Клетка. часть первая

1.Нелинованные листы формата А4.
Проснулся, посмотрел на себя в зеркало и ничего не увидел. Пусто. Вижу кровать, тумбочку, телевизор, окно, вижу все, кроме собственного отражения. Обычное положение вещей. Я к этому привык, и ничему уже не удивляюсь.
Сел за стол, написал: «Бездонное пространство. Измерить к понедельнику. Строение описать мелким, каллиграфическим почерком на нелинованных листах формата А4. Сдать директору ЗАО «АКСОН» Неизвестному Эрнесту Иосифовичу».
Меня зовут Богдан Аахин. Черт знает, откуда такая фамилия, порой я сам удивляюсь. Но, не суть. Я работаю в «Аксоне».
Смешно, но я даже сам не знаю, как называется моя должность; зато, в мои обязанности входит писать всякий бред и выдавать его за истину в последней инстанции. (Охренеть…) Потом этот бред отдается какому-то неведомому профессору, а он проводит анализ и куда-то все это направляет. В общем, смысл в том, что какие-то уроды хотят сделать лучше жизнь населения Земли, там что-то через космос, в целом, маразм полнейший, но деньги за это я получаю огроменные.
У меня есть друг детства – Миха Занозьев. Он тоже работает в «АКСОНе». Правда он пишет только тогда, когда находится под кайфом, по-другому у него не получается. Но хуже он от этого не становится.
Миха – человек отличный, умнейший. У него самое богатое воображение, которое я когда-либо видел. Он всегда говорит мне о жизни. Он старше меня и видел больше, даже не смотря на то, что мы вместе провели детство, отрочество, юность, он всегда успевал увидеть, услышать и узнать больше меня.
 Как-то он протянул мне пустую ладошку и спросил: «Видишь?». Я сказал : «пока нет. А что это?». Миха улыбнулся и сказал: «это мой опыт, который практически не из чего не складывается, но я хочу дать тебе посмотреть на мою жизнь, и разрешаю тебе поучиться немного на моих ошибках. Видишь? – бери…». И я взял. И после этого Миха рассказал мне о жизни человека Тамтама, который не мог найти своего места в жизни. Я никогда до этого момента не знал занозьевского внутреннего мира, и поняв его, я увидел, что и он безмерно несчастлив.
Я вот думаю, жизнь – она ведь штука глупейшая и бессмысленная. Люди не имеют тут никакого значения. Они не свободны. Ни в каком плане. Они ходят по замусоленным улицам планеты и выбирают, выбирают, выбирают: наркотики или жизнь, коммунизм или капитализм, Бог или Бес, добро или зло, деньги или счастье, семья или работа… Они ****ят о какой-то свободе, а где она, эта свобода? В чем? В ком?
Они все одинаковы до безобразия. Они верят в светлое будущее, выбирают безопасный секс, свободу слова и мысли, ненавидят цензуру, пьют «хенеси» и «Пепси», голосуют за каких-то депутатов… Я не вижу в этом смысла. Они ходят с офигенно важным видом и говорят такие слова как «Анархия», «free love», «legalize», а где все это? Их дурят как последних идиотов, а они ведутся. Ими играют, а они и рады.
 Наш мир пытается получить выгоду из всего, что в нем творится. Возьму к примеру – наркоманов, да, они выбирают наркотики и всю свою жизнь они тратят на то, чтобы за них платить, отдавать последнее, вкладывать в это деньги, работать на это. А мир на их деньги живет. Кому-то от этого прибыль и денежка, радость и подарок сыну на Новый год.
Мир, как антикварный салон : кто-то ходит по нему и трясется от радости, увидев безмерно важную для него вещь, а кто-то вглядывается в витрины и тупо ржет : «ой, как много тут интересного говна которое мне на фиг не надо.». А третьи – те, кто в конце концов приходит с бумагой, на которой стоит штамп, и говорят: «простите, друзья, лавочка закрыта, теперь это частное предприятие.». И в большинстве случаев за нас решают именно третьи. Но я думаю, что самые сильные – это те, что ржут. Ржут над всеми соблазнами жизни, и осознают, что им и без того хорошо. В итоге окажется, что именно эти люди имеют внутри каркас характера. Понимайте как хотите – дело ваше.
Видите – берите, не видите, не надо.
Зазвонил телефон. Я взял трубку: - да. Слушаю.
- Аахин, мать твою, сколько можно уже звонить тебе! Ты какого лешего трубку не берешь?!
- Мих, я не слышал. – говорю. – что стряслось?
- Да ничего! Глухой ты что ли? Я порой прямо удивляюсь, как, мать вашу, когда вас ищешь – вы никогда ни хрена не слышите!
По его голосу было ясно – Миха расстроен до мозга костей, возможно даже сейчас психанет, и отправит куда-нибудь выполнять какую-либо неблагодарную работу.
- Говори, чего тебе надо? У меня выходной, я могу и не услышать, имею на это практически законные основания.
- Нет, ****ь, основания он имеет! А больше ты ничего не имеешь?! Поговори мне еще, вообще, вылетишь из моего отдела как пробка.
Да, плохи дела. Я даже не стал ничего говорить. Просто решил слушать, как Занозьев нервно пыхтит в трубку. Не хотел нарываться.
- Чего молчишь? – вдруг спокойно спросил он. – я с тобой говорю?
- Со мной говоришь. – отвечаю. – ты только мне ничего не объясняешь, а я сообразить не могу че те надо.
- Со мной что-то не то. – с досадой сказал Миха.
- Что такое?
- У меня в квартире ни хрена нет.
- Ну… это не твоя проблема. Возможно, пока ты спал, к тебе прокрались воры и сперли все имущество, которое ты нажил непосильным трудом.
- Нет, ты не понял. У меня все как бы есть, но я всего этого не ощущаю.
- Побейся головой о стену – говорю – может поможет. Ощутишь.
- Аахин, ты можешь не подъебывать? Я прохожу сквозь стены, и предметы.
- Ну тебя! Ты че курил? Посоветуй, может тоже потом попробую.
Миха положил трубку. Возможно, обиделся. Я снова сел за стол и решил поискать, где бы поблизости найти любое бездонное пространство и его измерить. Но поиски оказались бесполезными. И тогда я посмотрел на свою комнату.
Новые обои, хорошая штукатурка, качественные окна, удобная мебель. Все в норме. Все есть. Чего ещё человеку нужно? Оплачиваемая работа? Есть. Любовь? Ну, по крайней мере была. Хорошие друзья? Есть. Почему же я так бесконечно несчастлив? Зачем и для чего я так стараюсь, пробиваю себе первые места в жизни? Кому это надо? – Мне? – не правда. Мне хорошо жилось и тогда, когда я только пришел в «АКСОН». Когда из еды была только картошка, а в комнате, которую я снимал повсюду ползали тараканы и жутко воняло сыростью.
Наверное, всё то, что теперь есть у меня нужно было Люське. Я же ради неё тогда был готов хоть в огонь, хоть в воду. Вот и результат. Только чего я добился? Того, что она живет в другой квартире за час езды от меня, и видимся мы раз в месяц, а то и меньше. Да, наверное и Люська для меня уже стала неинтересна. Вот когда она приходила ко мне в своем поношенном маленьком пальтишке, застиранных джинсах и старом свитере, приносила с собой свои романы, написанные от руки в толстых страшных тетрадях, тогда я её любил. А когда она, садясь на мою кровать, опиралась на грязные обои и читала вслух, с выражением свои божественные сочинения, я, честное слово готов был умереть ради неё.
Сейчас она ездит по городу в своей новой машине, носит норковую шубу, использует дорогую косметику, и романы её приелись мне. Если первые её вещи и правда можно было причислить к классике, то то, что она нехотя производит сейчас, видимо достойно продаваться в ларьках на вокзалах, где оно и нашло своё место.
Хотя, возможно, я её еще люблю. Но по крайней мере я готов так думать, в моём сердце пока больше никого не появлялось.
Я подумал, и записал : «Что-то находишь, с чем-то придется проститься. Что-то должно меняться к лучшему или мир, или твои мозги. Одно из двух. А если повезет – то ты сможешь измениться вместе с миром. Вот тогда-то тебе и придется выбирать – деньги, или то, что было до них. А если оступишься, потеряешь все.»
И тут я понял, что наверное, я несчастлив именно потому, что я потерял все, выбрав деньги. Черт, у меня же ничего нет на самом деле. Ровным счетом. Даже отражения. Я не получаю от жизни никакого удовольствия. Она меня не вставляет.
Я потерял Люську, ту самую Люську, ради которой я когда-то готов был на все. Работа? А что работа? Писать эти безумные тексты для «АКСОНА», за которые меня платят бешеные бабки? Если бы я любил эту работу… Если бы я любил эти деньги. Если бы я любил эту квартиру. Я, возможно был бы счастлив. Мне это все безмерно надоело.
Никто не может понять одного – мне все это не нужно. Каждый день, приходя в «АКСОН» и выжидая часами у кабинета Неизвестного, я не раз ловлю себя на мысли, что хочу бросить все, и убежать. И главное, чтобы никто не знал, где я, а лучше чтоб они меня даже не искали.
Вновь зазвонил телефон.
- Да, Аахин. – сказал я.
- Богдан, а ты помнишь, как мы в детстве ходили на речку рыбу ловить?
- Михаил Викторович Занозьев, какого хрена, разрешите спросить?…
- Ну ты же помнишь?
- Ну…
- Карасиков ловили, окуньков, а потом отпускали…
- Мих, я работаю. Ты можешь позвонить, когда глюк пройдет, а?
- А ты помнишь, - не унимался Занозьев- , как мы мечтали с тобой, что вырастем, будем много-много работать, купим два больших дома и станем там жить. Помнишь? А как я говорил тебе, что когда мы станем взрослыми, у нас с тобой будет все то хорошее, чего не было в детстве. У нас с тобой будет мотоцикл с люлькой, и булочки в киоске нам начнут давать бесплатно, потому что мы – самые крутые. У нас будет море денег и мы поедем с нашими мамками на Канарские острова. Богдан, ты помнишь?
Я молчал.
- Аахин, - продолжил Занозьев, – а как думаешь, почему всего этого нет? Где все то счастье, которое можно получать от мотоцикла с люлькой? Где два дома? У нас ведь с тобой хватит денег на два дома? Но только зачем они нам теперь? Посмотри в окно. Ну подойди, без дураков…
- Подошел. – сказал, я опираясь на подоконник.
- Богдаш, кто эти люди внизу, ты видишь?
- Вижу…
- Почему им даны радости жизни, а нам нет? Почему они видят своё отражения в зеркале, а мы – нет? Почему, они курят анашу, и улетают, а мы унюхиваемся кокаином и соображаем все больше и больше…? Почему?!…
- Мих, мы сами это выбрали…чтобы сделать кого-то счастливыми…
- А как же мы, Богдан? Как мы?…
- Мы? Мы все бездонные пространства нелинованных листов, формата А4. Мих, мы же с тобой сдохнем, и никто не придет, чтоб нас проводить… Единственное место, где мы ещё существуем – это «АКСОНовские» архивы. Мы – бесконечны и несущественны. Вот и все. И никому мы с тобой не нужны.
Занозьев зарыдал в голос и бросил трубку. Я посмотрел в окно и понял, что все эти люди безмерно счастливы… их счастье нельзя измерить так же как мою бездонную меланхолию.
Я сел и написал. «Неизвестному Эрнесту Иосифовичу. Бездонное пространство, на примере одной человеческой жизни…»

2.Два пути Андрея Бездомова.
Бездомов сидел около кабинета Неизвестного, выжидая своей очереди. Перед ним сидело ещё человек сорок и все ждали. Чихали, кашляли, разглядывали картины, чесались, говорили, листали свои доклады и объединяло их только ожидание.
 Бездомов начинал работать в первом отделе «АКСОНА». Он только пробовал себя на роль человека, способного видеть то, что лицезреть другим не под силу. Именно поэтому ему нужно было сейчас молиться, чтобы он прошел, потому что человек, ввязавшийся в это, либо принимается, либо лишается памяти и здравого смысла, и проводит всю свою жизнь в психушке.
А все потому, что «АКСОН» - это совершенно секретная корпорация, о которой знает только очень важная группа людей во главе нашей власти. И если слух об «АКСОНе» пройдет по стране, ничего хорошего из этого не выйдет. И вот, чтоб информация не выходила за отмеренные ей рамки, людей, не пригодных для работы в этой корпорации, либо подсаживали на иглу и в течении месяца доводили до состояния полного маразма, либо проводили операцию на головном мозге, после чего человек мог ходить только под себя, воспринимать информацию был не способен, ну а про его умственные возможности и говорить нечего.
Бездомов почему-то не волновался, ему, в принципе, нечего было терять. Он смотрел на ярко-зеленые стены и думал следующее: «Люди вокруг меня – это ночные кошмары, старающиеся меня задушить. Они преследуют меня всюду. Я не могу от них избавиться. Наверное, я болен. Болен людьми. Я не могу дышать в толпах. Я скрываюсь от общества. Оно мне не нужно. Хочу уйти от этого. Я боюсь людей, они забирают у меня мысли, чувства, желания. Возможно, что очень скоро я окончательно свихнусь и мне уже ничего не будет нужно, но пока во мне есть капли здравого смысла, я буду сидеть в этой очереди. Если понадобится, до бесконечности. Так я чувствую себя перечисленным к чему-то очень важному в структуре нашего мира. Тут я кому-то нужен, тут я что-то могу. Наверное, у меня получится подарить этой планете много мыслей, но только теперь, возможно, они не будут улетать в неизвестность, а попадут к умным людям, которые сделают из меня такого же умного как они.»
На стене напротив Бездомова висел белый телефон, который вдруг зазвонил.
- Алло. – сказал Бездомов, взяв трубку.
- Андрей, теперь вы должны забыть о том, каким было ваше прошлое. Сейчас у вас есть два пути, и выбирать эти пути будите не вы. – сказал голос сквозь глухое шипение. Бездомов Молчал. – Ваше место в очереди «38», а это значит, что пути назад нет, бежать вам уже некуда. Теперь вы навсегда принадлежите Закрытому Акционерному Обществу «АКСОН». Желаем удачи.
- Спасибо. – сказал Бездомов, немного ошарашенный тем, что ему пришлось услышать. А между тем короткие гудки не последовали, наступило мерное шипение.
- Шшшшшш – говорил телефон. – шшшш.
Бездомов повесил трубку, и снова снял её.
- Почему они видят своё отражения в зеркале, а мы – нет? – донеслось откуда-то издалека- Почему, они курят анашу и улетают, а мы унюхиваемся кокаином и соображаем все больше и больше…? Почему?…
- Мих,- добавился второй голос- мы сами это выбрали…чтобы сделать кого-то счастливыми…
- А как же мы, Богдан? Как мы?…
Бездомов повесил трубку, и передвинулся на место «37». Теперь у него был богатый выбор – два пути. Жаль, что только выбирать не ему.

3. Теперь…навсегда…
Я закончил свою работу и решил, что Неизвестный останется доволен, так как я сам был от себя в восторге. Черт, как же кстати бывает не в себе Занозьев!
Снова зазвонил телефон.
- Да, Аахин. – сказал я, ощущая, что мне это уже надоедает.
- Богдан, ты чем сейчас заснимешься? – спросила Диана Стиврошева.
- Ди, привет. Рад слышать. – улыбнулся я её голосу. – я работал, доклад писал Неизвестному, хочешь прочитаю?
- Богдан, ты можешь ко мне приехать? – я понял по её голосу, что что-то с ней не так.
- А что такое? – говорю.
- Богдан, пожалуйста… - она сказала это так, что я почувствовал, как по её лицу огромными каплями текут слезы.
- Ди, я сейчас приеду. Только жди. Я очень скоро буду.
Весьма странно. Стиврошева никогда не жаловалась на жизнь, тем более я впервые видел, а точнее слышал, как она плачет. Ди – очень сильный человек, что можно предположить, так как женщина в «АКСОНе» - огромная редкость, они практически туда не проходят и вовсе не отваживаются попасть эту артерию маразма.
Я испугался ещё и потому, что никогда в жизни Стиврошева меня так не приглашала. Она вообще мне почти не звонит, в основном пишет письма на электронный ящик. Наверное, дела действительно плохи.
Я быстро оделся, и поехал к ней.
Всю дорогу, сопровождаемый встречными огнями, я не мог выпустить из головы мысли о том, что бесконечность – это моя жизнь, моя каждодневность. Что Ди – очень страдает, что ей плохо и тяжело и видимо её муки – это тоже бесконечность, которую я пытался измерить. И Занозьев до бесконечности будет под кайфом, потому что он не способен воспринимать мир на трезвые мозги. Жизненная безысходность, заключается не только в том, что придется умереть, а в том, что придется бесконечно жить… Это для остальных ты умрешь, сломаешься, закончишься, а для тебя больше не будет ничего… а возможно, все будет точно так же. Но то, что не бывает конца – это точно. Мне так кажется. Должно же что-то в мире не иметь смерти. Возможно, это человеческая жизнь. Душа. Люди бессмертны. Люди бесконечны и бездонны.
Дорога была длинной, и я был уверен, что она не кончится. Потому что она тоже не имеет своего логического завершения. Она умирает у своего истока, а там же и начинается снова… так и жизнь души. Завершая цикл мы начинаем снова безостановочно бежать до рвоты и крови из носа… но и тогда это все не кончается…
Человек – настолько несчастное существо, что даже смерти оно не заслуживает.
Люди обречены на вечные муки жизни… пока сам мир не сойдя с дистанции, не щелкнет пальцами, и разорвет в клочья все бессмысленные общества, страны и города, которые доселе так упорно строили его обитатели.
Жизнь не имеет ни малейшего смысла. Но если исходить из потребностей души, то, скорее всего в мир человек приходит для того, чтобы научиться любить, и ценить тепло людской души. Загадок множество и я их все решить не смогу никогда.
Да и зачем?…

Дверь была открыта, я зашел.
- Ди! – громко сказал я – ты где? Это я – Аахин Богдан.
Тишина. Ди молчала. И тут я ощутил её дыхание на своем лице. Холодный вдох, и горячий, огненный выдох, расстилающийся по моей коже, как изверженная из вулкана лава. Я почему-то все сразу понял, даже объяснять ничего не надо было…
Незримая Диана взяла меня за руку и повела за собой… Вне себя от непонятных ощущений, уживавшихся во мне одном, я не заметил, как оказался напротив бездыханного тела Ди. Она лежала с открытыми, закатившимися глазами, под которыми были видны растекшиеся разводы черной туши. Кожа её была практически белой, как бумага. Точно во лбу чернела аккуратная дырочка, которая ей почему-то шла…
В комнате было холодно.
Я почувствовал, как Ди обняла меня за плечи.
- Богдан, мне так хорошо. – сказала она. – как еще никогда не было. Я живу теперь по-настоящему. Я дышу полной грудью. Я свободная теперь. Я сейчас самая живая. И никто отныне не сможет меня заставить жить по их правилам, Богдан, это такое безмерное счастье! Ради этого стоит жить и мучаться. Я вот сейчас думаю, что, наверное, все то, что со мной происходило там, в той жизни, это было не напрасным старанием. Чтобы получить такую награду нужно много терпеть… Эта свобода дорогого стоит. Богдан, я счастлива, да…теперь навсегда…
Я понял, что она улыбается.
Мне стало светло внутри. Я подошел к зеркалу, посмотрел в него.
Сейчас я очень завидовал Дианке. Она дождалась, она перетерпела, она получила все что заслуживает. Теперь у нее было то дорогое, о чем может мечтать любой заложник «АКСОНа», - теперь у Ди было собственное отражение. Я видел её, обнимающую мои не воспроизводящиеся на зеркале плечи…
Она была такой красивой, светлой, воздушной…казалось, что она – не Диана Стиврошева – сильная, убежденная, уверенная в себе, терпящая все на свете…нет, она была другой. Она, словно маленькая фея, из американских сказок. Добрая, ясная, очаровательно -пленяющая своим светом… она была прекрасна. И тогда мне показалось, что я готов был отдать все-все-все что у меня есть, лишь бы сделать её ещё более счастливой, и наслаждаться её красотой. Только тогда я наконец понял, как выглядят люди, поистине райские… Она была счастлива…да, теперь… навсегда…

4.Холодное пристанище горячей громады.
Занозьев лежал на своем дорогущем полу, и смотрел в свой не менее дорогущий потолок. Он провожал последний на сегодня глюк. Его шарообразная люстра виделась ему луной среди белых облаков подвесного потолка. Он видел на ней кратеры и неровности, она светилась и по ней ходили маленькие луноходики. Потом из этих маленьких луноходиков выходили маленькие американцы и устанавливали на луне свой крошечный американский флажок. Занозьеву показалось это не справедливым. Он был чем-то на подобие заядлого патриота, и ему крайне не нравилось то, что америкосы загробастали себе ещё и луну. Наверное, по этому на луне появился ещё один луноходик, но он был значительно больше американских, и шел он хотя и медленно, но благородно.
Это был русский луноход. Он мерно опускал свои лапки на неритмичную поверхность луны, как большой паук водомер, старающийся не запутаться в своих ногах. Когда он остановился, оттуда тихо, неторопливо вышли маленькие русские космонавтики. Пока они шли до американского флага, с намерением набить морду америкосам, оказалось, что ничего кроме этого самого флага они больше не нашли. «Убежали, суки… - подумал Занозьев. – как всегда пересрались и ноги в руки…».
Потом Занозьев решил на время отвлечься от проблем русских космонавтиков. Он посмотрел чуть дальше луны и увидел огромное, неизмеримое космическое пространство.
Он смотрел на свой потолок и видел бесчисленное количество маленьких звездочек, которые горели неестественно ярко и переливались при этом всеми цветами радуги. Их были стони тысяч миллионов, безымянных, бездомных, нашедших свое холодное пристанище тут, в недавно купленной вселенной занозьевского подвесного потолка. Они были далеки, и настолько близки ему, что он даже не мог определиться – любить их, или относиться равнодушно. Они падали на него, летели в пространстве, жили своей жизнью. Он даже позавидовал им. Эти звезды имели право сорваться и разбиться… догореть… у него этого права не было.
Он видел множества планет, которые так или иначе работали друг на друга. Крутились как могли. Все они были спутниками , но в то же время жили только для себя. Казалось, они танцуют, кружатся, под им одним ведомую музыку немых светил. Они были похожи на цветные мыльные пузыри, настолько невесомые и легкие, и в то же время неподъёмные но, вместе с тем грациозные и аккуратные, что казалось, будто они – живые, думающие существа. Они двигались, и точно напевали себе что-то. Занозьеву даже показалось, что он может немного разобрать мотив, но это было не так. Он ничего на самом деле не слышал, просто решил утешить себя мыслью о том, что хоть что-то загадочное в этой жизни ему известно.
 Среди этого увлекательного хоровода планет он увидел Землю, истыканную насквозь небоскребами и телевышками, разделенную на мелкие кусочки легкой паутинкой тяжелых железнодорожных путей. По морям её легко ходили и тонули маленькие крейсерчики и пароходики, в глубинах же доживала своёй последний день маленькая подлодочка «Курск». Где-то в районе Америки самолет пытался стереть с лица земли Два самых длинных небоскреба, и всюду-всюду взрывались бесчисленные метро, подземные переходы, аквапарки, школы, заводы, шахты…
В маленьком загазованном серо-голубом небе Земли летали малюсенькие самолетики, которые как и звезды срывались и падали, разбивая в себе кучу крошечных человечков.
А вот тут была война. Одни махонькие земляне против других. Они убивали друг друга, и ненавидели, жаждали крови и смерти… и глядя на них Занозьеву стало страшно. И он решил поскорее посмотреть куда-нибудь еще.
Вот тут он увидел большие, красивые плантации кофе, там блестящие склоны виноградников и густую зелень ароматных хвойных лесов. Золотые поля, шелестящие своими бесценными хлебными злаками, деревни, села… Большие синие реки: бесконечная Волга, широченный Днепр, романтичная Сена, загадочная и мифическая Амазонка… Яркие тропические леса с обильными, подчас невероятными ливнями. Безлюдные заснеженные степи, караваны верблюдов, желтые египетские пирамиды. Пустыни, похожие на большие песочницы. Немыслимо красивые Кавказские горы, ветреные равнины. Африка… Занозьев всегда мечтал об Африке. Он хотел жить на этом горячем континенте, который даже названием своим, как Миха считал , была пропитана темной, шоколадной кожей, огромными человечными глазами. Он слышал в каждой букве этого слова рай, блаженство, спокойствие и отчужденность, о которой он всегда мечтал.
Он любил всем сердцем народ этого мира. Да, Африка была для него неизведанным миром, другой планетой. Эти люди, жаждавшие свободы, получившие её и понимающие, чувствующие каждой своей клеточкой, как она бесценна. Он мечтал разгадать все загадки Африки. Увидеть все тайны её ритуалов, темной кожи, костров, огненного солнца, приятных звуков тамтамов…

« Солнца –
Как много солнца в небе Африки!
 И даже
 Земля нести его в себе устала.
И я стремлюсь твой знойный груз отбросить,
И я бреду над свежей бороздою,
А ноздри все вдыхают и вдыхают
Твой жар и с ним – кипенье новой жизни.»
Как Занозьев любил эти стихи Нене Кхали. Он, конечно, был в Африке, не раз, но постоянно возвращался, потому что, он из тех людей, которые могут только мечтать о свободе, а получать её могут лишь действительно достойные.
Как-то в одном из ресторанов, где мы с компанией пьяных приятелей решили допить то, что осталось недопитым со вчера, Занозьев увидел темнокожего официанта. Так вот, он с ним в течении всего вечера говорил, наливал ему, отстегивал баксы и просил, чтоб тот рассказал ему об Африке. Но, в конце концов оказалось, что негр ни разу не был в Африке, а сам родом из Северной Америки. Но, Занозьеву было не важно, он был бухой, и в прочем, его мало волновало то, что негр не африканский….(охренеть…)
Занозьев плакал. Он видел Землю. Он видел разбросанные по ней материки, похожие на обкусанные кусочки печенья. Все там жило, дышало, шевелилось и как это не смешно, убивало само себя.
Занозьев переключил свой взгляд на планету, вокруг которой бешеным темпом неслась Земля.
Ничего красивее он не видел никогда. Яркая, светлая, обжигающая взгляд звезда, размерам которой нет подобных, нежно гладила своими материнскими лучиками все остальные планеты. Эта громада, которая может в одну секунду испепелить все живое на земле, которая может затмить своим светом все эти миллионы миллиардов звезд, собранные воедино, эта неизмеримая сила вела себя спокойнее всех. Она выглядела умнее, мудрее, сильнее. Все бежали вокруг нее, работали на неё. А она только созерцала, и снисходительно дарила им, убогим, свои драгоценные, оживляющие, горячие лучи. По лицу Занозьева тоже ходили её палящие, но мягкие поцелуи.
Он улыбался. Он любил эту планету больше всех остальных. Он знал, что без неё он не сможет теперь уже никогда. Как и без той иллюзии свободы, которую он никогда не обретет.
Безголовая земля неслась с бешеной скоростью, немая луна, молчала, потому, что не знала что сказать… и Солнце, безмолвно руководило процессом всех их жизней, и на нем большими синими буквами было написано «АКСОН».


5.Тень.
Следующее утро было неприятным. Я проснулся с ощущением полной несвободы. Казалось, что даже дышать мне тяжело. Я понял, что «АКСОН» - это не просто место работы, это удавка, которая держит меня и не отпускает. У меня нет никаких прав, кроме авторских. Я не смею бросить, так как поплачусь жизнью, я не могу быть счастлив, и не обладаю отражением.
«АКСОН», как тень, которая ползет за мной, где бы я не был. Она приобретает мои очертания… а, черт знает, может это я становлюсь похож на неё… может это я – часть её. Порой она даже мной управляет. Я это чувствую, но и на то, чтоб сопротивляться, ей у меня прав нет. Я – ничтожный человек.
А человек ли я вообще? Трудно сказать.
Я лишен отражения, чтобы меньше обращать внимания на свой внешний вид, чтобы думать только о душе и чувствах. Но мне это не нравится. Да только вот я ничего с этим не могу поделать… Хоть плачь, а выбора у меня нет никакого.
Ужасно. Взрослый мужик, а ничего не могу.
Я знаю исход своей жизни. Я сорвусь, так же как Дианка сорвалась. И за эту свободу поплачусь.
Я боюсь смерти, поэтому сейчас я просто психологически не могу бросить. Мне страшно. Мне стыдно. Я, наверное, глуп, и вовсе мало соображаю, но мне легче чувствовать, а не думать…
Я напоминаю себе клетку организма. Я, не играю, в общем-то, никакой роли, таких как я – миллионы миллиардов, но, у меня есть свои функции, которые не выполнять я не могу. Стоит только прекратить реализовывать свою работу – и все, я отмираю, становлюсь не нужным этому организму кусочком. То, что внутри меня помимо ядра и вакуолей есть ещё и душа – это никого не волнует. Я – делаю деньги, а значит – не имею ни малейшей ценности.
С ума сойти!.
6.Самое страшное.
Бездомов проснулся от того, что она шептала ему на ухо что-то, что он почти не понимал.
«Андрей, мне страшно. Я чувствую, что что-то не так. Я знаю, что ничего хорошего не произойдет, - говорила он еле слышно – я боюсь. Ты вчера вернулся совсем другим. Я не знаю, где ты был, и что там с тобой делали, что говорили, но это плохо… очень плохо. Это опасно, я чувствую.»
Бездомов решил не обнаруживать того, что проснулся. Ему показалось забавным слушать, что она говорит. Но она молчала.
И тут он понял, что она плачет. Он будто слышал, как слезы катятся по её щекам.
 Этот звук был похож на скрип мокрых пальцев по стеклу: жуткий и неприятный. Она горячо-горячо дышала ему в щеку, потом уткнулась в шею и он почувствовал её слезы, горячие как кипяток.
Он слабо понимал, что с ним происходит. Если честно, то он до сих пор не осознал во что ввязался, с чем спутал свою жизнь.
« Я почему-то теперь чувствую, - начала снова она, - что ты меня больше не любишь…». И новая волна горячего воздуха и обжигающих слез прошла по его шее.
Она поцеловала его в плечо, всхлипнула и ушла на кухню, греметь кастрюлями.
Бездомов открыл глаза. Он посмотрел на потолок, и решил, что его надо будет побелить. И вообще, ремонт пора бы уже давно сделать. Он вглядывался в грязные трещинки потолка, похожие на нервные отростки, и понял: пора что-то менять.
Он встал с кровати, подошел к зеркалу и, сначала, испугался, но после вспомнил, что как раз об этом его предупреждал вчера Неизвестный. Бездомов получил должность в «АКСОНЕ», но потерял отражение. Что ж, мне тоже, сначала это казалось даже слегка забавным.
Он улыбнулся, но улыбки своей не увидел. Ему это было не дико… Он, просто пока не привык.
- Луна! – крикнул он ей. – доброе утро!…
- Проснулся? – откликнулась она, – иди завтракать.
Он подошел к кухне и посмотрел на неё. Она как всегда ему нравилась. Но, что-то было не так. Он практически кожей ощутил, что что-то кардинально поменялось. Ему больше хотелось подойти к ней, обнять, сказать, какая она умница. Ему не хотелось её страстно целовать, гладить её тело, смотреть на неё безостановочно. Ему стало немного не по себе. Холодно…очень холодно.
Он вернулся в спальню, сел на кровать и тихо-тихо сказал: «Самое страшное, что я тоже чувствую, что я больше тебя не люблю…».

7. Аминь.

Я сел на кровати. Наверное, выгляжу ужасно, жаль что не вижу, хоть посмеялся бы.
В комнате воняло чем-то мерзким, свет из окна был почему-то зеленым. Хотелось спать, но чувствовал, что от еще одной минуты сна меня точно стошнит. Перебор…
Ненавижу когда перебор.
Рядом лежала Люська. Я понял, что это она, по искусственным белым волосам, длинным ненастоящим ногтям и вставным голливудским зубам… Хотя прошло уже много времени, она выглядела вполне хорошо… но опять же – искусственно. И тут я понял, что ни хрена я её не люблю. И даже тот образ девочки-писательницы, почти стершийся из моей памяти, я тоже не люблю… Я никого не люблю. Никого…
В зеленом свете окна она выглядела еще более фальшиво. Даже казалось, что она не дышит. Охренеть…
Стало холодно, я поджал под себя ноги, и закутался в плед, решил смотреть в зеркало…
Я понял, почему свет зеленый. Он проходит через зеленые шторы. Да. Попадает в комнату сначала через стекло, а потом через темно-зеленые шторы, поэтому комната зеленая. И похожа на болото.
Этот свет как я. Переживая что-то приобретаю легкий оттенок происшествия… Пройдя, например, через «АКСОН» я потерял себя. У всех так, наверное. Кроме Люськи. С ней ничего не делается. Потому что она – кукла с фарфоровым лицом. Ни одной морщинки, ни одного прыщика… идеальна и отвратительна.
В зеркале я не видел себя, как прежде. И удивляться было не чему. Невыносимо грустно и пусто.
Вязкий, словно тесто, зеленый свет, казалось становился воздухом, его сложно было вдохнуть… я даже чувствовал, как он обволакивает мои легкие вязкой тиной…
Зазвонил телефон.
- Да. – сказал я, прикуривая сигарету.
- Аахин, это я. Андрей Бездомов. Как чувствуешь себя?
- Херово. Че за бурду ты вчера выставлял? Мутит и голова как камень…
- Ну уж извини, пока портвейн себе за сто тысяч позволить не могу…- заржал Бездомов.
- Че звонишь?
- Неизвестный просил нас с тобой к нему на ковер. Через полчаса…
- Я, бля, че – метеор?
- Ты? Ты – бля – метеор. Давай, быстрее… там и встретимся.
Я бросил трубку на кровать.
Люська проснулась и не внятно сквозь сон спросила:
- Сережа?…сделай кофе, дорогой…
- Да, дорогая. Только с кофе пролетаешь, и меня зовут Богдан, так для общего развития…
- Какой Богдан? - удивилась она, зарываясь поглубже в подушки.
- Муж твой. Аахин. Вещи собрала, и чтоб глаза мои тебя здесь не видели. Деньги в шкафу.


Я ехал в такси, так как вести машину был не в состоянии. Оделся я в первое попавшееся: рубашку, брюки, пиджак с белым огромным пятном. (ну и хрен с ним…)
Попросив водителя тормознуть у какого-нибудь ларька, я вышел купить хотя бы пива, потому что соображение было полностью отключено и голова, словно разлагалась.
Было тихо. Ну, впрочем в полшестого утра по улицам этого города много народу не ходит. Среди стройного ряда обоссаных киосков сидело три бомжа.
- эй, мужик! – крикнул мне тот, что был самым грязным, но очевидно самым трезвым. – поделись бутылочкой.
- Чего ж не поделиться?…сейчас. – сказал я, вытаскивая из кармана скомканные сторублевые бумажки.
- У-у-у-у!? С такими-то деньжищами можно и водочки…- оживился бомж.
- Эх… - вздохнул я. И подумав махнул рукой водителю, уже получившему от меня деньги, чтоб он ехал…- можно и водочки…
Я купил большую бутылку «nemifoff», четыре пластиковых стаканчика и подсел к новоиспеченным друзьям.
Собутыльники были очень обрадованы моим появлением и, потирая руки начали нахваливать при мне всех братков и законников… странно, правда?…Я подумал и купил еще палку колбасы, конечно не первой свежести, но все-таки.
Мы выпили по стакану и сразу стало хорошо.
- как тебя звать, добрый человек? – спросил бомж, подозвавший меня в их компанию. Остальные двое почему-то молчали.
- Богдан. А тебя? – без энтузиазма ответил я.
- А меня И-илья. – заикнулся бомж.
- Отлично И-илья. Будем знакомы.
- Будем. Хорошее у тебя имя, Богдан. – странно посмотрел на меня бомж. – А в Бога-то веруешь? Ха-ха-ха…- неожиданно заржал он.
- Нет. – сказал я.
- Как? – удивился бомж, выпучив глаза, будто я признался ему в убийстве.
- Я ни во что не верю. Ни во что и никому. – развел я руками.
- Гонишь, брат. Бог – он есть и в него нужно верить. Он ведь всем помогает…
- Да? – перебил его я. – а тебе он чем помог?
- Мое время еще не пришло. Вот придет и он мне поможет. Я много грешил когда-то. Я ж год назад был таким же как ты: деньги, машины, работа, девочки… все было… и я всем пользовался… никого не любил, никого не жалел, ни с кем не считался… И вот, чего добился… и твоя дорога та же, опомнись.
Я смотрел на него, как в бреду, почти не воспринимая его слова. Не знал, что отвечать, но мне, вдруг до боли захотелось дать ему в морду, да так, чтоб вырубить к чертям, чтоб не молол чепухи, чтоб не учил меня жизни… Мне стало страшно. Я хотел бежать отсюда. Бомж смотрел на меня глазами вселенской тоски и злобы, словно глаза всех бомжей мира смотрят сейчас на меня и ненавидят.
- Аминь – сказал я встав, и бросив ему в лицо скомканную купюру, высунутую из кармана.
Не помня себя, не чувствуя ног я пошел оттуда, как человек, потерявший что-то…
Отойдя метров на двадцать я оглянулся, но бомжа уже не было. Сидели двое тех, что молчали… Илья, словно, исчез…
 
Я шел, не понимая, куда и зачем я иду, и все думал о том, что говорил Илья. Во мне напрочь отсутствует Бог, вот в чем проблема. «Аксон» забрал у меня и Бога.
Зазвонил сотовый.
- да, слушаю. – словно опомнившись сказал я в трубку.
- Богдан, я умираю. – проговорил Занозьев.
- Ты что, сбрендил?! Опять курил? Или укололся? – не удивился я.
- Богдан. Я умираю. Я чувствую, это была последняя капля… перебор…- все тише каждое слово произносил Миха.
- Стой, стой, стой! – испугался я… - ты что, пере… ну… черт, ты что, много ввел?!
- Ха…-слабо усмехнулся Миха. – больше чем ты думаешь….
- ****ь, зачем?! Мих, я сейчас приеду, не бросай трубку, я уже… вот уже сейчас еду, слышишь?!.. – орал я, по пути останавливая такси.
- Зачем?…ты спрашиваешь зачем? ЗАЧЕМ?! – вскрикнул он на последнем «зачем».- затем, Богдаш, что все заебало… что не могу больше, что нервы не выдерживают… не торопись, слышишь, я не хочу, чтоб ты успел… я…
- Ты что, совсем двинулся?! Мих, ты че? Помирать, чтоль собрался?! Ты мне это брось, я тебя откачаю… я тебя так откачаю, что ты вообще забудешь, что такое передоз… - нервно орал я, чувствуя, что теряю единственное оставшееся в жизни.
- Богдан, подожди… не ..это… не тараторь… я тебе звонил, чтоб рассказать все, как есть… значит, так.. слушай…
- Миха, ****Ь!!! – заорал я, что есть силы. – заткнись, на ***, не выводи меня! Ты че говоришь, не смей, слышишь?! Не смей даже думать!!!
- Я уже все обдумал…
- Нет, ****ь! Ни *** ты не обдумал!!! Ты какого черта все это делаешь?! – орал я в таком бешенстве, что самому страшно стало. – вызывай врача, быстро! – крикнул я водителю, который тут же схватился за сотовый.
- Богдан… тут крови … много…так…много…я…- начинал бредить Миха.
- Че?! Какая кровь?! Откуда?! Ты че там с собой сделал, добоеб конченый?!
- … вода. Богдан….
- Какая Вода?! Ты что, вены резал? Ты че там сделал?! Мих, не молчи, разговаривай со мной. Я через пять минут приеду…- говорил я, пытаясь еще хоть что-нибудь понять. Хотя, если честно ясно было только то, что дела страшные.
Эти пять минут были для меня адом и бредом. Каждое сказанное Михой слово я воспринимал как последнее, я, наверное, впервые в жизни заплакал. Я был почти на пределе, чуть не свихнулся там, в такси.
Я нашарил в кармане пиджака пакетик с креком, по-моему вчера Бездомов мне его выдал, как презент, ну, в общем, использовал я его по назначению.
- э, мужик, ты чего там делаешь? – испугался водитель.
- Заткнись!… - вскрикнул я. – у меня друг умирает.
Последующие часов восемь помню смутно. Меня, наверное тот самый водитель вволок в Михину квартиру, я, говорят рвался в ванную, и орал « на кого ж ты меня оставил?!», ну, в общем у меня такое бывает.
Всплывают какие-то образы, связанные с наркотой в моей бедовой башке, например Миха в белой смирительной рубашке и с нимбом над головой, врачи с топорами, Диана Стиврошева, пытающаяся отмыть со лба дырку от пули, матерящиеся собаки, бомжи в народных костюмах, в общем - бред. Я проснулся в приемной больницы от телефонного звонка.
- Аахин! – грозно рыкнул Неизвестный в трубку. – что там произошло, выкладывай.
- Упф… - вздохнул я, оглядываясь…- знать бы, Эрнест Иосифович, знать бы самому.
- Ты чего это? Что значит, знать бы самому? Ты где был-то?
- Где? – переспросил я у самого себя. – дак это… черт, я ни хрена не помню…
- Так, что за тон, с начальством? – хохотнул Неизвестный. – ты пьяный, что ли был?
- наверное… а! – вспомнил я. – Эрнест Иосифович, вы что-нибудь знаете про Занозьева. Я в больнице, только что проснулся, как в бреду…- я спросил это, потому что знал – лучше Неизвесного об его работниках никто не знает.
- Ты точно был никакой… этот черт обдолбаный нажрался водки, обкололся до не могу, и вены резать ломанулся, но, вовремя тебе позвонил… на его счастье, а то сейчас уже и гробик бы заказывали… - засмеялся Неизвестный.
- Так он что, жив? – обрадовался я.
- Живее всех живых. Только с недельку полежит в больничке, по ускоренной программе, я договорился… в общем, беда с вами…
- Отлично . – радовался я. – стоп, а меня-то чего в больницу отвезли?
- А тебя, милый, радуйся, что вообще в психушку не затащили. Ты все «за упокой» орал. Я думал ты крышей поехал, как мне рассказали, а ты нет, вроде соображаешь малёк. Ну ладно, лети домой, завтра в шесть у меня, как штык.
- Хорошо. – сказал я и отключил телефон.
Выбравшись из больницы я отправился домой. Денег в кармане не было, поэтому пришлось идти пешком. Был хороший теплый летний вечер, один из тех вечеров, которые я люблю. Людей было мало, дышать было приятно.
Я долго шел по сухому асфальту, честно признаться, я не знал дороги домой. Город, в котором живу достаточно большой, а если учитывать то, что со времени работы в «Аксоне» я практически нигде пешком не хожу, то это не странно. Я шел туда, где, мне казалось, лучше, туда куда меня звал внутренний голос. Сначала этот голос был моим сознанием, потом я стал его отчетливо слышать со стороны. Конкретно он ничего не говорил, никаких отдельных фраз, я слышал мерное гудение, возможно даже мычание, по которому, сам не ведая как, шел. Голос управлял моей дорогой, моими ногами, даже словами, которыми я иногда разбрасывался по пути. Прохожие спрашивали время, я отвечал погоду, они интересовались маршрутом, я рассказывал о курсе валют. Самое загадочное то, что я не хотел бороться с этим состоянием.
Голос вел меня черти куда, а я даже почему-то думать не мог. Я остановился на набережной, там голос прекратился. В моей голове промелькнула мысль о том, что я, возможно, схожу с ума, потому, что сам не могу объяснить многих своих поступков, а возможно, виной всему было еще не прошедшее воздействие крека на мой организм.
Я сел на лавочку, выкрашенную в зеленый цвет, и схватился руками за голову, упершись локтями в колени, чтоб легче было собрать все мысли в кучу, но оказалось – это не помогло. Так я просидел некоторое время.
- аминь. – сказал кто-то подойдя совсем близко и, встав напротив меня.
Я поднял голову и увидел Диану. Она смотрела на меня с издевательской усмешкой, весело прищурив глаза.
- аминь. – отчетливо произнес я, будто соглашаясь с ней.
Воцарилось молчание. Я не слышал ничего, ни шагов прохожих, ни шума ветра, ни шелеста листвы, не скрежета машин, только странный гул в ушах никак не давал покоя. Диана смотрела на меня все так же.
- аминь. – еще раз сказал я.
- Иш ты, какой набожный… - укоризненно сказала бабушка, продающая сигареты около моей лавочки. Она сидела на каком-то ящике и держала в скрюченных руках коробку с открытыми пачками сигарет. – Иш ты, набожный какой, говорю… небось и в Бога-то веруешь…
- Нет… не верую… - удивленно сказал я. И повернулся к Диане. Он её уже не было.
- Дурной ты какой-то, сынок… ей-богу дурной.
- Дурной, бабуся, бурной…- согласился я с ней.
- Ну, Бог с тобой, милый… Бог в помощь.
- Аминь. – вздохнул я, вставая с лавочки и набирая номер Бездомова. Через десять минут за мной приехала машина.

8.Искусственный свет.
Бездомов ехал в такси к Неизвестному. Чувствовал он себя мерзко. Уже неделю не появлялся дома, ночуя по разным квартирам чужих людей. Странно, но за эту неделю он успел привыкнуть к постоянному бреду, который приходилось выслушивать от Неизвестного, к бесконечной череде новых знакомств, банкетов, гулянок, проституток, богатеев… Ему казалось, что так и должно быть, он даже в некой степени получал от этого удовольствие, и совсем не хотел возвращаться к своей прежней жизни. Тут ему было комфортно, тут он был хозяин своей судьбы, именно тут он никого не боялся. Его больше ничто не обременяло, все было прекрасно. За окном мелькали огни. Настоящие, звездные точки с ненастоящими, фальшивыми вспышками электрических, человеческих светильников. Было что-то в этом свечении необычное, что-то значимое, такое, как будто бы солнечное затмение, или землетрясение…
Бездомов достал блокнот и записал:
« Смешение светил со светильником. Све-тиль-ник (человеческое) Све-ти-ла (неземное, возвышенное…) Светильник – один, смешной и жалкий. Поддельный, тусклый, маленький. Неромантичный. Горячий. Перегорающий. Светила- множество, громоздкое, серьезное, имеющее значимость, весомое, красивое, холодное, далекое, романтичное, постоянное, вечное… смешно.» он ухмыльнулся, взял ручку в рот, и некоторое время грыз её. Потом дописал: «Все, придуманное человеком жалко, недолговечно и отвратительно инородно по сравнению с «задумками» создателя, с тем, что живет вечно, светит, согревает, замораживает, заставляет жить… и только один предмет, созданный миром не вечен, глуп и не практичен – человек.»
Бездомову казалось, что вся его жизнь будто на время остановилась, а череда праздников и гулянок – это нечто вроде рекламной паузы. Его прежняя жизнь в которой была Луна, был небеленый потолок, бедный завтрак и куча долгов, вероятно, должна была вернуться, застать врасплох, разбить вдребезги весь хрустальный шарик сладкой жизни. Бездомов боялся этого больше всего на свете. Он гнал от себя все, что хоть как-то напоминало ему его прошлое.
- Алло, - сказал Бездомов в трубку зазвонившего мобильного.
- Андрей, Ты где? – тихо спросила Луна.
- Привет. – опешил Бездомов. – как ты меня нашла?
- Черт, Андрей, ты что, с ума сошел?! Я уже все морги обыскала, и где я только не была?! Где ты был?!
- Как ты узнала мой номер?
- Аахин сказал.
- Он меня искал?
- Да, звонил сюда. Сегодня. Андрей, почему ты ушел: - заплакала она. – зачем? Куда?
- Прости меня. Прости. – он чувствовал, как ей больно, но не чувствовал этой боли в себе, и даже чувство вины было не таким сильным, каким должно было быть, он это понимал.
- Ты вернешься?
- Вернусь.
- Когда?
- Через три дня. – сказал он, сам не зная, почему именно три дня.
- Я буду ждать тебя. Слышишь?. ..
- Да.
- Я люблю тебя.
Он молчал. Он не любил её больше. И не знал, что сказать. Ему вдруг стало так страшно, что даже трубку он положить не мог, не мог пошевелиться. Она молчала и плакала. Он это точно знал. Он чувствовал, как слезы огромными каплями катятся по её щекам, он слышал, как она тихо скулит от невыносимой боли. Луна знала, что это все. Что это конец, что даже если он и вернется, то больше не будет с ней. Она знала, знала еще тогда, утром, лежа на его плече, знала, что он её больше не любит, что она ему больше не нужна.
Он все понимал.
За окном мелькали искусственные огни гирлянд и вывесок, её тишина, её слезы разрывали его сердце на части. Ему было её искренне жаль.
- я вернусь. – выдавил он и отключил телефон.
- Вернусь. – повторил он про себя. – через три дня.

9. не суди.
Занозьев лежал в своей палате и, видимо, находился в коме. Врачам было сложно определить его состояние: время от времени он просыпался, но, явно, не отдавая себе отчета в действиях, начинал читать стихи, рассказывать несвязные анекдоты, строил взвод, диктовал слова для правописания, а потом снова падал в обморок на последующие два-три часа. Он весь был утыкан прозрачными пластиковыми трубками, и, чем-то напоминал морское существо с тысячами щупальцев. Он был бледный и худой – потерял много крови.
Занозьеву виделись солдаты. Они шли в бой, пели песни, и смеялись, и плакали, и были все пьяные, русские солдаты… Миха стоял в стороне и не мог пошевелиться. Один солдат, шедший в самом конце взвода, обернулся на Миху и улыбнулся ему. Солдат был молодым, худеньким, рыжим парнишкой, совсем, очевидно еще не понимающим, и не знающим жизни.
Они смотрели друг на друга и что-то сверхъестественное было в этих противоположно устремленных взглядах, что-то важное, какая-то нужная для развития, для Занозьевской души, для всех людей информация, что-то необходимое. Но вот что, занозьев никак не мог уловить. Солдат улыбался, Миха плакал, плакал по-настоящему, по-мужски.
- Илюшка, - окликнули Солдата. – ну ты где? Чего ты там потерял?
Солдат сорвался с места и побежал за взводом. Миха остался один. Он почувствовал желание идти с ними, но не мог двигаться, он был словно вкопан, врыт в эту землю. Он не знал, что делать дальше, ему стало страшно.
Рядом с ним стоял огромный дуб, раскидистый, тяжелый. Казалось, он был настолько крепким, что даже самый сильный ураган на свете не смог бы всколыхнуть ни один из его листочков. Он был как каменный, недвижимый, настоящий русский богатырь. Миха оперся на него и закрыл глаза. Он чувствовал какую-то тугую боль в голове, но она была ничем по сравнению с той неизмеримой болью, которая съедала его сердце. Он точно знал, что сейчас должно произойти что-то стихийное, страшное.
Миха закричал, закричал с такой силой, что у него самого уши заложило, он истошно орал, запрокинув голову вверх и глядя в небо.
Через минуту, или даже меньше, он упал, и не смея произносить ни звука плакал, и целовал холодную русскую землю.
Раздался первый выстрел, после чего Миха глухо взвыл и зарыдал еще сильнее. Началась канонада. До Занозьева доносились страшные стоны и крики, возгласы смерти. Здравый смысл то покидал Занозьева, то возвращался снова, причем второе было страшнее. Он скрючившись лежал и время от времени орал что-то, прижимаясь все крепче к земле. В моменты, когда он забывался, он слышал чьи-то голоса, тогда ему казалось, что это были дети. Они читали молитвы, и просили о помощи.
Через какое-то время все прекратилось: выстрелов было больше не слышно, и лишь тихие стоны умирающих еще летали над землей, как последний вздох.
Миха еще долго лежал, не отдавая себе отчета ни во времени, ни даже в пространстве. Когда он наконец поднялся и открыл глаза, он увидел то, чего раньше никогда не мог видеть. Он видел поле после битвы. Миллионы трупов и раненых, запах смерти, запах пушечной серы и крови. Масштабность и мощь увиденного перевернула в нем все с ног на голову. Как будто на его душу бросили огромный, тяжелый камень, который она вряд ли могла долго выдерживать.
Он сделал первый шаг, такой тяжелый, такой медленный, что ему показалось, что он делает нечто героическое. Он трудно шел до кровавого поля, а дойдя, поднял голову в небо и, посмотрев на бесконечные облака, вновь оглянул поле, над которым еще летали тихие стоны бойцов. Занозьев упал на колени, поднял руки к небу и заорал:
- Что ж вы сделали, братцы?! Куда ушли? За кем? За землю погибли, соколики ясные. Да на кого ж вы матерей-то оставили? Господи, Господи, господи, они ж безгрешные, чистые ангелы, зачем тебе? Вот цена-то твоя бесценная, земля Русская – Жизнь человеческая, солдатская. Довольна ль ты, матушка Россия? Омыли тебя грязную кровушкой своею. А стоишь ли? Стоишь ли того? Нет… Продажная ты Россия, с колен не поднимешься. И цена у тебя есть, да только уж не в жизнях меряется… Не великая ты совсем, а продажная, как девка с улицы. Грязная, пошлая и злая. Не любишь ты никого… никого… не ценишь…
Занозьев упал на кровавую землю и снова зарыдал, пока вновь не услышал детских молитв, и кто-то тронул его по плечу. Он поднял глаза.
Перед ним стоял тот самый солдатик Илюшка, а за ним и весь взвод. Только теперь были они все полупрозрачны, легки и светились солнечным светом.
- Не вини матушку. – сказал Илья с улыбкой. – святая она, блудница. Сама все знает, да не тебе судить, сама мучается, не вини. Люби её, молись за нее. Душа у нее есть бесценная, великая, вечная, святая. Не суди, батюшка… не суди.
Занозьев закрыл глаза, и снова открыл. Ни Ильи, ни взвода больше не было. Он перекрестился три раза, и поклонился святой земле, поцеловал её, и обернувшись пошел обратно. На холме, откуда он пришел стоял дуб, листья которого легко колыхал теплый ветер.
В эту ночь Миха очнулся и больше не терял сознания.

10.Ул.Космонавтов 24.
Следующим утром я отправился к Неизвестному, чтобы получить пакет с очередным заданием. Не ожидая ничего удивительного я как обычно поднялся на лифте на двадцать второй этаж, и без приглашения вошел в его громадный кабинет. Эрнест Иосифович сидел в кресле и курил свои любимые кубинские сигары, от них, запах в помещении стоял потрясающий. Я вообще люблю запах сигаретного дыма, он, словно какая-то древняя китайская философия, которую я, с каждым разом пытаюсь постичь. Но, видимо и к концу своих дней не разгадаю всех её загадок.
- привет, Аахин. Как жизнь молодая? Присаживайся, покурим?…- протянул мне серебряную коробку с сигарами Неизвестный. Он заметно оживился увидев меня, после чего я решил, что он придумал какое-то сверхъестественно нелепое задание и теперь самодовольно радуется.
- Спасибо. – сказал я, беря одну из сигар. – дела, если честно не ладятся.
- А что ж так?
- Ну, ерунда всякая в голову лезет, да и с Михой, сами понимаете… он мне как брат, и тут такое. – Я говорил это, и параллельно проделывал «ритуал» подготовления сигары: обрезал, постукивал, и так далее… это, кстати, тоже мне постоянно напоминало некую китайскую церемонию, типа чайной…
- Ой, да не парься ты насчет Михи, выйдет через пару недель, оклемается. А вот насчет головы, это ты поаккуратнее, ты этим, Аахин, бабки зарабатываешь, без головы своей ты сдохнешь… я серьезно…Хых. – вдруг усмехнулся сам про себя Неизвестный. – ну да ладно, давай-ка, закуривай… это новые, мне только вчера привезли. Отличные… Особенные…
- И чем ж это они особенные? – закурил я.
- А ты не торопись, сам увидишь. – загадочно сквозь клубы своего и моего дыма посмотрел на меня Неизвестный.
Я вопросительно вскинул брови, но ничего не сказал. Посмотрим.
Через какое-то время я начал осознавать, что меня вставляет, и что сам Неизвестный уже висит где-то в другом измерении, только тщательно это скрывает. У него выросли антенны и вместо галстука теперь почему-то болталась огромная жирная змея. В кабинет зашла секретарша и сказала, что белый кролик сегодня не приедет, потому что опаздывает еще в сотню мест и, кажется, Неизвестный с визитом обламывается. А потом зашел Занозьев и сказал, что больше так жить не может, и чтоб мы ему купили в гроб зеленые тапочки с розовыми помпонами. Я подполз к окну и посмотрел вниз, красиво. Мимо пролетел самолет, кто-то из него помахал мне рукой и бросил камнем в окно кабинета Неизвестного. Окно покрылось трещинами.
- иди-ка ты на ***, Миха… вместе со своими тапочками… - пробубнил я и отрубился.
Когда Неизвестный меня растолкал, я понял, что все это был просто глюк. И Занозьев, и секретарша, и змея… ничего не было.
- эх, здорово. Правда? – улыбаясь увалился рядом со мной на пол Неизвестный.
- Да, ничего особенного… так, расслабиться…
- Ну ладно, расслабились и хватит. В общем так, тебе надо сейчас найти Бездомого, чтоб его черт обосрал, и забрать документы по… ну он знает почему.
- Это мое задание? – улыбнулся я.
- Нет, это так, чтоб не забывался. А задание… пиши чего-нибудь уже… пиши, голова на плечах, буковки на листах. Понял?
- Еще бы.
- Все, давай до Бездомого.
Сотовый у Андрея не отвечал, пришлось разыскать его домашний, хотя это было не так-то просто. Учитывая то, что я еще не до конца отошел от сигар, мне было достаточно сложно даже номер-то телефонный набрать, не то, что искать его у всех, кого только знал и не знал. Оказалось, что Бездомов живет не один. Приятный женский голос взял трубку.
- да. – сказала она.
- А…хм…здравствуйте. Я Богдан Аахин, работаю с Андреем. Вы его к телефону не позовете?
- Андрей?…а… его нет. Вы не знаете, где я могу его найти? Я… он ушел уже очень давно и не вернулся…я… скажите, он жив?
- Ну…последний раз я его видел….черт, не помню…- я говорил, и чувствовал, какую ахинею несу. – я, вы меня извините, я не в духе разговаривать… вы мне Андрея не позовете?
- Так его же нет. – чуть ли не заплакала девушка.
- А… а где он?
- Не знаю…ничего не знаю.
- У него и сотовый молчит…- загрустил я.
- Сотовый? У вас есть его номер? Дайте мне его, пожалуйста! – закричала она.
- Записывайте…
Бездомного я так и не нашел. Пришлось отыскивать последних его баб, которых оказалось двенадцать или около того…. Но все они ничего не знали о том, где он сейчас.
Я позвонил Неизвестному и сообщил о том, что Бездомого смыло, и никто не в силах сказать в каком направлении.
- Лады, - сказал Неизвестный. – сам найду, черт с вами, ничего поручить нельзя. Отдыхай, завтра к шести утра у меня.
- Чего так рано?!
- Ох, избаловал я вас. Не рано. Рабочий, бля, день. И ты его мне будешь отрабатывать, я тебе за это бабки плачу, усек?
- Еще бы…
- Халява кончается иногда, милый мой, кончается… так что иди-ка спать, чтоб я тебя завтра по клубам и притонам такого рода не разыскивал.
- Понял.
Я поехал домой на первом попавшемся такси. На улице было зябко. Холодный летний вечер, после дождя и ветра. Улицы остыли, небо погасло. Грустно и романтично. Ежившись я смотрел в окно, и думал ни о чем.
Проезжая мимо магазина «СуперТехник», я задумался о том, кто придумывает такие тупейшие названия. Моё такси как раз остановилось из-за ремонта на этом отрезке дороги. На витрине стояли пылесосы разных марок, холодильники, телевизоры и прочая чушь. Боже, какое счастье, что моя жизнь не связана с вещами… я занимаюсь чем-то более важным… хотя, порой мне кажется, что и пылесос может быть важнее чем этот мир, вместе с моими бреднями… где-то в верхнем углу первого этажа здания висела табличка «Ул. Космонавтов 24». Дом Бездомого. Я запомнил, улицу, потому что в том городе где я жил и родился, возлюбленная моего школьного детства Ирка жила на улице космонавтов. А с цифрами у него было еще проще. Дом 24, квартира 42.
Мне вдруг показалось, что именно сейчас настало время пойти, и посмотреть на то, как живет Бездомов, на его жизнь изнутри. Какая-то непонятная сила вытащила меня из такси, не забыв при этом отдать деньги шоферу, и повела искать квартиру 42.
Зайдя в вонючий подъезд я попытался сосчитать, на каком этаже находится квартира. Почему-то голова не варила конкретно. Но, делать нечего, машина, наверное уже уехала, и найти дом Бездомого мне придется хоть как. Возможно, кстати, там он и прячется.
Двери открыла Молодая, приятной внешности девушка. Не большого роста, со светлыми волосами, худого телосложения. Глаза её были заплаканы, и почему-то не совсем трезвы.
- здравствуйте. – растерялся я. – А Андрей дома?…Я…
- Ахахин?… - зажмурилась девушка.
- Аахин. Мы работаем вместе.
- Ну да. Я так и поняла. Заходите.
Я прошел в коридор, и уже понял – Бездомов стал осколком «АКСОНа», таким же как и я, как и Занозьев. Квартира была с ног до головы отремонтирована, фальшива, и мертва. Девушка повела меня за собой в пустую комнату, села на середину, возле пепельницы с окурками и посмотрела на меня таким взглядом, что мне стало жаль её. Она была в отчаянии.
- что-то случилось? – спросил я.
- Он ушел. Все изменил в этом доме, бросил меня… ушел… - сквозь слезы говорила она. – он не любит меня больше… это ужасно.
В комнате пахло марихуаной. В пепельнице еще дымился косяк.
Я сел напротив нее, взял за руку.
- Он умер. – прошептал я. – да, знай, что он умер.
- Как?….- только и смогла сказать она.
- Если ты будешь знать, что с ним происходит, во что он превращается, тебе будет еще больнее. Считай что он умер.
- А во что он превращается?…
- В такое же чудовище, как я. Без сердца, без души, без сострадания… только с расчетом и муками. Мы не умеем обретать себя, мы мучаемся, чтобы знать о муках все, мы страдаем, чтобы люди никогда не страдали, мы живем, чтобы делать ошибки, о которых стоит всем вам рассказать…
- Кто мы, черт возьми? Кто вы такие? Что вы с ним сделали? – закричала она.
- Мы? Мы – испытатели жизни, люди, проверяющие все на своей шкуре. Называй как хочешь…
- Какого черта?! Что с Андреем?! Он словно сам не свой…
- Мы все такие. Мы не виноваты. Он бежал от боли, думал, что она прекратится, если он придет к нам, нет, все иначе, он потерял не боль, он потерял чувства, болеть потом будет его совесть, его душа, если её оставят…
Она взяла косяк, и глубоко затянулась, затем выдохнула дым прямо мне в лицо, после чего протянула «трубку мира» мне. Я сделать то же самое.
- я – Луна. – сказала она.
- Я – Богдан. – Ответил я.

11.Зло в тебе.
На следующее утро Андрей Бездомов проснулся в чужой квартире, рядом с какой-то богатой чужой молодой женой и почувствовал, что жизнь после «АКСОНа» не так уж и прекрасна. Все вокруг напоминало Кукольный домик. Впрочем, так и было. Когда ребенок начинает играть в куклы, сначала ему все нравится, все устраивает, но через какое-то время, проходя стадию взросления, ребенок желает чего-то большего. Ему хочется, чтобы стены домика были не розовыми, а серыми, чтобы у кукол были явные половые признаки, отличающие Кена от Барби, как мужчину от женщины, (причем широты плеч, объема груди и выражения лица становится недостаточно), ребенок хочет видеть не постоянную улыбку на лице куклы, а множество гримас, выражающих чувства. Иными словами человек начинает желать естества, таким, каковым оно было до игры в куколки. Таким взрослеющим ребенком чувствовал себя Бездомов. Он, словно открыл глаза на новые вещи, да и они, открыли на него свои глаза, а может просто решили не давать послаблений, и ненавидеть. Он чувствовал эту ненависть отовсюду, от каждого миллиметра этой фальшивой отремонтированной комнаты.
Он закурил.
- не кури здесь. – через некоторое время сказала зашевелившаяся рядом женщина. – слышишь, чего говорю? Не кури.
- Слушай, а мы где, вообще?… - глядя на неё через кудряшки дыма спросил Андрей.
- Мы у тебя дома.
- Нет. У тебя.
- Нет. У меня в этом городе дома нет. – беззаботно сказала она, садясь в кровати и держась за голову. – башка раскалывается…
- У меня тоже, явно вчера перебрали. А ты кто?
- А ты, Андрюш, хам. – засмеялась она. – я его, получается помню, а он меня нет. Не покатит.
- Так все-таки…- улыбался Бездомов.
- Я, брат, Ниночка Измайлова. Знаешь такую? – вздохнула она.
- Как ж не знать. Наслышан… Нин, ты ж рыжая…
- Покрасилась.
- Ну, тогда не удивляйся, что я тебя не признал. Совсем на себя не похожа. Как муж?
- Черт, ну почему всех постоянно интересует Измайлов?! Ты, между прочим спал не с ним. Жив, здоров, все по командировкам ездит… урод…- обозлилась Ниночка.
Виктор Измайлов был отрицательным персонажем в истории «АКСОНа». Когда-то давно он захапал большую часть бабок, оставив Неизвестного с носом и долгами, а сам, между тем укатил куда-то заграницу. И что самое удивительное, даже Неизвестный, способный со своими связями отыскать хоть иголку в стоге сена, не мог его найти. Со временем, конечно злоба Неизвестного куда-то испарилась, но даже и теперь, по прошествии многих лет, фамилия Измайлов действует на него раздражающе.
Бездомов никогда не видел этого самого Виктора Измайлова, но, как оказалось на практике, прошлой ночью переспал с его женой. И это, надо сказать его очень радовало.
- Андрюш, вот ты мне расскажи, - начала после долгой паузы Ниночка – ты откуда такой взялся? Вроде бы не было, не было и тут на тебе, все только и говорят «Бездомов, Бездомов…»
- Да, было дело…- улыбнулся Андрей.
И тут он задумался над тем, что и действительно за последнее время уж очень сильно привлек внимание общественности к своему имени. И ему это дико, не нормально нравилось. Только вот он не знал, что теперь с этим всем делать, куда идти, к кому обращаться.
Зазвонил телефон, стоящий на тумбочке. Бездомов взял трубку.
- Андрюш, ну как тебе квартирка? – раздался голос Неизвестного.
- не так уж и плохо. Но сильно много розового.
- так это баба твоя вчера такую комнату выбрала.
- слушай, а что вчера было-то? – спросил Бездомов.
- трава вчера была хорошая. Просто отличная. Спустись-ка вниз. Есть разговор.
Бездомов повесил трубку. Очевидно, что место, где он сейчас находился, являлось ничем иным, как квартирой Неизвестного. И то, что трава была отличная, объясняет две вещи – Сам он не помнит, что и как было, и Эрнест Иосифович не имеет понятия, с кем Бездомов, собственно, спал. Накинув розовый (охренеть!) халат и бросив Ниночку досыпать, Андрей вышел из комнаты, то, что он увидел заставило его на две или даже три минуты остолбенеть. Перед ним расстилался коридор метров в триста, и через каждые два метра располагались двери, видимо таких же комнат, как и та, из которой он вышел. В конце этого коридора находилось окно, и ни лестниц, ни лифтов, ни чего-то в этом роде не было. В самом конце коридора в углу лежал маленький клубок вещей. Бездомов долго шел к нему, и подойдя, увидел маленького мальчика, лет пяти, завернутого в одеяло и дрожавшего.
- ты кто? – спросил Бездомов.
- Я – Фомушка. – тихим картавым говором сказал ребенок.
- Фомушка? А ЧЕГО ТЫ ТУТ ДЕЛАЕшь?
- Холодно. И глазки болят. – пожаловался ребенок, по-детски неаккуратно теребя кулачками глаза.
- а что такое?...- испугался Бездомов, присаживаясь на корточки, чтоб разглядеть ребенка.
- смотреть больно.
- на свет? – догадался Бездомов. – свет глаза режет?
- на тебя больно смотреть…- загнусавил Фомушка. – глазки больно…
Бездомов аккуратно взял лицо Фомушки в руки и придвинул к своему, чтобы разглядеть глаза ребенка. Мальчик был очень красив – темные волосы, голубые, словно васильки глаза. Глаза из которых лились кровавые слезы.
- вот черт! – вскрикнул Бездомов, буквально отскакивая от ребенка.
- плохой ты, дядька. Зло в тебе. – прогнусавил мальчик.
Бездомов почувствовал, как быстро стала циркулировать кровь по его организму, все вокруг стало глухим, будто он сам стоял под стеклянным колпаком, странное ощущение страха наполнило его душу. Он закрыл лицо руками и досчитал до двенадцати, когда он открыл глаза перед ним сидел Неизвестный за своим офисным столом и сквозь дым от чашки горячего кофе непонимающе глядел на подопечного.


12.Непостижимая легкость.
На следующее утро я проснулся в чужой квартире, и надо сказать, не сразу понял в чьей именно. Белые с красными хаотичными пятнами стены, белый пол и потолок, горы окурков и Луна на окошке, которая курила, на этот раз обычные сигареты.
- что вчера было? – спросил я, пытаясь оторвать голову от пола, что у меня совсем не получалось.
- есть будешь? – будто не слыша моего вопроса, спросила она, затушив сигарету о стекло окна.
Её сморщенный окурок сухо зашипел и упал на подоконник.
- нет. – ответил я и снова заснул.
Я видел дымные облака, которые превращались в образы неизвестных мне существ. Они плыли перед моими глазами и душили меня, проходили сквозь меня и я чувствовал, что они во мне самом, они кружат, отвечают за каждое мое движение, что каждая моя клетка наполнена этим дымом. Чувство непостижимой легкости внутри тела. Я слышал свое дыхание так громко, что, начал ловить себя на мысли, что оно мешает думать.
Я проснулся от того, что кто-то совсем близко что-то говорил. Я не мог разобрать – что именно, но слова были быстрыми, цепляющимися друг за друга и весь текст напоминал грустную песню. Вокруг было темно и только окно светилось синевой ночи. Разбросанные по полу окурки приобрели вид маленьких жучков, а пятна на стене – пауков с толстыми лапами и брюхами. У меня так всегда: в темноте все предметы становятся либо страшными стариками и старухами со сморщенными лицами, либо жирными громадными змеями и аллигаторами, либо вот, как сейчас насекомыми.
Кстати, очень интересное занятие – искать в простых вещах изображения чего-то нечеткого, ни на что-то похожего. Например в бликах на стекле можно видеть лица, части тела, предметы, и все что угодно, также в складках одеяла, или вмятинах подушки, в разводах , пятнах грязи, брызгах от расплесканного кофе, или бензиновой пленке. Мы с Занозьевым очень любили это занятие в детстве. Очень. Правда сейчас нам такое редко выпадает. Совсем перестали обращать внимание на обычные вещи, пытаясь разглядеть необычное…
Слышимый мною говор принадлежал Луне. Я огляделся но её не увидел. Я приподнялся на карачки и попытался хоть немного привести свое тело в порядок, ну, или как минимум, поставить его на ноги. Это мне не удалось, пришлось ползти на четвереньках к выходу. Как только я открыл дверь, на меня обрушилась туча света, и привыкшие к темноте глаза перестали что либо видеть.
- ой, бля… - выругался я. Луна не прекратила говорить. Я пополз на её голос, ничего не видя, и плохо передвигаясь. – ты чего там бормочешь? – спросил я, но ответа не последовало. Она все так же продолжала что-то протяжно шептать.
Наконец, когда я с трудом разлепив веки увидел её скрюченную, сидевшую под подоконником фигуру, я подполз и упал рядом с ней. И только тут я понял, что она шептала молитву. Долгую и длинную.
Я решил не перебивать её, просто достал из кармана пачку сигарет и закурил.
Я смотрел на неё сверху вниз и осознанно понимал, - эта девочка идеальна, хотя и не прекрасна, хотя и не умна, хотя и не…черт знает что еще… она просто была, действительно идеалом настоящей, великолепной, русской, сильной девочки, которую хотелось прижать к себе и не отпускать никуда и никогда. Её хотелось защищать, хотя она, всем своим видом показывала, что в этом не нуждается. Такая особенность присуща многим женщинам. Им хочется казаться сильными, но зачастую – это всего лишь женский выебизнес, с помощью которого они набивают себе цену. Но этот самый выебизнес у Луны был прекрасен. Ей хотелось сказать «Да, милая, ты сильная, ты сильнее всех… я от всех тебя защищу, от всех спасу…» И ведь она только этого и дожидается… дурочка. Она такая дурочка. Не дура, нет – дурочка, глупая, гадкая… идеальная. Я не любил её, просто анализировал… она заставляла меня делать такие выводы.
- Сука, Аахин! Ты безбожен!..- психанула она, видимо дочитав молитву, и выдергивая сигарету у меня из рук.
- что? – недоуменно и с улыбкой переспросил я.
- что? Что? – передразнила она. – ни черта не понимаешь, ни черта не чувствуешь, несешь всякую ересь, и притом абсолютно безбожен… как так можно?
- да, бывают и такие, представь себе.
- уроды моральные. – огрызнулась она.
- хоть не физические…
- лучше б уж физические.
- ты чего это все за Бога-то а? верующая, что ли больно?
- не твое дело.
- да нет, мне просто интересно, считай, что эксперимент провожу. О людях, так сказать верящих и не верящих… а, ну-ка расскажи…
- а не пошёл бы ты? Эксперименты вон, на Бездомовом ставить будешь, меня не тронь. Во мне ещё хоть что-то человеческое осталось.
- да? Что ж это, интересно?
- иди на ***.
- ну, на ***, так на хуй… ты мне вот что скажи, почему это я на ногах стоять не могу? Ползаю, знаешь ли, как последнее чмо на четвереньках…
- А ты, Аахин – с паузой сказала она – и есть последнее чмо. Безбожный, гадкий, злой и придурак. Чему ж тут удивляться? Такие люди не ходят, они ползают.
- а если честно?
- да не знаю я, чего привязался? Сама ходить не могу. Спать хочу.
И только она это сказала, как свет погас и в комнате стало совсем темно. Я вновь закрыл глаза и почувствовал, что Луна, обняв меня, и положив голову на моё плечо, уткнулась носом мне в щеку.
- выебывалась, выебывалась, а рядом легла…- усмехнулся я.
- иди ты… - добавила она.
На следующее утро я срочно поехал к Занозьеву в больницу, нужно было отвезти его домой и рассказать о работе.
 13.Второе солнце.
Когда я со звенящей головой доехал до больницы и вошел в знакомую палату, я увидел Занозьева. Но не того Занозьева, с которым вместе работал, пил, ****ствовал, с которым делился новыми мыслями и ругался, обзывая конченным долбоебом, нет, это был совсем другой человек. Этого парня я не видел уже давно.
Этот Миха еще не знал, что такое наркотики и глупости, он еще ни разу в жизни не видел Африки, и не уходил в недельные запои. Он знал больше меня в миллионы раз, был мудрее и старше меня на три жизни. Он все знал. Он совсем недавно побывал там, где ему все показали. Он точно видел, чем все закончится. Сейчас он был умнее всего «АКСОНа» вместе взятого.
- Аахин, тебя ждать – себя не уважать. Что за херня?
- Миха! Черт тебя дери! Да у меня вчера такая трава была плохая… до сих пор отойти не могу… - обнял я друга.
- эх ты… - засмеялся Занозьев.
- Ну ты и урод. – отстранился я – Ты чего это вены резал, долбоеб конченный? Что, жить расхотелось?
- Богдаш, поехали домой. Тут ничего тебе не скажу. Много видел. Много знаю. Тут говорить не буду. – закрыл глаза он.
 Мы ехали практически молча, только изредка, Миха отрывал взгляд от оконного, закапанного дождевыми каплями стекла, и говорил какие-то глупости про погоду, цены на нефть, про медведей, грибы… Мне были совершенно не интересны эти темы, как, впрочем и ему. Я ждал момента, когда Миха расскажет мне о том, что узнал, что увидел… Он человек необычный, никогда не жил среди вещей, предметов и людей. У него в голове постоянно гуляют какие-то голоса, которые его направляют. Это по-моему шизофренией называется, но хотя, не так уж важно.
- Богдаш, я вот всю жизнь искал Бога, - начал вдруг Занозьев. – пытался открыть его для себя. Не верить, нет, просто понять, ощутить ту мощь, которая отходит от самого понятия религии. Понимаешь?
- ну…
- да, ни хрена ты не понимаешь… - выкинул он сигарету в окно. Мы стояли в пробке.
Я молчал. Сейчас будет говорить.
- Бог, это не что-то высокое, великое, что судьбы вершит, Бог – это та сила, которую породили люди своей верой. Они, с самого зарождения цивилизации, или чего там у них было, верили сначала во много богов, потом в одного, но это не важно, так вот: люди читали молитвы, просили у Господа чего-то, говорили с ним, приходили к нему, верили в него всем сердцем, и тем самым направляли всю свою энергию – позитивную, или нет, это не важно, и вот, этой энергии Богдаш, хватило для того, чтобы создать настоящего Бога. Породить, как когда-то изо льда и пыли появилась Земля, породить Бога. – после долгого монолога он замолчал и уставился на меня, словно ожидая моей реакции. Я молчал. Мы стояли в пробке.
- Да, ни хрена ты не понимаешь…- вздохнул Миха и оперся головой о стекло машины. Он смотрел на дождевые капли, размазанные по окну.
После долгой паузы я закурил.
- Мих? – спросил я, надеясь на продолжение.
- иди в жопу!... – ответил Занозьев.
Доехали через час.
Когда мы уже зашли к нему в квартиру и уселись на кухне, Миха стал как-то однозначно смотреть на меня. Он думал о чем-то другом, но смотрел прямо на меня, мне даже неловко стало.
- так что там с твоим Богом? – спросил я.
- Понимаешь, все это время его не было, он не существовал вообще…
- в смысле? – не понял я.
- его вообще не было. Это все предрассудки были. Бога не было.
- а сейчас что изменилось?
- я и рассказываю: совсем недавно – некоторое время назад он появился. Настоящий Бог. Понимаешь?
- Нет. – ответил я совершенно честно.
- Я видел его. Он придет сюда и ты все-все поймешь…
- Куда он придет? Ты что, совсем двинулся?...
- Его породили сами люди. Вот только я не знаю – добрый это Бог или злой. – он продолжал так же смотреть на меня. – Он – второе Солнце. Еще одна звезда. Величайшая. Богдаш, там такая охуенная энергия, что черт его знает…
- что?
- Черт его знает – что будет… - он сказал это и схватился руками за голову.
- подожди, а куда конкретно он придет? В каком виде?....откуда ты вообще все это знаешь?
- да *** его знает, Аахин! Я тебе что, великий ****ь, пророк?!.. Я говорю, что видел, что понял… - закричал он.
- Тогда стой, если этот твой Бог – это второе солнце, тогда, кто – первое?
- …«АКСОН».
- бля… - только и смог сказать я.
За время работы в «АКСОНе» я привык к тому, что все, что есть в жизни необычного, оно есть и от него не убежать. Вещи, которые говорил Занозьев не казались мне бредом только потому, что он тоже работал там же, где и я. А если все то, что он говорил, было реальностью – то значило это только одно – войну. Причем войну Вселенскую… а это значило – бля.