перед непоправимым постепенно тупеет и переходит из стадии паники в безропотное и безвольное непротивление. Наверное, если бы я могла видеть и мне сообщили бы что-то подобное по степени невыносимости, я бы смотрела сейчас в одну точку, изучая рисунок обоев или узор голых ветвей за окном. Воспоминание о мире, который находится где-то там, за окном и границей тьмы отзывается в душе болью и досадой. Когда-то я ненавидела ноябрь с его долгими тоскливыми вечерами, липнувшими к стеклу грязной ватой, с его пронизывающим утренним холодом и мерзкими серо-чёрными дождями. Сейчас бы я обрадовалась даже виду его тяжёлых слоистых туч, набрякнувших дождём и беременных близким снегом.

Ну, нет! Хватит!

Моя деятельная натура напоминает о себе. Я не буду сидеть, сложа руки и убиваться над своим несчастьем. Так нельзя.

Поднимаю голову и, глядя туда, где, как мне кажется, должен сидеть Стас, обрываю его на полуслове, с удовольствием отмечая в своём голосе спокойствие и умеренное высокомерие польской княжны:

-Спасибо. Мне всё понятно, не размазывай. Иск в суд подавай – деньги лишними не бывают. А сейчас помоги встать и проведи по коридору – я хочу сосчитать шаги до туалета и столовой.

Муж берёт меня под руку, я чувствую его гордость за свою маленькую, но сильную, жену. Моя спина пряма, подбородок вздёрнут вверх, правая бровь иронично приподнята. Я внучка двух княгинь-полячек и одного браконьера-венгра. Я сильна и независима. Мои главные ценности – гордость и достоинство. Я справлюсь с чем угодно. Я рожу сына для Станислава и дочь для себя. Я вернусь на работу и буду трудиться лучше прежнего.

Но для начала я научусь ходить в темноте. Опираясь на крепкий локоть верного мужа, я считаю шаги: «…четыре… пять… шесть…».

24 мая 2006 года.