Мой Иисус. Часть третья. Солдаты Армагеддона

Патроны, разговоры, карта на стене
 
 Скоро, друг мой, очень скоро, говорит Иисус. В комнате пахнет ружейным маслом, повсюду разбросаны какие-то стальные детали, пачки с патронами, плотные кубы пластида. Прямо на полу стоит побитая армейская радиостанция. Над ней, занимая добрые полстены, висит карта страны. Малюсенький красный кружок на ней, это мы, с ни чем не оправданной гордостью пояснил Маструбин, хищно оплетают жирные синие стрелки. Надо полагать, синим на карте обозначены маневры врага. Смотришь, и становится тоскливо.
 Не переживай, улыбается Иисус. Все это херня. Как бы они не пыжились, войны как таковой не будет. Да ну, говорю. Вот тебе и да ну, скрипит своим смехом Иисус. Бой будет всего один, в этом и весь прикол. Я это понимаю, Антихрист это понимает, само собой. Все в курсе. Лязгает затвор очередного собранного автомата. Щелчок. И машинка смерти заняла свое место в груде собратьев-близнецов. Проворные пальцы Сына божьего потянулись к очередному промасленному свертку.
 Что стоишь, как соляной столб, бери вон патроны и набивай их в магазины. Битва-то одна, но пострелять в ней придется вдоволь. Правда Маструбин? Капитан кивает, на лице его блуждает блаженная улыбка. Уж этот-то постреляет с удовольствием, не извольте сомневаться. Беру пачку девятимиллиметровых, запихиваю по одному в черный стальной магазин. Пружина тугая, очень скоро начинает сводить пальцы.
 И все-таки, начинаю снова свой скимеж, в большей степени, чтобы отлынить от работы. У Антихриста нашего силенки тоже предостаточно. Как мы со всей военной машиной страны воевать будем? Ха! Это уже встревает Маструбин. Кто ж позволит ему внутри родной страны воевать. Он хоть и Антихрист, конечно же, но не кретин. Если только попробует войска начать стягивать, такое начнется. Ему с большинством своих генералов в основном придется воевать, а не с нами. Нет, больше, чем на крупномасштабную контртеррористическую операцию он не решится.
 Ага, успокоил. Пусть не будет танков и самолетов, хорошо, но уж всякие там херовы спецназы обязательно поприсутствуют. Иисус лыбится. И ты предлагаешь, возмущаюсь, нам пятерым твоим апостолам встать на бугорке и изображать из себя героев-панфиловцев. Вот будет цирк, то-то все посмеются радостно. Ну что ты опять кипешуешь, сокрушается Иисус, никто тебя лезть с гранатой на дзот не заставляет, тоже мне Матросов выискался. Хотя потрудиться, пожалуй, придется. Угу, бормочу, попотеть кровавым потом.
 К тому же, встревает Маструбин, нас будет далеко не пятеро. Неужто меньше, типа острю. Нет, улыбается он мне, как умственно отсталому, больше, причем гораздо. И что это за армия свет, если не секрет? Какие секреты между апостолами, издевается. А сам ведь так толком и не рассказал, чем там, в сраной Сибири занимался, конспиратор ***в. И?
 Ну, во-первых, староверы. Сагитировал, значит. Во-вторых? Во-вторых, черепки. Вот те раз, ну эти-то точно не подведут, отморозки первостатейные. Кто еще? Те, кого поп наш расстрига под знамена поставил. Простой народ в Иисуса поверивший. Эге, да наставник тоже армию успел набрать. Ну и, в конце концов, приятели Прохорова. То? Кто, кто, сатанисты, вот кто. Чего? А вот того! Господи, что с реальностью стало, восклицаю.
 И где же состоится наш праздник Армагеддона, решили уже? Да по фигу, поднимает голову от хитрого механизма, всех этих возвратных и боевых пружин, Иисус. Вот хотя бы здесь. Он, не глядя, тычет автоматным шомполом куда-то в сторону Новосибирска. А что, нормальное место.
 Я долго смотрю на просторы карты, и мне уже слышится беспорядочная стрельба, хриплые крики команд, белое знамя добра прошито пулями и обагрено кровью мучеников. Твою мать! Я тупо гляжу на неторопливо собирающих смертоносные игрушки соратников. И вдруг, неожиданно для себя самого выдаю – круто, возьму пулемет.


Ночь, тишина, кабинет Антихриста

 Мрачная тишина темного кабинета. Застыло в удалении гулкое эхо шагов. Тяжелая столешница, кажется, протянулась в бескрайнее никуда. Массивная лампа, бронзовые цветы свил гнездо хищных форм, высвечивает круг. Пресс-папье маленьким корабликом вплывает под сень зеленого абажура. Дорогие перьевые ручки разбросаны в беспорядке, словно разбитые мачты потерпевших крушение парусников.
 Притаившись в глубине кожаного кресла, на этот стоп-кадр угрюмо глядит Антихрист. Зеленые тени застыли на бледном лице. В глазах мертвая ярость, пустота и страх. За спиной на обитой мореным деревом стене висит большая карта. Красные флажки впились тонкими иголками своих ножек в плоскую плоть земли. Синие стрелы, словно темные подгнивающие рваные раны.
 Антихристу не нужно оглядываться, он помнит карту наизусть. Плавные изгибы гор, голубые дорожки рек, зеленые пятна лесов. Где-то там, среди цветной несуразицы, засел чертов Иисус. Собирает свою разношерстную армию. Армию оборванцев, безумцев, сектантов. Никчемных, никому не нужных людишек, выброшенных жизнью за пределы общества. Вооружает их охотничьими ружьями, китайскими автоматами и винтовками времен второй мировой войны.
 Антихрист видит свои подразделения, медленно подбирающиеся к логову врага. Стройные колонны вышколенных опытных солдат. Они стреляют, не раздумывая и никогда не промахиваются, они способны совершить невозможное. Пять специальных засекреченных школ перемалывали их, превращая сырой человеческий материал в отлаженные и эффективные машины смерти. Они вооружены самым современным оружием, и компьютерные станции слежении, согласуясь с информацией поступающей с десятка спутников, направляют этих оловянных солдатиков к цели. Несколько боевых машин рвут гусеницами землю, лопасти вертолетных пропеллеров кромсают воздух на мелкие куски.
 Но Антихристу страшно. Его тонкие белые пальцы пронизаны мелкой предательской дрожью. С пугающей периодичностью подрагивает левая щека. Он не может спать, несколько дней нормально не ел. Власть теперь кажется ему тонким хрустальным куполом, к которому с неумолимостью окончательного приговора приближается стремительный метеорит с горящей надписью «Иисус любит тебя».
 Мигающий зеленый огонек селекторной связи вырывает Антихриста из тяжелой галлюцинации. Время пришло. На крыше здания застыла, готовая взмыть в небо, обтекаемая хищная рыба личного вертолета. Суетится охра, слышаться последние приказы. Пора. В промерзший воздух далекого Алтая. Туда, где скоро решится все. Туда, где его ждет странное и страшное существо по имени Иисус.


Зима умирает

 Тишина поселилась меж алтайских гор. Затаилась, сидит за каждым деревом. Петляет мертвая дорога. Все выше и выше в непонятную заледеневшую даль. На самом краю знаемого мира стоит ветхая избушка главного шамана. Не поет больше великий бубен. Никто не ходит в верхний мир. А в нижний и соваться не надобно, вон он, сам в гости пожаловал, поселился в глухих поселках, разлился в замерших на вечное мгновение городах. Зима…
 Зима умирает, разлепил ссохшиеся губы главный шаман. Прошептал чуть слышно и умер, умчалась душа к мировому дереву. Уж там-то предки оценят былое могущество, справят знатные пиры, будет плач и веселье. Так всегда бывает, когда шаман уходит из мира живых, уходит навсегда.
 Люди покивали головами, да разошлись. Зима умирает? Что только не привидится человеку в предсмертном бреду. Вон какие морозы стоят. Звенит на ветру ледяная изморозь. Солнце, словно медное зеркало, катится по неспокойному небесному морю. Ни тепла от него, ни радости. Только свет.
 Завыли по оврагам да холмам бесхозные духи. Оплакивают шамана. Хоть и свободные теперь, но нет былой радости. Земля пхнет кровью. В небе вьются невидимые мухи, ждут своего праздника над грудой смердящих тел. Неспокойно, ох неспокойно.
 Зашевелился на троне из костей хозяин нижнего мира. Приоткрыл правый глаз. Красный, налитый кровью. Смотрит вокруг, понять не может, кто осмелился будить до конца времен. Тихо где-то вдалеке пищит истошная флейта. Поднимает проклятое воинство, от начала спавшее беспробудным сном. Что-то меняется, меняется навсегда. Зима умирает.
 Мечутся свободные духи тяжелыми алтайскими ночами. Залезают в не заговоренные дымоходы, наполняют сны людей мраком и запахом свежепролитой крови. Просыпаются с криком младенцы, качают головами старики. Никто не помнит таких бесчинств уже несколько поколений. А сны все мрачнее с каждой ночью, все злее, ужаснее. Словно что-то сказать хочет людям невидимый народ. Но мертв шаман, а с ним и язык духов. Нет молодых, нет знающих, ни чьи руки больше не прикоснутся к гулкой коже большого бубна.

 В шумном городе Новосибирске в своей четырехкомнатной квартире умер известный в узких кругах адептов экстрасенс Сергей Степанович Филиппов. Умер дня четыре назад. Соседи почувствовали неприятный запах, шедший из-за двери. Запах гниения, запах смерти. Прибывшая по вызову, оперативная группа взломала дверь. В гостиной и был обнаружен труп хозяина. Порядком разложившийся, в луже собственной запекшейся крови.
 Судмедэксперт установил, что экстрасенс покончил жизнь самоубийством. Вскрыл вены на запястьях острым восточным ножом, который и валялся рядом с креслом. Тут же на ковре лежала предсмертная записка. На обрывке дорогой мелованной бумаги нервным своим подчерком Филиппов аккуратно вывел всего два слова. «Зима умирает».


Туман

 Туман, туман… А за ним, и ни фига не далеко, а совсем даже близко, суетятся люди в маскировочных комбинезонах. На головах у них каски, в руках современное автоматическое оружие. Пол рожи закрывают приборы ночного видения. Снуют сволочи, режут первозданную ночную тьму красными лучиками лазерных прицелов. Это сраная армия Антихриста.
 Они приперлись сюда буквально позавчера. Тихо так, словно неслышно. Но неусыпное око Маструбина засекло подлых пендосов. И вот теперь мы вдвоем с бывшим капитаном лежим притаившись в высокой мокрой от росы траве. Холодно, ****ь! До ломоты в суставах. Несмотря на то, что на дворе конец апреля. Хочется вскочить, размяться, согреться. Но мы лежим. Потому что жить хочется еще больше.
 А люди с оружием все движутся мимо нас словно мутные тени, опасные бесплотные призраки. Сколько их? Понятия не имею. Считать количество вражьих боевых единиц входит в обязанности Маструбина. Я могу лишь сказать одно – их до ***. До самого, что ни на есть огромного ХУЯ. А они все идут и идут. Занимают, видать, какой-то только им ведомый плацдарм. Им наверняка тоже холодно и, скорее всего, так же страшно. Хотя, кто знает, может Антихрист своим оловянным солдатикам аккуратно ампутирует области мозга, что за страх отвечают. С него станется.
 Ага! Мимо проползли два БТРа. Броня влажная, широкие колеса методично месят грунт, дуло пулемета хищно уставилось в небо. Целится в бога. Ха, мимо, ведь он везде. Смотрит с укоризною, качает белой кудлатой головой, грозит длинным сучковатым пальцем. Ай-ай, нехорошо. Блин, крыша едет от холода и неподвижности.
 Небо на востоке начинает светлеть. Пробиваются сквозь липкое месиво тумана острые лучи. Кажется, что и армия Антихриста постепенно бледнеет, становится неестественно прозрачной. Люди, не люди… Просто потерянное во времени видение.
 Пусто. В голове и перед нами. Маструбин дергает меня за рукав. Пошли, мл, отседова, хватит ливер морозить. Я киваю. Мы медленно, словно во сне, отползаем назад, в теплую и родную глубь.


Они приходят

 Узкими ручейками стекаются к лагерю люди. Летят, едут и просто идут пешком. Они очень разные. Умудренные жизнью сибирские старики, все еще крепкие и необыкновенно живые. Заскорузлые пальцы их с обломанными желтыми от дешевого никотина ногтями ласково поглаживают потертые ложа старых и верных охотничьих ружей. Сектанты с горящими влажным безумием глазами. Эти приходят организовано, порой по несколько десятков человек. Некоторые вооружены лишь топорами и длинными кнутами пастухов, другие волокут на себе целые арсеналы: взрывчатку, патроны, автоматы. Все это они собирали и берегли к концу всех времен. Время настало.
 Приходят сутулые учителя старших классов, преподаватели истории, биологии, физики. Их одутловатые украшенные разнокалиберными очами лица полны той бездонной веры, что некогда отражалась в расширенных зрачках берсерков и фидаинов. По губам блуждает предсмертная улыбка Матросова и Гастело. Безымянные самураи провинциальных школ. Они никогда не держали в руках оружия, вид раздавленной грузовиком кошки вызывает у них приступ тошноты, они не обучены убивать. Зато готовы умереть, а это уже нечто большее.
 Приходят солдаты всех мыслимых войн, отставные служаки и брошенные наемники. Эти свое дело знают. Затерявшиеся между привычных улиц и безразличных лиц. Раненые, контуженные, запятнавшие себя чужой и своей кровью до самых отдаленных закоулков души и мозга. Они беспрестанно курят и, щурясь, смотрят в сторону восходящего солнца. Их ожидание битвы похоже на яростную песню сумасшедшего колдуна. Им не терпится влиться в смертоносный хоровод боя, вплести свой крик в бесконечный аккорд смерти, и отправиться в Валгаллу смывать с губ хмельным медом кровавую пену.
 Приходят совсем молодые. Они еще не знают, что такое жизнь, но уже хотят изведать ее изнанку. Танец со смертью кажется им замысловатым рок-н-роллом веселящегося Шивы. Шаг вперед, пирует, поворот. Летят осколки миров в кузнечные горны бездны. Узловатые пальцы повелителей огня и держателей молота придают ему новую форму. Молодые смотрят изумленными светлыми глазами, их белые тонкие пальцы сжимают рукояти охотничьих ножей, бейсбольных бит и обрезов, которые строгие папаши прятали на верхних полках сервантов в слабой надежде защитить очаг от враждебных посягательств.
 Приходят колдуны и шаманы. Поигрывают яркими солнечными бликами обереги на их одеждах. Гудят бубны, стонут камузы. Кости и гадальные карты падают на землю, ошарашивают непонятными раскладами. Будущее еще не проявлено, оно притаилось за поворотом следующего дня. Строит страшные рожи, отгоняя прислуживающих духов. И лишь запах пота, крови и смерти низким туманом стелется по предгорьям астрала.
 Приходят обернутые бесчисленными слоями лохмотьев серые нищие. Приходят закованные в пронумерованные ватники беглые уголовники. Приходят сбежавшие от городских долгов сутенеры и проигравшиеся в «очко» аферисты. Приходят водители сгоревших грузовиков. Приходят музыканты с поломанными пальцами. Приходят озверевшие от скуки домохозяйки и отупевшие от протяженности своего существования кандидаты наук, дебелые медицинские сестры и субтильные студенты гуманитарных вузов. Тоненькие ручейки, полноводные реки, бескрайние океаны. Приходят, приходят, приходят…


Взгляд в бинокль

 Утро. Холодное и ветреное. Вокруг лишь горы. Если приглядеться, то там, в западной стороне, на одной из вершин можно увидеть маленькую человеческую фигурку. Она стоит неподвижно, словно испокон веков находилась здесь, на голом возвышении, вплавленная в прозрачный синий янтарь утреннего неба. Но это не памятник неизвестным защитникам и не потемневший от времени и дождей менгир. Это Антихрист.
 Ноги его широко расставлены. Руки прижимают к холодным, как обжигающий снег, глазам армейский бинокль. Черная прядь волос развивается по ветру. Черный дорогой плащ развернулся за спиной, подобно жестким перепончатым крыльям. Кажется, присядет сейчас на корточки, поднимет бедное лицо к ненавистному солнцу, издаст нечеловеческий тоскливый крик и упорхнет к себе домой. Туда, где никогда не бывает холодно.
 Но Антихрист стоит. Он смотрит, и участливый бинокль приближает далекую картинку. По узкой горной тропе черной безликой лавой течет воинство. Мускулистые люди в серых маскировочных куртках, в вязанных черных массах на лицах. У каждого в руке автомат, специальная партия изготовлена на закрытом секретном заводе. Стреляет дьявольски точно, оснащен подствольным гранатометом и лазерным целеуказателем.
 Антихрист знает, что помимо этого в боекомплект каждого солдата входит двадцатизарядный автоматический пистолет «Глок», серьезная машинка с легкой полимерной рамкой. На поясе и в специальных карманах темных воинов находятся различные гранаты. Газовые, световые, кумулятивные и осколочные. В удобных пластиковых ножных на груди покоятся боевые ножи из великолепной стали. Их вороненые жала жаждут крови.
 Впрочем, эти парни в случае необходимости могут убивать и голыми руками, ногами, зубами. Они – воплощенная идея убийства. Их подготовили в самых засекреченных диверсионных школах. Только один из десяти сумел пройти весь курс. Остальные умирали в процессе. Бойцы, рожденные селекцией смерти. Они – гвардия Антихриста, его убивающая рука. Каждый почти так же хорош, как Маструбин.
 Антихрист мрачно вздыхает, пальцы в тонких перчатках впиваются в бинокль. ***в предатель! Сколько сил потрачено, сколько труда вложено. И всего-то нужно было нажать на курок. Одно движение пальца и никаких проблем. Но нет же, заводной робот-убийца сломался. Оловянный солдатик переплавился в сердце. Мать его! В сердце предателя. Но ничего, подожди, припекут и тебя черти крюками и вилами.
 Антихрист продолжает смотреть. Вслед за его лучшей ударной группой медленно, с трудом вписываясь в повороты пробираются бронетранспортеры. На их броне сидят солдаты в зеленой пятнистой форме. В руках стандартное оружие спецназа. Эти, конечно, не так хороши как гвардейцы, но тоже сила. Их набирали по детским домам и колониям для малолетних преступников. Их свозили на специальный остров в Тихом океане и тренировали, тренировали, тренировали. Они молоды, сильны и преданы. Они умеют убивать. Разве можно желать большего? А главное, они безлики, у них нет даже имен, только личные номера. У них нет родственников, кроме него. У них нет богов, кроме тьмы в глазах.
 Дальше движутся машины связи. А там, в мрачной безмолвной пустоте околоземной орбиты, висят послушные спутники. Сканируют поверхность земли. Взгляд их сейчас прикован к маленькому Алтаю. Они шныряют своими электронными глазами, выискивают скопления живой силы и техники врага. И ничего не укроется от их пристального взгляда.
 А Антихрист продолжает смотреть. Словно пытается напитаться силой и уверенностью в победе от одного лишь вида собственных войск. Угрюмое каменное изваяние над копошащимся людским муравейником.


Изменения

 Изменения. Знаешь, как они происходят? Иисус затянулся и добрая половины «пятки» незамедлительно канула в Лету. На минуту воцарилось звенящее потенциальным взрывом молчание. Слышно было, как густая венозная кровь толчками путешествует по черепу, дергая тонкую жилу на виске. Луна, еще не набравшая полноту, тупо уставилась на темный мир раскинувшийся внизу. Ветер гудел между расщелин старую нудную песню о вечности, которую люди расплавили на тысячи мелких кусочков, зарядили ей свои вздернутые фаллосы для того, чтобы делать своих глупых детей. Выдох.
 Изменения, натужно кряхтит Иисус, выпуская через стиснутые зубы сизые потоки канабиольного дыма. Ты думаешь, может быть, приходит кто-то большой и одним взмахом ржавой сабли меняет мир, воскрешает обломки чьих-то там бессмысленных стремлений. Кто-то писается кипятком, а кто-то блюет в кустах от досады. И все вместе непонятным объемным усилием толкают колесо истории, как им думается, вперед. Так вот, напрасно ты так думаешь.
 Я так и не думал. Сказать по правде, я не думал вообще никак. Гашиш был на редкость удачным и напрочь отбивал всякое желание гонять электрические импульсы по нейронам головного мозга. Во как! Поэтому, я просто внимательно глядел на движущиеся губы Божьего отпрыска, обрамленные всклоченной бороденкой. А слова входили мне прямо в голову, странным образом не замечая толстую стенку лобной кости. Аккурат в районе третьего глаза. Межбровье даже как-то странно жгло.
 Изменения, продолжал Иисус, все происходит по-другому. Вот представь, в летнем скверике маленького провинциального городка на старой обшарпанной скамейке сидит маленькая девочка. Синее ситцевое платьице. Русые выгоревшие на солнце волосы стянуты сиреневой резинкой. Представил? Я представил. Девочка эта не видит, что творится вокруг. Прохожие, птицы, собаки, деревья, даже само время, перестали для нее существовать. В ее тонких ладонях зажат китайский тетрис. Знаешь, такие электронные игрушки, где из ниоткуда в никуда подают кубики? Во-во.
 И где-то в самом конце игры, когда девочка уже понимает, что пора домой, внутри этой пластиковой коробочки проскакивает импульс. Случайная тройка в бескрайней вселенной нолей и единиц. Щелк! Это началось. Девочка кладет игрушку в потрепанный ранец и бежит домой, на ходу придумывая, что бы соврать мамаше. А окружающая реальность начинает резонировать с умершей полчаса назад электрической искрой. Процесс уже необратим.
 И вот карусель завертелась. Непонятный телефонный звонок в полчетвертого утра. Сошедший с путей трамвай на соседней улице. Взрыв в посольстве маленькой африканской страны. Метеоритный дождь на Плутоне. Вспышка сверхновой в дальней части галактики. Все это звенья одной смутной цепи. И имя ей изменения.
 Все это растет и пухнет, горит и мечется в агонии нескончаемой боли, пока не превратится в тонкий зуммер звонка телефона Господа Бога. И наступает момент, когда секретарша уже не может его игнорировать. Она тянет свою руку к блестящей черной трубке. Неровный свет ламп дневного света отражается блеском в ее алых ногтях. Алло? Да, это приемная. Нет, сейчас не занят. Соединяю.
 Гром медных начищенных труб. Серафимы поворачивают головы. Где-то за стенами слышится Его глухой прокуренный голос. Он кивает головой, делает пометки в ежедневнике. Медленно кладет трубку на рычаги. Достает сигару из потрескавшейся коробки красного дерева. Скажу по секрету, эта рухлядь Ему дорога, как память. Огонь зажигалки. Едкий вонючий дым. Никогда не понимал Его страсти к этому дерьму. Он постукивает пальцами по полировке стола. Наконец решается. Вдавливает кнопку коммутатора. Иисуса ко мне. Да, мать вашу, срочно! Да мне по херу где он там болтается! Немедленно отыскать этого мудозвона и доставить в кабинет! Быстро! ***вы остолопы, раздраженно шепчет Он, откидываясь в кресле.
 Десять минут на сборы, и вот я здесь. Стою озираюсь по сторонам, сумбурно соображая каков должен быть последний аккорд пьесы под избитым названием «Изменение». Я чешу волосатый затылок, проверяю, снята ли «волына» с предохранителя, вздыхаю и делаю шаг вперед. Вот черт!
 Последнюю фразу Иисус адресовал умершей буквально у него на руках «пятке». Такая вот история, говорит он, стряхивая пепел со своей куртки. Ну что стоишь? Забивая по-новой. Улыбка. Отражение ночи в его черных глазах. Тишина, поглощающая даже механические звуки нашего дыхания. Я тянусь за кисетом. Готовь папиросу, Иисус.


Атланты, тунгусы и город Константинополь

 Давным давно, бля, еще в те времен, когда солнце вставало на западе, а дождь шел снизу вверх, жили на Земле два племени. Одно аккурат за морем синим, что в час прилива четверть мира заливало. Другое же за высокими неприступными горами, протыкающими вершинами само небо. Первые звались атлантами, вторые тунгсами.
 Атланты эти были все как на подбор здоровенные светловолосые амбалы. Больше всего на свете они обожали маршировать строем и петь воинственные песни. Строили для себя на своих зеленых равнинах светлые дворцы, поклонялись могучим богам в храмах из красного золота. Бегали на перегонки, да мышцу гирями качали. Любили выпить и на арфах поиграть. Молились на солнце и презрительно плевались, глядя на яркие южные звезды. И все у них было бы хорошо, кабы не дошли смутные слухи, что за высокими горами, мол, все совсем по-другому.
 Тунгусы же жили себе, не грузились. Жрали мухоморы и грибы разные. Гадали на внутренних органах животных, арф никаких не знали в помине, танцевали под гулкие бубны. Строили над обрывами хмурые темные замки, вечно скрытые на половину серыми облаками. Карябали непонятные письмена в книгах из дубленой человеческой кожи. Спокойно наблюдали, как закат сменяет восход, как за зимой в мир приходит весна. Смотрели вслед утекающим годам и били в свои бубны. И, что самое главное, терпеть не могли ходить строем и петь воинственные песни.
 Так и продолжалось долгие годы, может триста лет, а может и тысячу. Но вот, нежданно-негаданно, появился посередь Земли славный город Константинополь. Откуда взялся такой и не понял никто толком. Раз, и вот он. Стоит себе, купола золотом под солнцем поигрывают, мостовые яшмой, нефритом светлым да малахитом заковыристым переливаются. Прилавки на рынках обширных от товаров дорогих заморских трещат. Народ по улицам богатый да гордый прогуливается. Что за херня такая?
 Стоят атланты, глядят удивленно, широко рты раззявив. Даже строем маршировать на пару дней перестали. Глянули из-за гор тунгусы, что де там за суета такая. Эге. Град Константинополь. Да еще какие-то здоровые мужики маются неподалеку, рты, словно рыбы, разевают, да буркалами хлоп-хлопают. Дела…
 Тут кто-то из атлантов напряг глазенки. Бог ты мой! А на горных вершинах суровые людишки столпились, приглядываются чего-то. И вот так сразу невооруженным глазом заметно, что маршировать строем, они с рождения не обучены. ****ство, закричал этот бешеный атлант, братья мои, с коими испокон веков пел я наши прекрасные воинственные песни, други, познавшие мое плечо во время строевых маршей, сдается мне, вон те мерзкие хари, что на горные вершины высыпали, хотят силой отнять город этот Константинополь, принадлежащий нам по праву! Не посрамим! Не дадим! Отстоим! Порвем! ****ы им!
 В старых константинопольских хрониках, если как следует порыться, и сегодня можно найти упоминание о том, как мимо города по направлению к дальним горам промчалась толпа здоровенных светловолосых мужиков. Они что-то громко верещали, и покрасневшие от натуги лица их выражали решимость сразиться с неведомым врагом. Что это был за приход, очевидцы и сам хронист объяснить оказались не в силах. Так и записано: «И что за херня такая приключилась понять никто не смог. Но ввиду того, что прошло сие событие как бы стороной, то и хрен с ним».
 Эта, лениво подумали тунгусы, увидев несущихся на них атлантов. Опа, вздернули они брови, заметив, что здоровяки, не нарушая четкого строя, стали доставать из карманов на свет божий различные предметы, предназначенные для смертоубийства. Тут и там в толпе заблестели клинки двуручных мечей и хромированные стволы обрезов. Даже мелькнуло
вороненое устройство, очень уж сильно напоминавшее молекулярный рассеиватель с плазменной накачкой. Ни фига себе!
 Но стоит отметить, не смотря на то, что с виду тунгусы были народ лучезарный и безобидный, очень уж простыми парнями назвать их было нельзя. Да, строем им маршировать претило и особых высот ни в сталеплавильной отрасли, ни в ядерной физике цивилизация их не достигла. Но, так уж повелось, похоже еще с первопредков, владели они простым и действенным искусством ронять на врагов яркие звезды.
 Ш-ш-ш-ш, зашипело небо. Бзинь, звякнуло оружие остановившихся и уставившихся в голубую высь атлантов. Ба-бах, накрыло их первые ряды увесистым метеритом средних размеров. Чвак, разлетелись в стороны кровавые ошметки. У-у-у, взвыли атланты, увидев, что смешался их идеальный боевой строй. Дзанг, сорвалась с тетивы стрела, ища в неразберихе ближайшее тунгусское брюхо. Да-да-да, заговорил пулемет на левом фланге. Ф-ф-ф-у-х-х, вставил свое веское слово молекулярный дезинтегратор.
 Чвак, бах, ды-дых, чпок, бямс, та-та-та, дзанг, ш-ш-ш-ш, ф-ф-ф-у-х, грхых, бух, лягзг, ф-у-у-ть, х-х-х-х, вжик а-а-а-а, хрусть, дынк, ды-дыц, з-а-х, цок, брык, на-нац, бемс, чвак, бах. И так до бесконечности, до упора, до самого конца.
 С тех пор и не умолкает эхо великой войны. Даже сегодня то тут, то там слышны порой одиночные выстрелы, предсмертные хрипы, а с неба продолжают сыпаться звезды. Если увидишь такую, бесполезно загадывать желание. Его уже загадали, мало того, оно вовсю выполняется. Падает тяжелый космический кусок на голову очередного зазевавшегося атланта. Так было, так есть, так должно быть.

 Это, раздался какой-то сдавленный голос с другой стороны костра, а с Константинополем-то чего? Иисус улыбнулся, ты что, историю в школе не учил? Византийская империя пала под напором мусульман и прекратила свое существование. Город Константинополь был переименован в Стамбул, под таким названием существует и поныне. В костер подбросили еще дров.


Столица царя обезьян

 Пустые улицы пустого города. Куда подевались его жители? Кто-то примкнул к нам, кто-то, по всей видимости, шустрит у старины Антихриста, кто-то, похоже, просто свалил, не желая участвовать в суетливых разборках между светом и тьмой. Мать вашу, чем больше общаюсь с Иисусом, тем больше становлюсь буддистом. Все вещи в изначальной своей природе имеют пустоту. Вот оно, аудиовизуальное воплощение шуньяты. Покинутый городок на самой границе темного инь и светлого ян. Прозрачная точка, выпавшая из мира дуальности. Гулкий стук наших каблуков ударяется о стены и резонирует в эту пустоту глухим эхом.
 Мы молчим. В таком месте разговоры сами собой сходят на невнятное нет. Окружающее начинаешь воспринимать каким-то новым, дремавшим до этого, чувством. Которое поселилось то ли в точке между бровей, то ли в черном стволе автомата, то ли там, где наши люди традиционно размещают центр интуиции, выражая свое отношение к подобным феноменам емкой поговоркой – «жопой чуять».
 Нас четверо. Справа от меня расслабленно шагает Прохоров, все внутреннее напряжение которого выражается лишь в том, что он время от времени щелкает переводчиком режима огня на своем новеньком АК-2000. Раздобыл себе, блин, игрушку. Прямо дете малое – хочу новое. Я, говорит, слыхал, что он почти на километр лупит, вот из чего, мол, по Антихристу стрелять надо. К тому же в партии оказался какой-то подарочный экземпляр с хромированным корпусом, лазерным прицелом и прочими такими же бессмысленными, но жутко понтовитыми примочками. И теперь с отросшей клокастой бороденкой, в свежем «камуфляже» и с этой дурой в руках наш сатанист был больше всего похож на арабского шейха, на полчаса отвлекшегося от гарема, чтобы продемонстрировать собравшимся в приемной западным журналистам, что он тоже за традиционные исламские ценности.
 Впереди широко вышагивает Иисус, как без него. Длинный свой хаер он собрал в косичку, отчего стал напоминать вышедшего из недельного запоя дизайнера полиграфической продукции из провинциальной рекламной конторы. Его, не застегнутая, кожаная куртка хлопает на ветру, периодически обнажая две подплечных кобуры с увесистыми «пустынными орлами» пятидесятого калибра. Ну откуда у него эта страсть к таким монстрам. Сам-то он утверждает, что пользуется подобными игрушками из-за полной гармонии между их формой и содержанием. Видите ли, их зловещее обличие соответствует тому, что пуля калибра 50 может сделать с чахлым человеческим тельцем. Воплощенная правда смерти.
 Замыкает наше шествие Маструбин. Капитан как всегда настороже, ощупывает округу внимательным напряженным взглядом. Автомат, какая-то секретная армейская разработка с массивным глушителем и складывающимся телескопическим прикладом, держит в руках. В общем, готов в любой момент дать отпор врагу. Последний, правда, так и не соизволил появиться. А посему шествие наше продолжается все по тому же пустому городу, который покинули даже животные. Просто столица царя обезьян, чудом перенесенная их душных индийских джунглей в стылую алтайскую весну.
 Зачем мы шарахаемся здесь, пугая лишь собственные тени? О! У на встреча. Буквально вчера вечером к нам в лагерь заявился мой старый знакомый. Кто бы вы думали? Иуда собственной персоной. Он сменил наряд модного художника на светло-зеленый френч, галифе и до блеска начищенные хромовые сапоги. Лишь берет остался тем же. Правда на нем появилась серебристая кокарда в виде букв «А» и «Х», что означало, скорее всего, Антихрист. Оружие при Иуде не нашли, он приперся к нам парламентером.
 Видите ли, дьявольский ублюдок решил, что перед тем как начать крушить друг другу черепа и выдавливать пальцами глазные яблоки, неплохо было бы и поговорить. О чем интересно? Но Иисус не стал задавать подобных вопросов. Поговорить? Что ж, давайте поговорим. Маструбин тут же безапелляционно заявил, что затея попахивает засадой и подставой. Но Иисус лишь улыбнулся и пожал плечами. Результатом стал наше сегодняшнее путешествие.
 Ага, кто это там замаячил вдалеке. Вон он, ручонкой призывно машет. Палец мой самым естественным образом ложиться на спусковой крючок. Но фигурка в берете чувствует себя вполне вольготно. Да и «пушки» на ней вроде незаметно, только поблескивают на солнце две заглавные буквы «А» и «Х».


Встреча в верхах

 Тот, кто сидел, сгорбившись на старой табуретке в углу комнаты, меньше всего напоминал злобного черного владетеля. И это воплощение тьмы? Вот этим тщедушным человечком пугают детей уже более двух тысяч лет. А он сидит в нескольких шагах от меня. Дымит сигаретой и увлеченно рассматривает пол. Некогда ухоженные волосы свисают сейчас на лоб спутанными прядями. Но это не помешало увидеть блеск огненных глаз, когда их высочество принц дьявольской крови соизволил таки обратить на нас внимание.
 Надеюсь, никто здесь не думает, что я собираюсь вести переговоры, заговорил Антихрист, прикуривая новую сигарету. Маструбин не изменился в лице. Порватьев нахмурился. Иисус пожал плечами. Просто, знаете ли, дрогой Иисус, продолжал сатанинский выкормыш, захотелось взглянуть на сына Божьего. Нервная усмешка. Не на фотографиях, не на видео, а так – глаза в глаза. Глупость, наверное, но мне кажется так будет честнее, что ли.
 Я знаю, говорит Антихрист, открытое забрало, бой один на один – все это бред. Но, не буду скрывать... мне страшно. Просто натурально до усеру страшно. Со мной такого не было. Он задумался, видать вспоминал, когда последний раз обсерался от ужаса. Да, в общем, никогда мне не было так страшно. Такие дела.
 Очень похоже, что чувачок не врет. Эдакий стойкий оловянный солдатик армии тьмы. Прав Маструбин, такие идут по трупам, как по новенькой мостовой. Без боли, без мысли, без цели. Он даже наслаждения толком от этого не получает. Просто у него мозг так устроен. Машина по переделке мира, чьим основным достоинством является эффективность.
 Я не знаю, что с этим делать. Антихрист в сердцах бросает сигаретную пачку на стол. У меня есть все. Власть. Золото. Сталь. Все мое. Даже душ не в пример твоему Андрею наловил достаточно. Чего мне не хватает? Почему я боюсь тебя, грязного бородатого оборванца? Нет ответа? И у меня тоже.
 Твою мать, думаю, только истерики нам здесь не хватает. Тоже мне, встреча в верхах. Мальчиш-плохиш решил излить нам свою черную душу. Хоть стой, хоть падай. Впрочем, чувствую послаблений в грядущем Армагеддоне этот гад нам не подарит. Хоть и боится, но мочить будет по-крупному.
 Ну что, трет щеку Иисус, повидались, пора и по окопам. Надеюсь, никаких больных штучек вроде партии в шахматы и личной дуэли не предвидится? Не люблю я этого. Да ладно Вам, машет рукой Антихрист, что мы тут дети совсем, по-вашему. А знаешь, старина Антихрист, Иисус достает сигарету из черной пачки, лежащей на столе, есть во всей этой кутерьме, что-то до боли инфантильное. Оружие, кровь, оперативные штабы. Ей богу, все мы не доиграли в индейцев. Читал Купера?
 Пожалуй, вот этот странный грустный взгляд врага будет преследовать меня еще долго. Мы снова шли по пустым улицам города призраков. Эхо шагов тонуло в вате умирающего утра. А он все смотрел нам вслед. В чем-то жалкий и в чем-то страшный. Мутная картинка в левом углу старой иконы. Зыбкая тень настоящего. Антихрист.


Последнее слово

 Точка, которая была птицей, металась на сером фоне облаков. Сегодня они повисли низко, словно порываясь всей своей громадой обрушиться на ненавистную инертную землю. Стать последним саваном для всех нас. Теплое и влажное одеяло, возвращающее в круговорот вселенского лона. Я тряхнул головой, отгоняя больные мысли.
 Мы стояли в полной тишине. Если как следует прислушаться, можно было уловить, как скрипит чья-то кобура на новенькой портупее. Все молчали. Все смотрели на Иисуса. Он возвышался над нами, загнав свою тощую фигуру на небольшой холм. Сейчас под этим ветром он был похож на латиноамериканского фюрера и лектора одновременно. Иисус сплюнул на стылую утреннюю землю, хитро прищурился и, наконец, заговорил.
 Сегодня свершится то, ради чего мы и затеяли всю эту ***пень, начал наш вождь. Посмотрите туда, неопределенный взмах в сторону дальних гор. Не просто посмотрите. Почувствуйте всем своим нутром. Глазами, мозгом, печенью, жопой. Там не просто раскинулась сраная неопределенность. Нет. Там затаился наш враг. Трахать ему в Аду свою мамашу. Сраный Антихрист.
 Этот мудила притащил сюда всю свою армию. Да, на нас не посыпятся бомбы, не рванет из ближайшего леса танковый клин. Все будет проще и жестче. Это будет почти рукопашная, хотя и веселого свинца на нашу долю придется немало. Что тут сказать? Я мог бы лить тут нескончаемые сопли о том, что, дескать, наше дело правое, мы победим. Отступать некуда. Если не мы, то кто же? И прочая фигня.
 Но нет. К чему долго бредить, года через час, быстрый взгляд на часы, нет через сорок минут заговорят стволы. Да здесь, мать вашу, будет настоящий ****оквас. По полной ****ской программе. Те придурки, что занимают позиции и выдвигаются в нашу сторону, уже ощетинились дулами. Им по херу, кто мы такие, чего нам надо. Для них это всего лишь крупномасштабная контртеррористическая операция. Глупые мудозвоны, они не знают еще, во что влипли их мускулистые тренированные задницы. Но, смею вас заверить, это не надолго.
 Поединок двух воль. Вот во что превратиться эта грызня. И все решат не скорострельные «пушки», а, как бы это назвать, вера, что ли. В общем, не будем забивать себе голову этим говном. Все, кто хоть на волос сомневался, остались в тылу, где бы он ни находился. Они в ужасе грызут ногти и не могут уснуть уже три ночи подряд. Это их проблемы. Вам же уже нечего бояться, нечего искать, некуда уходить. Как однажды сказал Кришна, легкий поклон и веселая улыбка, этому тупому мудозвону Арджуне на поле битвы Курукшетра – никто никогда не рождается, никто никогда не умирает. И сегодняшний день не будет исключением из этого придурковатого правила.
 Вперед же сыны Аллаха, наследники крестоносцев, небрежные искатели нирваны, злые колдуны, ведьмаки, шаманы и все, все, все. Дадим как следует просраться этим заносчивым пидоркам, пасынкам зла и вечной тьмы. Кто-то создан для света, а кто-то для огненной геенны. Дружно крикнем свой прощальный банзай этим глумливым небесам. Ибо, как говаривал кто-то из древних, с нами Бог!
 Дружно завопив это бессмысленное «банзай», мы похватали свои смертоносные игрушки и гурьбой бросились занимать позиции. Мне досталась какая-то безымянная высота на скалистом пригорке. Я залег за пулемет, попытавшись сравнять свой силуэт с земной поверхностью. Я вглядывался в дальние кусты. Я ждал. В небе дурным голосом истошно вопила черная точка. Точка, которая была птицей.


В движении жизнь

 В ушах повис размеренный стук, и потертый приклад судорожно задергал плечо. Группа серых на фоне утреннего неба фигурок словно наткнулась на невидимую преграду. Тут же три силуэта сложились по полам и уткнулись в землю. Один, заорав что-то не вполне членораздельной, схватился за ногу и плюхнулся жопой прямо на острый выступ валуна. Однако остальные, ничем не выдав своей растерянности, залегли на подступах к высоте и огрызались короткими очередями. Вот один из них приподнялся. Он уже отвел для броска руку, явно сжимавшую что-то осколочное, когда очередь разнесла ему башку.
 Похоже, я оказался не на самом горячем участке. Основной бой гремел где-то сбоку, донося гул взрывов и отрывистое харканье автоматов. Эти же, по всей видимости, решили по-тихой зайти с тыла. Задумка простая, как бревно. Но если бы удалось, взвод этих сраных суперсолдат свалился бы на нашу армию как… Как… Да, в общем, как дерьмо из ушата. Но не удалось. Пока не удалось, услужливо подсказал мерзкий холодный голос в голове.
 Эге, что-то уж больно тихо лежат голубчики и обиженно отползать при этом вовсе не собираются. К чему бы… Хрясь! Что-то быстрое мелькнуло в небе и впечаталось в грунт где-то за спиной. Через мгновение всего окатило настоящим дождем из песка и мелких камней. Дышать стало трудновато, и звон в ушах перекрыл остальные звуки. Я, казалось полчаса, тупо пялился в пространство перед собой. Время загустело и застыло сиреневым липким желе. Что? Я пытался расслышать быструю скороговорку своего мозга. Вали, вали, вали отсюда, билась изнутри о черепную коробку пробудившаяся от сна интуиция. Повинуясь приказу я попер на четвереньках в сторону запасной позиции.
 Вовремя! Тут же то место, где я намеривался спокойненько постреливать в наступающих врагов, накрыло очередным взрывом. Чем же это они херачат? Может гранатомет, а может у них за леском танк припрятан. Связь видать у сволочей налажена. Навели и на тебе. Стараясь не отсвечивать, высунулся из-за холмика служившего мне убежищем. Ага, так и есть. Поднялись мои голубчики. Мелкими перебежками движутся вперед. Настороже. Не верят, похоже, что одинокого пулеметчика одним выстрелом накрыть можно. Можно-можно. Подтверждая свою же версию, сижу тихо, стараюсь не дышать. Как говорится, пущай поближе подойдут.
 Вот они и подошли. Пятеро в масках на роже, увешанные оружием с ног до головы. Озираются нервно. Опаньки! Ближайший, вскрикнув, повалился на живот. Засучил перебитыми ногами. Остальные тоже не очень многое успели. Только дернуться. И тут же легли веером. А я снова ползу. Черт их знает, может у них наводчик где-нибудь на дереве засел, и сейчас целый и невредимый рассматривает в бинокль мое, имитирующее передвижение по-пластунски, тельце. В движении жизнь, - снова раздалась в голове очередная боевая истина. Ага, а неподвижности – могильный холмик, подбадривая сам себя.
 Пока все тихо. Лежу, смотрю, вожу стволом вдоль опушки. Только, прихваченная с трупа рация негромко попискивает. Одиннадцатый, одиннадцатый, ответьте Логову. Одиннадцатый ответьте Логову. Доложите обстановку в квадрате. Но Одиннадцатый молчит. Наблюдает небо пустыми глазами. И вскоре до этого сраного Логова допрет почему.


Глядя сверху

 Земля расцветает взрывами. Впрочем, когда-то кто-то уже говорил о чем-то подобном. Странная дикая эстетика смерти. Не той, что выжимают по капле из больного мозга отдельные представители некроискусства. А ничем не ограниченная свистопляска горячего металла, плетущего из чьих-то кишков замысловатые кружева. Может быть и не самый подходящий момент для размышления о высоком.
 Если бы кто-нибудь умудрился в это утро взобраться на ближайшее облако, его взору предстала бы вполне понятная любому человеку картина. Люди убивают людей. И не надо закатывать глаза. Иисус тут не причем. То-то без него никто бы не додумался о простейших и естественных для рода человеческого действий, как то перерезание сонной артерии, раскраивание черепа и удара штыком в живот. Наслаждайся естественностью.
 Фигурки в сером текут к вершине подвижной сухопутной медузой. Она тенет свои щупальца туда, где, закинув ноги на старый полковой барабан, команданте Иисус курит свой утренний гашиш. Иисус прищурил карие глаза - пожелтевшие белки в красных прожилках. Иисус делает глубокую затяжку, чудом сдерживая накатывающий кашель. Иисус смотрит на исчерканную синим карандашом карту. Иисус видит грустные глаза того, кто мечется по другую сторону разделительной линии.
 В штабной палатке, меряя шагами ограниченное брезентом пространство, убивает долгие секунды Антихрист. Его лицо за последние дни осунулось. Глаза ввалились. Холеные руки подрагивают. Ему страшно. Ему больно. Ему смешно. Истерический хохот раздирает изнутри кору головного мозга. Антихрист трет лицо ладонями. Антихрист в который раз садиться чистить свой ухоженный пистолет. Антихрист тупо глядит на карту, где нарисованная им лично синяя медуза оживает и тянет свои смертоносные щупальца вверх. Но за пеленой привычной реальности Антихрист замечает пылающий взгляд алых глаз того, кого он привычно называет отцом.
 Сатана, словно высеченное из бушующей лавы изваяние, тень самой тьмы. Он скорчился на своем блистающем троне из мирового льда. Стальные когти автоматически царапают на подлокотниках замысловатые руны. Руны отчаяния. Сатана качает головой. Сатана пытается разбавить приторный сироп ожидания. Сатана с сомнением глядит на многомерные карты боевых действий. Но за каждой стрелкой, за каждым пунктиром, он видит не бегущие фигурки и линии окопов. Прожигая пространство, Сатана смотрит в ту золотистую пустоту, куда вечность назад отправился тот, кого звали его братом.
 Бога нет. Не то, чтобы в принципе. Просто на данный момент он гуляет в саду. Нет. Звонить бесполезно. Телефон, как водится, заблокирован оператором. Да и сам абонент вечно находится вне зоны обслуживания. Весьма сожалею. Можете, конечно, оставить сообщение после сигнала. Какого? Того, что звучит сейчас у Вас в голове.
 А где-то внизу, втиснув себя между камнями и судорожно вцепившись в еще горячий пулемет, сижу я. Мне не видно, что там происходит и в вакханалии общей перестрелки не различимы свои и чужие. Мне страшно. Мне больно. Над моей головой проплывает белое жирное облако. И я уверен, заберись туда кто-нибудь этим утром, он увидел бы, как земля расцветает взрывами. И весьма может быть, это зрелище показалось бы ему до одури прекрасным.


Канонизация пулемета

 Снова ползу. Принимаю в себя каждый бугорок, каждый камешек этой поганой земли. Плечо кажется навеки скипелось с деревом приклада. Уже трижды пришлось стирать свинцом из ни в чем неповинного пространства эти ладные фигуры в сером. Но, похоже, они не считают мое направление важным. Относя неожиданные потери к случайным стычкам. Иначе уже бы выслали по адресу изрядную долю ****еца.
 Господь вседержитель, неужели и в прошлом апостолы вытворяли такое. Святой Петр настраивает оптический прицел. Павел правит на потертом абразиве мясницкий тесак. Магдалина варит на кухне тринитротолуол. Андрей предпочитает ловле человеков стрельбу по-македонски. Ну а Фома... Ах, этот Фома. С группой исламских террористов он умудрился таки захватить атомную электростанцию.
 Вот и я, славный продолжатель вековых традиций. Крестоносец в виниловых латах. С черным крестом, вытатуированным на сердечной мышце. Свершаю свой духовный подвиг с пулеметом в руках. Больное сознание тут же рисует икону. Канонизированный святой. Нимб вокруг черного громоздкого револьвера. И подпись. В каждой пуле – вечная жизнь. Прими в тупую башку девять грамм божьей благодати. Все верят в Бога, но почему-то не догадываются, что Бог умеет стрелять.
 Ползу дальше. Уже совершенно непонятно, где я. Горы повсюду одинаковые, разве что разнится количество серых. Откуда только он их набрал. Стреляешь, стреляешь, а их такое впечатление лишь больше становится. Может у старины Антихриста инкубатор специальный имеется. Откуда строем и выходят вот эти безликие зомби. При оружии и в соответствующих моменту воинских званиях.
 Странные мысли вечно лезут в голову в самый неподходящий момент. Вон, хорошо Порватьеву, у него боевой дух в таких ситуациях просыпается. А наш отморозок-сатанист так вообще о таких вещах не задумывается. Искусствовед с капитаном прошли специальную подготовку. В логове того же Антихриста, кстати. Отлаженные машины смерти. Колбасят сейчас направо и налево вражин. Для них бойня, что твой пикник. А я? Какой я в жопу воин? Так случайный пулеметчик Армагеддона, с обоймой серебряных пуль за пазухой. Все что могу – это ползти. Да редко огрызаться короткими очередями.
 Ага. Хватит самокопательства. Вон они, крадутся гады. Приклад в плечо. Глаз сливается с прицелом, выискивая первую цель. Указательный палец плавно жмет на спусковой крючок. Грохот, огонь, свинец. Строй рассыпается, мертвые падают на камни. Торжество святого пулемета.


Веселые картинки

 Перевернутый бронетранспортер. Бешено дергающая ногами лошадь с развороченным брюхом. Оскал мертвого рта. Кровь на разорванном комбезе. Раскаленные гильзы с шипением вплавляются в асфальт. Дым и пар от свежепролитой крови. Вонь непереваренной пищи, доносящаяся из чьих-то кишков вдруг увидевших небо. Солнце и белые перистые облака. Ветер.
 Я ползу. Я бегу. Я грызу от ярости стылую землю. Чувствую ее пресный вкус. Обильно приправляю кушанье специями, сочащимися из тех мест моих воспаленных десен, где некогда были зубы. Ущелье свистит, стонет, визжит и тихо плачет. Я плачу вместе с молодым парнем в черном, изумленно уставившимся на культю правой ноги. Я плачу вместе с человеком, из пробитой головы которого на длинные седые волосы вытекает кровь и мозг. Я плачу со всеми, лишенными рук, ног, глаз, сердец, душ и жизней.
 И плача вновь и вновь нажимаю на спусковой крючок.


Gott mit uns!

Господь твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, - скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое.
Призову достопоклоняемого Господа, и от врагов моих спасусь.

Я встал с земли

Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника.

На левом фланге Порватьев отбросил автомат и достал из-за пояса тяжелый мясницкий топор.

Бог перепоясывает меня силою и устрояет мне верный путь.
Делает ноги мои, как оленьи, и на высотах моих поставляет меня;
Научает руки мои брани, и мышцы мои сокрушают медный лук.

Маструбин выщелкнул из пистолетов пустые обоймы и потянулся за новыми.

Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.

Отставной палач с хитрым именем Альберт Эммануилович с хохотом вонзил свой стелет в глаз ближайшему спецназовцу.
 
Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых.

Опасный сатанист и беглый преступник Игнат Прохоров барахтался в целой куче врагов, крича и визжа в кровавом азарте.

Рука Твоя найдет всех врагов Твоих, десница Твоя найдет ненавидящих Тебя.
Во время гнева Твоего Ты сделаешь их, как печь огненную; во гневе Своем Господь погубит их, и пожрет их огонь.
Ты истребишь плод их с земли и семя их – из среды сынов человеческих.

Армия Тьмы пошатнулась, солдаты дрогнули, воины Антихриста стали отступать. Они побежали.

Ибо Ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня;
Ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня:
Они вопиют, но нет спасающего; ко Господу, - но Он не внемлет им.
Я рассеиваю их, как прах перед лицем ветра, как уличную грязь попираю их.

Я смотрел им вслед, с остервенением нажимал на спуск. Боек щелкал впустую. Обойма пуста. Я кричал, я бешено радовался, я был полон победой.

Вспомнят и обратятся к Господу все концы земли, и поклонятся пред Тобою все племена язычников.

…как оказалось напрасно.


 Опс!

 Земля разверзлась, и из клокочущих трещин полезли самые мерзкие твари, что когда-либо виделись мне в кошмарах. ****ь-колотить! Все завертелось по-новой.


Торжественный выход

 И небо стало черным. Словно стая призрачных ворон прилетела наконец-то попировать над полем Рагнарека. И из этой клекочущей пустоты постепенно проступают диковинные силуэты. Они выходят сюда, сделав шаг с той стороны тьмы. Из сумрака, из вечной ночи на самой окраине ледяной зимы. Сошли с истертых страниц забытых гремуаров. И мне кажется, я знаю каждого из них в лицо.
 «Имеет он вид черного царевича. Но, призывая его в понедельник, знай, что может явиться он, как сильный король, одетый в красные одежды. Трижды запечатай круг тайным именем Господа нашего. Сей темный дух имеет в подчинении десять адских легионов и дает заклинателю власть над стихией огня. Но помни, не алкай его помощи в субботнюю ночь. Ибо в этот темный час никакие фигуры и заклятия не смогут остановить этого адского властелина».
 «Имя ему Асгорот. Пятница его день. Цвет его синий. Обликом он – светлый юноша в белых одеждах. Речи его сладки, голос тих. Но помни, что сидит он по левую руку от самого Дьявола. Ведает всей дворцовой службой Врага. Дарует умелому заклинателю богатство и знание языков животных».
 «Зовется он Парнатас и является он в блике желтой жабы. Скрепи договор с ним именами светлых ангелов и темных властителей. И демон поможет тебе вызвать любовь любой женщины, которую ты пожелаешь».
 «Лишь в крайнем случае разворачивай этот свиток. Ибо с этим духом сможет совладать только тот, кто постами и молитвами укрепил свою веру, кто чист в желаниях своих перед Богом. Имя этого архидемона Ваал Чанан. Является он на вызов в виде огромного ворона, чьи перья чернее ночи или темной фигурой, с ног до головы закутанной в длинный плащ, входит он в центр магического круга. Этот герцог Ада управляет тысячей демонических легионов и в бою ведет своих рыцарей по левому флангу черного воинства. Но отринувшему страх дарует Ваал Чанан способность прозревать будущее».
 И так до бесконечности…

 Неслышно идут они по сибирской земле. Тени их заслоняют солнце. Ноги как у слонов, пасти как у Левиафана. Ядовитая слюна капает с острых подбородков, прожигая скалы. Вековые леса вянут и оседают серым прахом за их спинами. Кроваво-красным блестят во тьме лезвия их кривых мечей. Глушит округу вой труб и гром барабанов. Слышится ржание мертвых коней. «И спросил его: как тебе имя? И сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много».
 И вот все эти легионеры, присланные, надо полагать, самим Сатаной в подмогу своему непутевому сыночку, движутся как раз на меня, медленно и спокойно сминая наш фланг. Они даже не обращают внимания на трескотню выстрелов. Э-э-э, пожалуй, простыми пулями эту нечисть не достать. Лезу в подсумок, где в специальном отделении лежит особая обойма. Каждый патрон в которой заканчивается блестящим конусом из серого металла. Благословенное серебро. А на самый пожарный случай в голенище сапога припрятан особый тесачок. Сам Иисус проделал над ним какие-то хитрые манипуляции. Освятил, или как там это называется. Сказал еще, если всадить сею неприметную острую железку в горло самому Люциферу, мало не покажется. Хочется верить, что ему, а не мне.
 Пулемет заглатывает заветную обойму. Я передвигаю планку прицела. Ловлю в черную прорезь, чье-то черное рыло. Зачем-то неумело крещусь и вдавливаю указательный палец в узкий язык спускового крючка. Чистый серебряный дождь летит навстречу адскому воинству.


Рубилово

 Уже и свиста пуль было не слышно. Алтайские горы заполнил неистовый рев последней рукопашной. Чавкающую серенаду смерти образовали замысловатые переплетения звуков. Тут и скрипки лязга острой стали, и глухие барабаны кулачных ударов и валторны яростных проклятий и дребезжащее сопрано предсмертных криков. Финальная кода Армагеддона.
 Пулемет, пустой и уже не отсвечивающий нимбом, остался там, на склоне, словно в другом раннем и забытом воплощении. В левой руке, бурая от чужой нездешней крови, заточенная саперная лопатка. Правый кулак с разбитыми костяшками сжимает рифленую рукоять заветного тесака. Ошалевшие воспаленные глаза то и дело заливает едкий пот и что-то красное и теплое, что сочится из рассеченной чьими-то когтями головы. Приходится жмуриться. Внутри черепа странная пустота. Лишь где-то в отдалении слышится шепот – не думай, не думай, не думай, не думай. Выпад!
 Барахтающийся клубок уродливых тел, большинство из которых и не человеческие вовсе. Лопатка с сухим треском врезается в ближайшую оскаленную пасть. Вой. Через мгновение туда же вонзается нож. Прямо в морду. Прямо в морду! В морду! Падаю. Поднимаюсь. Снова плюхаюсь на задницу. В каком-то миллиметре от моего носа свистит чей-то меч. До чего же старомодны эти демоны. С саперной лопаткой против такой длинной и острой штуки особо не помашешь. Но нас уже разделило бурное течение схватки. Краем глаза вижу, как поганому мертвому рыцарю помогают сделаться еще мертвее. Трое чахлых с виду сельских учителей методично обрабатывают скелета в кольчуге вилами и мотыгами. Интересно, их Иисус тоже освятил перед боем?
 ****ь!!! Серый мерзкий карлик обхватил меня мощными лапищами за ногу и тянется острыми мелкими зубками к моему паху. Сука! От неожиданности теряю саперный инструмент. Пытаюсь оторвать гниду от ноги. Какое там! Вцепился мертвой хваткой. Лишь урчит, тявкает и пускает мне на штанину зеленые слюни. Почему-то именно это, а не возможность расстаться навсегда со своими яйцами, бесит меня больше всего. Хватаю его за спутанные липкие волосы. Запрокидываю голову. И вонзаю лезвие прямо с середину огромного желтого глаза с вертикальным кошачьим зрачком. Сдохни! Сдохни! Сдохни!
 Пинаю в чье-то колено. Проламываю чей-то висок. Вгрызаюсь в ближайшее горло. Чужая нездешняя кровь пенится на моих разбитых губах. Одна рука впилась во вражью рожу, пальцы судорожно ищут глазные яблоки. Другая остервенело тычет ножом в бок, выворачивая наружу ошметки дымящегося мяса. Визг, хрип, судорога. Я уже сам больше похож на адское создание, чем все демоны вмести взятые. Рожа черная, глаза красные. Разорванный камуфляж пропитался красным. Я вою, рычу, плююсь кислой слюной. Падаю. Поднимаюсь.
 Опять мордой вниз. Жру от ярости и безумия стылую землю вкуса смерти. Вокруг и на мне тела и куски тел. Медленно, мучительно медленно поднимаюсь. Как оказалось лишь для того, чтобы снова получить по ребрам. Вновь на спине. А сверху, дыша смрадом в лицо, уже взгромоздился демонический мудак. Толстые пальцы шарят в поисках моего горла. Пытаюсь их разжать. Бесполезно. Тычу коленом в пах. Ноль реакции. Кислорода в легких все меньше. Шарю рукой по земле. Хватаюсь за первый попавшийся предмет. Демонище злобно шипит и нажимает сильнее. Зазубренное лезвие со скрипом входит ему в шею, разрывая связки и артерии, дробя позвонки. Скидываю с себя грузное тело. Тупо гляжу на руку. В ней саперная лопатка. Нашлась родимая.
 Снова мелькание жуткого хоровода. Шаг вперед, поворот, смерть. Словно застывшие в янтаре спаривающиеся мухи. Кромсаем друг друга. Пинаем. Грызем осколками разбитых зубов. Снова и снова. Шаг, поворот, смерть. Эдакий залихватский гопак. Словно запись, запущенная нон-стоп. Снова падаю. Снова поднимаюсь.

Кода

 Золотым шаром в небесах повисло слово. И слово было у бога, и слово было богом. Тотальный мордобой замер. Остановились руки с оружием, замолчали стволы. Где-то там, за линией обыденного пространства замер гром глухих барабанов. Сжал когтистые пальцы в огромный кулак Отец Врага. Поднял в легком изумлении белую кустистую бровь Отец всех других.
 Солнце зажглось. Раскаленным золотистым воском закапало с небес, смывая всех этих рогатых, клыкастых, мохнатых и склизких ублюдков с плоскости земли. Вой и страх этих тварей прокатился огненной волной по затерянному в алтайских горах неприметному ущелью. А-а-а-а, прокатилось по уже немногочисленным рядам наших бойцов.
 Его заметили не сразу. На далекой горе возник силуэт. Маленький и неприметный. Но при этом на удивление различимый даже в самых мельчайших деталях. Маленький мальчик в белой одежде. Враг. Антихрист. Из его больших темных глаз на бледные впалые щеки текли слезы. Два маленьких красных ручейка. Тоненькая сгорбленная фигурка, открытая яростному ветру, что трепал непослушную челку.
 Ребенок медленно поднял руки и хлопнул в ладоши. Так громко, что дрогнули горы, и помрачнело небо. Тонкий и пронзительный крик молнией прожег мой мозг. Мальчик свернулся в неразличимую точку и тут же на его месте появился первый росток тьмы.
 Крик и скрежет зубовный. Кричали люди, кричала земля, кричало небо, медленно умирая. И я кричал вместе с ними.


Кричащее небо

 И когда вой стих, поглощенный расплавленным горизонтом, мы подняли глаза к новому небу. Разливающаяся черной бесформенной кляксой мертвая пустота. Она беззвучно кричала в немом отчаянии, скалила в бессмысленной ярости красно-желтые зубы и печально глядела в наши закопченные, перепачканные кровью и грязью всего мира, усталые лица. Тьма. Ее зыбкая тень. До чего чисты ее светлые глаза.
 Кто-то опустил оружие. Кто-то упал на колени. Скорее жест печали, чем последняя дань покорности. Мы смотрели. И тьма смотрела на нас. День, два, тихую вечность. И каждый из нас знал, что бы ни случилось, кто бы ни взял верх в этой бойне, ясно одно наше небо больше не станет прежним. Бремя изгнанников в своем доме многотонной тяжестью ложилось на наши плечи и на плечи наших врагов.
 Горячие слезы текли по моим изодранным плечам и где-то в потаенной глубине нутра рождались слова молитвы. Первой настоящей молитвы в моей кастрированной жизни, лишенной до недавнего времени богов и демонов. И я не знал значения странных слов, не ведал, кто вкладывает их в мою короткую память. В одном только был уверен на все сто – эта молитва действует. Стопудово, безотказно, навсегда.

Молитва воинов Армагеддона. Читать громко.

Нарьяз тул Хут. Сет мул этэн. Садэр Джэбраил, садэр Итем, садэр Молох. Садэр Ут! Хом эддэр мат сарад. Кадар мит, кадар улут. Сет мул адар. В каждой земле, в каждом доме, в каждой голове. Мэт хэт эсур! Мэт! Мэт!! Мэт!!!

И тут те жалкие ошметки, что еще оставались от мира, рванули яркой вспышкой.


Час суда

 А с неба падали звезды. Осыпались мелкими жалкими искрами. Эдакий рождественский фейерверк. Блески на неповоротливом темном теле вселенной. Прощальный и совершенно бессмысленный танец мироздание. Буги в преддверии конца. Тихий призрачный звездный дождь.
 Я видел его своими, вытекшими столетия назад выпученными глазами. Из покореженных глубин моего обуглившегося тела поднималась волна застарелой радости. Похоже, мы победили… Мозг, превратившийся в бурю запеканку, просто отказывался верить. Но глумливое отсутствие губ кривилось в глупой усмешке. Протяжное гы-ы-ы-ы идущее, казалось откуда-то из кишечника, огласило опустевшую округу.
 И настало время мертвым восставать из своих могил. Я медленно оброс мясом, затянулся нежной пленкой эпидермиса. На голове и в паху выросли волосы. Я почувствовал ветер, гуляющий вдоль ущелья. Я почувствовал холод земли, в которую упирались мои лопатки и изрядно подзатекшая жопа. Я пошевелил пальцами правой руки. Почувствовал боль в потрепанном бедре. Я вдохнул стылый воздух, пропитанный едким запахом пороха, сладкой вонью жареного мяса и дурманящим ароматом обильно пролитой крови. Я открыл глаза.
 Небо снова было непонятно высоким и бесстыдно голубым.


Небо Аустерлица

 Я лежал на земле. Не в силах встать, не в силах пошевелиться. Я, не мигая, смотрел на небо. Самое обычное голубое небо всех прошлых и будущих Аустерлицев. Чистое, без единого облачка. Обнимая землю, высушивая на солнце ненужные уже слезы, я тихо смеялся.
 Небо Аустерлица мутное, словно сон… Сон длиною в несколько тысяч жизней. Жизней тех, кто сейчас покрывал своими телами ни чем не примечательное алтайское ущелье. Но мне сейчас было откровенно плевать на все. На извечную битву добра и зла. На грядущий рай на земле. На вечные муки многорогого и многоголового Зверя. На огненные и серные озера.

И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло.

 Мне было откровенно накласть на Агнцев и сияющий престол, на отправляющегося в тысячелетнее заключение сатану и на небесный город Иерусалим. На упавшую звезду. На бессмысленно полегшую тьму саранчи. На четырех всадников. На срок четыре тысячи с именем бога на чела. На ангела бездны. На жену, облаченную в порфиру и багряницу. На, на, на… Да на все! Я лежал и в полной тишине смотрел прямо в единственный голубой глаз весеннего неба. Высокого и степенного …

 Видел бы ты, какая у тебя сейчас идиотская рожа, чья-то до боли в потрохах знакомая бородатая морда появилась в поле моего зрения. Хватит валяться, вставай, апостол, Иисус щелкнул своим побитым «зипо» и прикурил изрядно помятую сигарету. Я вздохнул поглубже и посмотрел вокруг.
 Рядом стояли остальные апостолы. В копоти, грязи и крови. Помятые, уставшие, но вполне живые. Они улыбались и щурились в солнечных лучах. Эй, Иисус, говорю, и что дальше? А ничего, сын божий коротко, но сильно затянулся, и я почувствовал знакомый сладковатый запах гашиша. Сделал дело и по коням, улыбнулся Победитель на мою вздернутую бровь. Пыхни, как следует, и валим уже отсюда. Куда, разбитые пальцы с трудом держали «косяк»? Иисус оглянулся. Да хотя бы туда, длинный палец указал в сторону далекой горы. Спаситель сплюнул на дорогу, и пошел вперед. Быстро и не оглядываясь.


P.S.

И сказал Иисус – будьте прохожими…