3. Каприз в 2-х частях продолжение

 х х х

Дни сменяли друг друга, соперничая в разнообразии, как диетический ужин одной городской больницы с ужином в другой. Тошнотворная размазня дня перекатывалась незаметно в вечер, самый длинный из всех частей суток, потом короткая судорожная ночь, где сны отличались тупой суетой, но просыпаться не хотелось… Не хотелось вставать. Книги пылились на полке. Ни одна не смогла открыться.
Мысли, как инвалиды, скрипели и стонали в тщетных потугах на оригинальность и, в стремлении добраться, хотя бы, до какого-либо, логического конца. И как мыши, перепуганные котом, разбегались в рассыпную, при малейшей попытке анализа или случайно оброненного воспоминания.
Слоняясь из угла в угол, или стоя у окна целыми днями, я понимала, что придет время и надо будет выйти… И, тем труднее было, избавиться от летаргии. Еду исправно приносили, но я, практически, не ела. Почти все время лежала на кровати, забившись в угол с подушками.
Как себя не уговаривала, не могла вернуться в день до «Коктейля». И этот таинственный глазок, на который мне было глубоко плевать, но не на его существование… Да и не только в глазке дело. Тупая определенность хуже всякой дикой непредсказуемости.
Самая желанная мечта опошляется, превратившись в реальность. Любая сказка становится просто ложью, если это подтвердило пятьсот очевидцев. Самое настоящее только то, что движется, растет и изменяется. Стоило мне близко подойти к какому-нибудь финишу, к которому иногда стремилась годами, я, не пересекая черты, разворачивалась и плелась в другом направлении. Приз мне был уже не нужен.
Но сейчас? Ни приза, ни достижения мечты, ни трудов в преодолении препятствий на пути к желанному покою, ничего не было. Так почему же я не могу наслаждаться обыкновенной случайной реальностью? Все – как я хочу… А я – не хочу. Вероятно, я, действительно, из той категории людей, которые находят удовлетворение в создании препятствий и их преодолении. Но, не исключено, и что-то другое…
Конечно, - другое! Я чувствовала себя в западне. И для чего меня поймали, для какого опыта, я не знала. Все, что мне говорил Магистр, теперь казалось враньем, причем крутым. А я – полная идиотка, что вляпалась. Да так глупо! Поймали меня на простейшей моей слабости, - неумении пить в меру (Хотя, что я умею делать в меру?). А я-то подготовилась к длительному интеллектуальному сражению… Вот так-то.
Так мне просто стыдно! Стыдно перед собой в первую очередь. Элементарная гордыня, извечная переоценка своих возможностей. Как легко переживаются чужие ошибки, какими они кажутся наивными и случайными, как легко их прощать. И как тяжело простить себя за любую малейшую глупость, тем более за - грандиозную. Какая требовательность к себе! Боже мой, тоже мне, - идеальное создание…

Так, вперемешку: то жалея себя, то - ругая, то - впадая в гнетущую тупость, я жевала один день за другим.
И все же наступил перелом. Надев просторное, без шнуровки, теплое стального цвета платье, с кокеткой под грудью и колоколом вокруг ног, я выползла потихоньку из замка вечером, когда затихли последние шаги под окнами. Цвет платья, как нельзя больше, подходил и к моему настроению, и к желанию остаться незамеченной.
Так начались моя ночная жизнь.

 х х х

Мы немного себе прощаем… И поднимаемся на одну ступеньку… Я сделала шаг вверх по Лестнице. Еще немного, и еще…Лестница уходила в небо, я уходила вместе с ней. Облака не приближались, рассеченные надвое Лестницей, как ножом. Ее сверкающее лезвие пробивалось сквозь толщу густой синевы…
Я медленно шла вверх по Лестнице. Усталости не было, но каждый шаг все равно давался с трудом. Как будто сомнения оплетали щиколотки, уговаривая подождать, не торопиться.
«Ну, куда спешить, подумай! Ты видишь, куда идешь? Ведь не видишь! Так что же ты так стремишься туда?..»
«Туда нельзя… Туда нельзя», - гудел ветер, нашептывая басом мне в уши…
Чтобы отбросить сомнения, обернулась назад, откуда шла… Начало Лестницы не тонуло в тумане, оно было высоко-высоко над землей, и тут я почувствовала сумасшедшую скорость, с которой неслась Лестница, а я вместе с ней, туда, вверх, в нескончаемое небо! Голова моя закружилась, я потеряла равновесие и упала на ступеньки, удерживаясь от сильных порывов ветра, пытавшегося сбросить меня с Лестницы…
Ужас заморозил ручейки крови, бежавшие по моим венам, я потеряла силу и была сброшена с Лестницы вниз, в небо. Теперь я стремительно рассекала воздух в обратном Лестнице направлении, превращаясь в иглу все быстрей и быстрей…
А-ах! И я вскочила в постели, прерывая падение, обливаясь холодным потом, и с дергающимся сердцем…
Стучание и колочение охватило все тело, глаза вылезали из орбит…
Тише, тише… Это сон, это был сон… Всего-то. Тише, успокойся. Все уже хорошо. Все будет хорошо…

 х х х

Лес был, как транквилизатор. Дождливый, он действовал еще сильнее. Все слезы, которые, скопились за много-много времени, струились по деревьям, падали на траву, стучали по воде. Я бродила без конца и начала. Не было Замка, не было дня, не было людей вокруг всего… Была я и лес, река, журчание фонтанчиков. Не думалось и, даже, не мечталось. Пространство, наполненное тишиной, в которой струится звук падения звезд, шуршание травы, шелеста листьев…
Я слышала музыку. Никогда раньше она не звучала во мне. А сейчас? Нет, не во мне, вокруг меня. Звучала, пронизывая насквозь и протекая через меня, мою голову, сердце. И никаких дурацких слов, пытающихся что-то приколотить к мозгам.
Голова был усталая и плаксиво-сонная.
Я сжилась с ночью. День для меня приходил, как сон. В буквальном и переносном смысле. Днем я отсыпалась, а вечером ждала своего выхода и бродила почти до утра. Только один раз меня застало солнце… Но больше я не ошибалась во времени. Мне не хотелось просыпаться, и я не просыпалась.
Каждый вечер стал для меня утром. Я ждала его. Я его хотела.
Надев непрошибаемую броню летаргии, не пропускала к себе и Замок. Он теперь олицетворял для меня глазок. Он стал свидетелем. Не хочу свидетелей. Если я в клетке перед любопытными посетителями, то у меня есть, что спрятать и как спрятать. Они не увидят меня, как бы не старались. Покрепче любой танковой брони мои ширмы. А, как я ем, сплю, хожу на горшок, – пусть смотрят. Меня это никогда не волновало, тем более, сейчас.
И снова выходила в ночь. Мы с ней не разговаривали. О чем нам говорить? О том, что каждая прекрасно знает? Перемалывать слова или мысли?… Мы знали все…

В этот день лес был насторожен. Деревья, как телохранители, молчаливо озирались. Я брела понурая, мне не хватало мелодии. Но, наконец, зазвучала… Но не во мне. Сквозь стену леса сочились прекрасные, нежные, тонкие звуки. Звуки флейты. Тихо-тихо, теряя по дороге ноты, мелодия доносилась до меня.
Я пошла. Деревья цеплялись за платье, я продирала сквозь их крепкие пальцы широкий колокол юбки, стараясь не ломать ветки. Искать дорожку, ведущую в нужном направлении, не было времени: я боялась, что музыка исчезнет, растает, как и появилась. Мелодия была божественная. Хотя играть ее могли только эльфы в ночном лунном лесу.
Она, то ускорялась, извиваясь в вихре, то птицей взлетала вверх и неслась среди кроны деревьев. То плыла над корнями сладкими томными звуками. То тревожно выглядывала из-за каждого ствола, и мне тогда становилось жутковато. Теплым живым комочком собирался страх внизу живота, волнуя и будоража. Но снова мелодия раскрывала свои крылья, раскидывая их в темном лесу светящимися длинными и пушистыми перьями, то веером складывалась и превращалась в тонкий стремительный луч, взлетающий над лесом к звездам.
И, наконец, я увидела большое пятно света среди деревьев. Я пошла медленнее, боясь быть услышанной и замеченной, мне не хотелось попасть на свет костра неподготовленной к встрече с людьми, так как эльфы костров не разжигают, а они мне сейчас были намного ближе моих одноплеменников. Но, всего этого я не думала, это уже потом, вспоминая, оформляла себя словами и мыслями. То, что я увидела, превзошло все мои возможные фантазии.
На поляне танцевала девушка. Танец ее был – воплощение звуков флейты. Она, то взлетала, взмахивая крыльями белого одеяния, то кружилась снежным водоворотом, ноги тонкими стрелами взмывали вверх, вскидывая мелодию. То ужаленным котенком перекатывалась по траве, когда мелодия становилась тревожной, быстрой и болезненно трепещущей. Музыка была она. Она была музыка. И то, что звуки неслись из-за небольшого костра, было абсолютно неважно. Танцовщица, как хрустальный шар, вбирала в себя звуки, усиливая их, давая им цвет и вкус, разбрасывая или разливая их между деревьями, где в отсветах огня плясали эльфы, фавны, русалки… вторя ее движениям или подчеркивая их, любуясь ею, восхищенно всплескивая ее движениями.
И, когда мелодия достигла своего эпогея, девушка бежала вокруг огня, все ускоряя меленькие, воздушные шаги, наворачивая одну шелковую нить за другой на костер, сама став, как огонь, она взметнула руками и сбросила с себя белую длинную рубашку, оставшись в прозрачном хитоне из света огня и ветра. Так было прекрасно ее тело в танце! Так безумно прекрасно, что никакая человеческая мысль не смогла бы и близко подойти к созиданию подобного совершенства. Нежные красные, оранжевые, золотые цвета играли на белой коже, лаская ее и освечивая. Страстные тени сжимали ее в своих объятиях, а она кружилась в цвете, звуке, воздухе, звездах, летя над травой и уже почти ее не касаясь…
Можно было задохнуться от нестерпимого желания раствориться, исчезнуть, стать деревом, стать травой, чтобы хоть как-то быть причастной к этому волшебству. Меня не было, меня не стало…
Но чуждая тень поднялась из-за стены огня, разбудив меня. Хотя, к его губам была прижата флейта, издававшая все те же, казалось бы, волшебные звуки, все же что-то изменилось и в мелодии, и в лесу. Тени заскакали нервно, испуганно разбегаясь, взбираясь на деревья, уносясь сквозь листья в темноту. Я оцепенела. Мне становилось страшно… Еще страшнее, и я не знала почему.
Тень обрела черты Флейтиста. Конечно, кто же еще? Но тревога не проходила, а усиливалась. Еще шаг, еще… Страшно…
Он все ближе подходил к танцующей свечечке, нежной и беспомощной в мощном крещендо мелодии. Я вдруг увидела, как беззащитна ее сила, как беспомощна ее хрупкая красота.
И, когда он подошел совсем близко, то отбросив флейту в лес, схватил ее грубо, страстно… Я отвернулась…
Чудо умерло, растворилось, как сон. Прекрасный сон, но испорченный последним аккордом - фальшивым, звуком ножа по стеклу…
Хотя, почему?! Ведь это прекрасно – слияние красоты. Что может быть величественнее любви мужчины и женщины? И я виновата, что оказалась свидетелем вершины человеческого соития, а вовсе не они, уединившиеся в лесу, в своей красоте…
Но что-то мешало мне верить в то, что я себе думала. Что? Всхлипы и стоны за моей спиной… Я еще не успела сделать и пару шагов, как они уже превратились в звериной рычание. Нет, нет, надо быстрее уходить, все равно не услышат сейчас… И я уже ускорила шаг, как расслышала стоны: «Нет, пожалуйста, не надо!» Я остановилась. «Только не сейчас, умоляю… Да пусти же, пусти! Прекрати! Но ведь ты же человек! Послушай меня, пожалуйста…»
И столько было искренности в этих бормотаниях, слабости и силы… Я бросилась обратно.
Он уже подмял ее под себя, судорожно расстегивая ремень брюк. Она цеплялась за траву, скользкие корни, пытаясь вырваться из-под него. Пальцы ее срывались, обламывая ногти. Лицо было искажено гневом, брезгливостью и обидой...
Я, недолго думая, подскочила, вцепилась в куртку и штаны, оттаскивая его. Мне не было страшно. Меня опять не было. Вместо меня на поляну ворвалась разъяренная фурия.
Видимо, он так и воспринял мое появление. Потому что его тело взлетело в моих, сильных как у сумасшедшего руках, и отлетело в сторону без сопротивления. Почти перекувырнувшись на земле, он подскочил на четвереньках. Его безумный взгляд вперился в меня бессмысленно-испуганно.
- Ты чего? Ты кто?.. Чего ты?
- Я-то ничего, а ты чего?
Когда поняла, что он не опасен, мышцы ослабли, осталась только нервная дрожь в пальцах и коленях, которой до этого не было или, я ее не чувствовала. Девушка, свернувшись клубочком, закрыв лицо руками, плакала.
Я пошла вокруг костра в поисках ее одежды. Первое, что обнаружила, к своему огромному удивлению, было монашеское платье, затем, уже без труда нашла белую рубашку, которую она сняла при мне. Принесла ей все эти тряпки и положила на обнаженное тело. Такое теперь жалкое, как тело мертвой птицы.
- Ну, вы - две дуры. Сами не знаете, чего хотите. Ты что, подсматривала? Надо было предупредить, что вы лесбиянки. Обошлось бы без экс…цессов…
- Пшел вон!
Мне не было страшно, но мне было противно. И почему это Бог в нагрузку к таланту ума не дает?! А дает обычно много всякой гадости.
Флейтист почувствовал мои, невесть откуда взявшиеся силы, испуганно поднялся, застегивая штаны и тихо бурча что-то, стал искать флейту в траве.
- Пошел отсюда, я сказала. Сама найду, – отдам.
Он, скорчив рожу, тем ни менее, махнул рукой и ушел по тропинке, темнеющей среди деревьев.
Девушка зарыдала громче.
- Еще чего? Вернуть, что ли?
Она судорожно покрутила головой.
- Тогда чего реветь. Одевайся.
Приподнявшись, она стала путаться в ткани, не находя в ней ни входа ни выхода… «О, господи…» – проворчала я и стала разгребать ворох платьев. Совместными усилиями мы одели ее.
- Где-то… - Она показала рукой на голову, изобразив, видимо, по ее мнению шляпу-корабль. Уже вместе мы пошли ее искать. А, когда нашли, и она попыталась водрузить это сооружение себе на растрепанные волосы, я узнала ее…
- Ты?! Вы…
- Ой, вот сейчас только на Вы разговаривать.
Я узнала ту монашенку, которая меня встречала в первый день. Честно говоря, не думала, что сегодня меня еще что-нибудь может потрясти, но это случилось.
Мы стали молча искать флейту.
- А какого черта мы ее ищем? – прервала я молчание, - Как ты вляпалась-то с этим …?
- А кто ж знал, что он козел? Он недавно здесь.
- Да уж, пора бы разбираться, не маленькая…
- Действительно, зачем ищем? Пусть сам ищет, кому она здесь нужна, кроту, что ли?
- Ночные серенады играть…
Она всхлипнула, но засмеялась.
- Ты-то откуда взялась?
- Подсматривала, - мы снова засмеялись.
Сестра мгновение анализировала все происшедшее, потом опять расхохоталась: «Лесбиянки…»
Насмеявшись до коликов в животе, сняв напряжение, мы успокоились и, не договариваясь, пошли к реке. Молчание было не тягостным – каждая думала о своем. Было, наверное, о чем. Так мы вышли на берег.
- А, знаешь, ведь этот придурок кое в чем прав, - сев на траву и снимая ботинки, сказал Сестра.
- В чем?
- Была у меня в жизни любовь к женщине… Но это не то, о чем все говорят. Мы любили друг друга по-настоящему. И никакой пошлости и гадости в этом не было. Мне до сих пор не хватает ее.
- Так мы многих любим…
- Нет, не так… Знаешь, это было как… удар молнии. Мы долго уже были знакомы, даже дружили, но и у нее и у меня много было других подруг. И однажды… Это случилось.
Что случилось? Я молчала, не решаясь спрашивать. Боялась нарушить что-то. Момент откровения? Вероятно, хотя мне казалось, что рассказывает она сама себе. Замолкая, думая о чем-то… Потом, когда уже не ждешь, продолжала рассказывать.
- Мы, как влюбленные старшеклассники стеснялись, не подходили друг к другу чаще, чем было необходимо по работе, в присутствии других, прятали свои взгляды. На работу ходили разными путями и с работы… Но все время, будто струна дрожала между нами, готовая лопнуть к концу рабочего дня. И дома мы встречались, словно целый день не виделись. Но это уже потом…
Я слушала и не знала, как к этому относиться. Мне казалось, что я подглядываю или подслушиваю невольно, и некуда деваться. Почему-то было стыдно.
- Думала, что умру. Через полгода помчалась к ней. Не отпросившись с работы, никого не предупредив. Просто зашла на вокзал, мне хватало денег на билет. Я купила его и… Что я делала, где была и о чем думала до отправления поезда, – не помню. Времени не было, или меня во времени… Нет, помню, что дала телеграмму… Она меня встретила… Но это была не она. Улыбалась, радовалась… Какая-то стена вежливости, натянутости стояла между нами. Я пыталась заглянуть ей в глаза, но у меня не получалось. Не то чтобы она их прятала, но и не смотрела открыто… А дома нас встретил ее муж. Оказалось, что она уже вышла замуж и всю дорогу от вокзала рассказывала мне о нем, но я не слышала, какой он замечательный, как они познакомились, как внезапно и прекрасно поженились… Меня возили в лес на мотоцикле, мы собирали грибы, ягоды. Ходили на рыбалку. Деревня замечательная… И школа хорошая. Зря я за нее волновалась, что она уехала в тьмутаракань. Там было хорошо. Это я теперь понимаю. Тогда казалось, что снимаюсь в какой-то мелодраме, где уже последняя счастливая серия показывает, как все хорошо заканчивается, где все герои безумно счастливы и довольны, где хорошие награждены, а плохие… И вот-вот пойдут титры…
Сестра опять надолго замолчала.
- Знаешь что, давай искупаемся? Мне это точно надо, а ты?
Я пожала плечами. Что-то не очень хотелось лезть в холодную воду. Да, и ее рассказ все же внутри меня что-то нечто подсобрал, я была несколько насторожена. Только этого мне не хватало! Раздеваясь, она продолжала:
- Приехала я пустая-пустая, но не несчастно пустая, а как чистый лист бумаги, на котором можно написать или нарисовать все что хочешь…
Она поднялась, красивая и свободная. Я, наверное, только наедине с собой могу быть такой свободной. Ощущение наготы меня всегда приводит в состояние смущения. И, не потому, что у меня уродливое или какое-нибудь не такое тело. Скорее всего, потому, что наиболее остро чувствуешь незащищенность. Эти тряпки так много дают… Как Розе шипы.
Значит, она бывшая учительница и бывшая гостья, и бывшая жительница… Все бывшее. Что же в настоящем?
И все же, когда Сестра зашла в воду, а вошла она так вкусно: спокойно, красиво, грациозно, будто не в холодную утреннюю реку, а в ванну с топленым молоком, захотелось окунуться. Над рекой нежным растянутым облаком висел туман. Плавные движения рук уносили все глубже ее голос в это облако. Она тихо пела…
 Быстро, пока Сестра не обернулась, я разделась и нырнула в воду. Плыву и думаю: все – суета. Неужели она меня сбила с толку своим рассказом? Да, я поняла, что стесняюсь. Этого мне только не хватало!
Догнала ее, и мы поплыли рядом. Вода была действительно теплая. Самый неприятный момент погружения я не заметила, а теперь совсем не хотелось поворачивать обратно.
- Солнце скоро взойдет, - сказала она, показывая глазами на светлеющий горизонт. Я спохватилась.
- Мне надо…
И, развернувшись, быстрыми саженками поплыла назад. Выпрыгнув на берег, стала судорожно одеваться.
- Миледи! – крикнула Сестра издалека (плавала она не так быстро, как я) –Подожди, мне надо с тобой поговорить…
- После, - уже на ходу махнула я рукой, прощаясь.
И помчалась от светлеющего горизонта к замку, как загулявший вампир. Растрепанная, мокрая, со шляпкой в руках, в расстегнутом платье… Пугало огородное сорвавшееся с шеста и несомое ветром.
Через ступеньку, задрав до неприличия платье, пронеслась вихрем по обеим лестницам и, влетев в свою комнату, бросилась задергивать шторы от показавшегося уже солнца. Оно было красным и наглым, хотя, его ухмыляющаяся физиономия еще и не видна была целиком.

 х х х

Сживаясь с ночью, я вливалась в ее законы. У меня появилась способность видеть в темноте. Идя по узкому, извилистому коридору, совершенно ничем не освещенному, тем ни менее, видеть все, что необходимо. Как будто мягкий голубоватый свет исходил из самих глаз, лучом освещая необходимое направление.
То, что я была не одна, меня не пугало, но настораживало. Я их не знала. Я их не звала. Кто они? Тем ни менее, за мной наблюдали. Но я все равно пускалась на поиски… Поиски чего? Этого я тоже не знала.
Меня что-то подняло и повело. Нечто живущее во мне.
Сегодняшнюю ночь не хотелось провести вне замка. «Не хотелось»? Ничего не знаю. Просто и естественно, пришло желание движения вовнутрь, путешествия вглубь.
Тесные, винтовые и прямые лесенки отвели меня под замок, в его отрицательные этажи. Или этаж, подвал? Двери, дверцы безликими заплатками сопровождали мое нисхождение и путь вдоль глухого и слепого коридора, совершенно не привлекая моего внимания. И только одна, которая, завершила коридор, появилась передо мной в своем нормальном обличии: дверью, которая имеет способность и смысл открываться и закрываться. И за которой что-то было… Или кто-то.
Мгновение и, запахнув тончайшие байковые створки пеньюара, скрыв сиреневым цветом белеющее в темноте пятно ночной рубашки, я положила ладонь на дубовую плиту и толкнула ее вперед…
Передо мной открылась еще более черная темнота. Сердце поджало крылышки и напряглось. Я шагнула…
- Не ходи.
- Почему?
- Я прошу тебя.
- Уйди.
- Я не могу уйти.
- Ты мне противен.
- Мне больно.
- А мне?
- От этого мне еще хуже. Я хотел бы забрать твою боль, но ты не отдаешь.
- А что останется мне?
- Ты сама, но без боли.
- И как же я себя почувствую? Как я себя узнаю? Может, это буду не я.
- Я стану твоим зеркалом, и ты себя увидишь.
- Не хочу я тебя, уходи, ты ложь и враг.
- Но почему? Почему ты мне не веришь?
- Ты – глазок.
- Я не с ними, я с тобой.
- Если ты был с ними, пока я не пришла…
- Я всегда был один. Ни с кем я не был, никто не был со мной. А ты…
- И я не буду. Я была одна и останусь…
- Но, почему?!!
- Уйди.
- Остановись, не ходи туда.
Прорвав невидимую преграду, я шагнула в темноту. Шаг мой ускорялся, я уже почти бежала, когда попала в круглую пещеру, из которой уходило несколько провалов-тоннелей. Как в животе у осьминога, - мелькнула мысль. Но я пришла.
Пока я рассматривала содержимое пещеры: каменная плита – то ли гробница, то ли стол… выбитые в стенах ниши с непонятными предметами в них, несколько деревянных табуретов… Шепоток, слышимый, но, не замечаемый мною ранее, стал прибоем разбиваться о голыши моих мыслей, ворочая их, таская за собой и обезличивая в грохоте, - перемешивал. Скоро шепоток превратился в непрерывный звук бьющихся друг об друга камней.
- Смотри на нее, смотри…
- Да видел я ее.
- Мышкой, мышкой под ногами…
- Давай пощекочем.
- Ты что, приведение, что ли?
- Ха-ха-ха… хии… хи-хи-хи… о-охо-хо-хо…
- Проблеск…
- Блеск…
- Всплеск.
- Млеск.
- Нет такого! Нету!
- Есть! Есть! Есть!
- Да знаю я ее… Видел.
- Нет, ты ее не знаешь…
- А какие тут у нас ножки… А что тут выше ножек…
- И я, я тоже хочу!
- Тепленькая какая, мягонькая…
- Человеческая мысль – гавно. Желание есть - двигатель мысли.
- Да что ты говоришь… А у меня совсем другое двигается при желании…
- Пошляк, остряк самоучка… Я тебе философскую концепцию…
- А животик какой… Нежненький…
- А я тут выше… Мм-мм… Какая грудка… Иди сюда, смотри, как сосочек напрягается, ух-ты!
- И я… и я! Дай-ка покусаю чуть… Мммм…
- А я вниз… ух!
- Ницше всю жизнь доказывал что человек - бог, потому что был неуверенным в себе мудаком…
- Но как красиво доказывал! Согласись! Главное не то, что он сам думал, главное, какие чувства будил у других.
- Мысли.
- Мысли – чушь. Мысли – это прикрытие чувств, их оправдание… Хоть перед кем, но сначала перед собой…
- Что вы тут? Я тоже хочу.
- И я!
- И я…
Я не могла пошевелиться. Тело онемело в пробудившемся сладострастии, волнами поднимались горячие течения из сердцевины живота, наполняя меня, кровь закипала, как лава в кратере вулкана. А в голове обосновалась радиостанция, где приемники трещали на полную мощность, перебивая друг друга разными голосами…
- Невозможно наложить вето на неиспользованные возможности…
- Драка… Бой… Кровь…
- Перелицовывая переперченное, перегноенное…
- Нет, не так, не так…
- Андрюшенька, сыночек…
По телу шарились, поглаживая, поцарапывая, пощипывая и покусывая все уязвимые, впечатлительные точки… Голова гудела, желеобразно дрожала ее сущность… Меня тошнило и сминало в единый ком вожделения и словообразной какофонии мыслей, лишая воли и сил.
- Соберись, возьми себя в руки, выходи отсюда! Я тебе помогу, обопрись на меня, ты меня чувствуешь?
Я прислушалась, с трудом, среди трескотни разбирая еле слышный голос. Кто-то живой, настоящий, не из этих «радиоголосов», меня о чем-то просит. Я должна помочь.
- Пожалуйста… Я здесь! Дай мне руку! Пожалуйста!
Я попробовала найти свою руку, чтобы подать ее кому-то… но тело мое напряглось, вытянулось в струну и, вырвав из меня хриплый стон, согнулось, разогнулось и зашлось в вибрирующем движении. Оргазм или что-то похожее на него, только с отрицательным знаком, сотрясало мое тело…
- Милая, милая, держись за меня…
Кто-то просит помощи… Кто? Я сейчас… Что со мной?
Я очнулась, лежа на каменном полу. Никого вокруг не было. Нет. У стены, поджав колени, сидел… Замок. Лбом он упирался в сложенные руки, но стоило мне несколько секунд посмотреть на него, поднял голову, и я задохнулась от его взгляда, влетевшего в меня и сжавшего мои легкие, сердце судорожным объятием.
Я чувствовала себя затоптанной, будто по мне промчалось стадо бизонов. Мне было стыдно и противно. Но перед собой. Не перед замком. И я протянула ему руку, чтобы он помог мне встать.
В то же мгновение он оказался рядом, но не поднял меня, а обнял и прижал к себе… И я заплакала, заревела, как ребенок плачет от боли и обиды: громко, с брызнувшими слезами…
Я долго плакала. Из меня вытекала со слезами маслянистая фиолетовая боль с желто-зелеными прожилками… Опустошенность заполнялась покоем.
Сползая в глубокий сон, я еще чувствовала, как Замок поднял меня на руки, прижал к себе и понес по коридорам – через дверь, по лестницам, в мою комнату. Он уложил меня в постель, укрыл одеялом и запахнул щель в шторах, через которую проникал утренний дребезжащий свет.


Впервые мой сон был прерван тихим, но настойчивым стуком в дверь. Я долго соображала, где я, и что мне надо сделать, чтобы этот стук прекратился. Когда обнаружила себя, то поднялась из постели и в нерешительности подошла к дверям. Кто там – глупо как-то спрашивать… И я открыла дверь.
- Миледи, - Анита была не то смущена, не то дерзка, - Магистр спрашивает, может ли он подняться к Вам?
- Через полчаса. И помоги мне, пожалуйста, одеться.
- Сейчас вернусь.
Я подошла к зеркалу. Терпеть не могу себя с утра. Что-то случилось… Какое платье подойдет к этому визиту и к моему настроению? А какое у меня настроение? Фиг его знает. Нечто, случившееся ночью, жевачкой прилипло к сознанию, но некогда было соскребать. Я вошла в гардероб… Визуальной интуицией выбрала черное с золотой отделкой платье. Высокий воротник, длинные, узкие рукава, не очень широкая юбка давали мне ощущение комфорта на данный момент. Пришла Анита, помогла одеться и подняла волосы в небольшую скромную клумбочку на макушке, выпустив пару локонов на уши.
- Принесите, пожалуйста, кофе и сигареты, у меня закончились.
Что же все-таки произошло? Неизвестное надвигалось на меня утюгом. Предвкушение неприятностей щекотало и встряхивало.
Я раздвинула шторы, открыла окно. Осенний, но еще теплый воздух наполнил комнату. Анита принесла кофе, сигареты, я закурила и подошла к окну.
Внизу столбом стоял Самец и пристально, словно ждал моего появления, смотрел в мое окно. Однако, никак не прореагировал на появление моей персоны, кроме как, еще более твердо, уперся взглядом, на этот раз в меня. Я тоже молчала и наблюдала за ним. Проявит же он какие-нибудь признаки эмоций.
Но тут появился Художник, проходя за спиной Самца, заинтересованно посмотрел на него и поднял глаза. Когда заметил меня, лицо его улыбнулось, и он приветственно взмахнул рукой. Я подняла ладонь и два раза сжала пальцы… Самец принял это на свой счет и зомбически кивнул. Мне стало смешно, и одновременно я разозлилась. В дверь постучали.
- Войдите, - я обернулась в комнату с облегчением.
- Миледи, - Магистр приветливо улыбался. У меня отлегло от сердца. Уж не знаю почему, но мне стало приятно и радостно видеть Магистра.
За ним входила Анита с подносом.
- Простите, Миледи, за самоуправство, - я махнула рукой и пошла к бару.
- Вы не возражаете, если я приму коньяку с кофе?
- Присоединюсь с удовольствием.
Мы похозяйничали, перебрасываясь шуточками и взаимо-приятными подколами. Когда первая чашка кофе была на исходе, Магистр вальяжнее расположился в кресле и готов был уже что-то сказать, как я рассмеялась.
- Чему вы смеетесь?
- Щекотно, - он вопросительно поднял брови, - Не знаю, в чем тут секрет, но иногда чувствую людей, их повышенное внимание к своей персоне, как щекотку.
- Понятно, - он улыбнулся, - попробую быть осторожнее, вы слишком чувствительны. И все же…
Я насторожилась.
- Я хотел бы поговорить, если Вы не возражаете, о Вашем затворничестве…
- Возражаю.
- Но, может быть, определив границы запретных тем, мы, все же, сможем обсудить этот вопрос? Хотя бы в общих чертах.
- Что вы хотите?
- Хочу узнать, не считаете ли Вы, что уединение Ваше несколько затянулось?
- Это Вы так считаете. И прекрасно понимаете, что у меня другая точка зрения, иначе, я бы вышла из своего «уединения», а не ждала бы Вас.
- Но, может быть, Вам трудно сделать первый шаг?
- Но, может быть, я к нему и не готова?
- И все же, когда-то его придется сделать.
- Почему?.. Зачем? – я уточнила вопрос.
- Хотя бы затем, чтобы сдвинуться с мертвой точки.
- С чего Вы взяли, что я стою? И с чего Вы взяли, что эта точка – мертвая?
- Это демагогия.
- Терпеть не люблю умных слов. Они холодные и тяжелые. У них вкус железного лезвия. Они разрезают разговор, как пирог, на части.
- Вероятно, так удобнее съесть этот пирог?
- Вероятно.
Забавно наблюдать, как иногда, или, почти всегда, слова закутывают смысл разговора, его подлинную сущность. Суть плавает в междометиях, паузах, взглядах, многоточиях. Говорили об одном, а поговорили о другом. И все выяснили, не называя предметов. Если бы мы говорили прямо, то получился бы очень короткий диалог: «Я хочу, чтобы ты вылезла из норы». – «Хочешь, попробуй, – вытащи».
Я молча разливала кофе по чашкам. Магистр задумался, покачивая ногой и отстукивая, одному ему слышимый, такт длинными пальцами на коленке. Я погрузилась в изучение его пальцев, постепенно входя в ритм их движений…
- А если - конная прогулка? Верхом?
Я вздрогнула, так далеко улетела в своем «немыслии».
- Что? А… Я не пробовала, но… - что-то во мне зашевелилось, - хочу, но…
- Пойду, выберу лошадей…
- Прогулка с Вами? Не много ли внимания к моей скромной персоне?
- Миледи…- он вздохнул, будто устал от разговора с тупым и упрямым ребенком, - Я жду Вас через 30-40 минут возле конюшни.
- А это где? Впрочем. Найду… Я хотела сказать… А, можно мне самой выбрать лошадь? Или коня?
- Конечно. Переодевайтесь, - он встал и, не прощаясь, вышел из комнаты.
- Анита! – закричала я, но, одумавшись, тут же подбежала к звонку.
Вот так-так, - думала я переодеваясь. - И все-таки ему удалось сдернуть меня с «мертвой точки». Не так трудно это оказалось. И что, это он так с каждым из нас нянчится? Или только в реанимационных обстоятельствах? Где же его персонал? Или квалификация не та?
Впрочем, это все ерунда! Ерунду я выбросила из головы и шла по замку уже совсем спокойно, будто не было этого грязно-депрессивного периода. Впитывала в себя его атмосферу наполняя ею образовавшиеся пустоты.
Выйдя на двор и повернув за угол замка, притормозила в нерешительности. Пошла-то я в правильном направлении, то есть в том, куда никогда не ходила и, поэтому, не видела никогда конюшен. Но все же… я обернулась. Неподалеку мистер Фрак воевал с маленькой собачонкой, сердито, но вежливо, пытаясь отогнать ее от своих ног, которые та облюбовала для себя в качестве подвижной игрушки.
- Мистер Фрак! – окликнула я, он обернулся и, засияв, просеменил ко мне, забыв про собачку. Она тоже, моментально потеряв к нему всякий интерес, побежала своей дорогой.
- Мистер Фрак, не могли бы Вы подсказать мне дорогу на конюшню?
Мистер Фрак взял мою руку, поцеловал ее и, не выпуская из своих ладоней, повел за собой. Когда мы подошли к протяженному зданию из красного кирпича, с небольшими, высоко расположенными окнами и огромными дверьми, он ввел меня внутрь. Увидев Магистра, подвел к нему. Передавая мою руку, как эстафетную палочку, словно перепоручая Магистру мою персону, он четко проговорил, как бы представляя меня: «Человек – толпа». Магистр не засмеялся. Он взял меня за руку и поклонился мистеру Фраку. Без тени снисходительности или неуважения.
Магистр был великолепен… мои глаза отдыхали на его внешности, – подтянут, в великолепном костюме для верховой езды, неприкрытые волосы красивыми волнами слегка шевелились в такт его движениям. Сознание мое расслаблялось в его присутствии. Независимо от мыслей или эмоций. Как будто находило свое место, удобное, уютное… И в той области грудной клетки, где находилось нечто вечно подвижное и беспокойное, не волновалось. Там было спокойно, как в полнейший штиль.
Мы пошли к стойлам. Кони были великолепны. Трудно определить разницу между ними с близкого расстояния, но я все же выбрала одного. Очень высокого вороного жеребца. Длинная стройная шея держала небольшую, но и не очень маленькую голову. В меру широкая грудь, длинные тонкие ноги в белых носочках и на груди маленький белый ромб, вытянутый снизу вверх. Его огромные фиолетовые глаза просто потрясли. Как я угадала, что это не кобыла – один Господь Бог ведает, но я выдавила из перехваченного восторгом горла:
- Его можно?
- Можно. Правда, это вовсе не лучший образец нашей коллекции, но хозяин – барин. И характер у него…
- У меня тоже…
- Что верно, то верно, но, может быть, для первой прогулки… - Магистр увидел все в моих глазах, что не было сказано вслух. Он тихо засмеялся. – Ну, хорошо. Только держитесь рядом со мной и не пришпоривайте слишком сильно.
- Пришпоривать? Я посмотрела на свои пятки. Да, там были небольшие шпоры, чуть повыше каблука. Они не звенели, как это описывают в романах, и я на них не обратила внимания. Точнее, не задумывалась об их функции.
- Они снимаются?
Магистр озадачено посмотрел на меня. Я упрямо молчала. Ну, как можно объяснить человеку, что невозможно ткнуть чей-то живой бок железным острием, если он сам этого не понимает? Но Магистр понял. Догадливый!
Он присел и осмотрел мои сапоги.
- Тогда уж - босиком? И по траве? – с легкой иронией спросил он. Но все же начал что-то там откручивать.
Мистер Фрак участвовал всем своим существом в наших приготовлениях. Но руками ничего не трогал, только глазами. Вообще, он, по-моему, тоже решил взять меня под свою опеку. Если у меня будет такая защита, то мне ничего не страшно, как на бронетранспортере! Я посмеялась про себя, хотя чувство благодарности наполнило мои легкие, и я, только что не подлетала над землей, от переполнявшего меня удовольствия существования. Как легко меняются мои настроения! Как легко, оказывается, мною управлять.
Несмотря на некоторые сомнения, я достаточно ловко вскочила в седло. Школьные уроки физкультуры, хоть где-то, пригодились. И даже как-то не испугало, что конь был настоящий. Гордый стоял спокойно. Имя, конечно, у него банальное. Все же лучше банальное, но отражающее суть характера, чем всякие завихрения в попытках оригинальности.
Магистр тронул своего коня, Гордый отозвался на движение соседа и пошел рядом с ним. Я, приноравливаясь, постучала пятками по бокам этого большого, теплого зверя. Насколько трудно описать некоторые ощущения! Сидишь прямо на живом (не в смысле «не - мертвом») дышащем, думающем, чувствующем существе. Теснее сближения с животными у меня никогда в жизни не было, даже когда носила кошку на руках или обнимала собаку… Тела в них маловато. А здесь…
Я не то побаивалась его, не то уважала. А, скорее всего, и то и другое. Боялась не того, что он меня скинет, или побежит куда-нибудь по своим делам, и очень быстро побежит… Боязнь была иного плана. Я сомневалась, что он меня поймет, почему-то казалось, что могу нечаянно обидеть, что он – страшно ранимое существо. И что я такая нелепая, неумелая, не смогу ему объяснить, что не хочу его обидеть, а просто мне надо, чтобы он шел или стоял. Поворачивал направо или налево. И что он будет переживать, не в состоянии выполнить мои плохо выраженные желания. Но, сильнее всего, было ощущение от его дышащего организма. Когда мы вышли за пределы обихоженного парка, перестали попадаться в поле видимости прохожие, я, не скрывая эмоций, легла на шею Гордого и обняла ее руками. Закрыв глаза, вслушивалась в движения его мускулов, слушала потоки его крови, принимала тепло его тела. Гордый вел себя так, будто все было обычно. Как с любым из его седоков. Мне было спокойно. И все же я подняла голову и взглянула на Магистра. Он осматривал окрестности: поляны разного калибра, от лужаек до полей открывались вдоль неширокой лесной дороги, по которой мы шествовали. И ни одна из них не была похожа не предыдущую. Но только я выпрямилась, Магистр повернулся ко мне и, почти незаметная улыбка тронула его губы.
- Хорошо, - сказала я и снова замолчала. Он кивнул, и мы продолжили прогулку.
Так, молча, или почти молча, спустя два часа мы вернулись в конюшню.
- Магистр, я смогу брать Гордого сама?
- Я предупрежу конюха. Видите ли, у нас имеют разрешение только опытные наездники, сами понимаете, во избежание несчастных случаев, но Вы так примерно себя вели сегодня, что не могу отказать. Первое время с вами все же будет сопровождающий. Потому что Гордый – особая птица.
- Да? – я в недоумении посмотрела на коня, - Чего бы не сказала. По-моему, самое спокойное существо, которое встречалось мне в жизни.
- Нашли общий язык… на сегодня. Но это совершенно не гарантирует ваше завтра, или его. Хотя, если Вы будете так же осторожны в его приручении, думаю, со временем у нас объявится новый наездник со своим конем.
Размышляя о том, приручала я Гордого, сама ли приручалась, или просто мы знакомились, не обратила внимания на стремительный стук копыт во дворе конюшни. Мы выходили из мягкого полумрака на ярко освещенный двор. Магистр едва успел выхватить меня из-под копыт влетевшего жеребца. Пена падала с его губ, разгоряченный, он взлетел на дыбы.
- Вы очень рассеяны, когда задумываетесь, - только и сказал Магистр, когда все успокоились.
На коне сидел Самец. Его лицо выражало тайное удовлетворение нашей сумятицей. Магистр внимательно на него посмотрел. Но Самец, сделав вид, что не понимает его взгляда, кивнул нам и, спрыгнув, повел коня под уздцы вглубь конюшни.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)