Тлэуер и остальные. Северный Дворец

Итак, до встречи с Барби у наших героев осталось два дня. В первый день Нахимсон боялся, трясся, чуть с ума не сошёл, нервно крутил усы. Ощущение такое, что эти два дня отделяют его от конца света. Тлэуер же весь день произносил проповеди да подкалывал Нахимсона, называя его баклажаном за фиолетовую одежду ковбоя-ростовщика (как будто сам не дал её своему якобы хозяину). Каждый занимался тем, чем он хотел.
Нахимсон был воплощением паники. Он боялся Барби.
Тлэуер был олицетворением насмешки. Он боялся быть Нахимсоном. Творение его рук оказалось хуже его самого. Что ж, бывает и такое. А пока – стоило жить, глубже дышать воздухом Нитстана.
Нахимсон? Это бумага, которую легко может сбить даже самый лёгкий ветер. Но он был разумной бумагой, поэтому страшился любого ветра и прежде всего – ветра перемен. Он боялся всего нового, пусть даже это новое отличалось от старого лишней родинкой, лишним пятнышком. Новое было ужасом всегда, старое – всегда добром. Тлэуер странен, непонятен, но он – свой. Пусть он назовёт тебя баклажаном, а потом скажет «Мужик, расслабься!», зато хоть его знаешь хорошо. Нахимсон боялся столкнуться с непонятным. Его бумажная природа не могла этого вынести. Часто повторял он: «Ветер перемен так дунет, что отбросит на жизненном пути куда-нибудь подальше».
За день Яков Моисеевич Нахимсон обрёл все черты характера. И отнюдь не собирался от них отказываться. Менее всего ему хотелось крикнуть «Я ничего не боюсь!» и броситься на схватку с воображаемым врагом. Страх был ему удобен, он был надёжным укрытием, куда можно было спрятаться от абсолютно любой беды. По крайней мере, ему это казалось верным. Нахимсон создавал свои истины, не зная о том, что на роль главного строителя моральных основ уже претендовал Тлэуер. Катехизис Нахимсона был прост. В нём всего три положения:
1. Всё непонятное – опасно
2. Всё опасное – вредно
3. Всё вредное нужно обходить стороной.
О том, как подобает жить, мексиканец размышлял ночь. Наутро его разбудил голос Тлэуера – довольно приятный и сильный. Динозавр говорил быстро, но слова его не сливались:
-Вставай мужик, расслабься! Сегодня ты кадришь Барби. Крути усы, ковбой, покажи себя настоящим мачо, - потом посмотрел на Нахимсона, - Не, мачо из тебя не выйдет. Ну хотя бы не будь уродом. Она уже изголодалась, ей нужен мужик, даже если он страшный, как ты сейчас.
Нахимсон открыл глаз, тихо выругался и попытался выразить своё негодование вслух, но гораздо более культурно.
-Да занозил ты! Свинья! Я не урод! Ты зря назвал меня уродом! Ты больший урод, чем я! Я не собираюсь кадрить её, у нас чисто деловая беседа намечается. Насчёт землицы.
-Имбецил! Это лишь предлог. Она хочет тебя, горит желанием вступить с тобой в контакт. Давай, ковбой, действуй! Короче, заходишь в дом и сразу обнимаешь её и целуешь в губы. Они любят решительных и дерзких, - говорил Тлэуер. В этот миг он был на расстоянии одного шага от гомерического хохота.
Нахимсону уже стало не по себе. «Кошмарно, - думал он, - Я ненавижу всех – Барби, Тлэуера, но более всего – себя. Как болит моя голова, это ведь уму непостижимо. Сволочь я, сволочь…Проклятая голова! А тут ещё насморк. Ну ведь есть средства от головной боли! Межу прочим, моей голове придётся такие планы проворачивать, что спасу нет. Тлэуер всё-таки скотина. Динозавр далеко до нас, людей, пусть и из бумаги. Ненавижу головную боль! Если бы можно было пожелать ей смерти, я бы это выполнил, не задумываясь».
Тем временем злосчастная головная боль прошла. Нахимсон, желая удостовериться в этом, потряс головой. Зашумело в ушах, и даже появилась боль – правда, ненадолго и несильно. Это радовало мексиканца, он поправил усы и похлопал в ладоши. Ему было хорошо. Намурлыкивая какую-то песенку, он думал покинуть на время дом, который Тлэуер предложил назвать Нитстандиром, на что Нахимсон согласился.
Он посмотрел в зеркало – и готов был поклясться, что на свете нет большего врага ему, чем человек в нелепом фиолетовом сомбреро и абсолютно пустыми глазами, отражающийся там. «Твою мать, так это же я, - подумалось ему, - Я себя ненавижу, но мне нужен настрой на успешные переговоры. Поэтому в этого момента в зеркале – красавец и гений».
-Да, ты такой, сказал кто-то голосом, похожим на скрип ботинка, - Вот только тебе это нисколько не поможет в личной жизни.
-А кто ты и где ? – спросил Нахимсон. Он, понятное дело, был крайне удивлён.
-А ты обернись.
Нахимсон обернулся. Каково же было его удивление, когда он увидел перед ним одетого в лиловый котелок и розовый смокинг гуся. На клюв его было нацеплено старомодное пенсне. Взгляд – гордый, надменный, говорящий о том, что желторотым цыплёнком эту птицу не назовёшь. Но всё вместе – такая нелепица! Нахимсон готов был рассмеяться.
-А ведь я – твоё отражение, - упреждая его смех, сказал гусь, - Я – твой ангел-хранитель.
-Хреновый у меня ангел, - злобно проворчал Нахимсон.
-Иного не заслужил.
-А звать тебя как?
-Чрун Игифер, - ответил гусь, - разбираюсь в хиромантии. Как всякий ангел-хранитель, могу исполнить одно желание, если захочу. Я ведь оставляю за собой право отказать от исполнения желания без особой причины, именно так.
-У меня есть одно желание…, - начал было Нахимсон, но вдруг осёкся: тратить единственное желание за секунду – признак кретинизма, а он хотел считать себя ни кем-нибудь, а гением, то есть человеком неземного ума, изменявшим судьбы людей. Поэтому он сказал другие слова.
-А у Тлэуера есть ангел-хранитель?
-Нет, потому что он не умрёт.
-Почему так?
-Потому что ангелы-хранители сопровождают своих подопечных с рождения до смерти. До смер-ти! Когда человек умирает, ангел становится свободным, поэтому смерть для нас так же важна, как и жизнь. Если Тлэуер будет бессмертным, пускай и покалеченным, то тут уж нам, ангелам, делать нечего.
-Постой. Так он покалечится?
-Покалечится, покалечится, куда он денется. Ладно, я тут исчезну немного, а потом появлюсь неизвестно когда.
Чрун Игифер исчез. Не то, чтобы он был нужен словно воздух, но без него было ещё более скучно. Ну что, пора путь держать, Барби искать. Она пришла с севера, значит, надо идти на север, пора уходить. Лишь затем, чтобы вернуться. И Тлэуер, разумеется, был с ним. На этот раз динозавр был сдержан в словах, предельно молчалив. Впрочем, одну фразу он сказал:
-В добрый путь!
Нахимсон почему-то не сомневался, что путь должен быть добрым, по крайней мере – не опасным. Его, конечно, огорчило известие о том, что он умрёт, но радовало, что Тлэуер покалечится. Впрочем, он спросил себя: «А кто принёс такие вести? Ангел? Нет. Их принёс нелепый лапчатый гусь. Я вас умоляю, чего хорошего мог сказать этот Чрун Игифер? Что он мог сказать правдивого? Может это вообще моё воображение, мои больные иллюзии? В этом мире ничего нельзя отрицать, уж я это знаю. Эх, жизнь моя княжеская! Пропадаю я, Яков Моисеевич Нахимсон, ростовщик и ковбой».
Меж тем они продолжали идти. Нахимсон и Тлэуер беседовали да смотрели по сторонам – изучали этот мир. Шли по пескам, по лугам, по камням. Нахимсон не устаёт, Тлэуер не отстаёт. Они выбрали сами эту дорогу, не обращались ни к чёрту, ни к Богу. Наконец, путники увидели камень, на котором было написано:
«Налево пойдешь – в море зайдёшь, воды нахлебаешься, живым не останешься».
«Направо пойдешь – в пещеру зайдёшь. Там нет засады, там нет награды, скажи, а на фиг тебе надо сюда идти, свой зад трясти».
«Пойдешь прямо – найдёшь дворец. Какой ты всё же молодец!»
От камня начиналась дорога – та самая, вымощенная синим кирпичом. Столь загадочный цвет удивил динозавра.
-Слышь, Мойсеич, а почему кирпич синий?
-Покрасили, наверное. Видишь, у этой Барби в голове летят дикие гуси, потому что домашние летать не умеют.
-Да по-моему это у тебя гуси летят в голове. Покрасили! Да краску уже давно бы всякие дожди размыли, солнце иссушило. Мистика это, мис-ти-ка! Мир сверхъестественного среди нас. Удивительное рядом. Синий кирпич – одно из чудес света. Невероятно! Я считаю, что эта дорога должна быть сохранена потомкам.
С Тлэуера разом слетел весь скепсис, вся язвительность. Это всё, конечно, вернётся, но явно не сейчас. А пока динозавр восхищается творением человека, и тон его речей никак не назовёшь показным.
Идти по синему кирпичу было легко. Нахимсону даже казалось, что дорога движется сама, она хочет, чтобы он, простой мексиканец, волею судеб ставший князем, мог встретиться с Барби. «Если эту дорогу построила она, то её уму нельзя не подивиться», - думал Нахимсон. «Синий кирпич, просто очень синий кирпич», - повторял он постоянно. Тлэуер видел, как его товарищ что-то бубнил себе под нос. Он только усмехнулся, усмешка была злой, ядовитой, но в то же время и немного грустной – всё-таки это потаённая сторона его души. Значит, сам Тлэуер не без греха. Стоит ли держать такие мысли в голове? Ответ очевиден…
-Нет! – сказал про себя Тлэуер, - думая о плохом – создаёшь плохое». Динозавр мог бы развернуть не одну схему, придумать не один десяток примеров, подтверждающих его правоту, если бы Нахимсон не крикнул:
-Ты видел это? – голос был полон удивления, восхищения и неподдельной радости. Что такое? Неужели Нахимсон нашёл мешок золота? Да нет, просто он заметил великолепный дворец – вероятно, здесь обитала Барби.
-За мной! – крикнул он своему четвероногому приятелю. Тот был не дурак и мигом всё понял. Цель была невероятно близка – и она не разочаровала никого.
Северный Дворец не был обнесён стенами – Барби не боялась никого. Она считала, что милее стен ей будут деревья и цветы. Фантазии владычице Севера было не занимать: всё сплелось, смешалось, слилось воедино. Мощные кряжистые старики-дубы, а рядом с ними – стройные южанки-пальмы. Кустарник со жгучим названием можжевельник был окружён гордыми ливанскими кедрами, которые, умей они разговаривать, немало удивились бы растущему среди них эвкалипту – посланцу земель австралийских. Пели птицы – от соловья до какой-нибудь колибри, протяжно стонали обезьяны, пару раз рыкнул тигр, напугав Нахимсона. А Тлэуера удивила такая картина: огромный слон, ломая всё на своём пути, мирился с тем, что у него на голове сидит белка. Ещё динозавр заметил, что на дорогу, вымощенную синим кирпичом, не смеет наступить ни зверь, ни птица, даже червяк не заползёт на неё. Видать, Барби научила лесных жителей не пачкать дорогу.
-Лихо, причмокнув, произнёс динозавр.
Наконец Нахимсон и Тлэуер, два приятеля, человек и рептилия, Сын Бумаги и Сын Резины очутились у дверей Северного Дворца. Выкованные из железа, они были украшены золотом, платиной, серебром, усыпаны драгоценными камнями. Всё это роскошное убранство сливалось в фигуры Барби и… Стегозавра. Тлэуер чуть не выругался грязно. Такой урод – и дверь украшает. Надо будет барельеф не барельеф в честь себя замутить, а вот нарисовать себя же можно, думал динозавр.
А вот Нахимсон уже стучит в дверь золотым молотком в виде свернувшейся ящерицы.
-Кто там? – спросил знакомый голос.
-Я, - дрожащим тоном ответил Нахимсон.
Барби не стала говорить, что «я»бывают разные, а перешла от несказанного слова к ясному делу: дверь открылась. Человек и динозавр оказались внутри Северного Дворца.
И тут же свет – яркий и добрый – озарил гостей. Когда Нахимсон и Тлэуер добрались до дворца, уже темнело, тем непривычнее было оказаться под потоком света, подобного божественному. И не раз и не два приятели сказали: «О! С ума сойти! Какая красота!» Барби, стоявшая рядом с ними, недоумевала: что за придурки. Потом недоумение сменилось гордостью – ей удалось ошеломить эту вредную парочку. Но нет, Нахимсон и Тлэуер восхищались не самой хозяйкой, а всем благолепием картин, статуй, бриллиантовых люстр, лестниц из чёрного дерева, золотых рельефов на мраморных стенах, ковров, мягких, как пух.
Между тем Барби это порядком надоело.
-Идите в гостиную, чай уже вскипел. Чайку попьём, поговорим, - она хотела казаться доброй.
-Конечно, хозяйка, какой разговор, - довольным тоном ответил Тлэуер, - Мы тут диву даёмся – такой красоты отродясь не видали. Вот и смотрим, восхищаемся, - он хмыкнул, - любуемся. А что? Нам никто не мешает и никто не приглашает. Мы – люди…, - тут он замолчал. Стоит ли динозавру называться человеком? Ладно, всё-таки стоит, хоть не козлом себя назвал, - мы – люди скромные и вежливые, пока хозяйка не скажет – с места не сдвинемся. Сейчас-то мы конечно пойдём. Пошли, Моисеевич.
Нахимсон разулся, поставил на пол свои чёрные зимние ботинки. Показались жёлтые носки в зеленую крапинку. Мексиканец шёл в гостиную.
Тлэуер спешил за ним, ему не хотелось уступать Нахимсону в чём бы то ни было. Они поднимались по лестнице, выкованной из чугуна и покрытый золотом. Золота было так много, что гости уже перестали удивляться ему и восхищаться им. Перестали дивиться гению Барби, настраивались на деловой лад. Предстояло сделать многое. Меж тем ступеньки кончились. Гостиная была рядом.
По левую сторону от гостиной стояла золотая клетка. Тлэуер глянул туда – и с удивлением обнаружил свою старую знакомую – Элизабет Шрагмюллер – макаку-скандалистку, мечтавшую спасти мир. Динозавр решал поговорить с ней, узнать, что к чему. И он направился к клетке.
Элизабет лежала на спине, положив правую руку на раздувшееся пузо. Она млела от чревоугодия, тепла и сытости. Рядом с ней валялись яблочные огрызки, виноградные ветки, банановая, апельсиновая, мандариновая кожура, арбузные корки, арбузные же семечки – всё это было испачкано калом, гнилым сеном и ещё чем-то мерзким, отвратительным – но не воняло. Видимо, Барби что-то наколдовала, за что и удостоилась неслышной похвалы Тлэуера. Меж тем он был замечен обезьяной:
-Хе, здорово, неудачник! – оскалив свои жёлтые, грязные зубы, произнесла она.
-О, моя старая толстая задница! Так-то ты помогаешь людям? Накапливаешь жир, отращиваешь жопу? – динозавр пытался шутить. Он был весел, ветер истории дул в его паруса. Ни в коем случае Тлэуер не пытался унизить её. Но Элизабет Шрагмюллер не прониклась остротой.
-Пошёл ты на…, олень тупой! Сейчас ты почувствуешь запах моего говна! Я по-прежнему на боевом посту. Тут главный центр помощи людям. Я правлю миром, я, а не такой урод, ублюдок, мразь, паскуда как ты. Потому что у меня в голове мозги. Моз-ги! А не тот отстой, что у тебя в тупой, гадской и мерзкой башке. Я тут самая главная, меня тут кормят, поят, клетку убирают. А тебя трахает жид! Что ты слюнями хлюпаешь? Что ты, говнюк, слюнями давишься? Рот занять нечем? Давай, я насру тебе в рот, вонючий грёбаный урод! Вали отсюда, мышь потная. Я тебе говорю, выдра обгаженная. Ондатра, короста гнойная! – негодовала Элизабет Шрагмюллер, то и дело кашляя и отрыгиваясь. Она всё сказала. Тлэуер услышал много нелицеприятного в свой адрес и уже не рад был, что заговорил с этой дурой.
-Тлэуер! – окрикнул его Нахимсон, - Пошли, нам пора с Барби общаться.
 Динозавр не заставил себя ждать.
 -Иду, иду, - прокряхтел он похожим на скрип ботинка голосом. Каким-то неизвестным ему чувством приятель Нахимсона ощутил, что стоит отпрыгнуть в сторону. Он отскочил – и правильно сделал: в сантиметре от него плюхнулся коричневый кусок кала.
-Твою мать, - выругался Тлэуер. Он, конечно, знал, что от обезьяны можно ожидать чего угодно, но чтоб такое… Хорошо, что увернулся. Ладно, пора в гостиную.
Картина была такова. За покрытым резьбой и позолотой столом сидели: Барби; Стегозавр, восседавший на горе подушек, тупой, жирный и довольный; а также огромная пухлощёкая тётка в красном свитере и синей юбке с младенцем-переростком в полосатой распашонке на руках. Стол, разумеется, был заставлен всякой снедью и питьём, что сметала раскормленная тётка.
Барби представила Нахимсону и Тлэуеру своих гостей. Стегозавра они знали, а вот остальные были для них тёмными лошадками.
-Это Евгения Геннадьевна, - она указала на тётку.
-Здравствуйте,- сказала она. Рот её был забит различными яствами.
-Это Яшка, - на этот раз рука указала на пацана, - сын Евгении Геннадьевны.
-Здорово, - пробубнил малец зычным грубым басом. Тлэуер заметил сколотый зуб, торчавший изо рта. В голове его загорелась идея, коими, похоже, его голова не оскудеет.
-Пусть поведает мать о сыне своём. Ибо никто лучше сапожника не скажет про сапоги, никто лучше портного – про одежду, никто лучше матери – про дитя своё. Имеющий уши да слышит, имеющий рот, да скажет.
Евгения Геннадьевна, поражённая речью Тлэуера, краткой и пышной в одно и то же время, была солидарна с пожеланием динозавра.
-Это Яшенька, сынок мой родный. Всё кушает, но больше всего любит сало и чеснок, иногда даже всё вместе съедает. А ещё он столько слов красивых знает и сказочек: про бабушку Параску, про дедушку Автонома, про Сушняка Ивановича, да про дядю Нарвала.
-Ууу-у-у! – завыл Яшка – Су-у-у-ка!
-Яшенька пить хочет, - объясняла Евгения Геннадьевна. Она вынула из-под стола огромную бутыль с каким-то пойлом. Тлэуер брезгливо поморщился, Нахимсон в волнении начал грызть ногти, и только Стегозавр остался равнодушен, ибо догадывался, что может быть в этом мире и хуже той жидкости, что плескалась в бутылке.
-Что это такое? – спросил Тлэуер голосом припадочного.
-Это молоко с чесноком. Яшенька только такое пьёт, - ответила за своего отпрыска Евгения Геннадьевна., - И салом закусывает, прямо хоть свинок разводи.
-У-у-у, мать, а сало где? – пробасил Яшка, лишь только услышал заветное слово. Тлэуера будто передёрнуло. Он никак не мог смириться с тем, что в Ойкумене Второй, земле обетованной, могут проживать такие отбросы. Он бросил полный сарказма взгляд на Евгению Геннадьевну – узнать, чем завершится дело.
-Сейчас, Яшенька, сейчас, родимый, - успокаивала мать своё дитя. Потом взяла незаметно лежавшую красную сумку, открыла её, достала пожёванный (Тлэуер уже догадывался, кем) носовой платок, в котором явно что-то лежало. Развернула его – там находился кусок сала. Что с ним стало дальше – понятно без особого труда.
Потом Евгения Геннадьевна достала из сумки холщовый мешочек, на котором чёрными нитками была вышита буква «Ч». Встряхнула его – оттуда вывалились четыре зубчика чеснока.
-Он будет это есть? – спросил Нахимсон с неким ужасом в голосе.
-А то как же! – ответствовал Тлэуер, - Хрустеть, чавкать и хрумкать.
Яшка что-то пробубнил себе под нос. Видимо, ему не нравилось такое отношение к себе. А Тлэуер и его приятель продолжали беседу. Пили чай, смеялись. Динозавр то и дело демонстративно пытался прикрыть нос лапой или хвостом – он сидел рядом с Яшкой. Внезапно случилось такое, что заставило его возмущаться – из Яшкиного уха на него свалился кусок серы.
-Замес! – завопил Тлэуер – Отсос! Кошмар! Яшка, содомит ты этакий, тебя кто-нибудь учил, что уши надо чистить? Не буду оскорблять твою маму, но она родила говна кусок.
-Сейчас почищу уши, - недовольно пробурчал Яшка и динозавр уже чувствовал себя победителем. Но не тут-то было: через секунду он оказался в руке пацана и уже догадывался, что ему не повезло. Хвост его начал прикасаться к чему-то твёрдому и отвратному. «Сера», - догадался динозавр, и догадка эта его очень огорчила. Оставалось одно: набрать воздуха в грудь и кричать:
-Помогите!
Евгения Геннадьевна, мать Яшки, решила отучить сынка от плохого.
-Фу, Яшенька, не ковыряйся в ушах говорящими динозаврами. Выкинь эту гадость сейчас же.
Тлэуер не был согласен с тем, что он гадость, но желание Евгении Геннадьевны спасти его шкуру оценил. Ибо через миг он уже сидел на диване, ничего не забыв. О, если бы он был ростом с Яшку! Тогда бы пацанчику не поздоровилось.
Нахимсон был далёк от проблем своего друга-динозавра. Он пил чай, закусывал маковым рулетом и наблюдал за Барби. «Недурна, недурна, - думал он, - только вот боязно мне. Что будет-то? Она же враг мне. Её задача – стать главной в Ойкумене Второй, а моя – хотя бы удержаться на этом пятачке, что я назвал Нитстан. Тлэуер мне не помощник. Он так унижен, что и слова боится сказать. Что мне делать?»
Пока Тлэуер пытался прийти в себя после того, как им поковырялись в ушах, а Нахимсон боялся поговорить с Барби, хозяйка Северного дворца решила, что нечего даром еду переводить и что пора бы перейти к делу.
-Итак, у вас есть предложения, что с вами делать? Я пока скажу, что хочу сама. Вся земля окрестная и та, что за окрестной, должна принадлежать мне одной. Вы, Нахимсон, назначаетесь моим заместителем, а Ваш слуга Тлэуер станет рассыльным. Я обещаю, что в моем царстве не будет большого голода и большой драки. В центре парка моего дворца мы построим прелестную часовенку, куда положим каменный ящик, в котором будет сокрыт договор о братстве, любви и взаимопонимании. Договор мы напишем на пергаменте, сделанном из кожи трёх здоровых молодых телят, подпишемся страусиными перьями, обмакнутыми в лучшие чернила Северного Дворца. Я правлю этими землями по закону, что древнее всего на свете. Ему необходимо подчиняться. Уже знаю, что вы скажете на это.
Нахимсон развалился на диване, видимо, чувствуя себя хозяином дома, истинным владыкой Северного Дворца. Он неторопливо покачивал ногой, делал неодобрительное лицо и в целом был похож на учителя, слушающего ответ двоечницы. Но на самом деле он не находил себе место. Как же так! Такое начало не сулило приятных перспектив. Ну что же, пора огонь залить водой.
-Нет, - сказал Нахимсон, - Мне дорога моя страна. Пускай там живу только я и Тлэуер. Если бы я был Соломоном Франком, то я бы отдал Вам все земли и потрохами. Но я не Соломон Франк, моя фамилия Нахимсон, зовут меня Яков, у меня есть потроха, и я не буду Вам подчиняться.
Да уж, нашла коса на камень. Барби уже готова была сказать: «Да ты знаешь, где ты? Да ты знаешь, кто ты? Да ты знаешь, кто я?» Забыта былая безмятежность, настало время ярости и гордости. С другой стороны, разве это нужно? Ветер вывернет в корнем дуб, но травинка останется, а Нахимсон травинка, причём такая, какую вырвать не столько трудно, сколько неприятно, будто стебель слизь выделяет. Так что остаётся только одно – сказать про себя:
-Раздавлю!
Ну сказала, а дальше что? Сейчас ей ответ держать надо. Нахимсон свои слова сказал, ну а за Барби не заржавеет.
-Видите ли, уважаемый представитель так называемого Нитстана, я считаю, что моё предложение верно и вот почему. Во всей Ойкумене Второй будет одна страна. И эта страна – Барбиленд. Где много стран – там ссоры да разлад, а всё живое стремится к единству. Да Вы сами не себя посмотрите, Нахимсон. Разве можно Вам управлять государством, сложнейшей машиной? У Вас, к сожалению, нет опыта, а у меня он есть. Я же королева, во мне течёт кровь многих славных правителей, воинов и мудрецов. Я тверда и неотступна, не откажусь от своих прав. Законных прав, к Вашему сведению.
Нахимсон смотрел на женщину, на её длинные чёрные волосы, на её дорогие золотые украшения. Думал, что бы такое сказать, чтобы при этом в грязь лицом не упасть. Но грязь найдёт своё лицо, ибо Нахимсон сказал вот что:
-Я Вас умоляю, не надо тут всяких претензиев. О каком государстве Вы говорите? Есть мой дом и Ваш дворец. Они называются вроде бы как княжествами, так сказать, королевствами. Чего хочу я? Спокойной жизни. Что нужно спокойной жизни? Умение не ссориться. Хотите себе двух новых подданных? Зачем Вам это, игра не стоит свеч. Я хочу мира и покоя, повторяю ещё раз. И вообще, представьте себе, что у Вас два носка. Вдруг Вы находите на дороге третий. Он Вам не нужен, не так ли? Так вот, мы и есть этот носок.
Ничего не поняла Барби. Вроде бы и сказал что-то. Но этот, как он себя называет, ковбой и ростовщик говорит как-то непонятно. Будто жаба проквакала, зелёная такая, противная.
Тем временем Тлэуер уже распрощался с душевной травмой. Яшка притих, да и не до него сейчас. Дела государственной важности его трясли, дела государства из двух человек. Нахимсон в пролёте, тут и думать нечего. Это абсолютно ясно. «Сонный мексиканец, блин, мозги его давно уже спят, - негодовал динозавр, - Вот дерьмо! Ладно, я с этим справлюсь. Куда деваться – я же лидер!»
-Уважаемая госпожа Барби, - начал говорить он слегка дрожащим, волнующимся голосом, - Выслушайте, пожалуйста, меня. Я представляю интересы своего господина, Якова Моисеевича Нахимсона и только его одного. Сказать Вам честно, я благодарю судьбу за то, что она свела меня с ним. («Ой, врать-то, врать», - думал Тлэуер в то самое время). Да, сейчас он робок, он застенчив, но это потому, что он не может слова сказать, поражённый Вашей красотой («Банально, старо, но безотказно»). Я хочу обратить внимание Ваше на слова моего господина. («Ну, если это можно назвать словами») о том, что нам, в принципе, надо только одно: чтобы нас оставили в покое («А вот это правильно»). Мы изначально не сомневались в величии Вашего королевства, великого Барбиленда. Потому и назвались княжеством Нитстан, ведь князь ниже короля или королевы. Я прошу вот что: разрешить существование нашего княжества. Нам – юг, вам – север. Послушайте, чем это плохо? Я слышал «Где много стран – там ссоры и разлад»,но разве это так? Мы не обидим и мухи. Согласитесь со мной, ибо этим согласием Вы прославите себя и спасёте мир («Ух ты, красиво получилось»).
Стегозавр следил за всем, что творилось. Когда Яшка ковырялся Тлэуером в ухе, он смеялся от всей души. Когда Нахимсон порол чушь, Стегозавр просто млел от того, что его хозяйка не такая дура. Но когда речь завёл Тлэуер, Стегозавр весь помирал от волнения. Кто одолеет в этом поединке? Его надменный сородич или милая хозяйка?
Но если Стегозавр надеялся, что Барби даст от ворот поворот своему сопернику, противнику, которому, по мысли шипастого ящера, предстоит сделаться незадачливым, то сама его хозяюшка готова была поднять белый флаг. Нет, свои права она знала, знала цену себе и потому нисколько не хотела быть униженной. Просто владычице Северного дворца показалось, что Нахимсон и Тлэуер унизили сами себя, предложив такие условия будущей жизни.
-Хорошо, будь по-вашему, - промолвила она, - берите себе Юг. В моей сокровищнице для меня кусочек бриллиантовой пыли раз в сто дороже всего Юга.
Нахимсон довольно потирал ладоши: сделка удалась. Он посмотрел на Тлэуера – его жизнь удалась. Динозавр ухмылялся – в его глазах случай с Яшкой потерял всякую важность, а на мнения окружающих ему было плевать. День явно прошёл не зря.
…Наконец настал черёд расходиться. Барби проводила до парадного подъезда элиту Нитстана – признанного ею княжества. Как только с лязгом и грохотом захлопнулась та самая железная дверь, Нахимсон сказал:
-Тлэуер, сын хрен знает кого! В благодарность за успешно проведённую дипломатическую миссию я вручаю Вам титул канцлера княжества Нитстан. Ваша работа идеальна, то, что Вы сделали, потомки оценят по достоинству. А теперь пошли домой. Надо бы на диване поваляться.
-Благодарю Вас, князь! – Тлэуер уже хотел было спросить своего хозяина, почему он до сих пор не закадрил Барби, но раз дело приняло такой оборот, то тут уж ничего не поделаешь – надо отблагодарить. Теперь хоть канцлер, деятель, если можно так выразиться. Это тебе не просто так даётся. Звание – это отчасти показатель состояния души, думал динозавр. Да, мишура это всё, да, он себя ведёт как Элизабет Шрагмюллер, но всё-таки канцлер – это канцлер. И он зашептал про себя очередную проповедь.
«А всё-таки, верно ли, что слава иллюзорна, и что всё это – дымка, непрочная, в сущности, мало кому нужная? Я так не думаю, а тем, кто полагает иначе, предлагаю отобрать от жизни человека или иного говорящего создания (его нечеловеческая природа просто требовала этой фразы) всё, что можно считать ненужным. И что же мы получим? Да ничего, голое не голом. Жизнь – это башня из кубиков, это карточный домик, слава – это тот кубик, который стоит в основании, та карта, которая держат другие. Убери – и ничегошеньки не останется. Конечно, люди проживают жизнь без славы, и слава подчас бывает сомнительной. На это я отвечу, что всё, что настоящее, то не подлежит сомнению, а кто живёт без чего-нибудь, обычно не судья для тех, кто к чему-то стремится. Я подвёл итог.»