6. Каприз в 2-х частях продолжение

 х х х

Опять кто-то стоит надо мной. Мне захотелось скрыть, что почувствовала пристальный взгляд и проснулась. Пусть стоит, кто бы это ни был… Но, вспомнив ночное приключение, я открыла глаза.
- Что у тебя на шее, Коломбина? – Крыска стояла рядом с диваном, на котором я спала, в глазах светилось участие. Коломбина? Ах, да! Ну, Коломбина, так Коломбина.
- Удав, Миледи, проползал мимо и задел.
- Удав?!
- Удав.
Она смотрела на меня расширенными зрачками, но ничего не говорила.
- Что, Миледи, будем чай пить или вино?
- Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь.
- Напрасно. Ведь я – Коломбина, а не служанка или придворная дама. Так что: одна привилегия у Шута – смеяться над своим господином.
- А-а…
Ума ей титул явно не добавил. Но я уже знала, что делать дальше. Найдя на стене кисточку на веревке, подергала за нее. Через пару минут вошла Анита. Наверное, она все еще приставлена ко мне. Или теперь уже к Крыске? Посмотрим.
- Анита, помогите одеться Миледи и проводите меня на склад, или где у вас одежда всякая хранится, моя пообносилась.
Забавно было смотреть на Аниту. Она явно пыталась проглотить куриное яйца целиком, а то застряло у нее в горле. Если бы я не прикрыла следы удушения шарфиком от пеньюара, то ее точно хватил бы удар на месте. Пошевелив ртом, как глубоководная рыба, Анита беззвучно развернулась и вылетела из комнаты.
- Куда это она?
- За ключами от гардероба, - Какими ключами? Куда меня черт несет? Но Крыска, похоже, глотала все подряд, лишь бы я хоть что-нибудь говорила.
- Так. С чаем придется подождать, а вот вина немного за день рождения можно выпить, пока Анита разворачивает свою бурную деятельность.
- У кого день рождения?
- Увы, Миледи, не у вас. Хотя, под каким углом зрения на это посмотреть… Давайте, просто за день рождения.
Я прошла к бару, достала начатую бутылку вина и побарабанила по тонкой, еле заметной трубе в углу комнаты. Тепловодная система, скрытая под всякими маскировками, проходила и в мастерской Художника. Он, вычислив это, всегда предупреждал свое появление тремя короткими стуками. Я постучала два раза по три, в надежде, что он поймет меня, если, конечно, услышит.
Он примчался через пару минут.
- Что случилось?
- Ничего! День рождения.
- Ого!
- Садись, выпьем по бокалу, если, конечно, Миледи позволит в ее апартаментах…
- Ах, Коломбина, перестань, это твоя комната.
- Спасибочки… - я поклонилась в шутливом реверансе.
 Художник с открытым ртом переводил взгляд с одной на другую, пока я не налила в три бокала вино и не подала им обоим, а потом плюхнулась в диван. Диван был – личность! Огромный, мягкий, широкий и глубокий. Я уходила в него со всеми своими конечностями. Только бокал и сигарета оставались над плоскостью дивана.
Вернулась Анита и, молча, прошла в спальню, жестом пригласив новоявленную Миледи. Пока они там одевались, мы с Художником молча пили вино, и я размышляла.
Плюсы – это то, что мне не надо выходить в прежнем амплуа. Что-то все равно сломалось в той игре, чегой-то они не додумали. И этот радикулит, хроническая тусовка в моей спальне, мое настроение… Да и на хрена крылья в трамвае? Я не признавалась себе, что не встаю, потому что не согласуется мой наряд с изменившимися обстоятельствами. Я уже не чувствовала себя естественно в роли Миледи. Теперь все будет иначе. Как? Посмотрим.
Вышла Анита, поджав губы. Прошла к дверям и развернулась.
- Мил…- она беспомощно смотрела на меня, не знаю, как меня назвать.
- Коломбина, - сообщила я весело.
- …Если Вы не передумали, идемте со мной…- обошлась без обозвания.
- Подождать тебя здесь? – спросил Художник.
- Нет, ты давно обещал мне сварить кофе по-своему. Пришла пора отдавать визиты вежливости.
Мы улыбнулись друг и другу и, выйдя из моей комнаты, разошлись в разные стороны. Я за Анитой, он – в другой конец коридора.
Мы прошли по длинным коридорам и начали спускаться по винтовым лесенкам вниз. Однажды, я уже была в этих подземельных коридорчиках. Но долго мы нырять не стали. Остановившись перед очередной дверью, Анита постучала. Открыл крошечный горбун. Он весело посмотрел на меня глазками-пуговками и, поклонившись, пропустил вперед себя.
- Выбирайте, Миледи.
- Ко-лом-би-на!
- Как изволите, - он захихикал, включаясь с игру. Жизнерадостный карлик.
Я попала в театральную костюмерную. До самого потолка висели платья, костюмы, несколькими рядами, стояли вешалки с нарядами. Стояли три швейных машинки, а на шее у Горбуна сантиметровая лента. Только не хватало семи гномов, суетящихся вокруг столов и сидящих за машинками. Впрочем, может быть, я просто их не видела?
Я походила минут пять, потом сдалась…
- О, нет! Сама не найду… Как Вас зовут?
- Карл Густавович, деточка, Карл Густавович, - он радостно смеялся, потирая руки. Ему понравилось, что я призналась в своем бессилии разобраться в его богатствах, - Так что, деточка, ты хочешь?
- Костюм шута.
- Нет, деточка, Коломбины. Ты говорила – Коломбина, мне это больше нравится.
- Да, но только более демократичный вариант, если можно. Посовременнее.
- Самый демократичный, самый современный, самый, что ни на есть для тебя. Никто ни разу не надевал, как и все твои вещи, деточка. Тебе повезло. И мне повезло. Редко с таким удовольствием работал, как над твоими платьями…
Он полез куда-то в ворох цветных тряпок, свисающих с вешалок, и вытащил нечто цветное и лохматое. Забрав одежду, я удалилась за вешалки и там переоделась. «Нечто» оказалось длинной разноцветной юбкой с несколькими разрезами почти до попы, под юбку надевались рейтузы оранжевого цвета, обтягивающие ноги, как вторая кожа, зеленые тапочки, типа теннисок, тесная футболка, такого же цвета как рейтузы, с круглым вырезом.
Я позвала Карла к себе за вешалки и, показав пальцем синяки на шее, прижала его к губам. Горбун вызывал безусловное доверие. Он поднял брови, но кивнул понимающе. Ушел и через минуту принес водолазку и бесформенный, тонкой кольчужки вязаный джемпер, свисающий с меня, как с вешалки, с овальным неровным вырезом, в который, то одно, то другое плечо норовили вылезти, но мне нравилось. Ей богу, я даже без зеркала знала, что клево выгляжу. Ярко оранжевая водолазка и вылинявшей зелени джемпер были просто писк, особенно вместе. В другой жизни я пришла бы в ужас от подобного сочетания. Добавить еще цветную юбку, в которой, правда, преобладал такой же зеленый цвет, как и у джемпера, оранжевые лосины и зеленые тапочки – просто ДИКИЙ ВОСТОРГ!
Я вышла к Аните, покружилась перед хихикающем Карлом. Он поднял большой палец. Анита вздохнула, но смиренно-облегченно.
- Забегай, деточка, чаю попить со старым Карлом, дорогу теперь знаешь.
- Обязательно! Еще надоем, - я кивнула Аните, и мы вышли из пещеры Али Бабы.
- Анита, покажи, где мастерская Художника.
- Не нравится мне все это, Миледи.
- Коломбина! И прекрати мне выкать. Часы пробили полночь, и Золушка спасла только один башмачок.
- Но, не перестала быть Золушкой.
- Ты забыла сказку, Анита. Она никогда не была принцессой. И хватит.
- Но стала ею.
- Ты думаешь только из-за платья? Все, хватит. Бесполезный разговор. Если тебя не устраивает Коломбина, дуй к Миледи, - Анита фыркнула, - Тогда пошли к Художнику. Или у тебя дела?
- Пойдем, пока есть время.


Когда мы вошли в мастерскую, кофейный запах чуть не сбил с ног.
- Долго же ты… Привет, Анита.
Было понятно, что Анита здесь не в первый раз. Мы расположились в шезлонгах вокруг маленького круглого деревянного столика. Камин трещал во всю. Настроение у меня было бурное и смешливое. Постепенно оно передалось остальным: смеялись без остановки, остроумие прорезалось у всех троих. Подобные разговоры передать невозможно. При передаче теряется вкус. Потому что они ни о чем. Слова, в принципе, не нужны, когда люди ощущают родственные вибрации душ и радуются их согласованности. При этом рождается замечательная атмосфера любви. Жаль, что она так недолговечна. И, тем не менее, мгновения ее прекрасны. Потому что так редки…
Кому-то из нас пришла идея разбавлять кофе коньяком, потом наоборот, и в итоге, мы, конечно, надрались. Но не до безобразия. В крайнем случае, мы все друг другу ужасно нравились. Художник менял кассеты в магнитофоне сообразно переменам в нашем настроении, потом Анита танцевала, потом я пела… Это было ужасно, потому что Художник еще и подпевал. Анита свалилась под стул. Дело в том, что вокальные способности не входили в число ни моих, ни его достоинств. Как и Аниту обошли стороной хореографические способности. А потом, нам захотелось на снег. Анита слетала за шубейкой для меня и принесла свою. Пока она ходила, мы вовсю целовались с Художником. Анита влетев, вовсе нас не спугнула, да и сама, похоже, не удивилась. Ах, да! Я и забыла, что нас уже давно поженили. Ну, Бог с ними. Я-то знаю…
Мы с хохотом и грохотом спускались по лестницам и орали во все горло: «Эй, кто с нами?!» Некоторые двери открывались, из некоторых выходили люди и вливались в нашу маленькую компанию, которая на выходе увеличилась раз в пять. У Художника в кармане была бутылка коньяка, мы всех причастили с выходом на снег, и полезли в сугробы. Кто-то знал, где горка, кто-то предложил кататься с берега, кто-то с Лестницы (с чего мы собственно и начали). Потом толпа ринулась к реке со смехом и воплями.
Самое забавное, что я и теперь не помню, были ли среди нас швабринские прихлебатели. Мы были единой компанией. И мне не приходило в голову кого-то выделять. Я любила всех. До единого. Я – Коломбина. Мне здорово, все такие хорошие кругом!

 х х х

Теперь я была как огурчик, как Коломбина. День клубился за днем в действии, интрижках, которые крутились вокруг меня, но я, то ли не участвовала в них, то ли не осознавала этого. Меня закружило, завертело, и я неслась по течению стремительной горной речушки, с порогами и перекатами. Население оказалось безобидным и трогательным в своем желании объединиться. Что я и помогла им сделать. Раньше только Швабра «держала» какое-то подобие сообщества, но избранных. А к нам несло всех и, если уж заносило, то не выносило обратно в свои кельи.
Я вела хоровод, как теперь со стороны и, со временем, понимаю. Тогда все шло естественным путем. Мне было весело: чем больше народу, тем веселее. Безусловно, были и тет-а-теты… Чуть ли не каждый из нашей компании старался со мной уединиться и поговорить, излить душу, поделиться своим одиночеством. Я знаю, почему их ко мне влекло. У меня не было проблем. Значит, можно было приходить со своими. И я принимала их. Но не на долго. Стоило человеку исчезнуть из полутораметрового пространства вокруг моего тела, как вместе с ним исчезали и его проблемы. Но этого они не знали, я же не докладывала об этом. У самой, конечно, формировался образ каждого из них, куда-то там записывался в голове. В итоге я была своею для всех, и каждый считал, именно себя, особо приближенным, именно с ним меня связывала «страшная» тайна, а остальные второстепенны.
Кстати, почему-то в мастерской Художника все становились или художниками, или поэтами, или писателями и т.п. Философская болтовня сменялась веселыми пирушками или бесиловками в стиле «кто дурнее, но смешнее игру придумает». Постепенно, мастерская превратилась в клуб одного интереса: как оригинальнее провести время. Атмосфера доброжелательна, вход открыт… Иногда я спрашивала Художника – не слишком ли засорила ему мастерскую?
- Да, у меня и так был перевалочный пункт, но не было так весело. Только… Тебя совсем не вижу.
И тогда мы придумали условные знаки, чтобы оставаться вдвоем. Что я и делала с удовольствием. Мне с ним было, как с самой собой, только лучше. Потому что он был – не все. И мы пили кофе, часто молча, или тихо беседуя. Иногда и меня заносило вместе с ним в философские дебри. Решали проблемы творчества и морали, и даже нарушили табу: заговорили о прошлом. Вытаскивая его из подвалов нашей памяти, вытряхивая друг перед другом грязное белье, упиваясь собственным мазохизмом: соревновались, кто лучше страшилку про себя расскажет. И утешали друг друга, что все это нормально, - просто выхлопы гениальности, а не что иное… Прелесть, что были за вечера.
В дверь стучались каждые полчаса по одному, двое, потом громко сообщали друг другу: «Уединились…», «Любов… любов…», и тому подобные подколки. Мы тихо хихикали, - плевать, пусть думают. Конечно, со временем Художника стало все больше заносить… похоже, он вместе со всеми поверил в нашу с ним физическую близость. Издержки пола. Или отношений полов?
Самец, пожалуй, тоже требует отдельной страницы… Но я ему не дам. Потому что наши с ним взаимоотношения можно свести к трем строчкам. Между нами что-то завязалось. Это не касалось души, это не касалось тела, это не касалось интересов, это ничего не касалось, и, тем не менее, это касалось нас обоих. При его появлении, во мне что-то вздрагивало, и я на микромиллиграм становилась ярче, веселее, активнее или, наоборот, лиричнее, тише, задушевнее, - то есть к чему в тот момент склонялось мое настроение. Он намеренно не прикасался ко мне, и я к нему. И это НАМЕРЕННО действовало безотказно. Если случайно теснота сближала нас, сводила нечаянно, нас било током. Я не ошибалась, - его тоже. Потому что видела один раз, что он покраснел. Чего бы никогда не подумала о Самце, так это то, что он на это способен. И все же, дело было не в теле. А в чем?
Вот и все. Кроме того, что почти вся Швабринская гвардия перекочевала к нам. Постепенно, и, делая вид, что они тут случайно и ненадолго, но каждый день все равно приходили. Их не очень-то любили, но и обижать, я не позволяла. Бывали и драчки с некоторыми, но обходилось без физического мордобития. Обычно я прекращала: «Пятеро одного не бьют. Дождитесь шестого…»
Более взрослое население замка, или точнее солидное, конечно, не участвовало в наших ежедневных посиделках или прогулках. Но заглядывало иногда к «золотой молодежи», как прозвал нас Его Превосходительство. И если приходили, то это были еще более необычные вечера. Мы слушали потрясающие рассказы из их богатой приключениями жизни. Придуманные или действительные – неважно. Главное – интересные. Пели романсы, меня учили танцевать всякие замысловатые танцы, читали стихи забытых поэтов. Наивные и прекрасные. А не те, что мы читали без них, которые, слишком были похожи на наши закрученные души и мозги. И, главное, не учили друг друга жизни. Ни они нас, ни мы их. Эпоха с эпохой не спорила!
Да, совсем забыла рассказать о пустячке, - разговоре с Магистром. На следующий день… Нет, в тот же, когда я стала Коломбиной, только после снежной прогулки, я зашла к Магистру в кабинет и уселась на стол.
- Ну?! – спросила я.
Он расхохотался, правда, не сразу.
- Ну, ты даешь! – он смотрел на мой костюм и снова хохотал.
- Магистр! Где ваша сдержанность? И почему на ты?! – он хохотал.
- Послушай, я ждал тебя, даже пытался угадать, как ты появишься, но такого…- похоже на него напал хохотунчик.
- Что, не нравится? – я покрутилась перед ним в замысловатом па, - Вы лучше скажите, что с вашими дурацкими камерами делается? Они что, по всему замку сломались?
Он перестал смеяться.
- А ты откуда знаешь? Опять угадала?
- Ну, и угадать было не сложно, - я показала рукой на костюм, - Да и еще…- я отвернула воротник и показала следы на шее.
Он встал, я тоже. Магистр потянулся к звонку, я перехватила руку.
- Не надо, все в порядке. Только у меня к вам просьба: почините камеры в нашей комнате…
- Вы сегодня же переберетесь в свою…
- Нет, Магистр, второй раз Вам не удастся… Я останусь там, где хочу или… Магистр, ситуация под контролем, но все же сиделкой я быть не собираюсь.
Магистр думал минут пять.
- Хорошо. Но я не могу в этом случае отвечать за твою полную безопасность. Ты сама меняешь условия игры, тебе и отвечать за последствия… (О, боги, если бы я знала каким боком мне выйдет эта фраза «в последствии»…) А насчет камер… Что ты знаешь об этом? Дело в том, что выходят из строя именно те камеры, которые установлены в твоих комнатах… Другие в порядке.
Я подумала про Замка и улыбнулась.
- Не знаю. В технике я полный нуль.
Помахав ручкой, вышла. Магистр улыбался, но как-то грустно. Вообще, мне показалось, что я узнала прежнего Магистра, только без «рясы». Очень домашнего. И, пожалела, что одна из чертей моего характера не позволяет подойти к нему и положить голову на грудь, чтобы он погладил, как ребенка и разрешил входить к нему без стука, сидеть в его кабинете, сколько захочу, пока он работает. Ну, почему мне не пять лет?

 х х х

- Миледи, что это вы сидите в темноте? – я включила свет. Она поморщилась. Тогда я погасила люстру и зажгла свечу. Крыска сидела у окна и смотрела в него с грустью и тоской. Я поставила свечу на подоконник, позвонила Аните и попросила принести чаю.
- Коломбина, почему так долго нет Милорда?
- Потому что, Миледи, он в соседнем графстве охотится. Вы же знаете, что его кузен не отпустит еще долго. Но это их мужские дела, государственные, и не нам о них рассуждать. Наше дело – ждать.
И мы стали ждать вместе. Сидели, пили чай и смотрели в белоснежную черноту. Долго мы так сидели… Пока за дверью не завыли «метели».
- Миледи, я пойду, угомоню ваших придворных? Вы не будете скучать?
- Конечно, Коломбина, иди.
Нет, что-то все-таки в ней есть, более настоящее, чем в прежней Миледи. Я проникалась нежностью к этому маленькому, одинокому существу… Но, встряхнувшись, все же унеслась.

 х х х

Сестра Кларисса исчезла с моего горизонта. Я несколько раз пыталась отыскать ее, но всякий раз натыкалась на молчаливое недоумение персонала: «Да здесь она, просто куда-то вышла». Жители просто пожимали плечами. И все. Человек растаял. Магистра бесполезно спрашивать. Один раз уже спросила… Теперь-то я догадываюсь, где она была…
Мистер Фрак участвовал во всех наших забавах, я никому не давала его в обиду, за что он был мне страшно признателен. Хотя, не замечала, чтобы его коробило пренебрежительное отношение к нему окружающих. Странный, совершенно мне непонятный человек.
Короче, я развернулась: наступил очередной мой звездный час. Сколько их было? И чем они все заканчивались? Увы. Я опять об этом не вспоминала. Крыша не ехала, она неслась с завываниями прочь от меня…

- Анита, - без особой надежды на откровенность, спросила я однажды, оказавшись в некотором уединении среди клубящихся персонажей в мастерской Художника, - а, каким образом ты сюда попала? Или это секрет?
- Да, какой секрет? Так же, как и ты. Только с помойки шоу-бизнеса подобрали.
- Да? – я удивилась, - а как ты стала…
- Горничной?
- Да, но главное – в «персонал» почему попала?
- Знаешь, это все очень просто, сначала стала жителем, а потом, когда поняла, что для меня удобнее всего, попросилась в горничные.
- Как это?
- Да, просто! Там в прошлой жизни я шла по пути, навязанному обществом… Что престижно, что нет, глупости всякие в голове были по поводу предназначения, и всякая такая фигня. Пела я хорошо, вот и «дорвалась»… Я сюда-то и то, под очередным кайфом попала, совсем уже ничего от меня не оставалось. А здесь… Что здесь хорошо, это то, что можно быть, кем угодно, а это, знаешь ли – расширяет горизонты.
- И ты выбрала то, что тебе, действительно, по душе?
- Ну да! Видишь ли, здесь нет иерархических проблем, сама возможность занять любое место, лишает это место привлекательности, так как его не надо добиваться. В итоге, можно делать, что душе угодно, не чувствуя никакой ущербности. Я бы теперь и ТАМ могла бы горничной работать, только мне без надобности. Зачем, я и здесь хорошо себя чувствую.
- Классно… А у вас со всеми так носятся?
- Как?
- Ну, как со мной? Меня это, иногда, настораживает, чувствуешь себя рождественской индейкой.
- Со всеми. Ну, с теми от кого больше хлопот, конечно, и больше занимаются, но это по необходимости.
- Ну, цель-то какая-нибудь, у них есть?
- Понятия не имею, тебе-то какая разница?
- Слушай, а ты права…

И дальше неслись бурные дни в однообразном разнообразии. Но теперь я стала невольно искать свое место в этом водовороте, что несколько мешало плыть по течению. В конце концов, всегда находится конец…

 х х х

О, Боже! Как плохо. Как мне плохо.
Бардовые стены коридоров, обтянутые плюшем, нескончаемы в своих лабиринтах. Они то сжимают голову обручами, то выкручивают шею в тошнотворном порыве. Меня рвет.
Меня уже не тошнит. Меня рвет в замке. Меня рвет замком.
Двери… Двери… А за ними люди, ложь, фальшь, предательство, похотливость, зависть, слабость и глупость… Как много там всего, но я не хочу этого. А того, что хочу, – нету там, нет нигде… Мне плохо…
Как мне плохо… Меня рвет Саму Собой. Выворачивает наизнанку, и не вывернуться, потому что – сплошная загнуто-выгнутая тупая боль. И, выворачиваясь, - ничуть не меняешься. Там все то же, что за дверьми.
Ох, как хочется выть. Загнали. Пора уходить.
Куда?! Туда же, откуда пришла. Но, там все то же самое. Есть один выход – последний, но он – последний. А пока еще рвет… Значит еще нельзя. Боже! Когда же можно? Я уже не в силах терпеть эту боль…
Вот этот угол, пожалуй, подойдет. Да, здесь я отсижусь. Здесь меня никто не найдет. Еще полчасика, и я смогу. Я смогу снова жить… Жить?! О, Боже!
Скорчившись за бочкой с каким-то фикусом. Я замерла в зародышевой позе. Только бы никто не увидел, только бы никто не подошел, не помешал… Ведь помочь, все равно, не смогут. Как я не могу терпеть, когда при мне плачут, так не переношу сама реветь перед другими… Хотя, так иногда хочется найти ту жилетку… Но жилетки все пуленепробиваемые попадаются. Или мне так кажется? Ой…
Меня опять стало выворачивать… Как объяснить человеку, как это может рвать саму собой? Если он никогда этого не испытывал – никогда не поймет.
Сколько дней я Коломбина? Сколько лет? Веков? Я больше не могу… Чего же я хочу? Если бы знать, чего хочу, я добивалась бы этого. Пока же я знаю, что я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ!!!
НИЧЕГО не хочу? Это тоже желание. Разделить черное и белое, высокое и низкое, тело и душу. Тело – ерунда, игрушка. Отдать его на съедение… А самой - уйти!
Но, прошло еще полвека, пока я смогла расслабиться и просто сидеть за кадушкой, только лишь потому, что я НИЧЕГО НЕ ХОТЕЛА. В том числе и встать, чтобы куда-то пойти. Но…
Мир не без добрых людей…
Длинные ноги Художника засветились в конце коридора. Заметит или нет? Все равно…
Заметил.
- Ты что тут? Я так переживал…
- Да?
- Что с тобой?
Я молча смотрела на него.
- Пойдем ко мне, я кофе сварю.
- Пойдем, - я протянула руку, он поднял меня и обнял. Я висела на нем, как плеть.
- Коломбина ты моя, - он задыхался…
- Не называй меня Коломбиной, - «тем более своей», договорила я про себя, - Я не Коломбина. Я – это просто я…
- Хорошо, - он взял себя в руки. И мы пошли с ним по такому противному коридору к угловой лесенке, ведущей в его мастерскую.
Пришлось выпить три стакана вина, прежде, чем расплакалась. Ув-вы! Заревела, как сама не ожидала.
Художник вытирал мои слезы, искал носовые платки. Я что-то причитала, говорила всякие глупости, жалея себя, ругая себя… А он взял меня на руки, усадил к себе на колени и покачивал в такт моим завываниям. А потом, когда я взъерепенилась на его очередное «сю-сю», вырвалась из рук и, распсиховавшись, устроилась на ковре, он рассмеялся. Только в тот момент я сообразила, что должного почтения и скорби моим слезам и «горю» совсем не отдавалось. Все это время у него был блаженно-радостный, с трудом скрываемый вид. Чему он так радовался?
- Ты такая забавная, когда ревешь… страшно милая и близкая…
Я снова разревелась, на этот раз как-то облегченно, более внешне, что ли? Где-то сработал блок. Он присел ко мне на ковер, повернул к себе и стал «утешать»… Мужчины умеют утешать только одним способом.

А потом мне приснился Замок.
Я ходила по его коридорам, и он, каждый раз, исчезал за внезапным поворотом или дверью. Я заходила в комнату, но там его не оказывалось. Я снова шла его искать и, едва увидев, теряла. Хотела позвать, но не было голоса, догнать, но не было сил. И тогда, я оттолкнулась и полетела. Я летела по изгибам переходов и лестниц, врывалась в залы и комнаты, видела спящих людей, комнату с мониторами и одинокого китайца перед ними. В библиотеке нарвалась на сборище привидений, которые испуганно на меня посмотрели, но, заметив, что мне плевать на их персоны, продолжили свою беседу. Я искала Замка. Скорость все увеличивалась: канделябры, картины, двери, повороты неслись все быстрее мимо меня. Паника догоняла, хватая за пятки, а я все кружилась по замку в поисках Замка… И потом, когда я понеслась вниз, в его подвалы, паника отстала. Я летела по знакомым извилинам. Почему-то знала, что здесь его найду. Но случилось иначе.
Когда я уже подлетала к той, печально известной двери, примерно метра за три, я врезалась в невидимую преграду. Именно врезалась, завязнув там на какие-то секунды. Попыталась прорваться, но куда там! Преграда оставалась невидимой, но непреодолимой.
- Ах, это ты! – почти с ненавистью сказала я. В ответ упрямое молчание, - Так значит, ты все это время видел меня?!
И до меня дошла вся глупость заданного вопроса. Вся ее глубина.
- И ты молчишь! Значит, когда я тебе нужна, ты приходишь, а когда ты мне – тебя нет! Да пошел ты к черту!..
И, извернувшись, я унеслась к себе в спальню. Открыв глаза, села на диване… Замок стоял передо мной. Точнее сидел в кресле напротив. И молчал.
Сердце мое радостно подпрыгнуло, я подскочила к нему и взяла его руки в свои. Он молчал. Заглянула в глаза. Он плакал.
- Пожалуйста, не надо, - я спрятала лицо в его руках. Он взял его ладонями и уткнулся носом в затылок, прижав губы к волосам.
- Я люблю тебя, - успел сказать он, и у меня закружилась голова. А сознание стало проваливаться в бездонную яму…

Проснулась я на ковре возле кресла. Голова гудела, как от угара, состояние было хреновое, глаза видели как сквозь пелену… «Я люблю тебя…» - во мне все всколыхнулось, обдав волной жаркого холода, от живота к сердцу и обратно… Он не может со мной разговаривать… Кто-то не дает мне его слышать. Ну, так и молчал бы. Просто посидел. Думал – не пойму… Да я ведь и не поняла. Только сейчас дошло.

 х х х

Художник вошел по-свойски, почти без стука. Поцеловал. Я поморщилась. Неужели физическая близость является поводом для фамильярности? И поняла, что последствия своей глупости придется переносить, и переносить их придется в другую плоскость. Ну да ладно, он не дурак, поймет, что не все то, что можно пощупать, стоит считать своим. Это потом, а сейчас, пожалуй… я заболела.
Пошла круговерть с лекарствами, посетителями. Но, только самым приближенным разрешался доступ к телу. Потому что, когда по-настоящему болеешь, то по-хорошему, и их бы рожи не видеть. Только один человек нужен. И, как ни странно, это оказался Художник. Нет, видимо, все-таки мы чем-то склеены.
Несмотря на этот факт, во мне еще долго всхлипывала горячая волна при вспоминании голоса Замка: «Я тебя люблю…» Вздрагивала и замирала, слушая эхо своего тела.
Художник выкопал в оранжерее маргаритку с одним стеблем и двумя головками. Я посадила ее в кактус – любимца Крыски. Они замечательно смотрелись вместе – кактус и в нем маргаритки.
Болела я противно и достаточно долго. Приближался Новый Год. Хотелось выздороветь. Приходил Самец, я стеснялась своего вида: опухшего и сопливого. Заходил Магистр, рассказывал «английские» анекдоты. Анита не выходила от нас, потому что Миледи тоже срочно заболела. Скорее всего, заразилась. Болела она тихо, как мышка. Но, тихо, без писка, паникуя. Я не раз слышала, как она спрашивала у Дохтура: «Я умру? У меня воспаление легких?» Грустная была атмосфера. В конце концов, когда я уже привыкла болеть, то выздоровела. Даже с некоторым сожалением.

Выздоровление мы с Художником решили отметить. Да, пила я, конечно, в тот период многовато. Не до похмелий, но каждый день.
Зашла я в мастерскую, когда там сидели Полковник и Анита. Постепенно подошли еще гости. Все так радовались моему выздоровлению, что мне было тепло и нежно. Мы развеселились. В самый разгар моего «фонтанирования», Художник наклонился ко мне, вообще он сидел на пуфике рядом с моими коленями и обнимал их, но в тот момент встал, чтобы что-то принести.
- Хочешь, я всех выпровожу?
- Нет, не хочу, – «это ты хочешь», подумала я, заметив его недовольство и раздражение. Но мне нравилось веселье, не хотелось его прерывать, и я была к тому же – упряма. Разве недостаточно той близости, которая есть? Кому же еще позволено обнимать мои колени, сидеть так близко? Разве мало переглядок, понимания друг друга с полуслова, с полужеста?.. Зачем все другое?
И я «перестала его понимать». Не в наказание, а потому что было в тягость воспринимать его нежелание разделять меня с другими.
Веселье постепенно стало приглушенным, почти не пьяным, и к ночи осталось нас всего трое или четверо… Когда я, вдруг, опять развеселилась и стала беситься, окропляя всех водой из своего стакана, набирая на кончики пальцев и сбрызгивая остальных… Мне было так весело, они тоже смеялись…
Художник взял из моих рук стакан с остатками воды и внезапно выплеснул мне в лицо…
Я остолбенела…
Нет, я окаменела, причем изнутри. Ни грамма эмоций, ни проблеска чувств, ни физического движения… Во мне проснулась замоченная Миледи.
Он встал за полотенцем:
- Ты что обиделась? – спросил ледяным тоном, - Я же пошутил. Ты ведь тоже шутила.
Его лицо было перекошено ненавистью. Ко мне, к сидящим вокруг стола. Те начали медленно вставать. Я вытерла лицо и поднялась между ними.
- Проводите меня, пожалуйста, что-то мы сегодня засиделись.
- Да, Миледи.
Мне пришлось все свое умение напрячь, чтобы они вышли со мной, но на лестнице Полковник очнулся и развернулся обратно.
- Я сейчас ему руки поотрываю…
- Не надо, - остановила я, - Он очень этого хотел бы…


Ревность… Ревность – страшное проклятье рода человеческого. Ревность. Уничтожающая, иссушающая, коверкающая и сводящая с ума. Страшная, страшная гангрена души. Царица слабых.
А я потеряла нюх, потеряла. Ведь было несколько моментов, когда можно было понять, что он на грани. Несколько раз мне приходилось гасить вспышки бешенства, направленные, правда, на других в этот злополучный вечер. Да нет, не нюх я потеряла, а голову. Ведь знала причину, но не хотелось ее знать, потому что мне было весело и не было дела до его спермы, которая уже выдавливала мозги из черепной коробки. Он-то рассчитывал после долгой «разлуки» закрепить наши, когда-то случившиеся отношения. Но мне и в голову не пришло поговорить с ним об этом. Да и как бы я сказала? «Слушай, я знаю, что ты меня хочешь, но не делай этого, потому что у меня к тебе совсем не то отношение?» Детский сад! Черт! Ненавижу мужиков! Вечно с ними какие-то проблемы. Так и не надо было приходить, или засиживаться. А то воткнулась, как заноза…
Когда я это думала? Тогда? Нет. Где-то намного позже или раньше, но уже не вспомнить когда и где. В тот же момент, который длился, неизвестно, сколько часов, у меня не было мыслей. Был один железобетонный столб. И этим столбом была я. Я еще как-то и о чем-то говорила с Полковником и Ежиком (мальчишка, который чаще молчал, и я его почти не замечала раньше), потом попрощалась и сделала вид, что вошла в свою комнату. Но тут же вышла, когда их шаги затихли в коридоре. И пошла.
Искать пятый угол.

 х х х

Даже если так… Пусть будет.
Минуты кружатся снежинками, часы опавшими листьями. Мысли и чувства ветром и песком путаются в волосах. А луна прячется за облаком. Но кругом звезды светят своим собственным светом – неотраженным…
Так и я, вальсирую среди себе подобных. Не касаясь их. Забывая о существовании параллельного мира, который грубо врывается в мои грезы, нарушая мой покой. И часть меня – мое тело – бежит за своей тенью; мой разум пытается удержать неудержимое, вечно меняющееся, остановить падение секунд…
Где собираются ушедшие секунды? Куда они торопятся? Их там, наверное, так много…
Но судорогой сводит мое бытие, невыразимый крик замерзшим стеклом льда режет горло… И там, где-то, в неопределимой тишине, таюсь я.
Маленьким мокрым котенком, измученным и голодным, забилась в темный угол, дрожа и икая – не плачу, лишь смотрю в мерцающий свет там, за поворотом черной нескончаемой стены. Нет ни сил, ни желания идти на поиски тепла. Страх попасть в излом искривленного пространства и снова упасть в параллельное измерение, вдавливает меня в треугольник бетонных граней.
А где-то летят города; волны разбиваются об огромных каменных горбунов, вылезших на берег моря; самоуверенные сосны режут воздух остриями своих стволов. И люди, как муравьи, бегут, все время бегут. Сталкиваясь и пересекая друг друга. Как термиты пытаются освоить Вселенную под свое жилище. И слова… Слова скребут небо, землю, воды; когтями звуков разрывая в кровь тело Вселенной. Она такая большая, а люди такие маленькие… Вот-вот повернется, проснувшись, и раздавит термитник…
А я забилась в угол. Мне все равно.
Только скрежет термитника буравит мой мозг… Боль парализует. Но мне все равно…
Потому что луна. Потому что шелест камыша. Потому что мелодия ручья… потому что маленькая серебристо-голубая змейка скользит среди трав и цветов бегущим огоньком. Куда? Куда-то…
Лейла… Лей-ла… Летит… Летит в мелодичную тишину – гармонию звуков, дошедшую до совершенства, до абсолюта, до нуля. В звенящую тишину…
Мне бы туда.
Небо смешалось с осеннею грязью,
Кружится, как карусель голова…
Там небо черное или грязь синей вязью?
Так из-под ног улетает Земля.
В синь улетает, в мгновенном слиянье,
Пепел и грязь оставляя во мгле…
Мне бы за ней, в золотистом сиянье,
Блещущем, плещущем где-то во мне…

(ОКОНЧАНИЕ ПЕРВОЙ, ПЕССИ-МИСТИЧЕСКОЙ, ЧАСТИ СЛЕДУЕТ)