Неаполитанский трамвайчик

Посвящается Алексею Карамазову Королеву, другу, соратнику, советнику и просто хорошему человеку...

Прошуршал по людям шорох:
«снег пошел»,
Попримолкли, задышали –
хорошо!
Тихо-тихо подплывали
к синему окну,
Нежно-нежно осязали
тишину.
И с такой тоской глядели
через стекла вдаль.
Жизнь от тьмы до тьмы – качели,
Жаль… жаль…

Сергей Калугин «Раковый корпус»

***

Неаполь спал.
Огромное сонное багряное солнце лениво выкатывалось из-за темных склонов Монте-Сомма надменно-величественного Везувия. День обещал быть по обыкновению жарким, но пока легкий бриз приносил с побережья утреннюю прохладу, еще можно было вдоволь подышать чистым свежим воздухом перед тем, как наступит дневное пекло. В это время город выглядел особенно красочно, залитый красными лучами восходящего светила. Жаль только, что в такую рань практически все жители мирно почивали в своих ложах, и даже помыслить не могли, что город может быть настолько красив и приветлив, и уж точно не думали в этом удостовериться. Вот начнется день, улицы станут похожи на муравейник, стены и тротуары раскалятся добела, а жаркий воздух будет с натугой входить в легкие – именно такой Неаполь знают жители, и поэтому называют жизнь суетой и приходят вечером домой уставшие и сердитые.

С берега слышался легкий шум прибоя, город же молчал – полная идиллия, наслаждаться которой можно было бы вечно, но – хочешь, не хочешь, а день наступит, и придется спасаться от жары. Все делают это по разному, кто-то часами просиживает в кафе, кто-то ухитряется работать, кто-то ходит по улицам с угрюмым лицом, а некоторые просто сидят дома, давясь от скуки. Но так уж вышло, что ни работы, ни друзей, ни дома у меня не было, как, собственно, и стремления к этому. Вместо этого я катался на трамвае, а точнее - на маленьком бледно-желтом трамвайчике с выгоревшей синей надписью ‘Napoli’ на боку и круглыми фарами-глазами. Вот и сейчас я стоял на рельсах и внимательно смотрел ему в «глаза» и, казалось, он тоже всматривался в меня, пытаясь что-то сказать или понять. Но, ясно, ни разговора, ни взаимопонимания у нас не получилось. Вместо этого я медленно, не спеша прошелся вокруг трамвайчика, ведя рукой по его пыльной прохладной обшивке, и, еще раз бросив взгляд на город, вошел внутрь. Дверей не было, вместо них был просто широкий проем, обрамленный резными деревянными перилами, с потолка вдоль всего салона свисали лианы поручней – они были почти черными и гнутыми, даже извилистыми. По бокам тянулись ряды сидений, точнее сказать, скамей, похожих на те, что стоят на набережной. Салон был довольно чист, лишь на полу кое-где виднелись темные пятна, да по углам блестела паутина. Сквозь мутные стекла пробивались розовые рассветные лучи.
Я катаюсь здесь, сколько себя помню и, пожалуй, являюсь самым постоянным пассажиром, кроме, разве что, того парня, который сидит в заднем левом углу – наша достопримечательность. Откуда он взялся в трамвае, а, главное, когда, никто не знает, но все относятся к нему доброжелательно. Его обвитое паутиной лицо давно высохло, но по-прежнему сохранило следы дикой улыбки, которая по утрам напоминает мне оскал, но днем он, можно сказать, сливается с остальными пассажирами. Люди прозвали его Рисорджименто, не знаю, что это значит, но имя настолько приелось, что никто уже не задумывается, откуда оно, и всегда, входя в трамвайчик, спрашивают, не ушел ли он. Но понятно, что никуда он не уходил, и, похоже, не собирался.

Я козырнул Рисорджименто и прошел на свое излюбленное место – впереди вагона, откуда видно всю дорогу и открывается прекрасный вид на город. Трамвайчик медленно тронулся и тихо покатился по путям, слегка громыхая внутренностями на стыках рельс. Первый круг по городу был, как обычно, своеобразной разминкой – пассажиры заходили в такое время очень редко. Была возможность посмотреть на прекрасные здания старинного Неаполя – Сан-Мартино, баптистерий Сан-Джованни, Кастель дель Ово, Кастель Нуово величественно проплывали за окнами, тишину нарушал лишь ранний перезвон в монастыре Чертоза ди Сан-Мартино, а когда я проезжал по окраинам, вдали в утренней дымке виднелись руины Помпеи. Я любил это время, когда город был пуст, но отнюдь не потому, что я не люблю людей, напротив, просто люди приносят с собой множество суеты и все красоты отходят на второй план и теряют всю свою привлекательность.

А трамвайчик все катился по пустынным улицам. Но вот на тротуарах появились первые хмурые, помятые, сонные лица ранних прохожих. Они шли пешком, остановки же были пусты, поэтому мы ехали дальше, да и останавливаться сейчас не было смысла – наш рейс ведь особенный, а люди сейчас попросту неимоверно скучны. Рисорджименто тихо поскрипывал костями. Я случайно встретился с ним взглядом, и хотя на лице его застыла маска смеха, в глазах я заметил ранящую искру тоски, от которой вдруг защемило сердце. Казалось, вот сейчас он встанет и тихо скажет: «Брось ты, у тебя все ещё впереди», легко хлопнет меня по плечу и исчезнет (или выйдет). Звон монет. Наверное, я задремал. Передо мной стоял пожилой гражданин, протягивая руку с мелочью. Я, улыбнувшись, поздоровался, взял предложенные деньги и задумчиво уставился в окно. Ну, похоже, день все-таки начался.

На улицы как-то незаметно высыпали стайки сонных прохожих, которые тут же начали сновать туда-сюда по тротуарам. Некоторые из них запрыгивали в трамвайчик, но пока что их было слишком мало, так что дальше мы ехали без приключений.

Постепенно народ прибавлялся и в трамвайчике. А, надо заметить, что люди здесь, в какой-то мере, как и я, не имеют цели куда-либо уехать (по своим делам, например), а, так сказать, катаются для развлечения. Да, да, именно для того, чтобы развлечься. Кто-то умный когда-то сказал, что «смех продлевает жизнь». Вот как раз этим здесь и занимаются – жизнь себе продлевают… И когда в трамвайчике собирается уже достаточное количество уже не сонных горожан, они начинают практически хором (то есть вразнобой) кричать, что «пора бы уже начинать – солнце-то почти в зените!»… Просят это они у меня – собственно, как мне иногда кажется, я здесь как раз для этого. Бывает, правда, что все это настолько надоедает, что весь круг по Неаполю я еду просто уставившись в окно, но тогда в трамвайчике очень быстро не остается пассажиров… но что-то я сегодня слишком уж задумчив. Крики в салоне становились все настойчивее, и тут уж хочешь, не хочешь, а «начинать» действительно надо. К этому времени у меня, как раз, скопилось достаточное количество монет (ну, знаете, лиры – такие большие, свинцовые и довольно-таки тяжелые). Я взял одну из них, повертел между пальцами (все затихли, затаив дыхание, кто-то приглушенно хихикал) и что было сил метнул ее в сторону пассажиров. Сегодня «честь открывать» пала на старушку, приютившуюся на лавке у входа. Старушка, скорчившись, упала на пол, тут же грянул взрыв смеха. Смеялись абсолютно все – даже сама старушка, смеялись настолько дико, что она сама не могла встать, и никто не мог ей помочь…

***

В Неаполе начиналась сиеста. Горожане спешили разбежаться с улиц, чтобы не быть безжалостно сожженными полуденным светилом. Воздух нагревался все больше и больше, уже были видны его колыхания при дуновении ветра. Солнца не было – вместо него в небе прямо над Неаполем невыносимо ярко пылал огромный пожар, от которого, казалось, расплавятся стены домов и тротуары. Но они не плавились, лишь растворялись в раскаленном добела воздухе. Наступила абсолютная гнетущая тишина, то есть не то затишье под легкое тиканье маятника часов, поскрипывание половиц или глухой лай собак вдалеке за окном, а полное отсутствие каких-либо звуков. Пространство растекалось и таяло, теряло четкие формы и очертания, приходило в движение и, уподобляясь течению Ахерона, уходило в никуда. В хаос материи постепенно проникла какофония звуков, тихих, но в этой тишине подобных грому. Это был неясный, приглушенный смех. К реальности расплавленный Неаполь внезапно вернул маленький трамвайчик, вынырнувший из какого-то неприметного (еще бы) переулка и направившийся в центр города. Он и был источником звуков. За мутными пыльными окнами мелькали неясные силуэты, то и дело слышались неразборчивые крики и взрывы смеха.

***

А веселье все разгоралось. В салоне творилась такая кутерьма, и царил такой бедлам, что передать это довольно сложно. Часть пассажиров лежало на полу – кто катаясь от смеха, кто «сраженный» моей монетой, другие прыгали на скамьях, висли на поручнях, кое-кто пытался ногами открыть люк трамвайчика (который, сколько себя помню, ни разу так и не поддался), и вся эта копошащаяся масса издавала звук больше похожий на жуткий рев, чем на смех. Я старался, насколько это было возможно, держаться подальше от этой свалки – мое участие заключалось лишь в метких бросках (а промахнуться было невозможно даже с закрытыми глазами) и наигранно-ободряющих выкриках. В салоне становилось очень душно – день берет свое, обшивка стала походить на раскаленную сковороду, многие об нее обжигались, но, похоже, никто не придавал этому значения. Весело. Сквозь общий шквал голосов послышалось что-то членораздельное – какой-то парень с вытаращенными глазами, расталкивая пассажиров, упорно пробирался к выходу, крича «смотрите, как я могу!», или что-то подобное. Люди слегка попритихли, с любопытством посмотрели ему вслед. Парень же, все-таки выбравшись наружу, окинул всех полубезумным взглядом, что-то шепнул и, забежав вперед трамвайчика, неуклюже упал на пути. Трамвай тряхнуло, подкинуло так, что он чуть было не слетел с рельс. Задребезжали стекла и еще что-то, все пассажиры (включая и тех, кто висел на поручнях и на люке) упали на пол, визжа в приступе истерического смеха. Я смог секунду передохнуть – пока никто не «нуждался» в моих монетах. И, похоже, я один увидел в заднее окно, что лежало на рельсах позади трамвая.
День незаметно стал клониться к вечеру. Огромный костер, полыхающий днем над Неаполем, теперь поливал горизонт ярко-красным пламенем. Я никак не мог прийти в себя и, не обращая ни на что внимание, с интересом наблюдал феерию заката. Люди постепенно перестали шуметь, поднимались (или поднимали других) с пола, рассаживались по скамьям, поправляя одежды и прически, и несколько смущенно переглядывались. Закат тем временем медленно прогорал, на небо выливалась бирюза, загоняя розовые остатки солнца все дальше в горы. Я посмотрел в салон и невольно содрогнулся. Полумрак с трудом разгонял бледно-синий свет, пробивающийся сквозь пыльные окна. Пассажиры стояли полукругом напротив меня и в этом свете их лица казались каменными и абсолютно пустыми, улыбки же были не больше, чем простыми изгибами губ – трещины в граните. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь моим хриплым дыханием и гулом сердца. Я с трудом отвел взгляд и посмотрел в окно – горизонт как-то мертвенно мерцал сине-бирюзовым сиянием, на фоне непроницаемо черных гор становившимся практически белым. Я вновь взглянул в салон. Он был пуст. Пылинки, оседая, искрились в призрачном свете. По углам на легком сквозняке развевалась паутина. Незаметно на плечи опустилась и вдавила в сиденье неясная тоска, грусть и одиночество. На глаза навернулись слезы. Со смутной надеждой я всмотрелся вглубь салона, но там было абсолютно пусто – Рисорджименто исчез. Как? Куда? Зачем? – да, не мне и не у себя это спрашивать. Слезы медленно потекли по щекам, щекоча подбородок. Отчаяние нещадно наваливалось все сильнее, выдавливая воздух из легких, сковывая руки и спутывая мысли. Не хотелось жить, не хотелось существовать, казалось, вот сейчас, сейчас… внезапно в голове промелькнула мысль, своей очевидностью и простотой поразившая как выстрел. Апатия поспешно отступила на второй план, на ее место вступил страх. Темнота протягивала руки из глубины трамвая, стараясь дотянуться до ног. Все, что я смог сделать – сжаться в комок на сиденье, после чего пришло оцепенение – в наивной надежде что «не заметят». Но страх не уходил, а все крепче вонзал в сознание свои когти. Я уже не мог ни пошевелиться, ни произнести ни слова. Сейчас, сейчас!.. раствориться, исчезнуть, пропасть!..

***

Тонкая бледная полоска света на горизонте оборвалась о пики гор, словно нить и медленно истлела. Город погрузился во тьму и тишь, только волны чуть слышно шептались на прибрежном песке. Легким эхом из темноты послышалось тихое поскрипывание металла, шелест и стук колес. Порыв ветра унес звуки в сторону Везувия, и воцарилась абсолютная тишина.
Неаполь спит.
_____________

***
P.S. …капля чистой воды на дне пустого нефтехранилища вызывает сумасшедшую ностальгию по Непостроенному городу…
Неизвестный Хипл «Маленькая печальная заморочь»
***
_____________


 
Глоссарчик (маленький глоссарий):
· Монте-Сомма – наружный конус Везувия, сильно разрушенный; сады, виноградники, сосновые рощи;
· Napoli – Неаполь, только по-итальянски;
· Рисорджименто – (итальянское Risorgimento, буквально – возрождение) – национально-освободительное движение итальянского народа против иноземного господства, за объединение раздробленной Италии, а также период, когда это движение происходило (1861–1870 гг.);
· Сан-Мартино – национальный музей;
· Кастель дель Ово, Кастель Нуово – древние замки (12-15 вв.);
· Помпеи – античный город (здания ранее 6 века до н.э.), расположен к юго-востоку от Неаполя; засыпан при извержении Везувия в 79 г;
· сиеста – (испанское siesta) в Испании, Италии, странах Латинской Америки и некоторых других полуденный (послеобеденный) отдых; самое жаркое время дня;
· Ахерон – (греческое - река скорби) река Дантовского Ада. В сущности, это один поток, образованный слезами Критского Старца и проникающий в недра земли. На разных кругах Ада имеет различные названия. Здесь имеется в виду Флегетон (греч. – жгучий) – река кипящей крови, в которую погружены насильники против ближнего.


© Коротких Иван -[Еретик]- 11 февраля 2006 – 14 апреля 2006