Два поэта

 Кумиры нашей юности жили одной жизнью, мы - другой. Прошло время, и вдруг на 70-летие Евгения Евтушенко мне удалось таки сходить на юбилейный вечер, увидеть одного из кумиров юности. Стихотворение Евтушенко «Американский футбол» я когда-то выучил к экзамену по литературе в техникуме, и именно из-за его прочтения с выражением, или как у нас тогда говорили, выражовыванием, мне поставили не заслуженную тройку, а четверку. Так что Евгений Евтушенко дал мне дорогу в большую литературу. Учительницей по литературе в техникуме у нас была Людмила Михайловна, по совместительству начальник учебного отделения. Её задача была в первую очередь следить за нашим посещением занятий, за отъезды на помидоры, на табак, кукурузу. Те, кто жил в общежитиях, подбрасывали ей больше забот и волнений. Я учился в техникуме АЭТС в первом семестре слабо, не справившись с резкими переменами в жизни, страдал от недоедания, комплексовал от полунищенского существования. Меня вызывали к директору, и спасла от исключения только надпись на доске отличников АЭТС, в которой от 1955 года была написана фамилия моего двоюродного брата. Поэтому между мной и Л.М., а заодно и между мной и русской литературой появилась стена отчуждения.
 
 Время лечит раны, и постепенно растворилась и эта стена, больше того, жизнь бросила меня в мелкую литературную среду Москвы. Пусть не из самых верхов литературы, не там, где находился Евгений Евтушенко, но с поэтами и художниками из других, более простых, приземленных, но человеческих слоев, я был знаком. И даже не раз пил водочку с творцами и инженерами человеческих душ.

 И вот через 35 лет я иду на вечер, посвященный юбилею Евгения Евтушенко. Ко входу Политехнического был отгорожен железный туннельчик, вокруг которого для серьезности вращались милиционеры в дубинами и лысые сотрудники, похожие на скинхэдов и муджахедов. Но в отличие от оригинальных, эти были в галстуках. В общем, все было подготовлено для того, чтобы показать, как толпы поклонников поэзии и разрушители коммунистического настоящего осаждают, как и раньше, в 60-е, Большой зал Политехнического музея.
 
 За час до открытия дверей, через которые будут подниматься толпы поклонников в большую аудиторию Политехнического музея подтянулись кинооператоры, кто с камерами на руках, кто на штативах. Какой то шестидесятник привез на тележке картонную коробку со старыми книгами, среди которых выделялись 3 книги Евтушенко. Шестидесятник явно надеялся пополнить свой бюджет. Книги назывались «Братская ГЭС», «Бабий яр» и была еще какая-то. Оформлены они были в суровом стиле, потертые. Прохожие их рассматривали, но так и не купили. У ограды, ограждающей проход в музей, постепенно столпились женщины, тоже возраста шестидесятниц, многие из них были без билетов и надеялись неизвестно на что. Зато скоро появилась чернявенькая девушка лет 30, как оказалась Лена с радиостанции Свобода, и вокруг неё какие то англоязычные гости. Из своей сумки Лена время от времени доставала входные (т.е. бесплатные, на 2-й этаж) билеты и вручала их избранным гражданам.

 Я был обладатель билета, который купил 2 месяца назад, но в тот мо-мент, когда я встал в очередь для предъявления этого билета, то увидел одного безбилетного поэта, с которым когда то, лет 15 назад, встречался на литературных литобъединениях.

 Это был Анатолий Сенин, известный, но неофициальный и «запретный» при социализме поэт. Своим котелком и тростью он приводил в трепет гардеробщиков и от него шарахались и демократические, и правильные коммунис-тические поэты, которые приходили в Центральный дом литераторов даже со звездой Героя Соцтруда. И конечно им было не по себе, когда Толя Сенин в своем клетчатом пиджаке, котелке и с тростью самоуверенно читал свои антисоветские стихи.

 Когда Евтушенко стоял на берегу Ангары и обдумывал «Братскую ГЭС», Толя Сенин, который был помоложе своего будущего коллеги по цеху, написал несколько пионерских стихов, которые опубликовали в "Пионерской правде". Вручая премию пионеру Толе Сенину, седой поэт Корней Чуковский прослезился и сказал, что теперь он может спокойно ложиться в могилу. Не думал Корней Иванович, что через десяток лет, уже комсомолец Толя Сенин написал горы таких стихи, что сотрудники известного заведения провели обыск на квартире у Толи и упаковали 4 мешка архивов, в которых были даже письма Корнея Ивановича к пионеру Толику.

 Пройдя через психическую обработку, аресты и ссылки, таланты Толи Сенина несколько притупились, и когда в 80-х годах его оставили в покое, это уже был несколько странный Толя, пугающий своим видом официозных поэтов из Союза Писателей. На срезе истории, в Париже начали печать пятитомник стихов Толи Сенина, но кажется так этот проект не реализовался, поскольку Толя Сенин начал проявлять в своих стихах предельную левизну, что уже стало не модно.

 Толя начал придумывать проекты раскрутки и продажи своего таланта поэта и живописца, и зарегистрировал общество «Круглое кольцо». Помощником ему во всех его проектах был его верный литературный секретарь Амалдан Кукулиев, которого для простоты все звали Кулу-Кулу.

 Кулу-Кулу приехал из Дагестана, где написал толстую книгу «Золотой Сундук» c былинами дагестанского народа, чем ввел в неимоверную ярость и ненависть Расула Гамзатова, поскольку опередил Председателя Союза писателей Дагестана.

 - Видиш вот эт – сказал Расул Гамзатов молодому Кулу-Кулу, поднимая двумя двумя пальцами листки с его стихами, - видиш вот эт, - он приподнял эти листки, и медленно перенес их над урной, - а теперь смотри вот эт – и он раздвинул пальцы и опустил шедевры Амалдана в урну.

 Тогда Кулу-Кулу упаковал остатки тиража «Золотого Сундука» и поехал в плацкартном вагоне в Москву, где влился в среду разных полузапретных писателей и поэтов. Толя Сенин разрешил Кулу-Кулу спать в своей художественной студии при доме Пионеров, и так постепенно он стал Толе Сенину литературным секретарем, верным Санче Пансой. В 80-е годы, после отсидки за правду матку, авторитет Толи Сенина достиг неимоверных вершин. Как отступного, его быстро приняли в Союз Писателей, и везде, где шел Анатолий, за ним следовал его верный литературный секретарь, глаза которого крутились по разным орбитам и этим еще больше вносили колорит в образ этого творческого союза.

 Проекты выступлений по СССР, а потом по России приносили, как ни старайся очень скромный доход, но после Чернобыльской катастрофы, когда народ убежал с места, где соединяются границы Украины, Белоруссии и России, Толя Сенин купил в этих местах дом, которых после выполнения косметического ремонта вполне можно было называть усадьба. Теперь летом Толя ездил в свою усадьбу, где красил свой «Москвич-402», надеясь что после ремонта автомобиль будет возить его по весям России от Рязанской до Смоленской области. Несколько лет назад у Кулу-Кулу заболела нога, месяца два он хромал, а потом зараза пошла выше, и литературный секретарь Толи умер. Толя остался один, и только несколько ящиков старых календарчиков за 2000 год, изданный издательством «Амалдан», что было, видимо самым крупным предприятием Кулу-Кулу, теперь раздавались Толей в качестве визитной карточки.

 В это время траектория жизни Евгения Евтушенко, конечно шла совсем по другой орбите. После «Братской ГЭС» и «Бабьего яра» Евгений смело вскочил на коня удачи и вместе со своими друзьями Адрюшей и Бэллой собирали громадные аудитории на стадионах, выпуская пары хрущевского парохода. В годы перестройки Евгений Евтушенко вкусил власти, 4 года крутился по телевизору, выступая с трибуны Думы, и потом пришло время безвыездного путешествия в Америку, где он родил и воспитал пять своих сыновей. Эти-то сыновья, еле понимающие по-русски, поочередно, были представлены зрителям на юбилейном вечере в Политехническом музее. Любимая жена, любимые дети, гладкая судьба борца, все это глокотало и грохотало на сцене среди друзей и Иосифа Кобзона с чемоданом, среди напутствующих четверостишей Пушкина, Маяковского и Расула Гамзатова. «Еврейской крови нет в крови моей, но ненавистен злобой закорузлой, я всем антисемитам, как еврей, и потому я – настоящий русский» - висели на видном месте стихи Евгения Евтушенко за 1958 год.

 Я сидел на вечере, слушал эти раскаты в консервной банке и думал о том, как восвояси ковылял к себе домой другой поэт, не пущенный на вечер, Анатолий Сенин. И два удостоверения с выпуклыми Советскими гербами не помогли: ну не то время, другие билеты нужны, чтобы опять стать своим. Он шел и в голове у него, наверно стучали старые стихи:

 «Евтушенко - Евтушонка, ты во все газеты вхож. Ты, двуличная душонка, души скорбные не трожь. Написал ты километры, только правды в них на грошь. Нас швыряют злые ветры - ты – щекотка для вельмож».
 
20 июля 2003 г