Ни тьма, ни свет

Не смотря на Пасху, пришедшую вслед за весенним месяцем нисаном, собравшиеся перед наместником Иудеи были вовсе не в праздничном настроении. Прокуратор смотрел на них с омерзением – ему надоели их безвольные крики, бесконечное повторение слов первосвященника. «Жалкие куклы, – думал он, – безмозглые попугаи». С самого утра он не мог разобраться с простым с виду делом. Плакали дети и большинство женщин. Орда иудеев, приведенных склочным синедрионом, жаждущих, почти как славные римляне, хлеба и зрелищ, ежеминутно оглашала дворец ликующе-единодушным воплем: «Распни его!». Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат понимал, что в этой какофонии начинает медленно терять голову. Эти не отступятся. Тот, чьей смерти требовали у Пилата уже нескончаемо долго, всю пятницу, стоял пред очами прокуратора, но тот уже не мог на него смотреть. После бичевания осужденный едва стоял на ногах, и кровь стекала с его худощавого, безмерно уставшего тела. Прокуратору вдруг привиделась картина заклания агнца, положенного к Пасхе, и губы его задрожали. «Что ни сделай – быть волнениям. Тиберий терпеть не будет», – пронеслось в его голове. «Неужто отдать им Варавву, большего и делать не думал… Гроза шла с северо-запада. Почему с северо-запада? Одни неприятности». Он никак не мог решиться. «Я верно и сам сошел здесь с ума, что сужу умалишенного», – вдруг подумалось.

- Неужели вам мало? Он и так почти мертв! Зачем вам смерть этого невинного безумца?! – закричал он, обращаясь к толпе.
- Распни его! Распни! – раздавалось со всех сторон.
- Я даю вам последнюю попытку рассудить здраво, – он встал со своего кресла, хоть римская волчица в его изголовье не хотела отпустить, выпуская когти, он почти чувствовал, как впиваются они в его спину.

Он встал в тени, укрывшись за колонной, где толпы не было видно, и толпа не видела его. «Что с того мне, что он возомнил себя Царем Иудеи, это меня совершенно не касается. Вот если б он метил хоть бы в императоры Рима, – от подобной идеи он мысленно рассмеялся – кто в своем уме польстится на это развратное, прогнившее до кости место? – Впрочем, тот человек не в своем уме. А на трон в этой богом забытой дыре претендовать еще нелепее. А он ведь на мое место метит! – вдруг подумал он и снова рассмеялся. – Идиотизм. Царь Иудейский! Был бы у них царь, не было бы у меня проблем». Прокуратор попытался вспомнить, что когда-то убить хоть сотню за день не представлялось ему чем-то из ряда вон выходящим. Но то ведь были воины! То ведь был Легион! «Меня не интересуют ни их святые, ни умалишенные, ни тем паче цари! – уговаривал он себя. – Совершенно не волнует меня и сколько у них должно быть жен, мужей, ослов, детей и тому подобных. Не волнует, сколько налогов они заплатят, кроме тех, что принадлежат Тиберию. Но раз мне наплевать на них, почему же мне так тяжело?!» – он размахнулся и обрушил удар на мраморную колонну, не почувствовав даже боли. «И этот шут, Ирод. Зачем судить мне галилеянина, когда и тот не нашел в нем вины, только нацепил на него одежды белые царские?! Шут! Оба». Голова раскалывалась. «А чтоб выставить меня еще и дураком, скажут, что жена моя, Клавдия, спала с этим безумцем. Как еще не придумали?! С них станется! – он покачнулся. – Это невозможно, понятно и младенцу. Но разве докажешь Тиберию?» Руки Пилата снова взметнулись, но не найдя цели, безвольно упали по бокам. «Почему они сами не казнили его? Кто придумал этот закон? Почему они на него не наплевали? Разве дознался бы я до смерти какого-то там галилеянина?!» – его глаза закрылись сами собой. «Убить. Нет выхода. Но как же трудно решиться, о, боги!».

За спиной прокуратора послышался тоненький свист. Его ни с чем нельзя было спутать.

- Что за?..

Он не успел произнести имени. Змея ужалила его, и он, покачнувшись, упал на каменные ступени.

- Правильно, черт… – договорила за него черная фигура, бывшая змеей, а ставшая через миг Пилатом. – Так и быть, я решу за тебя. Будь покоен.

Пятый прокуратор Иудеи вышел к толпе. И тьма застилала его глаза. Пророк, до этого молчаливо вглядывавшийся в толпу, так желавшую его смерти, вздрогнул и, не веря догадке, обернулся, так быстро, как только позволило его израненное тело.

- Он не виновен. Отпустить, – донеслось с прокураторского кресла. – Стража, вон его из города, проследить, чтоб не погнались за ним.

Толпа взвыла.

- Прости меня… брат… – склонился судья к Пророку. – У меня не было другого выхода…

Двое смотрели друг на друга, не отрываясь. А вокруг них люди кричали исступленно, кружились черным вихрем, и уже ничто, ни тьма, ни свет, не могли изменить их решения.