Пеленгас

Белосарайка - песчаная коса, выдающаяся в Азовское море километров на десять и образующая Ялтинский залив. Хотя жители Белосарайки называют этот залив лиманом, а ялтинцы думают, что это настоящее море, не обращая при этом внимания на максимальную глубину не выше пояса. Так, по крайней мере, тогда было. Сейчас, говорят, косу размывает, морская её сторона становится мельче, а лиман наоборот - глубже. Хорошо, что я застал своим детством ещё тот, совсем мелкий лиман, иначе этой истории могли не произойти.

По всему дну лимана разбросаны обрезки труб и черепица. Этот мусор расположен ровными квадратами и каждый из квадратов принадлежит кому-то из местных жителей. Это касается тех участков лимана, которые примыкают к берегу и являются продолжением чьих-то городов. Но есть и дальнее дно, куда течениями нанесло много труб и черепицы, но из лени это дно никто делить не стал, хотя пацанов, пасущихся на этой черепице могут и нагнать.
И всё равно малые часами ходили по пояс в вод и засовывали руки по черепицу. Так на Белосарайке ловят бычков, которые устраивают себе норки. Теоретически бычок может устроить норку под любым камешком, либо вообще без крыши, но самый просто способ - залезть под черепицу. Тут то его и съедят - узкий край черепицы закроют одной ладошкой, а другой ладошкой, сдирая кожу о закостеневшие икринки, достанут бычка. И скорее всего положат в полиэтиленовый пакет с водой.
Так и я с пакетом ходил по лиману, ловил бычков, мечтал поймать камбалу. Ну хотя бы маленькую-маленькую. Судака или осетра поймать не мечтал, потому что судак в лиман не заплывал, а осетр в тех краях уже давно вывелся. О других рыбах я тогда не знал. Хотя нет, знал, что есть ещё и черноморский бычок. Один рас я даже поймал такого. Голова у него ещё больше, чем у азовского, а тельце - есть нечего. Как это люди на черном море таких бычков едят? Одна голова.
Шел я так по воде, выглядывал черепицу, иногда ложился прямо в теплую воду, завязывал пакет на узелок и пускал его плавать вокруг себя, наблюдая за пойманными бычками. Иногда подныривал под пакет и смотрел на солнце, похожее на сусток клейстера для обоев или чтоб окна заклеивать. Вода была совсем теплая, градусов 30. Не меньше, а возле берега, так вообще жара. Если лечь в воду возле берега, то перестаешь чувствовать, где воздух, а где вода, пока в нос не попадет.
Сбившись со счету пойманных бычков я стал возвращаться домой. По пути заметил лужу на берегу, соединенную с лиманом тоненьким проливчиком. Такие намывало, когда был западный ветер. Опершись руками на мягкий ил я представил себя бычком, идущем по дну и толкая перед собой пакет я вошел в эту бухточку и лег на прибой. Бычки в пакете слились в единую массу из которой выбивался только один, черный (мы его называли кочегар) с оранжевыми прожилками на плавниках.
Рядом со своей ногой я почувствовал движение и, стараясь поменьше шевелится, стал подниматься на руках, чтоб посмотреть, не кабала ли это. И тут я просто чуть не потерял сознания от удивления - в луже плавала просто огромная пузатая рыба. С чешуей по пять копеек, мутными глазами и плавниками с мою ладонь.
Рыба меня не боялась, кружила по луже и тут я понял - если я сейчас её не помаю, то потом всю жизнь буду жалеть. Для меня тогда вся жизнь была недели две, но тем не менее - стоило попробовать. Я метнулся к перемычке с лиманом, перекрыл его своим телом и стал засыпать песком. Перемычка почему-то уже не становилась. Поняв бесполезность своего плана я кинулся на рыбу, уходя от меня она почти выскочила на берег, я дофутболял её до песка и лег сверху. Нога моя буквально крича, но я не мог на неё смотреть от того, что обеими руками прижимал к себе бьющуюся рыбу. На жаре рыба боролась недолго, потом обмякла и я смог, взяв за жабры, тащить её по берегу. Ногу я действительно очень сильно ободрал об крупную чешую, а в ладошки мои сейчас врезались жабры этой чудо-рыбы. Ярко красная, детская кровь текла между чешуек и покрывала рыбу красной сеткой. Периодически она подергивалась и ещё сильнее вписалась мне в руки. Пальцы я уже не чувствовал. Напротив нашего дома я опустил рыбу в воду, обмыл её от собственной крови, погладил по голове и, обняв, прижал к себе. По мокрой моей коже кровь растекалась причудливыми узорами, а на пальцах повторяла все черточки. Рыба уже перестала биться. Я просто шел с ней в обнимку, не обращая внимания на голоса народа, лежавшего на пляже, у меня плыло перед глазами, я чувствовал как рыбья чешуя царапала мне живот. Во дворе я положил рыбу на стол, крикнул "Мама!", а сам убежал в душ, чтоб смыть кровь и прошляться ещё где-то до конца дня, что всё засохло. Чувствовал я себя как олимпийский чемпион по поднятию штанги.

Нашли меня вечером в винограднике, всего в засохших царапинах, с ободранной ногой ниже колена и разодранными ладонями.
"Это ты пеленгаса принес?" - спросила меня мама.
"Правда, красивый?"
"Спасибо"

Пеленгас. Как красиво звучит. Другие дети вспоминают сладкую вату, воздушные шары, сахарных петушков. А у меня - пеленгас. На среднем пальце левой руки у меня до сих пор белый шрам из-за которого мне так трудно в свое время давались уроки игры на гитаре.