фельдшер. гл 4

4.

- Ну, и как вас учат лечить стенозы? Что-нибудь новое уже придумали?
Худой и длинный, доктор Брокштейн нависал надо мной то ли складным ножом, то ли знаком вопроса.
- Смотря чего, - я рассеянно семенила рядом, удачно удерживая равновесие с помощью привычно блестящей ноши, изрядно тяжелевшей с каждой минутой, отдалявшей небогатый обед.
Слякоть и не собиралась подсыхать или мерзнуть, хлюпая вокруг кроссовок и просачиваясь в трещины подошв.
Ответное хлюпанье носом не могло разжалобить небо, щедро одаривавшее нас мокрым белым подаянием, от чего капюшон куртки навис под тяжестью влаги и заслонял обзор. Впрочем, смотреть куда-то, кроме как под ноги, было чревато.
- Как чего стенозы, - удивился врач, - Гортани, естественно. Ложный круп.
- Не помню, - равнодушно отозвалась я, считая вопрос чисто теоретическим. Брокштейн часто проверял меня всякими заковыристыми задачками.
- Ты что? Серьезно? Не разу еще стенозов не видела? Ты же уже полгода работаешь…
Я на всякий случай промолчала, надеясь сойти за умную.
Это мне почти удалось, тем более, что мы добрались, наконец, до нужной квартиры, располагавшейся на первом этаже.
Несмотря на ранний апрель, комарья в подъезде было, будто в сентябрьском болотистом лесу. Впечатление усиливал теплый плотный туман из подвала.
Остатки штукатурки, не раз испытанные огнем затушенных сигарет и испарениями воды из прорванных – уж не знаю, медных ли – труб, героически держались на бетонных стенах лестничной клетки.
Облезлая дверь из ДСП преграждала нашу очередную цель. Что это квартира номер три, угадывалось лишь по соседним дверям, украшенным надписями мелом. На нашей – тоже была – размашистая, печатными буквами «С…стерто.. УЧА… стерто… Ь».
Обнаружив вместо звонка две проволочки, торчащие из деревянной болванки, мы последовали рекомендациям и от души постучали.
Спугнутая произведенным грохотом, из подвала по лестнице прошмыгнула мышка, но, сообразив, что прямо сейчас ее ловить никто не будет, примостилась пролетом выше на безопасном расстоянии.
Любопытная соседка из квартиры напротив, обрюзгшая ровесница Паши Морозова, приоткрыла дверь, не скинув цепочки, осмотрела нас с ног до головы, запоминая особые приметы для последующего обсуждения местных новостей с подружками, затем, делая одолжение, протянула:
- Ежели вы к ребенку, то мать в магазин пошла, велела подождать.
От подобной наглости врача побелели губы.
- Ну, передайте, когда придет, что мы велели ей участкового вызвать из поликлиники, еще до трех часов успеет. Позвонить от вас можно?
Тетка захлопнула дверь и загремела цепочкой. Через пять секунд проход Брокштейну был открыт, однако войти он не успел.
На лестничной площадке появилась сухонькая хромоногая и проворная дамочка неопределенного возраста, отягощенная двумя авоськами, из которых несло подешевевшими от времени морепродуктами.
Маленькие глазки из впадин по обе стороны переносицы еще светились радостью от удачной охоты в ближайшем универсаме. Старенький берет придавал его обладательнице сходство с чокнутой художницей наверное потому еще, что неизвестно как держался на результате непрофессионализма парикмахера. Недостача переднего зуба под слегка припухшей верхней губой наводила бы на размышления при наличии времени на оное.
- Ой! Успела! – затараторила она шепеляво, пользуясь нашим безмолвием, - Вы меня простите, но он так задыхался, прямо страшно, а потом уснул, так, я думаю, успею сбегать в магазин-то, тут через дорогу, не далеко… Спасибо, Авдотья Павловна, что задержали их, теперь-то уже я…
Задержанные мы даже не пытались встрять в монолог.
Квартира открывалась просто – посредством поворота ручки двери. Замок этой хибаре не требовался. Ей требовался сердобольный проходимец, из жалости принесший что-нибудь, что впоследствии было бы достойно воровства.
Две некастрированные, судя по пропитавшему все вокруг запаху, кошки встретили хозяйку восторженным мявом, учуяв близкую кормежку, закрутились под ногами.
В полупустой комнате на замусоленных простынях свернувшись калачиком, лицом к стене спал, подложив под щеку руку, десятилетний пацан. Ногти на пальцах были не знакомы с ножницами и щеткой.
Мы оглянулись в поисках стульев, и, не обнаружив таковых, я направилась к потрескавшемуся от постоянных протечек с потолка столу, поставить чемодан, а Израиль Аркадьевич наклонился над мальчиком, взъерошив темный ежик его волос.
- Просыпайся, давай.
Тот неохотно открыл глаза, но поворачиваться не спешил.
- Посмотрим на тебя и уйдем, - продолжал увещевания врач.
Мамка, тем временем, не умолкала ни на миг, вводя нас в курс своих доходов, образования, личной жизни, любви к животным, астмы сына и глупости участкового, советующего почаще делать влажную уборку, вместо того, чтобы выписать бесплатные лекарства.
Серафим – так звали парня – сел на кровати и закашлялся. Звонко, с надрывом, хватаясь от боли за грудь, для каждого нового вздоха используя всю силу мышц худенькой грудной клетки, от чего межреберья втягивались внутрь. Удивительно, как человеческое горло вообще могло издавать подобные звуки. Больше всего они походили на собачий лай.
Я, впервые слыша такое, оторопело уставилась на врача. Замолчала даже мать, правда, не надолго:
- Вот. Вот так он и задыхался. Про астму-то мы знаем, а такого никогда еще не было.
- Преднизолон, Женя, три ампулы. - даже не продолжив осмотр, велел Брокштейн, направляясь ко мне.
Делая свою работу, я краем глаза заметила, как он вытащил из чемодана нафтизин и воду, привычным жестом смешав в нужной пропорции, и влил почти не сопротивляющемуся мальчику в нос.
- Окно откройте, что ли, здоровому дышать нечем, а уж больному… - бросил врач родительнице, - Женя, руку пережми ему, в вену сделаем.
То ли Израиль Аркадьевич в очередной раз продемонстрировал непререкаемость, которой подчинялись любые дети от четырех лет, то ли парень оказался неизбалованным, но все прошло гладко. Мальчишка даже ни разу не дернул рукой; бледный не то от нехватки воздуха, не то от страха, он заворожено смотрел на иглу до конца процедуры.
- Молодец. Герой. - похвалил врач. – Поедем в больницу, мама, там лекарства бесплатные.
Дважды просить не пришлось. Пока шли сборы, я, отгоняя от чемодана особо наглого таракана, услышала, как Брокштейн, звоня в бюро госпитализации, произнес: «стеноз».
Наш пациент немного ожил, по крайней мере, вдох давался с меньшим трудом, и мы решили подождать вызванную для госпитализации «скорую» на улице, резонно полагая, что сидеть в теплой машине лучше, чем быть объектом пристального внимания членистоногих и жесткокрылых домашних животных, норовящих сменить свое место жительство за наш счет.

- Да, уж, - проговорил врач, закуривая, - тот еще притон. Вот тебе и стеноз. Редкость, между прочим, в десять-то лет… Хотя, в этой дыре…
- А вообще, это правда, очень опасно? - глупо поинтересовалась я.
- В данном случае – не очень. Большой ребенок, вряд ли совсем ухудшится. Это у малышей отеки гортани сильные. На севере первый вопрос, который задают родителям: «у вас еще дети есть?». Там что гормоны лить, что воду святую – без толку. А тут… Ну, сама подумай, будет его мамка лечить? – я мотнула головой – Ну вот.
Большой «соболь» скорой помощи, от налипшей на борта грязи цвета простыней нашего пациента, пристроился в хвост нашей низенькой «волги».
Мой врач вылез, поплотнее запахнув куртку, пошел передавать больного коллегам.
Вскоре из подъезда вылетела кошка и рванула за угол дома, за ней поспешно показалась хозяйка квартиры в шлепанцах и пальто, потешно задирая ноги, поспешила за любимицей.
Серафим в сопровождении врачей вышел последним. Держась нарочито независимо, он даже не посмотрел по сторонам, направляясь в машину.
Дверь «соболя» захлопнулась за ним, и «скорая» поползла по ухабам, выбираясь из двора.
Я успела заметить, как дернулась занавеска в окне соседки, когда мамка, прижимая к груди вырывающуюся беглянку, юркнула обратно в парадную.
Брокштейн, вернувшись, посмотрел на меня через плечо и сказал:
- Все. Ты теперь будешь за доктора.
Я вздохнула. Сия директива означала, что в мои обязанности входит теперь таскать чемодан, опрашивать родителей, осматривать ребенка и оказывать ему помощь, а потом заполнять карточку, которую придется переписывать раз пять, исправляя неточность за неточностью.
А Брокштейн будет сидеть в углу, листать попавшиеся под руку гороскопы, затем устраивая разнос за все.
Больше всего удручало то, что разносы эти напоминали, скорее, бесконечный занудный монолог о прокуроре за каждым словом и запятой в истории болезни. Значило ли это, что запятых надо избегать, было не понятно, но общий смысл записывался на подкорку не хуже двадцать пятого кадра и, в последствии результат не раз вызывал одобрительное хмыканье начальства в мой адрес.
Но все это пришло позже, а пока я молча кивнула, подавив в зародыше желание попросить освободить мне место рядом с водителем, чтобы лучше вжиться в образ.

Дворники закачались, разгребая небольшой сугроб, образовавшийся на лобовом стекле. Бесшумно падающие хлопья пытались сохранить видимость унылого белого однообразия, но силы их не хватало надолго.
Любой след, оставленный колесом или ногой, выделялся серой линией, и только веточки годовалых деревьев на газоне прогибались под тяжестью последнего в этом сезоне снега.