История одного предательства
Неравный бой
…В Ницаним мы прибываем ранним утром. На месте киббуца, о котором пойдет речь, теперь полевая школа общества защиты природы. Нас встречает ее директор Яир Фарджун. Его кабинет - на первом этаже здания, в котором летом 1948-го года укрывались киббуцники и где они приняли решение сдаться египтянам. Мы с фотокорреспондентом заходим в ту самую дверь, из которой 8 июня вышел с белым флагом Авраам Шварцшайн, а вслед за ним Мира Бен-Ари.
- Когда армия воюет против армии – это одно, но когда против армии выступает гражданское население – это совсем другое, - говорит Яир. – Ты, конечно, знаешь, что во время Войны за Независимость в битве участвовала не только израильская армия, но и отдельные кибуцы. Яд-Мордехай, Негба, Кфар-Даром, Дгания - эти имена у всех на слуху. А вот о том, что в числе кибуццов, оказавших сопротивление, был и Ницаним, знают немногие. На этой территории, которую ты видишь из окна, киббуцники, вооруженными одними только ружьями и бутылками с «коктейлем Молотова», в течение долгих часов вели бой с египетскими танками.
Когда началась война, члены киббуца еще вполне могли успеть покинуть это место и уйти - так, как это сделали их товарищи из Бейт-Аравы, Масады, Шаар ха-Голан. Но они решили остаться и вступить в бой с египтянами. Что заставило их принять такое решение? Им казалось, что отступать уже некуда, и если они покинут это место, египтяне беспрепятственно дойдут до Тель-Авива, и тогда конец. Они чувствовали себя такими израильскими «панфиловцами» – книга о подвиге 28 геров-панфиловцев пользовалась в то время у киббуцников большой популярностью и зачитывалась до дыр.
В ту ночь, когда члены киббуца принимали решение, перед ними встала еще одна дилемма – что делать с женщинами и детьми? Одни настаивали на том, что тех следует отправить в безопасное место, другие были не готовы расстаться со своими близкими в столь драматический момент. В конце концов большинство проголосовало за то, чтобы эвакуировать из киббуца тех, кто не способен оказать сопротивление врагу, то есть детей, женщин и стариков. Но не все женщины согласились оставить Ницаним, в то время как их мужья идут на верную смерть. Жены и матери решили тянуть жребий. Из всех листочков пометили только десять: те кому посчастливиться их вытянуть, получат право остаться. Не успели начать жеребьевку, как 21-летняя Мира Бен-Ари возразила: «Я остаюсь и так. Никто из вас, кроме меня, не знает азбуки Морзе, как вы будете держать связь с нашими? А вдруг нам потребуется подмога?» Муж Миры в это вреся воевал под Иерусалимом, и она находилась в Ницаним со своим двухлетним сыном. Мире удалось настоять на том, чтобы ее оставили в кибуце вместе с женщинами, вытянувшими помеченный листок. А ее сын был отправлен той же ночью вместе с другими детьми в безопасное место. В карманчик его рубашки мать вложила наспех написанную записку, о которой чуть позже.
Женщины с детьми уходили из киббуца под покровом тьмы, пробираясь извилистыми тропами к мошаву Беэр-Тувья, откуда их позднее переправили в Тель-Авив. Сама операция получила название «Тинок» («Младенец»). Поскольку дело происходило ночью, было решено, что каждая семья в мошаве выставит на окне свечу, а когда беженцы прибудут на место, она будет погашена. Командир шел по улице, видел, как одна за другой гаснут свечи и понимал, что там дети уже переданы в надежные руки.
Когда египетские танки и бронетранпортеры подошли к Ницаним, здесь находилось всего полторы сотни людей, вооруженных семью десятками разнокалиберных винтовок.
Киббуцники вели огонь из двенадцати наспех сооруженных укреплений, восемь из которых были раздавлены танками в течение первых же часов боя. К десяти утра на территорию Ницаним прорвался египетский танк, который удалось поджечь бутылкой «Молотова». Египтяне временно отступили, и киббуцники получили передышку на целый час. Мира беспрерывно отстукивала сигнал SOS, умоляя о подмоге, но ответа не было. Если бы кибуц Ницаним продержался до темноты и получил подкрепление, исход схватки мог бы быть иным. Потому что все уже знали: как правило, египтяне не ведут наступления по ночам, а, кроме того, предпочитают отступить и обойти очаг ожесточенного сопротивления, если в момент боя противник получает подкрепление. Но никто не пришел на помощь киббуцникам, а запас патронов и бутылок «Молотова» кончился у них до наступления темноты.
И вот представь себе ситуацию, - продолжает Яир. - В здании, где мы с тобой сейчас находимся, засело несколько десятков людей, большая часть из которых ранены. Доктор Шугерман кричит Аврааму, что ему нечем перевязывать раненых, все рубашки уже порваны на бинты. А что происходит снаружи? Восемь укреплений раздавлены танками, и три десятка защитников киббуца уже убиты. Четыре укрепления еще держатся, но патроны на исходе. А египтяне готовятся к решающему танковому штурму. Уже начало пятого. А бой идет с самого утра, обороняться нечем, подмоги нет, до наступления темноты еще не менее двух часов…И Авраам, как командир, должен принять за всех решение: выйти против танков безоружными и погибнуть, либо сдаться врагу и выжить. У войны свои законы: объявить о капитуляции можно лишь до того, как противник пойдет на штурм, во время атаки будет поздно.
Я сотни раз пытался представить себя на место Авраама и понять, как он решал для себя непростую дилемму. Ведь вся ответственность за решение лежала на нем – этому не учат в школе, армии, на офицерских курсах. В течение многих лет я собирал малейшие сведения об Аврааме и его семье, чтобы понять, о чем он думал в тот драматический момент.
Мне удалось узнать, что родители Авраама - выходцы из Польши, а сам он вырос в Тель-Авиве, где в 1930-1940-е годы еврейская молодежь была одержима мечтой о своем государстве. Незадолго до окончания школы Авраам отправился с одноклассниками пешком к крепости Масада, где произнес слова клятвы: «Лучше умереть, чем сдаться врагу!». Кстати, эта традиция до сих пор жива в элитных боевых частях ЦАХАЛа (я сам в 1973-м, будучи бойцом спецподразделения, участвовал в подобном 60-километровом пешем броске к крепости), а в те годы идеей дойти до Масады и поклясться у ее стен были одержимы даже школьники, которые в течение пяти суток пробирались тайными тропами в район Мертвого моря, минуя заслоны британцев.
Я думаю, что Авраам хорошо помнил слова клятвы, которую он произнес тогда у Масады, как помнил он и слова Трумпельдора – «Хорошо умереть за родину!». А его любимой книгой была книга Бека, где описывался подвиг «28 героев-панфиловцев» - он с ней не расставался! Генерал Панфилов был для него образцом для подражания, символом стойкости и мужества. Может быть, Аврааму казалось июньским днем 1948-го года, что он со своими людьми так же стоит на пути египтян к Тель-Авиву, как в морозную зиму встали на пути фашистов «панфиловцы», не давая им прорваться к Москве?!
Я знаю, что Авраам прилежно изучал в школе ТАНАХ и наверняка помнил то место, где говорится, что в момент тяжелых испытаний выбирается жизнь, а не смерть. И он решил выбрать жизнь и сдаться со своими людьми в плен египтянам ради будущего. Потому что со смертью закончилось бы все. И ничего уже бы не было - никакого будущего. Вообще ничего.
Объявив товарищам о своем решении, Авраам вышел к египтянам, сжимая в руке палку с привязанным к ней куском белой ткани и остановился на пороге. Египтяне стояли за теми деревьями, и кто-то из них неожиданно выстрелил, ранив киббуцника в плечо. Авраам покачнулся, но не упал – его поддержала Мира Бен-Ари, выскочившая вслед за ним из полуразрушенного здания. Наступила пауза. Никто больше не стрелял. Мира начала перевязывать плечо Аврааму. Кто-то из киббуцников, наблюдавших за происходящим из укрытия, крикнул: «Посмотрите направо!». Снизу к зданию поднимались три офицера с египетским флагом в руках. Авраам, поддерживаемый Миррой, двинулся им навстречу. Парламентарии сошлись внизу - сейчас мы с тобой туда спустимся той же самой тропинкой.
Вот здесь разыгралась настоящая трагедия. Когда парламентариев разделяло не более семи метров, один из офицеров вдруг выстрелил Аврааму в грудь и убил его. Мира выхватила револьвер, в котором оставалась всего одна пуля, и сделала ответный выстрел, уложив египтянина, но в ту же секунду была застрелена вторым офицером.
Этот последний патрон Мира хранила для себя. За час до своей гибели она сообщила подруге, что оставила его на той случай, если противнику удастся ворваться в здание. Мира не хотела, чтобы враги над ней надругались.
Египтяне были в Ницаним недолго. Пленив оставшихся в живых киббуцников, они двинулись дальше, оставив мертвых непогребенными. После их ухода на разоренное место пришли арабы из ближайших деревень и забрали все, что уцелело и что смогли с собой унести – кухонную утварь, жалюзи, остатки мебели. Награбленное проносили мимо разлагающихся тел убитых.
Киббуцники из Ницаним были возвращены из плена через восемь месяцев. Все они выжили, даже те, что были ранены в том бою. Но в Израиле их никто не встречал. Никто не радовался их возвращению. Позже они услышали страшные слова – «предатели», «трусы». А все началось с отчета Абы Ковнера, на который наложил резолюцию Шимон Авидан, вынесший порицание киббуцникам за то, что сдались в плен, не уйдя вовремя и не оказав сопротивление врагу. Тут ты должна четко уяснить: в те годы была такая идеология, и многие считали, что лучше умереть на пороге дома, чем сдаться врагу. Кроме того, никто не знал о том, что киббуцники выдержали многочасовой бой и сражались до последнего патрона. Убитые об этом сообщить не могли, а живых угнали в плен. Два израильских солдата, сражавшихся совсем на другом участке, пробираясь к своим, оказались неподалеку от Ницаним уже после пленения киббуцников и, завидев на территории Ницаним египтян, через некоторое время доложили командиру о ситуации. Справедливости ради хочу заметить, что Шимон Авидан не назвал киббуцников предателями, он всего лишь вынес порицание. «Предателями» их прозвали в народе.
Постепенно слухи о «предателях» расползлись по всему Израилю. Дело дошло до того, что однажды женщина из Ницаним, чей муж погиб, защищая киббуц, а ребенок родился спустя пять месяцев после смерти отца, была высажена ночью посреди дороги водителем попутной машины, не пожелавшим подвозить «предательницу». Этот случай переполнил чашу терпения защитников Ницаним и они обратились к Бен-Гуриону с просьбой
создать комиссию по расследованию событий, происходивших в киббуце 7 июня 1948 года. И такая комиссия была создана. Расследовав все обстоятельства, ее члены пришли к выводу, что киббуцники действовали правильно. И Бен-Гурион пришел к такому же выводу, о чем было сообщено в маленькой газетной заметке. Но газет тогда было мало, и читали их далеко не все, а те, что читали, написанному не поверили. Тень недоброй славы продолжала преследовать Ницаним. И тогда киббуцники решили уйти с этой территории и основать киббуц в другом месте. Когда я прибыл сюда в 1983-м году в качестве директора полевой школы общества охраны природы, то обнаружил остатки здания, по которому египтяне некогда вели прицельный огонь, поскольку именно там находились основные силы киббуцников. Я занялся его восстановлением, познакомился с уцелевшими в том бою киббуцниками и узнал от них подробности событий, происходивших здесь летом 1948-го года. С тех пор я здесь и рассказываю всем, кто наведывается в эти края, подлинную историю киббуца Ницаним. И ты знаешь, люди до сих пор реагируют на нее по-разному. 80-летние старики по-прежнему твердят, что киббуцники не должны были сдаваться – пусть бы они лучше погибли, осыпая камнями танки врага. У молодых эта история вызывает сочувствие.
Хранитель
…Мы сидим с Яиром на скамье перед обелиском – в том самом месте, где погибли Авраам и Мира.
- Знаешь, Яир, - говорю я ему, - мне кажется, что у тебя с этой историей связано что-то очень личное. Я не ошиблась?
- Почему ты так решила? – Яир, до сих пор смотревший мне в глаза, вдруг отворачивается и глядит куда-то в сторону.
- Чувствую, - отвечаю я и, помолчав, добавляю. - Наверное, кто-то из твоих близких погиб тогда, защищая это место?
Яир реагирует на мои слова неожиданно:
- О-о, я чувствую, что сейчас мне понадобится психолог, - руки его едва заметно дрожат, на глаза наворачиваются слезы. – Я никогда никому не рассказывал вторую часть этой истории. Ты знаешь, я даже не смогу сейчас повторить то самое движение, которое сделал тогда, в 1973-м – руки не слушаются. Мне до сих пор стыдно. Подожди, я соберусь с силами и все же попробую тебе рассказать. – Яир на какое-то время замолкает, его лицо отмечено печатью такого неподдельного страдания, что я невольно отвожу глаза в сторону.
- Я тогда был ребенком и жил неподалеку от этих мест, - начинает Яир. – И все вокруг говорили о Ницаним и об Аврааме. Слушая тех, кто его осуждал, я думал, что если человек, который принял такое нелегкое решение, убит, то в любом случае нельзя говорить о нем плохо.
Война Судного Дня застала меня на Голанах, где стоял наш батальон (я служил в боевом спецподразделении). Так что мы оказались первыми, кто попал под сокрушительный огонь. Представь себе огромное количество пушек на расстоянии полусотни километров, которые палят одновременно. Это был кромешный ад – земля просто вставала на дыбы. В пятом часу утра у нас завязался ожесточенный бой с сирийцами, и все, кто был со мной, погибли. О том, что, кроме меня, в том бою выжил еще один солдат, которому удалось доползти до своих, я узнал позже.
Когда я очнулся, то обнаружил себя лежащим среди больших камней. Меня ранило в шею и ноги. Кругом были сирийские танки, и я не имел представления, куда вынуждены были отойти наши части – до Кинерета, или до самой Хайфы. Двое суток я пролежал среди камней, без воды, теряя последние силы. И все это время я видел вокруг себя одних сирийцев. На третьи сутки пришло ощущение, что эта ночь – последняя, и мне ее уже не пережить. Я спрашивал себя – что делать? – и невольно вспоминал Авраама из киббуца Ницаним, который тоже мучился этой дилеммой. Но Авраам принимал свое решение под дулами египетских танков, будучи ответственным за жизнь десятков людей, среди которых были женщины и раненые. Надо мной никто не стоял, сирийцы не видели меня среди камней, и я отвечал только за свою жизнь. За свою и ни за чью больше.
Наверное, писатель мог бы посвятить проблеме выбора целый роман, а психолог – серьезное исследование. Ты пойми, у нас ведь позади была Война за Независимость, Шестидневная война, из которых мы вышли победителями. Но здесь, среди камней, в окружении сирийских танков, я, простой солдат, лежал один, и все для меня свелось к простому вопросу: жизнь или смерть? Другими словами: тихо умереть среди камней или сдаться в плен и попытаться выжить? С мыслями об Аврааме и словами из отрывка ТАНАХА я начал ползти в сторону сирийского танка. Силы меня покидали, я передвигался очень медленно, с долгими остановками, а танк все удалялся, но на его место пришел другой. И этот начал удаляться, но вдруг остановился – очевидно, танкист меня заметил. Я попытался поднять руки, насколько мог, чтобы он понял – я сдаюсь. А танк вдруг развернул свое дуло и взял меня на прицел. Это длилось секунды, но я успел подумать: «Зачем я пополз к нему?! Лучше бы остался умирать среди камней… А теперь от меня ничего не останется, даже праха».
Неожиданно дуло танко переместилось в сторону, и я увидел на нем знакомую букву – «алеф». Это были наши, израильтяне, и они теснили сирийцев назад.
Тридцать лет прошло, но у меня до сих пор на глаза наворачиваются слезы, когда я вспоминаю этот эпизод. Танкист очень торопился и только спросил: «Чего ты хочешь?» - «Воды», - выдавил я из себя. Он выбросил из танка флягу и продолжил преследовать сирийцев. Через полчаса прибыл джип, и меня забрали. 33 года я живу с этой болью и до сих пор не могу повторить движение, которое пытался сделать тогда – поднять руки вверх.
- Ты не можешь простить себя за это?
- Предположим, - Яир отводит глаза.
- Потому тебе так важна история Авраама?
- Да. Я словно пытаюсь оправдать себя. Потому я здесь - на месте, где был киббуц «Ницаним» и где все это произошло – и не ухожу отсюда уже более двадцати лет. Пойми, я ведь не могу рассказать другим свою историю – в Израиле и сегодня не всякий ее поймет. И потому я рассказываю историю Авраама и киббуца Ницаним. Я дал обет – сделать все для того, чтобы никто больше не считал этих людей предателями. В течение долгих лет Авраама клеймили за то, что сдался врагу, но ведь на самом деле он спас столько жизней! Если бы в ту минуту Авраам принял другое решение, все бы погибли. Да, они стали бы героями, и их имена навечно бы вписали в историю Израиля. Но посмертно. И от иных из этих людей не осталось бы ничего – ни детей, ни внуков. Но Авраам выбрал для них жизнь, и все вернулись из плена, а их дети и внуки потом выросли и отслужили в израильской армии, причем, большинство – в боевых частях.
- Защищая Авраама, ты защищаешь себя?
- Предположим. На самом деле никто из нас не знает, как бы он повел себя на месте Авраама, пока там не оказался. Авраам принял свое решение не из страха… Между прочим, я тоже читал ту книгу, с которой Авраам не расставался – о подвиге «панфиловцев», и я был поражен тем, как неверно иные трактуют описанные там события. Мне было достаточно прочесть всего несколько страниц, чтобы понять: генерал Панфилов призывает солдат жить, а не умирать. В книге есть эпизод, когда он проходит перед строем и беседует с бойцами. И вот очередь доходит до одного казаха. «У тебя есть семья? Дом?» - спрашивает генерал. - «Есть», - отвечает солдат. – «А за что ты воюешь?» - «За родину-матушку!» - «Нет, ты воюешь за свою семью и свой дом, - поправляет Панфилов и продолжает, - а что ты готов сделать для этого?» - «Умереть за родину-матушку!» - отвечает солдат. – «Не умереть, а вернуться домой к своей семье живым», - снова поправляет его генерал.
***
- Как сложилась судьба киббуцников, причастных к истории, о которой ты рассказал? – спрашиваю я Яира. – Например, что было потом с сыном Миры Бен-Ари, которому было два года, когда его эвакуировали из Ницаним вместе с другими детьми?
- Сыну Миры уже 60 лет. Он подполковник в отставке. А его дочь, названная Мирой в честь бабушки и носящая ту же фамилию, стала судьей. Кстати, та записка, которую Мира положила в карман рубашки своего сына накануне его отправки из киббуца, сохранилась. Она пишет в ней о том, как тяжело ей расстаться с сыном. Но она не может поступить иначе в момент, когда страна в опасности. И потому она принимает решение остаться в киббуце и делает это для того, чтобы ее сын жил в своем государстве, где бы ему ничто не угрожало…Муж Миры выжил в той войне, и когда он вернулся в эти места, то поставил памятник своей погибшей жене – на том самом месте, где она была застрелена египетским офицером.
- Я видела внизу еще один памятник из бронзы – три женские фигуры. Это тоже имеет отношение к событиям, о которых идет речь?
- Да, это памятник женщинам, которые погибли здесь вместе с другими защитниками киббуца.
- А где захоронены останки погибших? Их ведь так и не погребли после боя, а египтяне хозяйничали здесь еще несколько месяцев.
- Да, наши вернулись сюда только через полгода после окончания войны. Земля была усеяна костями. Останки тех, кого удалось опознать, передали родственникам, остальных захоронили в братской могиле.
***
- Я хочу задать тебе еще один вопрос, но все никак не решусь. Скажи, а ты вернулся в армию после того, что произошло с тобой на Голанах в 1973-м году?
- После того, как меня ранило, я два года лечился, а потом вернулся в армию и до сих пор хожу на резервистские сборы, хотя мне уже 53 года. Я служу в отделении, которое занимается поиском пропавших. И я дал обет, что буду заниматься этим, пока есть силы. Я чувствую себя перед ними в долгу. Понимаешь, я ведь тоже мог бы быть среди тех, что пропали без вести. Ведь в течение двух суток, что я лежал между камнями, мои товарищи не знали, жив я или мертв.
Свидетельство о публикации №206052500196