Грачи против тигров фантастический боевик продолжение

 ЕСЛИ ЗАВТРА – В ПОХОД …

…Наутро десантники из будущего встали, как прежде в Российской армии, в половине седьмого. Первыми начали с помощью спецназовцев стаскивать брезент с двух укрытых им «крокодилов» их экипажи: командир звена Никита Гостев со стрелком-оператором капитаном Николаем Диденко, старший лейтенант Валерий Горидзе со своим первейшим помощником лейтенантом Иваном Усковым. «Двадцать четвертые», запустив двигатели, подкатились к стоящему со вчерашнего вечера, прилетевшего из Стахановского послужившего пристанищем любовников вертолету Шпака. Ребята Зотова, чего им зря штаны просиживать в ожидании большого дела, принялись кто на руках, кто с помощью тележек загружать борта вооружением. Подкатили также взятый с «большой земли», а как сейчас называть еще кроме как «будущее» оставленное ими? топливозаправщики на базе «ЗиЛа». Отдельно готовили борт Никиты Гостева. Как решил, памятуя об указании Борина его зам Увальнев, из двух с половиной тонн боезапаса, предельной нагрузки, решили взять не более тонны: четыре ракеты «штурм» вместо двенадцати, наполовину заполнить кассеты неуправляемыми реактивными снарядами (НУРС), и, конечно, по две ленты снарядов для пушки.
Вновь, как уже знающий условия трассы, курсом на Кубинку полетит именно «летающий танк» Никиты Гостева. С ними на случай нештатной ситуации в транспортный отсек, рассчитанный на восемь десантников в полной экипировке, сядут Зотин и трое его бойцов. Увальнев еще раз связался с Бориным. Тот на настоящий момент, проведя своеобразную разведку боем, и уже не ждущего от высших лиц государства подлянки, был спокоен, но передал по рации своему тезке Гостеву, приказ: десантникам наружу не высовываться и до последней возможности избегать контакта.
Оставшиеся в ожидании предстоящих боев борта Сергея Шпака и Валерия Горидзе совершат уже после сегодняшней демонстрации Сталину и его окружения их техники своего рода прыжок на тридцать километров и сядут на окраине села, непосредственно на николаевском аэродроме, откуда до линии фронта – рукой подать. Затем, все же рискуя, поднимутся штурмовики. Вот вроде и все. На взлет! Взлохматив вокруг траву, зацепив вихрем от винтов березки так, что они, бедные, пригнулись и протестующее начали бросаться еще свежими июльскими листьями, Ми-24ПН пошел в сторону Москвы. Дабы не привлекать внимание досужих зевак, почти на пределе потолка – под пять тысяч метров. Поди, разберись с земли, что там за стрекоза наверху.
Следом за вчерашним Су-39 «спаркой», то есть двухместным штурмовиком, застывшим под охраной непоколебимых, как скала бойцов Зотина, на съезде на шоссе, туда же медленно двинулись две другие машины. Вскоре, посвистывая, замерли в хвосте самолета командира. К тому времени дорогу, как и вчера, спецназовцы очистили. Прослушав инструктаж Землянского, посмотрев, как он с точностью до сантиметра поставил свой «грач» на асфальт, будущую свою взлетную полосу, все «наши» не без тревоги замерли. Получилось! На этот раз взревев двигателями, более, чем двадцатитонная махина, впрочем, на земле не оставляющая впечатление тяжелой - птица грач, да и только, разбежалась и, не дойдя до конца импровизированной «взлетки», круто пошла в небо.
Майор Илья Нечипор, следуя неплохому, в общем-то, принципу испытать, потрогать все самому, пробежался почти весь километр туда и обратно, в одном месте даже ковырнул асфальт носком берца, вернулся вполне удовлетворенный.
- В те годы дороги строили, пожалуй, не хуже, если не лучше … - бормотнул, забираясь по приставной лесенке в кабину «сухого» в адрес провожавшим его в немалой тревоге Мирославу Увальневу и Петру Майстренко.
И этот взлетел удачно. Лишь Горидзе несколько затянул с отрывом штурмовика, все боялся, как бы не сойти с дорожного полотна, не посмотрел на указатель скорости, и вырвал ревущую стальную птицу буквально над головами присевших в ужасе, вцепившихся кто в пилотки, кто в фуражки, соглядатаев. Зато с запасом скорости пошел вверх едва ли не вертикально. Не истребитель-перехватчик, конечно, но два движка с тягой на форсаже по четыре с половиной тонны позволили буквально вбросить «сухой» в по-прежнему, как и все последние дни, голубое безоблачное небо. 20 тонн крылатого металла, чуда XXI века, пошли на штурм века предыдущего, чтобы не было войны …Больше, чтобы не было такой войны …
Все самолеты, развернувшись, встали на обратный курс, от фронта – к Москве. У каждого пилота были с собой, естественно, карты местности. Правда, изданные спустя много лет, но ведь никаких новых ориентиров с тех пор вроде не появилось? Новых городов в тех местах – не построено, автодороги, если и возникли, но, опять-таки, на основе давно уже задействованных большаков, или таких, как небольшое, стратегической важности, шоссе от Нового Оскола к селу Николаевка. Через полчаса звено Землянского уже заходило на посадку на хорошо ему знакомое, в отличие от его боевых товарищей, поле аэродрома в Жуковском, пока еще поселка Стахановский.
Почему именно Стахановский, или, скажем, не Щелковский аэродром, потом названный Чкаловским, откуда в 1936-37-м годах великие летчики того времени Валерий Чкалов, Михаил Громов, затем и Владимир Коккинаки стартовали в беспосадочные перелеты в Америку? Почему не Центральный аэродром рядом со стадионом «Динамо» возле Ленинградского проспекта? Там везде полно соглядатаев, среди праздно вроде бы фланирующих офицеров вполне могут оказаться диверсанты. В тогда еще поселке Стахановский, где кроме МиГ-овских и Ил-овских испытательных «взлеток» не было еще ничего, зато стоял полк внутренних войск, тех же чекистов – гораздо безопаснее. Нашим Су-39 надо было немного: на пару недель стоять на дальней «точке», чтобы заправляли авиакеросином, подвешивали вооружение. Еще раньше, на рассвете с базы в сторону Москвы вышла колонна с топливом, с бомбами, ракетами, снарядами для авиапушек.
Полковник Землянский с места в карьер, едва только его «грачи» зарулили, а он смотрел сверху по обстановке, на свободные стоянки, причем, рядом с парой Пе-8, заявил принесшемуся на «козле» ГАЗ-67Б местному майору из БАО (батальона аэродромного обслуживания), чтобы тотчас звонил в наркомат обороны. Тот, видя столь необычную технику и вылезшего, вернее, спрыгнувшего с четырех метров из кабины подполковника, счел за благо не перечить. Наоборот, видя, как четверо летунов усаживаются в его «козлик», освободил переднее сиденье для старшего по званию, а сам посадил себе на колени на заднем сиденье майора Илью Нечипора, здесь же, кроме второго пилота Землянского, Семена Ореха, втиснули и худенького капитана Федора Куницу. Словом, звено летчиков из будущего на покачивающемся от нагрузки «газоне» понеслось на разведку обстановки.
Там, на командном пункте их уже ждал здешний командующий аэродромными службами, лично подчиняющийся не кому-нибудь, а заместителю наркома авиационной промышленности, полковник. Его, как всегда водилось в России, как ее не называй, империей, или Советским Союзом, не успели, в такой-то день, предупредить о появлении необычных самолетов. Собственно, летчики из будущего, а также майор Увальнев, подполковник Майстренко неплохо знали историю российского раздолбайства, не зря приказали заполнить баки «сухих» под завязку. На всякий случай. Пока организуют доставку топлива топливозаправщиками из Николаевки, летать на чем-то надо.
Местный полковник рисковать своей головой не стал, тут же приказал соединить его с наркоматом. Послышалось: «Так точно, есть предоставить карты, слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант!» И, обернувшись к Землянскому, отрапортовал:
- Вас ждут в Кубинке. Знаете, где это? Там, на окраине полигона увидите танки, не важно какие. Сможете с первого захода их подбить?
Павел Землянский не стал даже уточнять марку, тип танков. Какая разница, если одна-единственная ракета его штурмовика пронзит, пусть даже и «фердинанд», насквозь!
Сейчас самое главное – охрана «грачей» майора Ильи Нечипора,
и капитана Федора Куницы. Кстати, Илья, мужественный, крепкие скулы, колючий взгляд, мужик имел одну особенность: терпеть не мог, если его фамилию произносили с ударением на втором слоге, а не на третьем. «Да Ничипор, я Нечипор!» Кто не хотел понять, если не женщина, мог и по роже схлопотать, горяч иногда бывал украинец.
Полетели. Экипаж Землянского сделал полукруг над Москвой. Кубинка и Стахановский всего чуть более, чем в полусотне километров друг от друга, подполковник сразу включил лазерный дальномер и сразу же нашел цели – около десятка не только немецких «тигров», «пантер» и «фердинандов», но и несколько советских самоходок Су-152, пару тяжелых КВ, три «тридцатьчетверки». Вся это бронетехника не стояла, а двигалась по полигону, меняя скорость и направление движения.
- Товарищ майор, - в тревоге обратился Землянский по дальней связи к Увальневу, - танки же с экипажами, управляемые! Они что, надеются остаться после нашей атаки целыми и невредимыми? Сообщите – пусть немедленно бегут подальше, через пять минут захожу на боевой курс.
Подействовало. Земля отдала соответствующую команду и через минуту люки броневых машин открылись, из них скоренько посыпались экипажи. Наверное, никогда танкисты, поглядывая на небо, так не бежали. Жить захочешь – ускоришься, земли под собой не почуешь … Бежали и немцы. Да, да, пленные немцы должны были стать своего рода подопытными кроликами. Впрочем, наши, проштрафившиеся, кто на фронте, кто и в тылу вояки тоже должны были рисковать жизнью под обстрелом невиданного прежде самолета. Погибли бы здесь, или же в ГУЛАГе, какая, в конце-концов, разница? И все же Увальнев оттуда, из Николаевки, через мат-перемат убедил руководство Красной Армии: люди, пусть для некоторых и не совсем люди, преступники, фашисты, еще пригодятся. Иначе - погибнут, и мокрого места не останется!
«Сухой» Землянского вошел в вираж, чтобы атаковать цели не так, как ожидают высокопоставленные зрители, а, не заходя в возможное поле обстрела самолета с земли. И, как выяснилось, правильно сделал. Берия подсказал Сталину, чтобы для гарантии, чтобы сбить спесь с невесть откуда взявшихся вояк, заодно и проверить их якобы неуязвимость, обстрелять самолет и вертолет из специально раздобытых в качестве трофеев «эрликонов», двадцатимиллиметровых автоматических пушек. Жестоко? Сталин пошел на такой беспощадный по своей сути эксперимент. С одной стороны залетные военные его вроде убедили, но Верховный Главнокомандующий жил и работал много лет по принципу «доверяй, но проверяй». Если соврали на вчерашнем совещании, завысили тактико-технические характеристики – возможно, поплатятся жизнью. Нет – честь им и хвала, можно будет рассчитывать на успех в серьезном деле.
Павел ничего такого, конечно, не знал. Чтобы его могли обстрелять свои? Он просто решил продемонстрировать все качества штурмовика, словно в реальном бою. Зашел со стороны Москвы на высоте пять тысяч метров, довернул, еще раз включил лазерный дальномер, умный прибор доложил все необходимые данные противотанковому управляемому ракетному комплексу (ПТУРК) «шквал». Все, Землянский, буркнув сидящему за его спиной Семену Ореху, чтобы записывал атаку фотопулеметом и вмешивался лишь в самом крайнем случае, … бросил ручку, управления, снял ноги с педалей. Зачем? «Сухой» сам знает, как действовать дальше. Отсюда, с проспекта Вернадского, над которым на скорости 900 километров в час, не предельной еще для штурмовика, но не реальной для всех существующих в то время самолетов, и решил производить пуски ракет подполковник. Пусть товарищ Сталин, вся свита напрасно задирает головы, они увидят результат, самолет же, не входя в простреливаемое «эрликонами» пространство, отвернет, зачем ему лишние проблемы.
«Шквал» в доли секунды отсканировал полосу шириной более километра, определил самые крупноразмерные цели для залпа первой очередью ракет, правильно – противотанковыми управляемыми ракетами (ПТУР) «Вихрь-1», 70-тонный «фердинанд», 56-тонный «тигр», 47-тонный КВ, такой же массы Су-152. Последний пилот вначале принял за «пантеру», отключил одну ракету от старта, но потом решил: если уж выставили для поражения, так тому и быть. Вот и Т-34, жалко легендарную машину, а … еще сделают, в войну, насколько он знал, «тридцатьчетверок» из стен заводов вышло более 50 тысяч. Секунды мчались стремительно, вот прицельная рамка захватила все цели, режим сопровождения включен, телеавтомат показывает пилоту реальность будущих пусков. Павел легким движением джойстика лишь чуть поправил наводку, чтобы не просто расстрелять танки, а ракеты поразили непременно открытые в панике выбежавшими экипажами люки.
Штурмовик едва ощутимо дрогнул, когда с подкрыльевых пилонов сорвались пять ракет и на сверхзвуковой скорости, оставляя за собой едва заметный дымный инверсионный след, метнулись к полигону. Можно было бы уничтожить все находящиеся там бронированные машины, но – зачем?
Находящийся за метровыми бетонными стенами Сталин и его свита все же в мощные бинокли заметили над Москвой Су-39, правда, сам пуск ракет прозевали, пока отвлекшись, комментировали ситуацию, вздрогнули от взрывов. ПТУРы почти синхронно вошли, как и было им запрограммировано, точно в оставленные открытыми люки стальных монстров и, прошив машины насквозь, разорвались так, что у танков сорвало башни, катки гусениц покатились в разные стороны, траки, блеснув в полете на солнце, очутились в сотне метров. Если бы не бункер, а все, начиная от Сталина, кончая офицером в звании майора, чьим-то адъютантом, присели, когда рядом взорвался вылетевший из стального ада, из какого-то танка снаряд. «Фердинанд» от взрыва в районе днища подбросило и повалило набок, наша самоходка Су-152, развороченная до двигателя, клюнула своей гаубицей-пушкой. Вся мощнейшая боевая техника, самое сильное, что смогли на тот период придумать конструкторы Германии и СССР, заполыхала, не успевшие сдетонировать вместе с разорвавшимися внутри ракетами снаряды еще несколько минут сотрясали то, что могло сеять смерть, а превратилось в десятки тонн металлолома. Некоторые, не взорвавшись внутри, вылетали сквозь прорехи в корпусах. Один и взорвался рядом с бункером.
Конец испытанию? Отнюдь, желая с шиком пройти над полигоном, Землянский вошел в крутое пике, эффектно выровнял машину и на высоте всего сотни метров понесся в направлении, как он сверху видел, бункера. И тут по штурмовику вдарили скорострельные «эрликоны». Сразу четыре ствола потянули к самолету свои снаряды. Охраняя товарища Сталина, зенитчики не стали церемониться, им лишь бы упредить возможное, как им мерещилось, покушение.
Скорость «штурмовика», правда, не дала стрелявшим возможности хорошо прицелиться, но с десятка два разрывных, и, похоже, бронебойных снарядов попали в двигатель, в крыло, а два или три в район титановой капсулы – кабины. «Сухой» содрогнулся, Землянский увидел, как обшивка на обеих крыльях вздулась, но сквозного прострела не получилось, самого пилота подбросило, если бы не привязные ремни, ударило бы головой о фонарь кабины. Хуже с левым двигателем. Турбина, взвыв, выключилась, в зеркало заднего обзора подполковник увидел показавшийся из сопла дым. Тут же включилась система аварийного пожаротушения, дым исчез, но движок замолк прочно.
«Вот гады! Ничего себе испытание!», - не ожидавший такого подвоха подполковник инстинктивно ухватился за красный рычаг одновременного сброса фонаря и выстрела катапультного кресла, но тут же по СПУ, самолетному переговорному устройству спросил у Ореха:
- Сеня, ты как? Вот сволочи, чего вытворяют!
- Ничего, командир, один движок пашет, дойдем до аэродрома. Может, дать еще ракету в район бункера, чтобы знали, гады, как по своим стрелять?
- С удовольствием бы попугал товарища Сталина … А, ладно, мы им еще кое-что покажем, там, под Курском.
Вошли в вираж и – ходу на Стахановский.
Примерился Павел, на холостых почти оборотах турбины аккуратно притерся, выстрелив из подхвостья пару весело закрутившихся под встречным потоком воздуха парашютов. Порулил к своим. Майор Илья Нечипор и капитан Федор Куница его устали ждать, нервно покуривая в тенечке ангара. Завидев идущий на посадку и дымивший «сухой», Федор, как младший по званию, сбегал в ангар за стремянкой, приставил лестницу к побывавшему словно в реальном бою «грачу».
- Привет «сталинским» соколам! – улыбаясь, словно ничего не случилось, помахал всем, в том числе и приближающемуся издалека народу Землянский.
Летуны, увидев сначала пробоины, молчащий и чадящий черным дымком двигатель, встревожились. Никто ведь и предположить не мог, что, наряду с полигонными испытаниями штурмовика по наземным целям, его самого могут испытать таким варварским способом. А может … пришла одновременно в голову мысль у Нечипора и Куницы, подполковник полетел не на полигон, а на фронт, на немцах испытал технику будущего?
- Вы где были, товарищ подполковник? Неужели на линии фронта, вон как вас потрепали!
- Да нет … Наверняка вождь всех времен и народов такую подлянку сделал. Наш-то Майстренко на докладе у Сталина соловьем заливался, убеждая в невиданных качествах машины. Вот по нам «эрликоны» и вдарили. Давай-ка посчитаем пробоины.
Летчики внимательно осмотрели нижнюю часть самолета, двигатель, насчитали 18 попаданий. Однако, смертельным могло оказаться одно – аккурат в лопатки турбины, но система противопожарной защиты не дала огню разгуляться. Тот случай, что не всегда «дыма без огня не бывает». Бывает! Современные виды вооружения все больше опровергают пословицы и поговорки, придуманные нашими предками в веках темного прошлого.
Не дожидаясь прибытия технаря подполковника Майстренко, летчики сами сняли нижние части обшивки кабины и увидели в местах попаданий снарядов лишь три глубокие, но не принесшие никакого вреда, вмятины.
И только тут Землянский увидел, как за десантом из будущего наблюдает местный полковник, а с ним еще десятка три одетых кто во что, иные в гимнастерки без погон солдат, по всей вероятности, из БАО, батальона аэродромного обслуживания. А вот и особист подкатил на «виллисе», уверенный в себе, издалека видно, майор.
- Здравствуйте, товарищи офицеры! Мне даны полномочия организовать охрану объектов, поэтому всем, кто не имеет отношения к технике, выстроиться в две шеренги, и, - бегом, марш отсюда! Никому, предупреждаю, никому ни полслова. А вы, полковник!? – это он местнгму начальнику, - Как вы смели такое допустить, вам здесь что, кунсткамера? Буду вынужден доложить о происшедшем в высшие инстанции. А пока отберите из бойцов самых морально-устойчивых, лучше всего коммунистов и комсомольцев, организуйте круглосуточное дежурство. И – чтобы ближе полукилометра – ни-ко-го! Не остановятся любопытные – стрелять на поражение.
- Ясно! – напомнил о себе, старшем на две ступеньки по званию, бывший еще недавно здесь командиром, отвечавшим за все, а тут откуда-то заявился этот хлыщ. - Найти командиров рот! А, один здесь чудо техникой интересуется. Начали сию минуту нести службу, посторонних – вон!
…В это время Ми-24ПН приближался с юга к Москве. Вот и Кубинка. Оставшиеся не подбитые танки и самоходки видны хорошо. Высота полета у «истребителя танков», его рабочий потолок, куда машина может забраться, пять с половиной километров. Однако, Никита здраво рассудил: его полет показательный, его должны оценить прежде всего Сталин, члены Ставки Верховного главнокомандования. В то же время Гостев, получивший по рации сообщение об обстреле нашего самолета из трофейных немецких «эрликонов», решил все делать с точностью наоборот. Если штурмовик начал стрельбу ракетами издали, лишь после снизился почти до бреющего, то наш, прошедший ад Афганистана ветеран ВВС Советской, да и черт с ней, Российской армии … пошли вы все … Как вас наказать за опасную для жизни проверку Землянского?
«Крокодил», почти парашютируя, благодаря искусным действиям рукоятки шаг-газ и педалям своего командира, скрылся от взоров самого высшего, высшего никого и быть не могло, все здесь, начальства. Как раз на окраине аэродрома в предвоенные годы понастроили добротные, как их прежде называли, каменные дома. И спустя многие десятилетия заиметь квартиру в таком считалось удачей. Правда, не обошлось без извечного русского головотяпства. Ну, надо же было построить их рядом с аэродромом! Вот за этими «сталинками» он и спрятался, выставив над крышами лишь один вращающийся ротор, с посаженной на втулку стереотрубой. Летчик их, Сталина и компанию с расстояния в два с небольшим километра, а у прибора есть и лазерный дальномер, прекрасно видел. Они - Сталин, маршалы-генералы – нет, потому он и решил с тыла заходить.
Двинув вперед оба сектора газа, потянув ручку управления на себя, выжал из славной «двадцатичетверки» все ее 4 тысячи 800 «лошадок», вертолет словно подпрыгнул, и, угрожающе наклонив переднюю часть с двумя 30-миллиметровыми пушками, с ракетами на подкрыльевых пилонах, пошел, набычившись, вперед. Вот и оставшиеся после прохода штурмовика целыми танки. Никита, предупрежденный по рации, предложил впереди сидящему стрелку-оператору Коле Диденко:
- Давай, друже, по всем оставшимся после Паши Землянского целям. Сколько у нас «Вихрей»? Восемь? Годится. Давай, Коля, не подкачай!
- Никита, не дрейфь, тут же полигон, а не Чечня …Ты сам, главное, смотри, где их зенитка стоит. Может, рубану их очередями из пушек?
Диалог этот гораздо дольше читать, чем реагировали пилоты. У летчиков, с их доведенными до автоматизма движениями, да и умением говорить быстро, предельно четко – называется слетанностью, главной в авиации ипостасью.
- Ты о чем? Не дури, капитан … а, впрочем, если они так расправляются с пленными и нашими штрафниками, давай одну ракету непосредственно перед бункером бабахнем, сбоку, ведь там ни один осколок высокие чины не заденет, а возле зенитчиков дай-ка очередь сразу из двух пушек.
Развернувшись почти на месте, Ми-24ПН, сразу нашел уцелевшие цели, их увидели на экранах своих дисплеев как Гостев, так и Диденко. Как в компьютерных играх, Николай отметил не подбитые танки крестиками, оставив на долю своего «летающего танка» «фердинанд», «тигр» и КВ, нажал свою гашетку. Мог бы стрелять и Никита, как командир экипажа, все наиболее важные для полета и боя системы продублированы. Вертолет вздрогнул, избавившись от шести ракет. Его пилот заложил такой вираж, что, будь летчики не пристегнутыми, попадали бы на блистеры, бронированные окна кабин. В транспортном отсеке и десантникам пришлось нелегко. Так ведь захочешь жить …
Гостев выжал из машины все, заложенное ее конструкторами, вольно или, скорее всего, уже невольно, на карту была поставлена сама жизнь, продемонстрировал высокопоставленным лицам все возможности вертолета. В результате зенитчики прочертили хмурое небо черными трассами снарядов метров на двадцать в стороне. Вертолет, не Су-39, скорость – почти втрое меньше, таковы особенности винтокрылых машин. Но есть и преимущества в недоступной самолетам маневренности.
Еще длинная очередь, но на этот раз будто отбойным молотком застучало по фюзеляжу. Едва уловимо изменился шум движков, «крокодил» едва уловимо мелко-мелко затрясся.
- Командир, никак в лопасть попадание, идем подальше, или здесь же, на вынужденную сядем?
- Подожди, Коля, если сразу не упали, давай претворим, так сказать, твою идею, покажем, вождю всех народов, на что способны техника и люди будущего века.
«Двадцатичетверка», ее пилоты, даже не успевшие рассмотреть результаты своей работы, прошлись длинной очередью бронебойно-зажигательных снарядов совсем рядом со стоящей в специально отрытом окопе зенитной устанокой. Увидели, как расчет, четверо солдат попадали на землю, обхватили руками головы без касок, надеялись, видимо, что будет для них легкая работенка, а тут!...
Далее, сотворив еще вираж над бункером, летчик заставил машину висеть на месте, а Диденко отправил в короткий сверхзвуковой полет еще одну ракету. Взрыв в десятке метров и истошный, вперемежку с матом голос Борина в наушниках:
 - А ну, прекратить эксперименты, на губу посажу, мать вашу! Садитесь прямо здесь!
Делать нечего, приказ есть приказ, винтокрылая машина, выпустив шасси, создав своим несущим винтом облако пыли, мягко опустилась в полусотне метров от бункера. И – тут же клюнула носом. «Не иначе колеса переднего шасси пробиты?» - мелькнуло в голове Борина, присутствующих авиконструкторов: Туполева, Яковлева, Лавочкина, Ильюшина, Сухого, Миля, Камова; конструкторов авиадвигателей Швецова, Климова, Люльки, Добрынина.
Все они прекрасно понимали, что после такой ураганной атаки любой летательный аппарат точно бы не уцелел, а эта штуковина еще и в атаку зашла, да еще как!
И вот оба пилота, четко печатая шаг, а у самих внутри все тряслось от волнения, от самой шокирующей человека и не с такими нервами, как у летчиков, ситуации. Оба капитана замерли в двух шагах от стоявшего в центре группы высших лиц государства Сталина.
- Товарищ Сталин, задание по уничтожению танков и самоходных орудий выполнено. Наших потерь нет. Правда, несколько снарядов попали в фюзеляж, не причинив вреда жизненно важным агрегатам.
- Хорошо … - замер в длительной паузе Сталин.
Как и вчера в Кремле. Была у него подленькая привычка: сначала узнавать мнения ученых, конструкторов, а потом в случае удачи осыпать их наградами, высокими почетными званиями. А нет …К примеру, 33-летний Александр Яковлев за совершенно никчемный самолет Як-4 получил не только высокий пост первого заместителя наркома авиастроения по передовым технологиям, Сталинскую премию, а также персональный «ЗиС-101». И, наоборот, старейшина конструкторского корпуса 62-летний Андрей Туполев вследствие недоработки двигателей Швецова не сдавший своевременно для испытаний свой Ту-2, загремел в «шарашку», скрытую за колючей проволокой и решетками на подслеповатых окнах абсолютно засекреченную лабораторию. Словно назло НКВД в нарушение всех традиций взбешенный, а ранее обласканный тем же Сталиным конструктор сначала назвал свой пикировщик АНТ-58, то есть Андрей Николаевич Туполев, осужденный по 58-й статье за шпионаж.
Скромно стоявший во второй почти правильной шеренге известных ему только по учебникам людей, Никита Борин напружинился, заставил работать каждую клеточку своего мозга. Если будут и его забирать в «шарашку», а она вроде до 44-го действовала, придется идти его бойцам на такой контакт, что мало никому не покажется. К тому идет. У него шестеро спцназовцев в кабине вертолета, большой охраны при руководстве страны не видно, да и кто может здесь, на полигоне, напасть на товарища Сталина? Его же окружение? Чушь собачья. Особо не вникая в разговор, просчитывая все варианты, их немного, остановился на жестком противодействии
- Вот вы, товарищ Яковлев, что вы скажете, где могут делать такие летательные аппараты.
- Товарищ Верховный Главнокомандующий … - начал издалека Яковлев. Выбившийся благодаря Як-4 далеко вперед коллег, и, пользуясь высоким положением, он пропихивал в производство свои самолеты с маркой «Як», не давая ходу другим, даже такому мастодонту, как Туполев. А Поликарпов, чьи истребители перед войной считались самыми быстрыми, самыми маневренными, попал при Яковлеве в опалу, не смог довести до стадии серийного строительства свой И-185, летавший в самом начале войны на сто километров в час быстрее немецких, английских, американских машин.
Вместо И-185 за счет отданных приказом замнаркома цехов, целых заводов стали плодить Як-1, Як-7.
– … позвольте мне дать объективную оценку аппарата. Он, скорее всего, построен за пределами нашей планеты, поскольку имеющиеся в промышленности Советского Союза, Германии, Японии, наших союзников технологии не позволяют, и не позволят ближайшие десятилетия создать нечто подобное. Вчера в Кремле, как мне показалось, товарищ Сталин, вы вели себя с этими пришельцами неизвестно откуда, слишком либерально. Я бы посоветовал отдать их на поруки, скажем, товарищу Берия. Всем известно, как на его бывшей работе умеют правду отличать от вымысла. Я прав, Лаврентий Павлович?
И этот насквозь преступный скорее, заговор, чем разговор, происходил в присутствии людей, на которых оборона, а затем и наступление, освобождение страны должны держаться. Более того, Яковлева поддержали авиаторы: Сухой, Миль, Камов и двигателист Климов.
Пока решалась судьба летчиков и Борина, Никита, в силу давно вьевшейся
профессиональной привычки держать окружающее пространство под постоянным контролем, заметил, локтем толкнув Гостева, показал глазами: болтающаяся над их группой 12-метровая лопасть оказалось метра на полтора словно откушенной гигантским летающим драконом. Как же они долетели? И - как отсюда улепетывать? Как себя чувствуют ребята в чреве «вертушки», не пробили ли пол транспортного отсека «эрликоны»?…
Арестовывать, стягивать руки прибывшим наручниками оказалось просто некому. Только с начала 90-х «новые русские» стали обзаводиться охраной, а даже в войну она у высших должностных лиц практически отсутствовала. Тем более, глубоко в тылу. Разве можно считать серьезной охраной пятерых чекистов? И это на два десятка человек!
Все «за» и «против» взвесил Берия. Предложил всем осмотреть вер-то-лет, а личному переводчику Сталина, украдкой нашептав тому, что нужно, велел бегом за настоящей, боевой охраной. Но Никита финт заметил, взглянул на застывших рядом Гостева и Диденко. У каждого по «стечкину», да по паре запасных магазинов. Бойня будет, представил, как назавтра опубликует сообщение в траурной рамке «Правда», как трагическим голосом забаритонит по радио Левитан.
Нет-нет! Так – категорически нельзя.
Пока «шишки» занимались внешним осмотра чудища, Никита зашел с противоположной стороны, увидел в прямоугольном иллюминаторе напряженное лицо Славки Зотина, и жестами показал: пусть рожей об асфальт, но так, чтобы потом было незаметно, без ссадин и царапин, просто – удерживать руководство, пока экипаж не подготовит вертолет к полету, не раскрутит двигатели.
Сказано – будет сделано. Обошли высокопоставленные эксперты машину несколько раз, громко поражаясь ее тактико-техническим характеристикам. Но ни Сталин, ни все сопровождавшие его маршалы, многозвездные генералы, цвет советского авипрома все же ни одному слову Гостева не поверили. Объяснял им капитан очень доходчиво, даже Борин заслушался. И тут авиаконструктор Леонтий Миль, сам только-только в глубочайшей даже от Сталина тайне начавший работать над проектом вертолета, попросил открыть дверцы транспортной кабины. Откуда ему было знать что «крокодил», осматриваемый им с большим тщанием, будущая его самого конструкции машина – Ми-24ПН, сделавшая первый вылет в 1969 году, вскоре после смерти конструктора многократно модернизированная, но – его детище!
Для начала спецназовцы действовали, можно сказать, мягко. Они, зажав рукой рот, втащили брыкающуюся будущую гордость СССР внутрь, заставили, капнув на салфетки специальный раствор, погрузиться в сон. Благо места в кабине и на Камова хватило бы. И чего Илья в порыве страсти с Машей кабиной не воспользовались? Дорвались друг до друга...
Вскоре именно Берия, столько лет промышлявший слежкой за неугодными режиму Сталина лицами, досконально разрабатывая чекистские операции, не доверявший вообще никому, заметил исчезновение конструктора. Поманил тихонько к себе летчиков и Никиту, колитесь, мол. Те сделали большие глаза: знать ничего не знаем.
Подозвал тогда Лаврентий Павлович пятерку чекистов в штатском.
- Этих троих – быстро в бункер, закрыть там наглухо, пока подмога не придет. Вон, вроде на горизонте они, - вскинул цейссовский бинокль, что-то зашептал Иосифу Виссарионычу.
Как же, ждите, товарищи большевики, так и подняли вам руки, мол, сдаемся Вождю всех времен и народов, ждите … Оставив любопытного конструктора сладко почивать в чреве «крокодила», четверо спцназовцев как ураган налетели на пятерых охранников, Борин не успел вмешаться, упредить болевые приемы, куда там! … Десантникам из будущего страсть, как хотелось испытать не на спарринг- партнерах в спортзале, а на реальных соперниках, чего стоят те и другие. Не успели «местные» в боевую стойку встать, как оказались вырубленными на полчаса примерно, лежа на сыром асфальте лицом в лужицы.
- Товарищ Сталин, Иосиф Виссарионович, ну почему вы такой недоверчивый? Я же вам, извините, русским языком говорил, убеждал этой вот чудо-техникой: мы же – ваши, родились в России, - так, как Никита Борин, со Сталиным никто не говорил уже лет двадцать, во всяком случае – после Ленина, – не получилось убедить. И не станем мы биться с охраной аэродрома, мы же пришли вам помогать в войне с фашистами. А вы … Поэтому просто вынуждены взять в заложники конструктора, уж не обессудьте.
Пока шла схватка, пока Никита пытался подвести Сталина к должному решению, летчики начали запускать двигатели, вот они тонко запели, винты сначала медленно, затем все быстрее раскручиваться, вертолет в нетерпении уйти в полет, затрясся, и сильно. Где это видано, чтобы с такой усеченной лопастью летали! Гостев делал знаки, показывая на приближающихся «виллисы». Сколько их, пять, десять, надо во что бы то ни стало уйти от боестолкновения. А где гарантии, что в Николаевке их сдуру не встретят огнем?
В те далекие годы о заложниках и не помышляли, а вот иные времена научили действовать и так. Садануло внутри Никиты, мол, не совсем по совести делаем. Но – вынужденно, во благо самого же правящего клана. И ничего «такого» с Милем не произойдет, в чем Борин заверил лично товарища Сталина.
Теперь – проблема взлететь. Лучше бы, конечно, по-самолетному, и быстрее, и горючего меньше уходит. Как без переднего шасси? Ничего, не впервой в такой, или почти такой переделке. Гостев перевел сектор газа в форсажный режим, турбины взревели и машина с трудом, но оторвалась от земли и сначала медленно, потом все быстрее понеслась в сторону от паливших по ней с «виллисов» охранников. Но если «эрликоны» на смогли пробить днище фюзеляжа, так что для Ми-24ПН автоматы ППШ, винтовки, или даже пулемет?
Спецназовцы, Миль не в счет, пусть спит, приникли к иллюминаторам и видели, как кто-то из высокопоставленных бросился навстречу машинам, крича, видимо, что в вертолете находится в заложниках конструктор. Чтобы, стало быть, не вздумали стрелять. Поздно.
Все, теперь курс обратно на Николаевку, уже не на место их приземления из будущего, а на нормальный аэродром. А с Никитой Бориным и экипажем нашего танка получилось, как уже случалось, с точностью наоборот. Здесь они остаются в заложниках.
Как заранее просчитали пришельцы и сегодняшние власть имущие, танк Т-80У должен подойти к Кубинке сразу после демонстрации работы штурмовика и вертолета, а до поры, прибывший в Подмосковье на рассвете, мирно затаился в недалекой рощице. Дорога на полигон выдалась нелегкая, все же танк не «мерседес», особенно тяжко пришлось полковнику Липовцу с его гренадерской комплекцией. Он таки не выдержал, последние полсотни километров ехал, вытянувшись во весь свой двухметровый рост, уже на броне и, стоило доехать до полигона, слез с танка, взял из боевого отделения свою шинель, расстелил ее вместо тюфяка на жухлой траве и сразу же по-богатырски захрапел. Так устал Василий, что проснулся лишь от взрывов ракет, пущенных с Су-39. В открытом «виллисе» особисту Евневичу и трем охранникам ехать пришлось также не сладко, но – война есть война.
Сталин, Гуков, начальник Генштаба Ивановский, в особенности конструкторы-авиаторы пребывали в смятении. Считать задачей номер один освобождение Миля, или же идти на попятную, принимая условия пришельцев. Последнюю точку и должна поставить демонстрация танка, всех его возможностей.
Надо сказать, полигон в Кубинке появился почти одновременно с постройкой первого танка. Если не считать появления в Советском Союзе с трудом, со скоростью бегущего трусцой человека передвигающегося Мк-1, являвшегося точной копией американской танкетки, собственно танкостроение началось с БТ-2 (быстроходный танк), правда, также являвшегося компиляцией американского танка «кристи», названного так в честь выдающегося конструктора. Кто не видел хронику 30-х, когда танк с крутого обрыва не сползает в водоем, а на полном ходу прыгает в него? Это уже БТ-5, во многом улучшенный уже советскими конструкторами. А вот чем может гордиться Россия: на Т-80У стоит дизель, прародитель которого стоял на БТ-7М, на «тридцатьчетверке», и на КВ. Даже марка многотопливного 1100-сильного двигателя включает в себя наименование 39-го года – В-2, плюс другие буквы, расшифровывающие его глубокую модернизацию.
Качнувшись от резкого торможения вперед, чудо из будущего замерло возле издерганных неординарными событиями военных. С немалым трудом протиснувшись в верхний люк, полковник Липовец решил доложить Сталину, показавшись Верховному одному, пусть ребята в танке посидят. Ан, нет!
- Полковник, вы не думаете с нами шутки шутить? Ну-ка, - подозвал старлея из прибывшей охраны,- проверьте, может там с десяток головорезов сидит. Как в вертолете.
Офицер несмело поднялся на низенький, немногим более двух метров танк, заглянул опасливо вниз.
- Эй, есть здесь кто-нибудь? Выходи по одному!
Стоявшему рядом со Сталиным Никите стало не по ситуации смешно. Такое у него случается, всплывают картины прошлого. Вот и здесь, после напряженнейших событий, когда жизнь висела на волоске, он вдруг вспомнил сразу два старых фильма, эпизоды, когда герой Высоцкого командует запертым в подвале бандитам из банды Черная кошка в фильме «Место встречи изменить нельзя», и еще один фильм – «Четыре танкиста и собака». Больших размеров «тридцатьчетверка» за счет гораздо менее толстой брони, не имя фактически никаких приборов могла и пять человек вместить. Такую, видимо, возможность и предусматривал недоверчивый Сталин, уже обжегшись на вертолете.
Борин же, зная конструкцию танка, все удивлялся, как там вместе с механиком-водителем Борей Песковым и наводчиком Юрой Козловым размещается полковник Василий Липовец. Пространство ограничено не только обычной и встроенной динамической броней, - приборов, агрегатов – десятки. Самый ценный из них – система оптико-механического подавления «штора», позволяющая увидеть стреляющий танк ли, стационарное орудие, даже отдельного солдата, выпустившего в него ПТУРС. Снаряды к 125-миллиметровой пушке, позволяющей поражать любой танк, не говоря о другой технике, на расстоянии пяти километров, управляемые противотанковые ракеты(УПТР) АТ-11, она, ракета, такая умная, что достанет противника на расстоянии в четыре километра хоть за горой, если он там спрятался … Это вам не Т-34, на котором лихо громили немцев киношные поляки с собакой.
- Мы поехали? - представив состояние своих боевых товарищей с трудом пришедших в себя после стычки в толпе военных, спросил разрешения начинать сразу у двоих – у Сталина и Борина, богатырь Липовец.
- Давай, Василий Поликарпыч, покажи Политбюро ЦК ВКП(б), товарищам из Ставки, товарищу Сталину, что такое наша техника! – кивнул его непосредственный начальник.
Верховный лишь правой, здоровой рукой махнул, а сам первым направился в бункер. Как обычно, не исключая самой возможности, а вдруг эти задумали его уничтожить.
Из танкистов первым, согласно уставу, забежав на танк и без остановки юркнул в башенный люк Песков, в четверть минуты уложился, заняв место посреди боевой машины за лобовой броней. В отличие от всех танков Великой Отечественной, здесь – монолит. Не нужно никакого люка, механик- водитель видит всю окружающую местность даже ночью, благодаря тепловизору, как днем, если не лучше.
Вторым, дыша товарищу в затылок, ринулся в чрево танка прапорщик Юра Козлов. На его попечении – пушка. Собственно, вокруг пушки все и сделано: броня, двигатель, ходовая часть, приборы должны работать для того, чтобы мощнейшее орудие стреляло далеко и точно.
Третьим протиснулся в башню и занял место справа от наводчика полковник Василий Липовец. Если инженер-майор Константин Костин знал конструкции всех, еще советских танков, начиная с БТ-7, то Липовец многих из них опробовал не только на танкодроме, но и Афганистан захватил. Про Чечню и говорить нечего, кто побывал в Афгане и остался в армии, всех, и в то время еще капитана, Васю загнали и туда. Это его танк, один из многих в его роте заполыхал, подбитый метким выстрелом гранатомета, на площади Минутка. Как выяснилось позже, стрелял бывший «афганец» из их «тамошнего» батальона, однополчанин, что б его!
Издали немного смахивающий на черепаху, Т-80У замер в начале сложнейшего маршрута: тут и противотанковый ров, и пруд, и мини-болото … Вся фишка была в том, что надо было поразить оставшиеся после атаки с воздуха «фердинанд», Т-34 и КВ непременно сходу, в чем заранее были предупреждены Сталин и его окружение. Услышав, по его мнению, ахинею, конструктор КВ, затем и ИС (Иосиф Сталин) Котин едва ли не фыркнул, как рассержаный кот, мол, куда там!…
По своей мини-рации Борин поинтересовался у Липовца, все ли в порядке. Прежде, когда атаки штурмовика и вертолета занимали буквально секунды, переговариваться с экипажами просто не было времени. Здесь же болтающаяся на шее полковника НКГБ, не похожая ни на что ими прежде виденное, рация произвела на своего рода зрителей, не многим меньшее впечатление, чем вся грозная техника. Не надо пудового ящика-радиостанции, хоть на бегу можно говорить. Сам Сталин подошел, повертел здоровой рукой, даже вздрогнул от раздавшегося в наступившей тишине зуммера и голоса Липовца. Это танк доложил о готовности.
Пошел! Песков начал движение сразу со второй передачи, машина аж присела, газу! Третья, четвертая, скорость на двух спидометрах – у механика-водителя и командира показывает уже 50 километров в час, надо пройти эстакаду, если ошибиться на сантиметры, чуть не рассчитает механик-водитель, грозная машина сорвется и, перевернувшись, станет в буквальном смысле похожей на беспомощную черепаху. Есть эстакада, пройдена! Противотанковый ров – есть! И, пока, натужено ревя, Т-80У задрав поначалу пушку к небу, вылезал из него, по команде командира наводчик Козлов включил автомат-стабилизатор, быстренько навел лазерный прицел, другой рукояткой заставил другой автомат дослать в казенник пушки, весящий с полцентнера кумулятивный снаряд …все его дело сделано, осталось нажать на спуск. Юра его и нажал в тот момент, когда танк ухнул передком в другой ров, а пушка, нацеленная на Т-34, так и осталась в заданном ей положении, не повторяя эволюций танка из будущего.
Липовец ни секунды не сомневался в Юрке. Именно полковник убедил в свое время не демобилизоваться лучшего в свое время наводчика роты, которой сам некогда командовал. Мастер высшего класса, если бы была такая градация у наводчиков. Жаль, образования у Козлова маловато, до старшего прапорщика еще дорастет, выше – никак. Единственный в их группе не имеющий офицерского звания, наводчик в обычное время стоил многих майоров, да и полковников, хоть и с большими звездами, да осевших в штабах частенько мертвым грузом.
А танк вздрогнул, даже гусеницы поползли назад юзом от отдачи мощнейшего орудия, и почти в ту же секунду, как Козлов и намечал, башню «тридцатьчетверки» сорвало, болванка пробив ее основание, пронзила танк насквозь. Дальше – скоростной участок, седьмая передача! На спидометрах – 70 километров в час, машина взлетает на бугорок и, совсем как в свое время в кино БТ-7, метров тридцать летит по воздуху, Не просто летит - пушка, не колебаемая даже на миллиметр, следуя командам умной автоматики и команде командира, оперативной работе наводчика, стреляет уже в «тигр». У лучшего немецкого танка также срывает башню, он загорается, превращаясь в костер.
Дальше – своего рода пруд, скорость надобно уменьшить, что Борис Песков, самый молодой в их группе, 26 лет всего, мог стать капитаном, но не ужился с начальством, требующим прекратить, как оно на всех совещаниях «наверху» вещало, фокусы с вождением танка. Любил Боря сесть на место механика-водителя, и частенько без соответствующего приказа полазать на предшественнике нашего, оказавшегося в прошлом, танка, на Т-72Б, по буеракам, выжимая из машины все заложенные в ней возможности.
Стоп. Умный прибор определил, что глубина слишком велика – четыре метра. Но на этот случай у Т-80У предусмотрен своего рода шнорхель, как у подводных лодок, труба, выставляемая вертикально вверх и подающая воздух экипажу и двигателю. Здесь спешить не надо, уже как водная черепаха, танк пошел по дну, радар заметил там, впереди препятствие – бетонный надолб, Песков объехал его и начал выводить машину из водоема. Едва пушка показалась над поверхностью воды, из-за крутого берега командир, наводчик ничего вроде бы не видят. Но компьютер засек местонахождение «фердинанда». Огонь! Из жерла орудия вылетает на этот раз не снаряд, от него толку нет, сделает воронку в береге, вот и все. Вылетает не снаряд, а управляемая ракета! Следуя заданной компьютером программе, она огибает высокий берег, и, словно ужаливает самую грозную в той войне немецкую самоходку, пронзив гордость Гитлера насквозь.
- Полковник! – Сталин жестом подзывает к себе Борина, - а слабо вашему танку подставиться, скажем, под огонь лучшего на сегодняшний день, уже нашего КВ? У «тигра» и «фердинанда», правда, орудие помощнее будет, так вы же нам пожгли их целую роту. Может быть, и гуманно поступили, не позволив пленным немцам и врагам народа, дезертирам и трусам гореть в тех танках. Но вы же настаиваете на собственной неуязвимости … Так как? Т-80У даже 152-миллиметровая пушка не возьмет? Пусть же ваш танк сближается с КВ как можно ближе, а тот выстрелит в упор, в лоб, хорошо?
По команде маршала Гукова к стоявшему в километре единственному целому танку на «виллисе» поехал экипаж из наших, проштрафившихся, а может, и нет, танкистов. Заняли места, а когда поняли, что расстреливать предстоит, хоть и невиданный, а – советский танк, повылезали обратно. Через мощную цейссовскую стереотрубу Сталин видел, как сидевший за рулем джипа капитан-чекист орет на низложенных до скотского состояния танкистов, по всей вероятности, отказавшихся стрелять в своих. Следует выстрел, второй, из пистолета, один падает, его собратья по несчастью все же залезают в танк, заводят двигатель, башня поворачивается в сторону чудо-машины.
- Полковник, Василий Поликарпыч, пройдешь сначала в километре от КВ на повышенной скорости, затем, такова воля товарища Сталина, приблизьтесь на 50 метров. Удачи вам! Верите в машину?
- Будь спок, майор! Ничего эта пукалка нам не сделает, лишь бы не в гусеницу.
Т-80У прошелся взад-вперед сначала по скоростному участку, затем, снизив скорость, пролез по болотной трясине. Выстрелы из КВ следовали один за другим. Ни одного попадания. И вот тут ведомый Борей Песковым танк из будущего пошел в лобовую, нет, не атаку, конечно …значит – в лоб. Полкилометра остается - выстрел. Попал! Внутри машины лязгнуло, словно гигантская кувалда вдарила. Через сто метров – еще, потом – еще! Тот же результат.
- Да кто же подпустит, какой дурак станет дожидаться на месте, когда его так расстреливают!? – попытался образумить Сталина полковник НКГБ Борин.
- Ничего, ничего, вы сами говорите о большом преимуществе вашего оружия, вот и пришла пора держать ответ. С самолетом, вертолетом я, пожалуй, соглашусь, мы их непременно используем в будущих боях. Так давайте же решать последовательно, сможет ли ваш танк выдержать выстрел в упор … в борт!?
Никите ничего не осталось, как угрюмо замолчать.
И вот – 50 метров. Один выстрел в лоб кумулятивным, второй - подкалиберным, попадание в башню, третий – снова в башню, сноп искр. Никита командует развернуться бортом. Выстрел, еще и еще, тот же результат.
- Прекратите! – кто посмел повысить на товарища Сталина голос? Конечно, он, Никита Борин, - товарищ Верховный Главнокомандующий, попадание в гусеницу, в траки любого танка неминуемо приведет к поломке, а у вас технической базы для ремонта нет.
- Согласимся с товарищем … Бориным? Товарищ Катуков, отдайте приказ не стрелять более по танку полковника. Остается надеяться, что в реальном бою их машина, и в самом деле не даст врагу подойти так близко. И даже мы так сделаем …, товарищ Катуков, сегодня же оформите наградные листы на экипаж, на всех четверых. Ах, да - на троих. Командиру танка дадим, пожалуй, орден Боевого Красного Знамени, механику-водителю и заряжающему, так? для начала по медали «За отвагу». Умеют, ничего не скажешь, управляться на полигоне. Что ж, посмотрим, чего они, штурмовики, вертолеты стоят в бою. Утром разведка доложила: наступление врага, преимущественно танками, ожидается ранним утром 5 июля. Просьба членам Ставки, начальнику Генерального штаба, вам, товарищ Гуков, максимально ужесточить требования к войскам.



 РАЗВЕДКА БОЕМ

Всю весну и начало лета 1943 года по всей более, чем двухтысячекилометровой линии советско-германского фронта царило затишье. Немцы зализывали раны, нанесенные им Красной Армией под Сталинградом, русские, также отдавшие той блистательной победе почти все свои людские и материальные резервы, более не имели возможности наступать. Выдохлись. Многострадальный Ржев, всего в 220 километрах от Москвы Красная Армия, наконец, после трех неудачных предыдущих попыток захватила таки без единого выстрела только в марте 43-го. И так случалось в той войне. И немцы в какое-то время выдохлись. Левитан из тарелок репродукторов уныло вещал о «боях местного значения».
Но тучи над центральным участком советско-германского фронта сгущались. Два врага застыли здесь в практически молчаливом, лишь изредка пугающем перестрелками противостоянии. Не надо быть стратегом, чтобы оценить всю выгоду расположения немецких войск.
Поэтому, как прежде под Москвой, под Ленинградом и под Сталинградом всю власть на себя взял Григорий Гуков. Ему первому с начала войны Сталин присвоил высокое звание маршала Советского Союза.
И вот он вновь в Николаевке. Здесь его ждет все та же изба, наверное, зажиточного хозяина. Впрочем, вряд ли, крепких крестьян, зачисленных в годы сталинской коллективизации в кулаки, всех повывели. В таких, по деревенским понятиям хоромах до войны жили председатели сельсоветов, да начальники заготконтор. Наметив остановиться здесь на последнюю перед боями ночь, Гуков уже предупредил генерал-майора Литовкина, чтобы и тот перебирался для более оперативного управления своими войсками поближе к линии фронта.
А Маша … Маша боялась встречи маршала и Никиты Борина. Еще в Москве, заехав за ней в дом на Земляном валу, Гуков, набравшись наглости, явился в сопровождении двоих автоматчиков к ним на квартиру. У Нины Петровны пропал дар речи, когда она открыла дверь перед столь высоким гостем. Сразу посторонилась, отступив в сторону. Недовольно хмыкнув при виде тесной прихожей, Гуков без приглашения прошел дальше, в гостиную. Охрана застыла на лестничной клетке. Маша, увидев его, закусив губу, отвернулась. Плечи молодой женщины затряслись, слезы хлынули ручьем.
- Ну, хватит, хватит, ты так и до развода доведешь … - маршал стиснул ее, притянул к себе, неловко поцеловал в шею, - летим. Я, собственно, почему зашел: не гоже нам на людях выяснять отношения. Не то время. Насчет твоего, как звать твоего красавчика?…
- Никита-Добрыня … - растерянно только и смогла промолвить Маша.
- Не будь сукой! – маршал тряханул свою ППЖ так, что у неё мотнулась голова, - еще раз увижу ближе, чем в двух метрах, расстреляю обоих!
- Григорий Константинович, что вы себе позволяете!? – оторвала от него дочь Нина Петровна, - вы можете командовать, расстреливать неугодных на фронте, знаем! А здесь – мой дом, здесь живет моя дочь! Я требую вести себя цивилизованно!
Только тут заместитель Верховного обратил внимание, как еще хороша мать его любовницы. Моложе ведь его … В глазах Гукова мелькнули бесенята, но тут же исчезли, когда он заметил хромоту женщины.
- Хорошо, хорошо … Собирайся, Машенька.
На заднем сиденье «ЗиСа-101», отгородившись от водителя и охранника толстым стеклом, задернув шторку, стал неистово целовать окаменевшую, замершую от охватившей ее чувства гадливости прифронтовую подругу. Расстегнул на ней гимнастерку, освободил трепетную нежную грудь и вмиг сделался словно ребенок, прихватив губами мягкий от отсутствия желания розовый сосок.
- Девочка моя, прости старого дурака, не могу без тебя, - зашептал жарко, отрываясь на секунды, - жена не мила стала, хочу тебя, хочу прямо здесь, по-другому хочу!!! – он трясущимися руками расстегнул портупею, пуговицы на ширинке галифе, откинул «парабеллум», вывалил свой вялый от переизбытка чувств конец. – На, на всю жизнь моя, на!!! Возьми его и станешь для меня самой-самой главной женщиной, ну же!!!
Склонял голову Маши, вроде и ласково, все ниже и ниже. Она стала упираться. Сначала нерешительно, затем уже собрав все силы. Тогда он уже двумя руками привлек ее искривленный отвращением рот к уже вздыбившемуся почти органу, ППЖ из последних сил дернулась, вдохнула запах немытого мужского естества, и ее мучительно вырвало прямо между ног, в синие сатиновые трусы, в галифе, рвотная масса потекла по щегольским маршальским сапогам.
- Падла!!! - Взревел Гуков, - ****ь, потаскуха!!! – зашарил, ища пистолет,
забился в дикой истерике.
Водитель и охранник заметили нечто неладное, машина остановилась. Охранник рывком открыл дверь и … тут же рухнул от пули, выпущенной почти в упор. Водитель, увидев такую картину, опрометью кинулся к машине, в которой ехали люди из будущего. Он знал буйный, неукротимый нрав своего шефа. Был не раз свидетелем его разборок без суда и следствия с неугодными. Раз маршал прикончил на месте даже генерал-майора. Но чтобы охранника - впервые…
Навстречу, сбив нечаянно шофера, уже бежал Никита Борин. Увидев паскудную картину, Гукова со спущенными, облеванными галифе и «парабеллумом» в руках, Машу в глубине салона, бледную, как смерть, с горящими от ненависти глазами, с расстегнутой гимнастеркой, с беспомощно раскинутыми грудями, майор сначала уклонился от траектории выстрела в него, прыгнул вперед и в полете выбил оружие, упредив второй выстрел. Кинул маршала в пространство между сиденьями и переборкой, взял на болевой прием так, что тот взвыл от боли. Удерживая так, гаркнул прямо в ухо:
- Прекратить! Руку сломаю! Ну, считаю до трех: раз, два !!!...
- Все, все! Отпусти руку, гад!!!
- Успокоился? Три!!!
- Да! Да!
Думал ли когда-либо майор ФСБ Никита Борин, что он, спасая, наверное, даже жизнь женщины из прошлого, будет заламывать руку, когда в его время говорили «мордой об пол», маршалу Советского Союза!?
Болевой шок у того, истерика прошли. Поднявшись с колен, переблеванный Гуков взял себя в руки. Самообладания, все фронты это знали, знала об этом Ставка, Политбюро, знал Сталин, ему всегда хватало. Иначе Гуков – не был тем самым Гуковым. Одна жизнь для него, пусть и верного охранника, почти ничего не значила … Он совершенно, как ему казалось, справедливо считал – война все спишет. Миллионом больше, миллионом меньше … На фоне великой войны, грядущей, а он в нее свято верил, Великой Победы, можно поступиться всем, принципами, общежитейскими правилами, совестью, когда потом он эшелонами гнал из Германии добытое добро … Кто им набивал огромные квартиры, дачи? Не сержанты же с двумя медалями – «За отвагу» и «За боевые заслуги», иногда с орденом «Славы III степени», с двумя, тремя, четырьмя рядами красных и желтых колодок за легкие и тяжелые ранения.
Нет, все добро досталось не им. Не настоящим, часто безвестным героям, будущим, очень скоро будущим алкоголикам, доковыливающим до ближайшего шалмана на уродливых подпорках. Не одноруким, а то и без обеих рук, ног, обожженным, одноглазым, слепым, глухим …
Здесь Никита Борин увидел харю. Свинячью морду прямого начальника всех, без исключения маршалов, генералов, полковников и несть числа им – среднего младшего и рядового состава. Которого испачкала, унизила ниже некуда, ниже – только в выгребную яму, простой, по сути, рядовой армии врачей, капитан медицинской службы. Но должен же быть от ворот – поворот!?
Он, присланный сюда из страны не получившейся демократии, но – не сломленный поколениями Берия, Семичастных, Андроповых, всех, кто хотел поучаствовать во власти, он гнул в просторном салоне «ЗиС-101» с бронированными боками едва ли не самого властного при нынешней системе власти. Гнул – и вдавил мордой об пол лимузина. Заставил его, опешившего, растерянного, без шансов на сопротивление, разуваться, снимать уже начинающее вонять галифе, «семейные» портки.
- Водитель!? – вызывай подмогу! Скорую помощь!
Подскочил к ни живому, ни мертвому подполковнику НКГБ Евневичу, застывшему в третьем, по счету от «ЗиСа» «виллисе»:
- Чего сидишь, придурок!? Что б ни одна живая душа! Ни одна живая душа не узнала! Ментов найди, организуй охрану! Чтобы – маршал, заместитель Верховного, был, тебе, сука, понятно,? – был в форме! В отглаженной, чистой форме!
- С-с-лушаюсь! Ес-сть! А, п-позвольте узнать, товарищ полковник, а где они – м-менты? Эт-то – новый род войск?
- Бего-ом!!!
Объятый ужасом Евневич, причисливший было себя к сонму сильных мира сего, вытерпевший ночную езду впереди грозного неведомого прежде танка, побывавший, разве мог он даже прежде мечтать об этом, рядом с Великим Сталиным … вынужден оказался подтирать рвотные массы любовницы Гукова …с самого Гукова! Лишь бы поскорее забрать с глаз долой труп застреленного маршалом охранника, несравнимо лучше, чем самому валандаться с мычащим от яростного стыда заместителем Верховного!
- Товарищ подполковник, - тронул Евневича за плечо водитель «ЗиСа», - у товарища маршала в багажнике чемоданы, я так думаю, там есть и запасная форма одежды …
- Что!? – дернулся, успевший перепачкаться особист, - ах, да, ты принеси воды, горячей, … твою мать, воды! Не я же водитель! Не рр-азговаривать!
Никита, ухмыляясь, вертел в руках мини-рацию, оказавшуюся сейчас бесполезной. Вот если бы у него, да и у всей Москвы, у всего Советского Союза была мобильная связь!... Обычный «сотик»: «нокия», «самсунг», «сименс». Через пару минут здесь были бы все силы, которые в его время, время, откуда он прибыл, отмыли бы, переодели не то, что маршала, обычного полковника. А пока он, отстранясь, снисходительно наблюдал, как водитель Гукова, сам едва не переблевавшись от отвращения, стягивает с того сапоги, галифе, портки. Старался не смотреть на обмирающую от стыда, от брезгливости, от страха Машу. Хорошо, салон представительской машины, рассчитанный на семь человек, позволял маршалу свободно переодеваться.
Все, третий «виллис» забрал холодеющее тело охранника, отвалил со знающим все и вся в Москве водителем в ближайшую больницу. Гуковский водила израсходовал весь запас ветоши, дабы подтереть следы невольного извержения, отнюдь не вулкана. Тронулись, наконец. Скоро уже и Стахановский.
Сам момент выхода военачальника, за ним Маши, стал для Никиты, гораздо большим испытанием, чем он мог предположить, когда ликвидировал сам конфликт. Его затрясло даже от вида истерзанной, а она вышла, даже не заметив пару оторванных верхних пуговиц на гимнастерке, своей новой любви. Гуков же его и вовсе взбесил. Полчаса назад подвергнувшийся небывалому унижению, краса и гордость Красной Армии, Григорий Константинович не только пришел в себя, а еще больше ожесточился на все и вся. Откинув с потного лба прядь жидких волос, испепеляющее зыркнул на Борина. Мол, одно слово – п…ц тебе! Куда девались его уговоры на квартире на Земляном валу, все повернулось совершенно по-другому.
Никита также не хотел уступать. Он чувствовал, всеми фибрами своей души, каждой молекулой своего сильного, тренированного тела ощущал превосходство над человеком, волею судьбы, волею действительно волевой личности – Сталина, поднявшемся над миллионами тружеников всех отделений, взводов, рот, батальонов, полков, бригад, дивизий, корпусов, армий … Фронтов, наконец! Он, Борин, из своего фантастического далека знал, что страна, русский народ, все эти украинцы, белорусы, татары, грузины, армяне, несть им числа! и много десятилетий спустя так и не сосчитанные, потеряли мы многомиллионно - больше, чем могли потерять из за этого … мысленно он никак не мог подобрать определение Гукову. Вспыхнуло – монстр. В доли секунды в памяти возникли почему-то мифы древней Греции, о тех монстрах, о чудовищах, одним видом своим, ужасающими размерами, многоголовостью гидр давящих, подавляющих все на свете. А тут … ниже среднего роста, лысоватый, крупного, но не толстый он, телосложения, русский мужик с маршальскими погонами и Золотой Звездой Героя Советского Союза вершил, и еще станет вершить судьбами миллионов … И он – по сути – полновластный хозяин его Маши!?
Его Маши … «Никита, - сказал он сам себе в секунды, когда Гуков, галантно, вроде как ничего и не произошло, повел женщину из «ЗиСа» в «дуглас», вспомнил о своей любви к Насте, его Настеньке, иногда – Настене, Настюше, - остановись!» Но всего его пожирающее, звериное чувство самца, собственника, старающегося удержать у себя желанную, пусть отдаленную десятилетиями, женщину-самку заставило его подхватить Машу под другую, левую руку и прихлопнуть ее, скрывающуюся в овале борта транспортника, по тугой попке.
- Полковник! – Гуков еще пытался сдержаться, - Вы что себе позволяете! Прекратить!!!
- Молчи, сука! Будешь путаться под ногами, - убью. – Буквально на ухо, не привлекая еще и еще раз стороннего внимания, прорычал Никита.
Крутой лоб стратега моментально покрылся, словно инеем, мелкими каплями пота. Когда он так не просто боялся, смертельно боялся? В далекую гражданскую, или все-таки на Халхин-Голе? Да, боялся, пожалуй, даже очень боялся, но всегда там были рядом подчиненные, готовые по его приказу рвать и метать, не взирая на жертвы. А здесь, все более догадываясь о не человеческих, по его представлениям, возможностях этого рослого … черт его знает, майора ли, полковника ли НКГБ, он чуть, вдобавок к срамоте, в какой он оказался в своем «ЗиС-101», едва не оказался на грани приступа «медвежей болезни». Еле сдержавшись, как бы не навалить пред самым разбегом самолета в штаны, Гуков счел за благо, обхватив голову руками, упереться взглядом в пол салона. Поднять взгляд, поймать встречный, испепеляющий, несмотря на отчаянную синеву этих горящих глаз, он не смог.
Так и взлетели. Для тихохода, советского «дугласа» четыре сотни километров до прифронтового аэродрома – полтора часа неспешного лету. Никита, пару раз поймал умоляющие, кричашие взоры Маши, сидевшей, как и при первом полете, рядом с Гуковым, теперь уже повернувшись к нему спиной. Тот даже и не пытался овладеть маленькой, но крепкой ручкой своей ППЖ. Никита, зафиксировав это, впал, под размеренный гул двигателей, чисто внешне - прострацию. Где, как не на борту небесного тихохода можно расслабиться? С виду – дремал, а на самом деле - сгруппировал мысли, нервы, напряг волю для воплощения главного, во имя чего он, не он один! все его боевые товарищи здесь!
Уйдя в себя, он уже не замечал ни Гукова, ни Маши, не смотрел даже в иллюминатор. За которым вновь, как и при прежнем полете, на их самолет вроде насели «фоккеры», но пара сбитых хищников с черными крестами на фюзеляже и на крыльях, свастикой на киле, очень скоро заштопорила, дымя, к чужой для них земле. Вмешательство Ми-24ПН, как и прежде берегущего самое ценное в войне – не столько заместителя Верховного, а командира десанта из будущего, не понадобилось.
Вот и плавный разворот над аэродромом в Николаевке. Рядом садится «крокодил», еще утюжит безоблачное небо уже не два, как при первом полете, а целая эскадрилья новейших Ла-5ФН. Сделав еще несколько виражей для пущей острастки потенциальных немецких стервятников, «лавочкины» также пошли на посадку.
А пока суд, да дело, если под «судом» подразумевать заседание Ставки Верховного Главнокомандования с приглашением всех, наиболее значимых конструкторов вооружения, импровизированная, вернее, навязанная извне, из будущего, временная база для дислокации их десанта, самоликвидировалась. Заместитель командующего Центральным фронтом по тылу генерал-майор Трощин, получив по ВЧ (высокочастотной правительственной связи) приказ от самого маршала Гукова, немедля погнал к месту десантирования самолетов и вертолетов, отстоя танков колонну топливозаправщиков. Прибыв для контроля на своей вроде бы неказистой «эмке» с американским двигателем под сто «лошадей» вместо слабосильной полусотни на «ГАЗ- М1», Трощин, с заносом, когда колеса машины поднялись, дико вращаясь, на уровень человеческого роста, словно давая понять пришельцам, что он далеко не лыком, начал наводить, по его разумению, порядок.
Переброшенные за много десятилетий из будущего цистерны с авиакеросином, бензином, штабеля снарядов обычных, снарядов реактивных, бомб обычных и кабрирующих ждали не два десятка грузовиков «ЗиС-5», даже не «студебеккеров», а тысячетонных эшелонов. А железной дороги поблизости – ёк! Нет! Все, или почти все предусмотрел профессор Бесстволов, нашел, нацелившись из грядущего в прошлое, необходимую точку в прифронтовой полосе, чтобы вся эта сверхсовременная техника не оказалась в среди большого скопления советских войск, тем более – немецких. Но вот расположить десант из будущего рядом с аэродромом, или, на худой конец, с железной дорогой, лауреат многих премий не сумел.
А тут еще один из заброшенных непосредственно в Германию задолго до войны наших разведчиков узнал, что боевые действия вот-вот начнутся. По его данным, Гитлер, в очередной раз поверив своим стратегам, ставку в будущей битве под Орлом и Курском собирается сделать на чудо оружии – танках «пантера» и «тигр», слоноподобных самоходных артиллеристских установках «фердинанд», названных так в честь своего конструктора Фердинанда Порше, после первых неудач переименованным самим же Порше в «элефант» - слон.
Пришлось в срочном порядке, за одну ночь, перегнав с соседних фронтов сразу сотни грузовиков, в следующую ночь перевезти с их помощью все огромное количество стратегически архиважного груза. Еще бы, если истребитель Ла-5 ФН потреблял за самолето-вылет около 300 литров авиабензина, то штурмовик Су-39, весящий не 3 300 килограммов, а более 20 тонн, «съедал» в турбинах своих турбореактивных двигателей почти пять тонн топлива! Но и стоила всего-навсего одна единица такой по-настоящему, а не эфемерно, как потом выяснилось, чудо-техники более сотни штурмовиков Ил-2, прозванных «летающим танком», но на поверку живших в боевых действиях меньше отведенного ему времени, чем истребители Яковлева и Лавочкина, бомбардировщики Петлякова, самые распространенные в Великую Отечественную.
И вот здесь настал черед задействовать группу спецназа ФСБ подполковника Вячеслава Зотина. Если бы спецназовцев-«эльфов» распределить по всей автоколонне, как того требовал замкомандующего фронтом по тылу, их можно было бы, как пальцы одной руки, с относительной легкостью уничтожить по одному. Предвидя, что не стоит надеяться на собственную охрану тыловиков, состоящую в основном из ограниченно годных, часто почти пятидесятилетних «дедов», Зотин, посоветовался с командиром роты разведки корпуса Литовкина. Они с Бориным решили: гораздо лучше будет, если они не отстоят в крайнем случае атаку на колонну, а вообще уничтожат возможный ли десант, или атаку с воздуха заблаговременно.
Шпанистый, трудноуправляемый в тылу, но за линией фронта отчаянно, порой до безрассудства смелый старший лейтенант Виктор Колесов, по еще зековскому «погонялу» Витька-Колесо, решил действовать иначе.
- Слышь, подполковник, я те без базара: надо выколупнуть из ихнего, фрицевского штаба, не меньше, чем штаба армии, ихнего же начальника разведки. Че нам таскать на своем горбу пусть даже и важных «языков», натаскали уже, лучше сразу их главного, из разведки пахана!
- Старшой, а ты «без базара» общаться со старшим по званию не можешь? Ты где так наблатыкался? Где валандался? По какой статье?
- Хорош тебе, подполкаш, не гни авторитет, не люблю я это! Да, меня от расстрельной статьи товарищ Гуков увел. Был и есть такой секретный приказ – приговоренных на вечный покой зеков гнать в штрафбаты, да не в обычные, а с полной гарантией на невозврат. Косили своих даже не по знаменитому 224-му приказу, а с тайным пунктом «б» заградотряды всех, кто оставался в живых. Не бежит бывший зек от германской пули, в живых, остается, один из десяти, к примеру, раненый. Зачем лечить? Все равно жить не должен. Вот таких и стреляли.
- Ну-ну, Колесо, а ты-то как уцелел!
- В рукопашной под Сталинградом, когда дом сержанта Павлова отбивали от насевших на него фрицев, слышал о таком, все газеты раструбили? мы, штрафники и освободили тогда сержанта. Своих положили почти роту, сто пацанов. За его взвод. В живых осталось шестеро из двадцати пяти, до пятнадцати наших за одного «вольного» полегло. А як же? Особист перед боем нам «Красную звезду», газетку, стало быть, показал срочно напечатанную, мол, товарищ Сталин лично заинтересован. Вот и отбили наши ребята, я у них взводом командовал, тот дом четырехэтажный полуразрушенный, Вася Павлов плачет, обнимает меня, побратались мы. Только я – Витька-Колесо, а к нему сразу с десяток корреспондентов, операторов кинохроники. А нас, в живых оставшихся, таких же, как и я, особо опасных, повели в подвал. Расстреливать, значит. Уже и затворы автоматов передернули, так Вася Павлов, чуть ногу не сломал, кинулся на ихнего командира, отвел его ТТ, вырвал у другого ППШ, сунул командиру, «Стреляй, к ё…ной матери меня, а Витьку-Колесо – не сметь!»
Разборку услышал, подъехавший тогда еще не маршал, генерал армии Гуков. Молчал-молчал за нашими спинами, не давал знать, что он здесь все видит и слышит. Потом появился, в самый, что ни есть базар. Я как вижу, ну, думаю, лично щас каждого и прикончит, человек чуть больше десяти осталось, всех, согласно пункту «б» - на тот свет. Наслышаны мы все были … А он взял, да и освободил нас. Всех. Пацанов обратно в штрафбат, а меня одного в настоящие лейтенанты произвел, орденом Боевого Красного Знамени наградил, в роту разведки направил. Потом я понял: не пожалел он нас, а на глазах корреспондентов авторитет себе повысил. А мне и ладно, до сих пор – живой. И теперь мне любая пуля – по херу. И натаскивать меня на любое дело – не надо, подполковник. Но случись крупная заваруха, можешь на меня, как на себя, или даже больше, чем на себя положится.
- Без базару, так без базару … Отчаянный ты, гляжу. Даю тебе своего сотрудника, можешь так же, как на себя, на его рассчитывать, по всей России таких – единицы.
- Чего это ты так – «по всей России», вроде как беляки в ту войну так Советский Союз называли! Еще – сотрудника! … Опер, что ли?
- Ладно, Витя, не приставай к словам, привыкли мы так.
- Ну и привычка у вас, подполковник! А … ладно, сегодня в полночь вылетаем.
… В первую неделю июля ночи в средней полосе России короткие. От начала полной темноты до минут, когда начинает сереть небо и гаснуть звезды – всего шесть с небольшим часов. И за это время капитану ФСБ Федору Тютчеву по кличке – Поэт надо было обеспечить доставку через линию фронта особо ценного «языка». Почему – Поэт? Не только за одно полное сходство имени и фамилии, и не только за склонность к рифмованию, но и за его дар разведчика, не раз продемонстрированный Федей далеко в глубоком … тылом, пожалуй, самые дальние чеченские села по большому счету назвать нельзя, но … Но как еще прикажите назвать селения в самой горной части Чечни, где одно лишь появление «русской свиньи» неминуемо ведет к изощренной, через адские издевательства над иноверцем-федералом, да еще и сотрудником самых ненавидимых органов – ФСБ, смерти. То, что Тютчев остался жив, и даже ни разу не ранен, а его широченную грудь по самым большим праздникам украшают два ордена и, самая главная для него награда – медаль «За отвагу» говорит о многом. Его товарищи там, в горах знали: в самом безвыходном, кажется, положении, Поэт непременно что-нибудь придумает.
Третьим в группе оказался сержант из роты разведки Ефим Мельник, ничего никогда с мукомельной промышленностью общего не имевший, а фамилию получивший в наследство от папы-еврея, от мамы, вполне естественно, тоже еврейки томные глаза с длинными ресницами. Почему он не осел где-нибудь в тылу, как многие соплеменники? Преуспев до войны в шахматах, играя с самим Михаилом Ботвинником, и пару раз у него даже выигравшим, неожиданно для всех многочисленных родственников на родной Житомирщине увлекся экзотическим тогда видом борьбы – самбо, то есть самообороной без оружия, быстро начал участвовать в соревнованиях, стал чемпионом Украины в полутяжелом весе … А потом началась война. Ефим пребывал на сборах в Москве, когда вырвавшаяся из окруженного немцами их городка мама рассказала, как били на пыльном шляхе его отца подкованными сапогами захватчики лишь за его принадлежность к народу-изгою. Долго били, наверное, именно принадлежность обреченной на многовековое выживание нации позволяла отцу не умирать после ударов со всего замаха ногами в голову, в позвоночник, на нем буквально, как видела из придорожных кустов, онемевшая от страха и горя мать, живого места не осталось, а он все жил, жил … Она уже молила своего бога, чтобы поскорее бы муж умер, чтобы прекратились его мучения.
Понятно, почему Ефим Мельник пошел добровольцем в армию, а скоро, очень скоро стал требовать, чтобы его не просто отправили воевать, он хотел убивать немцев, он хотел убивать их с такой жестокостью, с какой они ни за что убивали его отца. И тогда перед каждым боем его томные, какие любят охочие до поэзии мечтательные девицы, глаза загорались темным злобным огнем. Понятие осторожности становилось для него невозможным, отчаянная храбрость первое время мешала на новом месте службы, в разведке. И прежде, чем Мельника допустили к серьезным делам, он несколько месяцев был за линией фронта как бы на подхвате, на подстраховке. Основная же ценность Фимы, как его стали звать в роте, составляла его великолепное знание немецкого языка, почерпнутое от лучшего друга детства Ганса Веккерта. И тому и другому прежде изрядно доставалось за не принадлежность, как бы сказали много десятилетий спустя, к титульной нации, послужило поводом для тесной дружбы.
Вновь освоившийся на прежнем месте начальник особого отдела корпуса подполковник Евневич Семен Исаакович не преминул показать свое верховенство перед группой захвата, вызвал «на ковер» Зотина, Тютчева, Витьку-Колесо и Ефима Мельника. Смеркалось, а чекист уже битых полчаса талдычил разведчикам о важности мероприятия, о том, какую он, Евневич, несет за них высокую ответственность.
В это время Никита Борин нервно вышагивал по пыльному большаку за селом, приводил мысли в порядок. Не сегодня-завтра начнется величайшая бойня Второй мировой, бойня, с привлечением всех лучших, с обеих сторон людских резервов, новейшей, особенно со стороны немцев техники. Надо успеть упредить врага, явно не оставившего незамеченным скопление стратегических грузов едва ли не посреди поля, вдали от железной дороги. Да, промашку профессора Бесстволова надо устранить, в срочном порядке вывести тысячи тонн топлива и боезапаса частично в Стахановский, где об авиакеросине, горючем для «грачей», до сих пор понятия не имели, ведь вся авиация Красной Армии летает на авиабензине. Надо подвезти обычную солярку для танков Т-80У как можно ближе к передовым позициям, не гонять же боевые машину на заправку в Николаевку!
Что предпочтут немцы? Направят все же сюда диверсионную группу, или бросят на уничтожение емкостей с топливом и штабелей боеприпасов самолеты? Или – то и другое? Узнать это и должна группа Тютчева. Впрочем, непосредственно за линией фронта, как оговорено, команду возьмет на себя старший лейтенант Колесов, здесь – не Чечня и навыки разведчика, коими в достаточной степени обладает Витька-Колесо, предпочтительнее.
Больно кольнула самолюбие Борина воспоминание о Маше, о Насте. Две такие похожие женщины, женщины, самые главные для него в жизни, но – две! Так не бывает, внушал себе, вперемежку между обдумыванием стратегических планов, которые предстоит осуществить его группе, тяжкими размышлениями о своей, такой необычной, любви.
Ноги невольно понесли его к хате невдалеке от школы-штаба, где, как он знал, расположился на постой маршал Гуков. С Машей. Вот хлопнула одна дверь, вторая, раздался дробный стук сапожек. Не замечая Никиту, стоявшего за кустами бузины, буйно разросшимися возле палисадника, совсем рядом с ним остановилась молодая женщина. Тотчас из открывшегося настежь окна показалась одетая в одну нательную рубаху фигура маршала.
- Хватит дурить! Давай по-хорошему, забудем все. Слышь, Мария!? Спать пора. Ты – где? Сейчас ординарца пошлю, силой приведет!
В ответ раздались сдавленные рыдания. Борин знал, что стоит ему, как требовала ситуация, проявить естественное мужское желание, обязанность защитить женщину, может разразится нешуточный скандал, если не бойня между ним и Гуковым. Этого, во имя высшего своего предназначения, во имя исторической справедливости, ведь маршалу еще жить и жить, став впоследствии министром обороны, написавшим, долгие годы так казалось, шедевр о войне, допустить никак нельзя.
- Где ты, мой Никита-Добрыня? Где ты, моя нечаянная любовь? Спаси меня, спаси от этого монстра, Никита! Ты самый сильный на свете, ну, что тебе стоит, ведь я вижу – ты не боишься его, ты никого не боишься! Спаси меня, любимый мой большой смелый мальчик … Ну, забудь о делах, выручи твою Машу, ведь я так тебя люблю, я так ненавижу этого вонючего маршала … она шептала про себя, а ведь он все слышал, скрипел зубами от злости.
При падающем из открытого окна свете, обрисовывающего плотную фигуру вновь появившегося Гукова, пытающегося еще и еще призвать свою строптивую любовницу, Борин увидел четкий, с чудь вздернутым маленьким носиком, полными, шепчущими словно заклинания слова помощи, профиль женщины. По щекам нескончаемым потоком лились слезы.
Если бы он был просто мужчиной, сильным, умелым во всем, что касается мужских достоинств, абсолютно храбрым, он бы без сомнения отвоевал любящую его женщину, так любящую - у кого угодно. Но он – прежде всего майор ФСБ Никита Борин послан сюда с главной, исторически важной миссией – повернуть все вспять. Только он и его люди могут сделать историю такой, какой она в конечном итоге и оказалась спустя десятилетия. А ему так хотелось подойти, пусть сзади, пусть даже закрыв ей рот, чтобы не привлекла внимание, обнять, шепнуть ласковые слова благодарности за такую короткую, необычную, но – любовь.
Уняв дрожь во всем теле, Никита лишь повернулся и почти побежал к штабу, где уже садилась в «виллис», направляясь на аэродром, разведгруппа. Сразу отбросив все другие, такие вредные на настоящей войне, мысли, он не терпящим возражения рывком выкинул вон пристроившегося на переднем сиденье Евневича. На его беспомощные стенания не ответил, молча махнул замершему в ожидании водителю – трогай. Лететь с десантом, однако, он не собирался: риск погибнуть в случае неудачи разведчиков был бы совершенно не оправданным.
На взлетной полосе их уже ждал одинокий Ли-2. Всю войну, в отличие от немцев, Советский Союз обходился без ночных истребителей. Малое их число в защите неба над Москвой, ночной таран Виктора Талалихина, срубившего своим МиГ-3 немецкий «юнкерс-88» – скорее исключение. Вот и сейчас должен быть выброшен не просто десант, а десант особого назначения и – без всякого прикрытия. Потому сразу после взлета советский «дуглас» начал медленно набирать высоту, чтобы линию фронта пройти на своем «потолке», на максимально набранной высоте - шести с половиной тысяч метров, а перед самой линией обороны – планируя с едва работающими на самом малом газу двигателями. Но дальше вставала новая проблема – как выбросить разведчиков, чтобы их во тьме не разметало на большой площади, чтобы, самое главное, их не обнаружили немцы. Вот и пришлось неповоротливому транспортнику едва ли не пикировать, за считанные минуты снизиться до тысячи метров над заранее присмотренным нашими самолетами-разведчиками лесным массивом. Одним из этапов операции было не просто проникновение десантников в стан своих, если можно так выразиться, «коллег», называемых в послевоенной литературе то шпионами, то вражескими лазутчиками. А они выполняли точно такие же функции, что и наши. Сверхзадачей было, прихватив с собой хорошо информированного чина, оседлать какое-либо транспортное средство и на нем прорываться к линии фронта. Будь то танк – рисковать и идти напролом. На танкетке, бронетранспортере также возможен риск. Задача номер один по степени сложности: максимально близко приблизиться к нашим оборонительным линиям, и пересекать полосу противостояния войск пешим порядком, или ползком, как получится. Задача номер два: не брать, в случае невозможности, «языка», а выпытать, любыми путями выпытать на месте нужную информацию. Наконец, задача номер три: проникнуть в штаб разведки и, выкрав информацию, опять-таки до рассвета, и снова, несмотря ни на что, вернуться, хотя бы одному из группы.
Летчикам также пришлось нелегко. Прошмыгнув, еле тарахтя моторами, к назначенному месту незамеченными, над лесом, где уже сутки сидели заранее посланные туда двое бойцов из роты Колесова, и которые в нужный момент просигналили фонариками, Ли-2 был вынужден на полном газу как можно быстрее устремиться затем на свою территорию, до которой оставалось чуть меньше полусотни километров. Удалось! Скорее всего, немцы приняли летевший из их тыла самолет, за свой.
Выпрыгнув с интервалом в секунды, лишь бы не оседлать раскрывшийся прежде купол товарища, все трое, почти невидимые во тьме, а небо, до того несколько дней чистое, закрыли облака, сделав невидимыми и звезды, десантники подавали друг-другу условные звуковые сигналы. Да и приземление у двоих прошло на редкость удачно, точно на поляну, где их ждали двое сигнальщиков.
Не повезло, просто не повезло, винить тут некого, если под ногами – словно бездонная черная яма, Федору Тютчеву. Снижаясь, как и его товарищи со скоростью пять метров в секунду, что аналогично прыжку «просто так» с почти четырехметровой высоты, его сначала ощутимо стегануло по щеке еловой лапой, потом он повис неизвестно, на какой высоте под захлестнувшим верхушку огромной ели куполом. В таком случае парашютисту рекомендуется, добравшись до ствола дерева, перерезать стропы и спускаться. Где тот ствол? Болтаясь между небом и землей, Поэт к тому же ощутил неутихающую боль в разодранной щеке, из нее хлестала, заливаясь за шиворот, кровь.
Хоть кто-то пытался залезть на елку? То-то … А спускаться по лесной великанше тридцатиметровой высоты, зацепившись за верхушку, когда тебе до земли еще добрый десяток метров? Товарищи уже определили, где тщетно старается найти хоть какую-нибудь опору привыкший лазить по горам посланец из будущего, о чем они, конечно, понятия не имели. Пришлось одному из разведчиков, Фиме Мельнику, как самому ловкому, оставив на земле всю амуницию, с трудом, да еще с каким трудом, продираться практически в неизвестность, на ощупь. Чем окончится операция по спасению Тютчева, одному богу известно. Не исключалась возможность, что купол отцепиться сам, и Федор может рухнуть с высоты четырехэтажного дома, а лететь, неизвестно куда, ой как не сладко. Перелом, да не один, практически в таком «разрезе» гарантирован.
И все же удалось. Поднявшись по уже тонкому ближе к вершине стволу, к обреченно зависшему в беспомощном положении десантнику, его сотоварищу удалось все же притянуть стропы, а затем и самого Поэта. Вскоре оба, исцарапанные, стояли на земле. Подсветка фонариком показала, насколько глубокой оказалась вся в уже запекшейся крови царапина. Но, как говорили исстари, жить, а значит, и действовать, можно.
Вот они и … побежали. Конечно, Тютчев с собой не взял весящую с добрый десяток килограммов «лифчик-разгрузку», только десантный нож и «стечкин», Витя-Колесо всему стрелковому оружию предпочитал револьвер «наган» образца 1895 года. «Вот у тебя заклинит «тэтэшник», или там «парабеллум», пока ты ковыряешься, тебя и грохнут. А я, земеля, в доли секунды провернул барабан, а там уже другой патрон, каюк фрицу!» - весело скалил зубы перед друзьями-товарищами, они же и подчиненные Витька. Третий член их группы Фима Мельник остался верен пистолету ТТ, а еще носил в самодельных кожаных ножнах им самим укороченный и отточенный до остроты лезвия бритвы немецкий штык-нож. На вопросы, сколько он заколол им немцев, Фимка вовсе не весело улыбался, его волоокие глаза становились бездонно-хищными, он одним движением извлекал оружие и, подбросив его высоко вверх, элегантно ловил непременно за фибровую рукоятку. На ней он после каждого боя, после каждой ходки за линию фронта отмечал раскаленным на пламени зажигалки шилом очередные крестики. «В день победы покажу, сколько», - отмахивался парень от любопытствующих приятелей.
Двое других, ожидавших их в лесу бойцов, имели при себе только-только начавшие поступать в части похожие на немецкие П-40, с чьей-то больной, с похмелья, наверное, головы, именуемые в Красной Армии неверно - «шмайссерами», почти их внешне копию, только со слегка изогнутым магазином, пистолеты-пулеметы Судаева (ППС). Их задача – по возможности сдерживать, если уж по-тихому уходить не удастся, наседающих немцев.
… Они побежали. Счет шел пока на минуты, но они знали: настанет момент, когда время сожмется в секунды, а то и в десятые, сотые доли секунды, когда все может решить мгновенная реакция. Двое разведчиков успели за сутки, проведенные им в лесу после марш-броска через расположение немецких войск, многое разузнать. Один знал немецкий, и они выведали, что километрах в десяти от места десантирования в маленькой деревушке, откуда выгнали всех жителей, не иначе, как расположилось то, что им, скорее всего, нужно. Во всяком случае, сюда за световой день подъехал пару раз «опель-адмирал» с офицерами в звании полковника и майора в сопровождении бронетранспортера «ганомаг», а в основном связь с внешним миром осуществлялась посредством мощной, судя по развернутой по близстоящим деревьям антенне, радиостанции. Самую большую избу, куда и направлялись офицеры, охранял не менее, чем взвод эсэсовцев, в то время, как чины из секретной избы эсэсовцами не являлись. Партизанами в здешних местах и не пахло, редколесная белгородчина к такого рода боевым действиям явно не приспособлена.
Туда наша пятерка и бежала. Легче всех пришлось капитану Тютчеву, на ногах которого как влитые сидели американского пошива берцы, полусапоги-полуботинки с голенищами по середины икры, с высокой шнуровкой. Витя-Колесо наддал сначала по еле видимой меж ельника лесной тропе в своих трофейных яловых, но через километра три спекся. Не тяжко пришлось отличному спортсмену Ефиму Мельнику, у того на ногах, как влитые, сидели также трофейные, но офицерские хромовые сапоги. Двое приданных для усиления бойцов к середине пути еле слышно пыхтели в своих красноармейских кирзачах уже в сотне метров позади от головки группы Тютчева.
Поэтому он, предложив вроде и командиру группы, но выдохшемуся раньше времени Колесову: они с Мельником бегут намного лучше других, пока остальные подтягиваются, проведут разведку самостоятельно, оценят ситуацию. И – словно пришпоренные жеребцы, наддали.
Вот и опушка леса. Слышится мерное стрекотание дизельного движка, вырабатываемого электроэнергию. Сколько уже раз Мельник поражался: насколько в немцах соединены любовь к комфортной жизни, с почти нечеловеческой, казалось бы, жестокостью. Он, грамотный, успешно, с двумя четверками всего, окончивший среднюю школу еврейский парень, тщетно пытался убедить себя, что не все немцы паталогически жестоки. Не получалось. Вот он им и мстил. Мстил всем, без разбора. Прежде всего – за своего отца.
Возле избы с татакающим в пристройке движком размеренно ходили туда-сюда двое часовых. Радиостанция, по всей вероятности, требовала постоянного питания, являлась электронным мозгом этой воинской части, отсюда и повышенная охрана. Поэт сделал отмашку изготовившемуся к броску Фиме. Свободно, в голос, ведь все равно немцы не слышат, объяснил тому, что для начала надо взять одного – непременно живым. Насадить на клинок врага нетерпеливый в таких делах Фимка всегда успеет. Тот согласно кивнул – будь спок. Забежал за угол, выждав, когда немец приблизиться, черной молнией метнулся в полете, прежде всего, одной рукой схватив врага за глотку, второй, используя массу тренированного тела, потянул падая вместе, в губительную для него темноту. Подскочил и Тютчев. Мельник рявкнул в самое ухо немцу, чтобы молчал. Тот согласно закивал головой, сделав даже попытку поднять руки.
- Хальт! – неожиданно над ними вырос второй часовой, клацнул затвор автомата.
- Я, я, натюрлихь, - поднимаясь медленно с земли пробормотал Фима, одной рукой вроде оперся о густую траву, а когда встал, немец с застрявшим в горле штык-ножом, наоборот, брякнулся оземь.
- Еще один крестик, - бормотнул парень. И добавил уже совсем тихо про себя цифру. Который по счету фашист, им уничтоженный, Федор не разобрал.
После короткой, но предельно внятной для второго, вернее, первого немца беседы, когда перед округлившимися от страха его глазами чернело сгустками крови страшное оружие, только что убившее его товарища, часовой выложил все, как есть. Многого он не знает, не его, обер-ефрейтора это дело. Но – знает: вот-вот последует грандиозное наступление против Красной Армии. И знает также о засеченном совершенно секретном, из разговоров слышал, каком-то особенном складе русских. Поскольку здесь своего рода диспетчерский пункт, координирующий работу целой группы армий, охрану поручили аж полуроте СС. Пяти десяткам отборных, посильнее его будут, прошедших отменную физическую подготовку, солдатам. А сам он – нет-нет, никого даже не убил, из рабочих, он всю правду сообщает … а в большой избе идет круглосуточное дежурство на радиостанции, и работают на ней одни офицеры … не убивайте, спрашивайте …
Мельник, слушал, кивал, переводил Тютчеву. А потом без всякой подготовки, ни говоря ни слова воткнул свое оружие в горло. Немец, хрипя, вытолкнув из нутра кажущийся при тусклом свете лампочки черным фонтан, рухнул, словно пополам переломился. Мститель нагнулся, вытер штык-нож о его китель, молча оттащил труп подальше. Федю передернуло, чуть не вырвало, но он ничего не сказал. В конце-концов не он хозяйничает на этой войне, не на него напали, не его отца, миллионы не его сверстников, стариков и детей, убили лишь за то, что они другой веры и когда-то человек по имени Иуда продал Христа за тридцать серебряников … Но при чем здесь погубленные по приказу Геббельса миллионы, он не знал. В Академии ФСБ этому не учили …
Тут и другие члены группы едва приползли. Время не шло, бежало поминутно, скоро помчится посекундно. Как большему доке в таких делах, Тютчев вновь перепоручил командование Витьке-Колесу. Он и расставил всех. Кого – под открытые по случаю дневной жары и ночной прохлады окна избы, где радиостанция. Других послал в незапертую дверь, и сам пошел следом за Мельником. Тот специально повозился-повозился в сенцах, пошумел, бормоча что-то невнятное по-немецки, а когда дежурный офицер выглянул, вколотил ему в острый кадык беспощадное свое оружие.
В момент все оказались внутри. Привстал, заслышав посторонние звуки, второй радист в звании гауптмана. Получив хук в челюсть от Витьки, кулем свалился на кровать, замычал от боли. Подскочивший Федор быстренько оценил, не сломана ли у него челюсть, сможет ли говорить, кивнул на еще спящего - работайте по нему. И вновь блеснуло лезвие мстителя. Захрипел, так и не успев проснуться, спящий. Даже видавшим многое на войне его товарищам стало не по себе.
- Быстро растолкуй гауптману, что шанс на жизнь есть лишь один – рассказать все, что знает, о складе вооружений возле Николаевки, - приказал Фиме Тютчев.
- Все, все скажу, господа большевики, искуплю свою вину! Русский я, отец в белой гвардии воевал, потом жили в Австрии, вот и забрили переводчиком еще в аншлюс, в 38-ом. Но крови на мне нет, клянусь богом! Я вам еще пригожусь! – как из пулемета принялся тараторить радист, - как раз я обеспечивал связь с Берлином, там всерьез обеспокоены появлением не только складов, но и невиданной прежде техникой. Как раз … посмотрел на часы, через пять минут должна прийти шифровка.
- Следующий сеанс связи? – быстро сориентировался в обстановке Тютчев.
- Ровно в шесть.
- Сможешь по коду работать с нашей радиостанции?
- Да я ваши, почитай, все знаю, может, если только самую новую не успел изучить …
- Стало быть у нас, если хотим успеть выйти на связь от наших … на все про все имеем без малого четыре часа. Уйма времени, если не пешком.
- Так здесь в овине «ганомаг» имеется, на случай непредвиденных ситуаций!
- Стало быть, есть надежда – жить будешь, беляк! А пока – давай, принимай сообщение! Звать тебя, кстати, как? Вадим?
Гауптман, нацепив наушники на голову, засел за пульт. Вскоре быстро-быстро начал писать одному ему понятные значки.
- Господа! Получено сообщение о массированной бомбардировке вашей базы. Сам фюрер обеспокоен. Гитлер хочет, чтобы будущее наступление стало решающим в войне, и чтобы ему ничто не помешало.
- Хорош базар, - вклинился нетерпеливо Витька-Колесо, - показывай, где твоя колымага.
Разведчики, крадучись, замерев при виде вышедшего из соседней избы справить нужду солдата, пересекли короткую деревенскую улицу. На ее околице - большой крытый соломой овин. В нем полугусеничный бронетранспортер, трехтонная стальная коробка, рассчитанная на десять человек мотострелков при двух пулеметах МГ-34. Завелся он, утробно урча двигателем, с полуоборота. За руль посадили знающего эту технику пленного. Решили, что он и станет отвечать на вопросы вполне возможных патрулей. Правда, чин гауптмана не очень соответствует положению водителя БТРа, но выбирать не приходилось. Рядом сел Ефим Мельник, могущий при случае ввернуть фразу-другую по-немецки. В другой форме? Не беда, кто в темноте рассматривать будет. За их спинами за пулеметом пристроился Тютчев, за задним – Витька-Колесо.
«Ганомаг» машина неповоротливая, достаточно тихоходная, 50 километров в час максимум, да и то по шоссе, для него предел. Резерва времени практически нет. Тронулись. От вревевшего двигателя проснулись постояльцы сразу в двух избах, несколько человек в одном исподнем выскочили на улицу. Один, застегивая на ходу офицерский китель, попытался остановить машину, но Фима дал команду – газуй, и БТР, покачиваясь, двинулся вперед, туда, где по их представлениям должна проходить линия фронта. Проезжая мимо избы с радиостанцией, Тютчев бросил в открытые окна одну за другой пару «лимонок». В ответ в их сторону уже со всех сторон раздалась беспорядочная стрельба. И тут дробно заработал под управлением Поэта один из самых лучших в истории всех армий мира пулемет. «Хорошая техника, - поливая огнем метавшихся фрицев, подумал Федор,- до сих пор, через десятилетия состоит на вооружении бундесвера». Это он уже в оставленный им XXI век мысленно переметнулся.
Вскоре на их пути встретилась деревня, вторая, третья. Может, в них и стояли немцы, но вдали от линии фронта, видимо, не очень много, никто «ганомаг» не останавливал. Но постепенно по сторонам большака, и не только в деревнях, стали видны очертания танков. Вот и первая вынужденная остановка. Из темноты в свете фар вынырнули трое в эсэсовской форме с автоматами поперек груди. О чем-то переговорили с Вадимом, даже сидящий рядом Мельник из-за двигателя не слышал. Пропустили. И еще пару раз все обходилось.
На четвертый, когда ехали по большому селу, в конце его потребовался, по-видимому, пропуск. Где ж его взять?
Гауптман обернулся к Ефиму, тот, полуобернувшись, доложил обстановку назад, Тютчеву. Федор решил: пришла пора и рисковать. Никто перед ними зеленую улицу на передовую не откроет. Может, поможет виднеющаяся впереди развилка дорог? Выстрелы «стечкина» трижды сухо треснули в ночи. Трое патрульных снопами повалились в придорожную пыль. На выстрелы из ближайшей избы высыпал сразу с десяток на подмогу. Тогда сверху кузова заговорил пулемет, снес с сидений немцев оседлавших несколько мотоциклов с коляской. На прощание, добивая, по ним вдарил с кормы и Витька-Колесо. Вадим прикинул, и завернул на левую дорогу. Через примерно километр, не заметив вообще никакого движения, а проселок уходил явно в сторону от фронта, погасив фары и переваливаясь по буеракам, свернули направо и только через полчаса нашли ту, другую, им необходимую дорогу. Зато оторвались от возможной погони.
Вот-вот начнет светать. Техники вокруг – полно. Сплошь стоят танки, самоходки, крытые грузовики для подвоза резервов к передовой. Окопов, не то, что на наших позициях, не видно. Да и зачем они немцам? Наступать собрались а окопы нужны исключительно в обороне. Пока все шло на удивление гладко. При таком обилии вооружений одинокий блуждающий бронетранспортер до сих пор не особенно привлекал внимание. Едет ночью, так связной вполне может быть, наступление же вот-вот.
Наконец, когда небо на востоке стало синим, а звезды на той стороне, кроме одной, планеты Венера, Утренней звезды, погасли, разведчики выехали на саму передовую. В предрассветной серости различимы стали уже и направленные в одну сторону большие и малые орудия, громоздко, страшными «сараями» возвышались «фердинанды».
Вадим наддал. Сказать, что «ганомаг» понесся, было бы преувеличением, но то, как он ехал, ехал быстро, посреди замерших в изготовке войск, все же привлекло внимание. То тут, то там выскакивали, крича, пытались его остановить все больше и больше, видимо, патрульных. Иногда стреляли вслед. Если бы из крупнокалиберного пулемета - спрятавшимся за тонкой броней не поздоровилось, но автоматные и винтовочные из обычных пехотных МГ-34, самых распространенных в Вермахте, пули лишь звонко стучали по бортам.
Р-р-аз! Машина резко накренилась на правую сторону, пуля пробила направляющее колесо. «Ганомаг» потянуло в ту же сторону, двигатель натужно взревел, скорость уменьшилась вдвое. Вот-вот лучи солнца высветят передовую. Но рассвет помог и нашим. Предупрежденные о возможном прорыве разведчиков, не важно, на каком участке фронта, заговорили наши мощные станковые пулеметы, отсекая на километровом уже расстоянии от нейтральной полосы преследователей на мотоциклах.
Прорвались, но уже в наших боевых порядках кренящийся БРТ налетел на противотанковую мину, взрывом разнесло всю переднюю часть, двигатель, передний мост вырвало с креплениями. Гауптмана и Мальника ощутимо контузило. Пришлось их под шквальным огнем наших войск над головами тащить в укрытие на руках и затаскивать в ближайший блиндаж. Тут же связались по полевой рации со штабом корпуса Литовкина, генерал-майор кинулся будить маршала Гукова. Впрочем, не совсем верно, Григорий Константинович провел бессонную ночь с Машей. Отнюдь не занимаясь сексом. Не до того было. Решали, как им жить дальше. Заместителю Верховного еще вечером доложили о начале утреннего наступления, но он, закусив удила, все же решил не оставлять на потом разборки с изменщицей.


 ЗАПРЕТНАЯ ЛЮБОВЬ

Владимира Борина привезли в одну из разбросанных по столице резиденций ФСБ. Внешне вход в абсолютно секретную службу представлял собой едва ли не точную копию пресловутых «Рогов и копыт». Ни о чем и никому стороннему не говорящая вывеска с названием трудно произносимого акционерного общества, коим несть числа в Москве. По делу сюда могли зайти только сотрудники службы безопасности. Впрочем, незадачливый командированный, плутающий в поисках нужного ему офиса также мог ненароком забрести. И увидеть за невзрачной прихожей несколько столов, за которыми сидели двое-трое спортивного типа молодых людей, девушку, похожую на секретаря-референта. И все они принимались исключительно вежливо и доходчиво объяснять, что дорогой товарищ ошибся, а интересующее его учреждение находится там-то, и как туда лучше пройти или проехать. Рядом, в глубине здания – открывающиеся с помощью специального брелока стальные ворота, туда, притормозив, и въехал «фольксваген»-фургон с задержанным.
К допросам Владимир привык давно, еще работая редактором газеты. Случались они, и нередко, с пристрастием, когда менты, работники прокуратуры, сменяя друг-друга, могли держать его под ярким светом, не давая спать, сутками, сменяя друг друга. Бывало и гораздо хуже, особенно после его кипежа в зоне. Кум - старший оперативник, надевал на него противогаз, время от времени перекрывал доступ воздуха. Стоило Борину потерять сознание – сдергивал маску и обливал водой. Однажды, призвав на помощь звероподобных вертухаев, заставил тех снять с «журналюги» штаны и вставить в задний проход пару электропроводов. За секунду до включения тока один вертухай, не выдержав зрелища экзекуции, взбунтовался. У него, видите ли, у самого дядя журналист, и вообще он эту профессию уважает, не позволит издеваться, рапорт напишет и тому подобное. Парня из охраны поперли, но кум впоследствии столь изощренно издеваться поостерегся.
Здесь – совсем другое дело. Все цивилизованно. Обращение без всякого там «гражданин». Просто – Владимир Никитич. Он и подзабыл, когда его по имени-отчеству звали. Сразу спросили, чего он предпочтет с бутербродами, чай, кофе? А бутербродов с сыром и колбасой достаточно, может, с рыбой еще сделать?
Пока он жадно, но все же стараясь держать паузы и ни в коем случае не чавкать, поглощал еду, зашедшая вроде в подсобку из офиса, а на самом деле основная контора была во второй, большей половине двухэтажного особняка на Малой Грузинской, девушка засела за компьютер. Насытившись, Борин привычно, сцепив руки замком, обхватил ими правое колено, готовился рассказывать. Но делать это ему не пришлось. В присутствии зашедшего седого, подтянутого моложавого человека, девушка сама начала излагать бывшему журналисту его же биографию. Владимиру Никитичу оставалось лишь поддакивать. Правда, когда речь зашла о его настоящем, после освобождения из колонии месте жительства, сотрудница замолчала. Седой, посмотрев на пустой дисплей, вопросительно посмотрел - ?
- Жена еще во время моей отсидки подала на развод, выписала меня из квартиры. В то время, если давали больше трех лет, было запросто, без согласия осужденного. Освободился, а она давно уже третий раз замужем, только и спросил адрес дочери, при нем учившейся в Германии, там вышедшей замуж за преуспевающего бюргера. Бывшая супруга разговаривать не стала, ее молодой муж едва не спустил меня, вчерашнего зека с лестницы. В МИДе также долго не разговаривали, заявив, что частная жизнь их не касается. Впрочем, узнай я адрес дочери, дальше – что? А – ничего! Столько лет прошло, чего ради дочь станет звать к себе за границу? Нет, конечно …
- Что вы знаете об отце?
- Самое главное – мама его любила больше всего в жизни. Все свое детство помню, как она рассказывала о нем. Рассказы всегда были длинными, захватывающими, со множеством подробностей. По словам мамы, отец, в годы войны был человеком, не боящийся ничего и некого, отчаянной просто храбрости. Потом, став взрослым, я понял: мать многое, если не все, сочиняла. Она просто идеализировала его, наделяла, скорее всего, свойственными самым разным людям превосходными качествами.
- Ваша фамилий – Борин. Откуда она? – проявлял все более живой интерес седой.
- Да, фамилия мамы – Загайнова. С папой они, по ее словам, встретились на Курской дуге, где она служила личным врачом при маршале Гукове. Полковник Борин выполнял задание особой важности, подчинялся одному Сталину, конфликтовал с маршалом. Мать была с отцом всего несколько дней, но успела понять, какой он во всех отношениях выдающийся человек. Но из-за конфликта Гукова и Борина тогдашний первый заместитель Верховного Главнокомандующего решил отправить своего личного врача в один из лагерей ГУЛАГа. В самый канун битвы, из-под Нового Оскола, ее по приказу маршала повезли в Москву, на Лубянку. Здесь, возможно, мама что-то постоянно путала, утверждая, как ее освободил отец, высадившись на крышу здания с вертолета. Ну, откуда в то время вертолеты? Добившись освобождения капитана Загайновой лично у Сталина, полковник Борин вернулся на боевые позиции, на следующий день началось немецкое наступление, и он бесследно исчез. Маму устроили работать при кремлевской больнице, все ее попытки разузнать об отце окончились безрезультатно. От их встречи затем в апреле 44-го в Москве, на Земляном валу, на квартире у бабушки родился я. Все детство прошло под знаком памяти никогда не виденного мной отца. Могу утверждать, что именно с молоком матери я воспринял все человеческие идеалы, из-за них долгое время конфликтовал в школе, потом на журфаке МГУ, впоследствии став журналистом …
- Да, конфликтный вы человек, Владимир Никитич. Кстати, почему, все-таки, Борин?
- Если имя мне мама и бабушка дали в честь также пропавшего без вести в застенках ГУЛАГа деда, то фамилию, в то время такое далось с превеликим трудом, сменили с Загайнова на Борин, в память об отце.
- Согласно нашим данным, конфликты с законом у вас начались с началом ельцинской «перестройки» в бытность вашу редактором первой, как тогда называли, свободной газеты в Нардыне?
- Оставив семью в Москве, решил с нуля создавать обещанную Ельциным свободную прессу. Куда там! Газета «Правда Нардына», не имеющая отношения ни к одной партии, ведь правда – она для всех правда, не так ли? сначала поддержала забастовку газовиков. Ее поддержал и мэр города Владимир Воман, он же и попросил меня помочь ему в первых выборах в Государственную Думу. Если потом каждого кандидата выводили в депутаты десятки СМИ, горбатились десятки, если не сотни журналистов, то в 93-м я самостоятельно организовал Воману так называемое информационное поле по выборам во власть, также – в 95-м.
А он, Воман, вступил в конфликт со своим преемником на посту мэра, тоже Владимиром - Коновчуком. Тот сначала разогнал нашу редакцию, мы стали выходить подпольно, а после публикации о том, что несколько бюджетных миллионов долларов оказались на личном счету Коновчука в московском банке, мэр подал на меня в суд, обвиненив в клевете. Искал защиту в Генеральной прокуратуре; президент Российского фонда защиты гласности, сын знаменитого в годы войны писателя Пимонова, дважды обращался к Генеральному прокурору, но в итоге я все же получил максимальный срок по 129-й статье Уголовного кодекса – три года.
В зоне не стал подчиняться местным авторитетам, несколько раз крепко били, но потом отстали, они, воры и прочая шушера, если видят – у человека есть, пусть и не свойственные им, убеждения – даже зауважать могут. Да и не все поголовно за решеткой преступники. И как-то вертухаи, контролерами называемые, принялись охотиться за пареньком, оказавшимся попавшимся по дурости студентом факультета журналистики. Вот я и вступился. Сначала получил ШИЗО – штрафной изолятор, потом попытался защитить парня, когда его уже двое ментов избивали резиновыми палками. Авторитет к тому времени уже приобрел, на мой зов о помощи прибежали соседи по бараку, кипеж получился, восстание против беспредела администрации. За что и получил еще десять лет.
- Да, Владимир Никитич, лихо вам пришлось, - с явным уважением посмотрел на него седой. - Мы вам ничего предъявлять и не собирались, но женщина, которой вы оказали помощь – под нашей негласной охраной как человек, близкий нашему сотруднику … - тут чекист смешался, не зная, стоит ли объяснять сложившуюся ситуацию, когда отец может оказаться значительно моложе сына. – И все же: где вы живете?
- Среди бомжей немало по-настоящему интеллигентных, но сломленных обстоятельствами, не обладающими сильными характерами людей. Я не считаю себя таким, слабым, но – против лома, знаете такую поговорку, нет приема. Организовал среди таких своеобразную бригаду, заняли мы подвал во все никак не реставрируемом доме, теплотрассу, электичество от него не отключили. Живем коммуной, есть даже три практически супружеские пары, личные отношения для всех – святое. Почти все «коммунары» работают «на подхвате», я вот сразу в нескольких магазинах. Силой бог не обидел, возраста не чувствую, да и на зоне форму поддерживал, в молодости и вообще борьбой увлекался, в первенстве Москвы по контактному карате выступал. Организовали в подвале круглосуточное дежурство, после нескольких стычек, весьма кровополитных, с местной шпаной, ей к нам вход заказан. Менты тоже не интересуются: взять с нас нечего, криминал можно найти где угодно, только не среди нас.
- Ну, спасибо Владимир Никитич за интересный рассказ о вашей жизни … возможно, даже очень возможно, в ней скоро все изменится. Да … а что потом случилось с вашей мамой, с бабушкой, вы уж извините.
- Мы так вместе и жили. Бабушку, достаточно еще молодую, красивую женщину, домогали все усиливающиеся боли после того, как ее сбила машина. Мама несколько раз устраивала ее в «кремлевку», но однажды там остановилось ее сердце, я уже в университете учился. Кроме сантехников и электриков из жека не помню в нашей квартире ни одного мужчину. Они для мамы перестали существовать, хотя даже фотографии отца у нас не было. На пятом курсе я женился, как потом выяснилось, крайне неудачно. Для меня главное – всегда была журналистика, желание, умение вмешаться в ситуацию, помочь людям. Вы значительно моложе меня, не помните, как в свое время после каждой критической заметки вмешивался райком, горком, а то и обком, даже ЦК КПСС, принимались самые решительные меры, вплоть до исключения из партии. А тогда такое расценивалось чуть легче смерти.
Правда, самого меня в КПСС не принимали, не всегда я был согласен с решениями партийных органов, почти тридцать лет в корреспондентах и проходил. И вот – поехал на Крайний Север на свою голову. Потерял сначала семью, потом квартиру …
- Жилищный вопрос, скорее всего, мы вам решим.
- За какие это мои подвиги?
- Очень скоро все узнаете. Я очень надеюсь.
… К себе в подвал он решил до вечера не возвращаться. Там все отлажено, быт, так сказать. Починить, что ли, толстому азербайджанцу кран? Но не это главное. Борина необъяснимо влекло к молодой женщине, оставленной им в ее квартире. Вот и четвертый этаж, условленные звонки. В глазке метнулось – смотрят, давно уже в России не открывают дверь, как исстари – любому путнику. Но вот – она. Вскинула карие глаза – и тут же – вновь растерянность, почти паника.
- Заходите … Раздевайтесь. Мне кажется – вы голодны. Сейчас будем обедать. И не возражайте, я знаю, что вы проголодались, а починить свой кран вы успеете. – И испытывающее, но в то же время робко, как бы боясь, посмотрела на Борина. «Боже, вылитый Никита, особенно – эти голубые глаза! Старик уже, а какой молодой, пытливый, в то же время доброжелательный взгляд …» Вы посидите, я на десять минут в ближайший магазин отлучусь, в тот, где вы работаете. «Бутылку водки, что ли, взять, ведь если бомж, так, наверное, пьющий? Ой, то ли я делаю? Никита вернется из командировки, непременно все ему расскажу. Но мне же безумно интересен этот дед! Хотя … почему дед? Сколько ему? Если бы не борода, совершенно седая, она его явно старит. По фигуре – не больше пятидесяти, лет на десять старше меня … Вот дура!»
Настя скоренько накинула плащ, обулась в домашние, для походов по близлежащим магазинам, туфли. Решила взять коньяк. «Практически жизнь спас, мало ли чего могло произойти, в понедельник обязательно надо сделать кардиограмму. А вдруг он квартиру обчистит, незнакомый же человек? Ой, ну и дура ты, Настя! От одной крайности в другую! В какую – другую!?» От предчувствия, даже не от самой запретной мысли, а только от ее предчувствия, щеки женщины, сбегающей вниз по лестнице, залил яркий румянец. «Точно – дура!»
В магазине долго выбирала среди марок коньяков. Слышала, что особенно котируется молдавский «Белый аист». Повертела в руках, допытываясь у продавца, не поддельный ли. Вроде и спешить надо домой, но – боязно. Сердце готово выпрыгнуть. Ну, похож мужик на Никиту, что ж с того? С замиранием сердца вернулась.
Вот он, в Сашкиных тапках, быстро освоился. Потянула носом. Не однажды милиция привозила к ним в больницу бомжей. Специфический спертый и тошнотворный запах давно немытого тела ей знаком. Предложила снять и пиджак. Незаметно потянула носом. Под пиджаком старый, но такой же чистый, как все остальное, джемпер крупной вязки. Никакого запаха. Одеколоном, конечно, и пахнуть не должно. Стоп! Она невольно коснулась плеча новоявленного Борина. Едва уловимо от него дохнуло … что за наваждение, и здесь – словно Никита зашел, аромат именно его тела!
Пройдя в кухню и заволновавшись, Настя выронила половник. Засуетилась, коря себя за навязчивые причуды. Сегодня у них харчо. Готовить она любила, оба мужа, уходя, в немалой степени сожалели о ней, как об отличной хозяйке. Один, выходец с Украины, о борще. Второй, прежде живший на Кубани, как раз более всего любил харчо, по сути, кавказское блюдо. Любил его, крепко поперченный, с большим количеством чеснока, и ее Никита, и сын, возвращаясь из университета, всегда налегал на такой суп с большим удовольствием.
- Коньяк сейчас будем, или с десертом? – несмело подала она голос. – Может, по-простому, под супец?
- Давайте по-простому. Вас, кстати, звать как? А то нашатыря от меня нанюхались, а имя так и не назвали.
- Анастасия. Можно – Настя.
- Борин. Владимир Никитич Борин. Если вам проще, пусть я и постарше вас, но Володя мне приятнее.
- А вы не встречали такого человека, Никиту Борина? Я его хорошо, очень хорошо знаю. Мы поддерживаем дружеские отношения, он сейчас в длительной командировке. Вы до странности похожи на него, вот я и подумала о родственных связях.
«Может, отец? - Неслись мысли в голове Насти. - Разница в возрасте, пожалуй … нет, Никита говорил об отце, убитом в середине 90-х. Никитич, странное сходство. Ничего не пойму. Случайность? Отчество …»
- Настенька, вы так волнуетесь. Определили во мне человека без определенного места жительства? Если так, то вы проницательны. Совершенно правы. Свою квартиру здесь, в Москве, я давно потерял. Прошлое, да и возраст не позволяют претендовать на угол даже в общежитии. Нужна регистрация, а кто же меня зарегистрирует. Нет-нет, не подумайте чего, ради бога! Это я так, к слову. Сегодняшним своим положением, пожалуй, даже в чем-то удовлетворен. Меня окружают достаточно интеллигентные люди. Они и среди нашего брата встречаются.
- Давайте же выпьем, Володя! За совершенно случайное знакомство. Хотя, признаюсь, падать в обморок – такое со мной впервые.
- Вижу, Настенька, как вы на меня реагируете. Остается лишь надеяться, что вы откроете причину. Выпьем!
Коньяк оказался настоящим. Молдавия давно отделилась от России в политическом плане, но рынок сбыта великолепных вин и коньяков держала не на западе, а именно в ней. «Белый аист» под харчо? Если не спешить с первой ложкой, подержать во рту слегка обжигающий терпкий напиток – самое то. Борин и впрямь проголодался. Ели молча, после осушения тарелки хозяйка, не спрашивая, налила еще половник, наполнила рюмки. Выпили за нее. Напряжение спало.
Перед печенкой, отбитой и приготовленной в изобретенном ею густом кисло-сладком соусе, с хорошо разварившемся, крупинка к крупинке, рисом, наполнила рюмки еще раз. Теперь ели не спеша. Настя ждала. Чувствовала, как гость хочет высказаться, но не решается, видя ее растерянность. Наконец, легкий хмель расслабил женщину.
- Ну, Володя! Не томите же! Прежде всего: откуда у вас отчество – Никитич?
- Так звали моего отца, Никиту Борина, которого я, к сожалению, не видел. У мамы не было даже его фотографии.
- Сейчас я покажу своего Никиту … - Настя убежала в свою комнату, где на трельяже в рамке стоял великолепный снимок Никиты, сделанный, по всей видимости, на одной из тренировочных баз ФСБ. На нем одни лишь шорты, на ногах кроссовки, в руках страховочный канат, а смотрит он куда-то вверх, наверное, на вершину горы. Тренированное загорелое мускулистое тело, какое бывает у спортсменов-десятиборцев, как их еще называют, рыцарей десяти качеств. Какими качествами обладает ее Никита? Наверное, многими десятками!
Владимир с дрожью в руках схватил фото, буквально впился глазами.
- Нет, случайность исключена, но что же происходит? – он вынул из кармана пиджака потрепанное портмоне и достал заламинированный для лучшей сохранности снимок тридцатилетней давности, на нем … второй Никита Он, Борин, с фотоаппаратом навскидку, похоже, на ходовом мостике корабля. Точно такой же, устремленный куда-то вверх взгляд, до мелочей – то, боринское, лицо.
- Через льды Обской губы ледоколы транспортировали суперблоки для монтажа газовых промыслов Ямбурга. Я был какое-то время начальником пресс-центра главка, а на борту ледокола в качестве внештатного корреспондента «Комсомольской правды». Смотрю, как утюжит серое небо в середине июня самолет ледовой разведки. Вокруг сплошные льды. Давайте, Настенька, я расскажу вам все, что знаю об отце со слов мамы.
Рассказчиком Владимир Никитич оказался отменным. Можно было перейти в гостиную, но так и сидели – на кухне. Пришел с учебы Саша, на цыпочках, прислушиваясь, прокрался к микроволновке, разогрел суп, постоял с тарелкой в руках, послушал еще, ушел к себе. Вернулся, замер, весь внимание, не все понимая, но явно речь шла о совершенно невероятных событиях. С сожалением посмотрел на часы.
- Мамочка, я сегодня останусь ночевать у Сереги, ты не волнуйся! – поцеловал ее в щеку, махнул на прощание Борину, умчался.
Стемнело. Владимир Никитич, наконец, замолчал. По лицу Насти текли слезы. Ее сердце разрывалось от желания прижаться к этому большому суровому, но такому, как оказалось, ранимому, израненному самой судьбой, человеку. Прижаться как … к отцу? Нет, здесь нечто другое. Что? Никогда она не была такой растерянной. Нет, скорее, потерянной. Какие слова говорить? Как поступить через минуту? Как теперь жить, в конце-концов? Она восприняла рассказ гостя как исповедь близкого, очень близкого человека. Еще утром незнакомого, а теперь ставшего таким родным.
- Вот, пожалуй, и все. Спасибо, дорогая Настенька, мне было бесконечно приятно, что вы меня так слушали. Волею случая сегодня, впервые за много лет, пришлось рассказывать подобное. Там, куда меня так навязчиво пригласили, слушал просто доброжелательный человек. Но вы слушали совсем иначе, мне даже трудно передать это чувство … А теперь я должен идти в магазин, обещал починить кран.
- Володя!?
- Пойду, дорогая моя!
Быстро оделся, движения молодые, порывистые. Видно – спешит, не хочет навязываться, чувствуя явный интерес к своей персоне. Да и его захватила эта немного странная, слишком даже молодая для него красивая кареглазая женщина. Покопаться в связанных с ним, с его появлением на свет странностях? Никита Борин, современный молодой человек …Пожалуй, не стоит. У нее отличная квартира. Судя по всему, связь с его почти двойником. Но что же здесь не так? Что?
Толстый азербайджанец провел его в подсобку, где внушительной струей тек кран. Инструмент свой бывший журналист держал здесь же. Полчаса работы, готово. Получил свою сотню, посчитал, сколько всего у него денег, жить дня два-три можно. Сегодня можно и не ужинать, плотно, вкусно поел. Настя … Мотнул, словно отбрасывая наваждение, седой головой, запахнул плащ и вышел в черноту ночи. Кто это стоит под фонарем? Она! Заметив его, опустила голову, ковыряя носком туфли глину.
- Я, наверное, делаю все не так! Почему – не знаю! Но делаю, делаю … самое главное, ничего с собой по-де-лать – не могу! В общем, Володя, не поймите превратно, пойдемте домой. Подвал – не лучшее место для ночлега. Вам ведь что-то пообещали Никитины сослуживцы? Переночуете пока у Саши в комнате …
Снова четвертый этаж. Оба поднимались тяжело, в совершеннейшем неведении насчет своих чувств, насчет будущего. Но то, что это будущее будет, и оно соединит их каким-то, пока неведомым образом, ни он, ни она не сомневались.
- А теперь вам надо помыться как следует. Кстати, как у вас в подвале с гигиеной? Скажу прямо – бомжом от вас не пахнет! Хотя и парфюма я не ощутила.
- Так у нас же теплотрасса внутри проходит. Жизнь заставляет учиться многому. Разве я сантехник? Оборудовали душевую, вообще там даже по-своему уютно, три пары спят в своих отсеках, почти комнатах - своего рода общежитие, но скорее – коммуна, ведь заработанное, кроме карманных денег, вносим в общую кассу, по очереди готовим. Жизнь заставляет приспосабливаться. Хорошо, место не самое престижное для «новых русских», дом пока не трогают.
Крякнув от неловкости, получая из Настиных рук чистое белье высокого, широкого в кости Саши, вошел в душевую.
Пока он плескался, Настя боролась с наваждением, ничего такого! просто с желанием потереть его спину, не отдавая себе отчета, убедиться еще и еще раз, насколько он похож на Никиту. Вышел в халате сына. Как-то халат этот, тоже после душа, надевал и ее возлюбленный. Да что же такое!? В полумраке коридора стоит – точно словно не Владимир, а Никита! Она не выдержала. Сначала дернулась к нему. Потом в смятении бросилась в свою комнату и в отчаянии горько разрыдалась. Ее сердце, сердце горячо и преданно любящей женщины разрывалось. Полтора года, как мужчины перестали для нее существовать, зачем они ей, если есть самый красивый, самый умный, самый сильный, самый нежный? Ну, зачем судьба послала ей Володю!? Она ничего не может с собой поделать. Преступно, гадко, мерзко! По отношении к ее единственному, обожаемому мужчине.
Вечерний чай пили молча, боясь взглянуть друг на друга. Также молча, подняв рюмки на уровень глаз, и лишь мельком встретившись взглядом, выпили. Получается – друг за друга? Настя все делала, как запрограммированный кем-то робот. Вот идет в гостиную, включает музыкальный центр. Есть всего один диск, от которого она время от времени впадает в прострацию, слыша давно забытый миллионами, и она не застала, не запомнила живым певца. Валерий Ободзинский! Волшебный, летящий голос. Всего с десяток песен, но каких! Могла слушать их, казалось, бесконечно. Никита, как выяснилось, узнал о певце от отца, с трудом нашел именно этот диск, слушал его только здесь, совсем-совсем редко, но – здесь. «Эти глаза напротив – калейдоскоп огней …», а еще «Вот и свела судьба, вот и свела судьба – на-а-ас, только не отведи, только не отведи – гла-а-аз!»
Сейчас она и Владимир, оба в халатах. В углу подарок ее возлюбленного – большая, наполненная водой ваза, посредине меняющий цвета от желтого до фиолетового фонтанчик, постоянно выбивающий по сторонам пар. Красиво. Нежданный, но оказавшийся таким дорогим, гость с полупоклоном взял ее руку, приглашая на танец. Она почти не застала медленных танцев. Лишь девочкой на школьных вечерах робко танцевала танго, а вальс и вообще боялась, да и не с кем было, с девчонками не интересно, мальчишки все больше увлекались трясучкой.
Одной рукой за талию, другой за плечи. Какие у него сильные, в то же время ласковые, внимательные руки! И аромат! Сильный – шампуня, но и едва-едва ощущается его, мужской запах, такой волнующе знакомый! А как кружится голова, как слабеют ноги, как холодеет внизу живота … Она невольно, совершенно невольно всем телом прижалась к нему, оба халата распахнулись, удерживаемые лишь поясками. Широкая грудь Володи оказалась почти на уровне ее губ. Растительности почти нет. Как ей не нравились первые ее два мужа, оба волосатые! Особенно буйная шерсть у второго, как он говорил, потомка казаков и еще какого-то южного народа.
У Володи волосики мягкие-мягкие. Едва ощутимые. Она попробовала потянуть их губами, совсем забывшись, принялась ласкать его жесткое, сотрясаемое желанием тело. И он, схватив ее за плечи, скользнул руками по талии, ощутил крутизну бедер. На ней под халатом только бюстгалтер, трусики. А у него руки мозолистые, так необычно, но все-все понимающие! Вот одна рука обхватила ее за шею, губы нашли ее губы, сначала едва касаясь, затем ощущали, ища, все больше и больше. Она высунула язычок, прошлась по его на удивление крепким зубам, втянула в себя аромат пахнущего ее отличной пастой рта. А его правая рука нашла под тонким шелком трусиков ее упругий, пружинящий волосиками лобок, вот он ее и там гладит, гладит … Она уже не может, она уже стонет, ей уже хорошо! Ноги вконец изменяют Насте, она без сил опускается на колени, ощутив лицом вздыбившееся в трусах естество мужчины.
- Не-е-т! Не-е-ет! Что же я, сволочь, делаю!? Тварь я последняя, тварь! Прости, Володя, прости, не ходи за мной. Иди в свою комнату! Все! Все! Все!
Кусая губы, Настя убежала в большую комнату, служившую ей и спальней. Со всего размаху кинулась на кровать. Долгая, тяжелая, но тихая истерика. Как она себя ненавидит! Ну, зачем она – женщина? Зачем ей столько проблем? И только женщина может так, она твердо верила в свое высокое предназначение, любить. И она - женщина одного-единственного мужчины, Никиты. Тогда зачем Владимир? И – новая волна, волна только что испытанного наслаждения, нового и нового желания. «Гадина, какая же я гадина!» - женщина принялась с остервенением бить кулаками мокрую от отчаянных слез подушку. Все новые и новые волны то отчаяния, то вины, то нового желания накатывали, то давали ей успокоиться, то вновь накатывали, сотрясли ее измученное тело. Вконец обессиленная, она, наконец, забылась.
Сон ли это? К ней пришел ее Никита. Почему-то в незнакомой военной форме с погонами полковника. Совсем чужой. Облик – его, а выражение лица, отсутствующий, пустой взгляд голубых, но уже поблекших глаз. А с ним рядом – женщина также в военно-полевой форме с погонами капитана. И он смотрит на эту женщину с обожанием. Целует ее! Они любят друг-друга! А как же она, Настя? Как же гостиница «Байкал»? Джакузи? Его страстное расставание и обещание непременно вернуться?
Она, вся в холодном поту, вскочила с неразобранной постели. Как же все мерзко! И сон, и вечерний танец, и «эти глаза напротив», все, все мерзко! Тяжело дыша, пошла в ванную. Подставила тело под тугие струи сначала горячей, потом холодной воды, снова горячей, вновь холодной. Тщательно вымыла между ног, словно смыла остатки чего-то нехорошего, по сути своей преступного. В то же время … При чем тут Володя? Разве он, сам растерянный, ничего не понимающий, виноват в том, что похож, до мелочей похож на Никиту? До красноты тела растерлась жестким махровым полотенцем, запахнула халат.
И, сама не ожидая от себя такого, ноги понесли, прошла в комнату сына. Свет с уличных фонарей освещает закрытое до половины одеялом тело. Мерное дыхание. Чего она хочет? Стоит, сама едва дыша. Надо уйти, лечь у себя и спокойно уснуть. Но он, затихнув на секунду, словно ориентируясь в пространстве, соображая, где находиться, вдруг резко привстал.
- Настя? Девочка!? Тебе плохо? Я знаю, знаю, как тебе было хорошо, а потом стало плохо, очень плохо. Иди сюда. Давай просто полежим, успокоимся. Наверное, мы допустили нечто лишнее. Зря ты меня позвала в гости. Давай: я – под одеялом, ты приляг сверху, просто – помолчим.
Она и легла. Боже, опять этот волнующий, такой знакомый, запах! Ткнулась в его плечо. Сколько же у нее слез? Никогда, за всю свою жизнь никогда так, столько не плакала. А он отважился лишь ласково поглаживать по ее волосам. Понимающе молчал. Наконец, в ее сознании, словно вспышка.
- Володя! Вот ты рассказал, правда, со слов мамы, о своем отце. Ты, видимо, хороший журналист, память у тебя … Так что же получается? Судя по всему, по твоему описанию Никиты Борина, по тому, что ты Никитич. Ты – сын, понимаешь, сын моего Никиты!!!
- Сказать тебе, моя девочка, чтобы ты успокоилась и прекратила бредить? Умом понимаю, что такое абсолютно невозможно, а получается – так оно, скорее всего, и есть. Я уснул, наверное, только перед твоим приходом. Думал, вспоминал все, сколько-нибудь напоминающее такую вот ситуацию. Давно уже читал про эксперимент американцев с эсминцем, «Эссекс» вроде. Потом обсуждали возможность переброски людей, предметов в прошлое, был такой засекреченный ученый – Никола Тесла. Насчет будущего – вроде нет, не знаю, а в прошлое …
Твой Никита, ты могла бы и не говорить, служит в некоей специальной, секретной организации, его сослуживцы меня на сей счет не просветили. Но дали понять. И он отсутствует по очень и очень уважительной причине. Вон, даже тебя так охраняют, стоит только свистнуть. Не логично было бы, если тот, еще военной поры, эксперимент, забыли. Вот я и думаю, не стал ли Никита Борин тогда, в войну, моим отцом?
Словно подброшенная неведомой силой, Настя подскочила так, что свалилась с кровати. Сидя на паласе, попятилась от Владимира, делая отталкивающие жесты, словно избавляясь от наваждения.
- Нет, нет! О чем ты говоришь!? Ты – сын Никиты, да он вдвое моложе тебя!? Володя, опомнись! Я бы поверила в хорошую сказку, но в страшную сказку я верить не хочу! Выходит, где-то в прошлом он мне изменил!? Не-воз-можно такое!!! Давай пока не станем больше об этом! вот вернется Никита, я чувствую, сердце мое чувствует, он скоро вернется!.. А ты – хороший, очень хороший! Признаюсь, я сегодня тоже долго не спала, думала. Несмотря на возраст, если бы не Никита, мы могли бы быть вместе. Но – он мой любимый, и прости меня за минутную слабость, в самом деле, ты так на него похож! А теперь – спим, скоро утро, а я так устала …
Наутро, в воскресенье, Настю разбудил телефонный звонок. Вежливым тоном ее спросили, не сможет ли Владимир Никитич подъехать в то учреждение, где был вчера. На вопрос, кто это, и почему звонят к ней на квартиру, вежливый голос, став еще благожелательнее, сказал - от друзей, Борину они известны. Насте ничего не осталось делать, как, дистанцируясь от гостя, пролепетать насчет того, что не виделась с ним со вчерашнего вечера, но пожелание передаст. У нее загорелись щеки. Она ясно представила: звонили со службы Никиты и они все знают. Самое главное – у нее остановился неизвестно кто, уж не думает же она о Владимире Никитиче, как о сыне Никиты! Надо кончать этот бред, в самом-то деле.
Гость уже не спал. Взяв с полки книгу, «Ницше», - отметила хозяйка, внимательно изучал труд немецкого философа где-то в середине фолианта. Оба старались не смотреть друг на друга. Завтрак, кофе с молоком и с горячими бутербродами также прошел в тишине, пока, не сказав Володе о странном звонке, она не заикнулась о дальнейшей невозможности его пребывания.
- Похоже, меня решили осчастливить собственным жильем, - глубокомысленно изрек он, как перстом указующим сделав соответствующий жест вилкой, - и вообще, есть такое ощущение – что-то резко изменилось. Плохого не ожидаю, плохого в жизни было предостаточно. Спасибо этому дому. И, Настенька, давай договоримся: никто и никогда не должен знать о случившемся.
- Так ничего и не случилось, Владимир Никитич, разве не так? Посидели, поговорили. Очень даже здорово. Я, пожалуй, и Никите скажу: так и так, познакомилась с человеком, до изумления похожим на тебя …
- Нет. Ему не надо говорить в особенности. Ни при каких обстоятельствах!
В секретной конторе пришлось звонить в парадную дверь. Выходной день, учреждение имело право не работать. Внутри оказался старающийся скрыть волнение седой сотрудник, присутствовала еще и девушка. Предложив Борину располагаться, седой начал издалека.
- К сожалению, уважаемый Владимир Никитич, наше время приучило нас удивляться чаще плохому, чем хорошему. Но есть особая категория событий, когда оно и не хорошее, но и плохим его нельзя назвать. Резко выделяется из ряда нормальных событий, не поддается обычным меркам осмысления. На его фоне предоставление вам двухкомнатной квартиры, поверьте мне, пусть для вас и значительное событие, но то, что произойдет после того, как мы поедем в наш офис … Я стараюсь подготовить вас, сам несказанно волнуюсь. Не знаю, как перейти к основной теме … Пожалуй, это лучше сделает руководитель нашего отдела, в котором служу я и служит человек, с которым вы встретитесь.
- Я начинаю догадываться, кто это.
- Тогда поехали.
Трое сели в «мерседес» и через полчаса уже заезжали во внутренний двор дома на Лубянке. Еще через десять минут их ждал генерал-лейтенант Хвощев. В его кабинете, в затемненном углу сидел еще человек.
Петр Николаевич вышел навстречу Борину и сказал:
- А теперь, Владимир Никитич, я познакомлю вас с отцом. Выходи, Никита Васильевич!!