Лидка-овощница

(из зaписoк хирургa - "Диспaнсер", 1997)

...Это бывает. Моя знакомая Лидка-овощница, например, ее судьба как иллюстрация. Лидка — завбазой. Молодая она или же старая, красивая или безобразная, понять нельзя — другое впереди: она заезженная в смерть, комок нервов и судороги на лице. База подземная, ледяная. Лидка в шубе какой-то мохнатой и мокрой, а на стене плесень и воздух тяжелый. Грузчицы — две женщины отечные, матом лениво разговаривают. Еще бумаги и книги амбарные, и телефон в истерике бьется. И угрозы инфарктные шептунами зловещими, и скандалы базарные на голос пронзительный, и товар ее проклятый скоро портится, и ни тары ведь, и ни транспорта.

А Лидка с ног валится и не падает. Она по блатам немыслимым, по связям овощным многоступенчатым промтовары дефицитные ищет. Живые деньги платит собственные за цигейки, за шапки ондатровые, за простыни хлопчатобумажные. И все это она в тайную кучу уложит и на чем Бог пошлет повезет потом в деревни окрестные, и там нужным людям продаст по цене той же самой, государственной, копейка в копеечку.

 А в чем навар? Навар — это овощи. Они ей хорошие овощи уже загодя приготовили. Да они их потому и растили, и собирали чуточку с интересом — погнить им не дали, и на том ведь спасибо! Еще погрузить помогут, и пошел товар по железной дороге к самой станции назначения. А Лидка впереди на перекладных — успеть, ах, успеть бы! Под вагоны машины бортовые подать сей момент, дорога не шутит - угонят в тупик, ищи-свищи, пропадет товар.

 Бумажки когда собирать — подписи-завитушки, печати лиловые? А крокодилы наверху заседающие — они только на расправу быстрые, а на дело — тяжелые, неподъемные. А снизу — шофер нажрался или скат пробило, бензина нету, клапана как раз вот застучали. Ах, успеть бы, вот уже на подходе! Она туда, она сюда, и солдаты вдруг пошли, славные ребята, взводом от офицера знакомого. Да ведь и это не зря и не запросто. Машина! Машину теперь немедленно, хоть из-под земли. Овощ капризный, свежесть теряет, и станционных еще ублажить... Глаза стеклянные, а перебрать на базе — потом: бабы тяжелые, рыхлые, матерщинницы — они в дело пойдут. И дело пойдет. Машину бы только, ах... Говорит как дергается, и кашель ее сотрясает от сырости и одышки. Не спит — бессонница, а чуть заснет — телефон острым кошмаром ночным:
— На базе что? Пожар? Хищение? Облава? Ах, вот оно что! Бегу! Лечу!

 Мужик приблудный ушел от нее. Два года жизни. Перед уходом тот решил мебель ее захватить да еще деньги и ценности. «А не то,— говорит,— я сообщу на тебя, куда следует». Отказала она ему, и засвистели над ней стрелы огненные. Устояла все-таки, хоть почернела лицом, и глаза стылые, а щека и веко мелко-мелко дергаются. Только овощи все равно везет через костры свои, Жанна д'Арк...

..... А завершим историю неожиданной пасторальной картинкой, и предложения пойдут уже повествовательные, умиротворенные, и точки на выдохе.
Сначала пейзаж. Это жаркий пыльный день, когда тело липкое, одежда горячая, а горло сухое. И через такую вот пустыню Гоби фрагментом мусульманского рая тенистая аллейка просечена, и сквознячок в ней с прохладцею. А я поперек света и тени — мчусь, обуреваем, как всегда. И что мне жара, и что прохлада... И только вот краем глаза — дама элегантная в аллейке этой, колясочку катит. Женственность... Радиация... Импрессионизм... Да куда уж мне — на ходу, на рысях. Разминулись мы по быстрому, младенец только в пене кружев мелькнул. И тут голос ее спокойный с насмешенкой:

 —Старых знакомых не узнаете, не приветствуете.
Оборачиваюсь к ней, смотрю.
—Лидка, это не ты!
Эхом-ответом она:
—Не я, не я...
Фигурка точенная в чем-то модном, и легком и дорогом, прелестное личико с гравюры и носик чуть вздернут, как выяснилось. Француженка беспечная по грешной этой земле—на пуантах.
—Лидка, это не ты.
—Это не я.
 Защелкал вдруг соловей, и пустил пузыри младенец. Она улыбнулась:
—Внуком вот обзавелась к сорока-то годам. Приехала понянчить.
—Юная бабушка, - сказал я, воодушевляясь, - кто целовал ваши прелестные губы или руки, которые в зале дворца вальсы Шопена играли...
Она сказала:
—В этом именно все дело, я замуж вышла, не работаю.
—Ты бросила овощи, базу?
—Ну да. Муж обеспечивает, он — академик, пост у него, квартира в Москве и дача. Машина персональная, шофера дежурные, закрытый распределитель особенный, телефон у кровати не только междугородный, а и международный.
—Это зачем?
—Так у него брат дипломатом в одной стране,— она назвала некоторое царство-государство, что далеко-далеко за морем лежит.— По ночам они переговариваются, время у тех другое.
Она замолчала. Снова щелкнул соловей, улыбнулся ребенок, и сверкнула нитка жемчуга в ее декольте.
Минуточку, минуточку, дайте сообразить, понять... Это как? Пленительная, изящная, светская красавица, бывшая Лидка-овощница, каково ж тебе в новой роли теперь да в роскоши?
—Не думайте,— сказала она,— богатство — не главное. То есть приятно, уютно, замечательно, а не главное.
Я молчу, не перебиваю, чувствую, что она может сказать, но интересно, как выразит. Она говорит:
—Я, знаете, как привыкала к этому? По улице иду, вижу — скверик за углом, и вдруг мысль сумасшедшая, понимаете, невероятная — так ведь я могу за угол свернуть и в скверике посидеть сколько хочу, просто так. Иду, сажусь, дети играют, цветы кругом, птицы... еще.., ну, да вы это знаете.
—Я знаю.
—В общем, привыкаю потихоньку, хоть и не привыкла еще. Ночью телефон как зазвенит — я в ужасе бросаюсь: на базе что? Пожар?! Хищение?! А муж обнимает, смеется:
 «Это мой брат на проводе. Там неофашисты в некотором царстве безобразничают — ерунда, спи спокойно, Лидочка, не волнуйся».
—Да-а-а, ну и ну, — сказал я, немного помялся и все же спросил:
 —А как же тебе удалось... в общем... ну, судьбу свою так устроить? Из того подвала, из плесени, из той шубы?
Она сказала:
—Мы все должны уметь, за нас никто ничего не сделает.
Ну что ж, пора расставаться. Прощай, Лидка-овощница, береги свое счастье, и белку, и свисток.