Рыбка в голове

 Он лежал, тихо поскрипывая зубами. В голове плавала рыбка. Тыкалась тупо, надавливала на бугорки, и от этого становилось то холодно, то тревожно. Но когда она плавником задела глазное яблоко (интересно, как это можно задеть глазное яблоко — так ли, как все эти мозговые бугорки, заведующие его жизнью, шевелениями рук-ног, памяти или души?..), когда задела, он сначала видеть перестал от боли, а потом наоборот — такое начал видеть... Например, как Иннокентий Федорович, поправив очки, взятку дает министру здравоохранения, а тот берет. Он увидел купюры и даже номера запомнил. Захотелось проверить. Но не стал любопытничать, потому что себе дороже. Подождать решил — может, еще что увидит.

 Увидел Клаву, как она письмо пишет, и само письмо про¬читал — к дяде Васе. Она, Клава, и дядя Вася сговаривались отнять квартиру у какой-то тети Фиры...
А с этим что делать? Это вроде как непосредственно его касалось, Клава-то — его женщина. А вот дядя Вася кто таков? Почему это его Клава сговаривается с неизвестным дя¬дей Васей о подлом деле?

 Он при случае Клаву спросил: правда ли, что у тети Фиры квартира плохо лежит, и ее себе в карман положить можно? Очень Клава удивилась — с чего это он тетю Фиру какую-то поминает? Он тут же в азарт вошел, дядю Васю вспомнил, — ну, Клава в слезы: что ты меня пытаешь, мало ли какие родственники у меня есть и какие семейные проблемы решать приходится!

 Ага, дрогнуло в голове у него, и рыбка ткнулась в тревожный бугорок, и знобко стало, — значит, дал Иннокентий Федорович министру взятку, раз Клава все так взволнованно отрицала!

 Но вот кто этот Иннокентий Федорович, он не знал, это ведь ему в ум вступило от шевеления рыбки в голове...

 Жизнь стала утомительной, потому что уже не одна рыбка плавала в мозгах, а четыре.. И каждая на какой-нибудь бугорок нажимала, плавниками шевелила, отчего перед его внутренним взором мелькали картинки одна другой откровенней и опасней.

 Делать что-то с такой информацией он не смел. Но однажды, сильно утомившись от переживаний, сел и написал ста¬тью в городскую газету — о бюджете мэрии. Получилось очень достоверно. И отправил заметку в газету. А ее опубликовали.
Он стал пописывать — и вскоре оказался в штате самой читаемой газеты города. Материалы его всегда были энергич¬ны, информативны, и его оценили. Думали: каков! такое знать! Ну, думали, крутой мужик! Интересно, кто за ним стоит?
Редактор пытался с ним поговорить, но он о рыбках мол¬чал. Он только выдавал на полосу информацию со своими ком¬ментариями — впрочем, весьма сдержанными.
Его ценили. А когда вышла статья «Самая мэролюбивая женщина года» о директоре культурного центра «Восхождение», где говорил он о бесконечных вояжах Виолетты Леонардовны по средиземноморским центрам культуры с дружескими обменными визитами, к нему пришли и избили. Больше не пиши, сказали, о хороших женщинах, не пиши, козел, понял?

 Он все понял — и стал осмотрительнее с дамами. Он написал, сколько их количественно и каковы качественно другие, пусть и менее, но тоже рассудительно-мэролюбивые.

 К нему пришли снова и спросили с удивлением: дались, мол, тебе бабы, что, о промышленном рынке писать нечего? Или о работе госадминистрации? Еще раз побили, но как-то вяло. Уходя, напоследок по голове шарахнули. И все рыбки в голове перевернулись брюшком вверх.

 Больше картинок он не видел. Писать стало неоткуда. Но привычка писать была уже сильнее желания вернуться к прежней деятельности зубного техника. И он остался в журналистике.

 Фантазия у него оказалась разработанной, навык выписывать «из головы» устойчивым — и он творил. Оброс связями, знал уже, кто стоит у него за спиной, — приличная такая сила, можно было вполне положиться. Не били больше. Он состоялся профессионально.

 А началось все со странной рыбки, тупо нажавшей на мозговой бугорок.
В истории болезни из психоневрологического диспансера его диагноз звучит так: «Невроз навязчивых состояний. Рыбка в голове».