Ветер

       В Е Т Е Р.


«Их будет – легион.
Поверивших, усталых…
Каждая будет смотреть в глаза и ловить слова. Сначала – настороженность - инстинкт, еще не убитый совсем, не усыпленный. Но… Мгновение – и все. И уже не вырваться. Нежность... Любовь…Вера… Ты будешь заставлять их верить. Ты сможешь!

Господи, как мотыльки на свет… Ты свет, ты для них – Солнышко. А под его лучами забываешь, что Солнышко тоже убивает… Медленно, медленно, медленно забирая жизнь, высушивая…

Остановись!

Изощренно жестоко. Со вкусом. Остается чистый сухой скелет с чистой сухой кожей. Мумия.
Солнце дает жизнь, дает посмотреть на нее – и отбирает обратно: «Нет, милая, отдай!!! Это не про твою честь!»
Безумие, безумие… А вдруг я могла помочь???»

Меж нами повисла тишина. Мы глядели на догоревшие до половины свечи в витых канделябрах. Говорившая только что, нервно барабанила пальцами по краю стола. Пальцами с ногтями выкрашенными в глубоко бордовый цвет. Такое же по цвету вино переливалась в фужерах на длинной ножке. Всего нас было шестеро. Шестеро женщин разного возраста, которые собрались на один из традиционных дней погадать. Гадание еще не началось – не время, поэтому мы сидели и разговаривали кто о чем. Кто-то вспоминал очередное любовное похождение, кто-то пытался рассуждать о высших гармониях, прихлебывая вино... Дальше можно не слушать. Наконец, горничная унесла прибор, и наша «старшая» достала «святая святых» - спиритический столик. Сама я к спиритизму, модному ныне увлечению, всегда относилась с холодностью. Просто, подружка меня так звала, что мне было неудобно ей отказать. Вино и бокалы остались на столе, и все мои новые знакомые напустили на себя важный вид завзятых медиумов, отчего мне, вдруг сделалось смешно. И вдруг:

«Их будет – легион.
Поверивших, усталых…
Каждая будет смотреть в глаза и ловить слова.
Сначала – настороженность - инстинкт, еще не убитый совсем, не усыпленный. Но… Мгновение – и все. И уже не вырваться. Нежность... Любовь… Вера… Ты будешь заставлять их верить. Ты сможешь!
Господи, как мотыльки на свет… Ты свет, ты для них – Солнышко. А под его лучами забываешь, что Солнышко тоже убивает… Медленно, медленно, медленно забирая жизнь, высушивая…
Изощренно жестоко. Со вкусом. Остается чистый сухой скелет с чистой сухой кожей. Мумия.
Солнце дает жизнь, дает посмотреть на нее – и отбирает обратно: «Нет, милая, отдай!!! Это не про твою честь!»
Безумие, безумие….А вдруг я могла помочь???»

Та, что обронила эти фразы, сидела от нас несколько особняком и, насколько я помню, в общих разговорах не участвовала. Я не знала, даже, как ее зовут – мы не были представлены сначала, а затем, со всей кутерьмой, о ней как-то и забыли. Пригласили, разве, к столу. Все перевели взгляды на нее, и она стала сродни какому-то эпицентру, вихрю взглядов. Разных по выражению, по чувствам, которые они несли в себе. Она сидела под их волной, ничуть не смутясь, и, средь обрушившейся тишины, еще раз, подняв кверху палец, внятно произнесла: «…… Медленно, медленно, медленно забирая жизнь, высушивая… Изощренно жестоко. Со вкусом. Остается чистый сухой скелет с чистой сухой кожей. Мумия.»

- Господи, сударыня, да о чем же это Вы? – пухлолицая ее соседка напротив округлила глаза так, что они стали похожи на использованные блюдечки от торта – те же грязные разводы среди перламутровой мути.
- Да так…, - она томно пустила струйку дыма к потолку.
- Нет, дамы, мы ведь собрались погадать! Это ж интересно, прям жуть как! Вот одной моей знакомой нагадался мужчина – так что ж через год за него и вышла. Здорово-то как!
- Ладно, ладно. Время уже, - сказала «старшая». Где-то в глубине спящего дома часы стали отбивать двенадцать. Их удары разносились по пустым стенам. От одной – к другой. От одной – к другой. Медленно, вкрадчиво приближались, и отчего-то мне стало как-то тягостно под сердцем. Хотелось даже ослабить корсет, но действо уже началось.
Бой часов мягко ступал по, усланным коврами, полам, до тех пор, пока не вступил в комнату единственным мужчиной среди нас.
- А кто она такая? Вон та женщина, которая говорила про мумий? – я перегнулась через подлокотник к своей приятельнице.
- А кто ее знает, - раздраженно отмахнулась она, - ходит по спиритическим сеансам и говорит ерунду всякую.
Столик, тем временем, совершал обороты, медиум, которая была среди нас, уже загомонила что-то неразборчивое – а вызывали мы дух Сведенборга, - свечи горели ярким немигающим пламенем. Часы свое уже пробили, и мы лишились единственного в комнате мужчины.

 «…… Медленно, медленно, медленно забирая жизнь, высушивая…Изощренно жестоко, - это донеслось уже откуда-то издалека. Говорят, мне подурнело в самом начале сеанса. Ничего, успокаивали, это с непривычки все, милая, от нее, и втирали мне в виски уксус. Но я совершенно четко помню, как, с тихим шипением, в комнату через окно проникло НЕЧТО, с сухим лязгом приотворило оконную щеколду, и впустило в комнату ВЕТЕР. Ветер сначала несильный, но затем, по мере того, как медиум завывала все громче и громче, он креп и начал, как-то тошнотворно свистя, выбирать из присутствующих жизнь. А затем окно с грохотом распахнулось, послышался звон посыпавшегося стекла, и это НЕЧТО выскочило в разбитую фрамугу. Ветер внутри комнаты делался все сильнее и сильнее. Осколки стекла, торчащие в раме, трепетали с легким дребезжанием. Старшая порывисто метнулась к окну, чтобы затворить его. Хотя какой смысл делать это при разбитых окнах?.. Ветер гулял по комнате, походя разметая фужеры, свечи, обломки спиритического столика. Он вырвал раму из рук Старшей и с ненавистью захлопнул ее перед лицом, обрамленным густыми, спутанными стихией, волосами. Старшая все еще держала оконную ручку в руках, когда ветер, точнее, уже смерч, подлетел к нам, и закружился вокруг моей соседки, как бы примериваясь, присматриваясь. Она попыталась отстраниться, секунда, еще секунда... Ветер затих на миг, словно принимая решение. Тихий свист превратился в вой. Вихрь поднялся над нашими головами, концентрируясь, сгущаясь над окаменевшей моей подругой. Я помню, что лишь успела прикрыть глаза, но я чувствовала, знала, видела, не открывая глаз, что происходило со мною рядом. Вихрь взметнул вверх приглаженные волосы, разметав их рыжеватым нимбом над ее головой. Лицо превратилось в смятую маску, веки обычно полуприкрытых глаз поднялись, полностью открывая белки. Вихрь тянул ее за голову, раздирал на ней одежду. Вот первый острый осколок стекла вонзился ей в живот, покрывая красным видимое в прореху белье. Затем еще один, и еще. И по этим острым окровавленным и щербатым зубам оконного проема ее выволакивало наружу... « Медленно, медленно, медленно забирая жизнь.» Я почти не слышала крика, или он смешался с воем ветра... Наконец, в окне исчезла вся она, оставив на полу комнаты кровавое пятно, и воцарилась тишина. Теплая и обволакивающая, как тишина в утробе матери.