Я - дракон

Я – ДРАКОН.

ЧАСТЬ 1. СРЕДИ ЛЮДЕЙ.

Любой, даже самый долгожданный и желанный праздник может надоесть. И тогда приходит чувство опустошения. Хочется залезть в какую-нибудь темную дыру и сидеть в ней, поплевывая на весь мир. Бывает, что устаешь от хорошей погоды. Бывает, что внимание женщин и их доступность раздражают. Бывает, что от обилия и легкости денег уже тошнит. Потому драконы часто бывают одиноки и грустны. Но это редко кто замечает.

Любимое время года - рождение осени. Скажем, в конце сентября. Когда уже ясно, что лето прошло. Когда небо становится светло-голубым и кристально-прозрачным. Когда листья становятся багряно-желтыми и устилают все еще зеленую, но уже высушенную ночными заморозками траву, просыпающуюся по утрам седой от легкой изморози. Она хрустит под ногами, перешептываясь с мокро шуршащими листьями. Если попасть под прямой солнечный луч, то становится тепло. А от легкого ветра - ежишься, сбрасывая с плеч холод.

Она еще спит. На боку, поджав правую ногу. Поза неудобная и некрасивая, но это все равно. В розовом свете утреннего солнца тонкие волоски на ее шее светятся золотом. Так тихо, что можно услышать, как она втягивает носом воздух, а затем легко выдыхает. У нее волосы цвета соломы. Серые глаза. Честная легкая улыбка и маленькая грудь. Ей семнадцать лет. А мне уже двадцать два. Века. Это очень много. А она ворочается во сне.
Когда жизнь становится слишком долгой, она очень похожа на смерть.
И значит надо ее разбавлять любовью.

Одна из его бывших когда-то давно спросила у него: что мы для вас?
Он не знал, что ей ответить. Потом понял. Это было на ее похоронах сто тридцать лет тому назад. Они для нас - цветы. Их можно любить, но надо помнить об их недолговечности.
Сила человека в том, что он не может жить вечно. Это спасает от апатии и скуки. А как спасться нам? Остается только искать у людей любовь и страсть, чтоб в очередной раз заставить замшелое сердце стучать чуть быстрее.
А ты - ты моя тихая грусть. Я люблю тебя, мой миг счастья и жизни в столетиях смерти заживо. Ты стук моего сердца. Ты мой свет. Я люблю тебя. Главное, не покинь меня слишком быстро. И не сердись на меня за малое, ведь тебе предстоит обидеть меня гораздо страшнее - ты умрешь на моих глазах и убьешь меня, как меня убивали уже не раз.

Однажды ему было чертовски трудно сдержаться от смеха.
Девушка, ставшая с ним женщиной еще тяжело дышала. От них пахло потом и губы стали липкими от жара, согревавшего их. И вот, когда ее дыхание стало ровнее, она посмотрела ему в глаза и спросила хрипловатым, усталым шепотом: я первая у тебя?
Это за два-то десятка веков?!
Нет, ты, конечно, не первая. Но точно - единственная.
Он ничего не ответил ей. Он не хотел тратить время на слова. Они еще не остыли. И между ними еще горело что-то, что обжигало кожу и покалывало в носу.

Драконов любят дети и собаки. И почти никто больше.
Голый чумазый карапуз с глазами-угольками тщетно пытался оторвать от земли мой хвост. Длинный тяжелый серый хвост. Тогда я подумал, до чего же хрупок этот маленький человечек, - стоит мне дернуться неосторожно, и легкий хруст костей отметит его гибель. И в тот миг я был напуган более чем когда-либо. И этот страх жив во мне до сих пор. Тогда я замер и лежал, не шелохнувшись, будто став серым мертвым валуном.
А карапуз, устав от своих бесплодных попыток, просто пнул мой хвост босой ножкой. Он сказал, что я скучный, потому что не хочу с ним играть. Он очень смешно обижался, выпячивая нижнюю губу.
И сейчас, глядя на людей, я порой вижу перед собой просто скопище голозадых карапузов. Которых так легко убить, или покалечить. И это значит, что надо быть очень осторожным.
Кстати, как я выяснил за эти годы, осторожным надо быть еще и потому, что они тоже могут убить, или покалечить.
Вот такой расклад.

Ветер ударил в мускулистую грудь, как молот в наковальню. Холодный свежий горный ветер. Он натянул кожу крыльев, как будто парус, запел низким голосом на перепонках. В ноздрях щекотно от холода. И вот складываешь крылья и, зависнув на миг, рушишься камнем вниз. В ушах верещит воздух. В глазах неумолимо растет дно ущелья. И вот уже видно каждый камешек на дне бурного, горного ручья, скачущего меж темно-серых валунов, пенясь и кружась. И когда уже кажется, что вот-вот камни ударят тебя с неимоверной силой, раскалывая и кроша кости, расправляешь крылья. Тело взвывает от боли, когда в перепонки врезается твердый как гранит холодный воздух, но ты уже летишь над ручьем, проносясь над разбросанными ледником валунами, над пробивающейся меж них травой, над ледяной пеной ручья. И могучие деревья, что растут на склонах, смотрят на тебя с укоризной, как старики на маленького шалуна. Но ты летишь, едва не касаясь брюхом земли, гоня перед собой ветер, и трава жмется к камням, трепеща и дрожа.
Говорят, драконы долго не умирают. Нет! Дело в другом - они долго не стареют.

Стояла жара. Последние лет двадцать московское лето очень напоминает сочинское, только нет моря, с которого ветер приносил бы какую никакую прохладу, да рвет легкие тяжелый устойчивый смог.
Пробки на дорогах кажутся вечными. Они начинаются ранним утром, кряхтя и воя клаксонами, ползут весь день из спальных районов к офисам Москва-Сити, а ближе к вечеру пускаются в обратный путь.
Ни новые ветки обычного метро, ни быстро построенные линии подвесного метро не спасают - народу в Москве чересчур много - мегаполис.
Олегу уже давно начало казаться, что Москва живет круглые сутки не снижая темпа. Гул машин, гомон прохожих, вой сирен, стрекот «вертушек» МЧС и МВД, гул лайнеров, идущих к Внуково, - весь этот шум не прекращался ни на секунду. Город рос постоянно. Куда не кинь взгляд - знаменитые круглосуточные стройки, по ночам озаренные голубоватым светом прожекторов и яркими вспышками сварки.
Олег проснулся в пять утра. Душ, горячий бутерброд, черный кофе. С кофеином! Вопреки всеобщему помешательству на здоровой пище. Круглосуточный канал новостей окатил его привычной смесью из забастовок, наводнений, массовых беспорядков и войны в Африке.
Ленка спит. Впервые за долгое время не вскакивает ни свет, ни заря, чтобы мчаться в свой офис на каком-то заоблачном этаже в стеклянной башне Московского бизнес центра.
Сколько они уже вместе? Лет двадцать. Двадцать очень коротких лет.
Она уже не девчонка в мужской рубашке, завязанной узлом под красивой крепкой грудью. Бизнес-леди, в строгих костюмах от Кеттро. Хотя все еще молода, подтянута, красива. Легкий сквозняк колышет ее светлые короткие волосы.
Олег закурил сигарету. Вышел на балкон. В дымном небе висело солнце. Большое и жгучее. Внизу гудела пробка. Ему захотелось взлететь.

«Долгая память - хуже, чем сифилис» - БГ.
Он прокалывался редко.
Опыт, непомерный, по человеческим меркам, служил ему самой надежной защитой. Даже большей, чем острота слуха и зрения, чутье и молниеносная реакция. Но, бывало, и он прокалывался. Редко, но бывало. И последний свой прокол он помнил отчетливо. Это воспоминание не давало ему спать, навязчивой ноющей болью поселившись в затылке.
Был день лета. Усилившийся, против обыкновенного, к полудню ветер раскачивал березы, растущие по пригорку вдоль железной дороги. Листва шумела, как море. По небу бежали массивные облака, и, когда они закрывали солнце, становилось даже прохладно. Он ей отдал свою джинсовку. Она накинула куртку на свои загорелые плечи и улыбнулась ему. Несла какую-то чушь. Он ей в ответ - тоже. И на повороте тропинки она вдруг прижалась к нему и поцеловала.
И вдруг он ощутил опасность. На мгновение позже, чем следовало бы.
Им этого хватило, чтобы убить Таню.
Она оказалась на линии огня, и Олег не успел ударить первым.
Хрупкое девичье тело дернулось от жестокого удара автоматной очереди. Кровь брызнула на ствол березы. Один из нападавших перевел ствол на Олега, но теперь поздно стало уже для них. Олег не был в настроении соблюдать правила игры, коль скоро их уже почти никто не соблюдал. Он не схватился за спрятанный под майкой пистолет ТТ. Он просто ударил. Разорванные напополам тела убийц бросило прочь. Крови стало значительно больше.
Я приехал за ним поздно ночью. Вместе с Игорем. Олег был в опасности. Озлобление, обида и жажда мести легко могут погубить любого.
Тогда он всю дорогу молчал, сидя на заднем сидении моего авто. Курил, сыпля пеплом на обивку. Сидел и винил себя в гибели Тани, которой не было и двадцати. То есть в сто раз меньше, чем любому из нас. И тогда я себе показался не просто старым, а дряхлым. Или, даже, мертвым.

Потом была осень.
Как мы все любим.
По саду разносится винный запах преющих яблок. Дом - старый сруб из потемневших бревен, встречал нас особой сыростью деревенских домов. Надо бы растопить печь, а то ночью можно будет сдохнуть от холода.
Во дворе шумная толпа. Горит высоким жарким жирным оранжевым пламенем костер. Игорь колдует возле него, вытаскивая длинной палкой угли, чтобы можно было уже приступить к священно действу. Рядом уже бригада из трех молодых людей нанизывает крупные куски мяса на почерневшие от долгого использования шампуры. Кусок мяса, кружок лука, половинка помидора. И вскоре жир начинает шипеть, капая на пышущие жаром угли.
Слюнки текут.
Олег открывает вино. Все-таки, немного он показушник - нет, чтоб штопор взять, вышибает пробки, ударяя в дно бутылки. Открывает сразу много, чтоб отрезать пути к отступлению.
Сегодня последний выезд. Закрытие сезона. Поэтому народа много - такое событие неприлично пропускать. Будет, конечно, еще Новый год в загородном доме у Михалыча, но это все же другое. Кирпич - не бревна.
Я смотрю, как девчонки ловко накрывают на стол. Знаете, такой длинный, грубо сколоченный из толстых темных досок. Его когда-то обшили клеенкой, а сейчас даже пару скатерок бросили.
И вот приходит миг. И горячий пряный мясной сок, и терпкое красное вино, и пропекшиеся помидоры, и обуглившийся лук делают жизнь прекрасной. И дело не в том, что мы любим вкусно поесть. Хотя и не без того. Мы просто любим жизнь. Не абстрактно, а в конкретных ее приземленных проявлениях. Я бы даже сказал - в деталях.
Запах метро. Сколотая краска на подъезде. Родинка под правой лопаткой. Оранжевый камень в ручье. Закатанные рукава рубашки. Блики от воды на граните набережной. Муха, бьющаяся в стекло…
Можно перечислять всю жизнь, и, все равно, все не сказать. И любое перечисление кажется неполным и хочется что-то добавить, но добавлять можно бесконечно, потому что нет ничего главного. Все одинаково важно. Потому что это и есть жизнь - бесконечная цепь мелочей.

Стоит ли продолжать?
Вопрос, который мучает каждого из нас. Каждый день.
Потому что есть впечатление, что все затянулось. Эдакий сериал без завязки, кульминации и, главное, без развязки. Недосказанность, возведенная в образ жизни. Дни мелькают, как в компьютерной игре - с некой нереальной скоростью.
Так стоит ли продолжать?
Круг замыкается, потому что невозможно объяснить, зачем мы существуем.
Но выход есть. Сосредоточиться не на цели существования, а на способе. Как играть джаз - ради самой музыки, а не конечного результата - куска винила, или пластика. Значит, играем джаз. Сплошная бесконечная импровизация на простенькую тему.

Они познакомились осенью. Где-то через неделю после закрытия сезона. Кстати, погода была на удивление приятной, - дожди все не начинались. Впрочем, о том никто не жалел.
Олег приехал на Воробьевы горы. Он любил это место. Всегда.
Осенью там особенно хорошо - народу мало шатается. С воды дует холодный ветер. Правда, еще тарахтят речные трамвайчики, но на их палубах безлюдно, и скоро конец навигации.
Под колесами медленно катящегося джипа хрустели осколки бутылок, шуршали камни. Вот и любимое место.
Потом он сидел на парапете и швырял в воду камни. А они булькали. От такого времяпрепровождения тоже можно получать удовольствие.
Сколько времени? Голос был молодым, веселым, сильным. Принадлежал счастливому и беззаботному существу. Девушке. Высокой, спортивной, со светлыми волосами, с запахом дезодоранта - звезды рекламного телеэфира, с легким запахом пота - она бегает по утрам. И сейчас она остановила свой бег рядом с ним, чтобы чуть отдышаться и спросить, сколько времени. С ее губ срывается облачко пара. Ноздри чуть раздуваются.
Она не знала о том, что ее дыхание согревает весь мир, хоть и совсем немного.
Олег посмотрел на часы, ответил. Потом что-то спросил.
Готово.

Если хорошенько подумать, то понимаешь, что все человечество существует лишь благодаря дурацким вопросам. Добрая часть знакомств начинается с дурацких вопросов. Или с не менее дурацких замечаний общего характера. Только представьте себе - воспроизводство себе подобных у человека зависит от того, сможет он или не сможет подобрать верное дурацкое замечание, чтобы начать знакомство, которое в идеале должно привести продолжению рода.
Вся эта наша Любовь.
Весь этот наш Секс.
Вся эта наша Жизнь.
Все это - продолжение какого-нибудь дурацкого вопроса.
Не знаю радоваться, или огорчаться этому обстоятельству.

Джазовая тема лилась неспешно. Дуэтом флейты и баритон-сакса. Девушки и мужчины. Под рокот контрабаса джипа.
Играем джаз. И они играли джаз, потому что он так хотел, а ей не хотелось отказываться от предложенной темы.
Мы все играем джаз.
Он пообещал встретиться с ней завтра. Она спросила, сколько ему лет. Он ей соврал. Он знал, что ему предстоит врать ей и дальше, если повезет, то всю ее жизнь.
То есть, если задуматься, не так уж долго.
Он довез ее до дома. Потом они еще долго трепались, так, ни о чем.
Он опять пообещал встретиться с ней завтра.
Потом, когда она ушла, он еще долго сидел, опершись подбородком на руки, и думал. Думал о том, что все, в конечном счете, повторяется. Повторяется бесконечное число раз. Это не плохо, это не хорошо, просто так оно есть. И это ощущение - самое пакостное из всех. Для человека любовь - вспышка. Гром, молния, фейерверк, если хотите. А что делать, если эти вспышки следуют друг за другом так часто, что кажется, будто вся твоя жизнь размазана по вспышкам стробоскопа.
Как быть честным? Как самому себе поверить, когда тысячный раз говоришь женщине, что она - единственная в твоей жизни? Может быть, поэтому мы каждый раз умираем, теряя своих любимых.
Умереть…
Как же это сложно.
Мы живем почти вечно.
Или, быть может, мы просто уже мертвы, но сами того не замечаем?
Чтобы знать ответ, надо прожить еще дольше.

Когда-то, один очень старый, по-настоящему старый дракон, сказал мне, что если я хочу жить среди людей, то я сам должен стать человеком.
Это мудрый совет.
Только никто не знает, как стать человеком. По-моему, это просто невозможно. Во всяком случае, очень трудно.

Я живу в не престижном районе - вставная челюсть из одинаковых тридцатиэтажных башен, бункеры многоэтажных гаражей. Рядом стройка. Под моим балконом то и дело проносятся пластиковые гробы - вагоны легкого метро. Шумят не сильно, но все-таки. Я стою на балконе и смотрю в просвет между соседними башнями на фиолетово-черное небо, попаленное снизу мутным багрянцем. Воздух тяжелый и жаркий. Душно. Так я простою до утра.
Часов в пять налью себе остывший кофе. Съем что-нибудь.
Имею право.
Последнее время я плохо сплю. Все мои - тоже. Что-то должно произойти, и предчувствие уже покалывает мне кончики пальцев. Я принюхиваюсь к ветру, как пес. Я пытаюсь уловить фальшивую ноту в общем потоке звуков. От напряжения у меня болят виски. Но я знаю, что нельзя наплевать на предчувствие.
Еще я знаю, что кроме меня не спят все мои. Также разбавляют кофеином утренние сумерки. Также всматриваются в фиолетово-багряный город, грохочущий где-то внизу. А город смотрит на них и жарко дышит им в лицо. Спираль почти раскрутилась, осталось совсем чуть-чуть. Я еще не знаю, но уже чувствую. А значит надо подбирать хвост.

За нами охотятся. Постоянно. Правда, без видимого успеха.
День за днем мы уворачиваемся, уходим, скрываемся, чуем западни и засады, отбиваемся. Но чаще всего мы просто прячемся. Мы - нелегалы в этом мире. Мы не позволяем себе выделяться. Иначе нам придется драться каждый миг нашего бесконечного существования. Драться и убивать. А вы и представить себе не можете, как это страшно - убить. Погасить чью-то жизнь, как свечку. Выключить свет. Навсегда. Абсолютно. Обнулить живое, думающее существо. От одной мысли уже тошнит и охватывает липкий страх.
Вы когда-нибудь задумывались, что будет потом?
В конце?
Вы себе представляли то всепоглощающее ничто, в которое обратится весь мир, когда мозг прекратит свою работу и умрет. Вы можете представить себе необратимый, полный конец всего? Не переход в иной мир. Не шаг в вечность из убогой жизни.
Трудно?
Да, это трудно. Человеческий ум не может в такое поверить. Он ищет себе спасительные лазейки, выдумывая себе бессмертие.
Знаете, нас всегда удивляла ваша способность говорить с мертвыми, как с живыми. Обращаться к холодным кускам гранита, как к людям. Смотреть в небо, ища оттуда поддержки тех, кто исчез. Может эта неистребимая вера в то, что по смерти мир не рухнет и не исчезнет в одночасье, и делает людей такими безалаберными по отношению к смерти, а главное - к жизни.
Кстати, я тут подумал, что страшно не только убивать.
Умирать тоже страшно.
Людям, говорят, даже очень.

Они начали встречаться.
Олег приезжал за Леной в институт. Отвозил ее домой. Подруги ей завидовали. Как утверждали - по-доброму.
Я не встречал Олега в те дни, но наши, видевшие его, в один голос говорили, что он, наконец-то, в порядке. Повеселел. С ним вновь стало возможным общаться.
Мне самому знакомо это чувство, когда ты будто выныриваешь из-под воды. Когда откладывает уши. Когда ветер вдруг разгоняет мутную осеннюю хмарь.
Олег радовался жизни. Снова.
Его радость можно было ощутить на расстоянии.
Их любовная история была банальна до безобразия. Развивалась тихо и обыденно. Как у всех. Ну, или почти у всех.
Люди, люди. Как же вам не хочется спокойной, нормальной жизни. Вы потеряли к ней вкус, наверное, потому что вы слепы от рождения. Вы видите игру красок, только в яркой аляповатой мазне. Вы не хотите быть нормальными. Вы боитесь быть обычными. Может быть, оттого, что не умеете.
Но сколько же красоты может быть в обыденности.
Вы не знаете счастья.
Вы не умеете восхищаться пошлыми, мещанскими слониками на комоде. Не замечая при этом, что ваша необычность заезжена до невозможности.
Олег же радовался тихой радостью, жил тихой неприметной жизнью, любил обычную девушку обычной любовью. Это очень редкое везенье.

Игорь играет джаз.
Взаправду.
То есть, это не метафора и не аллегория.
Он действительно играет джаз. На фоно в широко известной в узких джазовых кругах джаз-банде. Толстые коротенькие пальцы легко скачут по клавишам. Basin Street Blues. Что-то очень старое, или нет, только-только написанное. Ведь Армстронг еще так молод и, кажется, только вчера первый раз встал к микрофону.
Игорь - самый живой из нас.
Игорь нас называет нытиками.
Игорь не считает наши проблемы достойными внимания.
Он умеет быть человеком. Забавляется жизнью, как игрой. Скачет по ней, как его пальцы по клавишам. Белое - черное, черное - белое. Черная полоса в жизни - это не беда, а так - соль диез.
Играем джаз, ребята! Играем джаз.

Злиться - вредно.
Злость, ярость, ненависть - это сильные чувства для слабых. Для сильного они опасны. Не заметишь, как сожрут.
Но иной раз бороться с подкатывающей к горлу яростью так же трудно, как с приступом морской болезни. Ярость заполняет тебя всего, грозя разорвать тело на части. И, казалось бы, столетия жизни должны были дать нам мудрость и сдержанность. Но ничто не может быть вечным. И тогда никакая логика не спасает, ничему мудрость не учит, и сдержаться нет сил.
Бывало, я прощал своих убийц.
Бывало, я прощал убийц друзей.
Бывало, я прощал тем, кто убивал моих любимых.
Но настал час, и я никого прощать не захотел. И никакие увещевания не помогали. И умом я понимал неумолимую логику событий, понимал, что убийцы - лишь пешки в чужой игре, что их извращенная сущность - всего лишь естественное порождение окружающего глобального уродства.
Понимал, но брать в расчет не хотел.
Потому что наступает иногда предел самому ангельскому терпению.
Потому что умным быть надоело - я устал от этого.
Потому что мне, вдруг, отчетливо захотелось мстить.
Мы стояли с тобой под мелким дождиком у гроба твоей сестренки. И ты ревела, ежесекундно всхлипывая, глядя на ее бледное лицо. На свое лицо. Вы близняшки, вы были так похожи. Были - беспощадное прошедшее время самого жизнелюбивого глагола. Ты ревешь и не знаешь, что твоя смерть спутала вас так же, как путали вас родственники и друзья, что, обознавшись, смерть взяла не ту, которую должна была.
Они ошиблись. Хотели убить тебя. Они все время бьют по вам - по тем, кого мы любим. Мелочные, кровожадные сукины дети. Они воюют с вами, стараясь достать нас.
Ты всхлипываешь и прижимаешься ко мне. Ты шепчешь что-то, разобрать трудно. Официальная версия - девушка случайно стала жертвой бандитской разборки. И вокруг говорят, что убийц уж точно не найдут и не посадят. Помолчите вы, наконец! К чему этот тупой треп!? Вы не видите - девочка плачет над гробом сестренки, о чем надо говорить!?
Их не посадят, это я могу обещать, даже если найдут. Не посадят, даже, если найдут раньше меня. Не успеют.
Ты посмотрела на меня со страхом, когда я сказал, что убийцы твоей сестры поплатятся за все. Ты ни на секунду не усомнилась в моих словах, и от того тебе было жутко. И потом, каждый вечер, встречая меня, ты с ужасом смотрела на то, как я тщательно мою руки, или зашвыриваю в стиральную машину испачканные кровью вещи. Ты стала бояться.
Бояться меня.
Наверное, правильно боялась.
Нет ничего страшнее свирепого, жестокого и очень сильного… слабака, который не смог удержаться от того, чтоб заглушить боль от занозы в сердце, потоком крови. Трудно держать горе в себе, оно рвет тебя изнутри. И когда становится совсем невмоготу, я, как оказалось, на подвиг всепрощения не способен.

Я шел за ними по ночам.
Я подкрадывался сзади и ломал одним движением шеи.
Бил ножом в печень.
Перерезал глотки.
Топил в бассейнах.
Одного вышвырнул средь бела дня с балкона.
Одного расстрелял из автомата в его собственной квартире. Визг его жены до сих пор в ушах стоит.
Двух забил насмерть.
И тут они кончились.
Я перебил небольшую преступную группировку. Криминальные хроники рассказывали об очередной серии кровавых разборок. Милиция стояла на ушах. Вводились планы, осуществлялись мероприятия, усиленно неслась служба - все бесполезно. Я каждый день возвращался домой и смывал с рук человеческую кровь. И, что самое страшное, я был уверен, что я абсолютно прав. Объятый жаждой крови разум услужливо подкидывал мне весьма правдоподобные оправдания. Я их уже не помню. Потому что в них не было смысла. Я убивал, а это не хорошо.

Игорь выслушал все, прихлебывая из стакана джин. Он любит это пойло. Он вообще любит, чтобы все было стильно.
Если не жить красиво - лучше совсем не жить. Игорь так считает.
Он часто смеется надо мной, подтрунивает, иногда довольно зло. Он считает, что все мои переживания гроша ломанного не стоят. Но он хотя бы не лезет с нравоучениями, как Олег.
Игорь, бестолковый наш друг, может быть, самый мудрый из нас.
Ты умеешь смотреть на вещи просто, без поиска подтекста, без игры воображения, без раздумий. Умеешь смотреть на мир, не пытаясь его понять, как смотрят собаки.
Зачем что-то знать, когда можно просто все ощущать?

Скука.
Скукотища.
Олег с трудом переживает ее отъезд. Забавно смотреть, как он мучается по поводу трех недель в разлуке, имея в запасе чуть ли не вечность постоянной жизни.
Он мне уже три раза звонил за два дня. Раньше мог пять лет подряд не вспоминать. Игорь говорит, Олег и его уже достал. Волнуется, переживает. С чего бы? Все это неправильно. Я знаю, Олег лучше чувствует, чем я, чем Игорь. Он даже сам еще не знает, что он чувствует. Это чувство - тонкая струнка в оркестре, волосок в смычке. Что, что опять не так? Или, может быть, мы просто устали. Может быть, это неврастения, паранойя, шиза. Может быть, ничего на самом деле нет.
Знали бы вы, как меня достала эта драка с ударами исподтишка. Нас сводят с ума постоянным ожиданием нападения. И хорошо таким, как Олег, они обладают предчувствием. Мое предчувствие грубее. Но иногда оно не срабатывает ни у меня, ни у Олега. Тогда нас достают. И сейчас, глядя на Олега, я стараюсь предугадать, кого они достанут в этот раз. И который раз, я знаю, всех нас мучает искушение разок не соблюсти правила. Заставить их умыться кровью так, чтобы память об этом засела в генах и передавалась из поколения в поколение.
Но нам нельзя.
Нельзя.
Мы можем.
Но нам нельзя.
Как нельзя бить наотмашь маленького ребенка, как бы сильно он не расшалился. Закон, будь он неладен. Непреложный и неумолимый. Закон равновесия. Которое нельзя нарушать.
Равновесие.
Наш идол.

Я помню отчетливо себя в том возрасте, когда от кончика носа до кончика хвоста я был не более метра. Когда крылья мне лишь мешали и еще не могли опереться о воздух.
Уже тогда я все время слышал о равновесии.
Обдумывай каждый свой шаг. Помни: твой поступок сейчас станет причиной тысяч событий в будущем. И мало кто сможет предсказать хотя бы сотую долю их. И это же говорили всем нам. Каждый миг нашего существования. И с тех пор каждый из нас идет по тоненькой, как ниточка, тропке равновесия. Только не всегда и не у всех это получается.

Мы стояли в вонючей тьме московского проулка. Олег, Игорь, я и еще трое наших.
На асфальте лежали смрадные кучки трепья, пепла и не догоревшего мяса. Человеческого мяса.
Смерть их была быстрой и жуткой. У Олега дрожали руки. Не от страха, хотя он, возможно, присутствовал. Руки дрожат от усталости. От того дикого напряжения, когда через них вырывается вся твоя ненависть, обращаясь в смертоносный поток первобытной дикой силы. Я видел, как усилием воли людей выворачивали наизнанку или выжимали, как белье. Это защитный рефлекс. Отточенный природой инстинкт.
Сегодня он сработал у Олега.
Я это почувствовал.
Небо будто потемнело на миг и меня окатила холодная волна, а по телу будто проползло что-то липкое. И я уже знал, где я должен быть. И очень скоро был там.

Ты смотришь на меня спросонья. У тебя мутноватый взгляд. На дне твоих глаз первозданное ****ство - признак проснувшейся в тебе женщины. Весь твой организм дышит одной идеей простой и древней. Ты хочешь любви. Единственно правдивой плотской любви. Единственного действа, в котором между нами нет ни малейшей фальши, в котором я не вру ни капли.
Видимо, ты чувствуешь это.
Я хочу тебя.
Так же, просто и без затей. Без единой мысли в башке, напичканной тысячелетней мудростью и многовековым опытом.
Пустота.
Не нарушенная ни одной мыслью. Чистое чувство.
Я тебя хочу.
И я не человек, и не дракон, и даже не зверь.
Сейчас, я просто самец. И все во мне подчинено этому.
Но есть одно но. Таким я буду лишь один миг, неуловимый, как прикосновение ветра к лицу. А затем навалится темной глыбой вся эта дрянь - все то, что за каким-то чертом делает меня разумным существом. И я вновь увижу кровь на моих руках. И ты хочешь, чтобы этими руками я прикоснулся к тебе. А я боюсь. Боюсь, что эти руки заразны. Что от них можно заразиться смертью.
Я - убийца.
И буду им впредь.

Ленка посмотрела на него с легким испугом.
Она не знала, что изменилось в Олеге. Что произошло, о чем он не говорит. Вроде бы, все как обычно. Но почему он встревожен, хотя это и трудно уловить. Она думала, что ему грозит опасность. Они всегда переживают за нас, хотя им бы стоило бояться за себя. Они сами в куда большей опасности. Хотя бы из-за того, что не знают о ней.
Какие же мы сволочи.
Мы подставляем вас под удар. И случись что, у вас нет ни малейшего шанса уцелеть без нашей помощи.
Олег сейчас тоже думает об этом.
Смотрит на Ленку, которая хлопочет себе на кухне. Радуется его приходу, рассказывает что-то из своей институтской жизни. Мурлычет радио, журчит вода. Ему страшно. Страшно, что завтра ее найдут, и тогда его инстинкту придется работать на двоих. А ведь не так давно его инстинкт уже не смог этого сделать.
Что, брат, нелегко быть объектом травли.

Что-то невеселый джаз у нас выходит.
Все больше минора.
Безысходность.

Спираль продолжала раскручиваться все сильней.
Впервые за безумное количество лет все было настолько серьезно.
Наши насторожились.
Я бросил с балкона окурок.
Маленький огонек полетел вниз в черноту ночного двора к опоре подвесного пути метрополитена. Точка света, падающая вниз. Маленькая звезда пыльной вселенной разлагающегося мусора.
А в воздухе раскручивалась напряженная смертоносная спираль. И мы все понимали, что она ищет кого-то из нас. И те, кто ее придумал, о равновесии не думает. У них одна задача - достать нас. Любой ценой, но достать. Я просто поражаюсь упорству тех, кто все это задумал.
Я стою на балконе, вглядываясь в фиолетово-багряное небо.
И все наши стоят.
Я напряженно думаю, что делать.
И все наши думают.
А ответ оказался очень прост. Ты нашла его, не задумываясь, не терзаясь. Я даже не ожидал, что все окажется так просто. Что все лежит на поверхности. Что я сам отлично знаю выход, просто не понимаю, что это именно он.
И пусть хоть весь мир обратится в эту злобную спираль. Пусть, хоть сдохнет весь. Мне уже наплевать.
Моя смерть будет искать меня. И не бойся, что она меня найдет - ей все равно не забрать меня, потому что ты знаешь, что для этого делать. Потому что теперь мы оба знаем, что делать.
Пусть смерть ищет драконов. Она их не найдет. Ни одного. Потому что мы растворимся в вас. Станем людьми. Более чем мы сейчас ими являемся.

У драконов знание распространяется быстрее, чем у людей. Это был последний наш чисто драконий ход. В один миг все мы узнали, что делать.
Над Москвой вставало солнце.
Машины ревели в пробках, над улицами висел смог. Неслось по стальной паутине подвески легкое метро. В офисах тысячами включались компьютеры, факсы, сервера, кондиционеры. Поражали своей сообразительностью автоматические двери. Начиналась суетливая деловая жизнь трудолюбивых муравьев, полная своих небольших радостей и горестей, побед и неудач.
А в небе надо всем этим броуновским великолепием распадалась, иссякнув, зловещая спираль.
И где-то очень не здесь исходили бессильной злобой те, кто так нас и не нашел. Их злило даже не поражение, их злило то, что их просто не заметили. Им даже не дали сдачи. О них забыли. И все мнившееся им величие их деяний обернулось ничем. Ведь они никому не были интересны. Смысл их жизни - борьба с нами, но как бороться с кем-либо, если на тебя просто не обращают внимания.
В тот миг, когда они творили свою магию, вкладывали в нее все силы, подводили черту под веками борьбы.
В тот миг, когда они уже видели гибель всех нас, а может и свою гибель.
В тот миг, когда они уже входили в легенды.
В этот миг мы просто, без затей, занимались любовью.
Трахались.
Все и каждый.
И ничего не было в наших головах, пустота, заполняемая лишь одной любовью. Простой и примитивной. Той, что делает вас и нас людьми. И главное, чтоб не думать…
И не останавливаться.
Ни на миг.
Пока не смолкнет свинг и не утихнет последнее арпеджо.

Около озера лежал дракон. Он спал. Его огромный серо-зеленый бок медленно вздымался и опускался. У драконов редкое дыхание, когда они спят. Рядом в траве сидел чумазый карапуз и швырял дракона комьями грязи. Те рассыпались, ударяясь о толстую шкуру, оставляя на короткой жесткой шерсти коричневые пятна.
Мальчишка канючил и звал дракона играть. А тот лениво шевелил во сне хвостом. Он устал. Очень устал. Он так долго был человеком. Ему нужно было поспать.
Жители деревушки стояли поодаль, жались друг к другу в страхе перед спящим чудовищем. И только дети и собаки не боялись дракона. И еще девушка, которая сейчас тоже спала, положив голову дракону на лапу.
Они спали, два счастливых существа.
Счастливых, потому что они были живы и любили друг друга.
А их любили дети и собаки.
И, пожалуй, больше никто.

Кода.

ЧАСТЬ 2. RESTART.

Я стою посреди улицы. Улица засыпана мусором. Вокруг меня серые безжизненные дома – брошенные кварталы, которые скоро пойдут на снос. Ветер завывает в пустых помещениях. Прокатывается по давно уже нежилым комнатам. Привкус гниения и тлена. Здесь даже нет бродячих животных.
Я стою посреди улицы. Я жил на ней когда-то очень давно. С тобой. Но ты уже умерла.
Далеко отсюда, там я и оставил тебя.
Ведь там красивее, чем здесь.
Там нет страшных на вид тысяче этажных небоскребов. Нет мрачных, мертвых бетонных ущелий.
Жарко. На улице апрель, полночь, но, все равно жарко – потепление.
Давно я здесь не был. Все изменилось. Дома, где я жил уже нет. Наверное, снесли. Опоры легкого метро покрыты ржавчиной, ветка не используется. Люди здесь редкость: улицы не застеклены, и днем на солнце невозможно долго находиться.
Зачем я сюда приехал? Сам не знаю.
Забавно, многих домов уже нет, а труба неизвестного предназначения, на которой сидели наши местные тинэйджеры и пили пиво, осталась. Сто лет прошло, а она все торчит из какого-то забора и уходит в землю. Я подошел к ней, и, вдруг, с удивлением услышал, что внутри нее журчит вода. Это поразило меня до глубины души.
По ней текла вода!
Куда? Откуда? Зачем?
В этой текущей воде было что-то фантасмагорическое.
Я стоял и слушал.
Возможно, кто-то просто воду спустил, а я стою тут, как привороженный и слушаю, как журчит вода.

В модернизированных кварталах города жизнь бурлит круглые сутки. Прогресс. Идеальная звукоизоляция шумной улицы от вашего частного жилища. В любое время суток.
Новая музыка – нудный стучащий в висок ритм и обилие высоких нот. Царство сэмплов.
Под многослойными защитными стеклами постоянные температура и влажность. И толпа народу. Какой-то бесконечный карнавал. До тошноты развитое общество. Интересно, они вообще работают? Хоть кто-нибудь. Собственно, это же не мое дело.
Никто не обращает на меня внимания.
Им не интересны окружающие.
Новое общество, новые люди.
Сто лет прошло.
Я иду сквозь толпу со странным чувством в душе. Я узнаю и не узнаю этот город. Так будто я вижу манекенов, похожих на старых друзей. Знакомые черты, но все как будто из пластмассы.
На меня почти не обращают внимания. Тут, вообще, редко на кого обращают внимание. Все поглощены собой. Своей оригинальностью. Непохожесть возведена в абсолют. Поэтому всем наплевать, во что я одет. Имею право и должен быть оригинальным. Чтобы не выделяться из толпы.

Я просидел на скамейке в парке больше трех часов.
Вокруг меня сновали туда-сюда люди.
Дефилировали скучающие стражи правопорядка в ослепительно белой форме. Они даже не спросили у меня документы. Хотя я, наверное, единственный в этом городе, у кого не лежит в кармане, не болтается на шее, не хранится в кейсе электронное удостоверение – маленькая пластиковая карточка, признак принадлежности к упорядоченному современному обществу.
Все три часа я просидел практически без движения.
Пару раз ко мне подкатывались автоматы по продаже напитков и прочей мелочи. Но я гнал их от себя, как назойливых мух.
Скоро наступит ночь. Надо куда-то идти, начинать вновь приспосабливаться к жизни. Судя по всему, придется обзавестись электронной карточкой.
Здесь без нее никак.

Она подошла ко мне.
Отделилась от стайки молодежи, облепившей скамейку напротив.
В руках ее баночка с какой-то экологически чистой, энергетически ценной и крайне полезной для здоровья мутью. Что-то спрашивает.
Нет, мне не плохо.
Нет, я не потерялся.
Нет, мне не нужны: врач, полицейский, священник, психоаналитик, но, все равно, спасибо за заботу, не ожидал.
Она протягивает мне закрытую банку, только что изъятую из недр автомата-продавца – угощайтесь. И за это тоже спасибо.
Теперь мы сидим вдвоем, она что-то спрашивает, я что-то отвечаю. Ее зовут Ланна, теперь это имя почему-то пишется с двумя н. Они здесь постоянно «зависают». Они – это ее друзья по экономическому колледжу. Ей двадцать. Мне много больше. Да, давно здесь не бывал. Сто лет. Только она не понимает, что это не шутка, это действительно так, я не был в этом городе целых сто лет.
Этот город сильно поменялся.
Его трудно узнать.
Осталось только имя.
Москва.

Три дня я искал своих. Ни малейшего намека. Ни одного даже очень слабого колебания. Лишь сильно затертые следы полувековой давности. Не может быть, чтобы все исчезли, пропали, вот так бесследно. Кто-то, наверняка, остался, просто зарылся глубоко. Чтобы ни в коем случае не нашли.
Три дня я уходил спать в мертвые кварталы, чтобы утром вновь бродить по стеклянному лабиринту в поисках наших. В моих поисках не было никакой системы, просто надо было бродить, прислушиваясь к каждому своему чувству. Ловить каждое малое движение, каждый шорох.

Я их не нашел. Они нашли меня.
Я сразу вычленил их из толпы. Я просто почувствовал, что меня ищут и ждут.
Они стояли бок о бок. Похожие друг на друга чем-то неуловимым. Раньше я их почти не знал. Но было достаточно того, что они – наши. Такие же, как я, беглецы и чужаки. Мы долго говорили. Выспрашивали друг друга об общих знакомых. Я не досчитался троих, они – пятерых. В последние сто лет на нас успешно поохотились. Сейчас, вроде все притихло – нашим врагам тоже неплохо досталось.
Теперь у меня были жилье, деньги, номинальная работа и пресловутая электронная карточка. Теперь у меня было местное имя. Я снова возник в этом мире, из ниоткуда, мне сорок пять лет, у меня приятная внешность, и какое-то от начала до конца выдуманное прошлое. Я живу на высоте ста девяноста пяти метров.

Вечером я вновь выбрался на улицу.
Я шел в парк.
Я хотел встретиться с Ланной.
Зачем? Я и сам не знаю.
Просто так.

Она сидела со своими друзьями на той же скамеечке, что и тогда, когда мы встретились в первый раз. Мою скамейку занимала самозабвенно целующаяся парочка. Я постоял минуту, понаблюдал за ними. Влюбленные – красивое зрелище.
Ко мне подкатил автомат с напитками. Я впервые по-настоящему обратил на него внимание. Он напомнил мне роботов из старых фантастических фильмов. Бочка на гусеничном ходу. «Вставьте карточку в прорезь и выберите напиток». Я выполнил эту нехитрую инструкцию и получил холодную баночку какого-то коктейля. Выполнив мой заказ, бочка тут же укатила в поисках следующего покупателя. Замечательное воплощение научно-технического прогресса – вежливая и симпатичная бочка на гусеничном ходу, предлагающая напитки.
Коктейль оказался дрянной, но мне, собственно, было наплевать. Привыкну.
Я разглядел на одной из аллей свободную скамейку и пошел к ней. Оттуда я мог свободно наблюдать за Ланной и ее компанией.

Я вспомнил, как мы пришли к горному озеру. Вода была ледяная, она текла с вершин, где под летним солнцем неохотно таял снег. Ты чуть не завизжала, когда я тебя толкнул в воду. Но потом ты привыкла, и тебя было уже не вытащить из озера. А потом ты смотрела, как я плещусь в воде. Хотя для дракона моих размеров озеро было маловато. А потом мы шли по лесу. И ты оглядывалась посмотреть на своего зверя.
Так вот, там над головой не было стекла.
А здесь оно есть.

Ланна увидела меня и узнала. Улыбнулась, помахала рукой. Я помахал в ответ. Простые жесты. Они, вроде бы, ничего не значат. Они не требуют особых усилий, но делают так много. Не замечали, когда корабль идет вдоль берега, те, кто стоит на борту, и те, кто на берегу, машут друг другу руками, не зная друг друга и не имея ни малейшего шанса увидеться когда-нибудь. Всего-то надо – слегка помахать рукой. И кто-то ответит тебе тем же, и ты перестаешь быть один.
Я не подошел к ней. Незачем было. Вокруг нее ее друзья, и, если я буду ей нужен, она сама подойдет.
И она подошла.
Как тогда, в первый раз, без тени смущения.
Спросила, как дела. Я ответил.

Москва не Нью-Йорк.
Небоскребы здесь не лепят один к другому, и потому из окон видно достаточно далеко. Особенно с высоты почти двух сотен метров.
Солнце укатывается за горизонт, и город начинает загораться миллиардами огней, от которых рябит в глазах. Небо все такое же фиолетовое, как и сто лет назад. Помнишь, мы любили стоять на балконе и смотреть на пролетающие внизу вагоны легкого метро. Сейчас его уже нет. Между домов в несколько высотных эшелонов носятся «крайне надежные аппараты, от лучших мировых производителей».
Ланна стоит со мною рядом и вместе со мной смотрит на город. Но ей, в отличие от меня, все это не интересно. Она молода, и ей свойственно постоянно хотеть, и до города ей нет дела, поэтому она прижимается ко мне голым, мокрым после душа телом.
Она хочет и не стесняется этого.
Она говорит об этом прямо.
Не прячет желания за глупыми иносказаниями.
Честный трах, без особых чувств и без обид. Взаимное доставление удовольствия.
У нас с тобой все было, конечно же, иначе. Но то, что есть у меня сейчас все же лучше, чем ничего. К тому же, Ланна по-своему привлекательна.

Утром я ее будить не стал. Оставил ей записку.
Я взял такси и поехал к Павелецкому вокзалу. Старое здание так и осталось стоять, только из-за старинного фасада теперь выглядывали могучие фермы монорельсовой дороги.
Темно-синие вагоны пригородного поезда понесли меня с невероятной скоростью мимо урбанизированных пригородов, мимо выжженных разъяренным солнцем полей, по которым ползали красные, похожие на жуков комбайны. Окно-хамелеон услужливо темнело, стоило солнцу попытаться проникнуть в хорошо кондиционированный салон.
В вагоне было пусто. Парочка в другом конце салона, старичок напротив, пожалуй, что все. Поезд летел, вцепившись пилоном в монорельс, легонько шурша в раскаленном воздухе.
Я пожалел, что уже никогда не услышу грохот колес по стыкам рельс.

Это место я хорошо знал.
Мы довольно часто сидели здесь втроем и смотрели, как мимо пролетают поезда. Теперь от старой железнодорожной колеи осталась лишь расползшаяся насыпь. А от нашей компании остался только я.
Где-то здесь их двоих и взяли.
Где-то здесь они оба дрались до конца.
Игорь и Олег.
Мне сказали, что когда все закончилось, было такое впечатление, будто взорвалась тяжелая бомба. Наши говорят, что когда Игорь понял, что бой проигран, он постарался утянуть за собой как можно больше охотников. Ему это удалось.
Ума не приложу, как же они так попались.
Два моих лучших друга.
Пора возвращаться в город. Большой шумный безалаберный город.
Мне, вдруг, стало остро не хватать тебя. Ланна – милая девчонка, но ей важен лишь секс. Сейчас такие простые нравы. А мне нужна ты. Единственная.
Я хочу женщину.
Не просто тело.
Женщину.

Какая же пустота в мыслях.
Я просто не думаю ни о чем.
Моя темно-серая туша лежит на берегу озера без движения уже три дня. И местные ходят на меня посмотреть. Они не понимают, что со мной. Думают – я умираю. А на самом деле я уже умер. Давно. Еще когда родился практически бессмертным. А может быть тогда, когда правой передней лапой сгребал землю, которой засыпал твое бездыханное тело.
Все логично – мы жили вместе, вместе и умираем.
Мое дыхание стало редким и слабым.
По мне прыгают птицы. Роются в жесткой короткой шерсти.
Осень.
Меня присыпало опавшими листьями. Ветер их сдувает, но тут же приносит новые. Такие, как я, обязательно вымрут. Все. Потому что мы не меняемся. Этот мир не для нас.
Интересно, скоро ли пойдет снег.

Я бесцельно шатался по городу.
На моем телефоне восемь не отвеченных звонков, я даже не смотрел, кто мне звонил.
Я повторяюсь.
Я понял, что не так. Я повторяюсь. Вся моя жизнь снова идет по кругу, снова я делаю, чувствую, вижу то, что уже было неоднократно. Это ужасно утомительно. Все повторяется. Меня уже тошнит от этого круговорота. Вы и представить не можете, как страшна вечность. Но умереть тоже страшно.
Вчера Ланна снова была со мной. А я, кажется, с ней не был. Она что-то шептала мне. Она горячо дышала мне в шею, когда спала на моем плече. Вроде, что еще надо – вот оно, бери и живи снова. Но я не хочу. Я уже ничего не хочу.
Остался чистый секс – механика.
Как почистить зубы.
Да, Ланна мне нравится. Она очень милая, но все равно, ощущение такое, будто я жую картон. Что-то сломалось.
Ланна, бедная девочка. Ты ластишься ко мне, ты забыла своих друзей, и они уже даже мне звонят в поисках тебя. Неужели она не чувствует, что во мне не больше чувств, чем в камне. Она же не подозревает, насколько я старше ее. Заманчиво завести себе взрослого мужика хотя бы для того, чтобы утереть нос подругам и недоразвитым парням-ровесникам. Ланна, девочка, в тебе столько жизни, в тебе столько сил, столько бешенства и любви. Не трать их на меня. Меня уже не разбудить. Я, может быть, и не умер, но я заснул. Все вокруг мне снится. Ланна, ты тоже мне снишься.
И твой силуэт напротив окна.
И твой запах, исходящий от моих простыней.
И наш дикий бесконечный трах.
И каждый твой хриплый сладострастный крик, бесконечным эхом мечущийся по моей необъятной квартире.
Это сон. Стоит ли тратить на него силы, скажи Ланна?

Они прилетели в тот день, когда выпал первый снег. Не уверенный, колкий снег, растаявший под лучами слабого осеннего солнца. Их было двое – мать и ее детеныш, только что вставший на крыло. Она не подходила ко мне: у нас не принято тревожить друг друга. Но детенышам нет дела до принципов взрослых. Он приковылял на своих толстых неуклюжих лапах на мой край поляны и уставился в мои полузакрытые глаза. Его мать спала. Не так, как я. Ее сон был глубок и краток.
Детеныш обнюхал меня и двинулся вдоль берега озера. Протопал по моему распластанному на земле крылу.
Вечером они улетели. И я снова провалился в сон.

Ланна не появляется уже неделю. Я не звоню ей. Она всегда приходила и уходила когда хотела. Правда, никогда не пропадала дольше, чем на пару дней. Наверное, я скотина. Я даже не пытаюсь ее найти. Может, она меня просто забыла. Это было бы очень кстати. Не надо ничего объяснять, ничего выдумывать. Просто разошлись и все.
Какая непереносимая скука.
За мной даже не охотятся.
Охотиться почти некому. Стариков мы перебили, молодые не дорогого стоят. Раньше я ныл и жаловался на постоянное напряжение, на то, что живу в ожидании удара. Теперь я вою от скуки. Меня даже убить никто не хочет. Я просто никому не нужен.
Я не понимаю, что во мне вдруг изменилось? Куда все делось? Все это было и раньше, но почему именно сейчас мне кажется, что ничего впереди нет. Даже смерти.

Мне даже не хочется летать.

Первую пощечину Ланна мне влепила прямо на пороге.
Затем, она повторила еще пару раз.
В глазах ее стояли слезы. Она упрекала меня, ругалась, как грузчик, и тут же переходила на типичное бабское нытье. А затем снова лупила меня по щекам.
Она меня любит.
Хотя я старый.
А еще я – сукин сын, сволочь, бездушная тварь…
Стоп! Вот тут ты права. Я – тварь. И там, где должна бы располагаться эта самая так называемая душа, у меня пусто. До звона в ушах пусто.
А потом она разревелась, как ребенок. Навзрыд. Она и подумать не могла, что я «такой».
Какой, Ланна?
Она ныла, всхлипывая каждую секунду. Ее маленькое тело вздрагивало от плача. Я ни разу ей не позвонил, не попытался узнать, где она, что с ней. Я, вообще, ей не интересуюсь, просто трахаюсь с молоденькой девушкой, которая «по глупости своей влюбилась в старого пердуна». В конце своей речи она снова влепила мне пощечину. Резко встала, бросила что-то уничижительное, вытерла слезы и дернулась в сторону двери.
Я ее удержал за руку.
Молча повалил на кровать.
Я долго ей доказывал, что она мне не безразлична.
Молча доказывал.
Я не стал придумывать объяснений. Я не стал ей врать, хотя мог бы, и она мне поверила бы. Каждому моему слову. Потому что уже придумала мне тысячу оправданий, ведь когда любишь, оправдываешь человека, еще не успев ни в чем обвинить.
И она была счастлива.
И мы не слезали друг с друга два дня к ряду.
И она вновь стала радостной и похотливой, как кошка.
А я себя ненавидел.
Потому что не чувствовал к ней ничего, кроме мерзкой, подлой жалости. И не мог себе ее простить. Зачем я все это делаю? Зачем я не прогнал ее?
А ей это все зачем?
Я веду себя, как распоследний мерзавец. Я – старый, выживший из ума зверь, удовлетворяющий свои инстинкты за ее счет. Если б я ее сожрал, это, вряд ли, было бы сильно хуже того, что делаю сейчас.
Но, все же, она не была мне безразлична. И когда я это понял, мне показалось, что что-то неуловимо поменялось.

Его звали Виктор. Он был высок, белобрыс и, к сожалению, туповат.
Он заявился ко мне домой без предупреждения. Просто возник однажды на пороге, как чертик из табакерки. От него несло спиртным.
Неуверенной рукой он схватил меня за ворот и стал что-то говорить. Про Ланну, про отвратительных стариков, вроде меня, которые пристают к молоденьким девушкам. Все это было до неприличия банально. Это был даже не дешевый сопливый фильм, это было поганое сериальное «мыло». Почему пришел он, а не она. Порнография, которая происходит между мной и Ланной, гораздо приятнее, чем та дрянь, которую развел этот белобрысый сопляк.
Мне, вдруг, сильно захотелось его ударить. Врезать по морде. Я даже задумался, как это лучше сделать. Может, коротким снизу, или рубящим справа. А может пристрелить? Вытащить запрятанный в чулане ТТ и просто пристрелить?
В результате я притащил его в свой дом, усадил за стол и налил нам выпить. Гостю моему хватило немного, что бы попросту свалиться под стол. Я вызвал ему такси.
Когда он уехал, я позвонил Ланне. Была уже ночь. Но в нашем безумном городе это давно не имеет значения. И Ланна приехала ко мне. И теперь я знал, что мне делать.

К весне от меня остался лишь небольшой холмик. Ветер занес меня сначала опавшими листьями, затем набросал песка и земли. Зимой меня укрывал снег. За все это время я ни разу не проснулся, но и крепко не спал. Я перестал двигаться, и кровь в моих жилах текла еле-еле. Местные не обращали на меня особого внимания, но и близко не подходили.
Но вот пришла весна. С меня стаял снег. А однажды небо вдруг разразилось свирепой грозой. Гром катался над землей с оглушительным грохотом, и молнии метались в потемневшем небе. Ливень обрушился на меня с силой водопада. Он смыл с меня гнилые листья и грязь. А когда ливень кончился, на озеро прибежали деревенские девки купаться после грозы. Их смех и визг пробились в мой засохший мозг.
Я встал на ослабевшие лапы и сделал первый шаг.
Мне было тяжело и трудно, но я знал, что иначе и быть не может.
Я потянулся, разгоняя по жилам кровь.
Девчонки, купавшиеся в озере, разом смолкли и со страхом уставились на меня.
Маленькие бледные существа. Они ждали, что сделает возникшее вдруг перед ними чудище.

Ланна сидела на кровати.
Ее одежда валялась на полу, и я не позволил ей одеться.
Я сидел напротив и смотрел на Ланну.
Та была немного удивлена и даже, казалось, смущена.
А я смотрел на нее. Во все глаза. Я впитывал ее в себя, пил ее образ жадно, как пьет пересекший пустыню. Я видел сейчас не ее целиком, я видел каждую маленькую деталь. Маленький шрам на подбородке и капельку пота на виске. Каждую линию ее тела я запоминал, заколачивал в закостеневшее сознание. Я будто вспахивал засохшую выжженную землю, буквально взламывая плугом неподатливую каменистую почву.
Я смотрел на нее. Я влюблялся в нее каждый миг снова. Мои руки были напряжены настолько, что, казалось, сломаются кости. Я вдыхал ее запах. Я наполнял ею себя.
Она улыбнулась.
И ее улыбка отразилась во мне.

Девчонки, не отрываясь, смотрели на сказочное чудовище, усевшееся посреди озера. Дракон смывал с себя грязь и вылизывал себе лапы.
Дракон ведет себя, как кошка, смеялись девчонки.
А затем одна из них подплыла к нему и забралась на крыло.
Дракон повернул к ней свою тяжелую мокрую голову и посмотрел на смелую девушку. А она погладила его по носу, а он в ответ лизнул ее шершавым языком. Она засмеялась и обняла его голову руками.
Она его совсем не боялась.
Разве можно бояться кошки.
Пусть даже большой.

Я сидел напротив Ланны. Она была непостижимо красива. Я наслаждался тем, то мир оказывается цветной.
И вдруг я услышал странный шум.
Гулкие равномерные удары.
Тяжелые и ритмичные.
Это стучало мое сердце.