Любовь

В жаркой и влажной от собственного дыхания, скомканной из одеяла темноте Даша перебирала как чётки её образ: жёсткие, будто высеченные из камня пряди, колючий, где-то на дне покрытый зелёной эмалью взгляд, шершавый словно скрежет жерновов голос, иногда мягко проскальзывающий как на масле необъяснимой нежностью. Даша молча могла наблюдать за Ней часами, глядя прямо или размытым как плохая фотография боковым зрением. Чувство к Ней было с горьким привкусом, оно немного мешало дышать и иногда обращалось мерзкой слабостью как после сигареты, выкуренной на голодный желудок. Даша никому не могла рассказать о своей любви, потому что знала наверняка – не поймёт её ни бледная, вечно усталая мама, ни звонкоголосые подруги, ни прячущийся за огромными очками, некрасивый и серый как советская мебель школьный психолог. Даша исписывала страницы дневника своим печатным, пузатеньким почерком, тут и там расстреливая мысли многоточиями, рисуя на полях влажные, рваные лужицы. Она понимала, что это безумие, какое-то терпкое заболевание, совпадение с которым невозможно найти на жёлтых страницах пыльных романов. Сюжетные линии переплетались, завязывались в тугие узлы, обрывались, но никогда не проскальзывало в них даже между строк хотя бы бледное отражение её истории. Сосущее чувство одиночества, огромный шар воздуха вечно давящий изнутри на грудную клетку и невозможность рассказать кому-нибудь свои мысли (как во сне когда хочешь но не можешь кричать) только усиливали её любовь.
Тяжёлый, жаркий как раскалённый асфальт запах сирени давит на виски, и, кажется, можно даже на губах почувствовать эту едкую сладость. Солнце, запутавшись в прозрачных занавесках, всё же дотягивается до лица и мокрыми горячими лапами гладит кожу. Немного кружится голова. Сверкающая вода в ледяном на вид кувшине оказалась мерзко-тёплой и пыльной, жарким без примеси ветра воздухом невозможно надышаться. В грубой и безвкусной вазе умирают белые нарциссы: лепестки словно оплавившись на солнце потемнели по краям, листья стали походить на дешёвый материал и совершенно бессильно повисли на керамических краях, стебли уже отказываются пить цвелую, с запахом смерти воду. Ещё склеенные липким сном глаза видят комнату в лёгком тумане, в белых, призрачных пятнах ресниц. Натянув на янтарные загорелые ноги прохладные джинсы, Даша на цыпочках идёт в ванную, опасаясь спугнуть пока что молчавший, не представляющий угрозы и похожий на огромную спящую жабу телефон. Она хочет сохранить плотную тишину за ночь накопившуюся в квартире, нагревшуюся на солнце и уже почти осязаемую. Даше не хочется, начав день со звонкого, шершавого от помех телефонного разговора потратить выходной на прогулку с подругами, геометрия которой давно изучена: неправильный шестиугольник, вписанный в круг района, возращение по диаметру в центр, где солнце просачивается сквозь тела пивных бутылок, размягчённые и шаткие от градусов разговоры набивают сознание бессмысленной ватой, неестественно громкий смех распугивает разлетающихся голубей. Даша настороженно поглядывает на телефонный аппарат, но он, лишь нежно подмигнув бликом на сгибе плавных линий, продолжает молчать.
Умывшись ледяной водой, полузакрыв глаза и чуть склонив голову набок, Даша проводит тыльной стороной ладони по упругой, бархатной щеке. Выплюнув белую пенку зубной пасты, она чувствует во рту лакричный вкус трав и мятный холодок, проводит языком по гладкому ряду зубов , облизывает сладкие губы. Остатки сна растаяли под струёй воды, и картинка мира стала чётче, свет, широкими пушистыми струями льющийся в окна, превратился из белого в лимонный. Даша натягивает светлую майку с еле заметным, бесформенным запахом магазина, брызгает запястья и шею тяжёлым, нелетним сандалом, влезает в нерасшнурованные кроссовки и, выскользнув из квартиры, проворачивает сладко лязгнувший ключ.
Ленивый, застывший без движения флюгер смотрит вниз равнодушной медью глаз. Ему надоели стайки туристов, сверкающие вспышками фотоаппаратов, их непонятные громкие разговоры и нездешний, кукольный смех. Он хочет повернуть своё блестящее плоское с выдавленной металлической улыбкой лицо в сторону моря, почувствовать хотя бы тонкие струйки прохладной соли, но ветер не приходит с самого утра. Даша идёт по нагретым камням старого города и смутно чувствует на себе этот медный взгляд. Разум набит свинцовыми, жаркими мыслями, огромный и колючий шар под сердцем раздувается уже обволакивая рёбра. Обрывки знакомого запаха духов, смешанного с тонкими лоскутками аромата кожи, будто преследуют Дашу. Её запахи. От них невозможно избавиться, они как и Её имя идут по пятам. Даша пытается задавить это ощущение, но оно, будто испаряясь на солнце огромными обжигающими каплями, покрывает мозг становясь ещё объёмней. Вот в витрине, впитавшей несколько слоёв этого мира, разбавленных стеклом до состояния полупрозрачности, кажется, на секунду между огромных бликов мелькнуло Её лицо и сразу исчезло с дребезжащей в перетекающих пятнах света поверхности. Этот стеклянный призрак, сотканный на миг из света и тени то ли воображением, то ли причудливыми законами физики и сразу же смытый движением, заставил сердце сжаться в тугой, ноющий комок.
Пальцы утопают в тёмно-охряном от примеси земли речном песке, оставшемся прохладным в рваной тени деревьев. Напившись крови и оставив на коже ноющую точку, жужжа исчез в сочной зелени пузатенький комар. Даша представляет на месте теперь уже нагретого кожей песка Её ладонь. На алом полотне закрытых век сознание рисует размытые беззвучные картинки: какой-то алый как и изнанка век поцелуй, раскрасневшуюся от жары кожу, тесные до мягкой боли объятья. Просочившись сквозь песок, ногти отрезвляюще впиваются в ветвистую линию жизни, и Даша, открыв глаза, видит лишь огромную расплывающуюся кляксу солнца и облака, похожие на свернувшиеся сливки. Она понимает, что все её фантазии не могут воплотиться в жизнь, и, протянув руку, она лишь столкнётся с холодной и равнодушной преградой. Солнце выглядит абсолютно холодным, будто только что включенная лампочка, и от этого кажется, что повышенная температура и липкая влага на лбу - лишь следствия простуды или гриппа. Кажется, вот-вот наждачно запершит в горле и заложит нос. Даша стягивает футболку с еле заметным хлебным запахом пота, небрежно бросает джинсы под дерево, и они тут же каменеют крупными складками. Студёное с ржавым оттенком водорослей жидкое зеркало реки медленно обволакивает ступни, нежно слизывает прилипшие к коже песчинки. Кольцо воды с каждым утопающем в кашице дна шагом, поднимается выше и вот уже аквамариновым ожерельем сверкает на шее. Даша перестаёт чувствовать своё тело, будто оно полностью перетекло в трепыхающееся на поверхности, мятое отражение. Ладонь осторожно касается зеленоватого призрака, заставляя загораться на его микроскопических изгибах солнечные искры. Даша, не закрывая глаз, с головой погружается в воду, рассматривает змейки водорослей, вьющиеся в ржавой мути и стайку рыбёшек, похожих на рассыпавшиеся бусы.
Она выходит на берег, обнимая холодные плечи, бисер песка обволакивает ступни и тело слабеет после получаса проведённого в невесомости реки. Даша лежит на песке в позе эмбриона, солнце подобно Ангелу хранителю гладит правое плечо, потом светлым пятном по земле уползает и солнце: Даша остаётся совершенно одна, мысленно разговаривая с Ней. Призрачный, обрывистый разговор продолжается очень долго и почему-то скапливается жгучей влагой в глазах. Вода в реке уже светится малиновым; простуженный воздух начинает кашлять порывами ветра. Даша натягивает одежду, песчинками царапающую кожу и через лес идёт к остановке.
Косая дорожка оранжевого света разрезает коридор по диагонали, когда Даша открывает входную дверь. По этой электрической тропинке она добирается до выключателя. Свет, брызнувший из трёх плафонов, размывает темноту, и Даша замечает Её, стоящую у противоположной стены. Её волосы растрёпаны, глаза воспалены так, что белки отливают розовым. Даша медленно подходит к Ней и, не двигаясь, смотрит на Её лицо. Даша протягивает руку и медленно гладит Её идеально гладкую и прохладную ладонь, наклоняется и чувствует безвкусный, короткий поцелуй, странно склонённый в одну строну. Грустно улыбнувшись, Даша отходит от зеркала.