1
Сумерки приходили бесшумной накатывающей волной, похожие на седой сигаретный пепел, такие же душные и пустые. С шорохом ветра и легким онемением кожи возле скул, и еще, пожалуй, какой-то беспричинной настороженностью, будто ее и без того недостаточно в этом городе. Это происходило дважды в день, между четырьмя и семью часами утром и вечером, в зависимости от времени года. Однако, бывали и исключения.
Они приходили со стороны окраин. Со стороны Пустошей, распаханных беспорядочной сетью оврагов, тонущих в многолетнем колючем сухостое; в их темных глубинах ничего не стоило отыскать вполне комплектный манипулятор, не полностью разряженную капсулу активного элемента и многое другое, оставшееся с прежних времен. За пустырями виднелись почерневшие крыши заброшенных ангаров депо, вросших в мертвую землю, пропитанную мазутом и ртутью, щедро выстеленную слоями оксидов металлов. Время от времени в гулких корпусах появлялись люди - охотники-одиночки, бродившие среди нагромождения железа, разгребавшие пыльные кучи в поисках чего-то, что просмотрели другие. Вокруг ангаров, подобные остовам гниющего леса, на высоту нескольких десятков метров поднимались башни стальных профильных конструкций. От их серо-коричневых тел длинными источенными листами отходили лохмотья ржавчины. Когда-то это были основания кранов или опоры высоковольтных линий; кое-где между ними еще оставались протянуты чуть деформированные очерки проводов, черные на сизом, ведущие ниоткуда в никуда.
Над городом ночь превращалась в густой и беззвездной провал из-за постоянно висевшей на высоте двухсот метров пелены смога; его серое облако медленно расползалось, накрывая окраины, а также несколько небольших городков-сателлитов, жители которых вынуждены были таким образом платить за близость к мегаполису и, следовательно, к рабочим местам. День, если он вообще наступал, чаще оказывался чем-то вроде своего собственного ожидания. Впрочем, случалось, что все же и ветра делали назначенное им от природы дело. Тогда пепельная завеса постепенно истончалась, рвалась, и в городе наступал праздник. Так бывало приблизительно шестую часть года.
Но не сегодня.
Солнце, разочарованно уходя на закат, выползало из серой сухой массы углекислоты, фтора и взвеси тяжелых металлов, растянувшейся над вершинами небоскребов делового центра. В течение нескольких долгих минут его желтый глаз, сочившийся ненавистью и тоской, смотрел в стеклобетонные аквариумы улиц, отражаясь в каждом тонированном прямоугольнике окна голограммной проекцией флага европейского филиала "Мицуи Инкорпорейтед", который вяло свисал со штока над одним из шести высочайших зданий Острова. На главных улицах, словно удерживая непрочную иллюзию дня, уже набухали огни реклам. Короткими приглушенными вспышками включалось освещение дорогих торговых залов. От бесконечных потоков людей, куда-то спешащих, текущих мимо широкой рекой, их отделяли сплошные стеклянные перегородки - стойкость витрин к механическим воздействиям средней тяжести гарантировалась производителем. Стекла были начищены, намыты до хрустальной безупречности.
На окраинах многое выглядело иначе. В районы, подобные портовым Стрелам или Пустошам, где когда-то живым гулом и копотью дышали ангары железнодорожных депо, ночь приходила раньше, и не только потому, что большая их часть располагалась к востоку от Острова. День здесь несколько чаще оставался днем - или, по крайней мере, больше походил на один из тех прежних, которые кое-кто еще помнил по прошлым временам, - а настоящей густой ночи с мутноватым, точно расфокусированным пятном луны предшествовала недолгая пора сумерек.
Из-за поворота, в рискованной близости огибая сваленные в повал обрезки чугунных труб, вывернула черная, поблескивавшая свежей мастикой и хромом, новенькая "Тойота". Упруго покачиваясь на выбоинах грунтовой дороги, она сбросила скорость, потом остановилась. Сидевший в кресле возле водителя посмотрел на часы - было без четверти восемь, - затем, отвернувшись, уставился в окно. Обработанное на заказ стекло придавало изображению сталистый свинцовый оттенок.
Солнце сползало все ниже за гору искореженного металла. Огромные, еще не потускневшие граффити, довольно изобретательные и в своем роде забавные, терпеливо выведенные чьей-то рукой, начинали тускло светиться, отбрасывая неровные блики на проржавевшие бока опрокинутых баков, на десяток раздавленных консервных банок и холмик земли, прилепившийся к бетонному основанию опоры. Было тихо, слишком тихо для человека, привыкшего к городу.
Тощий пес, уже ничего не ждущий от жизни, разочаровавшийся в себе и в людях, поднялся на полотно железной дороги. Он оглянулся на подъехавшую машину и смотрел на нее около секунды, и этого было даже больше, чем нужно, чтобы справится с некстати затеплившейся надеждой. Пес посмотрел вдоль дороги, где в трех десятках метрах еще высился безглазый остов семафора, потом вниз, на противоположный склон насыпи. Перебравшись через полотно, он потрусил по поросшему жесткой травой щебню. Выбитый его лапой камешек скатился по бетонному склону опоры моста, сорвался с нее и, завершив свое недолгое пребывание в свободном полете, упал в помятую консервную банку. Банка вздрогнула. Звук возник и исчез, словно его и не было.
- Уроды, - негромко проговорил тот, кто сидел возле водителя. Сказав, он открыл окно и брезгливым движением отбросил от себя недокуренную сигарету. Ударившуюся о землю и рассыпавшуюся в искры.
Водитель повернул голову и посмотрел на него.
- У сестры такой же, - продолжал человек. На нем был длинный плащ светлого стального цвета, запахнутый на животе и обернутый вокруг коленей. Под плащом - темный пиджак, белая рубашка с жестким воротничком и галстук-бабочка, чуть съехавший на бок. - Племянник, - пояснил он, кивая самому себе. - Художник. - Он выругался. - Таких пол города. Живут, как крысы. Везде рисуют это дерьмо. Даже на витринах. - Он снова выругался и на минуту умолк.
Водитель пожал плечами и полез в карман за сигаретой. Ничего другого от него и не требовалось. Он хорошо знал правила подобных разговоров: они не нуждаются в отвечающем собеседнике, они задумываются как монолог, им необходим слушатель, и любое вмешательство только раздражает. Говоря откровенно, все это здорово утомляло, но хозяин есть хозяин. Он сунул сигарету в рот и стал искать зажигалку.
- Просит у меня денег. Чтобы он учился. Это она так говорит. Оказывается, он учится. Я спросил ее: как насчет работы? Я мог бы предложить ему неплохую работу. - Он вновь помолчал. - С ней случилась истерика. Она орала минут двадцать.
- Может, ей нужны деньги для себя, - предположил водитель, полагая, что осторожного намека будет достаточно.
- Что ты имеешь в виду? – Сидевший в соседнем кресле напрягся. Это чувствовалось.
Водитель, глубоко затянувшись, снова пожал плечами.
- Ты, между прочим, говоришь о моей сестре, - жестко проговорил человек в плаще. Напряжение заметно спало. - Ничего такого, я бы знал. - Он вновь с ненавистью уставился на слабо мерцавшие граффити. - Год назад она сказала, что ему еще рано. А рисовать это дерьмо самое время. Они называют это творческим выражением. Ты слышал?
Водитель выпустил кольцо дыма. Да, он слышал, и не видел в этом ничего особенного.
- Время такое, - пробормотал он.
- Время. - Сидевший рядом поднял руку и взглянул на часы. Разумеется, это были "Тиссо" - благородное золото, благородная механика, благородное имя. Часовая стрелка теперь стояла почти точно против цифры "восемь". - Если увижу кого-то из этих подонков, я ему голову разобью. - Он повернулся и посмотрел на заднее сиденье. - Я что, привез вас полюбоваться видами? - Секунду он ждал ответа, но, не дождавшись, продолжил: - Идите, работайте. И недолго. Я не хочу торчать здесь весь вечер. - Он умолк с застывшей гримасой брезгливости на лице.
Двойной щелчок замков, прозвучавший подобием программного сбоя ритм-секции, сообщил о том, что теперь двери открыты. Машину дважды тряхнуло.
- Уроды, - проворчал человек в плаще, глядя куда-то в склон насыпи и очень остро ощущая несправедливость окружающего мира. Было неясно, кого он на этот раз имеет в виду.
Владимир, которого чаще именовали Слоном - и за глаза, и прямо так, но не все, - причиной чему были его весьма впечатляющие размеры - в сезон его вес составлял 132 килограмма, в межсезонье, соответственно, килограммов на десять-пятнадцать больше; - он аккуратно прикрыл дверь, через которую только что выбрался из "Тойоты", спрятал кулаки в карманы короткой кожаной куртки, подчеркивавшей массивность плеч и спины, и через крышу машины бросил взгляд на Занозу. Заноза, которого, вероятно, всегда звали Занозой - по крайней мере, другого его имени Слон не знал, как не знал никто, с кем он обычно имел дело, - поежился, сплюнул себе под ноги и, встряхнувшись, двинулся к мосту.
Следуя один за другим, они обошли бетонную опору, пересекли ручей, дно которого искрилось многими оттенками синего и зеленого. По узкой вихляющей тропе углубились в заросли густого бурьяна, где на грязно-зеленых мясистых стеблях вяло покачивались изможденные лоскутки листьев. Заросли достигали высоты почти человеческого роста, а там, где тропа неожиданно ныряла вниз, пересеченная какой-нибудь бороздой, проложенной здесь не один десяток лет назад, там даже Слон погружался с головой в зеленую бормочущую трясину, не видя ничего, кроме плоского овала свинцово-мрачного неба, похожего на разворот китайского зонтика.
Впрочем, дорога была им известна.
Добравшись до места, Заноза уверенной рукой распахнул дверь и вошел. Петли взвизгнули уныло и без надежды. Прежде, чем пройти дальше, Слон с опаской покосился на потолок, потом вздохнул с облегчением, выпрямился и протопал через заваленное старым тряпьем помещение.
- Кто? - завопил маленький, похожий на крысу человечек, выскочивший из узкого заставленного каким-то антиквариатом прохода. Узнав посетителей, он сразу заткнулся и сделал запоздалое движение назад.
- Надеюсь, не помешали, - проговорил Заноза, пинком отшвыривая к стене помятую жестяную воронку. - Шли мимо. Думали, ты обрадуешься.
Человечек топтался на месте, никак не решаясь что-либо предпринять. Собственно, он и не знал, что бы вообще мог предпринять в такой ситуации. Ничего: только ждать и помалкивать. Сам виноват, думал он, черт бы их всех побрал.
- Раз уж мы тут, - продолжал Заноза, - облегчи душу: отдай, что должен. Кстати, ты помнишь о процентах?
- Может, чуть позже? - предположил человечек. - Сейчас трудные времена.
- Точно, - согласился Заноза. - Времена трудные. Никаких проблем. Часики тикают, проценты капают. Ты же знаешь, нас не интересует твоя лицензия и все такое. Между прочим, - заметил он доверительно, - я слышал - совершенно случайно, - в городе провернули пару-тройку дел. Как раз, как ты любишь. Ты все-таки уверен, что тебе нечем расплатиться?
- Я ничего не слышал. Если что и было, до меня еще не дошло.
- Ладно. - Заноза покладисто пожал плечами. - Но хозяину нужен аванс. Скажем, в размере шестидесяти процентов.
- Трудные времена, - снова заныл человечек.
- Ты очень прав, - прошипел Заноза, подходя ближе и заглядывая ему в лицо. - А мы не благотворительная организация. Мы проверим. Если ты не против. - Он оглянулся и мотнул головой.
Слон прошагал, оттолкнув человечка прочь с дороги. Что-то, звякнув, сорвалось со стены, задетое могучим плечом, и загрохотало, путаясь под ногами. Слон невозмутимо поднял тяжеленную ногу, перешагнул и затопал дальше. Заноза неспешно продвигался следом, чувствуя себя в абсолютной безопасности за неоглядной спиной коллеги. Они не были друзьями, не были даже хорошими приятелями, если уж говорить откровенно. Но при чем здесь вообще дружба? Это работа, любил повторять Заноза. А в дружбу Заноза все равно не верил.
Третьим мелко семенил человечек, безуспешно пытаясь проскользнуть вперед.
- Самое то, - сообщил Заноза, разглядывая из-за плеча Слона стол с облезлой пластиковой крышкой.
На столе были разложены ювелирные украшения. Серебро, золото, белое золото, красное золото, платина, камни в оправах и без. Чертовски дорогие безделушки, думал Заноза. Уж в этом-то он разбирался, можете не сомневаться. Предметы занимали почти всю поверхность стола. Рядом, на табурете или, точнее, стуле с обломанной спинкой, стояла открытая спортивная сумка, намекавшая на новые возможности, укрытые в ее не до конца опустошенном чреве.
Заноза протянул руку и подобрал приглянувшийся перстень.
- Очень мило, - пробормотал он, примеривая перстень на палец.
- Это, - начал голосить человечек, но его никто не слушал. Впрочем, кое-чего он все же добился: Слон взял его за шиворот и отодвинул подальше от стола, удерживая на вытянутой руке, чтобы не мешал Занозе работать.
- Думаю, это нас устроит, - сказал Заноза и, широко скалясь в сторону человечка, укоризненно погрозил пальцем. - А говорил, ничего нет.
- Это еще не сделка. Я не закончил, - возопил страдающий перекупщик.
- Ничего страшного, - успокоил его Заноза. - Мы можем принять товар в счет следующего месяца. Тебе же лучше.
Он стал быстро сгребать отобранные украшения к краю стола, когда вдруг послышался звук спускаемой воды, потом хлопнула дверь, и к компании присоединилось четвертое действующее лицо. Он был крепок и широкоплеч, хотя, конечно, рядом со Слоном его комплекция смотрелась уже не столь убедительно, что объяснимо, потому что в сравнении со Слоном и Арнольд, вероятно, показался бы Гарри Поттером. Череп незнакомца был выбрит до блеска. В левом ухе висело кольцо.
- Оргазм ничто по сравнению с этим. - Он шумно выдохнул и подмигнул. Его штаны, легкие и просторные, держались на широкой резинке, но еще и подвязывались пояском из веревки. Он как раз завершил узел и взглянул на стол, где лежали его драгоценности, теперь отсортированные в две небрежные кучки. - Нравится? - спросил он.
- Неплохие вещицы, - согласился Заноза. - Ты кто?
- Ты не слишком спешишь познакомиться, красавчик? Никто, путник, привлеченный уютом местного сортира.
- Долго искал, - натянуто ухмыльнулся Заноза. - Далеко забрался.
- Ближе - все были заняты. Козлами в кожаных куртках.
Заноза напрягся.
- Зря ты так с нами.
- А ты зря положил лапу на то, что тебе не принадлежит.
- Твой приятель нам должен, и это как раз его долг.
- Не это. И он мне не приятель, - жестко проговорил незнакомец. - Ваши дела меня не интересуют, пока вы не лезете в мои.
- Я тебе объясняю, - сказал примирительно Заноза. - Это в счет долга. А он с тобой расплатится.
- Может быть, вы мне еще чек в банк предложите? Мне пока никто не говорил, что я похож на идиота. - Незнакомец подошел к столу, стряхнул с него руку Занозы, одновременно сорвав с его пальца перстень. - Боюсь, на этом мы закончили. Спасибо за потраченное время.
- Слон, - взвизгнул Заноза, отшатываясь к стене. - Порви его.
В Центре перспективных исследований выла сирена предупреждения. Свою работу она выполняла старательно и на совесть, надрываясь так, словно от нее зависела жизнь самого густозаселенного района Китая. Очевидно, работа приносила ей радость. Пронзительный звук, специально подобранной частоты, девяносто процентная эффективность которой подтверждалась двухмесячными исследованиями на крысах и обезьянах, сорвавшимся демоном носился по серо-стальным коридорам и бился головой о прозрачные бронепластовые перегородки лабораторных боксов. Вибрирующие стены добавляли в разворачивавшуюся какофонию мягкие стонущие обертоны, терзающие одновременно и слух и психику, к концу недели уже порядком измотанную. Последнее, впрочем, также вполне гарантировалось исследованиями.
Доктор Петрос Доксиадис с ненавистью смотрел на пластиковый неразрушаемый колпак ретранслятора и чувствовал, что еще минуту он просто не выдержит. Не прилагая усилий, он представил себя в сумасшедшем доме.
- Стефан, - заорал он. Его крик сорвался на визг, отчего в прозвучавшем призыве неожиданно обнаружился намек на двусмысленное заигрывание. Доктор Петрос поежился и, что-то прохрипев, основательно прочистил горло.
Из соседнего бокса выскочил лаборант, костлявый и долговязый, с рыжими встопорщенными волосами, козлиной бородкой, похожей на свежую разрастающуюся плесень, и светлыми вечно удивленными глазами за стеклами больших очков. Последнее, по всей видимости, означало, что лаборант является оптимистом, что само по себе не могло не настораживать руководство, до поры, однако, вынужденное мириться.
В самом деле, Степа был оптимистом. Дожив до двадцати восьми лет, он сумел сохранить восторженный взгляд на многое, в том числе, как это ни странно, и на работу. Что доктора Петроса изумляло более всего, это тот, теперь, по прошествии месяцев совместной работы, уже вполне точно установленный факт, что Степа совершенно искренне полагал: кто не удивляется, тот не живет вовсе. Это было раз и навсегда избранное им "Credo", которое он сам сформулировал таким именно слоганом. Доктор Петрос, с подозрением относившийся ко всякого рода декларативности, предпринимал сейчас значительные усилия к тому, чтобы никак не связывать прогрессистские идеи своего работника с воплями взбесившейся аварийной системы оповещения.
Беззвучно проскакав за прозрачной перегородкой бокса, Степа добрался наконец до двери, которая, не будучи заблокирована, услужливо распахнулась. Здесь он неожиданно столкнулся со спешащей с противоположной стороны коридора Еленой Вениаминовной, старшим техником-лаборантом, отчего в раскрытых дверях возникла заминка. Двери терпеливо ждали. Доктор Петрос ждал тоже, однако его терпение было на исходе.
- Стефан, - снова заорал он, при этом сознательным усилием добавляя в голос мужественных металлических интонаций - словно жестью по старому кирпичу. Эффект получился поразительный, он был в этом практически уверен. - Стефан, выключи эту... этот звук. Отключи его совсем. - Его вопль был подобен реву потревоженного льва.
Степа сочувственно покачал головой.
- Нельзя, - возразил он с неторопливой рассудительностью.
- Нельзя? - растерялся потревоженный лев. - Почему же вчера было можно?
- Вчера мы не знали инструкций, - пояснил Степа. Его рука все так же неторопливо погрузилась в карман халата, в кармане возникло долгое шевеление, после чего на свет была извлечена крошечная книжка в десяток сброшюрованных страничек. – Вот, - сказал он.
Елена Вениаминовна, наклонившись, заглянула в обложку.
- Инструкция, - сообщила она. - По технике безопасности. Распространяется по линии страхования. - Она мило наморщила носик. - Кажется, вчера пришла с почтой. Если я не ошибаюсь.
- Именно так. - Степа кивнул.
Губы доктора Петроса сложились в брезгливую гримасу.
- Убери это, - сказал он. И истошно завопил: - И отключи эту дрянь. Я с ума сойду.
- Под вашу ответственность, - намекнул Степа.
- Да, да, под мою. - Доктор Петрос потряс перед носом долговязого Степы сухоньким кулачком, увенчивавшим тощее запястье, подобно мумифицированной голове пигмея, надетой на заборную жердь.
Степа пожал плечами и одним неуловимым движением пальца отключил жизнерадостно надрывавшуюся сирену. Доктор Петрос вздохнул и почувствовал удовлетворение и прилив сил.
- Чудесно, - высказал он свое мнение.
- Угу, - буркнул Степа.
Доктор Петрос снял очки и потер переносицу.
- А что, собственно, случилось? - несколько запоздало полюбопытствовала мисс Елена. - Я хочу сказать...
- Проклятье, - яростно прорычал доктор, хлопая себя ладонью по изумительно выпуклому лбу, будто специально созданному для подобного рода действий. - Господин Мохофф.
- О,- воскликнула Елена Вениаминовна с интересом. - И давно он там?
И вот это действительно был очень важный вопрос. Настолько, что доктор Петрос внезапно почувствовал некоторую неловкость. На его лбу выступила испарина, которую он не преминул промокнуть платком.
- Э-э, - произнес он, потом умолк, очевидно, полагая, что и так сказал больше, чем следовало.
Сорвавшись вдруг с места, он вихрем промчался к ограждению циклотрона, упал на решетку, окрашенную в ослепительно-оранжевый цвет, и долго целил пальцем в кнопку защелки замка. Это потребовало времени - примерно вчетверо дольше обычного. Елена Вениаминовна, заглядывая ему через руку, пыталась подсказывать. Доктор Петрос стойко огрызался. Разобравшись наконец с ограждением, отчаянно подвывая, доктор рванул к капсуле темпоратора. Птицей взлетел на мостик и вцепился в стальные рукояти перемещаемого модуля. После этого в течение приблизительно половины минуты стоявший в стороне Степа с ледяным безразличием наблюдал за усилиями руководителя лаборатории отодрать зафиксированный гидравлическими прижимами люк капсулы.
- Стефан, - жалобно простонал доктор, застыв над капсулой в вызывающей позе задумавшегося спаниеля.
Младший лаборант позволил себе хмыкнуть, вполне безобидно. И лишь после этого приблизился и переключил распределители гидроцилиндров на реверс. Он не был тщеславен, но жизнь научила его ждать, пока не попросят.
Перепад давлений был выровнен с легким хлопком, на который никто, кроме сидевшего в темпо-капсуле, не обратил внимания. Раздался вопль. Потом вопль смолк. А еще секунду спустя его сменил длинный поток проклятий, перемежаемых кряхтением и другими весьма малоинформативными звуками. Люк с ласковым шелестом отполз в сторону, обнажив округлое чрево капсулы, обшитое мягкими панелями радикально-зеленого цвета. Из чрева на сотрудников секретной исследовательской лаборатории европейского филиала "Мицуи" злобно таращились темные глаза Виктора Алексеевича Мохова.
- Виктор, - промурлыкала мисс Елена. Таким голосом Мария Магдалина обращалась к великомученикам, провожаемым ею в последний или предпоследний путь, разумеется, если они имели глупость сообщить ей об этом. - Виктор, - повторила она, произнося это имя на французский манер с ударением на "о" и раскатистым грассированием на "эр". Французский акцент должен был намекать на ее предполагаемые княжеские старорусские корни. Фамилия Елены Вениаминовны была Трубецкая.
- Что? - недружелюбно рявкнул господин Мохов, выкарабкиваясь из капсулы и со стоном разгибая позвоночник. - Сколько я просидел в этом яйце? Вам это известно? - Потрясая пальцем, он указал на капсулу. Выражение его лица, по всей видимости, означало неподдельный интерес.
Вопрос был сформулирован достаточно конкретно, и только по этой причине лаборант Степа посчитал нужным на него ответить. Он взглянул на счетчик темпоратора и сообщил:
- Полных две тысячи триста шестьдесят шесть лет. Плюс тридцать четыре дня. И плюс несколько минут, - добавил он, во всем предпочитая точность.
- Минут? - возопил официальный глава проекта "Поиск во времени". Кажется, он был возмущен, хотя никто не взялся бы утверждать наверное. - Я был уверен, что несколько часов. Я колотил по этому люку. Вот. - Он продемонстрировал присутствующим покрасневшие кулаки, не представлявшие, впрочем, ничего особенного, поскольку их цвет оказался даже менее насыщен, чем цвет его собственной физиономии. Однако добрая Елена Вениаминовна на всякий случай принялась причитать. Виктор Алексеевич опомнился и спрятал кулаки за спину.
- Капсула абсолютно герметична и звуконепроницаема, - посчитал нужным напомнить доктор Петрос. Он вновь прочистил горло, тем самым заставив Виктора Алексеевича сделать шаг назад и выпустить инициативу. - Мы приносим свои извинения за задержку. Возникли некоторые технические неувязки. - Он ухмыльнулся, довольный расплывчатостью и вместе с тем убедительной жесткостью найденной формулировки.
- Что? - насторожился Мохов. Он вдруг представил себе склеп, огромную каменную плиту, наглухо закрывающую тесный саркофаг, и себя с обломанными ногтями и перекошенным посиневшим лицом. Он внутренне содрогнулся. - Насколько серьезные неувязки? - проскрипел он с трудом.
Доктор Петрос тоже внутренне содрогнулся, хотя и по совсем иным причинам. Он заставил себя изобразить беспечный не вполне определенный жест. Он изящно взмахнул рукой. Степа, не шелохнувшись, проследил за движением его артритно скрюченных пальцев в критической от себя близости.
- О, практически ни насколько, - жизнерадостно прохрипел доктор Петрос. - Периферийные системы.
Господин Мохов ничего не понял, но почувствовал себя лучше.
- Ладно, - сказал он и, откашлявшись, направился к выходу из опротивевшей уже зоны циклотрона машины времени. Холщовый гиматий, сшитый Еленой Вениаминовной из пары простыней, цеплялся ему за пятки. Вырванный из плеча клок трогательно свисал на живот.
- Как успехи? - полюбопытствовала семенящая следом Елена Вениаминовна.
На разверстые и еще кровоточащие раны Виктора Алексеевича упала пригоршня высокоочищенной соли.
Он устало обрушился в кресло и, откинувшись на засаленную у подголовника спинку, потребовал себе сигарету. Затянувшись, он как-то умиротворенно проговорил:
- Ублюдки.
Было не ясно, к кому именно относится и что вообще означает это слово, произнесенное с озадачивающим отсутствием какой бы то ни было интонации. Проанализировав услышанное, доктор Петрос не нашел там ни радости, ни раздражения, в общем, никакой достойной упоминания информации. Ситуация не стала понятнее даже после добавленного Моховым:
- Идиоты.
Ожидание затянулось. С видимым наслаждением докурив сигарету, Виктор Алексеевич раздавил окурок в пластиковой плошке, выставленной на стол в качестве пепельницы. Посмотрев на сотрудников лаборатории просветленным взглядом, он наконец позволил себе сделать некоторое уточнение.
- Они варвары, - сказал он. - Просто варвары, черт бы их подрал.
- Значит, - подытожил доктор Петрос, поникнув, - снова не повезло.
- Не повезло, - драматически возопил Мохов. - Великолепно. Вы даже не представляете, о чем говорите! Что я пережил!
Коллектив выразил готовность послушать.
- Сначала все шло неплохо. Я прибыл на день или два раньше себя самого. По крайней мере, меня не узнали и было еще лето.
- Удачно, - с одобрением пробормотал доктор. - На таком удалении дифракция уже существенно воздействует на параметры точности.
Мохов мотнул головой, не имея возражений по существу.
- Я поднес этому жирному ублюдку, жрецу, подарки. Назвался. Все, как положено. - Он выдержал паузу. - Вы не поверите. - Новая пауза. - Он сказал, что слышал обо мне. Этих уродов, наверное, тысяч сто или больше, а он обо мне слышал. Я придумал самое идиотское имя из всех возможных, и этот тип, оказывается, существовал.
- Он брал вас на понт, шеф, - участливо предположил Степа.
- Как? - озадачился Мохов.
- Э-э, - протянул спохватившись Степа.
- Ничего подобного, - возразил с жаром глава проекта. - Он спросил меня о родственниках. - Виктор Алексеевич неизобретательно выругался. - Он сказал, что слышал обо мне, но представлял меня несколько иначе. Старше. - Глава проекта натянуто хохотнул. - Лет на пятьдесят. Короче, тот парень уже умер. Я что-то ему наплел. Но жрец, хитрый ублюдок, кажется, меня заподозрил. Знаете, что он сделал? Он потребовал, чтобы я принес жертву. Гекатомбу, черт бы ее подрал. Позвал этих здоровенных парней из охраны - или как там они ее называют - и приказал им присматривать за мной, пока он будет искать подходящего быка. Доктор, вы когда-нибудь резали настоящего живого быка? - мрачно осведомился он.
- Вы говорите об убийстве? - спросила Елена Вениаминовна с ужасом.
- О чем же еще, будь оно проклято, - взорвался Виктор Алексеевич.
Доктор Петрос задумчиво поскреб подбородок, перебирая в памяти соответствующие эпизоды своей в общем небогатой биографии. Не обнаружив там ничего подобного, он развел руками.
- А разве за это не положены штраф, суд, заключение под стражу? - усомнился он.
Виктор Алексеевич демонически захохотал.
- Я тоже так думал, - заметил он несколько позже. - Я же вам говорю: они варвары. Мне вручили огромный нож. - Он показал, насколько огромный. - Огромный и тяжелый: он чуть не оторвал мне руку. С таким можно динозавров разделывать. Кажется, он попал в воронку, посмотрите в капсуле.
Посчитав услышанное распоряжением руководства, исполнительный Степа направился к перемещаемому модулю темпоратора. Полминуты спустя он вернулся, волоча за собой начищенный до слепящего блеска кинжал. Он успел еще услышать окончание истории.
- Это было выше моих сил, - хрипел Виктор Алексеевич, а Елена Вениаминовна страдальчески заламывала руки. - В глазах потемнело. Я выронил нож и включил маяк.
- Виктор, - пропела Елена Вениаминовна, даже в трагические мгновения не забывавшая о своем княжеском происхождении и французском прононсе.
- Так-так, - очень трезво проговорил доктор Петрос, борясь с паникой и уговаривая себя оставаться на позициях чистой логики, что в свете последних событий представляло собой определенные трудности. - Значит, это наша третья неудача. Как, интересно, на это посмотрит господин Винклер?
Вероятно, ему не стоило этого произносить.
Виктор Алексеевич вздрогнул, словно в него разрядилась средних размеров электростанция, и затравленно посмотрел на своих подчиненных.
Застонав, Пиксель лбом потянулся к окну. От стекла исходила оживляющая волна прохлады. Именно то, что сейчас ему было необходимо - он это понял, когда кожей почувствовал ее прикосновение. Дуновение охлажденной углекислоты, которая постепенно скапливалась в салоне автомобиля. Кондиционер почему-то не был включен.
Машину качнуло. Не рассчитывавший на что-либо подобное, он врезался головой в окно и вновь застонал, на этот раз скорее от секундного облегчения. Странно. Холодное стекло, оставлявшее влажный след, стягивало кожу, высасывая из нее боль, во всяком случае, какое-то время он действительно в это верил. Потом боль вернулась. Он попытался сползти с кресла на пол, обитый истоптанным фетром, надеясь, что, может быть, там полегчает. Болело, казалось, все тело, каждый участок кожи, каждый грамм внутренностей. Умеет же, козел, беззлобно подумал Пиксель.
Сидевший за рулем жлоб бросил на него взгляд и серьезно предупредил:
- Заблюешь машину, сам будешь вылизывать. Лично прослежу.
- Да ладно, - прошипел Пиксель. - Обязательно было бить?
День не заладился с самого начала. Не то, чтобы что-то было совсем не так, но предчувствие, с которым у него всегда складывались сложные отношения, с утра нашептывало что-то странное, какие-то идиотские советы, вроде бы предупреждения, всякую чушь, настолько же нереальную, насколько заманчивую саму по себе. Что-то вроде гороскопа, тот же бред для пенсионеров. В задницу.
Он проснулся, выпил кофе, заел утренней порцией бензедрина, которого сегодня почему-то оказалось недостаточно. Проследив за реакцией организма, Пиксель поморщился. Во рту лежал густой ком слюны, вонючей, как привычно посещаемый котами угол. Смешав себе некрепкий амфетаминовый коктейль собственной проверенной рецептуры, он уселся на старый продавленный диван, старье, доставшееся то ли от дедов, то ли еще от их предков, пристроил на колени деку и занялся обычной на этот день работой. Оформив заказ, он принялся ждать товар, развлекая себя видами сетевых конструктов.
Было время, он убивал на них дни, часами просиживая в контактных очках, по необходимости прерываясь на сортир и кофе, а порой не отвлекаясь и на это. Он не вполне представлял, продолжалось ли это месяц, год, - может быть, больше, хотя вряд ли, даже год в таком режиме он бы не протянул, - но однажды он снял очки и внезапно понял, что и сама сеть, и вся ее фрактальная муть ему смертельно надоели. Он перестал находить смысл в безостановочном и беспредметном поиске, а подвижные изображения конструктов уже не вызывали в нем адреналиновые и эндорфиновые бури. Это было как погружение в нирвану, которую устанавливают тезисы простого отрицания. Именно тогда он всерьез увлекся кислотой, а вскоре после того познакомился с Монахом, который, оценив навыки Пикселя, нашел им практическое применение. И было бы глупостью думать, что первое никак не связано со вторым.
Часа через три, ближе к двенадцати, дверной звонок взорвался пронзительным визгом. Пиксель в какой уже раз подумал о том, что пора бы его сменить или настроить, или отключить вовсе: с таким звуком недолго и психом стать. Однако он знал, что ничего делать не будет. Натянув старые, в лохмотья истертые джинсы, он открыл дверь. Рассыльная Доза улыбалась, перекатывая между зубами розоватый шарик жевательной резинки. Пройдя через порог, она передала товар, ломаясь, точно дешевый уличный мим. После чего, получив ей причитающееся, попыталась выклянчить премию, намекая Пикселю на всякие возможные с его стороны выгоды, но ему, заряженному порцией кофеина, энергетика и кислоты, ничего такого уже не хотелось. Он объяснил ей, что как-нибудь в другой раз, и насчет премии и всего остального, но он будет иметь в виду. Назвав его соответствующими случаю словами, помедлив еще и пожав плечами, Доза распрощалась и, приклеив на дверной косяк влажный плевок резинки, отправилась по своим делам, а таковые у нее, разумеется, были. День, можно сказать, еще только начинался.
Пиксель проверил товар, осмотрел упаковки, взвесил и, отделив, забрал свою долю. Вообще-то, за работу ему платили, но предполагалось, что часть заработанного он получает натурой. Это было справедливо. Работа должна приносить не только выгоду, но и радость, сказал кто-то. Этот весьма верно сформулированный принцип представлялся Пикселю не просто необходимым, но и само собой разумеющимся условием его сотрудничества с организацией Монаха. Он верил в него, и никакая сила не заставила бы его отступить от его веры. Так что в каком-то смысле это был религиозный принцип, а принципы, особенно религиозные, следует уважать. Так учит Коран и закон шариата. Поэтому Пиксель чувствовал себя защищенным со всех сторон.
Вновь войдя в сеть, он проделал обычные манипуляции со счетами и складскими отчетностями в компьютерах баз-поставщиков городских больниц и поликлиник, за что, собственно, ему и платили. Потом сложил товар в полиэтиленовый пакет с символами какого-то супермаркета - на дне пакета лежал деформированный лист картона в расплывшихся коричневых пятнах - и отнес вниз, в машину, стоявшую на дворовой площадке, размеченной бледными диагональными полосами краски. Все было предельно законно.
Захлопнув багажник, Пиксель вдруг понял, что хочет в сортир.
Слова далеко не всегда отражают реальное положение вещей с желательной точностью - как правило, для этого приходится приложить некоторое дополнительное усилие. Что означает либо потраченное время, либо необходимость мириться с относительностью произносимого. Обычно выбирается второе.
Если подумать, фраза "хочет в сортир", имея в виду мир, описываемый в привычных терминах и концептах, означала не совсем то, что происходило в ту секунду с мочевым пузырем Пикселя. Он удивился, что не замечал этого раньше. В ту секунду он буквально испытал просветление. Если верно, что Будда заключен в каждом из нас и открывается в самые неожиданные и странные мгновения жизни, лучшего для своего воплощения в соме Пикселя он просто не смог бы придумать. Пиксель решил, что Будда, формулируя свое утверждение, имел в виду как раз его, Пикселя, и закрытый багажник его автомобиля. И если у него тут же не открылся третий глаз, то это лишь потому, что его беспокоили совсем другие проблемы.
Мелко семеня мимо исписанных маркерами стен, что, однако, нисколько не помешало ему развить солидную скорость, заметно приблизившую его к звуковому барьеру, Пиксель, точно сумеречный ниндзя из старых фильмов, на дрожащих от напряжения ногах добежал до квартиры и с четвертого раза вогнал ключ в скважину замка. Издавая победный вой, он промчался через коридор. Хлопнула дверь. Потом еще раз хлопнула дверь. Промежуток составил не более трех минут.
Умиротворенный, побывавший в раю, Пиксель, уже никуда не спеша, запер квартиру, спустился в лифте и вышел на улицу. Его как раз посетили некие мысли, окрашенные в резкие оптимистические тона, ибо радость переполняла его, и он даже начал подумывать о телефонном звонке, например, той же Дозе.
В конце концов, почему бы и нет? Он сумеет договориться. Он взглянул на автомобильную площадку и забыл о Дозе. Сначала ему стало жарко, потом холодно. Солнце померкло, укрытое потрескавшейся стеной небоскреба, из которой длинной параболической струей выкрашивались седые шлейфы бетонного щебня. Дети, поганцы, лупили обрезком трубы по качелям. Кровь колотила в уши, словно революционно настроенные негры, засевшие в джунглях.
Его машины на площадке не было. Украли, подумал он и упал на скамейку.
Когда четверть часа спустя он добрался до телефона, позвонил и сообщил обо всем Монаху, тот с минуту молчал, так что Пиксель уже начал надеяться, что, может быть, все обойдется. Может быть, все случившееся превратится в сон или, лучше того, на самом деле ничего и не произошло, и никакой катастрофы нет. Наверное, такое могло быть. Но тут Монах буркнул:
- Угу. Будь на месте. К тебе сейчас подъедут. - И уже потом, пока на том конце линии долго, безо всякой спешки и нервов опускали трубку на рогатый рычаг невероятно стильного старомодного телефона, стоившего, как приличный ноутбук, Пиксель услышал еще: - Саня, слетай, разберись, в чем там дело.
Приехавший очень скоро Саня был здоровым молодым парнем со следами шрамов под правым ухом, заползавшими на скулу, и маленькими колючими глазками, прятавшимися обыкновенно за тонкими стеклами черных очков. Впрочем, когда он работал, очки оставались в машине, на пластиковой панели, над выключенными дисплеями бортового компьютера. Огромный джип "Мицубиси" за ними присматривал.
Разбирался Саня недолго, но, в общем, умело. У Пикселя не нашлось бы к нему особых претензий. Ничего такого, чего бы он не ожидал. Сане хватило всего одного удара, чтобы отправить Пикселя в глубочайший нокаут, и всего одного движения стероидного торса, чтобы зашвырнуть на переднее сидение джипа обмякшее тело, похожее на заячью тушку,
Очнулся Пиксель на какой-то из кочек.
Монах был невысок. Пожалуй, его рост - это единственное, что не производило впечатления. Пиксель, возможно, был даже выше, однако ему бы и в голову не пришло попытаться воспользоваться этим своим преимуществом. Весьма сомнительным, и на сей счет он не питал иллюзий. Монах носил трикотажную облегающую футболку, натянутую на груди и на ребрах. Остававшиеся обнаженными руки и плечи выглядели так, словно их подкачали инертным газом. Короткая шея и бритая голова придавали его фигуре устрашающий вид. В левом ухе болталась серьга.
- Если ты мне соврал, - сказал он, - я отрежу тебе уши.
- Я что, совсем идиот? - проворчал Пиксель, понимая, что как раз сейчас беззубые старухи судьбы в задумчивости слюнявят его нитку.
- Представления не имею, - заверил его Монах. - Ты, может быть, врешь, может быть, нет. Но я потерял большие деньги. Если ты врешь, я скоро об этом узнаю. Если нет, у тебя есть шанс все исправить. Завтра ты мне расскажешь, что смог разнюхать. Иди.
И Пиксель встал и ушел.
Короткий разговор с Монахом сжег его среднемесячный запас калорий. Ему требовалось срочно что-нибудь съесть и чем-нибудь как следует запить. Только не здесь, подумал он, озирая пустое в столь ранний час помещение клуба, обесточенный пульт диск-жокея, столики и барную стойку, за которой скучал человек в узкой белой рубашке с полотенцем, перекинутым через плечо. Только не здесь. Он добрел до двери и, звякнув серебряными колокольчиками, подвешенными прямо к потолку, вывалился на улицу. Волна густой разогретой вони окатила его, так что он пошатнулся.
Возле следующего перекрестка, бросив взгляд на противоположную сторону улицы, он обнаружил вдруг вывеску небольшого ресторанчика. Он почти не сомневался, что раньше ничего в этом роде на том месте не было. Хотя, подумал он с неохотой...
Буквы, украшенные гирляндами виноградной лозы и чем-то еще не менее удивительным, при известном воображении складывались в слово "Сиеста", выложенное размашистым курсивом. На щите, установленном между стекол, были изображены две девицы привлекательной и располагающей внешности, возле которых тусовался, очевидно, вполне преуспевающий плейбой в костюме, галстуке, с клинически белыми зубами, каких Пиксель в жизни не видел. Картинка, следует думать, намекала на ожидаемую хозяином клиентуру. Пиксель заинтересовался, хотя о галстуках знал только из телепрограмм: ведущие новостей никогда не появлялись на экране без этой загадочной и бестолковой принадлежности. Перебежав улицу, он вошел в сверкающий чистотой холл лакированного дерева.
И уже сидя за столиком в ожидании заказанного минуту назад обеда, он вспомнил о свалившейся на него проблеме и начал думать.
В служебных реестрах кампании должность Виктора Алексеевича с точностью до буквы значилась так: младший советник президента по специальным проектам. Термин "специальным" более никак не уточнялся, что намекало на его вероятную всеохватность. На самом деле это было не совсем верно.
В новую должность он вступил сравнительно недавно, примерно четыре месяца назад, однако унизительная конкретность определения "младший" уже терзала его ущемленную гордость и представлялась совершенно невыносимой. Он мучался ровно неделю. Когда истек седьмой день, он понял, что дольше так продолжаться не может, и посчитал жизненно необходимым предпринять некоторые шаги.
Небольшое финансовое вложение позволило ему стать обладателем довольно милой коробки конфет, перевязанной цветной синтетической лентой, и тяжелой пузатой бутылки, на которой, помимо непременной надписи "Шампанское", имелось немало иных не менее убедительных слов, изображений, а также строго геометрических оттисков медалей, что, собственно, и определило ее ценность для замыслов Виктора Алексеевича. Призвав на помощь свои прежние и, как выяснилось, не утраченные еще навыки, он сумел устроить так, что ненавистное слово исчезло с таблички на двери его офиса.
Таким образом, отныне он именовался просто советником без ненужных никому уточнений.
Его кабинет размещался на сто тридцать девятом этаже шестисотметровой башни "Мицуи". Виктор Алексеевич полагал это, с одной стороны, удачным, с другой - весьма символичным. Что касается первого, то его парящее в озоновых высях воображение связывало это с тем известным фактом, что до этажа президента, объекта и цели его более или менее долгосрочных планов, оставалось каких-то четыре уровня. Две секунды на лифте - не так много, если подумать. По поводу же символичности его воображение не давало столь ясных и простых толкований, очевидно, предоставляя здесь самому себе возможности для творческого поиска.
На людях кабинет именовался офисом, что никого не удивляло. Напротив, было бы только странно, если бы человек столь высокого ранга и амбиций трудился в каком-то ином месте, помимо офиса. Потратив десять дней, Виктор Алексеевич научился произносить это слово вполне естественно, даже легко, не проглатывая одну за другой его буквы и внутренне не сжимаясь перед тем, как исторгнуть его из своего горла. И все же, уединяясь, он по-прежнему вздыхал с облегчением, распускал узел галстука и переходил на привычный не режущий слух слог. В такие минуты офис превращался в собачью конуру, что при некоторой условности терминологии все же достаточно верно отражало степень его уюта. На сей счет Виктор Алексеевич не питал иллюзий.
Он доплелся до кресла и медленно погрузил в него свое истерзанное архаической древностью тело. Ребра отозвались ноющей болью, но через минуту почти совсем успокоились; по крайней мере, он перестал на них отвлекаться. Спрятанный в потолочной нише кондиционер вздохнул, тоскливо затягивая долгую унылую ноту. Черт, подумал Виктор Алексеевич, и в то же мгновение на столе зазвонил телефон.
Он протянул руку, сумев уложиться в восемь секунд, снял трубку и ровно столько же нес ее к уху. В трубке уже слышалось какое-то яростное бормотание: президент кампании воображал себя большим, злым и безжалостным. Слова, которые следовало сказать, застряли в горле у Виктора Алексеевича, хотя и это было большой удачей, на которую он не рассчитывал.
- Да, - простонал он, изображая усталость и безразличие. Он надеялся как-то протянуть время, хотя пока даже не догадывался, зачем ему это надо.
- Ну, наконец, - прорычала трубка. - Это вы?
На подобный вопрос трудно ответить отрицательно, но Виктор Алексеевич все же взял секунду на размышления.
- Да, - осторожно проговорил он, выдерживая полувопросительную интонацию.
- Что там у вас? Вы получили, м-м. - Тут трубка неожиданно замялась, перешла в нижний диапазон громкостей и с опаской осведомилась: - Ведь эта линия не прослушивается, не так ли?
- Можете не беспокоиться, - сказал младший советник, почти не задумываясь: в подобных делах руководство не любит слышать сомнение. - Все проверено и проверяется каждые три дня.
Трубка размышляла секунду.
- Вы полагаете, этого достаточно? Почему только каждые три дня?
- Э-э, хорошо. Мы подумаем...
- Подумайте, - рявкнула трубка. - Так что насчет тех вещей?
- Вещей? - рассеянно переспросил Виктор Алексеевич. Что было большой и непростительной ошибкой.
- Осталась неделя, - взорвалась трубка и повторила раздельно: - Неделя. Вы хотите сказать, что я не получу эти проклятые доспехи?!
А мне наплевать, с отчаянием таракана подумал Виктор Алексеевич, не я же делал эту чертову ставку. Если бы он хотел покончить с собой, он мог бы все это произнести вслух.
- Возникли осложнения, - пробормотал он деревянным голосом.
- Что вы там говорите? Осложнения? - В трубке захрипело, позволяя предположить самое лучшее, например, апоплексический удар. - Уже в третий раз. Вы полагаете, услышав ваше объяснение, Ямамото не расхохочется. Мне в лицо. Будьте вы прокляты. Осложнения. Если бы это было просто, я сделал бы это сам. Я плачу вам за работу. Которую вы...
- Позвольте внести предложение, - сказал очень твердо младший советник, с уважением взирая на телефон. В другое время и при других обстоятельствах он не смог бы и вообразить, что однажды осмелится оборвать речь президента кампании. Однако сейчас он вдруг понял, что терять ему уже нечего. Отчаянная ситуация требовала отчаянных мер, отчаянно смелого хода, и ему пришло в голову, что, возможно, он знает, что бы это могло быть. - Я прошу вашего разрешения нанять специалистов.
Трубка от неожиданности захлебнулась.
- Я объясню, - поспешил заверить Виктор Алексеевич и, крякнув, прочистил горло, подготавливая его к монологу, возможно, важнейшему в его жизни. - Причина наших неудач в том, - сообщил он высокому руководству, - что мы пытаемся решить проблему в нетипичной для нас сфере. Иначе говоря, там, где мы являемся дилетантами. Не только средства, но и время расходуется на ошибки, и это, разумеется, неизбежно. Но насколько это действительно необходимо? За меньшие деньги мы могли бы нанять специалистов, которые сделают все с первого раза.
На том конце с минуту усваивали услышанное. Затем прозвучал вопрос:
- О каких специалистах идет речь? Насколько я понимаю, наш проект уникален. Вы сами уверяли меня в этом.
- Уникален, если не считать пятерых ваших коллег, - заметил Мохов, хотя, безусловно, это было излишне.
- Что? – удивилась трубка. - Вы хотите сказать?..
- Нет, - быстро возразил Мохов. И добавил вкрадчиво: - Кажется, вы говорили, что настолько грязные методы не являются достойным способом разрешения пари. Если не ошибаюсь.
- Несомненно, - согласилась трубка разочарованным голосом.
- Можно было бы пересмотреть это решение, и тогда…
- Нет, - коротко возразила трубка.
Виктор Алексеевич пожал плечами.
- Хорошо. – Он вздохнул, собираясь с мыслями. – Тогда я предлагаю другой путь. - Он выдержал паузу. – Мы должны поступить так, как поступаем всегда, когда нам что-то нужно. Мы не строим дом, в котором собираемся жить. За нас это делает архитектор и строительная фирма. Мы только платим. Нам нужно проникнуть в определенное место - мы наймем взломщиков. Нужно украсть - наймем воров. Нужно выиграть драку - наймем вышибалу или кого-нибудь в этом роде, хоть арабского фундаменталиста. Вот это мой план.
- Это разумно, - проскрежетала трубка. - И выглядит законным. Это действительно законно?
- Не менее, чем все прочее, - умело сформулировал Виктор Алексеевич.
- Я должен подумать.
- У нас не так много времени, - напомнил советник, прислушиваясь к порывистому дыханию президента. - Я мог бы начать уже сегодня.
- То есть у вас есть определенный план?
- До последнего шага, - привычно соврал советник. - Завтра он будет у вас на столе.
- Я хочу его видеть.
- Безусловно. - Виктор Алексеевич выждал минуту, но так ничего и не дождавшись, осторожно уточнил: - Значит, все откладываем на завтра?
- Нет, - быстро возразила трубка. - Откладывать уже некуда. И, э-э, во сколько это все обойдется?
Виктор Алексеевич сжал кулак и яростно взмахнул им, точно вколачивая гвоздь. Дело было считай что сделано.
- О. - Виктор Алексеевич позволил себе расслабиться. - Конечно, сначала мне придется поговорить с людьми.
- Сколько?
- Вы будете удивлены смехотворностью цифры. Я составлю смету.
- Как много времени потребуют переговоры?
- Людей еще нужно найти, - напомнил Мохов. - Это тоже не так просто.
- Минуту назад вы сказали, что это легко. Во всяком случае, я понял это именно так. Теперь вы говорите, что все сложно. Как мне вас понимать?
Ошибка, подумал Виктор Алексеевич.
- Полагаю, двух-трех дней будет достаточно, - сказал он.
- Двух, - проворчала трубка. - Не больше. Помните, у нас осталась неделя.
У вас осталась неделя, злобно осклабился Виктор Алексеевич. А потом придется платить по проигранной ставке. А меня уволят. Эта последняя мысль имела неприятный привкус достоверности. Виктор Алексеевич поморщился.
- Постараемся, - заверил он телефон. - Группа из четырех человек. Ориентировочно. День на двоих.
- Отлично, - рявкнула в ответ трубка. - Действуйте.
И связь отключилась.
Виктор Алексеевич с недоумением уставился на телефонный аппарат.
- И это вся благодарность? - заорал он, хряснув трубкой о стол. Он чувствовал себя оскорбленным. - Старая жирная свинья. Старая уродливая жирная неблагодарная свинья. А какая великолепная мысль, - вдруг восхитился он, вспомнив, с чего это все началось. - Да, - горько хмыкнул он, - а ведь всего лишь младший советник. Всего лишь...
На этом он позволил себе прерваться.
Он нашел на коммутаторе клавишу связи с лабораторией и, вдавив ее в стол, потребовал к себе на срочное совещание доктора Петроса, Степу и Елену Вениаминовну Трубецкую.
Впереди его ждал долгий и неспокойный вечер.
Жизнь Макса, как время от времени ему нравилось думать, была вечными сумерками в межсезонье. Бесплодным ожиданием, затянувшимся более чем на семнадцать лет. Бесконечно сменявшимися фазами сна. Он представлял себя какой-нибудь вмерзшей в лед земноводной тварью, терпеливо дремлющей до первого прикосновения тепла.
От жизни Макс ждал того же, чего ждет от нее всякий среднестатистический обитатель мегаполиса, выросший на созерцании флуоресцирующих видов рекламных афиш и сериалов с участием ментоловозубых звезд. Идеал выглядел приблизительно так: непыльная работа, похожая на вечный отпуск, счет в банке, девочки, плавающие в твоем бассейне, машины, припаркованные на бетонированных аллеях. Что касается Макса, то, надо сказать, последнее интересовало его в особенности. Автомобили, сверкающие свежим глянцем, модерн, ретро, все, что угодно, он не делал различий. Он любил их до сводящей боли в ладонях, во всяком случае, заметно больше, чем деньги, которые все равно не водились, а если водились, то не задерживались, и девочек, которые и водились и задерживались, но ровно настолько, насколько это ему требовалось.
Его страсть являлась предметом его тайной гордости. Впрочем, тайна - штука непрочная и, как правило, временная. Кажется, о чем-то в этом роде они говорили с Мастером за одним из их нередких совместных ужинов, меню которых составляли пятилитровая фляга дешевого пива и десяток засушенных рыбин, похожих на ссохшиеся подметки сапог.
Любопытно, думал Макс, разглядывая сейчас эту машину, он принял мои слова всерьез?
Автомобильчик стоял на парковочной площадке во дворе облезлого многоквартирного дома, одного из тех, каких в городе тысячи, и сама вопиющая дикость всей этой невозможной, невероятной ситуации, потрясавшей в глазах Макса всякие устои мироздания, взывала к нему, требуя немедленного восстановления справедливости. Это был "Жук". Настоящий "Народный вагон" выпуска времен Последней По-Настоящему Большой Войны, настоящий на все сто процентов, в чем Макс нисколько не сомневался. В свое время он проштудировал на эту тему всю литературу, какую только смог отыскать. "Жуки" были его слабостью, его ахиллесовой пятой, его формой эдипова комплекса, страстью внутри страсти, бороться с которой ему не пришло бы и в голову. Правильнее сказать, они-то и были его единственной страстью, а интерес ко всему прочему объяснялся лишь голодом и неудовлетворенностью. И вот теперь он стоял и смотрел на "Жука", который, взирая в ответ милыми раскосыми фарами, умолял его о спасении.
Мог ли Макс пройти мимо? Вы спрашиваете: мог ли Макс пройти мимо своей мечты?
В конце концов, подумал он, если я просто повернусь и уйду, то тогда вообще не понятно, зачем я все эти годы делал то, что, собственно, делал? Это не выглядит как предательство по отношению даже не важно к кому, хотя два кандидата уж точно на лицо - он сам и призывно жмурящийся на площадке "Жук". Это просто все равно что сделать себе харакири или какое-нибудь сеппуку. Все равно что общая лоботомия.
Дойдя до этого места, он немного приостановился, почувствовав себя несколько ошеломленным собственным же напором. К тому же для него это была довольно длинная речь, что тоже показалось ему необычным. Все это следовало обдумать - позже и в спокойной обстановке.
Лоботомия, пробормотал он и решительно направился к "Жуку".
Десять минут спустя, Макс уже ехал по городу, размышляя о том, что делать дальше.
До сих пор, угоняя какую-либо машину, он сразу двигал на базу к Мастеру, и все, что происходило потом, для Макса ограничивалось короткой передачей денег из рук в руки и поздним гудежем в одном из шумных ночных баров Острова. Что Мастер делал с машиной, его не касалось, да и, говоря откровенно, не слишком интересовало. Все проходило тихо и чисто, и этого с него было довольно.
Однако сейчас ехать к Мастеру он не мог. Существовало по меньшей мере две причины, почему не следовало этого делать. Во-первых, обычные угоны всегда совершались по чьему-то специальному заказу, и все планировалось заранее - сроки, помещение и материалы. Накладки означали риск, а никто не хотел рисковать больше, чем ему платили. Во-вторых, Мастер хоть и друг, но такого сюрприза не поймет.
Значит, решил Макс, пункт первый - его нужно предупредить. Пункт второй - ожидается по результатам пункта первого.
Он нашел таксофон, набрал номер и, дождавшись, когда Мастер взял трубку, коротко обрисовал ситуацию. Мастер все понял с первого раза. Он был свой парень и ответил без особой нервозности.
- Ты, придурок, - сказал он очень твердым голосом, - ты не мог найти другого времени?
- Эта машина, - попытался объяснить Макс, - моя мечта. Я же тебе говорил.
- Спрошу по-другому, - согласился с его аргументом Мастер, - не мог найти другого времени для своей долбанной мечты? У меня два горячих заказа. Мне что, размножиться почкованием?
- Ты о чем? - с подозрением переспросил Макс. - У тебя все нормально?
- Ладно, - пропыхтел в трубку механик. Макс представил, как он закрывает глаза и жует собственные губы. Макс удивленно дернул плечами. Таких разговоров с приятелем у него еще не было.
- Ладно, - повторил Мастер. - Но сейчас ко мне нельзя. Я даже не смогу ее поставить: здесь места осталось - не развернуться. Погоняй до вечера. К семи подъезжай на Первомайский. Там клуб "Олимпиец". Место тихое, нормальное. Ребята боксируют. Посидим, посмотрим, обсудим.
Макс осторожно повесил трубку, так и не вполне уяснив себе суть проблемы старого друга. Впрочем, особого выбора все равно не было. Он заехал в какую-то подворотню и, взглянув на часы, расположился немного вздремнуть.
Проснулся он оттого, что кто-то настойчиво стучал в окно. Ему представились джунгли или как там оно называется, все зеленое и сырое, мягкая земля, в которой, точно тараканы, снуют шустрые черви. Черные негры с проволочными завитушками вместо волос, с кольцами в носах и ушах, с банановыми передничками на своих банановых местах. У каждого из них барабан, и все они со счастливыми мордами, раздутыми щедрыми дозами коллагена, лупят в эти свои барабаны. В чем не было бы ничего, что особенно трогало Макса, если бы один из барабанов не являлся его собственной головой.
Он открыл глаза и, морщась, посмотрел в окно. Там маячило лицо, и он не сразу разобрал чье. Потянувшись, он опустил стекло, потом пошарил рукой под сиденьем и поднял спинку кресла вертикально.
- Развлечься не хочешь? - поинтересовалась девица.
- Еще как, - промычал Макс и зевнул. - Залезай. - Он потянулся через соседнее кресло, открывая дверь.
Девица враскачку двинулась вокруг машины, позволяя Максу рассмотреть все, что у нее есть ему предложить. Нормальная тачка, подумал Макс, оставаясь в пределах привычной ему терминологии. Все при ней и в нужных местах.
Он бросил взгляд на часы - семь с минутами - и вдруг вспомнил. Черт, Мастер, почти простонал он, хлопая себя по лбу.
Девица почти уже добралась до приветливо распахнутой дверцы, когда Макс прокричал:
- Извини, киска. Как-нибудь позже. Опаздываю на встречу. - Он захлопнул дверь и вдавил в пол педаль газа.
- Козел, - сказала ему вслед киска. В ее глазах стояла свинцовая грусть.
В тот вечер в "Олимпийце" царило заметное оживление. Более чем обычно. Впрочем, ровно настолько, насколько этого следует ожидать вечером последнего рабочего дня очередной недели. Исключая немногих случайных гостей, каким-то почти невозможным образом ставших обладателями специальных пригласительных, сегодня здесь присутствовали в основном завсегдатаи и старые знакомые хозяина.
Если говорить о самом клубе, то "Олимпиец" не являлся и, пожалуй, не задумывался заведением закрытым или элитным, хотя, в каком-то смысле, был и первое и второе. Его известность и популярность ограничивалась довольно узким и довольно специфическим кругом людей. Так уж вышло. Клуб располагался в стороне от главных городских улиц, внутри квартала старых многоквартирных монолиток, выцветших до однообразной серости, окруженных коробками подстанций и не засыпанными траншеями коммуникаций. Не каждый решался сюда прийти. Обычными посетителями клуба были те, кому для поддержания физической формы требовалась хорошая жесткая тренировка. Как правило, это было связано с избранным способом добывания средств к существованию, более или менее легальным, чаще, разумеется, менее, хотя проблемы законности здесь вообще никого не интересовали. Это была не слишком широкая, но зато постоянная клиентура.
Клуб дорожил своей репутацией, поддерживая ее и старательно умножая. Его хозяин, Леопольд Александрович, Саныч, среди своих известный также как Черт, прилагал к этому определенные усилия. Вполне успешные, стоит добавить. Естественной и единственной рекламой клуба являлись слухи. Если тебя интересовал тяжелый, без баловства тренинг, лучшего места, чем "Олимпиец", тебе было не найти. Если ты искал новых связей, ты приходил сюда же, но тут, понятно, существовали определенные ограничения; музыку заказывал Черт и его люди. Привлеченные его репутацией, в клуб нередко приходили и новички, но, побывав здесь раз-другой, девять из десяти больше не появлялись, напуганные серьезностью намерений партнеров по тренировкам.
Раз в неделю, по пятницам, Черт устраивал бои в полный контакт.
Ринг, постаревшее, но вполне еще прочное сооружение, был установлен в центре отгороженной части большого зала, под тремя прожекторами, похожими на три черных африканских тамтама, подвешенных под потолок на стальных растяжках. Именно здесь проводились жесткие контактные схватки, правила которых, вообще говоря, ограничивались одним - не наносить преднамеренных увечий. Выйти мог любой, кто желает, однако откровенно слабые бойцы не приветствовались: публика хотела видеть захватывающий бой, а не жалкое избиение. Пары подбирались авторитетными людьми, которые в прошлом сами были известными бойцами. Для приблизительной оценки им было достаточно беглого взгляда. Черт требовал, чтобы все выглядело пристойно, законно, но при этом и возбуждающе.
Несмотря на то, что в такой день пройти в клуб можно было только по специальному приглашению хозяина или кого-то из его близких знакомых, зрителей набирался полный зал. От бойцов приглашения, разумеется, не требовалось.
В тот вечер, о котором идет речь, без нескольких минут семь в клуб среди прочих вошли две по-своему приметные группы.
Первым в распахнутую двойную дверь шагнул Слон. Обе створки двери, которую он миновал, не задумываясь и едва замечая, поскольку делал подобное практически каждый вечер, были выкрашены в яркий синий цвет, выглядевший совсем свежим и ровно настолько же неуместным, по крайней мере, здесь. Впрочем, в отношении его свежести сразу же возникали серьезные сомнения, достаточно было посмотреть внимательнее: по краям полотна краска уже начинала лущиться и отваливаться неровными лоскутами, словно кожура с обжаренного арахиса.
Проходя в дверь, Слон немного сутулился, сутулость придавала его огромной фигуре угрожающую массивность. В могучей руке невесомо болталась полупустая спортивная сумка с наклеенной по обоим бокам надписью "Баон" из люминесцирующего пластика. На физиономии Слона прочно утвердилось несокрушаемо мрачное выражение, означавшее, что он не в духе; налившийся синяк вокруг левого глаза отчасти служил этому объяснением.
За ним следовала Ольга. На ней был простой брючный костюм, предпочитаемый ею, и легкий плащ. На плече висела сумочка светлой кожи размером с развернутую тетрадь; в сумочке лежала косметика, кое-какие деньги и заложенный маленьким картонным календариком томик Гибсона карманного формата с иллюстрацией на обложке, не имевшей никакого отношения к содержанию текста.
- Привет, Вован, - сказал охранник, отступая от надвигавшейся фигуры Слона. - Это кто? Подружка? Очень ничего. – Он плотоядно облизнулся.
Слон резко остановился.
- Сестра, - прорычал он. - Не похожа?
Охранник пожал плечами, почти догадываясь, что разговора может не получиться. Вот только имелась одна проблема: ему смертельно осточертело стоять на этих трижды проклятых дверях и таращиться на входящих. Подозревая, что совершает глупость, он все же участливо поинтересовался:
- Не самый удачный день? - имея в виду малиновый синяк Слона.
Вообще говоря, он угадал. Слон яростно зыркнул в ответ и, издавая утробное рычание, он протопал мимо по коридору, затем свернул в сторону раздевалок и постепенно утих где-то вдали.
- И, видимо, не у него одного, - заметила Ольга.
Лицо охранника собралось пышными складками, и он стал похож на разбуженного английского бульдога.
Ольга вступила в зал. На секунду она задержалась во входной арке, чтобы осмотреться. Запах дерева, мастики и медленно ржавеющей стали оставил ее равнодушным. Осмотревшись, она выбрала кресло у стены, пока не занятое, но показавшееся ей довольно удобным. Кресло располагалось на некотором удалении от ринга, и можно было ожидать, что рядом никто не будет кричать, вскакивать или делать что-нибудь еще в этом роде. Бои интересовали Ольгу меньше всего. Что, в общем-то, было странно. Но она и сама не вполне понимала, зачем пришла в «Олимпиец». Устроившись в кресле, она достала из сумочки Гибсона и погрузилась в чтение.
Тем временем Слон вошел в раздевалку, открыл подписанный своим именем шкафчик и начал переодеваться. Сегодня ему предстоял бой - один или, может быть, два, хотя скорее все же один, - а он совершенно не чувствовал себя готовым. Ярость, клокотавшая в нем все утро, теперь несколько улеглась, а на ее месте осталась странная ошеломляющая растерянность. Некоторое время он еще пытался как-то с ней справиться, но очень скоро махнул рукой и решил просто дождаться боя, надеясь, что все получится само собой. Завернувшись в халат, надвинув на глаза капюшон, он уселся на скамейку и стал терпеливо ждать, когда его позовут на ринг.
Приблизительно полминуты спустя, если отсчитывать от момента в общем не вполне состоявшегося диалога охранника и Слона, у дверей "Олимпийца", то ли пропуская кого из входящих, то ли просто размышляя о чем-то своем, стоял Виктор Алексеевич Мохов и придирчивым взглядом исследовал виды элитного клуба. Несколько раньше его можно было обнаружить выбирающимся из салона служебного автомобиля и при этом производящим некие беспорядочные манипуляции с длинными полами своего плаща. Завершив первое и кое-как разобравшись со вторым, он наклонился, проворчал что-то в сторону водителя и с нескрываемой неприязнью захлопнул за собой дверцу. Механизм двери, собранный и старательно отрегулированный в далекой маленькой Японии, издал неожиданный звук, весьма напоминающий хруст, после чего посчитал свою работу законченной и уснул вечным сном.
Изучив фасад клуба, Виктор Алексеевич небрежно передернул плечами. Он не был уверен в достаточной респектабельности заведения, рекомендованного ему знающими людьми и, надо сказать, по крайней мере отчасти был прав. Однако же, поразмыслив еще с полминуты и обнаружив у себя почти полное отсутствие иных альтернатив, он решительно двинулся вперед. К тому времени за его руку, точно утопленница за посланный случаем припоздавший обломок бревна, уже цеплялась Елена Вениаминовна. На ней было ее лучшее вечернее платье, добытое из сумрачных глубин старого тяжелого шкафа, хранимое там, по всей видимости, не один десяток лет в тоскливом ожидании как раз такого случая. К счастью, его почти совершенно скрывали длинные полы черного кожаного плаща.
Позади, почти на голову возвышаясь над руководством, ковылял преданный Степа. В воображении, более или менее тренированном подобного рода упражнениями, его одежда неизбежно создавала унылый образ внезапно ожившего пугала, вполне достоверный и убедительный, насколько такое вообще возможно. Диссонирующим фактором оказывался разве что ноутбук, зажатый под мышкой и поддерживаемый снизу большой и крепкой ладонью. Ноутбук придавал всему облику доброго Степы некоторую внезапную элитарность, которую не способны были разрушить даже вздыбленные рыжие волосы, очки в толстой роговой оправе и восторженный взгляд сектанта-баптиста.
- Только по приглашениям, - остановил их охранник, неприветливо выставив поперек прохода крепкую руку с маленькой татуировкой у запястья - зеленый наконечник копья, все прочее скрывалось под рукавом куртки. Он еще не отошел после трудного разговора со Слоном, поэтому произнеся наконец свою обычную фразу, почувствовал себя несравнимо лучше.
Виктор Алексеевич обратил к нему ласковый взор. Именно так в психиатрических стационарах врачи смотрят на совсем плохих пациентов.
- Разумеется, - проговорил он, высвобождая локоть из напряженных пальцев Елены Вениаминовны. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он извлек на свет ежедневник в обложке из синтетической кожи, с золоченой закладкой и аккуратным золотым тиснением "Мицуи" в уголке. Раскрыв его на закладке, Виктор Алексеевич продемонстрировал охраннику клочок желтоватой бумаги, на котором было небрежно выведено "Пропустить" и подписано - "Черт".
Охранник опустил руку и досадливо шлепнул себя ладонью по бедру.
- Ясно, - сказал он. И чтобы как-то сгладить возникшую неловкость, добавил: - Поспешите. Лучшие места уже заняли, но кое-что еще, наверное, осталось. Прямо по проходу.
- Merci, - пропела Елена Вениаминовна голосом, весьма недвусмысленно намекающим на княжеское происхождение, и, проходя, бедром задела вжавшегося в дверной косяк охранника. При этом она повернула голову и загадочно улыбнулась ему прямо в лицо.
В этот самый момент охранник пришел к очевидному выводу, что сегодня он может позволить себе не две, а три банки пива. Четыре банки выглядели, безусловно, еще более привлекательно, однако это превышало его обычную норму уже в четыре раза, что в отсутствие компании и официального повода выглядело, пожалуй, перебором. В конце концов, поразмыслив, он остановился на трех. Три, решил он, тоже должны сработать.
Нигде более не задерживаясь, Виктор Алексеевич прошествовал в зал. Здесь он оказался впервые и, войдя, на секунду замер.
Четыре секции гимнастической «шведской» стенки, установленные поперек, делили всю площадь «Олимпийца» на две неравные части. Высота опор – пяти массивных деревянных брусов, покрытых толстым слоем желтоватого лака - достигала приблизительно полутора человеческих роста. На опоры были нанизаны круглые поперечины с хорошо заметными темными выщерблинами и потертостями там и здесь. Вся конструкция, в результате, напоминала заброшенный остов японского домика, с которого ветер или люди содрали бумагу и так забыли. Сверху на опорах лежала стягивавшая их тяжелая балка. Один ее конец был закреплен в стене, так что между секциями гимнастической стенки и собственно стеной зала образовывалась своего рода арка.
Слева от входа начинались ряды тренажеров. Частью это были новые профессиональные машины, производства «Хаммер» и «Мастерс», поблескивавшие никелем и битумной чернотой. Частью – старые самодельные агрегаты, сваренные из стальных уголков и профилей и окрашенные краской, оставлявшей странное впечатление случайности. На стеллажах лежали наборные гантели с надписанными ядовито-малиновой краской значениями весов. Грифы штанг сверкали хромом. На блинах, уложенных на штыри беспорядочными пирамидами, читалась надпись «Ivanco Barbelli». Виктор Алексеевич попытался представить себя с одним из этих блинов и внутренне содрогнулся.
- Очень мило, - многозначительно проинформировала окружающих Елена Вениаминовна. Виктор Алексеевич взглянул на нее с подозрением. Он сам, пожалуй, выразился бы несколько менее оптимистично.
Большая часть «Олимпийца», располагавшаяся по ту сторону гимнастической стенки, в обычное время представляет собой тренировочную площадку, примерно такую, с какой начинается «Бей в кость», когда Бандерас и Харельсон ведут телефонную беседу с плюющимся в микрофон Томом Сайзмором. Она завешена боксерскими грушами и мешками с блеклыми и наполовину стертыми надписями «Olympic» и «Century», кое-где стоят наклонные скамьи для пресса, в углу - стол и пара табуретов - для посетителей и просто отдохнуть. Но к вечеру пятницы здесь кое-что меняется. Та часть зала освобождается, мешки и скамьи сдвигаются к окнам, а все пространство вокруг ринга занимают нестройные ряды кресел и стульев. Включается все освещение – два десятка мощных неоновых ламп, - несмотря на то, что в это время года за окнами только начинает сереть. Впрочем, ночь в город возвращается быстро. Сплит-системы запущены на полную мощность, однако к концу вечера они перестанут справляться; их глубокие обертоны будут незаметно вплетаться в несмолкающий рокот бормочущих человеческих голосов.
Виктор Алексеевич напряженно хмыкнул и направился к одному из боковых рядов. Вид с этих мест открывался не самый лучший, но, в конце концов, они пришли сюда не развлекаться. И вот это чертовски жаль, подумал Виктор Алексеевич, покусывая губу. Его ноздри тонко подрагивали, предчувствуя запах азарта и реки адреналина. Отыскав еще пустовавшие три стула, он секунду размышлял, затем усадил Степу в центре, таким образом разместив его между собой и Еленой Вениаминовной, чем вызвал у последней гримаску неудовольствия. Руководитель проекта вперил в нее строгий взгляд.
- Мы работаем, между прочим, - сообщил он с ясными интонациями сарказма, который Елена Вениаминовна, однако, сочла возможным отразить возмущенным пыхтением. Руководитель проекта, не ожидавший от нее такой стойкости, растерянно попятился. Продвинувшись, однако, не более чем на полшага, он вдруг почувствовал позади себя некое препятствие, мгновенно обернулся и очень вежливо произнес: - Простите, пожалуйста. Я немного неловок.
Не так уж немного, подумала Ольга без раздражения. Изобразив бесцветную улыбку, содержавшую в себе весьма прозрачный намек, она пожала плечом. После чего отвернулась и вновь погрузилась в чтение главы, которая называлась «Завтрак на плитке». Через секунду она уже не помнила ни о происшествии, ни вообще о присутствии на соседнем стуле неуклюжего человека в дорогом плаще и еще более дорогом костюме.
Степа опустился на указанный ему стул, устроил на коленях ноутбук и, подняв экран, поискал сбоку кнопку включения. Вдавив в нее палец, некоторое время он слушал звуки, издаваемые оживающим компьютером, затем, очевидно, удовлетворившись, позволил себе еще раз осмотреть зал.
На черно-зеленом электронном табло, подвешенном на смежной стене, бесшумно переключилось показание времени. Почти сразу что-то пронзительно звякнуло, на несколько секунд изменив тональность голосов заполненного людьми зала. Степа поискал глазами и нескоро, но все же в конце концов отыскал человека в белой рубашке, костюме и светлом полосатом галстуке. В руке человека был зажат хромированный молоточек, готовившийся снова ударить по матово-стальной чаше звонка.
Он ударил, и зал утих медленно спадающей волной, хотя и не совсем, но человек посчитал этот результат вполне приемлемым и произнес:
- Мы начинаем бои. – Он недолго молчал, словно запасаясь воздухом для долгого выдоха. – Уверен, - продолжал он, - у нас нет необходимости в долгих отступлениях и объяснениях. Здесь присутствуют только приглашенные, а значит, друзья и в основном, конечно, завсегдатаи наших вечеров. Вы все знаете, что такое наши бои. Скажу только, что от всех прочих в чем-то подобных турниров, наш отличается и весьма существенно тем простым утверждением, что нас не интересует строгость и чистота правил. Разумеется, кое-что, что кто-нибудь назовет правилами, существует и у нас. Самые простые. Или даже одно: ничего нечестного. Хотя, безусловно, честность – понятие все же слишком философское. Однако, я думаю, все, кто сейчас находится здесь, скорее практики и прагматики, чем философы, поэтому не будем морочить друг другу головы. – Легкий шорох, нервный негромкий смешок. - Что хорошо бойцам, хорошо и нам. Мы не держимся буквы правил. Мы – не федерация. Мы – это мы. Нас интересует дух. Я говорю о духе борьбы, когда двое хотят выяснить не только, кто из них первый, а кто всего лишь второй, но дойти до предела собственных сил. Без уловок и обмана. Вот это мы и хотим увидеть. Здесь и сегодня. Прямо сейчас. – Он вновь выдержал паузу, на этот раз достаточно долгую, чтобы все поняли, что официальная часть его речи закончена. - Для тех, кто у нас впервые, - проговорил он, отсчитав секунд семь, - возможно, есть и такие, - сообщу, что вы можете делать ставки на любого бойца и на любой бой. Оценки наших специалистов на таблице. – Он указал рукой. - Они обновляются. Чтобы сделать ставку, просто поднимите карточку, и к вам подойдут.
- Неплохо, - пробормотал Виктор Алексеевич. Его взгляд изучал таблицу, выведенную на большой плоский экран, закрепленный в центре стены под часовым табло. Спохватившись, он поспешил поправиться, обращаясь почему-то к Ольге: - Неплохо у них тут все организовано.
Ольга посмотрела мимо него пустыми глазами и снова уткнулась в книгу.
Степа нетерпеливо заерзал, привлекая к себе внимание руководства.
- Я почти готов, - проинформировал он. – Спутник на связи. Можем начинать. Можем посмотреть, кто у нас тут есть.
Виктор Алексеевич нахмурился, потому что прослушал, кто будет драться первой парой. Он с неудовольствием посмотрел на экран ноутбука и неожиданно для себя обнаружил там нечто смутно знакомое, сильно напоминавшее карту материка. Видимо, потому, что, как выяснилось через минуту, это и была карта материка. Угу, мрачно подумал Виктор Алексеевич.
Пальцы Степы скользили над клавиатурой и черным сенсорным окошком мыши. Серией стремительных приближений карта увеличилась сначала до города, затем Виктор Алексеевич обнаружил, что смотрит на здание, неузнаваемое в такой проекции, но по карнизу украшенное сильно сплющенной надписью «Олимпиец». Продолжая манипуляции с клавиатурой и мышью, Степа переместил изображение к автомобильной площадке перед зданием комплекса, чем вызвал у руководителя сильное недоумение. Машин насчитывалось не менее двух десятков, и как раз в тот момент подъехала еще одна, заставившая Виктора Алексеевича на секунду забыть о ринге. Классический старогерманский «Жук», самый настоящий, без дураков. Глядя на него, Виктор Алексеевич ни минуты не сомневался, что наблюдает живой артефакт рейхс-Германии, а не бледную суррогатную подделку диких инков, волей случая отхвативших кусок богатого европейского пирога. Судя по тому, что он видел, автомобиль был в отличном состоянии. Ровный, плотный глянец на штампованном капоте, растекавшийся по лобовому стеклу и намытой крыше. Четкий рисунок дисков. «Жук» сохранился так, словно был сделан на днях, а не полстолетия назад, и в нетронутой подарочной упаковке перенесен прямо к «Олимпийцу».
Тем временем программа распознавания текстов уже составляла список обнаруженных автомобильных номеров. Параллельной задачей шел поиск зарегистрированных владельцев.
- Вот они все, - сказал наконец Степа. – То есть те, кто приехал на машинах.
- Значит, не все? – уточнил руководитель.
- Это только самый простой путь, - пояснил Степа, уже не ожидавший, что его трудовой подвиг будет оценен. – В принципе, возможны и другие методы.
- Посмотрим, - проворчал Мохов, склоняясь к дисплею. В его голосе чувствовался холодный скепсис.
Елена Вениаминовна фыркнула, но потом, посчитав, что ее отношение выражено уже вполне недвусмысленно и в достаточной мере, тоже уперлась взглядом в экран и приступила к сеансу медитации. Буквы, ползущие по дисплею, в ее обездвиженном воображении складывались в мантры, сплетенные в длинные, почти бесконечные цепи тантрических формул. Они звучали вязко и ритмично, сопровождаемые ударами огромного несуществующего бубна. Продолжалось это столь долго, что Елена Вениаминовна успела пройти две трети пути к Вратам Брахмы и, следовательно, почти половину к нирване. Но тут Виктор Алексеевич громко и раздраженно сообщил ближайшей половине зала:
- Нет.
И нирвана вместе с Вратами и Брахмой, взиравшим на суетливый человеческий мир с неизменным благодушием и любопытством, канули в бездну.
Мохов рывком отодвинулся от компьютера.
- Мне это ничего не дает. Я не вижу человека, - заметил он справедливо. – Все это чушь. Я должен видеть. И лучше всего - в деле. – Он указал в сторону ринга. – Как вот их. Кстати, чем плохи кандидаты? – Оживившись, что, кроме всего прочего, говорило о серьезности его намерений, Мохов посмотрел на Степу. – Ты можешь что-нибудь о них узнать?
Степа озабоченно почесал затылок.
Наблюдавшая за ними Ольга решилась вмешаться. Очевидно, из сострадания и, очевидно, напрасно.
- Информация есть на экране, - сказала она. – Прошу прощения, что вмешиваюсь. Мне показалось, у вас затруднения.
- Где? – резко переспросил Виктор Алексеевич.
- На том экране. – Ольга почувствовала разочарование.
Виктор Алексеевич умолк, уставившись в огромный экран на стене зала, а Елена Вениаминовна, воспользовавшись моментом, выглянула из-за плеча Степы и подарила Ольге самый ледяной взгляд из своего в общем не слишком богатого арсенала.
- О, спасибо, - произнесла она весьма мерзким голосом.
Коротко кивнув, Ольга сделала вид, что углубилась в книгу. Ситуация оставила у нее неприятный осадок, но неожиданно заинтересовала. Во всем этом определенно присутствовала какая-то загадка. Это чувствовалось. Было бы жаль, если бы она осталась неразгаданной, оборванной где-то на середине. Ольга трижды прочитала одну и ту же строку, продолжая размышлять об услышанном. Впрочем, безрезультатно.
- Какая кондиция! – восхищенно проскандировал Виктор Алексеевич, созерцая ринг и только что поднырнувших под канаты бойцов.
- М-м, - понимающе протянула Елена Вениаминовна, но, подумав, все же решила уточнить: - Кондиция?
- Да, - рявкнул руководитель. – А ты не видишь?
В самом деле. Но Елена Вениаминовна не была до конца уверена. Она весьма обоснованно полагала, что это от неопытности.
Взобравшийся на ринг Слон, в отличие от Елены Вениаминовны, видел все достаточно ясно. Много более, чем ему хотелось бы видеть. Выйдя из раздевалок в зал и бросив небрежный взгляд в сторону ринга, он был потрясен таким невероятным совпадением. Такого просто не могло быть, он это знал совершенно точно, и все же невозможное тоже случается и иногда в той же самой Вселенной. Слон был почти оглушен, однако к тому моменту, когда он в конце концов поднялся на ринг и пролез под канаты его растерянность уже прошла. Осталась только густая, едва сдерживаемая обычными условностями мира ярость. Дышалось с трудом, и Слон постарался взять себя в руки.
Его противника, спокойно стоявшего в синем углу ринга, человек в полосатом галстуке объявил Ляхом, добавив, разумеется, кое-что еще – о том, что он гость и все в этом роде. Слону было наплевать, что он гость. Его вообще не интересовали какие бы то ни было подробности, касавшиеся этого бритого субъекта. Парень в синем углу интересовал его разве что как некий более или менее компактный физический объект, по которому он мог бы пройтись кулаками. Следует добавить, с удовольствием. Именно так.
Дело в том, что этот тип оказался тем самым несговорчивым умельцем, встретившимся им с Занозой вчера в доме скупщика. Слон его узнал. Ему было бы трудно не узнать. Память о том несчастливом вечере ядовито-лиловым стигматом красовалась вокруг его левого глаза.
Лях тоже узнал Слона, однако сам этот факт оставил его равнодушным. Имея за спиной фору в одну не слишком трудную победу, он не видел больших проблем в будущем. Он сделал движение, будто хотел сплюнуть. Смысл жеста был весьма прозрачен.
Слон ожег врага взглядом и отвернулся. Он, разумеется, понимал, что бой будет тяжелым, а для хорошего боя в первую очередь требуется равновесие – во всех смыслах этого определения. Проигрывать второй раз какому-то гастролеру Слон не желал. На этот раз он собирался быть очень осторожным.
- Бой, - сказал рефери, взмахнул рукой и отошел к канатам. Зрители, уже возбужденные предыдущими схватками, дружно взвыли.
Слон сделал маленький шаг вперед. Лях, не двигаясь с места, сделал обманный финт левой и ею же нанес удар.
- Мне нравится тот, что поменьше, - немедленно сообщила Елена Вениаминовна. Поскольку никто ее не поддержал, она вновь заглянула мимо Степы и обратилась к Ольге: - А вам, милочка? – Предполагаемое княжеское происхождение прямо подразумевало использование во всяких подобных этому случаях обращения «милочка».
Ольга поморщилась и, закрыв книгу, бросила взгляд в сторону ринга.
- Пожалуй, мне тоже, - согласилась она.
Ее тон удивил Елену Вениаминовну.
- Вас это совсем не интересует?
Ольга вздохнула.
- Вы имеете в виду, зачем тогда я вообще сюда пришла? – сказала она. – Сама не представляю, если откровенно.
- О, - пропела Елена Вениаминовна, уверенная, что догадывается, в чем дело. – Вы пришли с кем-то. Не так ли?
- Так, - отозвалась Ольга, покусывая губку.
- Почему же вы одна? – прошептала Елена Вениаминовна тоном преданной наперсницы.
Обилие вопросов уже начинало раздражать Ольгу. Она решила ответить на последний и на том покончить, надеясь, что навязчивая особа поймет.
- Он сейчас занят. Дела.
Елена Вениаминовна многозначительно улыбнулась. Ольга рассчитано улыбнулась в ответ, поддержав ритуальный обмен, и после этого попыталась вернуться к чтению. Судьба брата была в его собственных руках, и за него Ольга не беспокоилась.
- А мне нравятся оба, - вдруг заявил Виктор Алексеевич. – Я хочу их обоих.
Ольга напряглась и во второй раз принялась за только что прочитанную строчку. Степа смущенно почесал подбородок. Мисс Трубецкая зашипела потревоженной кошкой.
Как раз в этот момент кулак Ляха, одетый в тонкую боевую перчатку, врезался в ребра Слона. Слон зашатался, но, успев собраться с силами, ударил противнику точно в глаз. К сожалению, в правый.
- Неплохой бой, - возбужденно проскандировал Мастер. – Я поставил сотню.
- Нормальный, - без особого интереса пробурчал Макс, напряженно размышляя о том, как бы по-правильному подъехать к старому другу со своим делом. – Послушай, - сказал он.
- Это класс, - заорал Мастер. – Двигайся, двигайся. Урод.
- Значит, так, - заметил Виктор Алексеевич, обращаясь к Елене Вениаминовне с невиданной доселе суровостью. – Когда это все закончится, - сказал он, выставляя перед собой палец, подействовавший на подчиненных гипнотически, - ты пойдешь за тем, что поменьше, и сделаешь так, чтобы он согласился на беседу. Будет лучше, если он согласится с радостью, - прибавил он. – Ты понимаешь?
Елена Вениаминовна не понимала. Признаваться в этом она, конечно, не собиралась. Признание непонимания указаний начальства, как правило, вступает в серьезные противоречия с возможностями карьерного роста и тому подобного, поэтому, все взвесив, она молча кивнула.
- Я беру на себя большого, - закончил Виктор Алексеевич.
Ольга сложила книгу и, выпрямившись на стуле, очень внимательно посмотрела в противоположную стену.
Возвратившись, домой, Пиксель сделал то немногое, что ему удалось придумать в связи со свалившейся на него проблемой. Сидя в ресторане в ожидании обеда и после него, и даже все время по пути домой он терзал свой мозг так, как, наверное, никогда прежде. Однако результат оказался настолько скромным, что он почувствовал себя опустошенным и беспомощным.
Все дело заняло не более трех минут. Усевшись на широкий деревянный подлокотник дивана, он пристроил деку на колено, подключился и запустил в сеть следующее сообщение: «Ищу классический «Фольксваген-Жук» VW-1200 производства 1954-1965 годов, в хорошем состоянии, цвет – темный. О цене договоримся». Набрав текст, некоторое время он просидел, размышляя, не дополнить ли его некоторыми подробностями – двигатель, стекла, что-нибудь в этом духе. Но потом, решив, что лишние детали только заставят похитителя заподозрить ловушку, если, конечно, он не круглый идиот, Пиксель отправил сообщение так, без каких-либо изменений. Внизу он приписал электронный адрес, телефон и еще ниже «Спросить Андрея». В целом все выглядело как будто вполне убедительно.
На этом разработанные им планы фактически иссякли. То, что еще оставалось, носило больше предположительный характер, и в его глазах не выглядело чем-то реально осуществимым.
Выпустив из рук деку, он остался наедине со своими невеселыми мыслями, которых на удивление оказалось куда больше, чем он мог бы ожидать. Наполнив найденный на кухне стакан водой прямо из-под крана, Пиксель заглотил дозу бензедрина и снова упал на диван. Закрыв глаза, он отдался теплому внутреннему течению, уносящему его за амфетаминовые врата нирваны. В такие минуты Пиксель ощущал себя если не ламой, то, во всяком случае, весьма продвинутым дхармаупаявадином.
Четверть часа спустя он открыл глаза и пустым взглядом уперся в потолок, где висела потемневшая от пыли люстра, доставшаяся ему, вероятно, как и тот диван, на котором он сидел, от его далеких предков по линии матери. Он с тоской подумал о необходимости вставать и что-то делать. То, что, вообще говоря, все те поступки, какие ему предстояло совершить в этот день, являлись по сути его борьбой за собственную жизнь, причем вовсе не в метафорическом смысле, принципиально дела не меняло. Он желал вернуться в нирвану, но уже понимал, что это невозможно. Понимание невозможности счастья – хотя бы такого, не говоря уже о чем-то большем – грызло его, подтачивая силы и волю. Он попытался рассмотреть интересный вариант сдаться и плюнуть на все. Будь, что будет. К тому же бытие иллюзорно, напомнил он себе. По крайней мере, так утверждают махатмы, а уж они-то должны знать, о чем говорят. Мысль показалась ему чрезвычайно интересной, однако очень скоро он обнаружил, что ее следствием является предположение об иллюзорности также и не-бытия. Иначе говоря, иллюзорно вообще все, а вот это уже показалось Пикселю странным.
Он встал, кряхтя, точно пораженный приступом невыносимого радикулита, и поплелся в сортир. Там он провел еще пару счастливых минут. После этого деваться было уже некуда, и он позвонил Монаху.
Разумеется, его заставили ждать, но так и должно было быть. Он терпеливо стоял, прижав трубку к уху и чувствуя, как ухо быстро краснеет, наливается кровью и теплом.
- Слушаю, - сказал Монах так, как говорил это только он.
- Это я, - отозвался Пиксель. В его душе безраздельно царила непроглядная тоска. – Я ничего не нашел. Пока, - добавил он. – Но кое-какие мысли у меня есть. – Он сам оказался поражен смелости вырвавшейся у него фразы, но отступать все равно было некуда.
- Очень интересно. У тебя еще есть время. Зачем ты звонишь?
В конце концов, подумал Пиксель, ему нужен товар, а не я; я для него ничего не стою. Такое соображение его несколько успокоило.
- Мне нужна помощь, - сказал он. – Я найду товар, но мне нужна помощь.
Монах секунду размышлял.
- Довольно самоуверенно, - заметил он, и Пиксель подумал, что он здорово прав. - Что именно ты от меня хочешь?
- Тот, кто украл мой «Фолькс», брал его для себя. Вряд ли он брал его для кого-то. Значит, он фанат и профессионал, если справился с этим так быстро. Его должен кто-то знать. Кто-нибудь из специалистов, которые работают в гаражах. В таких, - уточнил он, - где переделывают машины.
- Возможно, - согласился Монах. – Чего ты хочешь от меня?
- Я не знаю этих людей, а ты знаешь.
Монах фыркнул, но не расхохотался, хотя было очень похоже, что вот-вот это произойдет. И это бы означало катастрофу.
- Ну, не ты, так кто-нибудь из твоих людей. – Пиксель был на грани отчаяния. – Тебе вообще нужен товар? - заорал он в трубку.
- Ладно, - сказал Монах. – Береги калории, они тебе пригодятся. Мой человек подъедет. – И повесил трубку. Телефон разразился долгим пронзительным гудком.
Пиксель пошел в ванную и от нечего делать стал вспоминать о Дозе и еще паре знакомых девиц, которые всегда были не прочь встретиться, разумеется, не за просто так. В данном случае речь шла вовсе не обязательно о деньгах или чем-то в этом роде. Речь шла об определенных взаимных услугах. Так часто в жизни и бывает. Впрочем, все всегда оставалось в пределах разумных границ.
Человек Монаха объявился всего через четверть часа. Он аккуратно и всего один раз надавил на кнопку дверного звонок и терпеливо дождался, пока ему откроют дверь. После чего в упор уставился на Пикселя и минуту ждал. Через минуту помертвевший от страха Пиксель предложил ему войти, и человек вошел.
Едва увидев того, кто стоял по ту сторону двери, Пиксель понял, что вот таким и был его самый жуткий, но, к счастью, забытый ночной кошмар. Как оказалось, забытый только на время. Теперь кошмар ожил и облекся плотью, кровью, и что потрясало более всего остального, обзавелся холодными неподвижными, но одновременно живыми глазами демона, в распоряжении которого все дьявольские силы обоих миров.
Человек был худ, но никто не посмел бы назвать его мозгляком или дешевкой. Он не являлся ни первым, ни вторым. На его широких, но скорее костлявых плечах висел плащ, в общем, скрывавший очертания его фигуры, но у Пикселя не возникало желания интересоваться в том числе и такими подробностями. При появлении этого типа в первую секунду он испытал почти животный ужас лягушки перед коброй, разглядывающей ее с чисто гастрономическим интересом. Потом чувство страха несколько притупилось, но воспоминание о нем осталось и долго еще терзало его дух неуверенностью и стыдом. Хотя, если подумать, из весьма широкого набора возможностей эта была еще не самой худшей.
Человек прошел через прихожую, затем через комнату и уселся на диван, запахнув вокруг ног полы темного плаща.
- Что мы делаем? – спросил он, очень четко выговаривая каждое произносимое слово, отделяя одно от другого долгой зияющей паузой. Паузы оглушали.
Собравшись с мыслями, Пиксель изложил свой план. Обдумав услышанное, человек, присланный Монахом, обозначил свое согласие коротким движением подбородка. И вот с этого весьма многозначительного жеста началось их сотрудничество, продлившееся, как выяснилось потом, много дольше, чем ожидал каждый из них.
Из подъезда они вышли вместе – один за другим, впереди – Пиксель, по-прежнему чувствовавший себя несколько скованно, затылком ощущавший присутствие за своей спиной безмолвного и пугающе бесшумного человека Монаха. Для определенности он решил называть этого типа Сфинксом.
В последовавшие за тем два с половиной часа они со Сфинксом объехали около десятка гаражей. Впрочем, Пиксель сбился со счета уже после первых четырех, поэтому точнее он при всем своем желании сказать бы не смог.
Снаружи большая их часть выглядела старыми обшарпанными кирпичными сараями, пристроенными к таким же облезлым многоквартиркам, по стечению каких-то невероятных обстоятельств забытым посреди стекло-бетонных громад мегаполиса. Их можно было бы принять, например, за теплораспределительные блоки, если бы таковые еще существовали в принципе, или коммунальные склады, чем в своей прошлой жизни они, вероятно, и являлись. Здесь же неподалеку располагались мусорные контейнеры – местные филиалы городской помойки. Многочисленные маслянистые и бензольные пятна на бетонированных площадках оставляли впечатление двусмысленности простых жизненных фактов. За плотно закрытыми дверьми, прорезанными в стальных воротах, которые почти никто никогда не видел открытыми, тяжким облаком висел оглушительный грохот. После посещения первых двух ангаров Пиксель подумал о том, что этот звук можно было бы утилизировать в прессованные брикеты и делать на этом неплохой бизнес.
Всякий раз дверь им открывал здоровый и непременно бритоголовый парень с синюшными татуировками на плечах. Парень неприветливо спрашивал, что им надо. Сфинкс смотрел на него в упор, и они входили. По крайней мере, для Пикселя все выглядело именно так. Бритоголовый провожал их куда-нибудь вглубь ангара. Там стояли машины, накрытые брезентовыми полотнищами либо вскрытые, точно консервные банки, выпотрошенные, жалкие. Возле них происходило что-то насколько таинственное само по себе, настолько же и грязное, вызывавшее у Пикселя непроизвольную гримасу брезгливости. Сфинкс обменивался с хозяином гаража негромкими фразами, после чего делал знак Пикселю, и тот в очередной раз подробно описывал свой «Фольксваген» 1954-го года выпуска, тип А и так далее. Все заканчивалось пожатием плеч хозяина гаража, внимательным взглядом Сфинкса, от которого хозяин начинал ежиться, и неторопливым путешествием назад ко входной двери.
- Этот – последний, - сообщил Сфинкс, когда Пиксель, выбравшись наконец из такси, подошел и встал возле его прямоугольного плеча, в точности такого, как у графа Дракулы в немых черно-белых ужастиках. Перед ними облезлым коричневато-зеленым болотным прямоугольником рисовались ворота, которые к самой стене, грязно-белой, щербатой, подмазанной там и здесь какой-то случайной краской, казалось, не имели никакого отношения. Казалось, они были просто приставлены к ней, пока парни, тащившие их, в качестве законного перерыва бегают за пивом промочить горло от адовой работы.
- Последний? – переспросил Пиксель, ничего такого, впрочем, в виду не имея. Он кашлянул, намекая, что ему требуется прочистить горло. – В смысле – последние? – уточнил он.
Сфинкс глянул на него сверху вниз. Его взгляд был снисходителен и невыносимо добр. Пиксель почувствовал досаду и злость. И первым, и вторым ему пришлось подавиться. У него не было желания превратиться в мясной вариант спагетти, а это, в случае чего, ему светило почти наверняка.
- Ладно, - сказал он. – Ясно. Мы идем?
Они вошли, и все повторилось. С той лишь разницей, что на этот раз хозяина они не застали.
- Где Мастер? – поинтересовался Сфинкс, и если от интонаций его голоса Пиксель не обмочился, то только потому, что чертовски устал и не сразу просек, что к чему. К тому же, запоздало успокоил он себя, сейчас Сфинкс обижен вовсе не на него. И этот факт здорово обнадеживал.
- В «Олимпийце», - сказал очередной тип с бритой макушкой и деформированными наколками на брюхе и волосатых предплечьях. – Кажется, - добавил он. – Точно не знаю. Но он что-то говорил про «Олимпиец», мордобой и все такое.
Сфинкс уперся в бритого тяжелым взглядом, словно размышляя о его ближайшей судьбе. Пиксель попятился к выходу, не желая видеть то, о чем потом не захочет вспоминать. Сфинкс задумчиво шлепнул губами, развернулся и зашагал к воротам. Пиксель шарахнулся было в сторону, но затем, точно преданный Пятачок, засеменил следом.
К «Олимпийцу» они прибыли в семь ровно. Таксист, недовольно ворча, развернулся на узкой дороге, пару раз подпрыгнул на тротуарном бордюре. Пиксель без жалости проводил его взглядом. Куда больше ему было жаль себя, а на двоих его жалости не хватало.
На входе Сфинкс обменялся короткими фразами с охранником, и они прошли внутрь комплекса. Пикселю почему-то вспомнилось детство. Прыжки, ползание на животе, футбольные битвы на площадках, огороженных проволочными сетками с неровными дырами в различных местах. Футбол, случалось, переходил в бокс, адаптированный к реальным дворовым условиям. Ему это не нравилось, но его мнения никто не спрашивал. Таков был не только его мир, таков был мир вообще – мир для всех, и другого не существовало.
Они заняли места где-то в центре. Пиксель стал смотреть на ринг, где уже начинались первые схватки, а Сфинкс принялся озираться кругом в поисках хозяина гаража, которого он, очевидно, знал. Позже Пиксель так и не смог понять, как они его просмотрели. Разумеется, он спрашивал об этом и Сфинкса, но и тот убедительного объяснения тоже так и не смог предоставить. Поразмыслив, Пиксель решил считать это одной из тех загадок, время от времени попадающихся в жизни, ответов на которые найти невозможно.
В общем, Мастер был здесь, но они его так и не заметили. До самого финала боев.
- Проклятье, - пробормотал Сфинкс. – Вон же он.
- Что? – спросил Пиксель, но, уже спросив, понял, о чем идет речь. Он проследил взгляд своего вынужденного напарника. Там, куда он смотрел, стояли люди, и каждый из них годился на роль Джейсона в очередной «Пятнице». Мучимый дурными предчувствиями, он слабо махнул рукой в сторону выхода и пробормотал: - Я на улице, - и отдышавшись, закончил, - подожду.
Поскольку со стороны Сфинкса немедленных возражений не последовало, он пулей вылетел из здания «Олимпийца», выскочил на площадку, заполненную автомобилями, и тут же, прямо перед собой, в самом крайнем ряду увидел свой собственный «Фолькс». Небеса разверзлись, распахивая перед ошеломленным Пикселем врата призывающей его нирваны.
Внутри шкафчика – узкой стальной расселины, собранной из штампованных листов с тонкими вертикальными просечками, служащими, как можно предположить, для вентиляции, - в верхнем его отделении, в самой глубине, на задней стенке имеется небольшой серебристый прямоугольник зеркала. Он закреплен на три капли универсального быстросохнущего клея, который Слон специально для этой цели купил и принес сюда. Почти неиспользованный, чуть расплющенный тюбик лежит здесь же. Возле него и, следовательно, возле зеркала сейчас лежат часы и золотая цепочка, на цепочке – зодиакальный символ, подобранный брату Ольгой. Шкафчик открыт, дверца почти прижата к дверце соседнего шкафа, но там все равно никого нет, так что это никого не волнует. С фотографии, приклеенной на внутреннюю плоскость дверцы, на раздевалку смотрит улыбающееся лицо Ольги. В серебряном очерке зеркала, точно в расчищенной полынье, отражается сияющая физиономия Слона. В связи с чем возникает неизбежный вопрос.
Ответа на который не будет.
Любой, кто увидел бы в эту минуту Слона, решил бы, что этот парень невыносимо счастлив. Что он выглядит как-то чересчур довольным собой, несмотря на то, что подобная демонстративность в современном обществе представляется несколько слишком вызывающей и, в каком-то смысле, нечестной по отношению к окружающим,
Однако на самом деле Слон выглядел даже хуже. Он выглядел так, словно жизнь удалась, а вечер вышел в точности таким, каким он его задумывал. В конце концов, возможно, он не был так уж не прав. В философском, разумеется, смысле. Да, действительно, Слон был счастлив. Во всяком случае, достаточно, чтобы верить в столь сомнительное само по себе утверждение.
Хотя, если подумать, существует ли вообще какая-либо идея, имеющая не религиозный смысл?
Лицо Слона, и в обычные дни не являвшееся украшением Солнечной системы, после жестко проведенного боя превратилось в хаотичный, несистматический набор округлостей, припухлостей и вздутий, весьма угрожающих форм и расцветок. Он мог бы попробоваться на роль шестидневного утопленника, добытого из воды в первых эпизодах полицейского детектива, и успех был бы ему обеспечен. Но, говоря откровенно, он никогда не находил в себе тяги к актерству. Слон был человек в первую очередь физического действия.
Он вспоминал бой.
Это был хороший бой. На самом деле он ожидал чего-то другого, но вышло тоже неплохо, совсем неплохо. Даже, пожалуй, лучше всяких его ожиданий. Безусловно, лучше. Слон неловко ухмыльнулся во весь свой опухший рот. Разбитые губы покраснели и расплылись, точно сценический макияж клоуна.
За его спиной, где-то возле своего шкафчика переодевался Лях. Слон не видел его, но отлично слышал его возню. В каждую минуту он совершенно точно знал, что этот бритый тип сейчас делает: снимает одежду, запихивает ее в сумку, надевает майку и так далее. Между ними как будто установился некий незримый контакт – телепатический или что-то вроде того, - сообщавший Слону все необходимые сведения. Удивительно, но у него не возникало желания обернуться и еще раз насладиться зрелищем истерзанного врага. Он уже был удовлетворен настолько, что большего удовлетворения просто не мог себе вообразить.
Минуты четыре спустя он закончил все полагающиеся процедуры, закрыл дверь шкафчика. Запер и направился к выходу, наслаждаясь приятным чувством физической усталости и жизнью вообще. Он был бодр и по-прежнему доволен собой. Ощущение счастья деформировало его и без того деформированную физиономию до состояния абсолютного инкогнито. Догадывайся он об этом, ему пришло бы в голову, что это даже забавно. Он не догадывался, но, даже и не догадываясь, находил все вокруг чертовски забавным. Добравшись уже до двери, он сжалился и бросил взгляд в сторону врага. Некоторое время он его изучал. Создавалось впечатление, что враг имеет весьма потрепанный вид. Столь удачное и своевременное наблюдение, разумеется, не могло не вызвать у Слона очередного приступа жизнелюбия и, как итог, сострадания к униженному сопернику. Секунду он сражался с собой, но потом то ли гордость, то ли благоразумие победили, он взял себя в руки и покинул раздевалку, так и не произнеся ни слова.
- О, - сказал невысокий бодренький тип по ту сторону двери, - очень удачно, что я вас встретил. Я видел ваш бой, - сообщил он голосом, намекавшим на интимность испытанных им переживаний. – Это было великолепно, Это даже не бой, это – война. Знаете, - вдруг сказал он изменившимся голосом, - когда я смотрел, мне было жаль самого себя.
Слон растерянно стоял посреди коридора, далеко отставив могучую руку с болтавшейся в ней сумкой. Сумка почему-то казалась чрезвычайно усталой. К тому же, ее мучила жажда.
- Я бы так никогда не смог, - закончил бодренький тип, заметно погрустнев.
Возникла неловкая пауза, в течение которой Слона терзал жестокий приступ клаустрофобии.
- У меня есть к вам деловое предложение, - внезапно проговорил незнакомец. Интонации его голоса изменились уже в третий раз. Слон за ним не поспевал. – Очень выгодное и вполне законное. Я хотел бы нанять вас для одного необычного дела. Что вы на это скажете?
Слон не знал, что сказать.
- Дело? – заметил он, проявив небывалую изворотливость.
- Очень выгодное и законное, - напомнил незнакомец. – На все сто. Мне нужна ваша физическая форма. С вашими возможностями вы только слегка разомнетесь и при этом хорошо заработаете. Так что, согласны?
Слон вдруг понял, что хочет согласиться, еще даже не зная, в чем состоит дело. Он ошеломленно пожевал губу.
- Э-э, - промычал он, припоминая что-нибудь соответствующее моменту. – Надо подумать.
- Прекрасно, - восхитился его блестящим выбором незнакомец. Рука нырнула под плащ в карман пиджака и извлекла белую пластиковую карточку. – Вот моя визитка. Приходите по этому адресу завтра часам к десяти. Время вас устраивает?
Слон кивнул.
- Превосходно, - бодро заметил чужак. – Буду ждать. Обязательно приходите. Дело выгодное и законное. До встречи. – И в следующую секунду уже мчался по коридору. Слон растерянно глядел ему вслед.
Когда здоровяк, неожиданно доставивший ему столько неприятностей на ринге, покидал раздевалку, Лях тоже как раз заканчивал сборы. Почти собранная сумка стояла поперек пары длинных скамей, выставленных между рядами пронумерованных металлических шкафчиков. Она была открыта, туда оставалось положить обувь. Лях нагнулся, подобрал пару сланцев, сырых после посещения душа, и сунул их в мешок, белый от кальциевого налета. Дверь открылась и закрылась. Здоровяк ушел.
- Черт, - пробормотал Лях. – Слоняра. – Он потрогал челюсть, скулы и беззлобно ухмыльнулся. – Ничего-ничего. Время от времени надо получать…
Бой он, конечно, не проиграл, но, пожалуй, и не выиграл. Рефери прекратил схватку, когда оба бойца уже с трудом переставляли ноги и едва могли поднять руку, чтобы нанести разве что символический удар. Им присудили ничью, и, вероятно, справедливо. Это был первый такой случай в истории «Олимпийца». Их обоих вынесли с ринга, дотащили до раздевалок и оставили там приходить в себя, созерцая белый беленый потолок в осторожно проступавших там и здесь серых плесневелых разводах. Позже им сказали, что бой до финального гонга продолжался около получаса; если точнее - тридцать четыре минуты.
Тридцать четыре минуты, подумал Лях, неплохая цифра, если учесть, чего стоила каждая их секунда. В целом он был доволен. Можно сказать, в этот вечер он впервые за очень долгое время испытал предельное напряжение сил, а подобные упражнения всегда полезны. Он вспомнил фразу, которую вспоминал часто, сейчас она была уместна, как никогда: «То, что тебя не убьет, сделает тебя сильнее». Чертовски разумно.
Он закрыл сумку, и, поднявшись, заковылял к двери. В его ближайших планах на вечер значились плотный ужин, банка пива и уютная постель, сегодня желательно на одну персону. Он уже протянул было руку, чтобы открыть дверь и выйти, но замер. По ту сторону, в коридоре, разговаривали двое, и одним из них был, как будто, его приятель здоровяк. Лях прислушался, но, к сожалению, почти ничего не услышал.
- До встречи, - сказал незнакомый ему голос. Потом образовалась короткая пауза, за которой последовал звук удаляющихся шагов, но это был не здоровяк.
Лях открыл дверь и вышел в коридор. Здоровяк, стоявший посреди коридора, повернул голову и как-то удивленно уставился на него. Лях добродушно осклабился, протягивая ему руку.
- Отличный бой, - сказал он. – Лучший из всех, что помню. Я чувствую себя так, словно мной заколачивали сваи на Чукотке. Надеюсь, ты тоже в порядке.
Удивление Слона сменилось настороженностью, но протянутую руку он все же пожал.
- Намного лучше, - проговорил он.
Лях указал на его лицо, обозначив в воздухе маленький кружок.
- Неплохо выглядишь. Можешь сниматься в рекламе йогурта.
Физиономия Слона расплылась в улыбке. Он понял, что это шутка.
- Удачи, - сказал Лях и на прощание махнул рукой.
На улице были уже поздние сумерки. Небеса приобрели густые бурые оттенки, вплетенные длинными прядями в общий фон неглубокой еще черноты. Неоновые блики лежали на мозаичных плоскостях зданий. В лужах, терявшихся в жавшейся к земле тени, внезапными слепящими вспышками отражался свет, бьющий из хрустальных витрин. В воздухе висел душный и сырой запах наползающей ночи.
Лях вышел из «Олимпийца». Автомобильная парковочная площадка перед спортивным комплексом освещалась тремя невысокими фонарными столбами, стоящими рядом. Каждый из них был увенчан мутным желтоватым плафоном, из которого с трудом пробивался придушенный свет одинокой неоновой лампы. На краю площадки, по всей видимости, назревали разборки.
- Прошу меня извинить, - произнес за его спиной голос, сразу заставивший его напрячься. Это напряжение было непроизвольным, скорее даже рефлекторным. Подобное случается, когда внезапно возникает дилемма – бежать или обороняться, возможно, с риском для жизни. Либо же с риском для спокойной жизни.
Лях обернулся и увидел незнакомку. На ней был плащ, плащ был расстегнут, и под ним обнаруживалось длинное вечернее платье образца двадцати-тридцатилетней давности. В молочном седом свете, выплескивавшемся из дверей «Олимпийца», Лях изучил лицо незнакомки. Это был его сон. Не самый плохой, но где-то на полпути к этой отметке.
- У меня есть к вам просьба, - сказала дама, стараясь изобразить улыбку. Улыбка вышла нервной и жутковатой.
В этот момент разборка на краю парковочной площадки, судя по всему, стала переходить из стадии пассивного противостояния в фазу активного выяснения отношений. Голоса стали громче, фразы короче, но и те постепенно вырождались в незаконченные оборванные определения, перемежаемые звуковыми вставками неопределенного смысла.
Лях знаком попросил незнакомку прерваться. Он оглянулся и пару секунд размышлял, ввязываться ли в чужой конфликт или справедливо посчитать, что это не его дело. Дело действительно было не его, но, поразмыслив, он все же решил вмешаться. Если бы его спросили о причине, он не смог бы сказать, потому что и сам ее не знал. Предчувствие, сказал бы он.
- Постойте же, - возопила оставленная позади дама. Он поднял над плечом палец, призывая ее к благоразумию.
Разборка происходила между двумя молодыми парнями, имевшими традиционный вид доходяг, что особенно бросалось в глаза, когда кто-либо из них начинал потрясать кулаками. Кулаки были закреплены на костлявых конечностях, несоразмерных всему остальному. Все вместе производило впечатление некой поспешности, словно в силу катастрофической ограниченности времени детали для задуманного конструкта приходилось брать из разных монтажных наборов. Не считая общей худосочности и предположительной хрупкости скелета, в остальном эти двое были не более схожи, чем две обезьяны, живущие в разных частях континента и не подозревающие о существовании друг друга. Тот, что повыше, носил стрижку коротким ежиком, другой – что-то наподобие дредов, но вряд ли они были результатом профессиональной укладки. Заостренные черты лица первого почему-то заставляли вспомнить богомола, физиономия второго имела беззащитное выражение ментата из книги по восточному мистицизму. Первый почти не жестикулировал, догадываясь о своем подавляющем силовом превосходстве, второй безостановочно размахивал руками, точно мельничными ветряками.
- Эй, - сказал Лях очень громко, так, что те оба сразу заткнулись. – Чего шумим? Что не так?
На площадку обрушилось мгновение тишины. Потом маленький, с дредами, заголосил. Смысл его речи, в общем, сводился к тому, что стоящий напротив него тип нынче утром украл его машину, ту самую, которая находится здесь, и теперь не хочет ее возвращать. Лях посмотрел повнимательнее. Обнаружилось, что спор шел из-за антиквариата. Нечто громоздкое приплюснутое, стальное. Такие машины он видел в архивных фильмах прошлого столетия, но выглядела тачка и впрямь здорово. Словно только что сошла с конвейера или где их там делали.
- Как этот зверь называется? – поинтересовался он.
Ответили оба. Из сказанного Лях уловил только, что это «Фольксваген» и, кажется, «Жук».
- Нормальный аппарат, - оценил он. – Может, забрать его себе? – Никто не ответил. – Шутка, - сказал он. – Машина твоя? – спросил Лях у стриженного.
- Моя, - сказал тот с вызовом.
- Не верю, - проговорил Лях, разглядывая его в упор. Он знал подобный тип мелких молодых гиен.
- А мне накласть, что ты не веришь. Она моя.
Лях неуловимым движением скользнул вперед и схватил стриженного за шиворот.
- Осторожнее, - прошептал он. – Хочешь больших неприятностей?
- Мы можем проверить, - произнес энергичный голос, показавшийся Ляху смутно знакомым.
Он обернулся. Как оказалось, зрителей у него заметно прибавилось. Рядом с незнакомкой в вечернем платье теперь стояли невысокий начинающий полнеть мужчина в кожаном плаще и рослый парень в очках, с вздыбленными вечным восторгом волосами и со светлой папкой, любовно прижатой к груди. Из коридора «Олимпийца» тем временем выходили еще двое – Слон и странный субъект с неподвижным лицом и пустым взглядом. Позади маячила смутная фигура кого-то третьего. Славная компания, подумал Лях, шоу начинается.
- Вы что-то сказали? – уточнил он. Парень в его руке дернулся, непонятно на что рассчитывая, но он встряхнул его, и тот на минуту утих.
- Мы можем проверить, - повторил мужчина в кожаном плаще.
- Проверить что?
Мужчина улыбнулся с чувством сострадания к интеллектуальным возможностям собеседника.
- Кому принадлежит эта машина. Мы можем это узнать. Прямо сейчас.
- Да? – Лях торопливо взвешивал. – Почему бы и нет. Это было бы неплохо.
- Но у меня есть одно условие, - заметил мужчина. Его взгляд стал прохладнее. Точно так же, как и его интонации.
- В таком случае можете не беспокоиться, - сказал Лях. – Условия меня не интересуют.
- Как угодно, - согласился незнакомец. – Но тогда, как честный человек, я должен буду оповестить соответствующие городские органы. Они, безусловно, разберутся, кто есть кто.
Лях поморщился.
- Чего вы хотите?
- Диалога, - сказал незнакомец. – Я хочу, чтобы все вы прямо сейчас отправились со мной и выслушали предложение, которое я вам сделаю. Прошу заметить: здесь нет никакой ловушки. Это очень выгодное и вполне законное предложение. Скажем так: я нуждаюсь в ваших услугах, и мне жизненно необходимо, чтобы вы согласились. Что мы решим?
- Хорошо, - сказал Лях. – Мы выслушаем вас. Чья это машина?
- Его. – Человек в кожаном плаще твердо указал на парня с дредами.
- Это что, фокус? - возмутился Лях. – Вы берете и называете первого попавшегося, и за это хотите сотрудничества?
Незнакомец качнул головой.
- Разумеется, нет. Я играю честно. У нас есть связь с базами данных городских департаментов. – Движением головы он указал на стоящего рядом парня. – Через компьютер и спутник.
И только сейчас Лях сообразил, что парень в очках держит не папку, а ноутбук. Вот черт, подумал он. Хотя, кажется, это и не имело уже большого значения.
- Очень неплохо, - высказался за всех Лях, в очередной раз обводя взглядом помещение малого конференц-зала корпорации «Мицуи».
Зал был расположен на сороковом этаже здания корпорации. Его предполагаемая вместимость составляла не более пятнадцати-двадцати человек, размещавшихся вокруг длинного овального стола и, при необходимости, на нескольких стульях, стовших вдоль одной из стен. Последнее имело скорее демонстративный характер, намекающий на возможность, но не желательность. Как правило, здесь собиралось человек двенадцать или даже меньше.
Огромные окна, занимавшие целую стену, впускали в комнату колючий синкопированный свет ночного мегаполиса. Многоцветные блики беспорядочными каплями ложились на потолок, стены и стол, установленный точно в геометрическом центре зала. Массивность стола подчеркивали тяжелая темная полировка и ярко прорисованная текстура благородного дерева, законсервированная толстым слоем похожего на стекло лака. Посреди на бумажных салфетках стояла пара пустых графинов, каждый из которых был окружен набором из четырех простых приземистых стаканов, начищенных до безупречного блеска. Стулья имели нетронутый вид, точно ими никогда раньше не пользовались. Крепкие деревянные ножки врастали в непотревоженный паркет пола.
Стены, окрашенные поверх рельефно нанесенной шпатлевки, оставались пусты, если, конечно, не считать пары обычных корпоративных бланков с какими-то официальными мало любопытными текстами. Бланки были забраны в стеклянные пакеты без переплетов, стянутые четырьмя стальными декоративными зажимами. Усаживаясь на выбранное место, Ольга бросила взгляд на один из вывешенных бланков, поморщилась и, потеряв интерес, сразу о нем забыла.
Последним, уже почти минуту спустя после того, как остальные расположились на стульях, в комнату вошел Виктор Алексеевич. Он не собирался никак объяснять причину своей задержки, но, вообще говоря, он посещал одно место, куда рассчитывал попасть уже довольно давно. Теперь он был готов - во всех возможных приложениях этого определения. Он уселся во главе стола, что в данном случае представлялось само собой разумеющимся, и твердым несокрушимым взглядом обвел присутствующих. На Ольге его взгляд споткнулся и на секунду потерял свою твердость и несокрушимость. Потом он моргнул, и еще минуту пытался восстановить утраченные позиции, что удалось ему лишь в некоторой степени. Он остался не слишком доволен достигнутым результатом, поэтому, оставив в стороне вежливость, начал с прямого вопроса:
- Кто это?
Ольга ответила ему спокойным взглядом и не произнесла ни слова. Слон хмыкнул, чувствуя себя здесь неловко.
- Это моя сестра, - объяснил он. И, подумав, добавил: - Ольга.
- Милое имя, - заметил Лях. Он не был уверен, что его мнение на сей счет кого-то интересует, но все же решил высказаться. – Вам идет.
Ольга никак не отреагировала на его сообщение.
- Секундочку, - попросил Виктор Алексеевич, прерывая не успевший еще толком начаться куртуазный диалог. – Разве я не дал понять, что наше дело не то, чтобы секретное, но для ограниченного круга лиц?
- Это практически одно и то же, - подсказал Степа, всегда готовый услужить заблуждающемуся руководству.
- Не уверен, что слышал что-нибудь в этом роде, - проговорил Лях откровенно забавляясь ситуацией. – Я бы запомнил.
- Какого беса, - возмутился Виктор Алексеевич. – Я не просил приводить сюда посторонних.
- Это моя сестра, - упрямо повторил Слон. – Она не посторонняя.
- Я не просил приводить родственников. Здесь не клуб. У нас деловое совещание.
- Мне становится скучно, - сообщил Лях. Пиксель пожал плечами, потом кивнул и уставился в пол.
- Проклятье, - прорычал Виктор Алексеевич.
- Я с ней, - твердо произнес Слон, поднимаясь со стула, - либо вообще никак.
- Проклятье, - повторил Виктор Алексеевич, минуту подумав. – Хорошо, с ней так с ней. Что она умеет?
- О, - сказал Лях. – Я думаю, много чего. – Фраза прозвучало с вызывающей двусмысленностью. Ольга посмотрела на него, вскипая от ярости.
- Эй, - сказал Виктор Алексеевич. – Так у нас ничего не выйдет.
- Я знал, что мы только зря потеряем время, - подал голос Макс. – Я пошел.
- Сядь, - резко произнес Виктор Алексеевич. – Черт с вами, пускай будет сестра.
- Поосторожнее с обращением. - Слон поднял и положил один из своих кулаков на стол. - Между прочим, это моя сестра.
- Весьма милая дама. За мной букет. Но, может быть, мы все же поговорим о деле?
Все примолкли, ожидая и внутренне подготавливаясь к серьезной части вечера.
- Итак, - сказал Виктор Алексеевич, удовлетворенный воцарившейся тишиной, - я хочу вас нанять, чтобы использовать ваши таланты, иными словами то, что вы умеете лучше всего.
- Я неплохо играю в волейбол, - предложил Лях, но его сообщение осталось без внимания. Он пожал плечами и стал слушать дальше.
- Мы собрали о вас кое-какую информацию. Разумеется, она не полная, но вряд ли стоило бы ожидать большего от двадцатиминутного поиска, не так ли? Посмотрим. – Виктор Алексеевич заглянул в дисплей ноутбука, установленного перед ним исполнительным Степой. – Начнем с вас. – Он указал на Макса. – Вы, насколько можно судить, не представляете собой ничего особенно ценного, но, кажется, умеете неплохо обращаться с техникой, в первую очередь, с автомобилями. Я не уверен, что вы подойдете, но, возможно, ваше умение нам все же пригодится. – Виктор Алексеевич перевел взгляд на Пикселя. – Вы. – Он потрогал пальцем в клавиатуру. - Вы хакер. Насколько я понимаю, очень хороший хакер. Там, куда вы отправитесь, нет компьютеров, но ситуация может осложниться. Исключительные обстоятельства требуют исключительных людей, да? Это тоже ваш родственник? – Он кивнул в сторону Сфинкса.
Пиксель содрогнулся при мысли о подобных родственных связях.
- Даже лучше, - подал голос Сфинкс. Его физиономия сохраняла холодную неподвижность. – Его лучший друг.
- Вы не похожи на родственника, - согласился Виктор Алексеевич. – Впрочем, это не важно. Мы тоже кое-что о вас выяснили.
Сфинкс начал медленно подниматься. Его лицо превратилось в зловещую маску. Пиксель съежился на своем стуле и представил себя крошечным одноклеточным организмом.
- Превосходно, - оценил Виктор Алексеевич. – То, что надо. О, прошу не беспокоиться на счет информации: дальше этого кабинета она не уйдет. Я только хочу сказать, что вы нам подходите. – Он дождался, пока Сфинкс опустится на свое место. После этого обратился к Ляху и Слону, сидящим спиной к огромному окну, выходящему в ночь. Ночь была похожа на электронную мозаику, выведенную на огромный экран; каждые две секунды изображение динамически обновлялось. – Что касается вас, то вы представляетесь мне основной действующей силой этого проекта. Состоится он или нет, во многом зависит от вас. Мне хотелось бы верить, что вы примете мое предложение.
- Мы до сих пор не услышали, в чем именно оно состоит, - напомнила Ольга.
- Да, конечно. – Виктор Алексеевич ненадолго умолк. – Здесь замешаны корпоративные интересы, поэтому подробности я смогу изложить только после того, как вы примете решение. Надеюсь, вы понимаете? Но, в общем, дело обстоит следующим образом: мне нужен некий предмет, который вы должны будете забрать у его номинального хозяина, подменить, чтобы не возникло ненужных, скажем, последствий, и принести сюда. Таков в двух словах ваш будущий контракт. Есть вопросы?
Лях минуту сидел, размышляя, переводя взгляд с Виктора Алексеевича на Слона, Ольгу и всех присутствующих в конференц-зале. Он чувствовал, как разогревается его кровь. Непонятно чем, но его заинтересовало это дело. Может быть, свою роль сыграла неуклюжесть вербовщика, может, что-то еще, но его любопытству был брошен вызов, и теперь он хотел выяснить, что будет дальше. Он уже знал, что скажет «да», однако следовало сохранить лицо. Поэтому он выразил ту же мысль несколько иначе:
- Я - в деле. Если цена устроит.
2
Ночь лежала над городом, точно огромный черный плащ, лоснящийся глянцевыми потеками дождя и сверкающий тысячью мелких прорех. В прорехи, похожие на работу кошачьих глистов, с любопытством таращились черти с мутными от вечной переработки глазами. Судя по чахоточному блеску кошачьих зрачков, им давно следовало бы выспаться, но, имея над головой столь суровую администрацию, это было совсем не так просто устроить.
Под старым дырявым плащом размещался город. Говоря точнее - мегаполис. Не сказать, чтобы очень большой, но все же входивший в первую десятку величайших. Что, в общем, надо сказать, делает честь любому плащу. Вершины шести грандиознейших небоскребов города, являвшиеся одновременно шпилями ретрансляторов, походили на геральдические украшения, тайком скопированные с европейских фамильных склепов. С точки зрения наиболее общих концепций, их форма представляла собой воплощение довольно примитивной символики, на которую неизменно и без устали намекали авторитеты из мира искусства, а также активисты некоторых альтернативных сексуальных групп. Впрочем, весьма сомнительно, чтобы большинство клерков, наполнявшие в обычное время офисы этих зданий, догадывались об их возможной связи с фаллическими культами туманной древности. В противном случае, это, несомненно, породило бы не одну волну протеста и потребовало бы революционных перемен в архитектуре. И первое, и второе явилось бы для арендующих фирм причиной серьезных затрат – как моральных, так и материальных. Ни то, ни другое никому не было нужно.
Подобная индифферентность в столь важных вопросах мироустройства сильно разочаровывала наблюдающих за городом демонов.
Дождь, прошедший и к этому времени уже закончившийся, широкими бурлящими ручьями сливался в водостоки, забранные крепкими чугунными решетками. Там, где решетки по тем или иным причинам оказались забиты всевозможным мусором, образовывались запруды, через которые, кряхтя и ругаясь, скакали прохожие, словно путешествующие рождественские зайцы. Люди спешили домой, туда, где их ждали ужин, холодная банка пива и бормочущий на одном унылом тоне телевизор с однообразным набором развлекательных программ, развлекательность которых, строго говоря, сводилась к узнаваемым физиономиям ведущих и стройным девицам в ожидаемо скудных нарядах, время от времени оживляющих своим появлением никак не желавшее завершаться шоу.
Все спешили домой. Только в здании небоскреба «Мицуи» продолжалось совещание, имевшее, как утверждалось, вескую, но до сих пор так до конца и не проясненную цель.
- Мысль неплохая, - заметил Лях, тупо разглядывая полированную крышку стола. То, как он это произнес, должно было означать, что он не испытывает особого энтузиазма по поводу предлагаемого им дела. – Украсть доспехи Александра Македонского – это нормально, - пробормотал он. - Почти неожиданно, я бы сказал. – Он поднял руку и задумчиво щелкнул ногтем стоящий перед ним приземистый граненый стакан с тонкой полоской желтоватого пойла у самого дна. Того, что ему налили, он так и не попробовал, поскольку не был уверен, что здесь это стоило делать. Над его крепкой, чуть распухшей переносицей лежали три глубокие вертикальные складки. Он знал о том, что они там есть. Так бывало всегда, когда он действительно напряженно думал.
Лях никак не мог понять своего отношения к происходящему. Стоило, наверное, в конце концов, признать, что еще полчаса назад он надеялся на нечто совсем другое – непонятно какое, но другое. На что-то горячее и роскошное в смысле адреналиновых вулканов, хай-тек технологий, погонь и выстрелов, обжигающих кожу. Что-нибудь из арсенала Джемса Бонда или Терминатора. И то, что в итоге все дело свелось к еще одному примитивному – более или менее - ограблению, его сильно разочаровало. Жизнь вообще предпочитает обманывать ожидания, говорил он себе, и пора бы к этому привыкнуть. Хотя к такому, пожалуй, невозможно привыкнуть.
Он размышлял о том, не встать ли ему, не послать ли всех к дьяволу и отправиться спать. День и в правду вышел не легким.
Виктор Алексеевич, не вполне представлявший себе суть проблемы, решаемой в эту минуту Ляхом, смотрел на него внимательным, старательно сконструированным взглядом. Если он не слишком ошибался в своих предположениях, его взгляду следовало бы дать определение «цепкий». Он постарался вложить в него всю нерастраченную мощь своего интеллекта, и прилагал к этому немалые усилия. Если бы присутствующим было об этом сообщено, они, безусловно, заинтересовались бы некоторыми внешними аспектами столь необычного упражнения. Однако им сообщено не было, и они не заинтересовались.
Виктор Алексеевич издал некий сложный звук, старательно прочищая слегка застоявшиеся голосовые связки.
- Речь идет только о щите, - уточнил он. – Во всяком случае, пока. - Он подарил всем присутствующим снисходительную улыбку, после чего откинулся на спинку стула и чуткими пальцами осторожно ощупал свой подбородок. – Мне кажется, - он придал интонациям голоса вескую деловую строгость, совершенно необходимую в подобных непростых ситуациях, - вы настроены скептически. Не понимаю, почему?
Лях остался неподвижен, продолжая созерцать темный безупречно чистый слой лаковой полировки. Он все никак не находил для себя решения. Он постарался собраться с мыслями и, собравшись, сказал наконец то, что кому-то из них, вероятно, давно уже следовало сказать. Он поднял голову и в упор посмотрел на Виктора Алексеевича. Его взгляд был темен и тяжел.
- Мы здесь уже почти полчаса, - проговорил он. - И все это время вы ходите вокруг да около, ничего толком не говоря о деле. Это здорово утомляет, если вы не заметили.
Виктор Алексеевич, не ожидавший такого выпада, растерянно моргнул.
- Это - во-первых, - продолжал Лях. Его челюсти работали, точно стальные капканы. - Во-вторых, если речь идет только о каком-то щите…
- Это щит Александра Великого, - начал Виктор Алексеевич, но Лях, подняв руку, оборвал его решительно и жестко.
- Пусть хоть щит самого Господа Бога. Лично мне все равно. Мне достаточно того, что его нужно украсть. Неясно вот что: вы нанимаете команду с улицы, чтобы вломиться в музей или, может быть, частный дом, и еще не известно, что из них охраняется хуже. Думаю, не ошибусь, если скажу, что никто из нас ничего подобного в жизни не делал, и я сомневаюсь, что с первого раза все получиться, как надо. Вы уверены в том, что делаете? Потому что мне это кажется очень странным. А я не хочу рисковать, зная, что работу организует сумасшедший.
Речь вышла довольно длинной, и, закончив ее, Лях недовольно поморщился. Он не любил говорить так, как говорил только что. Для него это было неестественно. Он сильно сомневался, что это вообще для кого-то естественно, хотя, случается, люди все же так говорят. Однако он нередко замечал, что в жизни происходят и более странные вещи.
Все то время, пока Лях говорил, Виктор Алексеевич напряженно вслушивался – не столько в его слова, сколько в голос. Он изредка кивал, что, в принципе, могло означать что угодно. Когда Лях закончил, лицо младшего советника президента европейского отделения «Мицуи» вдруг приобрело удивленное выражение. Придушенно хрюкнув, он взял секунду на размышление.
- Я не сумасшедший, - проговорил он чуть позже. Никто ему не возразил, но Лях пожал плечом и перевел взгляд в потолок. - И я по-прежнему уверен, что вы именно те, кто мне нужен.
В этом месте его речи Ольга демонстративно подвинулась на край стула.
- Уже очень поздно, - сказала она. - Он прав: вы ничего нам не сообщаете. Практически, у нас нет никакой информации, чтобы делать хоть какие-то выводы. Мы только зря теряем время.
Виктор Алексеевич на мгновение почувствовал смятение. В его представлениях разговор с будущими наемниками должен был выглядеть совсем не так. Пожалуй, более оптимистично. Он злобно уставился в противоположную стену и подумал: пропади все пропадом. После чего утомленно вздохнул и в нескольких словах рассказал все.
- Дело в том, - выдавил он, - что речь не идет о музее. Место, откуда вам нужно будет забрать этот щит, расположено на восточном берегу Средиземного моря. Но не это главное. Главное время, когда это придется сделать. Оно отстоит от нашего почти на две тысячи лет. Это приблизительно триста пятидесятый год до новой эры. Ваша цель - небольшой храм возле развалин, которые когда-то именовались Троей. При храме - десяток служителей, которые и будут вашей проблемой. Вот, - закончил он, - собственно, и все дело.
Минуту в кабинете держалась тишина, расползавшаяся от стола никуда не спешащим ватным облаком. Густое безмолвие. Оно казалось несокрушимым и вечным. Оно представлялось стеной, невидимой, но вполне материальной, а кабинет был целиком вмурован в нее, от стены до стены, со столом, стульями и всеми теми, кто сидел на этих стульях, точно большие оставленные на ночь манекены. Потом Ольга спросила:
- И это – все дело? – Ее голос звенел, точно истерзанные колокольчики, подвешенные над входной дверью какого-нибудь заведения.
- Да, - прорычал Виктор Алексеевич с отчаянной свирепостью, но и с облегчением, как человек, наконец поведавший все, что скопилось у него на душе, незнакомому психоаналитику, который за его историю еще возьмет в него же немалые деньги.
- Будь я проклят, - пробормотал Лях.
Макс поискал, куда сплюнуть, но не нашел, и это его сильно напрягло. Куда сильнее, чем весь тот бред, что он слышал в последние двадцать минут. Он так и не понял, в чем дело, но, в принципе, ему было все равно. Ему нравился этот кабинет, стены, свет, стулья и, конечно, стол. Ему даже нравилась эта компания, хотя, как ни жаль, с «Жуком», видно, придется все же расстаться. Он вдруг представил себе дорогу, что-то вроде желтого кирпича и деревьев с кронами наподобие арок; дорога уходит в туман, он не видит ничего дальше пары десятков шагов, но это не самая большая проблема. Большая проблема – это настойчивое желание посетить сортир, и вот это действительно важно.
Переварив сказанное пиджаком, Пиксель внезапно ощутил приступ сильного возбуждения. Он даже почти застонал, сдерживая вопль восторга, потому что это было именно то, на что он втайне надеялся. Он предчувствовал такой кайф, по сравнению с которым кислотные приходы выглядели бледно и просто смешно.
- Круто, - просипел он. – Машина времени? Так?
Все присутствующие повернули головы и задумчиво посмотрели на Пикселя, прикидывая в уме, насколько он мог оказаться прав.
- Машина времени? – переспросил Лях, обращаясь к Виктору Алексеевичу. И заорал, поднимаясь со стула. – Это что, черт вас возьми, сказки для взрослых?
Телефонный звонок, как это часто и происходит, застал Монаха в один из самых неподходящих для разговора моментов. Несколько минут назад у него был внеплановый секс с одной из его девиц. Если он не слишком ошибался, кажется, ее звали Изабелла или, во всяком случае, что-то в этом роде. Сейчас она уже ушла, что заставляло Монаха подозревать наличие у нее мозгов, а, кроме того, неких далеко идущих планов на его счет. Однако об этом он не хотел сейчас думать. Девица ушла очень вовремя. Он не был уверен, что смог бы еще хоть секунду выдержать ее многозначительный изучающий взгляд сквозь ироническую улыбку. Они всегда так смотрят, подумалось ему в мгновенном приступе раздражения, - словно они умнее всех и, конечно, умнее его в частности. Не сказать, чтобы его это злило, но от самой этой мысли он начинал уже порядком уставать. Отвратительнее всего было то, что, возможно, они не так уж не правы.
Вот зараза, подумал он с безразличием. После нее в кабинете остался душный запах цветочных духов, смешавшийся с острыми запахами пота и мускуса. Потянувшись, Монах подобрал со стола пульт кондиционера и изменил настройки, чтобы вернуть в комнату свежесть. Он полулежал, устроившись в кожаном кресле с высокой спинкой и крепкими подлокотниками. В правой руке, откинутой поперек подлокотника, тлела толстая сигара, цедившая сложный аромат, который действовал на обоняние Монаха примерно так же, как пряные палочки на дзенских аскетов. Его мозг был опустошен не менее чем на девять десятых, что в глазах специалиста могло бы показаться немалым достижением на пути дхармы. Оставшаяся одна десятая отвечала за беспроводное подключение к безднам космических энергий, которые он ощущал каждым своим функционирующим рецептором. Он почти парил, а если не парил, то намеревался заняться этим в одну из ближайших секунд. Его непрочная земная телесность готовилась воспринять нетленность вселенской буддовости, однако всего за шаг до того на столе вздрогнул и солидно захрипел телефонный аппарат.
Монах скривился, как от зубной боли. Связь с запасниками космических энергий оказалась безнадежно разрушена. Вселенский махатма повернулся, показав бритый затылок, и молчком удалился.
- Черт, - буркнул Монах, разглядывая зажатую в пальцах сигару. Кто бы знал, как ему опротивела вся эта восточная муть. Он вздохнул, убрал ноги со стола и задумчиво посмотрел на телефон. Его взгляд растирал высококачественный обожженный кирпич в труху. Но телефону было плевать.
Свободной рукой Монах поскреб подбородок, лениво размышляя на тему возможностей. Тема была довольно скользкой и, пожалуй, в каком-то смысле даже философской. О последнем Монах тоже догадывался, но большого интереса такой подход у него не вызывал. Определение «философский» в его личном словаре попадало в концепт-раздел «восточная муть». Он снова вздохнул, поднял трубку, стоившую почти столько же, сколько и кресло, на котором он сидел. Ласково прижав ее к уху, он произнес очень коротко:
- Кто?
- Я, - отозвалась трубка, побив, таким образом, его рекорд краткости.
Это показалось Монаху неприятным, и он возразил:
- Ну?
- Машину нашли, - сообщила трубка, опуская большинство подробностей, которые кому-то могли бы показаться любопытными. – Товар на месте.
- Угу, - неопределенно буркнул Монах, не вполне понимая, о чем идет речь.
- Работу я сделал, - сказала трубка. – Так что мы в расчете.
Только теперь Монах узнал голос. Он выругался беззвучно, отведя трубку на пару сантиметров в сторону. Плохо. Плохо то, что, начав этот дурацкий разговор, он оказался там, где совсем не хотел оказаться. Он сам себя загнал в угол. Шансов выкрутиться почти не было, но он все же попытался.
- А, это ты, - сказал он. – Я тебя не узнал.
- Теперь – узнал, - резко оборвала его трубка. – Парень уже едет к тебе.
- С ним все ясно, - так же жестко ответил Монах. – Как насчет тебя? У нас с тобой неоконченное дело. Есть еще кое-что, что ты должен для меня сделать. До двух я здесь, в клубе. Подъезжай.
- Меня это не интересует. И у нас нет неоконченных дел. Я выполнил твою просьбу. Я с тобой рассчитался.
- Ну да? – Монах навис над трубкой и возвысил голос. – Это ты так решил? Я решаю, когда твой долг отработан, ясно? Не ты – я.
- Это не мой долг, - спокойно отозвалась трубка и так же спокойно закончила: - Ты знаешь.
- Ты сам взял его на себя.
- Да, - сказала трубка, и повторила: - И я с тобой рассчитался. И послушай совета: будь осторожен. Я не всегда такой мирный и терпеливый.
Монах услышал далекий клацающий звук и последовавшие за ним быстрые короткие гудки, словно нарезанные на столе большим кухонным ножом.
- Черт, - снова пробормотал Монах. Он швырнул трубку на рогатый хромированный держатель и нахмурился, уставившись в закрытую дверь кабинета. Телефон обиженно звякнул, но, прикинув состояние хозяина и все вероятные расклады, посчитал лучшим заткнуться.
Надо же, подумал Монах, как неудачно. Такого решительного хода со стороны этого проклятого тупого наемника он никак не ожидал. Посылая его к Пикселю, он хотел посмотреть, как этот тип будет выглядеть в деле. Те истории, которые передавали Монаху, с Костоломом или как он там себя называет в роли суперзвезды были больше похожи на легенды, чем на реальные события, о которых узнаешь из новостей. Он хотел, наверное, убедиться, а в результате получилось то, что получилось. Он лишился такой ударной мощи. С подобной потерей трудно смириться.
Что же произошло, думал Монах. Что-то непременно произошло, но вот что?
Уже некоторое время Пиксель чувствовал себя неуютно.
Ему было жарко и тесно. Одежда, липшая к телу, давила на горло и грудь, будто тугой ватный ком, пропитанный то ли спиртом, то ли скипидаром. Двумя пальцами, запущенными под кадык, Пиксель оттягивая ворот вязанной кофты, порядком поношенной, однако, как он разумно полагал, не настолько, чтобы стоило задумываться о новой. Делая судорожный вдох, он вдруг почему-то вспомнил о патентованных утяжелителях для долбанных крутых качков. Ему пришло в голову, что в них-то как раз все и дело и что сама по себе эта идея серьезно попахивает идиотизмом. Он затрясся от смеха, но, почувствовав рядом чье-то недовольное движение, сделал вид, что закашлялся. Он отчаянно потел, несмотря на исправную работу вентиляционных систем, чей деловитый шепот сейчас казался ему грохотом киловаттных стереосистем. Между его лопаток пробиралась холодная струйка, точно стая голодных и злых бультерьеров терзавшая его самолюбие, уже и без того порядком отравленное. Пиксель потел, подозревая, что и остальные догадываются о его проблеме. Он прилагал невероятные усилия, стараясь взять себя в руки, но в результате становилось только хуже.
Он стоял в лифте, прижатый к стальному хромированному поручню, проложенному вдоль горизонтального стыка зеркал, закрытого декоративной оксидированной планкой. Зеркалами были забраны все четыре стены лифтовой кабины, включая и дверь, отчего лифт выглядел как бы аквариумом, только наоборот. Из этой мысли следовал очевидный вывод: если есть аквариум, значит, должны быть и рыбы. Подумав, Пиксель решил, что именно они все - эти рыбы. Те, что терпеливо и тупо ждут, когда умелый рыбак выдернет их, подцепив на крючок, освежует и использует так, как ему этого хочется.
Он на секунду зажмурился, потом открыл глаза и посмотрел вверх.
Над головой ослепительным белым светом горели длинные матовые лампы, укрытые под пластиковую арматуру. Залитая светом, большая кабина высокотехнологичного корпоративного лифта казалась крошечной камерой-одиночкой, в которую согнали подвернувшихся под руку неудачников. Пиксель никогда не страдал ни одной из известных ему форм фобий, по крайней мере, прежде ничего подобного за собой не замечал, но сейчас он боролся со странной, все более овладевавшей им уверенностью в какой-то убогой кукольности всего окружающего. Люди, стоявшие вокруг, вдруг представились ему неживыми облитыми светящейся лаковой коркой манекенами.
Неслабо, подумал он с удивлением. Такого намека на ломку у него еще не было. Впрочем, что называть ломкой. Он сам предпочитал определение «беспокойство». Ломало тех, кто сидел на игле или ширялся по-жесткому другим каким-либо способом, каких вообще немало. Однако ни с чем таким Пиксель не связывался. Всякой серьезной дури он предпочитал кислоту и таблетки, полагая, что при том же эффекте они, по крайней мере, не смогут сделать из него полного психа, на каких он имел случаи насмотреться. То есть, говоря чуть иначе, он надеялся, что не смогут. Товар, получаемый процентом с перевозок Монаха, он загонял на улице, аккуратно и тихо. И это являлось важной статьей его дохода.
Чтобы справиться со своей проблемой, Пиксель стал смотреть на сенсорную панель управления. В верхней ее части имелось розовое табло, на котором отсчитывались текущие уровни. Изучив последовательность переключения чисел, Пиксель пришел к выводу, что лифт движется вниз. Цифры на табло переключались сонно и словно бы нехотя, отчего возникала иллюзия, что лифт не мчится, проходя этаж в две секунды, но ползет со скоростью отобедавшего червяка, утомленно прокладывающего себе путь в огромном опротивевшем уже яблоке.
Вот, черт, подумал Пиксель, потянувшись щекой к предполагаемо прохладному зеркалу, как некстати. Виктор Алексеевич, сопровождавший их вниз, взглянул на него с суровым неодобрением. Возникшая мизансцена была сопровождена выразительным похмыкиванием Елены Вениаминовны, очень тонко уловившей настроение текущего момента, выраженного в подчеркнутой мимике руководства. Однако Пикселю было и без того погано, и он никак не прореагировал на их объединенные усилия,. У него был серьезнейший трип, одна из стадий, когда весь мир превращается в наклеенную на стекло жевательную резинку. Он даже уточнил: жевательную резинку Дозы, которую она старательно размазывает по косяку его двери. Голова Пикселя повернулась, жизнерадостно в меру не столько сил, сколько возможностей оскалилась в сторону Виктора Алексеевича, после чего вновь упала на зеркальную плоскость лифтовой стены.
- Он что, наркоман? – свистящим шепотом позднего посетителя кладбища поинтересовалась Елена Вениаминовна. Ее вопрос не был обращен к кому-то конкретно, поэтому некоторое время все молча обдумывали подходящие случаю варианты ответов.
- Похоже на то, - наконец высказался за всех Лях.
- Я все слышу, - сообщил им Пиксель, напряженно работая с выражением своей физиономии. Он не был уверен, но подозревал, что оно нуждается в определенном улучшении, хотя еще оставались сомнения в каком именно.
В два захода он сфокусировал взгляд. Первым и наиболее очевидным объектом он избрал лифтовую панель с плоской, похожей на пленочный трафарет клавиатурой и будто налитым кровью счетчиком этажей. В целом она выглядела служебной версией голограммной наклейки из коробки с лицензионным софтом. Придя к этой мысли, он с минуту изучал ее, стараясь не пропустить ни одной детали, сколь бы малозначительной она ни казалась. После чего, с трудом отлепившись, перевел еще мутноватый взгляд на зеркальную стену и отыскал в ней отражение бритоголового боевика с широченной грудью и деформированным лицом. Нормальный мужик, почти с нежностью подумал о нем Пиксель, вспоминая события прошедшего часа, в особенности - сложную ситуацию на стоянке возле «Олимпийца». Нормальный, но слишком жесткий. Это сразу ясно. К тому же, он, по всему видно, скептик, а это, по мнению Пикселя, являлось немалым недостатком и серьезным препятствием на пути к нирване, просветлению и всему прочему в этом смысле.
Сам Пиксель в машину времени верил. До сегодняшнего вечера он верил в нее в принципе, теперь же уверовал в нее как в овеществленную сущность. Пиджак все сказал очень ясно, а пиджаки такими вещами не шутят. Это их деньги, а деньги не понимают ни юмора, ни глупости.
Если подумать, Пиксель всю свою не вполне удавшуюся жизнь ждал какого-то подобного случая, чего-нибудь в этом роде. Драконы, перемещения во времени, терминаторы с разбитыми стальными физиономиями. У нас есть даже своя принцесса, ухмыльнулся Пиксель, скользя взглядом по зеркальному отражению Ольги, начиная, как это принято, он светлых кожаных туфель, и быстро продвигаясь все выше. Как обнаружил он несколько позже, Ольга смотрела на Ляха, и то, как она это делала, возбуждало в Пикселе приятные кислотные фантазии.
Лях ухмыльнулся и хлопнул его по плечу. Пиксель автоматически присел.
- Нет наркотикам, - припомнил он нечто неплохо соответствующее случаю.
- Ты потрясающе прав, приятель, - согласился с ним Лях. – Но что же тогда тебя так ломает?
- Это не ломка, - попытался уточнить Пиксель. – Это, - пояснил он, чуть замявшись, - просто небольшое беспокойство. Трип.
- Типа, он нервничает, - высказал посетившую его мысль Макс и сразу заткнулся.
- Кислота, - выдавил Пиксель, - это не наркотики. Растормаживает мозг, и все такое.
- Угу, - задумчиво буркнул Лях. – Все такое.
- Он кислотник, - догадалась Ольга и скорчила презрительную гримаску. – Господи, какой дрянью народ ни травится.
- Точно, - поникнув, пробормотал Пиксель, и стало ясно, что еще один шаг в том же направлении, и он зарыдает.
- Проклятье, - пробормотал Лях. – Может, он и кислотник, но обычно в таких делах помогает доза.
Пиксель отрицательно мотнул головой.
Покинув лифт, группа, ведомая Виктором Алексеевичем, приблизилась к турникетам охранного поста. Руководитель специальных проектов «Мицуи» коротко переговорил с неким охранником, поднявшимся ему навстречу из-за остекленной конторки, собранной наподобие будки справочного бюро. Охранник выглядел суровым, но вежливым. Пока шли переговоры, наемники имели возможность оценить его вид. У этого парня все было очень внушительным: внушительная голова, внушительные плечи, внушительный рост и весьма внушительный живот, лежащий поверх крепкого кожаного ремня. На его левой руке был закреплен мобильный микрокомпьютер, на котором он тут же набрал несколько команд, сверился с показанием дисплея. После чего кивнул Виктору Алексеевичу, и тот сообщил своей команде, что вот, все формальности улажены, и завтра, когда они придут, не возникнет никаких проблем. Но если что, они, конечно, знают с кем связаться, и он раздал всем по своей визитке.
Макс был потрясен. Это была первая официальная визитка в его жизни.
Они вышли на улицу, где от края до края лежала колючая, тонко звенящая ночь, наполненная электрическим блеском реклам и напряженным ожиданием неизвестного. Ветерок с неким намеком на свежесть суетливо носился над асфальтом, поднимая случайные клочки газет и листовок, разбрасываемых беспокойными активистами.
- Ладно, - нетвердо сказал понемногу как будто приходящий в себя Пиксель, - я должен ехать. У меня еще есть одно дело.
Лях посмотрел на него с недоверием.
- За руль тебе садиться не стоит, - заметил он. – Сегодня не тот день, который будет неплохо смотреться в справке из крематория. Я тебя отвезу. К тому же, мне есть о чем подумать, а думаю я обычно не дома. Совместим полезное с очень полезным. – Он вдруг повернулся к Ольге. – Не хотите составить компанию? Поужинать? Я вас приглашаю.
Ольга секунду изучала его лицо. Впрочем, чтобы сделать очевидные выводы, в этом не было особой необходимости. Но она не собиралась облегчать стоящую перед ним задачу.
- Нет, - сказала она. – Уже слишком поздно.
- То есть в другой раз? – уточнил Лях, улыбаясь.
- Там увидим, -отозвалась Ольга. И, беря брата под руку, проговорила уже совсем другим тоном: - Ну, до завтра.
Макс вскинул руку и, махнув, зашагал прочь. Сфинкс так же молча кивнул и двинулся в сторону стоявших невдалеке такси.
- Постойте, - Лях, не желавший сдаваться после первой попытки, остановил Ольгу со Слоном. – Мы вас довезем. – Он повернулся к Пикселю. – Я думаю, твое дело терпит?
Тот пожал плечами и, не возражая, мотнул головой. Минуту спустя они уже ехали
- Он меня не убедил, - очень четко проговорил Лях, не отрывая взгляда от пустынной дороги, освещенной седым, похожим на лед светом уличных фонарей, тянущихся вдоль тротуаров. Звук его голоса вдавился в тишину салона «Фольксвагена» и размазался по обивке и стеклам, приклеившись к ним потеками вязкой слизи. – Он похож на психа. – Перехватив руль, Лях встряхнулся, словно пытаясь освободиться от навязчивых сомнений. Но, видимо, неудачно. Он нахмурился, наткнувшись в зеркале на внимательный изучающий взгляд Ольги.
- Он выглядит суетливым, - возразила Ольга, - но не ненормальным. А если это действительно шутка, то не очень понятно, где смеяться.
Разумно. Пиксель старательно кивнул. Лях бросил в его сторону взгляд и хмыкнул с откровенным сомнением. Затем пожал плечами.
- Черт его знает, - пробормотал он.
- Завтра увидим, - проговорила Ольга. Ее голос прозвучал несколько натянуто, отчего сказанная фраза оставила впечатление двусмысленности. Уже через секунду она сама не могла вспомнить, был ли это вопрос или утверждение, хотя и первое и второе казалось равно сомнительным.
Лях в ответ только снова пожал плечами. Что здесь можно сказать? Да, действительно, завтра увидим. Завтра многое станет ясно.
- Мы выйдем здесь, - несколько позже сообщила Ольга, трогая легкой рукой плечо Ляха. От неожиданности он вздрогнул. Он как раз о чем-то размышлял, о чем-то, разумеется, чертовски важном, но вот о чем именно сейчас почему-то не мог вспомнить.
- Угу, - буркнул он. – Так как насчет поужинать? - сделал он еще одну неуклюжую попытку.
Ольга захлопнула дверь и махнула им рукой. Негромко выругавшись, Лях нажал на педаль газа и принялся с остервенением выкручивать руль.
Пиксель указал поворот. Машина свернула в декоративную арку. Арка стояла посреди внутриквартального проезда в унылом одиночестве, посвященном благочестивым размышлениям о загадочности собственного назначения. От ближайших зданий ее отделяли небольшие ухоженные клумбы, в темноте похожие на участки тщательно разровненного строительного мусора. По ту сторону дорога резко сворачивала за угол дома и внезапно превращалась в достаточно просторную парковочную площадку.
- Здесь? – уточнил Лях.
Заглушив двигатель, он грудью прижался к рулевому колесу и некоторое время разглядывал сквозь стекло вывеску клуба. То, что он видел, восторгов не вызывало. Вывеска, представлявшая собой некую смутную весьма синкретичную фантазию на популярные мотивы Дикого Запада и еще более дикого Востока, мерцала беспорядочными вспышками крошечных иероглифов. Иероглифы были расположены внутри ярко-синего неонового сапога, отдаленно напоминавшего сапог ковбоя в тот самый момент, когда ковбой сходит с лошади и закуривает настоящие «Мальборо», не замечая, что стоит точно на коровьей лепешке. Неплохо, неплохо, хмыкнул Лях, продолжая разглядывать мигающие иероглифы. Время от времени из них складывалось что-то, что можно было попытаться прочесть. Лях попытался трижды, однако потом, беззвучно выругавшись, оставил это занятие, решив именовать заведение «Сапогом», что, принимая во внимание основной сюжет представленной здесь вывески, имело под собой некоторые основания.
К козырькам и кронштейнам, фиксирующим элементы конструкции, лепились сгустки клубящейся черноты, напоминавшие бороды суровых пещерных аскетов, подкрашенные сажей. Остановившись на этом, Лях подумал, что каков бы он ни был внутри, снаружи этот чертов клуб выглядит совсем невесело.
Он вдруг вспомнил, что так и не услышал ответа Пикселя. Повернул голову, он посмотрел на сидящего рядом кислотника. По всему выходило, что у парня по-прежнему медленно едет крыша. Ему следовало либо выспаться, либо проветриться. Либо, как считал Лях, принять дозу.
- Тебе точно сюда? – спросил наемник голосом заботливого старшего брата. – Послушай-ка, ты не очень хорошо выглядишь, приятель. Я могу отвезти тебя домой, если хочешь.
Пиксель отрицательно мотнул головой и сразу поморщился. В его черепе плескались одновременно все моря мира, рыбы ходили косяками, а киты тыкались головами в виски, создавая эффект небольшого цунами.
Лях пожал плечами и секунду сидел молча.
- Тогда пошли? – сказал он. – Решай живее: либо так, либо так.
Пиксель снова мотнул головой, на этот раз сверху вниз, что, очевидно, означало «да, сейчас, подожди секунду, я уже». Выдержав эту секунду, он полез из машины, слыша стонущие чукотские аккорды, транслируемые с крайнего Севера прямо в его мозг на платиновые электроды, вживленные точно туда, куда нужно. Где-то вторым слоем сильно смазанным эхом били серебряные бубны шаманов. Слышались трубные вопли оленей и напряженное сопение волков. Впрочем, сопеть могли не только волки.
Вот черт, думал Пиксель, понимая, что это просто его карма, и никуда ему от нее не деться.
Он выбрался из машины и сделал глубокую затяжку ночным воздухом Города. Немного тухловатым, сырым и вонючим от вечного не проходящего смога, но это оказался тот самый коктейль, в котором он сейчас нуждался. Он открыл рот, выдохнул, издав при этом какой-то сложный и малоприличный звук, сплюнул себе под ноги и, засунув руки поглубже в карманы, медленно и нетвердо двинулся к мраморным ступенькам клуба, на другом конце которых он должен был отыскать входную дверь.
Сделав десяток шагов, он остановился, смутно почувствовав, что что-то не так. Повернув голову, он растерянно уставился на Ляха. Тот ухмыльнулся в ответ и пожал плечами.
- На меня не смотри, - сказал он. – Если тебе была нужна хорошая прохладная лужа, чтобы постоять и остыть, лучшего места тебе не найти. Ни одной другой лужи я здесь не вижу. Так что можешь считать, что угадал ты неплохо.
Проклятье, застонал Пиксель, хлюпая промокшей обувью. Он выбрался на сухой асфальт и встряхнулся, вновь стараясь взять себя в руки, сосредоточиться. Он оглянулся. Семицветные неоновые вспышки размытыми силуэтами ложились на парковочную площадку, на тротуар, чуть придавленный фигурно изогнутым бордюром, на подъездную дорожку. В черном пятне лужи они приобретали неожиданную четкость и казались прокручиваемыми кадрами какого-то фильма, втиснутыми в неполный экран. Когда огни зажигались, лужа превращалась в мазутную кляксу, случайно пролитую и не убранную; никому и в голову бы не пришло ее убрать, в противном случае, Пиксель бы не увидел то, что увидел.
- Мы идем, - буркнул он, имея в виду самого себя, но Лях, похоже, его услышал, потому что взгляд его чуть изменился. Стал колючим и внимательным.
Они вместе прошли массивные деревянные двери, установленные в исключительно мягких шарнирах, компенсировавших, по всей видимости, немалый собственный вес двери. Под потолком звякнули стальные пластины, подвешенные на разноцветных синтетических нитях. Лях постарался не обращать внимания на недобрый взгляд громилы, встретившего их по ту сторону, но Пиксель остановился и как мог решительно произнес, обращаясь к охраннику:
- Монах у себя?
- Монах? – Охранник, что-то старательно пережевывая, выдержал долгую паузу. – Ты о ком, малыш?
- О твоем хозяине, - неожиданно для себя разнервничался Пиксель. – Он меня ждет, и ему не понравится, как ты тратишь его время и деньги.
Охранник равнодушно посмотрел мимо Пикселя.
- Деньги говоришь. Ну, ну.
- Эй, мужик, - вмешался Лях, которого все это начинало утомлять. – А ты просто ответить не можешь?
- Монах ждет и тебя? – осведомился охранник.
- Нет, - рявкнул Лях, - меня ждут монашки.
- Ты откуда такой разговорчивый? – Охранник наконец перестал жевать. Свирепый взгляд уперся в Ляха. – Ты мне незнаком.
- А ты мне. – Лях сделал шаг вперед. Кровь двигалась быстрее, к вискам хлынул жар.
Пиксель, до которого вдруг дошло, что сейчас будет происходить, решительно вклинился между ними.
- Ладно, ладно, - заголосил он. – Мы же по делу. Мы пришли по делу.
- Он по делу, - уточнил Лях, указывая на Пикселя, при этом не отводя взгляда от лица охранника. Теперь было достаточно одного случайного движения.
Собравшись с силами, Пиксель оттолкнул Ляха. В то же мгновение железная ладонь схватила его за запястье и сжала кость, будто намереваясь превратить ее в пыль. Пиксель взвыл и забился, точно пойманный воробей. Он был не рад, что ввязался в эту историю, однако дело свое все же успел сделать. Лях и охранник неожиданно оказались далеко друг от друга, и угроза столкновения уменьшилась.
- Так Монах у себя? – повторил Пиксель, растирая поврежденную руку.
- У себя, - равнодушно, словно ничего и не было, отозвался охранник. Он добыл из кармана брюк пестрый похрустывавший пакетик и вновь принялся что-то неторопливо забрасывать себе в пасть, пережевывая в размеренном коровьем ритме.
- Я бы рекомендовал тебе время от времени еще лизать соль, - заметил Лях, проходя мимо.
Жевание прервалось.
- Шутник, - прошипел Пиксель, проталкивая Ляха в зал клуба.
Их оглушила музыка, при звуках которой в воображении Ляха возник небольшой бордель из старых ковбойских фильмов. Вместе с музыкой накатил хаос человеческих голосов, старавшихся перекричать соседей. Все столики на удивление оказались заняты. Между ними уверенным покачиванием бедер дефилировали официантки или кто уж там они были. Руки сидящих время от времени поднимались либо затем, чтобы поднять бокал или кружку, либо затем, чтобы потрогать аппетитные бедра скользящих в возбуждающей близости девушек. И надо всем этим висел весьма плотный и весьма специфичный запах, с которым не справлялась работавшая на пределе вентиляция.
– Тебе со мной не надо, - сказал Пиксель, когда они вошли и приблизились к барной стойке. – Я пойду один. Это мое личное дело.
- Будь спокоен, - отозвался Лях, с кислым выражением физиономии оглядывая обстановку. – Это действительно твое личное дело.
Некоторое время Пиксель недоверчиво изучал его, подозревая подвох, потом кивнул.
- О’кей , - сказал он. – Ключи от машины отдай.
Лях посмотрел на него в изумлении.
- О’кей? – переспросил он, выуживая из кармана ключи на цепочке с брелком и передавая их Пикселю. – Черт, а ничего, что я с тобой всего лишь на русском?
Пиксель обиделся и надулся. Что-то проворчав, он поплелся к проходу, затянутому темной тяжелой тканью.
- Если понадоблюсь, - крикнул ему вслед Лях, - я буду здесь. Еще минут двадцать. Поспеши.
Пиксель, не оборачиваясь, вялым жестом вскинул над плечом ладонь. Ему вдруг пришло в голову, что его жизнь меняется. В эту самую минуту и чертовски решительным образом. Разумеется, он не мог знать этого точно, но что-то в этом роде чувствовалось очень ясно. Пиксель представил себе коридор, почти такой же, каким он как раз сейчас шел в кабинет Монаха, разве что несколько длиннее. Толкая дверь кабинета, он воображал, что эта дверь в другую - новую - жизнь. Его фантазиям, однако, была суждена весьма недолгая судьба.
- Знаешь, парень, - проговорил Монах, разглядывая вошедшего Пикселя исподлобья, так, что у того от неожиданности дрогнули колени, - тебе здорово повезло, если ты пришел сказать, что нашел мою собственность. Я как раз размышлял о процентах.
С момента их последней встречи прошло, кажется, не больше двенадцати часов. За это время произошло столько событий, что, подсчитав, Пиксель был удивлен, когда обнаружил, что речь идет всего лишь о нескольких часах. Он был почти уверен, что мир уже изменился. Пускай не мир, но сам-то он точно изменился. Он это отлично видел, и признаки были весьма существенны. Тем невероятнее было увидеть Монаха все в том же роскошном кресле с высокими прошитыми подголовниками и деревянными подлокотниками, все в той же безрукавке, хотя, возможно, другого цвета, но для умозаключений Пикселя этот штрих не играл определяющей роли.
Монах минуту внимательно изучал его озадаченную физиономию.
- Ты мог бы отрабатывать их всю оставшуюся жизнь, - произнес он шелестящим голосом змея.
Пиксель вздрогнул, не сразу сообразив, о чем говорит Монах. Потом до него дошло, что разговор идет уже о его долге, и Монах ему сообщает, что счетчик все-таки был запущен.
- Но я же вернул твой товар, - слабо возразил он. Однако взгляд Монаха оставался непреклонен.
- Ты и должен был его вернуть, - заметил он.
- Я опоздал всего-то часов на шесть, - возопил Пиксель в отчаянии. – Ладно тебе, Монах. Шесть часов – ерунда.
- Десять часов, а не шесть. Десять часов, - Монах посмотрел на часы, - и семнадцать минут. Будем точны. И, между прочим, разве ты искал один?
Пиксель замялся, признавая свою не столь уж решающую роль в этой акции. Монах снисходительно ухмыльнулся, но через мгновение его лицо вдруг приобрело какую-то устрашающую стальную жесткость. Он достал из ящика стола нож, раскрыл его отработанным движением большого пальца и, продемонстрировав окончательно сокрушенному Пикселю ядовитый блеск отполированного лезвия, резко произнес:
- Я хочу услышать о том, как вы нашли мой товар, И что случилось потом. Услышать все.
И Пиксель, страдая от страха и презрения к самому себе, рассказал. Историю одного странного дня своей в общем довольно странной жизни. Он рассказал все, так, как того потребовал Монах – от начала и до конца. Про машину, про бои в «Олимпийце», про загадочную кампанию «Мицуи». Рассказал даже про предполагаемую цель их группы, отстоящую от их времени на две с половиной тысячи лет, хотя этого уж во всяком случае не стоило делать.
Закончив, он ненавидел себя лютой и бессильной ненавистью, как ни одно живое существо прежде. Он готов был провалиться сквозь землю, но, к сожаленью, подобный фокус, на который так часто ссылаются легенды и сказки народов более или менее цивилизованного мира, в реальной жизни связан скорее с ветхостью строительных конструкций, чем с желанием отдельно взятого индивида.
Дослушав историю Пикселя примерно до середины, Монах презрительно фыркнул и вознамерился было сообщить рассказчику в качестве предварительного диагноза о его серьезном переутомлении и связанном с этим фактом легком шизоидном психозе. Однако посчитал разумным дождаться финала и, когда финал наконец был озвучен переутомившимся кислотным шизом, решил, что, пожалуй, не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Его уверенность в психической болезни Пикселя не рассеялась, но заметно пошатнулась. Некоторое время он обдумывал ситуацию и взвешивал шансы. Если все это бред полудурка, он ничего не теряет. В противном же случае, перед ним открываются определенные возможности, весьма и весьма интересные. И было бы просто глупо ими не воспользоваться.
- Саня, - рявкнул Монах в сторону двери. Пиксель покачнулся и отступил к стене, готовясь к неприятностям.
В кабинет заглянул уже знакомый ему парень со шрамом под правым ухом и скучающе поинтересовался:
- Ну что? Брыкается?
Монах изобразил рукой нетерпеливый жест.
- Внизу стоит машина. Увидишь – не ошибешься. Такая одна. В багажнике товар. Забери.
Саня хмыкнул и исчез. А Монах продолжил, теперь обращаясь исключительно к Пикселю:
- Ты мне должен и долг отработаешь. Там, куда вас отправят, наверняка найдется что-нибудь для меня. Ты знаешь, о чем я. Тебе нужно будет это взять и принести. Я буду ждать.
- Нет, - сказал Пиксель.
- Что? – не понял Монах. Он очень удивился, услышав вообще какой-то ответ. Предполагалось, что Пиксель выслушает, покорно кивнет и пойдет. Куда уж он пойдет, Монаха волновало меньше всего.
- Нет, - повторил Пиксель. Он и сам не смог бы объяснить, что это на него нашло. Это был бунт, и он отдавал себе отчет в возможных последствиях. И все же сказал «нет». И вздохнул с облегчением. – Насчет долга не знаю, - сказал он глухим придушенным голосом, - но с дурью я решил завязывать.
Он мог догадаться, что последует за этим. Поэтому, более не раздумывая, развернулся и ринулся прочь из кабинета Монаха. В перспективе он надеялся так же стремительно выбраться из его клуба, а затем и из его района. Хотя в смысле района дела обстояли не столь обнадеживающе.
- Стоять, - взревело за его спиной. Пиксель кубарем слетел по короткой лесенке в общий зал, подгоняемый тяжелыми вибрациями не смолкающего рева. – Я сказал – стоять.
Но Пиксель уже мчался к дверям, за которыми ждало спасение или, по крайней мере, отсрочка наказания, но ему и этого было довольно.
- Эй, - его окликнули. Он сразу понял, что его, потому что голос, кажется, принадлежал Ляху. И вот здесь Пиксель сделал ошибку. Он повернул голову, чтобы увидеть, и в следующее мгновение чья-то крепкая рука ухватила его за воротник. Ткань затрещала, но выдержала, и в результате Пиксель безвольной тушкой повис на собственных подмышках.
- Куда спешим, старый знакомый? – сверкая золоченой фиксой в нижней челюсти, добродушно поинтересовался Саня и в общетонизирующих целях хорошенько встряхнул Пикселя за шиворот.
Пиксель стоически молчал. Собственно, а что он мог бы сказать? К тому же, как раз в эту минуту на горизонте замаячил обозленный Монах. Его пылающая физиономия вплыла в поле зрения Пикселя, потом вдруг как-то деформировалась весьма странным образом, вызвав у Пикселя внезапный галлюцинаторный приступ, даже как бы приподнялась, что выглядело совсем уже лишним и погрузило Пикселя в панику. Минуту спустя его взгляд сфокусировался чуть левее и там совершенно неожиданно обнаружил сосредоточенное лицо Ляха. Оно показалось Пикселю несколько напряженным. Возможно, оттого, вяло подумал Пиксель, что Ляху приходится держать за горло Монаха. А Монах парень крепкий, и он, безусловно, озабочен этим своим новым статусом, он отчаянно брыкается, так что держать его за горло, по всей видимости, требует определенных усилий. Предположение было не только разумным, но и наиболее вероятным в свете отдельных наблюдаемых фактов.
- Ну, как, - проговорил Лях, приподнимая чуть выше недоверчиво округлившего глаза Монаха, - обменяемся?
Очевидно, он обращался к Сане, что следовало из обстановки, поэтому Пиксель продолжал благоразумно помалкивать, ожидая пока обсуждающие его судьбу стороны придут к устраивавшему их решению. Ждать пришлось не особенно долго. Уже через секунду Пиксель летел к стене, отброшенный могучей рукой немногословного Сани, потом медленно сползал по стене, размышляя на некоторые онтологические темы, показавшиеся ему весьма своевременными в создавшейся обстановке.
Дальнейшего наблюдать он не мог.
Собственно, дальнейшее ограничилось немногим: стремительной жестикуляцией Ляха и отдельными невразумительными звуками, произведенными Саней безо всяких видимых целей.
Забавно, подумал Саня, медленно закатывая глаза ко лбу и совершая плавное падение на паркетный пол клуба, по которому еще минуту назад шаркали легкие ноги танцующих, забавно, как это могло получиться? Вероятно, Лях мог бы ответить ему на этот вопрос, но он не ответил. Он отвернулся, подхватил Пикселя на руки и пошел к тяжелым деревянным дверям, отделявшим от них никогда не засыпающий город. Последнее, что видел Саня, прежде чем его накрыла густая черная волна пустоты, это были их ноги, удалявшиеся прочь. Саня это запомнил.
Пробуждение Макса состоялось в самом начале восьмого. Невероятно рано, если подумать. Однако бывают дни, когда на разумность мира не стоит надеяться. Хотя бы потому, что это не так, и никогда так не было. Америка и Шотландия сидят на наркотиках, чтобы не свихнуться вконец. Но это вряд ли поможет, верно?
Итак, Макс проснулся и открыл глаза, насколько это ему удалось. Последнее, разумеется, было ошибкой, но тут уж ничего не поделаешь. Он попытался подтянуть к плечам ладони, чтобы встать, но тут у него возникли вполне обоснованные сомнения. По недолгим размышлениям он пришел к выводу, что совершенно не готов к тому, чтобы покинуть постель и начать двигаться. В этом заключалась проблема.
Исходя из внутренней логики событий, по всей видимости, ему следовало вернуться к началу. Что он и сделал.
Фокусировка изображения, являвшаяся первым, хотя и не самым необходимым ходом, потребовала времени и усилий. Как обнаружилось несколько позже, то, что он смог увидеть, не стоило ни того, ни другого. Он навел резкость и зафиксировал весьма странный рельеф. Отчасти это напоминало сильно уменьшенную модель неких нерукотворных холмов, засиженных стаями старательных голубей, отчасти – гигантскую городскую свалку, оформленную при помощи двух десятков карьерных бульдозеров в грандиозный конструкт не без эстетических претензий. На секунду Макс замер, навсегда вырванный из липких лап сна подобными чудесами. Он попытался обдумать увиденное, но ранние утренние обдумывания никогда не были его сильным местом. Действуя с необходимой в таких делах осторожностью, он чуть отстранился и, затаив дыхание, посмотрел повнимательнее. Изучив все в подробностях, поморщился и снова упал лицом в подушку.
То, что он называл подушкой, имело вид истерзанной временем тряпки, еще крепкой, но уже давно не свежей. Тряпка выглядела так, точно была обернута вокруг полудесятка помятых куриных тушек, между которыми обыкновенно и упокаивалась голова Макса. В каком-то смысле Макс находил это даже удобным, по крайней мере, такая подушка предоставляла вполне надежную точку опоры, что он полагал исключительно важным. Сквозь ткань там и здесь торчали тощие измочаленные перья, выглядевшие так, словно когда-то они принадлежали скорее бродячим воробьям, чем благородной домашней птице. Одно из перьев угрожающе нацелилось прямо в зрачок Макса.
Макс вздохнул, окончательно выходя из комы. Вздох завершился всхлипом. Затем последовал переворот на спину, занявший некоторое время и сопровождавшийся кряхтением, а также не слишком вразумительным бормотанием. Ничего нецензурного, однако достаточно крепкое, чтобы верно описать экзистенциальное видение мира, посетившее его этим утром.
Будильник, который у него был – факт, нередко его удивлявший, поскольку сам он совершенно не помнил, когда и откуда тот взялся, - но которым за отсутствием необходимости до сего дня он не пользовался, надрывался, точно безумный, бьющийся в ремнях безопасности на собственной казенной койке. Радостный звон сотрясал стены помещения, служившего Максу квартирой, диван, заменявший ему кровать, и желудок, внезапно сообразивший, что давно был бы не прочь перекусить. Это продолжалось уже несколько минут, но только сейчас по-настоящему стало раздражать Макса. Он наугад выбросил руку в сторону терзающего его слух звона и со второго раза попал, куда нужно. Голоса демонов смолкли. Желудок озадаченно замер. Минуту помедлив, Макс снова открыл глаза.
Отбросив сбившееся в жесткий ком одеяло, он опустил ноги на пол. В голове раскачивался маятник, вылепленный из темноты, структурированной сизыми люминесцирующими прядями. Он вновь прокряхтел что-то несвязное, почесался. Потом наконец встал и поплелся в сортир. Это было главное событие всякого утра. После сортира он почувствовал себя лучше.
Он заглянул в холодильник, не очень рассчитывая там что-то найти. Холодильник и в самом деле оказался пуст, если не принимать в расчет пару банок пива и какую-то странного вида коробку, исследовать содержимое которой он так и не решился. Ситуация не оставляла ему выбора. Собственно, как и всегда, и вот это-то парадоксальным образом нравилось Максу в его жизни. Вопросы свободы воли, взаимоотношения сущности и сознания, являющиеся проблемой для рассуждающих теоретиков, его не беспокоили, он полагал их давно решенными.
Поскольку сегодня день ожидался не вполне обычный, Макс проделал то, на что тратил время нечасто. Он умылся, почистил зубы, побрился, используя старый, затупившийся как раз до необходимой нормы одноразовый станок. Причесался, как мог, скрипя зубами, когда его скальп с неохотой расставался с очередным клочком спутанных волос. Оценив результаты усилий как неплохие, он оделся и вышел из дома. У него оставалось еще достаточно времени. Он рассчитывал где-нибудь позавтракать и нанести один визит другу.
Около часа спустя, проделав большую часть пути в общественном транспорте, где ему пришлось расстаться с червонцем, потому что кондуктором был здоровенный жлоб, пригрозивший вышвырнуть его прямо со второго этажа автобуса, и еще квартал пройдя пешком, Макс оказался возле знакомого ему гаража, где в тишине и тепле делал свои дела Мастер.
В эту минуту душа Макса представляла собой весьма неспокойное место. Здесь одиноко и тоскливо выли бродячие псы, скользили смутные тени, и беспрерывно скребли серые запаршивевшие на помойках кошки, закапывая то, что они только что наделали прямо здесь. Макса терзали неприятные мысли, однако, уже все решив, он не собирался отступать. С точки зрения его понимания справедливости, поступок, который он сейчас намеревался совершить, был необходимым и неизбежным. Точно так же неизбежна смерть и неизбежно рождение, если слишком долго не обращать внимания на предохраняющие средства. Невыясненные отношения - это как маятник, который, качнувшись, на некоторое время уходит прочь, но потом обязательно возвращается.
Разобравшись с сомнениями, Макс решительно ударил кулаком в дверь. Дверь отозвалась угрожающим гулом. Макс в ответ свирепо оскалился.
- Здорово, - сказал полуторацентнеровый баклан с бритой макушкой и толстым расплывшимся пузом. – Не рано?
- Самый раз, - проворчал Макс, протискиваясь мимо него. – Мастер здесь?
- Там. – Баклан дернул головой, указывая вглубь ангара. Отзываясь на движение головы, его живот затрясся тяжелыми волнами, Подобное зрелище всегда вызывало у Макса приступы рвоты.
Он повернулся к здоровяку и, взглядом намекнув на его объемы, проговорил со всей серьезностью:
- Ты бы что ли спортом занялся. Или диетой. У меня есть подружки, они тоже сидят на диете. Говорят, помогает. – Произнеся это, он повернулся к нему спиной и пошел искать Мастера.
Баклан уставился ему вслед. Было ясно, что он не понял. Конечно, у него возникли кое-какие подозрения на счет услышанного, скрытый смысл и всякое такое. Однако он не вполне уяснил суть последней фразы и потому испытывал некоторые сомнения в отношении своих дальнейших действий. Все же он решил дождаться Макса здесь и, когда тот пойдет назад, уточнить, что именно он имел в виду, говоря о подружках.
Изнутри гараж казался едва ли не вдвое большим, чем выглядел снаружи. Это всякий раз удивляло Макса, когда он заглядывал к Мастеру – по делу или просто так. Здесь более или менее свободно размещались три машины, находящиеся в работе, инструментальные стеллажи и ящики, а кроме того, еще оставалась площадка, на которой складировали снятые или устанавливаемые части кузовов или двигателей. Для проходов оставалось совсем немного места, но много и не было нужно. Под крышей висели блоки подъемников, управляемые с длинных прямоугольных пультов, похожих на обрезки профилированных балок. Растяжки сварочных полуавтоматов оплетали стены, словно фрагменты стальной паутины. Двигаясь по узким проходам, всегда приходилось смотреть одновременно под ноги и вверх, если, разумеется, у вас вдруг не возникало желания разбить обо что-нибудь ноги или голову.
Макс легко миновал все преграды, имевшиеся на его пути, и в конце концов без повреждений и потерь добрался до дальнего угла ангара, где Мастер исследовал в лупу состояние поршневых камер очередного разобранного двигателя.
Когда Макс приблизился, Мастер отложил лупу и первым приветствовал приятеля. Он был вполне доброжелателен и спокоен, словно ничего не произошло. Но Макса это не могло обмануть, он знал, что и где искать. Он видел верные признаки напряженности.
- Ты меня бросил, - сказал он, не собираясь ходить вокруг да около. – Это серьезно поганый ход с твоей стороны. Говоря по правде, я не ожидал.
Мастер помрачнел.
- А чего ты ожидал? – поинтересовался он. – Ты спер этот долбаный антиквариат, засветился, тебя застукали. И ты хотел, чтобы я грудью встал рядом с тобой? Против этих стероидных уродов?
- Было бы неплохо, - согласился Макс. – Мне бы не помешала поддержка. Я был там совсем один.
- Охотно верю. – Мастер кивнул. Он, не переставая, натирал ладони тряпкой, судя по виду которой, речь не могла идти о попытке навести чистоту. – Но мне нельзя было светиться. У меня свой бизнес, и если ты не заметил, не вполне законный. Так что ты должен понимать расклады.
- Ты просто наложил в штаны, - жестко произнес Макс. – Почему бы тебе это не признать?
- И тебе станет легче? – огрызнулся Мастер. – Будь доволен: именно так и случилось. Я вот что тебе скажу: ты связался с серьезными парнями, и если ты сегодня еще жив, то только потому, что тебе крупно повезло. Но я в удачу не верю, я верю в благоразумие.
Макс не стал ему возражать. Во-первых, это ни к чему бы не привело. А во-вторых, он отлично видел, что все эти речи про удачу и благоразумие – откровенная фальшивка. Способ сохранить лицо. Макс не верил во всю эту болтовню; Мастер, произнося свою речь, не верил в нее, и каждый из них точно знал, что они оба не верят в эту чушь.
Поворачиваясь к нему спиной, Макс молча продемонстрировал ему один простой жест, созданный специально для подобных случаев. Потом отвернулся и решительно зашагал к выходу.
- Эй, - крикнул ему вслед Мастер. – Макс. Чего ты так раскипятился?
Но Макс ему не ответил. Им не о чем было больше говорить.
Бритый баклан ждал его перед дверью.
- Ты что-то сказал про диету? – осведомился он с угрозой в голосе, демонстративно почесывая огромные кулаки.
- Значит, - заметил Макс, вновь протискиваясь мимо здоровяка, но теперь в обратном направлении, - тебя заинтересовало. Я поговорю с подружкой, она тебе позвонит и продиктует расписание. Жди.
С этими словами он шагнул через прорезанный в гаражных воротах порожек и захлопнул за собой дверь. Стальная плоскость тоскующе загудела, расплескивая вокруг себя густые волны вибрации. Макс передернул плечами и, оглядевшись будто в нерешительности, энергично зашагал в сторону ближайшего проспекта.
Минуя соседний же двор, он вдруг остановился и пару минут не сводя взгляда смотрел на одну из припаркованных на площадке машин. Это была «БМВ» не самой свежей серии, но выглядевшая ухоженной конфеткой, намытой, начищенной, обработанной мастикой и специальным антистатиком для стекол. Она слишком бросалась в глаза, чтобы просто пройти мимо. Макс не вполне понимал ее хозяина – зачем нужно было делать весь этот макияж и оставлять машину на улице? Он подошел ближе и проверил состояние противоугонных устройств. Все, разумеется, здесь присутствовало и, очевидно, вызывало у владельца автомобиля приятное чувство защищенности. Являясь сторонником диалектического метода в практических вещах, Макс решил, что этого парня необходимо убедить в возможности обратного.
Быстро и бесшумно отключив противоугонку, он забрался в машину, запустил двигатель и минуту спустя уже выезжал из квартала, вливаясь в широкий поток машин, совершавших обычный ежеутренний переезд в районы контор и офисов. По прошествии еще десяти минут его «БМВ» можно было обнаружить уже в парковочной зоне здания «Мицуи», а его самого восходящим на выложенное темным мрамором крыльцо корпоративного небоскреба.
Некоторое время назад Сфинкс узнал одну странную и, как ему тогда показалось, невозможную вещь. В ее невозможности он был уверен первые десять минут. После чего решил, что невозможность вообще не самый распространенный товар в этом загадочном мире: было бы глупо как-то оценивать случайную и совсем не проверенную информацию. И точно так же, было бы глупо вовсе не обращать на нее внимания. Отсюда следовали вполне очевидные выводы.
Следующим утром, спустившись в кафе, расположенное неподалеку, он связался с одним известным ему человеком из муниципального управления и попросил уточнить кое-что относительно расположения дома такого-то – он назвал адрес. Возражений не последовало, и уже к обеду у Сфинкса имелась вся интересующая его информация.
Выяснилось, что стены дома, в котором он жил последние шесть лет, - а значит, и стены его собственного жилища и все прочее, что с этим так или иначе связано, - действительно ориентированы строго по сторонам света. При этом измеренные отклонения будто бы составляли сотые доли градуса – около трех с половиной угловых минут, если говорить точно. Что, как заметил муниципальный служащий, практически совпадало со средней погрешностью ориентации граней египетских пирамид. Последний комментарий в глазах Сфинкса выглядел несколько натянутым, однако он принял его к сведению.
Возникшая ситуация вызвала у Сфинкса сложные чувства. Он попытался в них разобраться, однако не смог и в конце концов оставил попытки поймать неуловимое. Он превратился в своего рода наблюдателя за самим собой. Изменения обнаруживались по прошествии времени. Например, очень скоро он вдруг стал понимать, что дистанция, существующая между ним и его квартирой, всегда воспринимавшейся им неким альтернативным существом, постепенно растет. Это становилось ясно, когда он смотрел на стены.
Так продолжалось не больше месяца.
А потом внезапно все кончилось.
Что-то, вероятно, произошло, но что именно Сфинкс так и не понял. Квартира вновь стала всего лишь квартирой, а факт ее строгой ориентации в мировом пространстве – всего лишь случайным фактом, одним из множества других, столь же мало примечательных и столь же бессмысленных.
И в смятенную душу Сфинкса вернулся заслуженный им покой.
Квартира Сфинкса представляла собой один из стандартизованных вариантов жилого бокса. Жилой отсек, рассчитанный на одну персону. Он размещался на четвертом этаже высотного двадцатиэтажного кондоминиума, сильно потертого временем, ветрами и атмосферными ядами. Вся доступная обитанию площадь состояла из крошечной кухни, строго отмеренных санитарных удобств и одной небольшой комнаты, в которой были собраны немногие личные вещи хозяина, впрочем, почти ничего не сообщающие о его неповторимой индивидуальности. Так и задумывалось. Разумеется, если не считать часов.
В северной стене комнаты самым естественным образом располагался дверной проем, выходящий в прихожую и щедро закрашенный белой краской. Примерно на полпути от двери к окну стоял большой коричневый комод. Комод выглядел очень массивно и очень основательно. Собственно, он являлся одним из трех наиболее массивных и основательных предметов, обнаруживаемых в квартире Сфинкса. Двумя другими были диван и шкаф с чуть покосившимися дверцами.
Комод имел шесть горизонтальных выдвижных ящиков, установленных на бесшумные роликовые опоры. В нижнем ящике хранилось оружие, уложенное в черную пенопластовую матрицу; в верхнем, обитом темным, невероятно дорогим плюшем, размещалась коллекция карманных часов. Часы являлись предметом законной гордости Сфинкса. И не без оснований. Знатоки оценили бы эту коллекцию в немалую сумму. Однако тщеславие в наиболее распространенных его формах было чуждо Сфинксу. Собирая часы, он не преследовал каких-то ясных целей. Он собирал их потому, что это был его способ организации своего жизненного пространства. Они создавали тот объем, в котором он существовал и действовал. В очевидной связи с таким утверждением оказывался тот факт, что все экземпляры его собрания находились в превосходном состоянии, все были вычищены и отремонтированы и все старательно отсчитывали утекавшее в никуда время.
Над комодом, прямо посреди ничем не занятой стены, тоже висели часы. Стоит, однако, заметить, что здесь они висели не всегда. Когда-то на этом месте было установлено зеркало в тяжелом деревянном переплете, являвшееся, по всей видимости, органичной частью комода, но Сфинкс его снял и перевесил в прихожую, хотя, говоря откровенно, ему и там нечего было делать. Теперь стена безраздельно принадлежала часам, о чем они, безусловно, догадывались и сосредоточенно отрабатывали свой предполагаемый долг, отмеривая секунды взмахами маленького, похожего на кукольный язык маятника.
Весь механизм часов, включая и маятник, был заключен в компактный деревянный корпус. Дерево покрывал когда-то толстый слой темного красноватого лака, теперь уже местами сильно потертого, а на плоскостях растрескавшегося в мелкую сеть, придававшую ему седой лунный вид.
Завершив отсчет последней секунды, механизм издал сухой негромкий щелчок. Послышался скрип освобождаемых рычагов и пружин. Из крошечного окошка, спрятанного за резной дверцей, вдруг решительно вывалилась маленькая деревянная птичка и очень настойчиво отчирикала восемь раз. После чего заткнулась и, с видимым удовлетворением обозрев комнату, убралась в свой ящик. Резная дверца неохотно захлопнулась.
Сфинкс открыл глаза. Мгновение он лежал, уставившись в потолок, затем откинул одеяло и одним длинным мягким движением поднялся с дивана.
Из-за окна доносился размеренный стук. Время от времени он внезапно обрывался или рассыпался звоном металла о металл, на короткий миг замирая, затем вновь возобновляясь с прежней утомительной настойчивостью. Сфинкс подошел к окну, открыл форточку, впуская в комнату воздух. Не слишком свежий, чего вообще не следует ожидать от города, но, по крайней мере, другой. Вместе с воздухом в комнату втекли звуки уже пробудившихся улиц.
Постояв у окна, Сфинкс бросил взгляд на часы. Приняв к сведению их показание, он отправился в ванную и около двадцати минут потратил на все необходимые процедуры. Закончив, оглядел себя в слегка запотевшее зеркало. С момента пробуждения каменное выражение его лица не изменилось ни на штрих. Ситуация этого не требовала, а сам он ни в чем таком не нуждался. Он вообще предпочитал не совершать лишних поступков, не вызванных обоснованной необходимостью.
Выйдя из ванной, он вновь посмотрел на часы. У него оставалось почти сорок минут. Можно было не спешить. Именно поэтому он позволил себе сходить на кухню, съесть бутерброд, запить его стаканом холодного сока и завершить завтрак большим ослепительно красным яблоком. Оставшийся огрызок он вышвырнул в форточку. Ритм ударов, по-прежнему доносившихся откуда-то снизу, несколько смазался. Его разбавили недовольные вопли, оставшиеся, впрочем, без ответа и без внимания, по крайней мере, со стороны Сфинкса. Потом удары возобновились с удвоенной энергией, которая, по всей видимости, должна была скоро иссякнуть.
Сфинкс, между тем, не отвлекался. Он закончил на кухне и вернулся в комнату. Там опустился на колени перед комодом и выдвинул нижний ящик. Выбрав один из пистолетов, Сфинкс тщательно, как делал всегда, отправляясь на работу, изучил состояние его ствола и казенной части. Нажав на курок, он прислушался, оценивая работу механизма, и остался доволен. После этого он еще минуту сидел неподвижно, продумывая варианты собственных действий, хотя здесь по-прежнему обнаруживалось слишком много неизвестных, с которыми позже придется считаться. Учесть все он, разумеется, не мог и не надеялся. Однако это не означало, что думать было совсем не о чем. Придя наконец к некому устроившему его решению, Сфинкс убрал пистолет обратно в ящик комода и стал одеваться к выходу в город. Завершающим штрихом его костюма, о каком бы сезоне ни шла речь, являлась толстая серебряная цепочка; один ее конец закреплялся на поясе, другой защелкивался на корпусе часов, вложенных в специальный карман брюк. Часы, которые он носил с собой, он брал из верхнего ящика комода. Время от времени часы менялись.
Закончив с одеждой, Сфинкс направился к двери, рассчитывая за оставшиеся двадцать пять минут успеть до места. Он никогда не опаздывал на назначенные встречи. Об этом знали все, с кем он когда-либо имел дело.
Подойдя к двери, он взялся за ключ, вставленный в скважину замка, и в этот момент услышал звуки, заставившие его сосредоточиться.
Он полагал, что догадывается, откуда они исходят и что означают. Собственно, догадаться было совсем нетрудно, поскольку подобное повторялось периодически, не реже раза в неделю, иногда чаще, если на неделю выпадали какие-либо официальные праздники.
Сначала он услышал грохот, затем звон, затем серию четких отработанных ударов, после чего ему удалось разобрать топот ног и придушенное похрюкивание, которое могло интерпретироваться десятком различных способов. Сфинкс понял, что ему следует поспешить. Но когда он открыл дверь и выскользнул в коридор, он обнаружил, что уже опоздал. Теперь потерь было не избежать, однако следовало хотя бы свести их к минимуму.
- Опять, - сказал сосед, подсматривающий из-за приоткрытой двери. Его физиономия изображала подчеркнутое сочувствие, которое могло обмануть разве что слепого крота.
Сфинкс бросил в его сторону быстрый взгляд, ссутулился и коротко кивнул. Он должен был выглядеть безобидно и беззащитно, как заблудившийся в супермаркете кролик.
- Вот, - сообщил сосед, высунувшись из-за двери по пояс, что с его стороны следовало посчитать безрассудной смелостью. - Это он ее. – Сфинкс уже запер дверь, но тут поневоле прислушался. - Сейчас будут кричать, - продолжал комментировать сосед. – Я знаю.
И правда, раздались вопли, грохнуло в дверь. Опомнившись, Сфинкс рванул к лестнице, но было уже поздно. Дверь квартиры, расположенной возле самого выхода на этажную площадку, распахнулась, выпуская в коридор спутанный визжащий клубок из двух человеческих тел, и с треском врезалась в стену. На пол осыпался белый прах, но столь мелкое событие не могло заинтересовать никого. Собственно, оно и не заинтересовало.
Проклятье, подумал Сфинкс с тоской. Он вспомнил о времени и решительно двинулся напролом.
- Эй, эй, - предостерегающе завопил сзади сосед, выглядывая из-за трехслойной металлической двери, снабженной тремя системами замков, механическими запорами и подключенной к централизованной сигнализации.
Сфинкс на мгновение отвлекся, и этого хватило, чтобы он перестал контролировать происходящее.
Что-то вцепилось в его руку. Резким движением он сбросил, чем бы это ни было, и начал длинное круговое движение наружу.
- Ты ее не тронь, - взревел голос заметно левее. – Она моя. Я тебе за нее горло перегрызу.
Сфинкс посмотрел в ту сторону и заметил где-то внизу ядовито блеснувшую сталь. Которая, кажется, двигалась. Ему уже некогда было думать, поэтому он позволил своим рефлексам сделать всю необходимую в этом случае работу. Впрочем, он успел еще кое-что – дотянуться до двери и поставить ее торчком, перпендикулярно стене. Действие было вполне осмысленным. Сосед из торцевой квартиры, комментировавший разворачивавшиеся события и жадно желавший не пропустить ничего из происходящего, разочарованно взвыл в своем конце коридора. Он перестал видеть самое интересное, поскольку повернувшаяся в петлях дверь закрыла от него большую часть сцены.
- Эй, что там? - орал он, обиженно всхлипывая.
А там уже не было ничего. Все уже закончилось, и на минуту воцарилась глухая тишина, словно в уши вложили щедрые катыши ваты.
В прихожей, откуда вывалились дерущиеся супруги, свет был выключен, и сумрачные тени расползались от комнатных люстр, странно и весьма трогательно окрашивая в серые полутона раскинувшееся на крошечном овальном коврике бесчувственное тело хозяина квартиры. Он лежал ничком, гордо устремив в сизо-черный потолок крепкий литой подбородок, на котором мерцал желтоватый штрих света, и не менее крепкий и литой живот, выглядевший на первый взгляд так, точно это совсем не живот, а привязанная спереди пара подушек. Его руки были подброшены вверх, за голову, точно он намеревался исполнить некий балетный номер, но это-то его и сразило. Теперь ему требовался длительный отдых, потому что подобные рискованные упражнения способны вызвать серьезное переутомление. А с этим шутить не стоит.
Сфинкс надеялся, что это понятно и так. Он продемонстрировал умолкнувшей даме изъятый у ее мужа нож, после чего, посчитав тему исчерпанной, швырнул его в угол прихожей. Нож звякнул, но дама никак не прореагировала на этот звук. Ее неподвижный взгляд был направлен на Сфинкса. Тогда Сфинкс тоже посмотрел на нее повнимательнее. То, что он увидел, удовольствия ему не доставило. Это слишком напоминало шок, а шок – штука мало предсказуемая.
Надо бы убираться отсюда, напомнил он себе. Он достал из кармана часы. Минутная стрелка успела передвинуться на одно большое деление, что уже представлялось если не катастрофой, то, во всяком случае, ее различимым эхом. Сфинкс нахмурился и с резким щелчком захлопнул крышку часов. И в этот самый момент его слух потряс оглушительный вопль.
- Ты что сделал? – заорала вдруг дама в изодранном сероватом в цветочек халате. Сфинкс снова заглянул ей в глаза, но обнаружил там только геометрически правильные формы и полное отсутствие понимания. – Ты его…
Учитывая присутствие в коридоре третьего и весьма заинтересованного лица, не пропускавшего ни звука мимо своих чрезмерно чутких тренированных ушей, не следовало позволять ей произнести какую-нибудь необдуманную глупость. Придя к такому, в общем, очевидному выводу, Сфинкс сделал неуловимое, но жесткое движение рукой.
После этого он втолкнул через порог неловко выставленные ноги умолкнувшей наконец дамы, захлопнул за ними дверь и, не обращая внимания на вопросительные призывы соседа, желавшего быть в курсе происходившего вне его поля зрения, поспешил к лестнице.
Пятнадцать минут спустя Сфинкс выбрался из такси, затормозившего перед главным подъездом здания «Мицуи». Он огляделся, скорее по привычке, чем из необходимости, и уверенно двинулся к турникетам. Возле дверей из пуленепробиваемого тонированного стекла стоял уже с утра скучающий охранник. Скучать являлось необходимой статьей его службы. У него были тяжелые широкие плечи и суровые складки пониже носа. Такая внешность обычно помогает в работе, но только не в это утро. Он попытался перекрыть дорогу входившему без стандартного пропуска, однако взгляд Сфинкса превратил его в соляную глыбу.
Сфинкс, у которого до назначенного срока оставалась всего минута, стремительно миновал турникеты, затем арку металлоискателя и направился к лифтам.
Слон видел сон.
Вышло так, что пару часов назад он вляпался в серьезную заваруху с активным использованием базук, вертолетов с подвешенными ракетными кассетами, ядерных микробомбочек и Терминаторов. Вокруг высились бетонные остовы зданий. Зияющие проломы неприветливо щетинились деформированными стальными прутьями. Посреди руин замысловатыми очерками, похожими на торопливые вклейки из серого картона, висели пыльные облака. Судя по их состоянию, ни ветра, ни вообще какого-либо движения воздуха не наблюдалось.
Некоторое время Слон надеялся, что он является одним из Терминаторов, вышагивающих по завалам в сверкающей броне и с парой огромных пулеметов в обеих руках. В конце концов, это было бы справедливо. Однако довольно скоро у него стали возникать сомнения. Обнаруживались кое-какие нестыковки образа. Слон был удивлен, но не очень. Во сне, как правило, не удивляются. Слон как раз размышлял о странностях предлагаемого сюжета, когда один из Терминаторов вдруг повернул голову и уставился прямо на него. Слон послал ему телепатический сигнал приветствия, результатом чего стало мгновенное помутнение картинки, и в следующем кадре Слон уже видел себя подвешенным в железной клешне киборга, вцепившейся в его шею. В полутора метрах ниже другой Терминатор старательно поджаривал ему ногу. Боли Слон, разумеется, не чувствовал, Но он чувствовал сильное разочарование и неуверенность относительно перспективности такого варианта развития сюжета.
Когда ситуация совсем уж зашла в тупик, он открыл глаза и посмотрел в подушку, на которой лежал.
- Подъем, - услышал он голос Ольги, доносившийся из-за закрытой двери спальни.
Какого черта, подумал он, и это была первая ясная мысль, посетившая его в столь судьбоносный, как ему почему-то представлялось, день.
- Я позвонила Лильке, - сообщила ему Ольга, когда, закончив свои дела, Слон появился на кухне. Усевшись на табурет, он приготовился вкусить обязательный первый завтрак, с удивлением прислушиваясь к тому, что говорила сестра. - Сказала, что на работу не приду. Она напишет заявление.
Слон неопределенно хрюкнул, вгрызаясь в бутерброд с колбасой и майонезом. Ольга пару минут выдерживала их в горячей духовке, и Слон полагал их если не пищей богов, то чем-то весьма к этому близким.
- Она передавала привет, - как бы между прочим заметила Ольга.
Слон вновь хрюкнул и еще сосредоточенней уставился в тарелку. Лилия, подруга сестры, была его больной темой. Несколько лет назад, еще когда Слон пытался быть преуспевающим дилером спортинвентаря от «Олимпика», между ними возникли некоторые отношения. Кое-кто полагал их даже многообещающими. С перерывами в год или полгода это продолжалось до настоящего времени. Сейчас они находились как раз в фазе перерыва.
- Почему бы вам не встретиться? – поинтересовалась Ольга.
Слон, теперь уже намертво присосавшись к кружке со слабым кофе, продолжал политику неопределенного хрюканья. Ольга пожала плечами и отвязалась от брата. В конце концов, это не ее жизнь.
В девять без нескольких минут они стояли в огромном холле корпоративного здания «Мицуи», изучая состояние указателей уровня лифтовых кабин. Полуминутой позже к ним присоединился Макс. Помедлив, они поздоровались, не подавая друг другу руки, словно не уверенные в необходимости столь интимного жеста. По окончании ритуала приветствия воцарилось гнетущее молчание, которое все три стороны выдерживали с необходимой стойкостью. Дождавшись наконец лифта, они спустились на минус четвертый этаж, где их уже встречал лучезарный Степа.
- Вы – первые, - радостно сообщил он, словно объявляя победителей гонки. Пока он произносил свою тщательно отрепетированную фразу, его большие очки дважды сползали на кончик носа, и он дважды возвращал их на место уверенным движением твердого пальца. – Прошу. – Он указал направление и сам первым последовал собственному приглашению.
Они прошли длинным гулким коридором с окрашенными розоватыми стенами, нагоняющими тоску и ощущение безнадежности. Шаги разлетались, точно шорохи блуждающих зомби. Эхо скользило над бетонной стяжкой пола беспорядочными спецэффектами. Макс непрерывно передергивал плечами, сражаясь с разыгравшимся воображением. До поры державшаяся, Ольга догнала брата, спокойного и толстокожего, нашла его руку и вцепилась в нее, словно в пробковый буй посреди океана. Слон посмотрел на нее с недоумением. Ольга ответила ему свирепым взглядом, сообщающим, что она не желает слышать ни одного вопроса.
В конце концов они оказались перед дверью, самый вид которой вызывал уверенность и уважение. Стальное многослойное полотно, покрытое черной тефлоновой пленкой. Небольшое окошко, стекло со свинцовым отливом, сквозь которое видны какие-то искаженные неподвижные силуэты, что позволяло предположить поляризацию. Под окошком – крошечная панель кодового замка.
Макс напряженно хмыкнул, изучая замок.
Виновато улыбнувшись, Степа повернулся к гостям спиной и проделал соответствующие манипуляции на пульте. Замок оглушительно щелкнул, дверь поползла в сторону. Степа налег на нее всем телом, но это не принесло видимых результатов, за исключением заметного покраснения растерянной физиономии старательного лаборанта. Слон секунду наблюдал за его усилиями, потом протянул руку и, ухватившись за стальную хромированную рукоять, помог двери набрать скорость. Макс сделал шаг в сторону. Степа с глубоким уважением посмотрел на оказавшийся прямо перед его носом огромный бицепс. Затем они с Максом встретились взглядами и многозначительно покивали друг другу. Возникла пауза.
- Э-э, - пробормотал Степа, - управление гидравлическое. К сожалению, сейчас не работает. – На этом он закончил объяснение, полагая, что остальное ясно и так. Гости вполне оценили его краткость.
Ольга презрительно фыркнула и, проскользнув в открытую дверь, решительно зашагала вдоль ряда лабораторных боксов, разделенных стеклянными перегородками от пола до потолка. Иногда перегородки были прозрачны, и тогда Ольга видела странные механизмы, устройства и приборы, опутанные сетями проводов и трубок. Чаще, однако, стекло было подвергнуто обработке, и все, происходящее по ту сторону, оказывалось недоступно наблюдению. Шагая по петляющему, изломанному проходу, Ольга чувствовала себя посетительницей зоопарка. Не совсем то же самое, но что-то вроде того.
- О, - воскликнул Виктор Алексеевич, словно чертик из табакерки выскакивая из-за двери следующего по проходу бокса. – Вот и вы. Рад вас видеть. – Здесь его запас восторженного дружелюбия внезапно иссяк, и он озабоченно произнес: - Рассаживайтесь. Сейчас дождемся остальных…
И они расселись и дождались остальных.
Это потребовало почти четверти часа.
Последним пришел Лях. Он хмуро оглядел обстановку лаборатории.
- Откровенно говоря, - сообщил он, хотя никто его об этом не спрашивал, - я так и не решил, как ко всему этому относиться.
- Да? – неопределенно ответствовал Виктор Алексеевич, обмениваясь какими-то бумагами с Еленой Вениаминовной. Елена Вениаминовна укоризненно посмотрела на Ляха. Ее взгляд означал, что прежде она была о нем лучшего мнения.
- Я не верю в машину времени, - попытался объяснить Лях. – По-моему, это просто чушь.
Виктор Алексеевич понимающе кивнул.
- Почему же тогда пришли?
- Беспокойство. – Лях нахмурился и, поморщившись, потрогал пальцем висок. – А вдруг я не прав, и эта машина существует? Было бы жаль пропустить такое развлечение.
- Развлечение, - повторил Виктор Алексеевич.
Лях пожал плечами.
- Угу. – Виктор Алексеевич помолчал, потом глубоко вздохнул. – Что ж, начнем. Сначала позвольте представить вам доктора Доксиадиса. Познакомьтесь. Он научный руководитель проекта. Если кого-то заинтересуют подробности, обращайтесь к нему.
Доктор Петрос сделал умное лицо и, сложив руки за спиной, качнулся на каблуках. Наемники одарили его скептическими взглядами. Желая как-то разрядить возникшую напряженность, Ольга сказала:
- Непременно. Но, может быть, позже?
Это прозвучало как вопрос, и доктор Петрос изобразил степенный жест одобрения. При этом он позволил себе внимательнее посмотреть на Ольгу и медленно облизнуть губы. Лях, заерзав на табурете, сжал кулак и решительно опустил его на крышку стола. Доктор Петрос от неожиданности вздрогнул. Ольга ласково улыбнулась противоположной стене.
- Ладно, - проговорил Лях, в целях профилактики продолжая демонстрировать лежащий на столе кулак. – Как вы представляете себе нашу акцию?
Это был вопрос, имеющий непосредственное отношение к делу, и все выжидающе посмотрели на Виктора Алексеевича.
- Э-э, - не понял Виктор Алексеевич. – В каком смысле?
Лях терпеливо изучил очертания нижней челюсти младшего советника.
- Мы высаживаемся. Где? На что ориентируемся? Как мы узнаем нужный нам храм? Где искать щит? Как мы, наконец, узнаем, что это тот самый щит?
Виктор Алексеевич собрался с мыслями.
Его рассказ со всеми потребовавшимися по ходу уточнениями, впрочем, не слишком удовлетворившими Ляха, занял около получаса.
- Кое-что ясно, - сказал Лях. – Не все, но хоть что-то.
- С вашей подготовкой, - предположил Виктор Алексеевич, - у вас не должно возникнуть проблем.
- Ну, - Лях мрачно приподнял бровь, - насколько я понял план, проблемы мы будем решать, когда они появятся.
- Угу, - буркнул Виктор Алексеевич. – Тогда…
- Секундочку, - прервала его Ольга. – Еще одно: каким образом мы вернемся назад?
- Мы? – удивился Лях. – Кто сказал мы?
- Сказала я, - решительно отозвалась Ольга, внутренне приготовившись к схватке.
- Послушайте, - попытался встрять Виктор Алексеевич.
Лях остановил его энергичным движением ладони.
- Давайте-ка сразу разберемся. – Он обращался исключительно к Ольге, призывая в свидетели небеса. – Ты никуда не идешь.
- Не идешь? – Ольга насмешливо приподняла бровь. Ничто не бесит мужиков так, как насмешка. Именно этой проверенной тактикой она и собиралась воспользоваться. В конце концов, это только справедливо. Для борьбы с шовинизмом все методы хороши.
- Черт с ним, - прорычал Лях. – Не летишь, не отправляешься, как бы это ни называлось.
- И кто же это решил?
- Я, - рявкнул Лях.
Ольга повернулась к брату. Слон сделал вид, что его здесь нет. Он еще не знал, на чьей он стороне. Но было совершенно ясно, что дело им предстояло не простое и весьма опасное, и, пожалуй, он предпочел бы знать, что сестра находится в безопасности дома. Ольга поняла, что, продолжая все в том же духе, ничего не добьется.
- Могу я узнать, почему?
Лях поспешно приводил мысли в порядок.
- Потому, - сказал он, - что это наша операция. То есть, я имею в виду, это не операция по установлению дипломатических отношений. Это операция по захвату. Мы быстро проникаем на территорию храма, находим объект, исчезаем. Если все пройдет гладко, мы уложимся в час и даже не увидим никого из охраны.
- Превосходно. – Ольга следила за его лицом. – Но при чем тут я?
- Твое присутствие все усложнит.
- Он хочет сказать, - подал голос Макс, - что в таком деле ты будешь только мешать. – Он пожал плечами. - Это правда.
Как ни странно, эта фраза все и решила.
- Спасибо, приятель, - бросил Лях Максу. – Об этом я и говорю.
Их доводы были разумны, Ольга не могла с ними не согласиться. Поскольку речь шла о тайном проникновении, пользы от нее и в самом деле не было бы никакой, и даже более того. Скорее всего, она превратилась бы в серьезную обузу, на которую приходилось бы тратить время и силы. По крайней мере, что касается брата и, возможно, Ляха. Остальные, насколько можно было судить по первым впечатлениям, вряд ли стали бы взваливать на себя заботы еще и о ней. Она все прекрасно понимала, однако ей было горько, ей было до слез жаль себя. Величайшее приключение ее жизни уплывало от нее так просто, по причине каких-то, будь они прокляты, разумных доводов.
- Но я тоже хочу увидеть… - Она не закончила фразы, и Лях почувствовал себя плохо.
- Поверь, - Ольга вдруг обнаружила, что Сфинкс наклонился к ней, его взгляд был обесцвечен сочувствием, а губы медленно шевелились, выдавливая сильно приглушенные слова утешения, - у тебя еще будет шанс. Я знаю этих богатых скучающих ребят. Удачно провернув одну рискованную авантюру, они приходят во вкус и продолжают, пока не наскучит. А это значит, очень и очень долго.
Ольга испытала что-то вроде потрясения, выслушивая предсказание Сфинкса. Она даже не сразу поняла смысл его слов. Словно отвечая на ее сомнения, он сказал:
- Не думаю, что этим делом все ограничится. Нас еще ждут сюрпризы.
- Спасибо, - пробормотала Ольга.
Сфинкс кивнул и отодвинулся. Ольга бросила в его сторону осторожный взгляд. Физиономия Сфинкса была равнодушной физиономией мумии, оказавшейся в компании, абсолютно ей не любопытной. Точно такой же была и вся его поза, вылепленная из сплошных прямых линий и четко вымеренных углов. Казалось удивительным и почти невероятным, что всего секунду назад этот человек выказал к ней столько сочувствия и понимания. Ольга вздохнула, собираясь с силами.
- Хорошо, - сказала она. – Я останусь.
- Вот и отлично, - бросил Лях. – Итак, - продолжил он, теперь обращаясь к Виктору Алексеевичу, - как мы вернемся назад?
3
Вынужденный прервать объяснение интереснейшего, в чем он нисколько не сомневался, принципа нелинейного разложения временной функции на пространственных матрицах девятого порядка, доктор Петрос Доксиадис недовольно хрюкнул. Аудитория вызывала у него раздражение. Спрятав руки в карманы лабораторного халата, он пожевал нижнюю губу, успокаивая таким образом и без того порядком расшатанные нервы. Белоснежная ткань натянулась на тощих ключицах, обозначив неожиданно хрупкий скелет ученого мужа. Доктор сердито смотрел на откровенно скучавшую публику, расположившуюся на стульях и табуретах, менее часа назад вынесенных из соседних лабораторных боксов. Он чувствовал себя обманутым и обиженным, если не сказать оскорбленным.
Неблагодарность смертных не знает границ, думал он. Подобную мысль, разумеется, нельзя назвать откровением, однако следует быть справедливым – совсем уж посредственностью ее тоже считать не стоит. Мир, безусловно, спроектирован не лучшим образом, и это известно. Но всегда остается надежда на какое-то исключение из правил.
Взяв себя в руки и старательно отмеривая зияющие паузы в наиболее драматичных, по его мнению, местах, доктор Петрос завершил вводную лекцию кратким подведением итогов.
- Итак, - сказал он; его голос звучал так, точно он позаимствовал его у ржавых гаражных петель, - я установлю на таймере время и переключу вот этот тумблер. - Он не смог отказать себе в удовольствии и еще раз продемонстрировал, как будет это делать. - Произойдет мгновенная поляризация темпоральных градиентов на установленную нами ось и возникнет временной колодец. Мгновенный коллапс. – Доктор изобразил некий магический жест. - В результате чего капсула переместится в прошлое в назначенную нами дату.
Лях вскинул над головой руку.
- Док, - полюбопытствовал он, - а нельзя всю эту страшно интересную муть послушать как-нибудь в другой раз? – На самом деле он, конечно, сказал не «муть», но то, что он сказал, слегка превышает допустимый уровень достоверности изложения.
- Как? – удивился доктор.
- Как-нибудь потом, - пояснил Лях. – Откровенно говоря, вы загадили мне мозги так, что я неделю буду вытряхивать из них это дерьмо.
- Я, кстати, тоже ничего не понял, - поддержал его Макс.
Лях небрежным движением ладони сбросил с колена воображаемую пылинку.
- Чтобы ограбить храм - даже за три сотни лет до нашей эры, - мне не нужно сдавать экзамен по физике. У вас есть информация, которая нам действительно необходима?
Доктор Петрос злобно скрипнул зубами. Самоуверенный болван. Думает, что умнее всех. Значит, ему нужна информация? Пусть он ее получит.
- Вы знаете, - проговорил он, наслаждаясь каждым мгновением своей речи, - я бы порекомендовал вам пересмотреть ваш гардероб. Весьма вероятно, что там, куда вы отправляетесь, будет зима.
- Зима? – насторожился Лях. - Вы уверены?
Губы доктора Петроса с трудом деформировались в ласковую улыбку. В точности такую можно было бы обнаружить, например, в морге, на физиономии препарированного трупа.
- Весьма вероятно, - повторил он. – Я бы даже сказал – исключительно вероятно.
Надо же, подумал Пиксель, этого еще не хватало – зима.
Между невысоких песчаных холмов, рассыпанных по окрестностям словно щедрой рукой кающегося епископа, возникло загадочное движение воздуха. Сначала это выглядело просто как ветер, затем как усиливающийся ветер. Далее – как ветер, слегка повредившийся в уме, поскольку ни одному нормальному ветру не придет в голову пытаться поймать свой хвост, если таковой, разумеется, вообще существует. И наконец – как ветер, попавшийся в большую винную бутыль и по тем или иным причинам отказывающийся ее покидать.
Подобное, безусловно, представлялось необычным и необычным по многим причинам. В конце концов, это вынуждало предположить что-нибудь не совсем естественное. Тощий маленький мул прекратил выщипывать пучки редкой травы, выгоревшей до тошнотворной желтизны, и стал внимательно наблюдать за дальнейшими эволюциями воздушного вихря. Довольно скоро из вихря образовался плотный бледно-голубой кокон, пляшущий на заостренной пятке, напоминавшей змеиный хвост. Он выглядел как мультяшная картинка, и двигался в точности как кролик Багз Банни, когда ему нужно куда-то спешить. Мул задумчиво икнул. Это было первое настолько необычное происшествие в его жизни. Он прекратил жевать, намереваясь не упустить ничего. Оглядываясь на свою жизнь, он находил ее невыносимо пресной, настолько, что, собственно, она и не стоила того, чтобы на нее оглядываться. До этого самого момента.
Кокон вращался несколько долгих секунд, выгребая из-под себя жидкие струйки песка, разлетавшиеся точно маленькие крылышки Гермеса. Мул никогда не видел Гермеса, но слышал о нем немало от своего хозяина, того самого, что отправил его пастись на этот богами забытый холм Илиона. Его хозяин был мелким скупщиком, и после каждой удачной либо неудачной сделки поминал Гермеса. К этому он обычно присовокуплял кое-какую информацию, которую мул мотал себе на ус. По прошествии пары годов службы у скупщика мул стал просто кладезем сведений, так или иначе связанных с Гермесом и его профессиональной деятельностью, что, если подумать, являлось для него немалым подспорьем в смысле выживания в этом трудном мире.
Размышления мула были прерваны вихрем. Точнее, их прервал тот несомненный факт, что вихрь вдруг исчез. Подумав, мул пришел к выводу, что так и должно было произойти, если принять во внимание внезапность его появления, вращение и еще ряд моментов, объяснения которым он пока не находил. Кроме того, следовало учесть также и то немаловажное наблюдение, что кокон исчез вовсе не бесследно. Это, кстати, тоже следовало бы предвидеть. После его исчезновения осталась неглубокая, но довольно обширная воронка, исключительно любопытной геометрии. Евклид слопал бы свой гиматий за возможность обмерить ее и вычислить пропорции.
Мул с сожалением потоптался и перенес свое внимание на иной предмет. Точнее – предметы. Или еще точнее – на людей.
В воронке, плотно прижавшись друг к дружке, стояли пятеро. Их внешний вид вызвал у мула недоумение и легкую панику, с которой, впрочем, он быстро справился. В конце концов, он был опытным наблюдателем, этот мул.
Некоторое время спустя, вновь прибывшие осторожно расступились и, неловко загребая песок, рассредоточились по краю воронки. С минуту они озирали окрестности, будто и не замечая уставившегося на них мула, затем дружно посмотрели на небо. Чтобы не отставать от других, мул тоже поднял голову и на всякий случай взглянул вверх.
На небе, похожем на глазурованное бирюзой блюдо, не было ни облачка. На западе над туманной линией моря нависала пушистая дымка, бледно-белая, что-то вроде недовзбитого крема. С точки зрения мула она выглядела почти нелепостью, скорее, неудачной шуткой местных богов, чем осмысленной тактической пропозицией глобального метеокомплекса. Солнце, сползавшее к горизонту, казалось деформированным ослепительно-желтым яйцом. От яйца изливался хрустальный свет, пронизывающий кожу теплыми чуть колючими стрелами. Все вокруг было прозрачным и неподвижным, только по краям свет распадался в неполные спектральные узоры, заключая картину в подобие переплета.
Мул пожал плечами и огляделся вокруг. Поразмыслив, он пришел к выводу, что вновь прибывшим окрестности Илиона могут показаться местом странным и настораживающим. Действительно, округа выглядела так, словно через нее происходила миграция наиболее многочисленного и трудолюбивого клана кротов. Всхолмия и пригорки, начинавшиеся от самого побережья моря, расползались повсюду, насколько позволял видеть невооруженный ничем глаз. Все это сильно напоминало обширное кладбище гигантских клопов, чьи хитиновые трупики потихоньку были занесены песками, а те, в свою очередь, поросли редкой зеленью. Если, конечно, это можно назвать зеленью, рассеянно подумал мул, отщипывая от довольно привлекательного на вид кустика.
Ветер, свежий и временами резкий, налетал со стороны утомленно бормочущего моря. Его дыхание оживляло, чуть разбавляя и успокаивая растекавшийся над долиной Скамандра жар самой середины лета.
- Дурдом, - пробормотал Пиксель, стягивая с затылка меховую шапку.
- Долбаный грек, - взорвался Лях. – Вернемся, я ему устрою зиму.
- Да, - согласился Макс. – Козел.
Лях свирепо зыркнул на Макса и принялся сдирать с себя пуховик. Остальные занялись тем же. Очень скоро у ног наемников образовалась небольшая горка, в которой можно было найти, например, два пуховика, одну телогрейку, одну шубу и одно полупальто, три шарфа, пять пар теплых носков, четыре пары валенок, пару полусапог на натуральном меху, три вязаные шапки и две шапки-ушанки. Кроме того, здесь же можно было обнаружить двое шерстяных брюк. Последнее, разумеется, объясняло, почему Слон и Макс остались в одних трусах и футболках, и если Слон выглядел, в общем, неплохо, то Макса подобный наряд не особенно красил.
- Нормальный прикид, - оценил Пиксель, ухмыляясь во весь рот. Макс в ответ зашипел.
- Может, заткнетесь? – поинтересовался Лях. Он внимательно изучил каждого из противников. Не услышав возражений, он отвернулся, пинком отшвырнул щит-подделку, врученный им Виктором Алексеевичем, козырьком приставил ко лбу раскрытую ладонь и тупо уставился на далекий силуэт храма.
Пережевывая суховатую зелень, маленький мул, решил, что все это должно что-то значить. Ему стало любопытно, что именно.
- Ладно, - сказал наконец Лях. – Сделаем работу, разберемся с этим шутником. Урод. – Он помахал рукой в сторону храма, после чего повернулся и вопросительно посмотрел на Сфинкса. – Как думаешь, сколько до него?
Сфинкс исследовал вопрос и коротко отозвался:
- Час ходьбы. – И добавил: - Если без спортивных достижений.
Лях кивнул.
- Когда солнце начнет садиться, выходим. Пока – ждем. Возражения есть?
Ответом было молчание. Ночной налет устраивал всех и не только по причинам чисто профессиональным. Налет – дело серьезное. Не следует превращать его в выход клоунов, что, вообще говоря, неизбежно, если кто-либо из охраны засечет наряды, в какие одеты налетчики. Слон подтянул трусы и старательно заправил в них футболку. Он не был чужд тщеславия, однако слава такого рода его не интересовала.
- Там мул, - вдруг сообщил Пиксель.
- Да? Ну, и что? – спросил Лях, посмотрев на мула. – Жрет траву, нам не мешает.
- На муле можно ездить, - заметил Пиксель, удивляясь слепоте неформального предводителя.
- Это к Максу, - подсказал Слон.
- Почему это ко мне? – удивился Макс.
- Он же транспорт, верно? А транспорт – твоя работа, - объяснил Слон.
- Ты про мула? – уточнил Макс, указывая пальцем, кого именно он имеет в виду, произнося слово «мул».
- Угу, - подтвердил Слон.
- Но он зверь, - запротестовал Макс. – Он не машина. А я только насчет машин.
- Кто тебе сказал? – ухмыльнулся Лях, подмигивая Слону. – В контракте говорится о транспорте. Так что вперед, за руль. И не забудь о сигнализации.
- Это шутка, да? – осведомился Макс. – Угу, я понял.
Лях заржал, а Слон ухмыльнулся и хлопнул Макса по плечу. Макс шлепнулся в песок.
- Извини, приятель, - сконфузился Слон.
Макс поднялся и, отплевываясь, показал Слону палец.
- Надо заняться обувью, - сказал Сфинкс.
- Здесь ты прав, - согласился Лях. – Надо что-то придумать.
Сфинкс достал из кармана трико выкидной нож, взял валенок и отрезал у него подошву. Проделал в ней четыре отверстия. Продел в них полоски ткани, оторванной от шерстяных брюк, и примотал подошву к ступне. Лях молча кивнул, и через полчаса такая же обувь была у всех. За исключением Слона. Он прибыл в теплых полусапожках и резать их не решился. Поэтому он просто натянул вторые носки и решил, что сойдет и так.
Закончив дела, Макс разложил на склоне холма телогрейку и, раздевшись совсем, улегся на нее загорать.
- Класс, - сказал он. – Как на курорте. Только бесплатно. Еще бы пиво разносили.
- Да, - поддержал его Пиксель, пристраиваясь рядом. – И пожрать бы.
- И дозу засадить, да? – не преминул подколоть Макс.
- Пошел ты, - умиротворенно предложил Пиксель. Макс удивленно взглянул на соседа.
- К нам гости, - вдруг произнес Сфинкс.
- Что? – не понял Лях. – Какого…?
Он приподнялся на локте и посмотрел в ту сторону, куда указывал Сфинкс. В самом деле, через низину между пары ближних холмов шел человек. Он был в шортах, в неком подобии футболки и в плетеных сандалиях, из которых торчали красноватые пальцы. На голове, точно начищенный глаз светофора, помещалась ярко-красная панама самого нелепого и не совсем исторического фасона. Человек делал вид, что ему абсолютно плевать, куда направлять свои стопы, но, судя по всему, направлял он их именно к ним. Короче, Сфинкс был чертовски прав.
Неприятная новость, подумал Лях. Вот они, первые трудности. Проблемы языкового барьера и все такое. Лях торопливо огляделся, однако бежать было некуда, да и поздновато. Вероятнее всего, абориген их уже заметил, а это значит, их бегство лишь еще больше усложнит и без того непростые межэтнические отношения. Лях отряхнул руки о штаны и стал нехотя подниматься, собираясь приступить к осуществлению первого контакта.
- Здорово, приятель, - сказал он, - не знаю, как там тебя называть.
Человек остановился, не доходя десятка шагов, и с любопытством посмотрел на Ляха.
- Мы не местные, – продолжал Лях, чувствуя, что движется в верном направлении. Судя по заинтересованной физиономии аборигена, контакт налаживался на глазах, теперь следовало закрепиться на достигнутых рубежах и развить успех. – Иностранцы. Надеюсь, ты это понял по нашему иностранному языку. Мы прибыли из далекой страны с целью проведения маркетинговых исследований. – Такая легенда показалась ему самой безобидной. – Ну, ты в курсе: эффективность вложений, товарооборот и все такое. У вас, ребята, я смотрю, здесь с водой проблемы, нет?
- Ты думаешь, он врубается? – засомневался Макс. – Он же грек.
- Нет, я не догадывался, - огрызнулся Лях. – Он грек. И что нам теперь делать? С ним надо как-то налаживать контакт. В этом деле главное не слова, а интонация. Как с собаками.
- В смысле?
- Дружелюбная интонация, - пояснил Лях.
- Но он же все равно не врубается, - настаивал Макс.
- Ясно. – Лях демонстративно сложил руки на груди. – У тебя есть идея получше. Давай, мы все ждем.
Макс засмущался.
- Да нет у меня идеи, - сказал он, изучая отпечаток собственной ноги в желтом песке.
- Тогда иди и загорай дальше, - порекомендовал Лях. – Не мешай работать. Ты с мулом разобрался? Иди и разберись с мулом.
Покончив с Максом, Лях вновь перевел взгляд на незнакомца и попытался вспомнить, на чем был прерван их диалог. Разумеется, их разговор еще не был диалогом в полном смысле этого слова, но он был уже близок к тому, чтобы стать диалогом. Лях это чувствовал. Оставалось где-то пол шага.
- Черт, - пробормотал он. – О чем я говорил?
- О маркетинговых исследованиях, - подсказал незнакомец. – Об эффективности вложений и товарообороте. И еще о воде.
Возникла неловкая пауза.
- Клево, - заметил наконец Пиксель. – Он, похоже, не грек.
Сфинкс вынул из кармана нож, открыл его и снова закрыл.
- Прошу прощения, что не представился сразу, - сказал незнакомец, - но, откровенно говоря, мне хотелось послушать.
- Таким манером, мужик, ты сможешь еще и посмотреть, - пообещал Макс, намекая на Слона и Сфинкса, принявших угрожающие позы.
- Так ты не грек? – несколько запоздало спросил Лях. Он чувствовал себя как-то неловко.
- Нет, - сказал незнакомец. – Меня зовут Илья. Фамилия – Лавров. Я здесь, в общем, тоже по делу. Как и вы, - добавил он, чуть подумав.
В этом месте беседы вновь возникла зловещая пауза.
- С чего ты взял, что мы тут по делу? – откашлявшись, полюбопытствовал Лях.
Лавров пожал плечами, очевидно, не имея что-либо сказать по существу.
- Что будем делать? – Слон озадаченно почесал стриженный затылок и вопросительно уставился на Ляха.
- Может быть, он конкурент? – предположил Пиксель.
- О конкурентах речи не было, - напомнил Лях. – Но все возможно.
- Нет, - заверил их Лавров, самоуверенно ухмыляясь в песок. – Я точно не конкурент. То есть в том смысле, какой вы в это вкладываете. Похоже, парни, вы новички и еще не вполне представляете себе сложность ситуации, в которой оказались. Значит, на этот раз мы угадали верно.
- То есть ты не один? – встрепенулся Пиксель.
- Что-то я не пойму, о чем это он говорит? – высказался Макс.
- Есть такая организация, которая называется Патруль Времени, - терпеливо пояснил Лавров, теперь разглядывая ослепительно голубое небо и продолжая ухмыляться. Ляха начинала нервировать его манера вести разговор. Этого козла, решил он, так или иначе следовало бы поучить хорошим манерам. – Она занимается тем, что ловит нарушителей, проникающих в прошлое с преступными намерениями. То есть вас.
- Да ладно, мужик, - осклабился Макс. – С чего ты взял, что мы из таких? Мы выехали на природу. Пикничок и все такое. Чудное море. Пляж. Только вот пиво забыли.
Лях согласно кивнул.
- Вас, приятель, очень неверно информировали. Мы выехали поплавать. Что может быть лучше местных пляжей. В это время года, - прибавил он, наслаждаясь двусмысленностью фразы.
Лавров умоляющим жестом поднял ладони.
- Ваши планы известны мне совершенно точно, - сообщил он. – Вы намерены выкрасть из храма Афины Илионской древний ахейский щит, который, как считают, принадлежал Ахиллу, и, насколько я понимаю, подменить его той высокотехнологичной подделкой. – Он взглядом указал на лежащий возле груды теплых вещей большой круглый щит. Все посмотрели на щит. Пиксель поддел его ногой и сдвинул вниз по склону холма. Из поля зрения чужака щит исчез.
- Я - полевой агент Патруля, - продолжал между тем Лавров. - Это ваше первое дело, и, несмотря на то, что оно немного попахивает, оно, тем не менее, не входит в сферу наших непосредственных интересов: просчитано, что оно не приведет к каким-либо неприятным последствиям в ткани пространства-времени. Однако, сегодня вы в первый раз вступаете в Большую Игру, и наши правила требуют, чтобы я поставил вас в известность. – Он умолк и внимательно оглядел всех присутствующих.
- В известность? О чем? – мрачно осведомился Лях.
- О том, что теперь за вами приглядывают. И как только вы сделаете что-то, что нам не понравится, мы вас поймаем и устроим промывание мозгов. К сожалению, плохие всегда проигрывают – помните об этом.
- Ты пришел к нам с угрозами и пришел один, - сказал Лях. – Насколько, по-твоему, это умный ход? – Он бросил взгляд на Слона и Сфинкса, уже готовых действовать, и сделал знак, что они могут приступать.
- Что ж, до встречи, парни. Думаю, мы еще увидимся, – торопливо пробормотал Лавров. Он нащупал на поясе возвращающий модуль, шустро отыскал кнопку, и большой колоколообразный вихрь в мгновение унес его из этого времени.
- Вот уроды, - удивился Макс. – И здесь достают.
- Забудь о нем, - посоветовал Лях. – Это дело их не интересует. Он же сказал. Это так, профилактическая работа с населением.
- К тому же, - неуверенно проговорил Пиксель, - думаю, его угрозы на самом деле не совсем то, в чем он хотел нас убедить.
- Как насчет повторить то же, но только на понятном языке? – Лях раздраженно покрутил у виска пальцем, что должно было намекать на превышение Пикселем максимально допустимого уровня умничанья.
- Ну, - Пиксель пожал плечами, - они же не могут послать сюда вертолеты, десант и захватить нас силой. Вряд ли все так просто.
Сфинкс молча кивнул. Лях посмотрел на него, размышляя над создавшейся ситуацией.
- Согласен. Все совсем не так просто. Но пока это не должно нас волновать. – Лях взглянул на солнце, все ближе подползавшее к горизонту. – Еще есть время. Продолжаем отдыхать.
Утюг громко хрюкнул, будто всхлипнул навзрыд, и открыл глаза. Последнее, как оказалось, было не самым простым на свете делом и вышло у него далеко не с первого раза, да и то в основном благодаря удачному стечению обстоятельств. Не успев еще ничего толком ни рассмотреть, ни услышать, не успев сориентироваться в пространстве или хотя бы в себе самом, Утюг, движимый, кажется, неким врожденным инстинктом, передающимся, насколько можно понять, почти исключительно по мужской линии, перевернулся на живот и, неуверенно подтягивая под себя колени, а затем выталкивая их назад, пополз в направлении каких-то смутных флюидов, притягивавших его точно исправный магнит горку стальных опилок.
Довольно скоро стало ясно, что флюиды указывают Утюгу на дверной проем, весьма смутно очерченный в туманных и зыбких далях. Смысл всего происходящего до сих пор так и не доходил до одурманенного сознания Утюга. Что и зачем он делал, оставалось для него тайной. Впрочем, говоря откровенно, о ее существовании в тот момент Утюг тоже не подозревал, равно как и о том, что у его действий может быть какой-то смысл. В конце концов, это было не самой очевидной мыслью, поэтому его неведение вполне можно извинить.
Вообще, вся эта ситуация, в которой он вдруг оказался каким-то не ясным для него образом, вызывала у него серьезные сомнения. Однако и эти сомнения были столь непрочны, что за секунду успевали смениться не один десяток раз, и, следовательно, они не могли являться сколько-нибудь значимым ориентиром на трудном жизненном пути Утюга. Точнее – на конкретном ее отрезке, протяженность пол часа-час. Именно поэтому он пришел к очевидному выводу, что ему остается одно – ползти. Разумеется, по здравому размышлению, стоило бы предположить, что и эта его возможность довольно скоро будет исчерпана. Но так далеко Утюг не загадывал.
Паспорт, как документ беспристрастный и заверенный, где надо, именовал Утюга развернуто и официально – Степан Сергеевич Утюгов. Он был как бакен, указывающий то ли идиоту, то ли суицидальному невротику, насколько он удалился от разрешенной территории. Утюг уже и не помнил, когда в последний раз слышал свое имя в форме, более или менее близкой к официальной. Он настолько привык быть Утюгом, что оказался бы немало удивлен, назови его кто-либо из знакомых Степаном или Даже Степаном Сергеевичем. Нельзя сказать, чтобы ему нравилось его прозвище. В конце концов, утюг это не тот предмет, который хочешь иметь в качестве своего тотема. Однако в подобных делах твоего мнения, как правило, не спрашивают. Все происходит как бы само собой. В один странный момент тебе просто сообщают, что отныне ты уже не тот, что прежде, что теперь ты – Утюг. Приходится либо мириться с мнением коллектива, либо отваливать. Отваливать порой трудновато, и в свое время Утюг выбрал первое.
Итак, он дополз до дверного проема и обнаружил перед собой свою собственную комнату.
Новость была приятной. Почувствовав воодушевление и нешуточный прилив сил, Утюг сфокусировал зрение и следующей своей целью избрал диван. Диван был, конечно, не слишком нов и не особенно чист, если уж говорить прямо, однако, во-первых, Утюг находил его удобным, уютным и все прочее в этом роде. А во-вторых, в его положении выбирать было особо и не из чего.
Он добрался до дивана в рекордные пятнадцать минут, вполз на него, точно намеревающийся сменить кожу питон, помогая себе головой и дрожащими словно с тяжелого перепоя всеми четырьмя конечностями. Еще около четверти часа изматывающей борьбы позволили ему наконец утвердиться в положении сидя, после чего он решил, что пришло время заняться опросом собственных подсистем.
Удивительно, но все оказалось несколько лучше, чем он предполагал. Переломов он не обнаружил, челюсть, как будто, находилась на положенном ей месте, шея двигалась вполне сносно, хотя при попытках это проверить в голове немедленно начинались репетиции шоу Эдди Мерфи и Майкла Джексона. Из того, что могло иметь какое-то значение, он отыскал огромную шишку на лбу, пульсировавшую тугой вязкой болью, будто под ней вызревал третий глаз, а также большой синяк на левом бедре.
Как раз когда он завершал инвентаризацию и производил окончательный подсчет потерь, из-за двери появилась Люська. Она молча привалилась плечом к косяку и тупо уставилась на Утюга. Утюг не был уверен, что она его видит, но это была не его проблема. Он начинал понемногу оживать.
- Что, - прохрипел он своим обычным утренним голосом, хотя утро, кажется, уже давно прошло, - что случилось? – Люська продолжала молча смотреть в его сторону. Ему показалось, что она так и не поняла вопроса, и он попытался объяснить, как мог. – Я ничего не помню. Что здесь было?
Люська хмыкнула, дернув плечом. Продвигаясь вокруг косяка, она вошла в комнату и зачем-то посмотрела себе под ноги. Ноги у нее были не для рекламных картинок, но Утюга устраивали. Опершись спиной о стену, заклеенную под потолок обоями с бледным давно выцветшим рисунком, Люська сползла по стене вниз и устроилась на корточках, будто собираясь прямо тут справить нужду. Эта ее привычка заставляла Утюга нервничать.
- Он тебя вырубил, - сообщила она.
- Что? – растерянно переспросил Утюг, морща лоб и отчаянно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.
- Ты дернуться не успел, как он тебя вырубил, - несколько более развернуто изложила ту же мысль Люська.
- Кто? – Утюг сипел, точно тяжелый стальной чайник.
- Сосед, - равнодушно отозвалась Люська. Она небрежно мотнула головой, поясняя, о каком именно соседе идет речь. – Этот, тихий. Я всегда тебе говорила, не нужно тебе с ним связываться. Он тихий не просто так.
- А я? – допытывался Утюг.
- Ты полез к нему с ножом, - напомнила Люська. – Он вырубил тебя одним движением. Карате или черт его знает, что это такое. Сначала тебя, - беззлобно закончила она, - а потом и меня.
- И тебя? – удивился Утюг. – Вот урод. – Он вдруг почувствовал себя незаслуженно оскорбленным. – Ему это даром не сойдет.
- Сойдет, - философски заметила Люська. – Не связывайся с ним.
Но Утюга по столь специфически мужским вопросам мнение подруги не интересовало абсолютно. Это была его территория, и он точно знал, что делать. Кровь все быстрее бежала по его венам, в голове прояснялось самым чудесным образом. План возник словно сам собой.
- Я позову мужиков, - начал излагать Утюг. – Когда он вернется, мы его встретим. Вот это будет по-справедливости.
- Не связывайся ты с ним, - снова посоветовала Люська.
- Не связывайся? – возмутился Утюг. – А это? – Он показал синяк на ноге и ткнул пальцем шишку на лбу. За неосторожность пришлось расплачиваться. Утюг растопырил ладони и взвыл от внезапной боли. – Мы еще увидим, кто смеется последним, - прорычал он сквозь слезы. – Мы пересчитаем козлу все его косточки. Ломиком. – Физиономия Утюга раскололась в злобной ухмылке.
Ничего не говоря, Люська мрачно взглянула на сожителя. Пожав плечами, она отвернулась, спрашивая себя уже в какой раз, зачем ей все это нужно? А главное - за что? Она уже представляла, как это будет выглядеть. Ничто и никогда не кончается, и не только в философском, но и в чисто практическом смысле.
Густая первобытная ночь была украшена ослепительным блеском россыпей звезд, похожих то на разлетевшиеся искры костра, то на осколки огромной ледяной глыбы, выброшенные на закопченный лист жести. Иссиня-черный отрез полотна накрывал дремлющие окрестности старого Илиона, точно купол грандиозного цирка, чем, в принципе, заметил Макс, все это и являлось. Неосторожный взгляд вверх вызывал головокружение. Небеса, застывшие и внимательные, казались заготовленной где-нибудь неделю назад декорацией. Такую или очень похожую можно увидеть в одном из тех потрясающих мультиков, которые время от времени еще появляются. Там все очень мило и не совсем обычно, какие-то странные и забавные типы делают ненормальные вещи, отчего становится окончательно ясно, что это все-таки мультик, а не что-то другое. Для мультиков это, разумеется, обычная схема. Изредка пролетает маленькая пузатая комета, подозрительно напоминающая головастика, по ошибке искупавшегося во флуоресцирующем растворе. За ближайший холм скоро должна упасть пара-тройка звезд, а на фоне полной луны давно следовало бы промелькнуть резвящейся летучей мыши.
К сожалению, в этот раз со сценарием было что-то не так, потому что ни звезд, ни кометы, ни даже какой-нибудь летучей твари так и не появилось.
Свет круглой луны стекал с черных небес и проливался на холмы, придавая им пегий леопардовый окрас. Лунная дорожка, точно пленка пролитого золотого масла, лежавшая на угадываемом где-то вдали море, чуть рябила живым беспорядочным блеском. Беспокойный неласковый ветер взбегал на холмы, кружился, тревожил сумрачные кроны деревьев. Деревья отвечали недовольным ворчанием, но, насколько можно было понять, ветру было наплевать на их возражения, и он продолжал резвиться, что-то подсвистывая самому себе.
Это, так сказать, обстановка.
Между суровых возвышенностей седой и мутноватой древности нестройным, но вполне решительным шагом брели пятеро. Точнее – шестеро, если считать маленького меланхоличного мула. Впрочем, мул являлся скорее сторонним наблюдателем, ненавязчивым свидетелем, историком, если угодно, тем, кто составит опись и даст показания в суде, если в них возникнет необходимость, и если попросят. Он не был в команде. Поэтому в ночи между холмов брели, пожалуй, все-таки пятеро. И еще один маленький мул.
Черные силуэты, словно отпечатанные на фоне подсвеченной лунной заставки, выглядели картонными персонажами какой-нибудь кукольной пьесы. От каждого из них тянулись длинные тощие тени, похожие на привязанные к ногам связки спагетти, вымоченные в хороших чернилах и поэтому ни для чего другого больше не годные; но, собственно, так и задумывалось. Какому-нибудь аборигену, прогуливающемуся в столь поздний час по ближайшим окрестностям, это зрелище могло бы, пожалуй, представиться чем-то вроде таинственных мистерий, каких в этих местах, однако, ранее, насколько он помнил, не наблюдалось. Или, например, генеральной репетицией шоу «Волк и охотники». Охотников было пятеро. Один из них тащил на спине огромный круглый щит, в мешке похожий на большую спутниковую антенну. Время от времени он поправляя его или перехватывая другой рукой. Волка почему-то не было, хотя его отсутствие, разумеется, легко объяснялось. Некоторую растерянность в контексте готовящегося шоу вызывала разве что плоская фигурка небольшого мула, двигавшегося на незначительном удалении от основной группы. Мул как будто не слишком вписывался в историю про волка и охотников, но это, безусловно, вопрос подхода.
- Надо же так влететь, - зло бормотал Макс. Бормотал он, в основном, в профилактических целях. Пока он что-либо говорил, его нижняя челюсть переставала дрожать и подскакивать в каком-то удивительном остервенении, при этом довольно болезненно клацая зубами. Это нервировало, между прочим, не только самого Макса – остальным тоже приходилось слушать его невольные ритмические эксперименты. – Бывает же так, - возмущался он, и, надо признать, для недовольства у него имелись самые серьезные основания. - Вроде, было тепло. А тут – как бы не околеть.
Слон, угрюмо шагавший позади, помалкивал, слушая жалобные стоны Макса. Он был единственный из всех, кто с пониманием относился к его проблемам и принимал их близко к сердцу. Впрочем, речь, в конце концов, не об одном сердце. Слон с тоской подумал об оставленных где-то среди холмов теплых штанах и рубашке, которую подбирала Ольга. Это выглядело несправедливым и просто возмутительным. Он подтянул повыше трусы, под которые без особых препятствий задувал чертов ветер, будь он проклят, обхватил себя руками и, стараясь не обращать внимания на болтавшийся за спиной щит, на каждом шагу будто по-приятельски хлопавший его по почкам, стал бороться с обрушившимся вдруг холодом ментальными средствами. К сожалению, эффективность последних оставляла желать лучшего.
- Все, - прошипел Лях, оборачиваясь и делая рукой какой-то странный жест, который никто не понял. – Теперь всем заткнуться. Мы уже рядом.
Они и в самом деле были уже рядом, хотя, разумеется, подобная формулировка требовала некоторых уточнений. До серой стены храма, выделявшейся в ночи огромным светлым пятном не вполне определенных очертаний, оставалось еще, по крайней мере, две сотни шагов. Однако чуть правее, начинаясь от самого подножия храмового холма и расползаясь по склонам окрестных возвышенностей, располагались крошечные домишки, принадлежавшие, как нетрудно было понять, аборигенам. Очертания жилищ угадывались сложными комбинациями лунных бликов и сгущений неживой черноты, оборванных прямыми отрезками серебряной лунной тени; все это скрещивалось и расходилось, словно выложенная мозаика на заретушированном полотне.
Судя по всему, аборигенов было не слишком много – сотни две-три, вряд ли больше. Но это ничего не значило – привлекать к себе внимание было бы непрофессионально, поэтому все сделали так, как сказал Лях.
Минуту спустя Пиксель все же не выдержал и, борясь с собой, придушенно прохрипел:
- Что за вонь? Черт. - Он выпустил воздух сквозь зубы. - Меня сейчас вырвет.
- Кто-то не поменял носки, – брякнул Макс, оборачиваясь и ухмыляясь в темноту.
- Самая свежая шутка, да? – обозлился вдруг Пиксель. – Я слышал ее еще от своих дедов. Это самая отстойная и тупая шутка из тех, что я знаю. Такая же примитивная, как твои мозги, если они вообще есть. Здесь воняет, и ни на ком нет носков, врубаешься? Хотя, конечно, понять такой сильный поворот тебе трудновато.
В принципе, Пиксель подозревал, что делает что-то не то. Он произносил слишком длинную речь, когда следовало помалкивать, и в этом-то было все дело. Он попытался остановиться, но с первого раза это не вышло. Его несло и швыряло с периода на период, как река несет и швыряет какое-нибудь бревно. Пожалуй, именно бревном он себя сейчас и чувствовал. Он совершал глупость, и опыт подсказывал, что этим все не кончится.
Наемники остановились. Сам собой образовался кружок вокруг Макса и Пикселя, выяснявших между собой отношения. Подобное всегда воспринимается с уважением и, как правило, встречает всеобщее понимание, даже если тому не время и не место. Выяснить, кто из двоих самцов круче, весьма важно с точки зрения естественного отбора, размножения и так далее, включая снятие эмоционального напряжения. Каждый может оказаться на этом месте, поэтому, когда такое где-то вдруг происходит, другие самцы собираются вокруг и наблюдают, перенимая боевой опыт своих более активных коллег.
Некоторое время сцена была довольно статична. Пиксель с остервенением извергал проклятия, обрушивая их на беззащитную голову Макса, поминая и своих и чужих родственников, опыт поколений и все прочее, что могло оказаться полезным. Макс с недоумением и легким недоверием выслушивал, что тот имел сказать, однако долгое время не предпринимал никаких ответных действий. Так продолжалось довольно долго, но однажды это должно было закончиться. Что и случилось, когда Пиксель, подводя некий промежуточный итог, завопил:
- Понял?
Это была ошибка. Пиксель откровенно терял темп и передавал инициативу в руки соперника. Чем тот не замедлил воспользоваться.
- Ах, ты, кислотная рожа, - заорал Макс и бросился на Пикселя.
Они сцепились, словно давно не видавшие друг друга братья, и упали в песок, подняв душное облачко пыли.
- Можем делать ставки, - предложил Лях, стаскивая с ноги самодельный сандалий и вытряхивая его о колено. – Я, пожалуй, на Макса.
- Почему? - поинтересовался Слон. – По-моему, шансы примерно равны. – Он взглянул на Сфинкса.
Сфинкс пожал плечами, по всей видимости, не желая вступать в диалог.
- Потому что правда на стороне Макса, - объяснил Лях.
- В смысле? – опять не понял Слон.
- Слышал о дуэлях? Это когда один не в настроении, стягивает с руки перчатку и при всех бьет ею кого-то другого по физиономии. Тому второму просто ничего не остается, как ответить тем же.
- И что?
- Пиксель только что имел глупость отхлестать Макса по физиономии. Макс имеет полное право ответить. – Лях натянул сандалию на ногу и принялся за вторую. – У Пикселя, похоже, плохое настроение, и Макс подвернулся ему под руку. Он же просто пошутил.
- Шутки тоже разные бывают, - неожиданно философски заметил Слон.
- Да. - Лях с удивлением глянул на коллегу. – Но это была не такая уж грязная шутка.
- Согласен, - заявил Слон, и наемники принялись смотреть все еще продолжавшийся в песке бой.
За время их беседы удача уже дважды побывала на стороне каждой из сражавшихся сторон и теперь как раз раздумывала над тем, кому наступить на горло, чтобы зритель не был разочарован скоротечностью поединка.
- Ну, хватит, - проговорил Сфинкс так, что ни у кого не возникло желания с ним спорить. Он наклонился, ухватился покрепче и, одним движением разорвав сопящий клубок, поставил Пикселя и Макса на ноги. Перепад высот находился в пределах полутора-двух метров, следовательно, скачок кровяного давления теоретически представлялся крайне незначительным для каких бы то ни было катастрофических последствий. Несмотря на это, обе противоборствующие стороны, ошеломленные и растерянные, замерли, выжидающе уставившись на Сфинкса.
- Достаточно, - сказал тот. – Это была шутка и ничего больше, - сообщил он, обращаясь к Пикселю. Макс фыркнул, выдавливая кривую ухмылку. Ухмылка превратилась в цементную маску, когда Сфинкс вперил в него свирепый взгляд. – Очень неудачная шутка, - сказал он. – Всем все ясно? – Он дождался ответного жеста и только тогда выпустил обоих. – Двигаемся дальше.
- И на этот раз тихо, - поддержал его Лях.
Где-то вдали взвыл шакал, мучившийся пустым желудком.
Пару минут спустя наемники приблизились к стене храмового комплекса. Следом приковылял и мул, но остался стоять в стороне. Он уже начал догадываться, что произойдет дальше, но еще не был уверен, насколько это ему интересно. Вообще говоря, грабили храм более или менее регулярно, и в этом не было ничего удивительного, однако никогда еще мулу не приходилось видеть столь странной компании воров.
- Похоже, проблем не будет, - заметил Лях. Он осторожно ощупал швы кладки. Камни были уложены очень плотно, подогнаны один к одному, но швы так и остались не оштукатурены, как будто подобная расточительность в данном случае не имела никакого смысла. – Двигаем, - предложил он.
- Я не уверен, - напряженно проговорил Пиксель.
- Что ? – удивился Лях. Обернувшись, он раздраженно уставился на Пикселя. – В каком смысле?
Пиксель испытал очередной приступ неуверенности. В принципе, это действительно переходило всякие границы: вторая претензия за последние десять минут. Но что он мог поделать?
- Я не скалолаз, - попытался объяснить он.
Попытка оказалась неудачной. Лях даже не стал улыбаться, как делал всегда, когда хотел сказать колкость. Таким Пиксель видел его, пожалуй, впервые.
- Ну да? – прошипел Лях. – Я как-то об этом не подумал. Мы ведь тут все альпинисты. Забавно, верно?
- Я могу сорваться, - простонал Пиксель.
- А еще, - подсказал Макс, - можешь подхватить насморк. Я-то, похоже, подхватил.
- Значит, так, - заявил Лях, демонстрируя Пикселю указательный палец – ничего оскорбительного, просто палец, кое-что в качестве намека, который следует расценивать как предложение собраться с силами и сосредоточиться. – На самом деле у тебя есть выбор. Или идти с нами и отработать свою долю, - он распрямил и показал Пикселю второй палец, что выглядело уже гораздо хуже, - или остаться здесь и провести на этом долбаном курорте остаток дней. Дело твое.
- А что, - лениво заметил Макс, - здесь, в общем, неплохо. Я бы, мужик, на твоем месте, подумал.
Пиксель зашипел змеей. Какая вопиющая несправедливость! Какое нежелание понять простые человеческие слабости! Пиксель отчаянно боялся высоты. Он проверял это пару раз, разумеется, с необходимой страховкой и все такое, но тошнота и головокружение немедленно убеждали его, что так оно и есть. Он торопливо объяснил Ляху, как обстоит дело.
Лях неопределенно хмыкнул. Такие проблемы были ему совсем не нужны.
- Проклятье, - сказал он то единственное, что пришло ему в голову в этой связи.
- Я полезу за ним следом и, если что, поддержу, - произнес Сфинкс. Пиксель от неожиданности вздрогнул. – Как-нибудь справимся.
Пиксель понял, что на него смотрят, ожидая его решения, и слабо мотнул головой – сверху вниз. Собственно, другого варианта все равно не существовало.
- Думай не о высоте. Думай о чем-нибудь другом.
- О чем? – отчаянно пискнул Пиксель.
- О чем угодно.
- О кислоте, - рявкнул Лях. – Или о компьютерах. О чем хочешь. Черт.
- Не оглядывайся и не паникуй. Все будет в порядке. – Сфинкс подтолкнул его к стене.
- Ты, главное, со страху не обделайся, - хохотнул Макс. – А то ему там внизу трудновато придется.
Стремительным и неуловимым броском на его плечо легла стальная ладонь Сфинкса.
- Чего? – занервничал Макс и взвыл, когда железные пальцы сдавили ключицу - ощущение было такое, будто кто-то накручивал ему на плечо струбцину. – Да ладно, ладно. Я же пошутил.
Лях кивнул.
- Завязываем шутить, - сказал он серьезно. – Двигаем.
Почему бы и нет, в конце концов, подумал Пиксель. Хуже уже просто не может быть.
Телефон, весьма демонстративно выставленный на стол в окружение высокотехнологичных офисных приборов и выглядевший среди них точно ливрейный лакей, по случаю заглянувший в супермаркет, выстрелил в тишину кабинета короткой оглушительной трелью. После чего на пару секунд умолк, будто дожидаясь ответных действий хозяина, который сидел тут же, откинувшись на спинку большого кресла и задумчиво посасывая тлевшую сигарету. Выдержав необходимую паузу, звон повторился. Теперь, потеряв преимущество внезапности, он уже не так терзал слух, усыпленный долгими минутами тишины.
Монах протянул над столом руку и пристроил недокуренную сигарету на край пепельницы. Пепельница была отлита в виде маленького кенгуру, распахнувшего карман на своем брюхе и радостно скалящегося чему-то, о чем зрителям оставалось только догадываться. Физиономия крошечной твари излучала такой невероятный восторг и оптимизм, что это поневоле интриговало Монаха.
Сигарета качнулась и опрокинулась. Монах выругался, осторожно возвращая ее на край кенгуриного кармана. На столе, на гладкой, почти безупречной полировке, остался след пепла, похожий на остатки кокаиновой дорожки после небрежного засоса.
Телефон снова напомнил о себе и опять умолк. Так могло продолжаться бесконечно. Не сводя яростного взгляда с кучки пепла возле глиняных лап кенгуру, Монах нащупал прохладное тело трубки, уложенной на рогатый хромированный рычаг. В тишине, возникшей между очередными сигналами вызова, что-то щелкнуло, громко и резко. Монах непроизвольно метнул взгляд на часы, подвешенные на стене между плакатами, на которых были запечатлены звезды какого-то порно-шоу. Возможно, подобное соседство кому-то показалось бы странным, но Монах этого не находил. И то, и другое, полагал он, суть механика, более или менее точная. Вопрос лишь в степени точности. Если подумать.
Телефон приступил к новой серии звуковых выбросов, однако Монах оборвал ее уже на первой попытке.
- Да, - рявкнул он в трубку. Он был раздражен и даже знал чем. Вчерашнее неприятное – и это еще слабо сказано – происшествие явилось серьезным ударом не только для его репутации, но и, что гораздо важнее, для его самоуважения. Острота переживаний не изглаживалась, а ощущение бессилия доводило до головной боли. К тому же, железный захват шеи, который продемонстрировал на нем тот бритый урод, привел, как и следовало ожидать, к серьезному повреждению какой-то мышцы, так что теперь голова Монаха поворачивалась с огромным трудом и в весьма ограниченном диапазоне углов. Массаж, который ему сделала одна из его девиц, принес некоторое облегчение, но совсем ненадолго. Ситуацию нисколько не улучшил даже сеанс внезапного и какого-то остервенелого секса.
Черт бы побрал этого козла, нерадостно размышлял Монах. Разумеется, просто так это бритому не сойдет. Подобные оскорбления не забываются и не прощаются. Он разрабатывал план мести. В принципе, насколько он мог судить, план был простой. Похоже, бритый - гастролер, так что найти его будет, наверное, несложно. Тем более, известно, что он каким-то образом связан с Пикселем, а Пиксель давно и надежно в кармане у Монаха. Конечно, здесь присутствовал некий тонкий момент, который следовало продумать, но, в принципе, все решаемо. После того, как его найдут, он получит свое. Возможно, придется задействовать дополнительные силы, но это тоже не проблема.
Вопрос, связанный с возмездием, на время заслонил все прочие заботы, скопившиеся к этому времени в хозяйстве Монаха. Однако голос, раздавшийся в трубке, мгновенно о них напомнил.
- Я решил сам позвонить тебе, - сказал голос. – На всякий случай. Вдруг ты захочешь извиниться и решить наши дела по-хорошему.
Монах справился с окатившей его горячей волной.
- Не понимаю, о чем ты, - проговорил он уже вполне спокойно. - Что-то случилось? – Он почесал переносицу и натянуто ухмыльнулся. – Я тут немного занят с клубом, и новости доходят до меня долго.
- Неудачная попытка, - заметил голос. – У нас есть доказательства, которые Хозяина убедят. Что будешь делать тогда?
- Я не понимаю. – Монах помрачнел. Значит, все верно, и его предположение оказалось правильным. Плохо. Он оскалился. Черт, и еще Сфинкс ушел. – Какие доказательства?
- Тело.
- Тело? – Надежда затеплилась, и он ухватился за нее.
- Твоего парня. Я слышал, его называют Коллаген. Интересно, почему именно Коллаген? Он транс?
- Представления не имею, - отозвался Монах, хотя, разумеется, отлично знал, в чем тут дело. Одно время Коллаген работал Принеси-подай в элитной лечебнице в отделении косметической хирургии. Он попался на каких-то своих личных экспериментах с человеческим жиром, используемым для коллагеновых инъекций. Кажется, он подменял его жиром животных и наблюдал результаты.
- Забавное имя.
- Он жив?
Голос неопределенно хмыкнул.
- Пожалуй, здесь я оставлю тебе возможность помучиться.
Монах яростно дернулся в кресле. Проклятый недоносок, угораздило попасться.
- Повторяю тебе, - сказал он, - я не знаю, во что он ввязался, и ко мне это не имеет никакого отношения.
- Ладно, - резко оборвал его голос. – В конце концов, я позвонил не для светской беседы. В общем, дело обстоит так: если не хочешь разборок, товар нужно возвращать.
- Ты мне угрожаешь? – заорал Монах, приподнимаясь из кресла и глядя в стол на свое коричневое чуть деформированное отражение. С той стороны на него смотрел его собственный двойник, нечто выточенное из мореного дуба по рецепту простака папы Карла и засранца Буратино. По сути, забавная мысль. Обхохотаться.
- Можешь считать и так, - согласился голос. - Я сомневаюсь, что ты настолько силен, чтобы бросить вызов Хозяину или даже мне.
- Тебе? – возопил Монах. – Да ты – никто. Имел я тебя…
- Нет, - прорычала в ответ трубка. – Это тебя будет иметь Хозяин, когда не получит товар, а я сообщу ему о нападении твоих людей. Где товар?
- Не сваливай на меня свои проблемы. Я не знаю…
- Все ясно, - вновь оборвал его голос. – Мой тебе совет: пиши завещание.
И та сторона дала отбой.
Торопливое попискивание трубки, все еще прижатой к разогретому и покрасневшему уху Монаха, заполнило его слух. На миг оно представилось ему озвученной версией его собственной кардиограммы. По крайней мере сейчас его сердце отстукивало приблизительно тот же ритм. Он опустил трубку на рычаг и минуту сидел неподвижно, словно размышляя о чем-то. На самом деле в его голове не было ни одной мысли, во всяком случае, ничего связанного и достойного упоминания. Это был покой. Ступор, если угодно. Предкоматозная пауза. Которую, кстати, следовало бы прервать, и прервать немедленно.
- Санек, - собравшись с силами, крикнул он в сторону двери, сосредоточенно хмурясь и покусывая уголок губы. Ждать пришлось недолго. Когда в дверь просунулась голова, он сказал: - Сообщи ребятам, чтобы были готовы. Звонил Цезарь, мать его. Ну и имя.
- Мы идем или нет? - прошипел Лях, оглядываясь на замершего в нерешительности Слона. – Ну? Что еще?
Слон стоял в двух шагах позади и с опаской взирал на верхний обрез стены. Выражение его физиономии приблизительно можно было интерпретировать как сомнение. Лях чертыхнулся и, чуть отступив, тоже взглянул на стену.
- Что?
Свет луны, сейчас похожей на гигантскую проекцию фасеточного глаза, стекал по огромным серым камням холодными серебряными струями. На стыках кладки он рвался и превращался в какие-то угольные дыры, в которые можно сунуть руку и совершенно свободно ее лишиться. Легко было представить обглоданное до кости предплечье и липкие клочья кожи свисающие с локтя. Возможно, в этих норах жили шустренькие зубастые твари, только и ждущие, когда какой-нибудь неместный идиот сунет к ним в логово палец, и тогда у них появится новое блюдо в меню, а у туриста, соответственно, больше не будет пальца. Подобное, по всей видимости, следует считать вариантом пищевой цепочки в туземной интерпретации. Кто скажет, что это несправедливо, тот ничего не понимает в естественных науках.
- Ты уверен? – поинтересовался Слон, указывая на что-то, располагавшееся в верхней части стены.
Лях сосредоточился. Он еще раз внимательно изучил местность в предлагаемом районе, но так ничего и не обнаружил. Там ничего не было. Только ровный обрез стены, четко очерченный на фоне черного и головокружительно глубокого неба. Лях снова посмотрел на Слона и попросил объяснить, потому что до него не доходила его мысль. Слон секунду помялся.
- Я тут подумал, - предупредил он, подыскивая наилучшую, на его взгляд, формулировку.
Лях насторожился.
- Насчет сигнализации, - сказал Слон. - Думаешь, ее нет?
Лях поперхнулся воздухом.
- Сигнализации? – Он решил на всякий случай уточнить, потому что, бывает, и не такое услышишь – ночь, звуки, все такое.
- Ну, все-таки стена, - намекнул Слон, делая жест в сторону упоминаемого предмета.
Заинтересованный диалогом, к ним приблизился Макс. Уперев руки в бока, он стоял, точно независимый наблюдатель на импровизированном состязании интеллектов.
- Это четвертый – или какой-то там – век до нашей эры, - проскандировал Лях. – Откуда здесь, черт возьми, сигнализация?
Теперь плечами пожал Слон.
- Не знаю, - признался он.
- Четвертый век, - повторил Лях. – Ты в курсе, что это очень давно?
Слон предпочел промолчать, подозревая, что ответ должен быть простым.
- Проклятье, - сказал Лях. – Поверь, это очень давно. Тогда не было никаких сигнализаций, их еще не придумали, можешь быть уверен.
- Это точно? – упорствовал Слон. – Потому что, если она все-таки есть…
- Нет, - рявкнул Лях, - здесь нет никакой долбаной сигнализации. – Он постарался успокоиться. – Теперь мы можем идти? – Он помахал рукой, прозрачно намекая на заказанную им работу.
Слон смущенно потупился.
- Я о том, что это четвертый век, - возразил он. – Ты уверен, что это действительно он?
Лях поневоле задумался. Вопрос был не лишен смысла, но как на него ответить, то есть, как выяснить, какой сейчас век, год и так далее, он, пожалуй, не представлял. Здесь приходилось полагаться на слово работодателей.
- Нет, - признался Лях. – Но, по-моему, очень похоже.
Они оба вопросительно посмотрели на Макса. Макс вдруг понял, что от него чего-то ждут, и занервничал.
- А я-то чего? – возмутился он.
- Все. – Лях решительно двинулся к стене и вцепился в первый попавшийся камень. В конце концов, первый попавшийся ничем не хуже любого другого. – Хватит болтать. У нас не так много времени.
Поскольку никто этого точно не знал, все промолчали.
Стена почему-то оказалась сырой. Во всяком случае, ощущение было именно таким. Нет, на самом деле капли воды не висели на шершавых плоскостях кладки, точно добрые распухшие слизни, а тонкие рвущиеся струйки не ползли по длинным щербинам, прокладывая себе путь куда-то вниз, срываясь и звонко шлепаясь на землю. Ничего этого, к счастью, не было. Однако всякий раз, протягивая вверх дрожащую руку и хватаясь ею за очередной выступ, чтобы подтянуть плечи, затем живот, затем зад, а там и все остальное, Макс ждал, что наткнется на что-то вроде освежеванного трупа лягушки, что-то влажное, скользкое и липкое. Он боролся с охватывавшей его брезгливостью и желанием немедленно вытереть пальцы о штаны. Дополнительную трудность, разумеется, представлял собой факт отсутствия на нем штанов.
Макс полз вверх, бормоча проклятия, совершенно справедливо рассчитывая на их проверенное общетонизирующее действие. Время от времени он припоминал что-нибудь не слишком ходовое, услышанное в гараже Мастера или на бульваре, где заводят знакомства.
- Эй, виртуоз, черт бы тебя побрал, - прошипел ползущий поблизости Лях. - Рот захлопни. Трудностей не хватает?
- В смысле? – засомневался в интерпретации Макс.
- В смысле бегать любишь? Если нас засекут из-за твоей болтовни, набегаешься на месяц вперед.
Макс протянул руку, ухватился за камень, подтянулся. Решив отвлечься от скользкого и липкого, во всяком случае, попытаться отвлечься, он представил себя как бы со стороны. Он ползет по стене, по древней каменной сырой и липкой, будь она проклята, стене. Потом ему пришло в голову, что, в общем-то, они все ползут по древней каменной сырой и довольно липкой стене, и тогда он вдруг подумал, что это круто. То есть он подумал, что, наверное, со стороны это выглядит круто. Потрясающе круто. Такое бывает только в кино. Первое, что вспоминаешь в этом случае, понятно, Индиана Джонс в какой-то там части, когда он лезет в нацистский замок, прыгает с карниза на карниз и дальше по сценарию. Поразмыслив, Макс решил, что мысль сама по себе неплоха и вполне достойна быть услышанной, к примеру, Пикселем, который весьма кстати пыхтел совсем неподалеку.
- А? – прохрипел Пиксель, подталкиваемый снизу неласковой ладонью Сфинкса.
Уступая потребностям неподготовленного интеллекта, Макс вынужден был обрисовать ситуацию несколько подробнее, а также внести в предлагаемый образ некоторые дополнительные штрихи.
- Индиана Джонс? – уточнил Пиксель. – Это когда он за книжкой?.. – Здесь ему пришлось прерваться, поскольку возникли срочные проблемы с гравитацией. Соскользнувшая с опоры ладонь судорожно затрепыхалась в воздухе.
- Точно-точно, - обрадовался Макс. – Не самый удачный эпизод, как я считаю, но тоже ничего.
Пиксель в ответ как-то неопределенно хрюкнул. Впрочем, Макс не возражал и против такой формы диалога.
- Эй, - сказал он, продолжая начатую тему. – Выходит новый «Терминатор», ты в курсе?
Пиксель выразил удивление. Очевидно, эта новость была ему не известна.
- Угу, - подтвердил Макс. – Девятый. Против Арнольда опять кто-то жидкий.
- Он что, еще жив? – поинтересовался Пиксель.
Большей некомпетентности по столь важной теме Макс просто не мог себе представить. Он сообщил Пикселю, что на его вопрос довольно трудно ответить однозначно «да» или «нет», поскольку Терминатор в каждой серии снова засылается из будущего, кончает злодея, но к тому времени, когда злодей кончается, он и сам тоже раздолбан в хлам.
- Он же старый? – упорствовал Пиксель.
- Арнольд? – не понял Макс. – При чем здесь старый? Он же киборг.
- Нет, - возразил Пиксель. – Я в смысле: Арнольд старый.
До вершины оставалось каких-то пару камней.
- Девятый десяток, - сообщил Макс и пояснил: – Компьютеры. Компьютеры, мужик, творят чудеса.
Пиксель высказался в том смысле, что насчет компьютеров ему все, конечно, известно, но с точки зрения актерства это, на его взгляд, не солидно. Макс забрался наконец на стену, уселся и, огорченно передернув плечами, разочарованно протянул:
- Ну, мужик, ты не фанат.
- Зато ты фанат, - проворчал Лях, помогая с трудом вползавшему на стену Слону. – Только болтливый, как разносчик пиццы. Никогда не подрабатывал разносчиком пиццы? Или продавцом дешевой косметики?
Слон подтянулся. У него было такое чувство, что он совершает последнее в этой жизни усилие, после которого вправе рассчитывать на бессрочный отпуск где-нибудь под пальмой в окружении белково-углеводных концентратов. Он улегся грудью на край камня и так и остался, пыхтя и отдуваясь, точно паровой котел первого в мире бронепоезда. Он был почти счастлив, по крайней мере, он был весьма близок к тому, чтобы быть счастливым. Не хватало малости, нелепицы и безделушки, на которую, в общем, можно было бы и не обращать большого внимания. И все же, если бы под его ногами, повисшими над шестиметровым провалом, обнаружилась бы хоть какая-то опора, а в непосредственной близости от него где-нибудь здесь лежал пакетик, в котором находилась бы пара хороших бутербродов с ветчиной, вот тогда он решил бы, что большего в этой жизни желать просто бессмысленно.
Устроившись на вершине стены, наемники огляделись.
Вершина холма, окруженная стеной, была словно упакована в ночь. Она представляла собой нечто вроде пирога, сверху укрытого толстым слоем черничного джема. Редкими вкраплениями желтели чадящие огни факелов, установленных в невысоких треножниках. Вокруг них черничный джем превращался в молочное суфле с серыми разводами черники. Там и здесь угадывались очертания сооружений, назначение которых оставалось тайной, впрочем, никого не интересовавшей. Лях различал группы статуй, похожих на напудренных бульварных мимов. Прямо посреди, точно торт в центре праздничного стола, высился храм, то самое место, куда наемники намеревались проникнуть. Оставалось решить, насколько это будет легко и безопасно. Никому не хочется лезть головой в пасть льва, намерения чьи так до конца и не выяснены.
- Кажется, чисто, - сказал Лях и вопросительно глянул на Сфинкса. Сфинкс еще изучал обстановку и не спешил озвучивать свое мнение.
- Похоже, - наконец бросил он.
Разумеется, это мало что означало, если принять во внимание темноту, из-за которой происходящее далее десяти шагов переносилось почти исключительно в сферу предположений.
- Пошли, - сказал Лях, подвигаясь на край стены.
- А собаки тут есть? – вдруг поинтересовался Пиксель. Он отчаянно трусил, но хотел, чтобы его вопрос был воспринят как конструктивное участие в обсуждении ближайших планов, а не как очевидные признаки паники. Так и произошло.
- Кто? – Лях, собиравшийся спрыгнуть, сдвинулся немного назад.
- Собаки, - повторил Пиксель. - Собаки тут есть?
- Это что, вопрос? – Лях вытянул шею, огляделся, затем повернул голову и уставился на Пикселя.
- В смысле? – не понял Пиксель. – А что?
- Он спрашивает: это вопрос или что? – пояснил Макс. – Может быть, это не вопрос? – подсказал он.
- Как не вопрос?
Макс пожал плечами. В конце концов, разделы филологии и грамматики никогда не были его сильным местом. Он полагал, что уже и так сказал достаточно, поэтому продолжать в том же духе считал пустой тратой времени и калорий.
- Это вопрос или нет? – прохрипел Лях. – Про собак. Ты знаешь, что они здесь есть, или спрашиваешь?
- Как я могу знать? – просипел в ответ Пиксель. – Тут не видно ничего уже в трех шагах.
- Значит, вопрос.
- Конечно, вопрос. Что за ерунда?
- Хороший вопрос, - заметил Сфинкс.
-Угу, - согласился Слон, который не слишком любил собак. На самом деле он им не доверял. Когда эта жизнерадостная тварь скачет рядом или несется прямиком на тебя с противоположного конца двора, довольно трудно сразу решить, что у нее на уме. Приходится делать ставку на удачу, а это, что ни говори, не самый надежный на свете метод.
Лях подобрал возле ноги камешек и бросил его в темноту. Звук возник и разнесся, казалось, оглушающей волной. Слон почувствовал, как в секунду вспотел. Замерев, они минуту ждали, прислушиваясь к звенящей ночи, всматриваясь в тени безо всякой надежды разглядеть что-либо, кроме уже известного.
- Похоже, что нет, - сказал Слон.
- Похоже, - пробормотал Лях.
- Нет, - сказал Макс, - собак здесь точно нет. Есть волкодавы. Кажется, я читал.
- Кажется, ты читал? - переспросил Лях.
- Это что, снова шутка? – неожиданно для себя озлобился Слон. – Очень смешно. Лучшая шутка года. Нет собак, но есть волкодавы. – Слон свернул пальцы в кулак и энергично продемонстрировал его Максу.
Как раз в этот самый момент из темноты одним внезапным скачком выпрыгнули две огромные тени. Пожалуй, самым неприятным следовало признать, что у каждой из них была пара круглых горящих глаз и весьма низкий настораживающий рык.
Пиксель взвизгнул, не справляясь с расшатанными дикой архаикой нервами.
- Рот закрой, - рявкнул Лях. – Черт, накаркали.
- Это что, собаки? – попытался уточнить Макс.
- Нет, - прохрипел Слон. – Это волкодавы.
- Я же серьезно, - надулся Макс.
- А здесь никто, кроме тебя, шутки не шутит. Эта тварь медведя сожрет, не подавится.
Воцарилось гнетущее молчание.
- Их надо отвлечь, - предположил Макс.
- Нет, - возразил Лях, и Сфинкс кивнул. – Ничего не выйдет. Их надо вырубить.
- Что? – Слон растерянно посмотрел на коллегу.
- Вырубить, - повторил Лях. Он торопливо огляделся. – Двое – например, я и ты, - он указал на Слона, - берем со стены камни и прыгаем вниз на собак.
- А если не выйдет? – помолчав, осторожно осведомился Слон.
- Тогда они нас сожрут, - сообщил Лях. – Выбор невелик, так что работу придется сделать хорошо и с первого раза. Ясно? – Он оглядел наемников, расположившихся на вершине стены, точно куры на незнакомом насесте. – Мы – первые, - сказал он. - Остальные - следом, чтобы помочь, если что.
Поднатужившись, Слон выдернул из кладки огромный валун и вручил его Ляху.
- Не люблю ждать. Раньше начнем, раньше закончим.
Они примерились и бесшумные, точно ангелы, шагнули со стены вниз. Псы не успели даже удивиться и подать голос.
Их было четверо. Если говорить об интерьере, где проходила их встреча, то между ними был стол, под ними натужно поскрипывали стулья с ободранными до посеревшего дерева сиденьями и жесткими спинками из толстой фанеры, кое-где расщепившейся на тонкие колючие прутья, а все, что располагалось вокруг, официально именовалось «Столовая №31» и представляло собой одну из самых дешевых окрестных забегаловок, где позволялось все и, как правило, всем.
На столе, вокруг которого сидели эти четверо, стояла наполовину пустая бутылка водки. Водка – поскольку именно такую надпись можно было отыскать на ее этикетке - слегка отдавала чем-то, что, в принципе, могло оказаться ацетоном или другим вариантом недорогого растворителя. Во всяком случае, запах какой-то чужеродной примеси в ней явно присутствовал. Впрочем, столь малозначительная деталь, разумеется, не могла испортить мероприятие, ради которого, собственно, они здесь и встретились. Кроме того, эта бутылка была уже третьей.
Разговор продолжался своим чередом.
- О’кей, мужики, - сказал Утюг и на минуту задумался. Затем нетвердо повторил: - О’кей, - после чего одним отработанным движением выплеснул в горло полную до краев стопку таинственной жидкости. Он любил время от времени продемонстрировать уровень собственной информированности и блеснуть в компании навыками свободного владения иноземной терминологией. Как правило, коллектив встречал его мысли с пониманием. – Будем, - прокряхтел Утюг.
Мужики некоторое время размышляли над его предложением, очевидно, заключавшим в себе двойной или даже тройной смысл, после чего, решив, что вопрос требует привлечения дополнительных ресурсов, тоже опрокинули в себя по полной стопке алкоголя. Компания нестройно прокряхтела, настороженно прислушиваясь к происходящим внутри процессам. Как и ожидалось, когда горячая оживляющая волна добралась примерно до области желудка, ситуация заметно прояснилась.
- Значит, - осведомился Мох, - он тебя здорово приложил? Один на один?
Утюг вынужден был признать, что дело обстояло именно так.
- Это справедливо, - заметил Паша-Покер. – Если один на один, это справедливо.
Утюг дернулся, словно Покер плюнул ему на штаны.
- Все произошло слишком быстро, - возмутился он. – И я был не в форме.
- В смысле не одет? - озадачился Паша, представляя сцену с голым Утюгом.
- В смысле не готов, - огрызнулся Утюг. – Он напал на меня врасплох.
- Это несправедливо, - согласился Паша.
- О чем я и говорю. – Утюг ткнул в Пашу надкусанным огурцом. – Поэтому вы должны мне помочь.
- А? – сказал Паша, тоже вылавливая из банки маленький огурец на закуску.
- Чего ты хочешь? – спросил Мох, внимательно изучая покрасневшую физиономию Утюга.
- Отомстить уроду. Я все продумал, - пробормотал Утюг, горловым движением пропихивая в себя огурец и запивая рассолом. - Когда он вернется, мы встретим его и поучим манерам.
- Как? – удивился Паша.
- Все вместе, - объяснил Утюг и многозначительно осклабился.
- Надо бы их связать, - пробормотал Слон, разглядывая тела псов, валявшихся у его ног, точно брошенные шерстяные носки. – Я так думаю, - добавил он, словно оправдываясь или поясняя, и как-то растерянно почесывая при этом стриженый затылок.
Со стены спрыгнул Пиксель. Он был последним, но грохота, которого он произвел, как раз хватило бы на всех. Лях зашипел на него, впрочем, скорее для профилактики, поскольку, что сделано, то сделано. Пиксель, смущенно хмурясь, поднялся с коленей, отряхнулся и, приблизившись, выглянул из-за плеча Слона.
- Они мертвы? – поинтересовался он, вполне, стоит заметить, справедливо, поскольку псы выглядели совершенными трупами. – Вы их убили?
- Вряд ли, - предположил Слон безо всякой уверенности.
- Если бы у меня был такой череп, - Макс ногой пихнул собачью голову, - меня убило бы только прямое попадание межконтинентальной баллистической ракеты. Какого-нибудь «Томагавка». Очухаются.
- Очухаются? – Пиксель чуть попятился. Он мыслил вполне реалистически. Он без труда мог представить, что произойдет, если эти огромные твари придут в себя и захотят разобраться с обидчиками. Пиксель не был уверен в отношении остальных, но лично его любая из этих зверюг перекусит пополам и сожрет вместе с кроссовками, которых на нем к счастью сейчас нет, сожрет и не подавится. В последнем он был уверен абсолютно точно. Точно так же, как в том, что Земля круглая, а «колеса» - это такие таблетки.
- Угу, - буркнул Лях. – Что возвращает нас к вопросу: что делать?
- Их надо связать, - повторил Слон с удивившей Ляха настойчивостью.
- Об этом я и говорю, - заметил Лях.
Слон пожал плечами и отошел в сторону. Макс настороженно посмотрел на Ляха. Лях серьезно посмотрел на Макса и движением головы указал на псов.
- Этим займешься ты.
Макс сразу понял, что спорить бесполезно: все уже решено, не им и не в его пользу. Такое случается, нечасто, но зато в самые неподходящие минуты, когда от тебя ничего не зависит, и нужно просто принять что-то как факт. Разумеется, это несправедливо, хотя бы потому, что ни о какой справедливости здесь вообще не идет речь. Это жизнь, точнее – то, что обычно называют жизнью, имея в виду некоторую условность такого определения, поскольку вряд ли кто-то знает точно, что это такое. Если угодно - карма.
Однако Макс хотел, чтобы все знали, что он не согласен. Между прочим, и это тоже - карма.
- Почему опять я? – проворчал он.
- Опять? – Лях ухмыльнулся. Ухмылка означала, что отмены его решения не будет. – Между прочим, мы только что сделали твою работу.
- Почему это мою? – не уступал Макс, но Лях, кажется, пропустил его слова мимо ушей.
- Тебе осталось всего ничего: просто кое-что привести в порядок. Так что начинай отрабатывать свою долю. Понял?
На Макса уставился крепкий указательный палец Ляха. Когда-то Макс слышал, что подобные жесты не внесены в список допустимых к демонстрации в приличном обществе, поскольку выходят за рамки этикета или что-то в этом роде. Их команда не претендовала на звание «самый аристократичный клуб года», и все же Макса почему-то покоробило столь откровенное пренебрежение негласным уставом со стороны их лидера. Настроение было безнадежно испорчено. Результатом чего стало заметное понижение уровня его физического тонуса. И когда его группа бесшумными призрачными тенями удалялась в таинственную темень храмовой территории, он сидел на корточках над безмолвными телами псов и уныло размышлял о том, где взять эту чертову веревку, чтобы сделать то, что он должен сделать.
- Закончишь здесь, - сказал на прощание Лях, - догоняй нас. Двигайся в направлении того треножника. Его факел освещает левую сторону храма. Не перепутай. Левую сторону.
Макс хорошо запомнил его слова. Тем более что запоминать было не так уж и много. Из двух возможных путей, то есть из двух треножников, стоявших справа и слева от мрачно-массивного силуэта большого храма, в ночи казавшегося просто циклопическим, следовало выбрать всего один. Макс был уверен, что запомнил все абсолютно точно и что дорога, которой он пробирался сейчас мимо каких-то невысоких и плоских предметов, установленных на земле и, похоже, прикрытых сверху отрезами промасленной ткани, трепещущими на ветру, точно клеенчатые перегородки в недостроенном доме, что его дорога проложена в безусловно верном направлении – точно на невысокий чуть коптящий треножник, расположенный несколько правее середины большого черного здания.
Он шел, осторожно опуская ступню в глухую непроглядную ночь, будто кот Том, подбирающийся к ничего не подозревающей мыши, бормоча проклятия и непрерывно озираясь. Удивительно, сколько призраков из старинных сказок и, как тут выясняется, из некстати прочитанных книжек, оживает ночами, особенно в совершеннейшем одиночестве, когда некого даже окликнуть.
- Эй, - не столько прошептал, сколько простонал Макс. – Эй, Лях. Сфинкс.
Никто не отзывался, и он снова открыл было рот, но именно в этот самый момент его нога наступила на что-то мягкое. Макс судорожно дернулся назад, рванул куда-то в сторону, лишь бы прочь, и провалился в угольную пустоту.
Которая, впрочем, довольно быстро закончилась, внезапно превратившись в собственную противоположность. Весьма, стоит заметить, твердую и совсем недружелюбную.
- А-а, - тонко заорал Макс, подскакивая и лихорадочно ощупывая стенки ямы.
Довольно скоро, отпрыгав установленную для него норму, он выяснил два существенных момента, описывающих приютившую его яму в не самом радужном свете. Во-первых, яма была круглой. В чем, разумеется, не было бы ничего необычного, поскольку именно такими представляется нам большая часть ям вообще. Однако в яме Макса имелась весьма значительная деталь, которая заставляла несколько иначе взглянуть на устоявшуюся геометрию погребов, землянок, а также ловчих ям. Яма Макса была округлой не только в горизонтальной. Создавалось впечатление, что и во всех других плоскостях, сколько бы их здесь ни насчитывалось, она столь же округла. Она представляла собой шар и, как выяснилось две минуты спустя, не слишком просторный, имеющий вверху довольно узкое горлышко, расположенное не особенно высоко, но как раз настолько, чтобы Макс не смог до него ни дотянуться, ни допрыгнуть. Весьма существенной в этом смысле оказывалась вторая деталь, которую он смог установить даже раньше, чем первую: стены ямы были гладкие, словно их специально полировала своими спинами бригада трудолюбивых котов.
Подводя итоги сделанным наблюдениям, Макс вынужден был признать, что провалился во вкопанный в землю огромный глиняный горшок.
Тяжело дыша, Макс посмотрел на крошечный пятачок черно-синего звездного неба прямо над своей головой, провел по волосам дрожащей ладонью и, усевшись прямо на дно, попытался поразмыслить над своим положением, над возможными вариантами спасения и над перспективами, что наемники его найдут, не дождавшись в условленном месте. Он вдруг понял, что серьезно расстроен. Проклятый горшок, подумал он, забывая о собственном решении мыслить конструктивно. Это просто ерунда какая-то. Кому пришло в голову вкапывать здесь горшок? Это просто преступление против человечества, за которое надо привлекать по всей строгости. Здесь его размышления были прерваны неожиданной трудностью. Дело в том, что он не был уверен, какая формулировка должна быть признана верной: против человечества или против человечности. Он слышал оба варианта, но до сих пор как-то не придавал таким разночтениям большого значения. В размышлениях проходили минуты, казавшиеся пленнику глиняного горшка часами.
Примерно в то самое время, когда перепуганный Макс ощупывал стенки горшка, Лях ощупывал стены храмового притвора, стараясь убедить себя, что все это вовсе не сон. Рядом влажно хрипел потрясенный Пиксель, боровшийся с наплывом сходных чувств. Одно дело ждать, совсем другое - видеть в полуметре от себя то, о чем читал в книжках или журналах типа NG или GEO.
- Две с половиной тысячи лет, - простонал Пиксель, протягивая трепещущую ладонь, чтобы коснуться камня.
Слон скептически хмыкнул. Сфинкс, разумеется, промолчал, оставаясь неосязаемой тенью где-то позади. Лях обернулся.
- Мне уже надоело таскать этот щит, - сообщил Слон. – Куда идти?
- Тихо, - вдруг резко проговорил Сфинкс. – Здесь кто-то есть.
Все мгновенно опустились на корточки и стали осматриваться.
- Кажется, там, - прошептал Лях. Пиксель проследил за его рукой, но ничего в той стороне не увидел. Однако он заметил, как Сфинкс согласно качнул головой, и этого было достаточно.
- Надо уходить, - заявил Слон. – Берем щит и делаем ноги. Куда идти?
- По информации нанимателя, - сказал Лях, - как раз туда. – Он мотнул головой, указывая в том же направлении, где была замечена неведомая опасность.
Слон издал придушенный звук, который, по всей видимости, имело смысл интерпретировать как недовольство и нетерпение.
- Похоже, ты нервничаешь, - прошептал Лях, не оборачиваясь. – С чего бы это? Время у нас еще есть.
- Я думаю, - вмешался Сфинкс, - он там один.
Лях секунду размышлял.
- А с одним мы справимся, ты хочешь сказать?
- Мы на чужой территории, - заметил Сфинкс.
Лях кивнул.
- Проклятье, - сказал он. – Где же Макс? – Он куснул уголок губы. – Хорошо. Идем мы со Сфинксом. Вы ждете здесь. Мы быстро.
И два черных тела стремительно скользнули в темноту.
Пиксель ждал, стараясь быть терпеливым. Он так и сидел на корточках, зажав под коленями ладони, чтобы они не дрожали, сотрясая своей дрожью все тело, начиная от плеч, шеи и так далее. Слон совершал какие-то неясные движения руками, очевидно, обычные для качков в подобном положении, но серьезно нервирующие Пикселя.
- Хватит, - не выдержал он наконец.
- Что? – не понял Слон, продолжая растягивать трицепс.
- Когда ты так делаешь, - просипел Пиксель, показывая, что именно он имеет в виду, - это видно, наверное, с противоположного берега Греции.
- Угу, - задумчиво бросил Слон, позволяя себе усомниться.
- Если здесь есть охрана, она сбежится сюда через минуту.
- То есть ты хочешь мне сказать, что я не прав? – вполне мирно предположил Слон. Точно так же, вероятно, прозвучала бы фраза, например, о прекрасной погоде, о милом теплом солнце посреди лазурных небес, позволяющем всем желающим полюбоваться прекрасной цветочной клумбой, над которой вьются стада трудолюбивых шмелей. Однако эти дивные интонации, конечно, не могли обмануть многоопытного Пикселя, он очень тонко различал все существующие полутона зарождающейся агрессии. Ему ли, воспитанному на общении с Монахом, ее не узнать.
Он откашлялся.
- Разве я это сказал? – осведомился он. В подобных ситуациях встречный вопрос – лучшая тактика, по крайней мере, из известных Пикселю.
Слон вынужден был задуматься. Несколько позже он пожал плечами, но в целях профилактики иных возможных покушений на собственный авторитет продемонстрировал Пикселю свой огромный кулак. Стороны разошлись, явно уяснив намерения и позиции друг друга.
Прямо посреди неподвижной безмолвной ночи вдруг появился черный силуэт и надвинулся на них стремительным броском. Пиксель не заорал только потому, что его дыхание в это мгновение прервалось и отсутствовало примерно минуту. Для нетренированного организма это немало.
- Идите за мной, - проговорил силуэт смутно узнаваемым голосом Ляха.
Поскольку Пиксель демонстрировал откровенную затрудненность моторных функций, Слон решительно вздернул его за локоть и поволок за собой. Время от времени Пикселю удавалось помочь собственной транспортировке суетливым подскакиванием, вызывавшим недовольный возглас Ляха и болезненное усиление хватки Слона. Это продолжалось не так долго, как потом заявлял возмущенный Пиксель, однако достаточно, чтобы он успел испытать все неудобства, а Слон успел получить удовлетворение от экзекуции.
Они оказались перед задним крыльцом храма. Вверх вели три ступени, сложенные из широких плит основания, положенных одна на другую с соответствующим сдвигом. Шорох шагов разносился пугливым эхом, и Пиксель пошел дальше на цыпочках. За ступенями следовала колоннада, по ту сторону которой за очень широким проемом находилась большая комната. Свет давал лишь один факел, воткнутый в какую-то уключину, вбитую в стену, так что значительную часть того, что здесь было, увидеть не представлялось возможным. Но и того, что позволял увидеть свет факела, оказалось вполне достаточно, чтобы предположить, что комната является храмовой сокровищницей, либо некой публичной ее частью, если подобное определение имеет какой бы то ни было смысл.
Прямо под факелом, на полу, сидел связанный человек, которого Пиксель прежде никогда в жизни не видел. Его рот бал перевязан огромным серым лоскутом, однако, если судить по оставленной открытой части его лица, не похоже было, что он сильно напуган. Он с интересом озирал компанию наемников, не делая попыток вырваться, отползти или что-то сказать.
- Похоже, это вор, - сказал Сфинкс, стоявший у проема, ведущего к колоннаде. – Из местных.
- Абориген, - провочал Лях. – Коллега, значит.
- Будем брать и его? – неуверенно поинтересовался Слон. – Я его не понесу. У меня щит.
- Никто никуда не собирается его нести, - возразил Лях. – Просто он тут оказался.
- Ну и черт с ним, - оживился Слон. – Меняем щит и возвращаемся.
- Угу, - сказал Лях. – А вот с этим проблема, приятель. Щита здесь, как будто, и нет.
- Нет, - признал Сфинкс. – Я все осмотрел.
- Значит, большой босс нас наколол, - озлился Слон. – Вот урод.
- Ничего это не значит, - рявкнул Лях. – Кто-то кого-то не понял, вот и все. Имеет смысл допросить аборигена. Он не может не знать, где этот чертов щит. Наверняка они тут на него молятся или выносят на народные праздники, что-нибудь в этом роде.
- И как же его допрашивать? – скептически полюбопытствовал Слон. – Он же, кажется, грек. У тебя кто-то из родственников грек?
- Можно попробовать жесты, - оскалился Лях.
- Интересно посмотреть. – Слон ухмыльнулся.
- А что, - завелся Лях, - есть предложения получше? Да? Давай-ка, мы послушаем.
- Ты на меня голос не повышай, - заметил Слон, намекая на возможные последствия.
- Эй, эй. – Голос Пикселя сорвался на визг, но тут уже было не до амбиций, поскольку назревал скандал. – Развяжите ему рот, я попробую. – Он перевел дух. – Я попробую его спросить.
В комнате повисла каменная тишина. Словно откуда-то сверху уронили большую перину, и она похоронила под собой все звуки мира.
- Ты? – Лях указал на Пикселя пальцем.
Пиксель пожал плечами и засмущался.
- Ты говоришь по-гречески?
- Я попробую, - повторил Пиксель. – Когда-то я учился… - Он не желал объяснять, как давно это было, где и каким образом закончилось. По правде сказать, во всем ему следовало винить себя. Он решил, что он в двух шагах от чего-то, что станет вершиной всей его жизни, и в результате, позволил себе несколько больше, чем следовало. Наркотики оборвали не начавшуюся, но наметившуюся было карьеру, сначала низвели его на уровень бродячей животной твари, потом заставили потратить на себя лучшие годы юности, а потом жизнь превратилась в сплошной остаток. Но никого, кроме него самого, это не касалось, поэтому он и не собирался откровенничать. – Короче, попробую. Развяжите ему рот.
От пережитых волнений и последовавшего затем вынужденного бездействия Макс почувствовал голод. Первый серьезный приступ настиг его примерно минут пять назад, скрутив желудок в длинную кожистую спираль и заставив Макса жалобно заскулить. Он растер живот и, прижав к нему кулаки, вдавил в позвоночник – метод самый испытанный, хотя, конечно, куда лучше, подумал он, подействовал бы хороший кусок жареной курицы с солью и пряностями, с корочкой, коричневой и похрустывавшей, с кетчупом или соусом и большой лепешкой лаваша. Макс неловко сглотнул и закашлялся.
Проклятье, проскрипел он, на такое никто не подписывался. За это нужно потребовать прибавку.
Тут он замер, насторожившись и весь обратившись в слух.
- Эй, - провыл он тонко и неуверенно, вытягивая вверх шею и направляя свой призыв точно в узкое горло горшка. – Лях. Слон. Это я, Макс.
Секунду он еще ждал, прислушиваясь и, кажется, действительно различая шорох мягких шагов. Кто-то бродил на поверхности и, он надеялся, разыскивал его, Макса. Это были свои, он не сомневался ни минуты. Больше некому. Если бы даже здесь и была охрана, в чем лично Макс глубоко сомневался, она была бы занята тем единственно разумным, что следовало бы делать в такую темную и не особенно теплую ночь, а именно спала бы в своих палатках, землянках или что там у них есть в смысле жилища. Придя к такому вполне естественному на его взгляд заключению, Макс повторил свой призыв. Теперь он действовал смелее. И результат не заставил себя ждать. Над угольно-черным кольцом, замыкавшим и запечатывавшим Lebensraum Макса, точно чертики из табакерки возникли две черные головы.
Разглядывая Макса, головы поморгали афроамериканскими белками глаз, огромных, как чашки из бабулиного кофейного сервиза, после чего задвинулись обратно, вновь оставив пленника в одиночестве.
Макс медленно опустился на покатое дно горшка. Сказать, что он был напуган, значит, только намекнуть на реальное состояние дел. Он был раздавлен. Апатия превратила его в огромную мягкую игрушку, набитую ватой и тряпками, со стеклянными пуговицами вместо глаз и парой отверстий для горячего сопения и редких отрывистых всхлипываний. Его можно было продавать детишкам, и никто не заметил бы, что это Макс. Пожалуй, последней его мыслью следовало считать вспышку ошеломляющего открытия, когда стало ясно, что ни одна из афроамериканских голов не принадлежит ни Ляху, ни Слону, ни Сфинксу, ни даже этому идиоту-недоделку Пикселю. После чего Макс как разумный субъект перестал существовать, он превратился в фантом, не подозревающий о возможных значениях термина «думать».
И когда в горшок была спущена веревка, а потом, словно цирковой акробат, сверху спрыгнул невысокий, но очень плотного сложения человек и принялся с деловитой сосредоточенностью обвязывать Макса, будто упаковывая подарок своей подружке, Макс не сделал ни единой попытки воспротивиться. Он был не здесь, он был где-то в двух шагах от нирваны.
- Эй, гражданин, - выговаривал Пиксель глухим напряженным голосом, мучительно выуживая из памяти наиболее подходящие слова. Получалось не все и не с первого раза. – Нам нужен щит.
Человек смотрел на него с любопытством, внимательно вслушиваясь в натужную речь, которая должна была казаться ему чистейшим варварством, воплощенным в звуки его родного языка. Судя по виду пленника, нельзя было сказать, что он напуган своим положением. Можно было подумать, что он находит все это необыкновенно увлекательным и с нетерпением ждет продолжения представления.
- Щит. – Пиксель сделал знак, и Слон продемонстрировал пленнику щит, сделанный две с половиной тысячи лет вперед. – Щит Ахиллеса. Где он?
Пленник молчал. Воспользовавшись моментом, Лях тронул Пикселя за плечо.
- Ты не ошибся? Если я правильно понял, ты назвал того парня Ахиллеосом. Он же вроде просто Ахилл.
- Это мы говорим Ахилл. На их языке его имя звучит по-другому.
- Угу, - буркнул Лях и пожал плечами.
Пленник переводил взгляд с одного на другого, но не произносил ни слова.
- Щит Ахиллеса, - повторил Пиксель. – Где он?
- А если он не скажет? – поинтересовался Слон. – Что будем делать?
- Тогда мы постараемся его убедить, - сказал Лях и бросил взгляд на Сфинкса.
Тот кивнул и, приблизившись, неуловимым движением раскрыл выкидной нож, продемонстрировав его пленнику. Пленник поежился, и это было его первой реакцией, соответствовавшей ожиданиям наемников. Помедлив, он что-то пробормотал.
- Что он сказал?
Пиксель обернулся и растерянно посмотрел на Ляха.
- Ну?
- Кажется, он сказал, что его зовут Эгиох. Или Агиох.
- Эгиох, - очень внятно проартикулировал пленник и кивнул, будто указывая на себя подбородком.
Лях внезапно обозлился. Он склонился к самому лицу аборигена и, ухватив его за рубаху, прошипел:
- Слушай-ка, приятель, мне вообще-то наплевать, как там тебя зовут. Пусть хоть Господином Президентом, мне все равно. Мне нужен этот долбанный щит этого долбанного Ахиллеоса или как там его на самом деле зовут. Усекаешь? Где этот щит?
Слон за спиной Ляха скептически хмыкнул. Пиксель неуверенно кашлянул и заметил:
- Не уверен, что он тебя понял. Он же грек и по-нашему не сечет.
- Ну, намерения-то мои он сечет, верно? Спроси его еще раз.
Пиксель спросил.
Пленник по имени Эгиох поерзал на месте и что-то проговорил. Кажется, он по-прежнему не был напуган. Крепкий орешек, с уважением подумал Лях.
- Он хочет, чтобы его развязали и пообещали свободу.
- Тогда он скажет?
- Так он говорит. - Пиксель пожал плечами.
Лях задумался.
- Я бы ему поверил, - прошептал Сфинкс. – Все равно выбора у нас нет.
- И времени тоже. - Лях кивнул. – Развяжи его. Аккуратно.
Сфинкс наклонился и одним уверенным движением перерезал веревку, стягивавшую плечи Эгиоха. Тот с видимым наслаждением сбросил с себя остатки пут, содрал с горла платок, послуживший кляпом, и неспешно поднялся на ноги. Наемники ждали, наблюдая за ним с настороженностью, готовые мгновенно применить силу.
- Я бы с удовольствием как-нибудь поборолся с тобой еще, - сказал Эгиох, указывая на Ляха.
Пиксель перевел, насколько понял смысл его предложения.
- Не сейчас, - возразил Лях. – Где щит?
- Зачем он вам? – спросил Эгиох.
- Это наше дело, - не слишком любезно пояснил Пиксель.
- Разумеется, - согласился Эгиох. – Просто мне интересно. Этот щит – древняя рухлядь, бесполезная и никому не нужная. Если бы не считалось, что он когда-то принадлежал самому Ахиллесу, его бы давно выкинули на свалку. Кстати, это не обязательно тот самый щит.
- Что ты имеешь в виду? – похолодев, спросил Пиксель.
- Легенды не всегда говорят правду.
- Так это тот или не тот щит?
- Говорят, что это щит Ахиллеса, но кто может утверждать, что это правда? Прошло слишком много времени, чтобы быть уверенным.
- Философ, - проворчал Лях. – Так где щит, не важно чей он?
- В самом храме, - ответил Эгиох с безразличием. – И все же зачем он вам?
Лях проигнорировал его вопрос.
- В каком храме? Вот это же и есть храм.
- Нет, - возразил Эгиох. – Это описфодом, хранилище храма. Святилище расположено с противоположной стороны. Оно за этой стеной. – Он указал на глухую стену, теряющуюся в неверном свете факела.
Лях выдернул факел из уключины и прошел вдоль всей стены, надеясь отыскать дверку или укромный проход. Он нашел ее почти в самом углу. От уровня пола вверх вели несколько узких ступеней, далее следовал столь же неширокий проем, по ту сторону которого непроницаемой завесой мрака стояла неподвижная ночь.
- Там кто-нибудь есть? – спросил Лях, возвращаясь к своей группе. – Оно охраняется?
Эгиох ухмыльнулся.
- Вообще-то, наверное, должно. Но, думаю, это давно уже никого не интересует. Охрана спит. Если, конечно, вы ее не разбудили.
- Особенно не умничай, - заметил Слон. – Тебя-то мы взяли.
Маленький мул миновал короткий отрезок храмовой дороги, проложенной по земляной насыпи. Насыпь перегораживала неглубокий овраг, тянувшийся в обе стороны еще на сотню шагов, а затем исчезавший. Этот овраг когда-то – почти тысячу лет назад – являлся частью оборонительного рва города. С тех пор его несколько раз засыпали, сдвигали, приспосабливая к изменявшемуся плану городской застройки или руководствуясь иными какими-то причинами, о которых сейчас уже трудно судить, он зарастал, обрушивался и снова зарастал, так что в результате сейчас от него остался лишь небольшой отрезок, выглядевший как обычный овраг, рассеченный пополам невысокой насыпью.
Мул вошел в храмовые ворота. Никто не обратил на него внимания, однако он давно привык к такому отношения, находя его даже удобным. Он простучал копытами по нескольким неровным плитам, затем сошел на землю, поросшую жесткой травой, похожей на свиную щетину, и направился в ту сторону, где рассчитывал найти заинтересовавшую его группу людей, прибывших в его мир столь странным образом.
Не желая тревожить покой олимпийских богов, он обошел на почтительном удалении композицию, составленную из нескольких скульптур. Он видел ее не раз, поэтому хорошо представлял, как их внимательные глаза следят за его неторопливым движением. Он даже разок остановился и мотнул им головой, вознося им свой личный вариант молитвы. Затем из темноты ночи выплыл небольшой бассейн, выложенный белыми плитами мрамора, и, миновав его, мул свернул чуть правее, чтобы оказаться ближе к храму.
В какой-то момент ему послышался шум. Звук доносился неровными, будто случайными всплесками, тем не менее хорошо различимыми на фоне глубокой ночной тишины. Они означали присутствие там людей, и мул направился туда.
Оказалось, это были совсем не те, кого он рассчитывал увидеть. Это были двое младших жрецов, в простых хитонах, оставлявших обнаженными обе руки и плечо. Между ними на земле лежало то, что сначала мул принял за мешок. Однако это не был мешок. Очень скоро стало ясно, что это связанный человек, и еще некоторое время спустя мул узнал в нем одного из пришельцев, прибывших в его мир в белом вихре-коконе. Было совершенно очевидно, что жрецы схватили его и связали, точно жертвенное животное. Это испугало мула, заставив вспомнить о том, какой конец уготован жертве, предназначенной богам.
Он растерялся и не сразу смог решить, что ему следует делать. Его промедление все и решило.
- Смотри-ка, - сказал один из жрецов. – Там мул.
- И что? – отозвался второй. - Нам он ни к чему.
- Ты собираешься тащить этого идиота на себе? На меня не рассчитывай.
- Об этом я даже не думал.
- Ну, так подумай о том, что легче довезти на муле, чем тащить на себе.
В этом месте возникла пауза, означавшая, что второй из жрецов мучительно выбирает между собственным упрямством и ленью. Победила, очевидно, лень.
- Ладно, - проворчал второй. – Приведи его.
- Приведи? – возмутился первый.
- Приведи, пожалуйста, - просипел второй. – Или, бес с тобой, держи этого умника, я сам схожу.
- Я приведу, - сказал первый. – Нужно просто вежливо попросить. Это не так ужасно, как ты думаешь. Просто сказать «пожалуйста».
И, таким образом, не успевший вовремя удрать мул был пойман и использован по прямому его, с человеческой точки зрения, назначению. В конце концов, если подумать, этого и следовало ожидать, хотя бы потому, что такое происходит всегда, когда оказываешься не в то время и не в том месте. Поэтому маленький мул не слишком расстроился, хотя и почувствовал некоторую досаду – и на людей, весьма бесцеремонно прервавших его досуг, и на обстоятельства, подкинувшие ему в его личное свободное время такую свинью.
Он без возражений – хотя они у него, разумеется, были – принял на спину вес пришельца, перевязанного и упакованного, точно чулок с заготовленными на сезон луковицами. Он промолчал и тогда, когда тот из жрецов, что сразу показался ему особенно неприятным персонажем, прикрикнув на него, потребовал, чтобы он двигался поживее, и назвал при этом «проклятой скотиной», хотя, на взгляд мула, никакого повода для подобной грубости он не давал. Он промолчал, несмотря на то, что это потребовало от него серьезных душевных усилий.
Однако и его терпение было не безгранично. Оно кончилось в ту самую секунду, когда этот возмутительный тип, считающий себя толкователем решений бессмертных олимпийцев, подобрав какую-то хворостину, принялся усердно охаживать ею его круп, продолжая при этом требовать, чтобы он шагал быстрее.
- Что ты так нервничаешь? – удивился первый из жрецов. – Куда нам спешить?
- Я не нервничаю, - огрызнулся второй. – Просто мне не нравится, что эти ублюдки думают, будто здесь проходной двор.
- В смысле? – не понял первый.
- В смысле? – рявкнул второй. – Лезут чуть ни каждую ночь, а ты спрашиваешь, что я имею в виду?
И при этом он вновь поднял свою хворостину и с особенным чувством приложился ею к заду маленького мула. Вот здесь терпение мула закончилось – иссякло окончательно и бесповоротно.
Это была революция со всеми ее необходимыми условиями и причинами. Маленький мул чуть напрягся и, когда понял, что время пришло, резко и решительно взбрыкнул, выбросив далеко вверх крепкие задние копыта. Подобные трюки он применял не столь уж и часто, как можно было бы подумать, принимая во внимания условия жизни древнего животного, принуждаемого днями напролет таскать на спине огромные тяжести, не представлявшие для него самого никакого ни практического, ни теоретического интереса. Однако какой никакой, но опыт в этих делах у него все же имелся. Поэтому удар пришелся куда надо.
Секунду спустя позади послышался звук рухнувшего тела, а еще немного погодя возникло нечто, что следовало, видимо, идентифицировать кряхтением и постаныванием.
- Вот видишь? – осведомился первый жрец. – Я предупреждал.
- Ничего ты не предупреждал, - взвыл второй, ощупывая грудную клетку. – Он мне, наверное, ребро сломал. – И вдруг заорал: - Я сейчас прикончу эту скотину.
И вот тут маленький мул понял, что самое время ему убираться, пока шкура цела. В конце концов, у него не было причин не верить обещаниям жреца. Приняв решение, он принялся воплощать его в жизнь – немедленно и весьма энергично.
- Стой, - завизжал жрец из густеющей темноты эллинской ночи. – Стой. Что ты стоишь, лови эту тварь.
Очевидно, последнее относилось уже не к мулу.
- Очень интересно, - услышал он ответ. – Ты это устроил, а я его догоняй?
Дальнейшего маленький мул уже не разобрал. Он мчался сквозь темноту, минуя кусты и оливковые деревья. На спине неловко подпрыгивал пришелец, потихоньку начинавший на каждом движении вниз издавать некие невнятные звуки, означавшие, что он чувствует себя не слишком удобно. В общем-то, он, конечно, был прав. Но в данном случае о его удобствах речь шла в самую последнюю очередь, и мул мог только посочувствовать его положению. Он ничем не мог ему помочь, поэтому продолжал помалкивать, стремительно продвигаясь куда-то вперед, в угольную черноту глубокой ночи. Лишь где-то по левую сторону туманным очерком проступали стены храма Афины Илионской, и в неясном отдалении короткими вспышками, ломающими тишину, слышались какие-то голоса. В какой-то момент, которого он так и не уловил, который тенью скользнул мимо него, голоса вдруг одним мгновенным скачком приблизились, оказались уже вокруг. Чьи-то руки обхватили его шею, заставляя остановиться, Он взбрыкнул, но в ухо принялись нашептывать что-то успокаивающее, и маленький мул умиротворенно фыркнул.
- Надо же, - произнес прямо над ним голос, который он уже где-то слышал. – А это и в самом деле Макс. Кто это его так?
Ах да, подумал маленький мул, это пришелец. Тот, бритоголовый.
И это действительно был Лях.
Вот как это все вышло.
Проникнув в святилище через узкий проем в стене описфодома, они расположились по углам и некоторое время терпеливо ждали. Надеясь обнаружить охрану, если она здесь есть, Лях изобразил подозрительный шорох, на который, однако, так никто и не откликнулся. Решив, что все чисто, наемники быстро исследовали огромное помещение с одинокой статуей богини напротив входа.
Щит был обнаружен почти сразу. Его нашел Сфинкс.
- А он не совсем похож на наш, - заметил Слон, снимая с плеча принесенный из будущего высокотехнологичную подделку. – Даже совсем не похож.
Собравшись кружком, наемники сравнили находку с заготовленной копией.
- Что будем делать? – спросил близкий к панике Пиксель. – Все пропало?
- Ничего не пропало, - буркнул Лях. – Нам нужен щит. Вот он.
- Но он другой.
- Не так уж и различается, - возразил Лях. – Чуть-чуть здесь, чуть-чуть там. Никто и не заметит. Думаю, на него вообще никто особенно не обращает внимания. Помнишь, что говорил Эгиох? Кстати, где он?
- Остался по ту сторону. – Сфинкс кивнул в направлении описфодома. – Он нам не нужен.
Лях кивнул.
- Давай, - бросил он Слону.
Слон пожал плечами и, помня о возможной сигнализации, принялся менять щиты.
- Все же я бы рекомендовал вам подумать о последствиях, - раздался из темноты голос.
Наемники дружно вздрогнули.
- Кажется, - пробормотал Лях, немного расслабляясь, - это наш друг Лавров.
- Тот тип из Патруля Времени? – уточнил Пиксель.
Рядом из темноты выдвинулась высокая угрожающая фигура Сфинкса, и Пиксель почувствовал себя несравнимо лучше.
- Он, - подтвердил Лях.
- Вы вступаете на путь конфликта с законом, - продолжал Лавров.
- Покажись, - сказал Слон. – Где ты?
- Пожалуй, не стану. Мне так удобнее.
- О каком законе идет речь? – поинтересовался Лях, делая знак Слону продолжать. – Законе кровной мести? Другие здесь вряд ли действуют.
- Разумеется, это чушь, - сообщил Лавров. – Здесь полно всяких законов. Это все-таки цивилизованный мир. И воровство – это всегда воровство.
- О чем ты говоришь? Воровство – это когда забирают ценную вещь. Мы разузнали у местных, и они не считают этот щит ценностью. К тому же мы производим честный обмен с туземцами. Читайте историю.
- Ерунда, - фыркнул Лавров.
- Это ты так думаешь, - сказал Лях. – Это твое личное мнение, которое нас не касается и не интересует. И, между прочим, лучше тебе отойти в сторонку, потому что мы уходим.
- Очень жаль, что вы не поняли предупреждений, - проговорил Лавров с грустью, точно ему и в самом деле было жаль. – Теперь вы – объект охоты. Помните.
- Ты тоже помни, - прорычал Лях. – И лучше не попадайся нам на дороге.
Он сделал знак, указывая на проем описфодома, и наемники тихими призраками двинулись в обратный путь. Они могли бы исчезнуть немедленно, нажав кнопку маячка, однако это было не совсем то, о чем думал теперь каждый из них. Их группе до полного комплекта недоставало одного, поэтому следующей их целью было найти Макса.
- Только не я, - заметил им вдогонку Лавров и захохотал. – Полагаю, мои друзья жрецы, справятся с этим куда лучше меня. К тому же я вижу, что одного вы уже потеряли. – И он вдруг заорал во все горло: - Грабители. В храме грабители.
- Вот сволочь, - разочарованно пискнул Пиксель.
- Угу, - отозвался Слон, нервно поправляя на плече щит.
Лях что-то прошипел сквозь стиснутые челюсти и потребовал, чтобы они двигались быстрее.
- Это что? – переполошился Эгиох, неспешно отбиравший из огромных груд богатств особенно приглянувшиеся вещи.
- Один наш приятель, - сообщил Лях. Пиксель торопливо переводил. – Я бы советовал тебе убираться. Похоже, он зовет охрану.
- Будь проклят этот ваш приятель, - возопил Эгиох. – Почему именно сейчас?
Лях в ответ ухмыльнулся.
- Извини, друг, так получилось. Просто такой вот сегодня не слишком удачный день. Прощай.
Они выскочили наружу и, пригибаясь в тень, поспешили назад, к внешней храмовой стене, возле которой менее получаса назад расстались с Максом.
К этому времени маленький мул преодолел уже три четверти периметра храма и стремительно приближался к тому, чтобы завершить полный круг с неплохим временем. Следом за ним катилась суматошная волна преследователей, разбуженных воплями Лаврова, и разраставшаяся, точно снежный ком, мчащийся по длинному склону.
- Там кто-то бежит, - заметил Лях, делая предупреждающий жест. Наемники затаились. Но потом Пиксель вдруг вытянул шею и удивленно пробормотал, ощущая что-то вроде deja vue:
- Там мул.
- Мул? – уточнил Слон.
- Точно, - подтвердил Лях. – И у него что-то на спине.
- Кто-то, - уточнил Сфинкс. – Может быть, Макс?
Лях, почти не раздумывая, прыгнул вперед наперерез трусящемуся мулу и повис на нем, обхватив его за шею.
- Надо же, - сказал он. - А это и в самом деле Макс. Кто это его так?
- Думаю, они, - сообщил Сфинкс.
Лях посмотрел, куда указывал его напарник, и обнаружил там некую шевелящуюся черную массу, еще более черную, чем окружающая их ночь. Всего секунду спустя он понял, что это такое, но секунду спустя было уже поздно. Их окружили, взяв в плотное кольцо, ощетинившееся палками и даже, кажется, короткими мечами, матово поблескивавшими в колючем свете рассыпанных по небу звезд.
- Влипли, - заныл Пиксель.
- Рот закрой, - рявкнул Лях, перекрывая пронзительные вопли нападавших. – Что делаем?
- Отобьемся, - уверенно прорычал Слон.
- Я бы сказал, - спокойно заметил Сфинкс, - что мы можем убираться отсюда. Мы в сборе и у нас щит. Работа сделана.
- Дави кнопку, - провизжал Пиксель, ныряя за спину Слона.
- Точно, точно, - забормотал Лях, вытряхивая из кармана спортивных брюк возвращающий модуль темпоратора. – Держите их подальше, иначе здесь будет полно трупов. Ни к чему устраивать здесь бойню.
Слон нанес удар особенно прыткому жрецу или кто он там был. Тело приподнялось над землей, словно подброшенный лепесток ромашки, и обрушилось на подступавшую волну возбужденных защитников храма. На минуту волна откатилась на пару шагов назад, превратившись в хаотичную груду рук, ног и голов с выпученными от удивления глазами. Нечто подобное проделал на противоположном фланге и Сфинкс.
- Кнопку, - простонал Пиксель, и в тот же миг наемников окутала белесая завеса уплотняющегося воздуха, превратившаяся сначала в колодец, затем сжавшаяся в кокон, а затем вдруг исчезнувшая, будто ее никогда и не было. После себя она оставила лишь оглушающую тишину и крошечную воронку, которую поначалу никто не заметил.
- Разумеется, - произнес Виктор Алексеевич, с демонстративным безразличием разглядывая ухоженные ногти, когда доктор Петрос сообщил, что темпоральная петля была замкнута точно в предсказанное время.
Степа переключил гидроцилиндры на обратный ход. Виктор Алексеевич отвлекся от ногтей, чтобы наблюдать результаты его манипуляций. Тяжелая крышка капсулы вздрогнула, обозначая момент расфиксации, после чего с натужным шелестом поползла в сторону.
- Улыбочка, - ласково пропела Елена Вениаминовна, нацеливая в изумрудное чрево перемещаемого модуля радужный глаз фотообъектива.
Она едва уловимо напрягла палец, лежавший на крошечной кнопке затвора. Полыхнула вспышка, оставившая в глазах Виктора Алексеевича пляшущие светлые зайчики. От неожиданности его лицо вытянулось, он беспомощно заморгал.
- Секундочку, - попросила вдруг Елена Вениаминовна, и Виктору Алексеевичу показалось, что ее интонации до некоторой степени напоминают растерянность. Он перестал моргать и, ожидая услышать какую-нибудь неприятную новость, выпучился на старшего техника-лаборантку. Елена Вениаминовна указала пальцем внутрь капсулы и неуверенно заметила: - Мне кажется, вас на одного больше.
Это являлось весьма значительной недооценкой собственных способностей как наблюдателя и как сотрудника серьезного научного коллектива. Неуверенность губит авторитет, не говоря уже об авторитете среди столь экспрессивных и решительных личностей, какими, без сомнения, были доктор Петрос и младший советник Мохов. Неуверенность вообще была довольно нетипична для Елены Вениаминовны. Она не позволяла себе сомневаться дольше пары секунд, точнее – не позволяла себе обычно, справедливо полагая, что культурный человек простит даме любые ошибки, а тот, кто не простит, сам представляет собой одну большую ошибку, и на таких не стоит расходовать драгоценное личное время.
Она отлично помнила, что в прошлое отправляли группу, состоящую из пяти человек, если говорить в самых общих чертах, пятерых мужского пола. Теперь же она насчитывала шестерых.
И шестой подозрительно смахивал на мула. Но, собственно, это и был маленький мул.
4
Дом молчал, наслаждаясь последними минутами тишины. В пустых квартирах, сложенных вместе и поставленных друг на друга, точно складская конструкция из упаковочных ящиков, ровно пощелкивали механизмы хронометров, отсчитывавшие мгновения покоя. Скоро все должно измениться, но даже к неприятностям можно привыкнуть, если они происходят изо дня в день с регулярностью набегающих волн.
На лестнице, двумя ступеньками выше площадки третьего этажа, сидел Паша с редким прозвищем Покер. Под тощий зад, прикрытый обвисшими джинсами, была подложена газетка, название которой было ему неизвестно. Он нес дежурство. В руке Покера тлел короткий окурок сигареты с оборванным фильтром, еще несколько валялось на ступеньке у его ног. В кармане лежала дешевая зажигалка. Паша совершенно случайно обнаружил ее на серванте, когда Утюг отлучился, чтобы разобраться с Люськой, которая была чем-то недовольна. Отдавать зажигалку Утюгу Паша не собирался.
Было почти шесть вечера, самая середина отведенных ему двух часов, и он уже успел привыкнуть, что ничего не происходит. Оставался еще час и пара минут, не так много, если подумать.
Вытянув губы трубочкой, Паша художественным жестом вставил в подготовленное гнездо окурок и устроил его самым наилучшим образом. Извлек зажигалку и, щелкнув кремнем, стал медленно подносить узкое пламя к окурку. Спешить было некуда, он убивал время, наблюдая за движением огня. Глаза сползались к переносице, но он терпел, смиряясь с необходимостью. Когда желтый язычок огня наконец вплотную приблизился к сигарете, и он был готов затянуться и почувствовать шум густой никотиновой дозы в голове, где-то сразу позади глаз, внизу неожиданно хлопнула дверь. Закрыв зажигалку и выплюнув окурок в ладонь, Паша растерянно сглотнул, собираясь с мыслями.
Шаги звучали ровно и уверенно, словно шаги Терминатора, намеревающегося сообщить неприятную новость, за которой последует стрельба, пинки в живот и промежность и, в лучшем случае, вывихнутая челюсть. Шаги приблизились к лестнице и, по всей видимости, приступили к подъему. Паша туповато досчитал до трех и вдруг понял, что совершенно не готов к чему бы то ни было, за исключением сидения здесь на ступенях и выкуривания одной сигареты за другой. Он был буквально растерзан необходимостью что-то делать. Он догадывался, чем все это кончится. Следовало бросить эту сомнительную затею – а он точно чувствовал, что затея сомнительная, это как к гадалке не ходить, - убраться отсюда подальше и спокойно задремать где-нибудь на лавке возле песочницы. Однако это означало бы остаться без компании, что в понимании Покера составляло изрядную часть определения «смысл жизни».
Ничего не оставалось, как придерживаться первоначального плана, разработанного Мохом и Утюгом. Утюгу Паша-Покер не слишком-то верил, и если бы только в нем было дело, он, пожалуй, все же свалил бы отсюда и пошел бы к известной ему песочнице. Однако авторитет Моха не подлежал никаким сомнениям. Мох был правильный мужик, и это перечеркивало любые возражения.
Паша заглянул через перила. Присмотревшись в серый полумрак, он увидел ладонь, крепкую, словно бетонный слепок, увидел обшлаг рукава в точности такого цвета, как описывала Люська. Закусив губу, Паша-Покер повернулся и неслышно засеменил вверх.
Он ввалился в квартиру Утюга, точно подарочный набор Дедов Морозов в канун Нового Года.
- Михалыч, - прошипел он. – Клиент идет.
- М-м, - незаинтересованно промычал Мох, приходя в себя с третьей попытки. – Что?
- Наш клиент, - пояснил Паша, как мог. - Он здесь.
- Здесь? – Мох крякнул и двумя ладонями принялся приглаживать волосы.
- Да. Тот мужик, с которым мы решили разобраться.
- Разобраться? – уточнил Мох.
Рядом, будто демон ночи Носферату, возник Зеленков. За плечо Зеленого цеплялся Утюг.
- Ага, - крякнул Утюг, становясь тверже и встряхиваясь. – Это тот урод. Который меня вырубил. – Он хотел сказать еще что-то, но не успел, потому что икнул, и это нарушило течение его мыслей.
- Тогда за работу, - с неожиданной решительностью проговорил Мох и рывком поднялся с дивана, на котором дремал. Паша посмотрел на него с подозрением. Мох поправил штаны, одернул рубашку и изложил план действий в самых общих чертах: - Вы знаете, что делать. Двое встречают, двое нападают сзади. Делаем все одновременно и быстро. Победа будет за нами, - завершил он веско.
Паша кивнул, испытывая, однако, некие смутные сомнения. Приключение, которое ожидало его с минуты на минуту, нравилось ему все меньше и меньше.
Позади Москва, напомнил он себе и печально поплелся к лестнице.
Уже на площадке его догнал Зеленый. Паша взглянул на него. Физиономия Зеленкова выражала сосредоточенность и решимость. В руке он сжимал газовый ключ и делал вид, будто знает, что с ним делать. На некоторое время это подбодрило Покера, но очень ненадолго.
Мужик, который обидел Утюга, добрался уже до третьего этажа и продолжал подниматься. Он никуда не спешил, просто отсчитывал ступеньки, одну за другой, и эта его неторопливость грызла Покера все сильнее. Вот гад, подумал он с раздражением. То ли ничего не подозревает, то ли, наоборот, знает что-то, чего не знают они. Нервы Покера звенели, точно оледеневшие провода.
Мужик добрался до площадки четвертого этажа и свернул в коридор. Там его ждали. Паша не видел, но слышал все очень хорошо.
- Ну, - проговорил Утюг, откровенно наслаждаясь моментом возмездия. – Вот ты и вернулся.
Очевидно, по плану Утюга в этом месте мужик должен был что-то сказать, однако не сказал, и Утюг оказался слегка разочарован.
- Хватит болтать, - проворчал Мох. – Ты был невежлив с нашим другом, теперь время платить.
После этих слов возникла некоторая пауза. Покер навострил уши. Зеленый дернул его за рукав.
- Пошли.
В этот момент в тишине дремлющего подъезда обнаружилась какая-то возня, шарканье ног и натужное похрюкивание. Затем появился и словно замер пронзительный визг Люськи.
Паша и Зеленый ринулись по лестнице вниз, ворвались в коридор. Покер заорал, захлебываясь собственным воплем:
- А-а. Наших…, - начал он, еще ничего не видя, но подозревая, что все обстоит даже хуже.
Однако в тот самый миг прямо перед ним вдруг разверзлась черная бездна, похожая на огромный чавкающий рот. Она была украшена тонкими колючими блестками, которые сверкали и искрились, и подмигивали Покеру, будто приглашая на лучшее представление сезона. Не успевая остановиться, Паша-Покер сделал последний шаг, Годзилла, неожиданно оказавшаяся в двух шагах, двинула его хвостом по голове, и он рухнул в зовущую черноту, раскинув руки и улыбаясь во весь свой золотозубый рот. По крайней мере, теперь он мог не беспокоиться о происходящем.
Ну, надо же, удивился Мох, на секунду снова зависнув головой вниз. Космонавт, черт бы их всех подрал. Когда-то, в глубоком детстве, он, как и многие, мечтал, что когда-нибудь полетит, но он и подумать не мог, что настанет время исполнения желаний. Собственно, сам полет длился недолго, однако на протяжении последней минуты он был уже вторым, и это серьезно подточило силы Моха. Он упал, что в его положении выглядело только естественно, ударился головой о глиняную отожженную плитку, которой был выстелен пол в коридоре. После чего совершил сложный кульбит возле стены и, раскинув руки, улегся поперек коридора. Он подумал, уставившись в потолок стекленеющим взглядом: «Вот ведь козел», имея в виду, разумеется, Утюга. Чертов придурок, мог бы предупредить, что этот парень не дурак руками махать. Стивен Сигал, мать его.
Мох мог бы дополнить уже сказанное еще парой соответствующих ситуации замечаний, однако на этом он отключился.
Оставленный в одиночестве, Монах был погружен в раздумья. Он привычно устроился в большом и роскошном кресле, оценивавшемся как приличный автомобиль. Голова была откинута на высокую кожаную спинку, прошитую глубокими стежками настоящей льняной нити, правое колено подтянуто к груди и прижато к полированной крышке стола, за который, при желании, можно было выменять второй автомобиль.. Не подозревая о том, он покусывал ноготь большого пальца и время от времени сплевывал мимо подлокотника. Его невидящий взор был уставлен куда-то в направлении двери кабинета, а левая нога, пошлепывая по паркету, отбивала некий случайный неторопливый ритм. Но все это проходило мимо его внимания.
Монах думал. Точнее, Монах пытался думать. Его размышления были структурированы на манер бесконечно повторяющегося катехизиса, который, повторяясь, все никак не может добраться до своего финала, но это, разумеется, вопрос личных предпочтений. Он думал о многом. Например, о том, что следует предпринять в первую, затем во вторую, в третью и далее во все последующие очереди. Нужно было исследовать самые разные варианты, чтобы быть готовым в случае осложнений. Которые непременно последуют, будьте уверены. Ситуация складывалась непростая, и пока все выглядело не совсем так, как он это планировал. Черт возьми, все как-то уж очень смутно и неопределенно.
Монах напряженно размышлял, однако в голову ничего так и не приходило, калории тратились неизвестно на что, а все в целом начинало казаться одной большой выгребной ямой. Монах все глубже погружался в гипнотический транс, который, по всей видимости, сам же и провоцировал. В какой-то момент его мысли оживились, приняв вдруг совсем иное направление, и он задался очевидным вопросом: а не позвать ли Изабеллу? В определенном смысле это выглядело наиболее радикальным решением всех проблем. Монах поерзал в кресле, постепенно возбуждаясь. Некоторые вещи, подумал он, Изабелла делает так, как не делает никто, и это, пожалуй, следовало бы отнести к ее несомненным достоинствам. С другой стороны, следует иметь в виду, что здесь имеется сложный психологический момент. Если он ее вызовет, она решит, что он у нее в руках, и станет еще более невыносима. Это являлось проблемой, однако, во-первых, это было другой проблемой, а во-вторых, это было приятной проблемой.
Его мысли с готовностью потекли во вновь обнаруженном направлении, и он почувствовал, как напряжение, сковывающее его со вчерашнего вечера, постепенно отпускает. Он перевел взгляд на стену с глянцевитыми постерами в огромных стеклянных переплетах без рам; стекло с осторожным стальным отливом казалось ледяной коркой, вмороженной в стену. Прохладный кондиционированный воздух мгновенно приобрел различимый привкус сырости. На лице Монаха проступила гримаса отвращения. До него вдруг дошло, что он смотрит на застывшие изображения людей, которые для него ничего не значат. Что он видит их слишком часто, куда чаще, чем они того стоят. Здесь надо все переделать, сказал он себе. Отличная мысль, решил он. Однако он так и не успел выяснить, чем же так хороша эта, говоря откровенно, порядком затасканная идея, потому что в этот самый момент его уединение было прервано.
Дверь открылась без стука, и в кабинет заглянул Саня. Он был слегка на взводе, если не сказать пьян. Монах сурово уставился на него. Саня ухмыльнулся.
- Посмотри, какого воробья поймали, - заорал он, скалясь во весь свой неполный набор зубов.
Монах секунду молчал. Он был заинтригован, но подчиненные должны знать свое место. Для этого им следует делать намеки или брать за шиворот и выбрасывать за дверь. С Саней следовало выбирать первое, потому что, в противном случае, он мог обидеться и уйти, чего Монах допустить не мог. Трудность, однако, заключалась в том, что намеки на Саню не действовали. Он их просто не понимал.
- Что там у тебя? – спросил он, когда жизнелюбия на физиономии Сани слегка убавилось. По крайней мере, он убедил себя в этом.
Саня хмыкнул и для эффекта поиграл бровями. Вышло неловко, но Саня об этом не догадался. Монах поморщился. Физиономия Сани приняла озадаченное выражение. Здоровяк пожал плечами, намекая, что он так и не врубился, в чем дело, после чего протянул руку за дверь, сделав это словно бы наугад, и точно фокусник из коробки для кроликов, извлек оттуда маленького патлатого человечка. Разумеется, это был Пиксель.
- Так, - буркнул Монах слегка растерянно. Подобный сюрприз оказался слегка за пределами его ожиданий. – Ну, привет, - проговорил он, пытая Пикселя свирепым взглядом не позавтракавшего крокодила.
Пиксель решил, что это на самом деле довольно устрашающий взгляд. Он почти чувствовал, как плавится его кожа, но понимал, что это только начало. Он помалкивал, поскольку сказать ему было нечего. Черт, почему так бывает всегда? Сказка заканчивается, и ты опять оказываешься по самое горло в дерьме, которое почему-то принято называть жизнью. То, как Пиксель представлял себе жизнь, выглядело совсем иначе.
- Ты знаешь, почему мы снова встретились? – поинтересовался Монах, вновь откидываясь на спинку своего великолепного кресла. Кожа английских телят, выращенных специально для этого кресла, натянувшись вокруг затылка, превратилась в смоляную воронку, медленно засасывавшую его череп. – Почему ты здесь, с фонарем под глазом и мокрыми от страха штанами? - Он уже справился с первым потрясением и теперь вполне контролировал ситуацию.
Можно удивляться, но ответ Пиксель знал. Однако он продолжал помалкивать, подозревая, что Монаху не понравится, если он скажет ему что-нибудь в этом роде. К тому же последнее замечание авторитета было явно преувеличенным, что наводило на мысль о загадочной неестественности всей ситуации в целом. По всей видимости, следовало предположить, что Монах испытывает какие-то трудности, и, хотя в данную минуту это принципиально ничего не меняло, подобная возможность очень заинтересовала Пикселя.
Монах поднял руку и, указав на Пикселя, очертил кончиком пальца маленький кружок в воздухе. Пиксель так и не понял, что должен был означать этот жест. Интерпретаций могло быть множество: от намека на синяк, красовавшийся вокруг левого глаза Пикселя до символа оптического прицела, направленного ему точно в лоб. В другое время Пиксель счел бы вариант с прицелом несколько театральным, но сейчас он был слишком напуган, чтобы делать кому-либо замечания такого рода. Тем более Монаху.
- Потому, - охотно объяснил Монах, так и не дождавшись ответа на свой вопрос, - что у меня есть сила, которой нет у тебя. Потому, что хозяин здесь я. И тебе следует это уяснить, если хочешь прожить еще пару дней. У кого есть сила, тот и прав. У кого сила, у того и удача. Я могу позволить себе ждать. И ты все равно будешь делать то, что скажу тебе я. Это достаточно ясно?
Пиксель в полном отчаянии кивнул, уронив голову на грудь. Ему хотелось скулить, но он помалкивал.
- Хорошо, - бодро проговорил Монах. – Это была вводная часть. Теперь о деле. Ты что-нибудь мне принес? Нет или да?
Саня отвесил Пикселю затрещину. Тот присел, втянув голову еще глубже, что, в общем-то, выглядело уже подозрительно. Монах терпеливо ждал.
- Он забрал, - пробурчал кислотник, делая жест в сторону стероидного боевика.
Саня взмахнул рукой, будто снова намереваясь ударить. Пиксель сжался. Саня коротко хохотнул.
- Вот, - сказал он, делая шаг к столу босса. – Нашел у него. – Из широкой ладони на закрытую кожаную папку, лежавшую у дальнего края стола, выкатился перстень. – Ничего себе безделушка.
Два сюрприза в один день многовато для любого. Перстень продолжал покачиваться, поблескивая красноватой золотой вязью, оплетавшей три больших камня. Свет камней ослеплял. Монах минуту разглядывал украшение, не замечая отвисшей челюсти и странно выпученных глаз. Судя по тому, что он видел, эта вещица стоила не только дороже стола, на котором лежала, но и всей обстановки кабинета, возможно, дороже клуба. Монах тонул, медленно погружаясь в бездны возможностей, догадываясь, что они грандиозны. Ибо там, где есть такой перстень, должно найтись что-то еще.
Саня не понял реакции босса.
- Крашенная стекляшка, - бросил он, не слишком, однако, уверенно. – Да?
Монах поднял на него пустой взгляд. Саня дернул плечами, словно борясь с внезапным приступом чесотки.
- Идиот, - сообщил ему свое мнение Монах. – Это… не стекло, одним словом. – Он энергично махнул Пикселю, требуя, чтобы он подошел. – Там, где ты это взял, много такого же?
Пиксель хлюпнул носом. Ему было так жаль себя, что ни о чем другом он уже просто не мог думать.
- Слушай меня, - рявкнул Монах. – Слушай меня. Мы можем пытать тебя и договориться, либо можем обойтись без крови и решить наши дела по-хорошему, без ненужной боли и неприятностей. Ты должен выбрать. Первое или второе? Ты понял? Первое или второе? – заорал он, протягивая кулак над столом и хватая Пикселя за воротник.
Пиксель не был уверен, что предложенное следует считать альтернативой, но поскольку правила устанавливал не он, оставалось, собственно говоря, то, что оставалось.
- Второе, - пролепетал он, делая попытку сползти на пол. Однако крепкая рука расторопного Сани не позволила осуществить задуманное.
- Отлично, - прорычал Монах. – Когда снова окажешься там, соберешь столько, сколько сможешь унести. Получишь десять, нет, пятнадцать процентов. Ясно? Я спросил: ясно?
Пиксель полуобморочно мотнул головой.
Монах секунду изучал его, потом плюхнулся в кресло и сделал знак Сане.
- Убери его отсюда. Как бы ковер не запачкал.
Вновь оставшись один, он некоторое время размышлял, оценивая вдруг открывшиеся перспективы, еще раз продумывая ближайшие планы, собственную линию поведения, все то, что должно было вывести его к вершинам власти. Деньги и сила – вот на чем держится авторитет первого человека. Деньги он приобретет очень скоро, а сила у него уже есть. Похоже, пробормотал он, улыбаясь, я в двух шагах от цели. А как все удачно складывается!
В конце концов он решил, что готов, снял телефонную трубку и набрал номер. В телефонные справочники, насколько он знал, этот номер внесен не был.
- Аристарх Исаевич? – спросил он. - Это я. – Монах уставился в потолок. – Появились кое-какие моменты, о которых я хотел сообщить. Как вы относитесь к антиквариату?
- Что это значит? – сварливо проскрипело в ответ. Звук напоминал скрежет ногтей, расчесывавших наметившуюся лысину.
- Возможно, мы сможем заняться торговлей антиквариатом. Насколько я слышал, это может быть очень прибыльно.
- Что за чушь, - взвизгнула трубка и оглушительно высморкалась. – Проклятая простуда. Как насчет нашего дела?
- Товар у меня, - проговорил Монах, мрачнея. – Но от него нужно быстрее избавляться.
- Так избавляйтесь, - проверещала трубка, и линия отключилась.
Монах осторожно вернул трубку на рычаг. Ему никогда не нравился племянник Хозяина, однако нельзя было позволить своему личному отношению к Аристарху испортить всю игру. Приходилось мириться. Как это ни нелепо и неприятно, но племянник Хозяина оставался единственной фигурой, обладающей властью, хоть сколько-нибудь сравнимой с властью самого Хозяина. Он считался его очевидным преемником, и такой союзник был необходим.
Разумеется, временно.
Слон проспал все следующее утро и большую часть дня. Может быть, он проспал бы и дольше, однако, поскольку утверждается, что история не терпит сослагательного наклонения, то проспал он ровно столько, сколько проспал, и ни минутой больше.
Собираясь на работу, Ольга, как делала это обычно, дважды стукнула в дверь его спальни, повернула ручку и толкнула. Дверь медленно поползла к стене. Так было заведено, и это повторялось каждый день, не исключая выходные и праздники. Ранний стук в дверь в их квартире стал своего рода обязательной процедурой, чем-то вроде «В мире животных», только в семь утра. Она позвала Слона и направилась на кухню готовить завтрак, для себя и для брата.
Как известно, чтобы оставаться в рамках предсказуемости, события должны повторяться. Иными словами, подобное рождает подобное же. Для тех, кто не в курсе, это одно из древнейших человеческих изобретений, не опровергнутых пока ни наукой, ни техникой, ни прогрессом как таковым вообще.
Утреннее расписание было следующим: Ольга готовит завтрак, собирает на стол и, к тому моменту, когда она заканчивает, Слон как раз успевает добраться из постели до стола, попутно заглянув в сортир и в ванную. Ольга улыбается и объявляет меню. Когда в то утро Слон так и не появился, она решила сначала, что сегодня на все плановые процедуры у него ушло несколько больше времени, чем обычно. Она выглянула в коридор, но в квартире было тихо. Тогда она прошла к спальне брата, заглянула в комнату и обнаружила его спящим. Она позвала снова, поинтересовавшись, не заболел ли он. Слон издал в ответ некий звук, который она так и не смогла идентифицировать, и снова провалился в сон. Ольга приблизилась. Испытывая некоторую растерянность, она ладонью нашла его лоб. Помедлила. Затем пожала плечами и отправилась на работу.
Уже от дверей квартиры она крикнула ему что-то про завтрак, но Слон ничего не услышал. Он был как раз занят тем, что отстреливался из крупнокалиберного авиационного пулемета времен Второй Мировой от банды киборгов-анархистов, вознамерившихся продать его тело на препараты для подпольного банка органов.
Второе его пробуждение состоялось почти шесть часов спустя. На часах, висевших в коридоре, в гостиной и на кухне, а также на будильнике в комнате сестры и на ручных часах, лежавших на тумбочке возле его кровати, было без четверти два пополудни с разницей в одну-две минуты. К этому времени девять из десяти терминаторов были уже отправлены в утиль, а последний прятался за огромным котлом, скрываясь там от инфракрасных датчиков Слона. Поглядывая на стрелки, ползущие по темному циферблату «Омеги», Слон вяло размышлял о том, что ему следовало бы сделать с последним, так и не пойманным киборгом. Он дождался двух ровно и только тогда, сопя и морщась от усилий, стал выбираться из постели. Откидывая теплое одеяло, он испытывал разочарование. На самом деле, он даже не вполне понимал, зачем это делает. Все же он встал, поправил на постели одеяло и поплелся в сортир.
Завтрак дожидался на столе. Он прикончил его, не выходя из глубокого ступора, который кое-кто, пожалуй, посчитал бы несколько преувеличенной реакцией неизвестно на что. Однако Слону было плевать на возможные определения своих действий, и не только на это, но еще и на многое другое. Он жевал, тупо уставившись в стол, мимо тарелок, мимо чашки со слабым кофе, мимо вообще всего. Обнаружив, что тарелки уже пусты, он поднялся со стула, заглянул в холодильник, отыскал в его глубинах миску с кусками жареной рыбы, которая вчера подавалась на ужин, головку лука, очищенную и завернутую в обрывок целлофановой пленки, нарезал еще хлеба и, покончив с завтраком, сразу и пообедал. Выбросив остатки трапезы в пластиковое ведро, он перебрался в гостиную, расположился на диване и включил телевизор.
До возвращения Ольги он так и просидел, завернувшись в сестрин плед и уставившись в экран что-то негромко бормочущего телевизора.
- У тебя все нормально? – поинтересовалась Ольга, обнаружив его в гостиной в позе тоскующего Наполеона на утесе Святой Елены.
Слон не отозвался.
- Никуда не ходил? – настаивала Ольга.
- Нет, - сказал Слон.
- Почему?
Слон повел плечами, укрытыми пледом.
- Не хочу.
- А как же Большой Босс? – намекнула Ольга. Речь шла о Цезаре, нанимателе Слона и хозяине одной из крупнейших группировок города.
Слон снова равнодушно приподнял плечи.
Ольга некоторое время пристально вглядывалась во вновь застывшую апатичную фигуру брата, однако ничего, кроме того, что она уже имела возможность увидеть, так и не обнаружила. Предоставляя возможность вопросу позже разрешиться самим собой, она прошла к телефону и проверила автоответчик.
- Тебе звонили, - сказала она. – Три раза. Ты слышал?
Слон кивнул.
Так, ясно, подумала Ольга, начиная злиться.
- Значит, - проговорила она резко и решительно, - у тебя меланхолия, да? – И, поскольку Слон продолжал молча таращиться в телевизор, она прошла немного вперед и уселась прямо между ним и экраном. Так что теперь, если Слон не решит встать и уйти, ему поневоле придется смотреть на нее. – Что-то случилось?
Щекотливость ситуации заключалась в том, что она подозревала, почти знала, в чем дело. Разумеется, это было связано со вчерашним путешествием в прошлое, и, откровенно говоря, задавая свой вопрос, Ольга не вполне понимала, какого ответа хочет добиться. Она надеялась на верность своей интуиции. Часто, это срабатывало.
- Нет, - помедлив, ответил Слон. Он подумал, не сказать ли ей, как он устал. Устал от того, к чему должен вернуться, от того, кем он должен быть, потому что таковы правила игры, в которую он ввязался по собственной воле, никто его не тянул. Устал потому, что всего день прожил другой жизнью, и этого ему хватило, чтобы понять, чтобы иначе взглянуть на все то, что он делает. Он подумал, но ничего не сказал. Забавнее всего то, что, как он подозревал, это действительно всего лишь меланхолия, которая завтра или через день пройдет, и он будет с усмешкой вспоминать о ней или вообще забудет. И это тоже было печально.
Он так ничего и не сказал, возможно, надеясь, что Ольга догадается сама. В конце концов, она всегда, сколько он себя помнил, проявляла поразительную проницательность во всем, что касалось его или происходящего вокруг них. Даже если при этом он называл ее дурой, что для брата с сестрой вовсе не редкость. На самом деле она вызывала у него нечто вроде смягченного родственного варианта комплекса неполноценности, с которым он давно научился мириться.
- Угу, - буркнула Ольга. Слон поневоле заинтересовался. – Знаешь, - вдруг сказала она, - у меня днем было время. Я провела небольшое расследование.
Слон внимательно слушал, Минуту спустя он подобрал с подушки пульт и выключил телевизор. По губам Ольги скользнула улыбка. Слон поморщился, но напомнил себе, что ему наплевать: если она думает, что такая умная, пусть думает. В конце концов, так и есть.
- По поводу щита, - уточнила она.
Слон замер. Он ожидал не совсем этого, хотя, кажется, если быть до конца честным, где-то внутри догадывался, что эта тема не может быть так легко закрыта. Чего-то не хватало для полной картины. Он вдруг ясно понял, что у их истории должно быть продолжение.
- Что ты имеешь в виду? – спросил он.
Ольга собиралась ответить, но в этот момент зазвонил телефон, и она подняла палец, призывая его к терпению. Ольга сняла трубку, произнесла в нее: «Да», и некоторое время слушала, старательно сохраняя равнодушное выражение лица. Слон догадывался, что оно означает.
- Тебя, - сказала она, протягивая ему трубку.
Слон недовольно буркнул, но телефон взял. Он не хотел, чтобы думали, будто он прячется.
На том конце линии был Заноза. В каком-то смысле это упрощало ситуацию.
- Ты где пропал? – прокричал Заноза сквозь эхо отфильтрованного линией шума. Судя по доносившимся звукам, он находился в одной из своих забегаловок со сценой, девицами и шумными клиентами, требующими повторить выпивку. – Босс нервничает. Он спрашивал о тебе вчера и сегодня достает. Он тебе звонил. У тебя там автоответчик. Заболел что ли?
- Что-то вроде, - пробурчал Слон. – Хочу отдохнуть.
- Отдохнуть? – подивился Заноза. – Неплохая идея. Так Цезарю и передать?
- Да.
- Думаешь, он поймет?
Да мне наплевать, поймет он или нет, хотел сказать Слон, но ничего не сказал.
- Я думаю, нет, - продолжал Заноза. – Он захочет узнать подробности.
- Я устал. И хочу отдохнуть.
- Как-то не вовремя, если тебя интересует мое мнение.
Нет, подумал Слон, совсем не интересует.
- Здесь, похоже, наклевываются неприятности.– Он не дождался от Слона вопроса, который должен был последовать, поэтому продолжил сам. – Монах, кажется, затеял большой передел. Захватил партию товара, которую везли нам. Цезарь еще пытается договориться, но, как сам понимаешь, это попахивает войной. Боссу нужна вся команда в строю. Так что долго не отдыхай. Завтра появишься?
- Не знаю, - честно сказал Слон. – Лучше не ждите.
- Цезарь взбесится, когда узнает. Ну, пока.
Слон вернул трубку сестре.
Низко опустив спинку кресла, Виктор Алексеевич смотрел в потолок и, благостно улыбаясь, предавался заслуженному отдыху. Руки, зафиксированные пластиковыми подлокотниками, были удобно уложены на живот, пальцы сплетены, поскольку известно, что именно так обычно делают большие руководители. Ноги, освобожденные от туфель, были закинуты на край полированного офисного стола, что, вероятно, являлось некоторым превышением полномочий младшего советника. Однако Виктор Алексеевич был уверен, что в свете последних событий, исключительных по своей важности и весьма удачных по своим результатам, подобное несоответствие будет устранено и, видимо, в самом ближайшем будущем.
На столе стояла бутылка коньяку. Она не была открыта, но Виктор Алексеевич не сомневался, что через минуту-другую непременно это сделает. Впрочем, подумал Виктор Алексеевич, скорее всего, он позволит это сделать Степану. Прилежных сотрудников следует поощрять - для их лучшего эмоционального настроя. Что было известным правилом менеджмента, а правилами пренебрегать не следует.
Виктор Алексеевич терпеть не мог коньяк. Между прочим, точно так же, как и шампанское. Однако случай был, безусловно, особый. Логика момента настаивала на чем-то, что соответствовало бы его торжественности, и, выбирая из двух зол, Виктор Алексеевич остановился на коньяке. Он намеревался отметить победу. Следует добавить, свою победу, потому что он вполне справедливо и заслуженно полагал себя победителем. И коньяк, по его мнению, более всего соответствовал традиционным представлениям о поведении победителей во время триумфальных мероприятий.
Для праздника все было готово. Ну, или, скажем, почти все. Рядом с пока не потревоженной строгой бутылкой классического «Мартелла» стояли широкие фужеры, совершенно необходимые по коньячному протоколу, о котором, впрочем, у Виктора Алексеевича имелись весьма разноречивые сведения. Несколько дальше размещалась фарфоровая ваза со светленькой росписью, совсем не во вкусе Виктора Алексеевича. Ее принесли по его просьбе. В вазе находились некие фрукты, которые, по всей видимости, следовало идентифицировать как апельсины. Среди апельсинов лежал миниатюрный ножик с замысловатым устройством на лезвии, призванным облегчить тонкую работу по освобождению фруктов от ярко-оранжевой морщинистой корки. В том, какая существует связь между коньяком и апельсинами, Виктор Алексеевич тоже не был до конца уверен. Что-то в этом роде он как будто слышал, однако утверждать наверное не решился бы. Поэтому рядом с вазой были выложены две коробки конфет – в качестве закуски предмет самый универсальный.
Виктор Алексеевич ждал гостей. Предполагалось, что в течение следующих пяти минут должны подойти сотрудники его секретной лаборатории. Тогда можно будет откупорить бутылку, произнести пару фраз и, наконец, закрыть это дело ко всеобщему удовольствию.
Да, подумал Виктор Алексеевич, прикрывая глаза от удовольствия, это дельце стоило и труда и нервов. Он вспоминал отдельные эпизоды, и теперь они его веселили. В общем, он пребывал в том приятном благодушном настроении, когда окружающие кажутся совсем неплохими людьми, а мир представляется гораздо лучше, чем он есть на самом деле.
Приблизительно две минуты спустя практически одновременно произошли два события: распахнулась дверь, пропуская в кабинет руководителя персонал секретной лаборатории времени, и на столе младшего советника звякнул коммутатор. Судя по мерцающему сигналу, был задействован канал прямой связи с кабинетом президента европейского филиала. Но поначалу Виктор Алексеевич не придал этому факту большого значения.
Он подмигнул вошедшим, глазами указал на стол и, сняв трубку, уверенным голосом триумфатора, ожидающего поздравлений от императора, произнес:
- Да, я слушаю.
- Так, так, - проговорила трубка и умолкла.
Виктор Алексеевич ожидал всего, чего угодно, но только не этого. Он ошеломленно замер. Мало того, что прохладное «так, так» в данной ситуации выглядело не вполне уместно. Куда больше подошло бы, к примеру: «Отличная работа. Поздравляю с заработанным повышением», в общем, что-нибудь вроде этого. «Так, так» звучало, в каком-то смысле, даже оскорбительно, хотя, если президент об этом сам не догадывается, то Виктор Алексеевич не станет тем, кто сообщит ему об этом. Виктор Алексеевич проглотит и промолчит, сделав вид, что ему протянули для рукопожатия руку.
И все же «так, так» показалось ему не самым хорошим знаком. К тому же, категорическая лаконичность... Все это вместе взятое представлялась по меньшей мере подозрительным и предвещало серьезную бурю. Младший советник был бы не прочь узнать, в чем ее причина.
Через минуту, впрочем, он узнал.
- Да? – повторил Виктор Алексеевич с осторожностью, близкой к панике. В точности такой взгляд на ситуацию мог бы быть у охотника, заброшенного злой судьбой на дерево, патрулируемое львиным семейством, и вынужденного с тоской поглядывать на ружье, оставленное на земле.
- Кажется, вы решили меня обмануть? – осведомился господин президент, хотя по тону вопроса нельзя было понять, насколько он этим расстроен. Само существо вопроса, по всей видимости, обсуждению не подлежало, а его формулировка подразумевала, что ответ, в принципе, известен и следует лишь прояснить отдельные моменты.
- Как? – брякнул Виктор Алексеевич. Язык внезапно распух и отказывался повиноваться. Виктор Алексеевич вдруг обнаружил, что весь окружающий мир смотрит на него и тычет в него пальцем, презрительно сплевывая ему на макушку. Он представил себя лягушкой, на которую наступил слон, сонно бредущий по лично нужде.
- Как? – невинно переспросила трубка и неожиданно взревела: - Вы меня спрашиваете, как? – Внимательно следящие за диалогом сотрудники вздрогнули одновременно с Виктором Алексеевичем. – Подсунув мне подделку, - объяснила трубка прямо в лицо младшему советнику. Если, конечно, подобную фразу можно назвать объяснением, нервно подумал кто-то чужой, временно разместившийся в его голове.
- Подделку? – тупо переспросил Виктор Алексеевич, с трудом поддерживая диалог с руководством.
- Именно это я и сказал. Подделку.
- С чего вы?.. – Он вовремя оборвал себя и сформулировал ту же мысль чуть иначе. – Этого не может быть.
- Ваш щит – подделка, - отчеканила трубка. – Было проведено независимое исследование.
- Щит настоящий, - возразил Виктор Алексеевич. – Его привезли вчера из триста пятидесятого года до нашей эры. Он висел на стене в храме, в точности так, как сообщали хроники. Ему больше двух тысяч лет.
- Ему меньше двух месяцев, - рявкнул президент. – Вы подсунули мне подделку. Ямамото даже позволил себе улыбнуться. Вы выставили меня полным идиотом.
Разговор грозил перейти на довольно скользкие темы. Виктор Алексеевич попытался вернуться в деловое русло.
- Господин президент, - проговорил он, стараясь оставаться спокойным и рассудительным, - уверяю вас, мои люди подменили щит. Мы можем утверждать это абсолютно точно. Наш щит был помечен, и он остался в прошлом. Это можно гарантировать. Существуют соответствующие записи. Тот щит, что висел на стене храма, я передал вам.
- Если это так, объясните, каким образом он оказался подделкой? Его подвергли анализу. Материалы, из которых он изготовлен, современные. Я повторяю: этому щиту полтора месяца. Может быть, вы не доверяете анализу?
- Может быть, - заметил Виктор Алексеевич, на всякий случай отодвинув трубку от уха.
Предосторожность оказалась весьма кстати. Трубка взорвалась хрипами. Можно было разобрать:
- Чушь. Экспертиза была независимой. Вы – бездарность.
Виктор Алексеевич молча слушал, догадываясь, что это конец. Мир рушился. Огромные небоскребы, выстроенные его воображением, медленно сползали в ядовито-алую бездну. Небо, словно рассыпающаяся мозаика, раскалывалось на куски, обломки падали вниз, загромождая собой широкие проспекты, окружавшие свинцово-серую башню «Мицуи». Солнце быстро тускнело, словно кто-то садовыми ножницами обрезал подводящую напряжение проводку. Праздник превращался в Судный День. Виктор Алексеевич закрыл глаза, готовясь признать поражение, но в эту секунду вспышкой внезапного озарения к нему пришел ответ. Простой и очевидный, очевидный даже в своей предполагаемой невероятности. – Я понял, - прошептал младший советник.
Коммутатор забулькал и на минуту заткнулся.
- Я понял, - повторил Виктор Алексеевич, потрясая в воздухе кулаком, и захохотал, точно демон, имеющий непосредственное отношение к психиатрическим лечебницам.
- Что? – прохрипела трубка, по всей видимости, не решаясь вмешиваться в бурный интеллектуальный процесс.
- Я знаю, что произошло. – Теперь Виктор Алексеевич кулаком молотил по столу, будто отпечатывая на нем каждое произнесенное слово. – Они нас опередили. Вы сказали, что щиту не больше двух месяцев. Значит, они подготовились раньше нас.
- Они?
- Да.
- Кто – они?
Виктор Алексеевич слабым жестом помахал перед собой рукой.
- Конкуренты. Может быть, Ямамото.
- Ерунда, - загудела трубка. – Пари состоялось только три недели назад.
- Разумеется, вас спровоцировали. Может быть, даже щит уже был у них. Так что выиграть вы не могли.
- Вы уверены?
- Другого объяснения просто не существует, - решительно заявил младший советник.
- Ага, - сказал президент европейского филиала, переваривая принятое сообщение. – Если это так, то это мошенничество, но доказать мы ничего не сможем.
- Боюсь, это так, - согласился советник.
- Что же нам делать? Что вы предлагаете?
Виктор Алексеевич хмыкнул и поправил тесный воротник рубашки.
- В принципе, мы можем повторить попытку.
- Что? – не понял президент. – Какую попытку? Щит уже у них.
- Он сейчас у них, - возразил Виктор Алексеевич. – Но в прошлом все обстоит иначе. Если щиту максимум два месяца, значит, они опередили нас в прошлом всего на месяц-полтора. Мы можем переместиться дальше них и забрать щит до того, как они подменят его.
- Это получится?
- Должно. – Виктор Алексеевич пожал плечами. – Надо подумать.
- У вас есть еще три дня. Делайте все, что возможно. И невозможно тоже.
- А насчет затрат?.. – осторожно напомнил советник.
- Бухгалтер будет предупрежден, - рявкнула трубка. - Я жду только положительных результатов. Любыми доступными средствами.
И президент отключил связь.
Виктор Алексеевич мягко опустил трубку на рычаг и дрожащей рукой вытер вспотевший лоб. Затем оглядел притихших сотрудников.
- С праздником придется подождать, - проговорил он, переводя взгляд на одинокую бутылку «Мартелла». – Будем готовить новое перемещение. У нас есть три дня. Всего, - добавил он. Помолчав, повернулся к Степе. – Придумай, как связаться с нашей группой. Надеюсь, часа тебе будет достаточно. – Он вздохнул. – За работу. Потому что за нее нам и платят.
Проклятая работа, подумал он с тоской.
- Не хочешь сдаваться? – сказал Мох, бросая на Утюга пасмурный взгляд и вновь возвращаясь к напряженному созерцанию стакана. Можно было подумать, что он пытается заставить его взлететь. Что касается Утюга, то он весьма скептически относился к этой идее. Стакан стоял на высоком круглом столике, опорой которому служила металлическая труба, пропущенная сквозь пластиковую столешницу и закрепленная в полу и потолке тяжелыми чугунными фланцами. Труба имела угрюмый слегка облезлый вид, который, в принципе, неплохо гармонировал с сероватыми кляксами, расположившимися там и здесь на потолке и на когда-то окрашенных стенах безымянной забегаловки.
- Нет, - твердо произнес Утюг, давая понять, что мнения своего не переменит ни за какие блага этого мира. Во всяком случае, за такие, какие он имел возможность себе представить. – А как ты бы на моем месте?
Вопрос был довольно щекотливым, но, вообще говоря, Мох знал на него ответ. Он догадывался, что Утюг бы его не понял, скажи он правду, поэтому попытался подобрать наиболее смягченную формулировку.
- Не знаю, - сказал он.
- Вот видишь, - возбудился Утюг.
Мох уныло хрюкнул.
- Ничего хорошего из этого не выйдет, - предупредил он.
- Этот урод вырубил меня, - начал заводиться Утюг, потрясенный загадочной неуверенностью компаньона.
- Этот урод, - оборвал его Мох, - вырубил нас четверых и даже не вспотел. Ему хватило десяти секунд, по паре на каждого. Поверь, я по запаху чую, этот урод не простой мужик из соседней квартиры. Он профессионал. Подумай не один раз, прежде чем связываться с таким.
- Я знаю его лет пять, - возразил непреклонный Утюг. – Это просто тихий засранец, один из тех, у кого в рекламе спрашивают, как ему нравится это масло? Или маргарин, что-нибудь в этом духе.
- Он вырубил нас за десять секунд. Это не просто так.
- Ему повезло. Когда я встречаю его, он помалкивает и смотрит мимо. Наверное, ходит в какой-нибудь зал, где воняет потом и мужики в трусах подглядывают друг за другом в раздевалке и в душе. На стенах надписи на китайской галиматье и наклеены рожи Брюса Ли и Ван Дамма. Могу поспорить, он так наложил в штаны, что у него все получилось. Это была наша ошибка.
Мох покачал головой.
- Он специалист.
- Значит, нужен другой специалист.
- Чего ты от меня хочешь? – устало проговорил Мох, наконец признавая свое поражение.
- Ты должен знать кого-то, кто может помочь, - горячо зашептал Утюг, склоняясь к самой столешнице.
- Тебе придется платить, - напомнил Мох.
- Кое-что у меня есть. И еще есть кое-какие мысли.
- О чем ты?
- Да так, - уклончиво проговорил Утюг.
- Если повяжут тебя, выйдут на меня, - твердо заявил Мох. – А мне это совсем не нужно. Говори.
- Никто никого не повяжет, - возразил Утюг. Он помялся. - У этого типа должно найтись что-нибудь на продажу, и когда твой специалист с ним разберется, он и знать не будет, кто побывал в его квартире. Это месть, понимаешь?
- Ты просто спятил на этом парне. – Мох пальцем указал на висок. – Зачем тебе это надо?
- Я не отступлюсь, - помрачнел Утюг. – Он меня вырубил, и я хочу отыграться.
- Ладно, - сдался Мох. – Но договариваться будешь сам. Меня в это не втягивай.
Утюг кивнул, оскалился и помахал рукой, подгоняя приятеля.
- Ну, давай, давай. Звони.
Мох добыл из кармана куртки мобильник и, отвернувшись, занялся переговорами. Утюг с завистью наблюдал процесс. Когда-то у него тоже был сотовый, но недолго. Выяснилось, что он высасывает из и без того небогатого бюджета монету, точно пылесос с некой специальной настройкой. К тому же пользы от него оказалось немного. Ему самому никто не звонил, а как игрушка мобильник скоро ему наскучил и вскоре был продан. Вырученных денег как раз хватило, чтобы отметить продажу.
- Хорошо. – Мох закончил разговор и вернул телефон в карман. Затем обернулся к Утюгу и сообщил: - Он встретится с нами здесь через два часа. Я вас сведу, но на большее от меня не рассчитывай. Это твое дело.
- Ясно, - согласился Утюг.
- Угу, - сказал Мох. – Тогда через два часа.
Специалист оказался молодым парнем лет двадцати трех. У него была маленькая круглая голова, вся белесая, будто ее щедро присыпали мукой и пылью. Волосы казались разросшейся перхотью, а брови угадывались далеко не с первого раза. Рыбьи глаза смотрели неподвижно, оставляя ощущение до костей пробирающей жути.
- Называй меня Гошей, - предложил парень, не обращая внимания на протянутую для рукопожатия ладонь. – Так будет проще. Может быть.
- Ага, - сказал растерянный Утюг.
- Как мне называть тебя? – поинтересовался парень все с той же неменяющейся и какой-то неживой интонацией трупа.
- Утюг, - брякнул Утюг.
В бровях парня наметилось некое движение. Впрочем, тем все и ограничилось.
- Редкое имя, - оценил он. – Что тебе от меня нужно, Утюг?
Тот рассказал.
- Я согласен, - проговорил парень безо всяких дополнительных вопросов. – Но ты мне заплатишь.
Утюг сглотнул и осторожно кивнул.
- Сколько?
- Достаточно. – Парень улыбнулся, и Утюг почувствовал приступ дурноты. – Столько, сколько меня устроит.
Как следовало из надписи, приведенной на пластиковой табличке, которая была подвешена за слабо тонированным стеклом входной двери на толстой синей нити, по ту сторону витрин располагались площади Изумрудной Галереи «Клеопатра». Однако, судя по всему, она была настолько же галереей, насколько сортир и ванная являются турецкими банями. Иными словами, имя это только имя и ничего больше.
Каждое из пары витрин-окон представляло собой огромный квадрат три на три метра, разделенный на неравные части двумя полупрозрачными полочками. На полочках очень свободно были размещены прямоугольные деревянные рамки, затянутые отрезами зеленого плюша. На плюше лежали кольца, браслеты, колье и прочее, что можно ожидать в подобных местах. Украшения казались брошенными и выглядели в каком-то смысле даже нелепо.
Из окон, служивших также и внешней стеной, открывался вид на проспект Мира – одну из центральных улиц города. Свинцовый отлив стекла придавал ему унылое и нервное выражение, Ляху показавшееся очень естественным. Бетон, похожий на закованный в броню борт авианосца; бетон с пластическими присадками, рассчитанный на пятьдесят лет эксплуатации в стандартных климатических условиях; бетон, армированный железом, бетон, оправленный в тонированное стекло, наконец, просто бетон в своей первозданной первобытной ипостаси. Столь необыкновенный вид, потрясающий воображение абсолютным отсутствием чего бы то ни было, на чем стоило бы остановить взгляд, стоил годовой арендной платы, равной, как подозревал Лях, примерно пожизненному заработку какого-нибудь клерка. Но, разумеется, это было справедливо. Поскольку, с точки зрения независимого наблюдателя, справедливо вообще все, что происходит. Это всеобщий принцип относительности, как его следует понимать.
Разглядывая выставленные в окне украшения, Лях прошел мимо охранника, немедленно отстранившегося и передвинувшегося ближе к двери. Лях изобразил виноватую улыбку. Его перемещение было точно рассчитанным и являлось первым пунктом разработанного им плана. Вообще, план включал несколько этапов. Далее ему следовало подозвать продавщицу, молоденькую, но как будто не слишком бойкую девушку с ослепительно белыми волосами, чудом современной парфюмерии, и произойти это должно было секунд через семь-восемь. Спешить не следовало, хотя времени на операцию было не так много, как хотелось. Офис-менеджер ушел ровно три минуты назад, и, поскольку обычно он укладывался в двадцать минут, это означало почти четверть часа гарантированной форы. Лях надеялся, что контролирует ситуацию.
В этом ювелирном магазинчике Лях оказался, можно сказать, случайно. Все произошло как-то само собой. Он был уверен, что сам не приложил к этому никаких усилий. Три дня назад он проходил здесь по каким-то своим делам, и его взгляд упал на вывеску ресторанчика, расположенного как раз на противоположной стороне проспекта. Он зашел – перекусить, выпить, привести в порядок мысли. Поглядывая в окно, сначала он увидел надпись «Клеопатра», несколько ниже рассмотрел «Изумрудную галерею», однако ни первое, ни второе его не заинтересовали или, точнее, заинтересовали лишь как способ занять одну из минут, проходящих в уютной тишине. Потом дверь ювелирного салона распахнулась, и из нее торопливым шагом вышел высокий сухощавый мужчина в длинном несколько старомодном плаще с зализанными назад жидкими седеющими волосами. У него был решительный профиль тукана и походка спешащего на завтрак фламинго. Он несколько суетливо запахивал полы плаща, плевавшего на всякие его усилия, безостановочно озирался, высматривая, как позже стало ясно, такси, готовое взять пассажира, и нервной ладонью трогал волосы у виска. Сцена отчего-то заинтересовала Ляха, и он стал ждать.
Человек, похожий на породистого попугая, вернулся через двадцать минут, и, собственно, на этом вся развлекательная программа для Ляха была закончена. Расплатившись и покинув ресторан, он добрался до ближайшего перекрестка, перешел на другую сторону и вернулся, двигаясь неспешным скучающим шагом. Проходя мимо ювелирной лавки, он бросил взгляд сквозь стекло, по которому расползались серые сталистые блики. Внутри, насколько он мог судить, теперь находились трое. Человек-попугай, который, как посчитал Лях, числился офис-менеджером, Девушка, сидевшая на крошечном пуфике и отрешенно листавшая какой-то журнал, разложенный на низком стеклянном столике. И охранник, большой крепкий парень, плотоядно разглядывавший девушку, вполне искренне полагая ее своей добычей, и, по всей видимости, он не был так уж неправ.
Поразмыслив, Лях решил, что сможет взять эту лавку. Еще через минуту, он знал, как это нужно сделать.
На следующий день он снова пришел в тот же ресторан и сделал заказ. Когда долговязый офис-менеджер точно так же, как и вчера, покинул лавку и стал ловить такси, Лях расплатился, отказавшись от счета, и тоже поспешил отыскать свободное такси. Ему повезло, повезло дважды, если на то пошло. Во-первых, он узнал то, что хотел узнать. Во-вторых, он не оказался разочарован в людях, которые оставались все теми же похотливыми обезьянами, что и месяц, и год, и два назад. Он выяснил, что целью поездок старого проказника является некая квартира не далее, как в двух минутах езды от «Клеопатры». В той квартире, как сообщила Ляху скучавшая на лавке пенсионерка, проживает некая дама, у которой, в принципе, есть муж, но, к счастью или нет, он большую часть дня посвящает работе. Что, вероятно, следовало бы считать его большой ошибкой. Его жена, по всей видимости, так не считала. Офис-менеджер «Ювелирной галереи» проводил у дамы минут пятнадцать-двадцать, после чего мчался назад и завершал рабочий день в весьма приподнятом настроении.
Все взвесив, Лях решил с этим делом не тянуть. Налет он запланировал прямо на следующий день, однако к вечеру ситуация изменилась, и на следующий день он оказался за две с половиной тысячи лет от ювелирной лавки. Акцию пришлось отложить еще на сутки.
Склонившись над выставленными в окне кулонами, Лях досчитал до семи. С точки зрения ценности, вещи, которые он разглядывал, являлись довольно средними, что, в общем, выглядело само собой разумеющимся. Все самое лучшее следовало искать на витринных стеллажах у стола офис-менеджера, либо же в его сейфе.
Лях повернулся и сделал растерянное лицо. Он открыл было рот, чтобы обратиться к девушке с каким-нибудь неловким и бестолковым вопросом, но в этот момент в кармане его пиджака, взятого напрокат, точно так же как и плащ, брюки и туфли, внезапно заверещал мобильник. Звук был почти оглушительный, во всяком случае, в дремотной тишине царства золота и бриллиантов он показался ревом стартующей баллистической ракеты. Лях вздрогнул. Охранник покосился на него с подозрением. Лях изобразил смущенную улыбку и виновато пожал плечами, торопливо нашаривая в кармане проклятое устройство. Охранник покровительственно хмыкнул, оглядел с ног до головы убогого придурка, вляпавшегося в собственные отходы, и обменялся понимающим взглядом с продавщицей, на минуту забывшей о своем журнале.
Лях не возражал против определения «убогий придурок», даже адресованного ему лично. На самом деле он надеялся, что именно так и выглядит. В конце концов, он потратил на свой макияж почти час свободного времени. Отправляясь на дело, он нацепил парик, делавший его старше на пару десятков лет – жидкие волосы сползали с большого бледного черепа, точно дохлые болотные червяки, пришпиленные булавками к футбольному мячу. За десны он вложил пару ватных тампонов и слегка скорректировал очертания скул и носа с помощью пудры и теней. Нарисовал себе ямочку на подбородке, морщины у крыльев носа, немного опустил уголки губ. На живот подвязал подушку. Изучив себя в зеркало, он посчитал, что этого вполне достаточно, чтобы окружающие стали смотреть на него с презрением и жалостью. Что и требовалось.
- Да, - сказал он негромко и, по-возможности, спокойно, держа мобильник двумя чуть подрагивающими от ярости пальцами.
- Добрый день, - жизнерадостно завопил ему прямо в ухо Виктор Алексеевич. – Добрый день, Лях. Я ищу вас все утро. У меня есть новости, и не очень хорошие. – Он вдруг умолк и обеспокоено поинтересовался: - Лях, это ведь вы?
- Да, я слушаю, - вежливо процедил Лях.
- Э-э, я имею в виду, вы – Лях?
- Да, - повторил Лях, мечтая о том, чтобы увидеть труп младшего советника, сплавляемый по реке.
- Что-то я не узнаю ваш голос, - засомневался Виктор Алексеевич. Судя по всему, его сомнения возрастали с каждой секундой. – Это точно вы?
- Да, конечно. - Лях языком поправил ватные тампоны. Вата делала его голос чуть шепелявым и одновременно горловым, как у Глории Гейнор, но он не собирался объяснять это Виктору Алексеевичу.
- Хм, - хрюкнул Виктор Алексеевич. – Прошу прощения. Пожалуй, я попробую перезвонить. Чтобы убедиться, понимаете? – И повесил трубку.
Лях едва не лопнул от злости. Чертов идиот. Мало того, что позвонил совершенно не вовремя, так теперь еще это. Лях подумал о том, сколько времени у него осталось до возвращения офис-менеджера. Мобильник заверещал снова. В легком оцепенении Лях нажал кнопку и поднес трубку к уху.
- Лях? – осторожно поинтересовался Виктор Алексеевич.
- Да, это я. Слушаю. Говорите. – Лях чувствовал себя несколько странно. Если бы в его череп были имплантированы дренажные трубки, из каждой сейчас била бы белая струя разогретого пара.
- Я не узнаю ваш голос, - снова пожаловался Виктор Алексеевич.
Ляха вдруг осенило.
- У меня что-то с зубом, - пояснил он, удивляясь собственной изворотливости. – Ничего страшного.
- Да? – усомнился Виктор Алексеевич. – Все-таки я попробую еще перезвонить. – И снова повесил трубку.
Лях удивленно уставился на мобильник. Такого он не ожидал вовсе. Планируя свою акцию, он не рассчитывал на телефонные переговоры, которые никак не желают заканчиваться. Время утекало, словно вода, срывающаяся с пальцев. Проклятый идиот, выругался он про себя, чертов проклятый идиот. Что же делать? Но тут телефон зазвонил снова.
Охранник и девица за стеклянным столиком с любопытством разглядывали странного посетителя. Лях выдавил на лицо жалкую улыбку. Девица поморщилась.
- Лях, это вы? – поинтересовался Виктор Алексеевич.
- Я, - сказал Лях. – Все, это в последний раз, хорошо?
- Э-э, - протянул Виктор Алексеевич. – Все-таки я не узнаю ваш голос.
Лях рассвирепел.
- Знаете что? - предложил он самым вежливым голосом, какой ему удался. – Давайте, вы перезвоните мне через десять минут. Или лучше я перезвоню. Я сейчас немного занят. Подарок супруге, ну, вы понимаете. Хорошо?
- Да, да, - быстро произнес Виктор Алексеевич, - секундочку…
Но на этот раз связь разорвал Лях.
Он глубоко вздохнул и выдохнул, медленно выталкивая из легких воздух, одновременно стараясь вернуть потерянное равновесие. После чего вновь улыбнулся в сторону девицы и охранника и, виновато разведя руки, пояснил:
- Дядя. Брат отца. Он слегка не в себе. Часто звонит.
Охранник пожал плечами, принимая такое объяснение, а девица кивнула и сразу поинтересовалась:
- Вам помочь что-нибудь выбрать?
- Да, - сказал Лях, торопливо приводя мысли в порядок. – Если можно. Я несколько растерян.
Девица еще разок кивнула и уверенно направилась в сторону Ляха. Он приготовился.
- Что вас интересует? Кулоны, браслеты, кольца? – Продавщица была уже возле окна.
Лях сделал короткий шаг назад.
- Это для жены, - пробормотал он, делая одновременно стремительный бросок по направлению к охраннику.
Лях рассчитывал вырубить парня с двух-трех ударов. Это заняло бы всего пару секунд и не дало бы девице добраться до кнопки сигнализации. Собственно, на этом была основана вся операция. Если не удавалось это, не удавалось все. Однако парень оказался на удивление крепким и никак не хотел отключаться. В три удара Лях так и не уложился. Он уложился в четыре. Будь ты проклят, думал Лях, отправляя охранника в нокаут. Будь проклято вообще все. Можно подумать, у этого парня чугунная формочка вместо головы. Он обернулся к девице, почти не надеясь уже на удачу, но, как выяснилась, удача все же была где-то неподалеку. Девица стояла в точности на том самом месте, где он ее оставил полминуты назад. Она не сдвинулась ни на шаг. Похоже, от ужаса она просто забыла, как это делается. Лях направился к ней.
- Прошу прощения, - сказал он, и на этих его словах девица рухнула в обморок.
Лях от неожиданности сделал шаг назад. Красивые ноги, оценил он в некотором вполне объяснимом отупении. И все остальное тоже совсем неплохо. Он откашлялся, заставляя себя вспомнить о деле.
Чувствуя себя немного нервно, Лях опустился на корточки.
- Эй, - позвал он, легко похлопывая девицу по щеке. – Эй, черт возьми.
Девица открыла глаза.
- Что-то… - Она не закончила фразу и со страхом уставилась на Ляха.
Ляху не нравилось, когда красивые девушки смотрели на него со страхом. Поэтому он нахмурился и заметил:
- Бояться не стоит. Против вас я абсолютно ничего не имею. Мне нужно только кое-что забрать. Как насчет небольшого сотрудничества?
Он помог ей подняться и подтолкнул к сейфу.
- Я не могу его открыть, - пробормотала она, испуганно оглядываясь на Ляха.
- Конечно, можете, - возразил он. – И не стоит включать сигнализацию. Я за вами слежу.
- Я ничего не включаю, - торопливо проговорила она.
- Я вижу, - согласился Лях. – Открывайте сейф.
- Я не могу, - простонала она.
- Ну да? - удивился он.
- Меня уволят.
Лях вынужден был признать, что подобное заявление, когда оно исходит от молодой и весьма привлекательно девушки, представляет собой некий вариант известной этической проблемы. Лях не считал себя большим философом, поэтому, поразмыслив, решил, что не станет настаивать. Он оглядел витрины и сказал:
- Ладно. Но только ради ваших прекрасных глаз. И, между прочим, великолепных ног. Выгребайте все из этих витрин и складывайте сюда. – Он протянул ей серый холщовый мешок. – Пожалуйста, поскорее.
Когда он покидал лавку, охранник еще так и не пришел в себя. Лях помахал девушке рукой и вышел в дверь. Ему вслед грустно звякнули колокольчики. Свернув за угол, он достал из-за мусорного бачка спрятанный там дипломат и уложил в него мешок с украшениями.
К тротуару подъехало такси, из машины вышел долговязый офис-менеджер и, расплатившись, метнулся в магазин. Лях уже шагал прочь, когда за его спиной раздался пронзительный вопль. Лях слегка увеличил скорость.
В кармане вновь запищал мобильник. Лях догадывался, кто бы это мог быть.
- Да, - сообщил он. – Я слушаю.
- Это опять вы? – предположил Виктор Алексеевич, проявляя похвальную проницательность.
- Проклятье, - прорычал Лях. Он чуть замедлил шаг возле одной из урн и выплюнул ватные тампоны, уже порядком ему надоевшие, затем раздраженно содрал с головы парик. – Знаете, - рявкнул он в трубку, - у меня такое ощущение, что этот разговор повторяется и повторяется. Как дурной сон, который никак не можешь досмотреть до конца, потому что тебя будит то капающая из-под крана вода, то телефонный звонок, то что-нибудь еще не менее идиотское. Вы, в конце концов, будете говорить что-нибудь еще, кроме вашего «это опять вы». Не поймите меня неправильно, но я трачу на вас время, которое потом мне придется оплачивать.
- О, - сказал Виктор Алексеевич с заметным облегчением. – Теперь я вас узнаю. Вы – Лях.
- Пока ничего нового для себя я не услышал, - мрачно заметил Лях.
- Да, да. – Виктор Алексеевич прочистил горло и сделал это прямо в трубку. Лях слегка отстранился. – Прямо к делу. У нас неприятности. Щит, который вы принесли, оказался подделкой.
- Угу, - сказал Лях. – И что это значит?
- Щиту не больше двух месяцев, - намекнул Виктор Алексеевич.
- Угу. - Лях решил придерживаться проверенной тактики. – То есть монахи - или кто они там, жрецы, - каждые пару месяцев делают новый щит? К чему бы им это?
- Нет, - яростно возразил Виктор Алексеевич. - Все гораздо проще и хуже. Вас опередили. Наши конкуренты забрали оригинал за пару месяцев до вашего там появления. Ясно?
Из туманной неопределенности перед Ляхом стали проступать некие смутные очертания истины.
- Значит, у нас были конкуренты?
- Да.
- Вы нам ничего о конкурентах не говорили. Вы нас обманули.
- Ерунда, - обиделся Виктор Алексеевич. – Никто никого не обманывал. Я умолчал о некоторых несущественных аспектах дела.
- Ах, так, - скептически хмыкнул Лях. – Как бы то ни было, это уже не наши проблемы. Работу мы выполнили.
- Э-э, - протянул Виктор Алексеевич, подозревая, что разговор переходит в сугубо деловое русло. – Именно об этом я и хочу с вами поговорить. С вами со всеми. Я хочу нанять вас еще для одной попытки.
Лях промолчал.
- Вы слушаете? – забеспокоился младший советник.
- Да, - отозвался Лях. – Как вы узнали этот номер?
- У нас есть доступ к муниципальным базам данных. И не только. Это не самая большая проблема.
- Ясно, - сказал Лях. – Когда?
- Скажем, через час.
- Не слишком ли быстро?
- У нас осталось всего три дня. А если считать, что уже полдень, то даже меньше.
- Вы свяжетесь с остальными?
- Это уже сделано. За исключением Сфинкса. Похоже, у него нет телефона, как ни трудно в это поверить. – Виктор Алексеевич секунду помялся. – Или мы его не нашли. Я хотел бы попросить вас заехать за ним. Если не трудно. Мои люди все заняты, - объяснил он. – Готовят аппаратуру, ну, вы понимаете.
- Нет вопросов. – Настроение Ляха улучшалось с каждой минутой, и он решил, что может позволить себе жест доброй воли. – Диктуйте адрес.
- Ты говорила о щите, - напомнил Слон, нарушая затянувшееся молчание.
Ольга обернулась от плиты и напряженно взглянула на брата. Она вспоминала. Слон решил, что это игра, причем не самая лучшая, какой можно было бы ожидать.
- Да, - сказала она. – О щите. Я кое-что узнала.
Они находились на кухне и готовились к ужину. Каждый по-своему. Слон сидел за столом, выложив перед собой одно на другое огромные предплечья, будто скопированные с комиксов о супергероях, наряженных в нелепые костюмы. Он ждал, прислушиваясь к звукам, которые издавала передвигаемая посуда.
Ольга собирала на стол, что-то выкладывала из холодильника, время от времени делала быстрый шаг влево и заглядывала под крышки кастрюль, пыхтевших на плите. Она перенесла на стол хлеб, вручила брату нож с лезвием, похожим на полотно ножовки, отполированным до зеркального блеска. Объяснений не требовалось. Слон покорно принялся резать буханку и выкладывать плоские рыхлые куски в хлебницу.
- Что узнала? – спросил Слон, поскольку сестра опять умолкла и будто не собиралась продолжать. Хочет помучить, решил он. Это вроде наказания, только непонятно, за что?
Из комнаты донесся пронзительный вопль звонка. Словно свисток на остервенело кипящем чайнике. Ольга поморщилась.
- Сходи, послушай.
- Да черт с ним, - проворчал Слон. – Пусть звонит.
- Сходи. - Обернувшись, она свирепо уставилась на брата.
Слон вздохнул, отложил нож и поплелся к телефону. У него не было настроения спорить.
- Да, - сказал он. – Да, это я. А вы кто?
Впрочем, вопрос оказался лишним. Уже спросив, он вдруг узнал голос и удивился, почему он не показался знакомым сразу. Прошло не больше суток, а он забыл. Он решил, что все дело в плохом настроении. В конце концов, это действительно решало проблему. И еще он почему-то подумал: похоже, история не закончилась. Сфинкс сказал правду.
- Возникли проблемы, - сообщил Виктор Алексеевич. Его голос звучал так, будто он комментировал футбольный матч и не успевал за перемещениями мяча. – Будет лучше, если вы подъедете в лабораторию. Пропуск уже заказан.
У Слона возникло ощущение, что он о чем-то забыл. Они о чем-то договаривались, но он напрочь забыл, о чем именно. И теперь его это беспокоило. Он осторожно хмыкнул.
- Разумеется, все будет оплачено, - заверил Виктор Алексеевич, очень тонко чувствующий подобного рода намеки. – Я уже связался со всеми из вашей группы. Почти со всеми. Они тоже появятся. Собственно, вы последний.
- А о чем мы говорим? – осмелился на вопрос Слон. – Я что-то ничего не пойму.
Виктор Алексеевич секунду молчал, сердито сопя в трубку.
- Нужно сделать еще один рейс, - сказал он. – Так сложились обстоятельства. Я ведь сказал, что у нас возникли проблемы?
- Да, - подтвердил Слон. – Но не сказали какие.
- Весьма серьезные. Иначе бы я вас не побеспокоил. Я все объясню, - заверил он. – Но не по телефону. Все сводится к тому, что нужно сделать еще один рейс.
- Когда? – спросил Слон.
- Завтра. С утра. Чем раньше, тем лучше. Однако есть кое-какие моменты, которые необходимо решить уже сегодня. Поэтому я и прошу вас подъехать прямо сейчас.
- Вообще-то, - заметил Слон, - мы собираемся ужинать.
- Через полчаса тоже нормально, - заверил Виктор Алексеевич. – У нас очень мало времени. Пропуск для вас заказан, так что на проходной проблем не возникнет.
- Пропуска, - поправил Слон. – Для меня и сестры.
- При чем здесь сестра?
- Для сестры тоже, - упрямо заявил Слон. – Или говорить не о чем.
- Ладно, - сдался Виктор Алексеевич. – Ждем вас.
Слон аккуратно положил трубку на аппарат. Пряча ухмылку, он вернулся в кухню и молчком уселся на свое место.
- Кто был? – поинтересовалась Ольга.
- Один знакомый, - проговорил Слон. – Ты не возражаешь, если я прогуляюсь после ужина?
Ольга удивленно приподняла брови.
- С каких это пор, я тебе запрещаю или разрешаю?
- Ну, - хмыкнул Слон, - я подумал, что это справедливо. Звонил этот тип из «Мицуи». Он хочет, чтобы мы еще разок прогулялись в прошлое. Какие-то проблемы. – Ему с трудом удавалось выдерживать равнодушно-скучающий тон.
Ольга бессильно опустила руки и привалилась к столу. Потом отвернулась. Слон решил, что тянуть дольше, уже попахивает предательством.
- Да, забыл сказать, ты тоже приглашена. Но если не хочешь, я скажу, что у тебя головная боль или что-нибудь вроде того.
Закончить он не успел. Ольга обернулась и с яростным воплем швырнула в него полотенце. Потом подскочила и принялась молотить кулачком ему по черепу. Слон взвыл и пополз под стол.
- Мерзавец, - рявкнула Ольга, отступая к плите. – У меня чуть голова не лопнула, так расстроилась.
- Да ладно, - буркнул Слон, усаживаясь на табурет. – Это тебе за то, что не рассказываешь, что узнала про этот щит.
Ольга выставила ужин на стол и расположилась напротив брата.
- Не так уж и много, честно говоря. Утверждается - правда, не всеми, - что Александр Македонский забрал щит из храма Афины в Илионе, поскольку считал себя чем-то вроде нового воплощения героя Ахилла.
- Ахиллеоса, - поправил Слон. – Так его называл Эгиох. Я тебе про него рассказывал.
- Слушать будешь? - возмутилась Ольга. Слон ухмыльнулся, кивнул и продолжил жевать. – Ахилл – это общепринятое звучание его имени. От него, кажется, происходил род матери Александра. Македонская царская династия вела свой род от Геракла, так что в Александре перемешались крови двух величайших древних героев. Наверное, это произвело на него слишком сильное впечатление.
Слон кивнул и покрутил пальцем у виска. Ольга пожала плечами.
- Он забрал щит из храма, взамен оставил свой. Щит Ахилла возили за царем в качестве скорее психологической поддержки, потому что уже для тех времен он был антиквариатом, слишком громоздким и ненадежным для боя. Утверждают, что он был с Александром до самого конца. Когда царь умер, и его тело было перевезено Птолемеем Лагом в Египет – сначала в Мемфис, потом сыном этого Птолемея в Александрию, а потом вообще неизвестно куда, - доспехи Александра отправились следом за его телом. Похоже, они так и оставались в Александрии Египетской, потому что почти три столетия спустя оттуда их украл Калигула, чтобы проехаться в них по Риму в день какого-то триумфального шествия. На самом деле неизвестно, был ли в составе доспехов щит Ахилла, но почему бы и нет?
- Где они сейчас? – поинтересовался Слон.
- Не знаю. После Калигулы они куда-то пропали, и никакой более свежей информации я не нашла.
- Значит, щит Александра Македонского, это на самом деле щит Ахилла?
- Да. Впервые он вместе со шлемом и поножами появляется в «Илиаде». Для Ахилла их выковал Гефест, бог мастерства, когда Ахилл отдал свои доспехи Патроклу. Тот в них погиб, и все досталось победителю – Гектору. Мать Ахилла, тоже богиня, упросила Гефеста сковать для сына новое вооружение, и Гефест постарался. Гомер говорит, что доспехи были просто невероятно великолепны. Когда Ахилл погиб…
- А он погиб?
- Если бы он не погиб, возможно, о нем никто бы потом и не вспомнил. А так он стал величайшим героем. Когда он погиб, за его доспехи разгорелся спор между Одиссеем и Аяксом Большим. Победил Одиссей. Он забрал доспехи, и дальше история путается. То ли доспехи утонули вместе с кораблем Одиссея, и море выбросило их на берег возле Илиона, где находилась могила Аякса Большого. То ли Одиссей отдал их сыну Ахилла Неоптолему, а потом щит каким-то образом вернулся в Илион. Известно, например, что пять столетий спустя копье Ахилла показывали в храме Афины в Фаселиде.
Они закончили ужинать, переоделись для выхода в город и уже стояли в дверях, когда Ольга неожиданно проговорила:
- У меня такое чувство, что вернемся мы не скоро.
Слон удивленно посмотрел на нее.
- Часа через полтора-два.
- Вряд ли, - отозвалась Ольга.
Лях нырнул на заднее сиденье такси и показал водителю адрес, записанный на газетном обрывке. Бумага была сложена вчетверо, так что Ляху пришлось расправлять ее, растягивая за уголки. Но и тогда водитель морщился, разбирая почерк Ляха. В конце концов он кивнул, и Лях с облегчением откинулся на сиденье.
Поездка не заняла и пяти минут. Во всяком случае, так предположил Лях, напрасно стараясь припомнить маршрут, которым его доставили на место. Все это время он просидел неподвижно, чуть покачиваясь при резких маневрах машины, разглядывая старую посеревшую от времени обивку потолка, похожую на клеенку, постеленную на его кухонном столе, и стараясь не думать ни о чем, кроме этой клеенки. Не думать ни о чем - в этом заключалась основная трудность. Кажется, вспомнил вдруг он, такое упражнение советуют йоги - в тех случаях, когда требуется расслабиться и немного отдохнуть перед решительным броском. Лях решил, что, по крайней мере, он может попробовать.
- Вот этот дом, - сказал водитель, заглядывая куда-то вверх сквозь лобовое стекло. – И, кажется, этот подъезд.
Лях расплатился и выбрался из машины. Она тут же отъехала.
Лях рассеянно осмотрел дом. Он ему не понравился. На пути от трущоб к нормальному жилью он был следующим шагом после тех апартаментов, где вынужденно размещался он сам. Совсем маленьким шагом. Лях поежился и вошел в подъезд.
Дверь квартиры с номером, записанным на бумажке, представляла собой безликий серо-зеленый стальной прямоугольник. Они все были стальными, серо-зелеными и одного размера, наверное, даже с точностью до миллиметра, с одинаковыми ручками и одинаковыми гнездами для ключа. Даже дефекты на этих дверях выглядели одинаково, будто их все клонировали с одного оригинала, хранящегося во всепланетном музее Вещей Массового Потребления.
Лях поднял руку и прижал палец к сенсору звонка. Он бы не удивился, если бы из кнопки в него разрядилась вся местная сеть. Почему-то это выглядело само собой разумеющимся. Однако ничего не произошло.
Минуту спустя Сфинкс открыл дверь и без удивления уставился на него. Лях потрогал пальцем уголок носа и сказал:
- Привет. Не пригласишь?
Сфинкс посторонился. Лях вошел и огляделся.
- Неплохо живешь, - заметил он. Оба понимали, что все это чушь собачья, но сказать что-нибудь в этом роде все равно следовало. Подобное давно стало традицией: произнести глупость и вежливо улыбнуться в ответ.
Сфинкс молчал, продолжая смотреть на Ляха в упор.
- Как насчет еще одной поездки на пляжи северного Средиземноморья? За счет фирмы? – Лях повернулся к нему и, ухмыльнувшись, заметил: - Что касается меня, на этот раз я возьму с собой плавки.
В лице Сфинкса что-то неуловимо дрогнуло. Он коротко кивнул и пошел одеваться. Лях остался один.
- У них какие-то проблемы, - сказал он в пустоту прихожей. Звук отразился от четырех стен и упал ему на голову. Лях провел ладонью по бритому черепу. – Он сказал, что времени у них мало, и сказал, что хорошо заплатит. Тебя это интересует? То есть я имею в виду, тебя интересует, что они хорошо заплатят?
Ответа он, разумеется, не получил, но, когда тишина уже стала затягиваться, и он решил продолжать развлекать самого себя беседой с призраками, из комнаты появился Сфинкс.
- Не очень, - сказал он. – Я сделал бы это и за половину суммы.
- Точно. Почти согласен, - отозвался Лях. – Это как аттракцион, на который еще не ходил, но о котором чертовски много слышал. А если за него еще и платят, то это только кстати. Удачное стечение обстоятельств.
Они вышли в коридор, оставив в опустевшей квартире только унылое пощелкивание часов. Сфинкс запер дверь, и они без спешки двинулись на выход, придерживаясь построения косым клином, оставлявшим каждому достаточный простор для оперативного маневра. Привычка, которая время от времени приносит пользу.
Весь коридор в длину составлял метров десять – узкий туннель глубиной двести восемьдесят сантиметров, сложенный из бетонных блоков, оштукатуренных и замазанных дешевым красителем, там и здесь видны утолщения цементных заплаток, конечно, не зашлифованных, поскольку это означало бы дополнительную трудоемкость и деньги. Десять метров – это приблизительно десять секунд уверенного неспешного шага. Хотя обычно – еще меньше.
Они преодолели не больше половины пути, когда в проем, выходящий на лестничную площадку, ступил человек, которого они не знали. Он встал в вечно распахнутых дверях и надежно перегородил проход.
- Как дела? – спросил он, выплевывая в угол стены жевательную резинку.
Человек был светловолос и светлокож. Кожа имела заметный розоватый оттенок, так что, возможно, он был альбиносом. Однажды Лях видел одного альбиноса. В кино. В каком-то триллере, название которого он забыл еще до конца фильма. Он запомнил взгляд бледно-красных зрачков, они удивили его своей беспомощностью. У этого парня были другие глаза - серые, стальной твердости, будто выкованные из узких полос железа. Они производили впечатление, однако Лях подозревал, что все дело в контактных линзах.
- Нормально, - отозвался Лях, когда стало ясно, что Сфинкс рта не раскроет. – Мы спешим. Нам бы пройти, если ты не против.
- Извини. – Парень холодно улыбнулся. – Мне нужен он. – Жест руки, затянутой в черную кожаную перчатку, был направлен на Сфинкса.
- Кто ты такой? – Ляху вдруг надоело быть дружелюбным. Он сделал движение вперед, но Сфинкс остановил его, плечом отодвинув назад.
- Зовите меня Шансом. Мне кажется, сейчас это довольно удачное имя. – Парень, не отводя взгляда, смотрел на Ляха. – Мне нужен только он. – Палец был по-прежнему нацелен на Сфинкса.
Сфинкс повернулся к Ляху.
- Я буду тебе благодарен, если ты вернешься назад и закроешь вон тот глазок. – Он движением подбородка указал на дальнюю торцевую дверь. – Здесь я разберусь сам. Это не займет много времени.
Лях приподнял бровь. В общем, это действительно было не его дело. К тому же в исходе схватки он не сомневался – он уже видел Сфинкса в деле, так что переживать здесь было как будто не о чем. Проблема была в том, что ему не нравился этот альбинос, и он был бы не прочь сам с ним заняться. Но приходилось вставать в очередь. Поэтому он кивнул и вернулся по коридору назад.
Положив ладонь на дверной глазок, он отчетливо услышал из-за двери разочарованный вопль. Ах ты, старая сплетница, подумал он, улыбаясь.
Он обернулся и как раз вовремя. Он успел увидеть, как Сфинкс стремительным разворотом уходит с линии атаки. Как рука парня с удачным именем Шанс неловко изгибается. Как, наконец, сам парень подскакивает, ныряя вперед и подбрасывая ноги над головой, точно чемпион Олимпийских игр по прыжкам в высоту, и как падает потом головой вниз.
- Неплохой трюк, - громко произнес Лях, поднимая большой палец. – Ты закончил?
Сфинкс пожал плечами.
- Похоже, еще нет, - заметил Лях, наблюдая за поднимающимся по стене Шансом. – Выруби его со второго раза, и пойдем уже. Я тебе говорил, что у нас не слишком много времени?
За его спиной тяжелыми стальными запорами клацнула дверь. Лях насчитал три замка, но, как выяснилось через пару секунд, была еще и цепочка.
Старушка выползает, подумал Лях. Божий одуванчик. Он страдал от того, что ему предстояло сделать. Это было против его правил. Старушек надо беречь, несмотря на то, что они старые сплетницы.
Дверь приоткрылась не больше чем на ладонь. Лях замер, удивленный до секундной немоты. В образовавшуюся щель выглядывала узкая физиономия, которая не могла быть физиономией старушки. Старушек Лях повидал, и эта точно была не старушка. Разносчик заразы, брезгливо поморщился Лях.
- Что здесь происходит? – проблеяла физиономия, не приближаясь к натянутой цепочке. – Я позвоню…
- Спокойно, гражданин, - решительно оборвал его Лях и изобразил зверский оскал. – Оставайтесь в квартире. Проводится специальная операция подразделения «Альфа». Закройте дверь, - рявкнул он. – Для вашей же безопасности.
Дверь мгновенно захлопнулась.
Лях обернулся.
И увидел пустой коридор.
Из-за двери, ведущей на лестничную площадку, выглянула голова Сфинкса. Голова секунду смотрела на Ляха, потом кивнула.
- Можем идти? – спросил Лях. – Чистая работа. – Он ухмыльнулся. После чего оглушительно забарабанил в дверь, возле которой стоял, и прокричал: - Все, опасность миновала, гражданин. Засранец, - добавил он от души.
- Весьма вероятно, - говорил доктор Петрос, расхаживая по кафельному помещению лаборатории, сложив за спиной руки и время от времени подергивая плечом, - с первого раза нам не удастся вывести вас на необходимую дату с достаточной точностью. На таком временном удалении эффекты дифракционных расхождений вносят существенные погрешности в настройки. Нормальным, видимо, следует считать отклонение в неделю или две. Если вы определите, что отклонение больше, возвращайтесь назад. Мы скорректируем настройки и повторим транспортацию. Надеюсь, этот пункт ясен?
- Значит, - решил уточнить Пиксель, - нам придется провести там две недели?
- Точно это, разумеется, неизвестно, но средняя цифра действительно такова.
- Успеешь загореть как следует, - сказал Лях. – И тебе еще за это заплатят.
При упоминании о деньгах доктор Петрос недовольно скривился.
- А как насчет еды? – поинтересовался Макс.
- Еду вам придется добывать самим, - заявил доктор. – Все в соответствии с ситуацией.
Лях пробормотал что-то себе под нос и, осклабившись, радостно сообщил:
- Интересный этот язык у древних греков. Ругательства звучат так, словно я попросил официантку присесть ко мне на колени. Такое чувство, будто всегда его знал.
- Что-то вроде того, - подтвердил его наблюдение Макс. – Хотя многих слов не хватает.
- Это язык торговцев и моряков, - проговорил доктор Петрос с выражением легкой брезгливости. – А не автомобильных угонщиков.
- Кто здесь угонщик? – возмутился Макс. – Кого-то поймали?
- Давайте вернемся к нашему плану, - сердито напомнила Ольга. – Глупостями можете позаниматься и позже. Кажется, у вас будет для этого время.
- Пускай думает, что говорит, - не унимался Макс.
- Он будет думать, - согласилась Ольга. – Все?
Макс яростно запыхтел.
- Ладно, - сказал Лях. – Она права: хватит уже. Я думаю, все и так ясно. Нужно отправляться, если мы вообще собираемся это делать.
- А его вы возьмете с собой, - мстительно заявил доктор Петрос. Улыбаясь во весь рот, он сделал знак Степе, и Степа, сохраняя постную физиономию, сложил ширму и убрал ее в сторону, прислонив к стене.
Наемники молчали. Маленький мул, обнаружив вдруг старых знакомых, издал вопль восторга, доковылял до Макса, застывшего на своем табурете, и ткнулся ему губами в щеку. Макс зафырчал, точно потревоженный кот. Маленький мул решил, что почти счастлив. Ему смертельно надоело стоять в этой белой кафельной комнате и питаться какими-то сомнительными концентратами. Это было совсем не то, о чем может мечтать разумный мул. К счастью, насколько он мог понять, это должно было скоро кончиться. Потому что готовился новый сюрприз. Он был бы удивлен, если бы оказалось что он ошибается.
5
Судя по всему, было утро. Никто прямо этого утверждать не решался, но, судя по всему, было действительно утро.
Солнце, похожее на только что выпеченный блин, выложенный на огромное бледно-лазоревое блюдо и смазанный щедрой порцией хорошего сливочного масла, расположилось над плоскими вершинами восточных гор. Горы, хмурые, будто страдающие от проблем с пищеварением, расположились в мутноватой дали, серьезные и нахохлившиеся, точно суслики, выстроившиеся дозором по периметру охраняемой территории, на которую, к счастью, никто посягать и не собирался. Для сусликов, так же как и для гор, это была просто работа, а всякую работу следует уважать. Чем, собственно, суслики и занимались.
На земле, щетинившейся редкими пучками светлой с желтоватым отливом травы, напоминавшей подсыхающие скальпы хип-хоперов, лежал большой круглый щит. Он был втиснут в мешок из грубой колючей холстины и перевязан крест-накрест голубенькой лентой, обнаруженной в личных запасах Елены Вениаминовны. Расставаясь с ленточкой, Елена Вениаминовна громко и ненатурально вздыхала, намекая, насколько невыносима для нее сама мысль, что столь великолепная и необходимая ей вещь будет использована для каких-то странных и даже в чем-то нелепых целей. Лях, предложивший заменить ее отрезком шпагата, был изучен уничтожающим взглядом, после чего Елена Вениаминовна собственноручно перевязала мешок со щитом и, затянув бантик, горько всхлипнула. Уши бантика бодро торчали вертикально вверх, изображая локационные приемо-передатчики глобальной системы позиционирования, а любопытствующий ветер, заинтригованный столь неожиданным объектом, трогал их осторожным пальцем, покачивая и постоянно сбивая настройку.
Возле мешка стоял, переминаясь на мосластых ногах, маленький мул и озадаченно озирал окрестности. Он был слегка растерян. Смутное беспокойство не покидало его, несмотря на то, что, в общем, он узнавал и окружавшие его холмы, и небо, и шум моря, и беспорядочные вопли морских птиц, снующих над побережьем. Все, что он видел, а также слышал и обонял, по идее, должно было убеждать, что он вернулся домой. Однако почему-то не убеждало. Проблемы, как бывает всегда, заключались в деталях.
Решившись, он проковылял и поднялся чуть выше, переместившись вдоль склона так, что теперь мог видеть северную оконечность Илионского мыса. Но и это не помогло. На самом деле это только добавило новых вопросов. Он не помнил, чтобы когда-либо к городу собиралось такое количество кораблей одновременно. Он насчитал шесть десятков, после чего сбился и решил, что их не меньше двух сотен, а еще какая-то часть, возможно, скрыта холмами. Но во всяком случае счет шел на сотни. Это было поразительно и необъяснимо.
Сами корабли тоже выглядели непривычно и, пожалуй, странно. Они настолько же отличались от тех, к каким он привык, насколько, например, страус отличается от курицы-несушки. Возможно, их даже не следовало называть кораблями. Скорее – большими лодками. Невысокие кили, пустое брюхо со скамьями гребцов в один длинный ряд, полный набор весел и съемная мачта, выложенная на борт. Все они были вытянуты на берег и брошены, точно огромные дохлые рыбины.
Удивленный, маленький мул повернулся и беспомощно посмотрел на людей, занятых бессмысленным перекладыванием разложенных на земле вещей. Он был бы не прочь получить объяснения и, желательно, прямо сейчас.
- Потрясающе, - пробормотала Ольга. Она глубоко вдохнула, наслаждаясь пряными ароматами древнего моря. Воздух, чистый, прозрачный, искрящийся лазурью и растворенным в нем светом, кружил голову, пьянил, точно бокал выдержанного кроваво-красного вина. Словно настойчивый поцелуй, и долгожданный, и неожиданный, и оттого еще более волнующий. – Невероятно. – Ветер, нервный и суетливый, налетавший то со стороны моря, то с холмов, трепал ее тонкий хитон. Он обнимал колени, забирался под пеструю хлайну, закрепленную на плече маленькой стальной заколкой, путался в волосах. Ольга чуть щурилась и подносила руку к виску.
Маленький мул сердито ударил копытом. Довольно глупое ощущение – быть единственным, кто понимает, что что-то не так.
Лях, стоявший несколько ниже по склону, бросил на Ольгу иронический взгляд. Взгляд сопровождался кривой невеселой усмешкой, которую Ольга заметила, но сделала вид, что она ее не касается. Лях погладил себя ладонью по голому черепу.
- Миленькое место, - сказал он. – Ничего не стоит представить, что где-то неподалеку есть забытое кладбище мамонтов. – Он посмотрел на маленького мула. – Или осликов.
Ольга сердито поджала губы. Если это была шутка, то она ей не понравилась.
- Это твое личное мнение, и оно кажется мне полной чушью, - сказала она, испытывая смутное чувство, схожее, пожалуй, с ревностью. - При чем здесь кладбище?
- Все слишком неподвижное, - пояснил Лях. - Пустыня, только на берегу моря.
- Я где-то читал, - встрял Пиксель, - что ослы, – он замялся, - в смысле, животные…
- Мы поняли, - терпеливо кивнул Лях.
- Они, короче, бегают быстрее лошадей. Трудно в это поверить, да?
- Угу, - буркнул Лях.
- Сам придумал? – полюбопытствовал Макс.
Пиксель пожал плечами.
- Прочитал. Не помню, где. Там было что-то про греков. Они пытались ловить диких ослов, но, по-моему, никого не поймали. Они ловили ослов и страусов. Страусов тоже не поймали.
Лях с Ольгой внимательно выслушали его сообщение.
- Ты закончил? – осведомился Лях с каменным выражением на физиономии.
- Угу. – Пиксель кивнул и снова пожал плечами. Он немного нервничал. Ему казалось, что он что-то забыл. Обычно это чувство его не подводило.
- Между прочим, - сказал Лях, - ты влез в чужой разговор. И это не очень вежливо.
Макс заржал, потом заткнулся и принялся сосредоточенно выбивать кроссовок.
- Вы оба, - проговорил Лях, - сходили бы на разведку, а? И поживее.
Не говоря ни слова, Пиксель поднялся и побрел к вершине холма. Проходя мимо маленького мула, он взял его за загривок и потянул за собой. Мул не стал противиться. Ему самому идея сходить на разведку представлялась разумной и весьма своевременной. К тому же, он испытывал к Пикселю прилив благодарности. Он всегда знал, что лошади – заносчивые и медлительные твари. Но одно дело знать и помалкивать, и совсем другое – когда ту же мысль озвучивает кто-то еще; в этом случае она производит совсем другое впечатление.
Лях вернулся к осмотру мешка, где были собраны кое-какие необходимые для путешественника вещи: зажигалка, спички, соль, туалетная бумага, газеты, зубная щетка и паста с высоким содержанием фтора и тому подобное.
- Почему ты командуешь? – возмутилась Ольга.
- Потому что кто-то это должен делать. Иначе у нас ничего не выйдет.
Ольга фыркнула.
- Он прав, - заметил Сфинкс.
- Угу, - сказал Макс. – Хотя никому не нравится быть Мальчиком-куда-пошлют.
- У него есть свое собственное мнение, - не уступала Ольга. - И он вправе его высказать.
- В другое время и в другом месте. – Лях поднял ладони в примиряющем жесте. – Послушай, мы обсуждали местные достопримечательности, а он влез в разговор. Он сам все понял и не возражал, когда я отправил его на разведку. Не надо защищать того, кто в этом совсем не нуждается.
Ольга решительно отвернулась.
- Здесь очень мило, - сообщила она. – И тебе не удастся испортить мне удовольствие.
- Что касается удовольствий, мне этого меньше всего хочется, - заверил ее Лях.
Ольга метнула в него ледяной взгляд, но Лях не дрогнул. Макс, на разведку так и не отправившийся и все это время продолжавший сидеть неподалеку, с интересом наблюдал за их диалогом и делал в уме ставки. Подводя итог первым десяти минутам пребывания здесь, он полагал, что, в общем, наверное, будет весело. По крайней мере, не скучно.
- Это что, намек? – с мрачными интонациями в голосе поинтересовалась Ольга.
- Разве? – рассеянно проговорил Лях.
Ольга вздохнула.
- Меня удивляет это необъяснимое желание все превращать в бордель.
Лях закончил инвентаризацию имущества. Все еще сидя на корточках над мешком, закрытым и затянутым в горловине веревкой, он внимательно посмотрел на Ольгу и осторожно улыбнулся.
- На вас, моя милая, просто невозможно злиться. Вы выглядите обворожительно, и в этом все дело.
Ольга посмотрела на него с подозрением.
- Могут возникнуть проблемы, - пояснил Лях. - В этом вашем наряде вы возбуждает аппетиты.
- Нездоровые, - отрезала Ольга.
- Напротив, - ухмыльнулся Лях. – Очень здоровые. Очень.
- Я позову брата, - предупредила Ольга, нервно поправляя оборки хитона.
Макс открыл было рот, желая прокомментировать новый поворот диалога, однако в этот момент с вершины холма донесся призыв Пикселя.
- Думаю, вам стоит на это взглянуть, - сказал он. – Это насчет милого тихого местечка и кладбища осликов.
Макс закрыл рот и решительно полез в гору.
- Что там? – спросил Лях. Пиксель молча указал на что-то по другую сторону холма и отвернулся. Лях выругался.
- Ого, - сказал Макс, падая на песок возле ног тихо посапывающего маленького мула, который стоял, с интересом разглядывая редкие кустики зелени несколькими шагами ниже по склону. – Похоже, здесь что-то намечается.
- Да, похоже, - пробормотал Лях.
Он присел и протянул руку, предлагая Ольге помощь. Ольга зашипела и сделала отрицательный жест, оттолкнув его ладонь.
- Ну, хватит дуться, - проговорил Лях. – Это был всего лишь разговор.
Однако Ольга так и не приняла его руку. Вместо этого она оперлась о его плечо и присела, осторожно подобрав под себя одежду.
- Вот и отлично, - заметил Лях.
- Скажешь еще хоть слово, встану и уйду, - заявила Ольга.
Лях хмыкнул, однако предпочел заткнуться, не сомневаясь, что угроза будет исполнена. Солнце, медленно уползавшее от восточных гор, теплым шершавым языком вылизывало его правую щеку и висок с темной щетиной начинавших прорастать волос. Он поднял руку и пальцами потрогал скальп. Он походил на наждачную бумагу, наклеенную прямо на кожу. Лях выбривал череп дважды в неделю, в среду и в субботу. Сегодня, кажется, как раз была среда. Он вспомнил об этом и сразу забыл, завороженный открывавшимся с холма зрелищем.
- Похоже на войну, - пробормотал Макс.
- Точно, - отозвался Пиксель с едва сдерживаемым восторгом. – Как в кино. Про фараона.
- Про мумию, - поправил его проницательный Макс. – «Возвращение».
- Про фараона, - возразил Пиксель. – Про мумию тоже. Но я имел в виду фильм про фараона. Старый польский фильм.
- Угу. – Макс нахмурился, делая соответствующий запрос собственным банкам памяти. – Наверное, я его не видел. И в чем там было дело?
- Вы оба, - прошипел Лях. – Рот закройте. Мы на работе, между прочим.
В самом деле - они были на работе. Так уж вышло, что всего пару минут назад все происходившее сильно напоминало поездку в курортную зону. Не доставало лишь зонтиков, деревянных лежаков с синими матрасами и степенно бредущих по песку официантов с запотевшими стаканами сока. Официанты так и не появились, но вместо них обнаружилось нечто иное.
Внизу, на небольшой равнине, начинавшейся сразу от подножия того холма, где расположились наемники, разворачивались события, по всей видимости, имевшие к их работе самое непосредственное отношение. Откровенно говоря, там шла война, в истории известная как Троянская. Таким образом, заключил Лях, они прибыли туда, куда надо.
Равнина, где происходило то, что, собственно, и происходило, представляла собой скромную котловину, вероятно, не более километра в поперечнике, совершенно плоскую и почти прямоугольную, точно стол, присыпанный сверху слоем высушенного и вытоптанного чернозема. С трех сторон ее окружали холмы, похожие друг на друга, как близнецы в родильных камерах. На севере, сужаясь практически вдвое, равнина выкатывалась к морю, на берегу которого был разбит военный лагерь ахейцев. Несколько дальше лежали выволоченные на песок корабли, крошечные, точно спичечные обломки, небрежно рассыпанные по столу. Противоположный конец равнины упирался в огромный холм. Его склоны казались расчерченными густой тушью в яркую зеленую клетку, сильно деформированную, но вполне узнаваемую. На делянках копошились люди. Детишки гоняли коз, размахивая прутьями. Все были заняты своим делом и как будто не обращали никакого внимания на готовящееся сраженье.
Выше обрабатываемых участков начинались стены Илиона. Теперь и они были другими, совсем не такими, какие помнил маленький мул из своей прошлой жизни. Их нижняя часть была сложена из массивных, почти нетесаных плит, скрепленных чем-то темным и рыхлым. Выше шла коричневатая кирпичная кладка, придававшая всему сооружению вид мрачный и тяжелый. От этого казалось, что у города две души.
Маленький мул был растерян. Он ничего здесь не узнавал. В его городе не было таких стен, не было таких домов, выглядевших скорее рассыпанными крошками куриного помета, чем человеческими жилищами. Не было столько коз, всегда вызывавших у него презрение из-за своей тупости и мерзкого вздорного характера. В конце концов, в его городе не было такой армии, потому что ей не с кем было сражаться. Именно в этот момент он окончательно понял, что это вовсе не его город и не его мир. Он чем-то похож, но все же чужой, и к нему, маленькому мирному мулу, не имеет никакого отношения.
Маленький мул подумал, и, подумав, решил, что в таком положении самое лучшее – как следует подкрепиться. Такой подход был основан на всем его пусть не слишком богатом, но каком-никаком жизненном опыте. Когда ты ни в чем не уверен, самое надежное, что придаст тебе надежду и необходимую стойкость – сытый желудок. Так он и сделал.
Наемники продолжали изучать обстановку. Обстановка выглядела следующим образом.
На равнине, друг против друга, словно два отдельных кочующих табора, расположились два войска. Нестройные ряды колесниц, запряженные и скучающие парами кони, фыркающие и время от времени пробующие копытом землю. Группки воинов, сбившихся и рассевшихся кружком, словно в ожидании чего-то, что должны подвезти в самом ближайшем будущем. Несколько человек в огромных сверкающих на солнце шлемах, увенчанных длинными плюмажами из крашенных конских хвостов, с мечами на поясе бродили, поглядывая на противника. Изредка они останавливались, обращались к друг другу с какой-то фразой, делали нетерпеливые жесты, либо поднимали ладони к бровям, защищая глаза от слепящего света, и смотрели в сторону города.
- Перемирие, - догадался Пиксель. – Наверное, у них перемирие.
- Что будем делать? – поинтересовался Слон, неожиданно для себя очень верно определив суть проблемы.
Лях минуту подумал.
- Пойдем и присоединимся к грекам, - решил он.
- Они все греки, - напомнил Пиксель.
Все посмотрели на Пикселя и поморщились. Умников, как известно, простой народ не любит. От умников все беды, включая проблемы с экологией и недостаточной заработной платой.
- Мы присоединимся к нашим грекам, - тяжело проскрипел Лях. – К тем, у кого щит.
- А кто из них кто? – полюбопытствовал Слон.
Вопрос был очень удачным - справедливым и, главное, по существу. Дело в том, что ни экипировкой, ни вооружением оба войска практически не различались. Они были одинаковы до наконечника копья. Можно было подумать, что и те и другие отоваривались в одной сети супермаркетов. Отдельные весьма незначительные различия, что обнаруживались при внимательном изучении, ничего не объясняли. Лях вопросительно глянул на Ольгу. Та с удивлением приподняла брови.
- Могу предположить, - сказала она с сарказмом, который совсем не понравился Максу, - что те, у кого за спиной город, его защитники. То есть троянцы.
Макс растерянно поскоблил затылок.
- Угу, - хрюкнул Лях. – Значит, нам нужны эти. – С некоторым сомнением он указал на армию, расположившуюся у выхода из котловины.
- Толковая мысль, - проворчал Макс, криво скалясь и поглядывая на маленького мула.
- Нарвешься, - мрачно пообещал Лях.
Склон холма, которым они спускались в долину, представлял для путешествующего не столько проблему, сколько неприятность, способную, продлись все это еще хотя бы пару минут, довести до истерики.
- Проклятье, - бормотал Макс, усаживаясь на землю и принимаясь вытряхивать из кроссовок песок и мелкие камни. – Вот проклятье.
Склоны холма - и этот, и противоположный, медленно сползавший к глинистым берегам тощей речушки, которую Ольга, ни минуты не сомневаясь, уверенно нарекла Скамандром и которая, поскольку всем остальным было на это наплевать, так в результате Скамандром и осталась, - щедро укрывал тонкий белый песок, такой чистый, что, казалось, его завезли сюда самосвалами со складов электротехнического завода. Редкими стайками в нем расположились нахохлившиеся кустики какой-то странной невозможно живучей травы, которые маленький мул находил вполне съедобными и которыми не забывал подкрепляться прямо на ходу. Когда наемники перевалили через вершину, в песке стали появляться черные рыхлые проплешины. Крошечные жесткие комочки подскакивали, точно буйные блохи, забивались между пальцами ног и быстро превращались во влажную грязь, чавкающую при каждом шаге. Выражение брезгливости застыло на физиономиях наемников.
Постепенно склон затягивался растительностью, поначалу настолько бедной, что ее легко можно было спутать с какой-нибудь редкой разновидностью плесени. Чахлые кустики, цеплявшиеся за землю и походившие на клочки мусора, оставленного туристами и разнесенного ветром, придавали склону вид потертой леопардовой шкуры. По мере того, как спуск становился все более и более пологим, травянистый покров густел. Тонкие белесые стебли, словно обрывки паучьих сетей, путались в ногах, хлестали воздух, будто тысячехвостые плети галерных надсмотрщиков.
Макс узнавал окружающий его пейзаж. Он столько раз видел его в фильмах, что не узнать было невозможно. В подобных местах снималось большинство старых ковбойских лент. На минуту увлекшись воспоминаниями, Макс подумал о том, что всегда вызывало у него недоумение. Пересмотрев десятки кассет и дисков, с записями вестернов, он полагал себя более или менее специалистом в этой области. Ковбои охотились на индейцев, индейцы на ковбоев, ковбои друг на друга, отбивая скот и чужих женщин, попутно расстреливая бесчисленные еще стада бизонов. Возвращаясь к вигвамам, плохие индейцы не теряя времени прикладывались к сосудам с огненной водой и делали это так часто, что вопросом вопросов представляется, почему экономика стран-экспортеров уже тогда не достигла уровня массового потребления, а производители спирта не стали обладателями состояний, в сравнении с которыми состояния нефтяных шейхов – вариант пособия для пенсионеров. И все это разворачивалось в потрясающих, захватывающих дух пейзажах. Однако ту степь, что всегда вызывала у Макса особенный восторг, можно было увидеть лишь в самых старых из кинолент. В продукции последних лет такого уже почему-то не было. То, что теперь называли степью, было просто огромной поляной для пикников, но никак не ареной борьбы, смерти и всего прочего. И это сильно разочаровывало.
Сладковатый аромат живой не потревоженной земли поднимался густым клубящимся облаком, чуть пульсирующим в размытой жаром глуби. Сначала оно достигало живота и груди, и это было странное ощущение, будто вступаешь в бассейн невероятных размеров, с водой настолько теплой, что кожа ее не чувствует. Позже, когда наемники спустились еще ниже, оно накрыло их с головой.
- Сколько до них? – проговорил Пиксель, передергивая плечами и хватаясь за гриву маленького мула. Всем было ясно, что он имеет в виду отдыхающие войска греков.
- С полкилометра, наверное, - предположил Макс.
- Метров триста, - сказал Лях, выдержав паузу в секунду.
Сфинкс молча кивнул.
- Смотрите-ка. – Макс вскинул руку и помахал. - Нас, похоже, заметили.
Лях коротко глянул на Макса, удивляясь его неиссякаемой энергии.
- Руками не размахивай, - предупредил он. – Пристрелят, к чертовой матери, не успеем дойти. Мы все видим.
Их и в самом деле заметили. Один из греков, из тех, кто, прохаживаясь среди расположившихся на земле воинов, поглядывал в сторону города, оставил свою территорию, подошел к другому и рукой указал на приближающихся наемников. Секунду спустя к ним присоединились еще двое.
- Кто это? – спросил Агамемнон. – Какие-то крестьяне? Пес бы их подрал. Мне это не нравится. – Он нервно постучал себя кулаком по бедру. - Приаму давно пора прислать ответ.
- Не думаю, что это ловушка, - с сомнением проговорил Одиссей. – Их всего шестеро.
- Если не считать осла, - сказал Аякс и заржал, слегка потрясенный собственным остроумием.
Одиссей поморщился, бросив на него взгляд, и терпеливо вздохнул.
- По крайней мере один из них может быть воином, - высказался Диомед.
- Я бы сказал, трое, - уточнил Одиссей.
- Да, трое, - промычал Агамемнон, всматриваясь из-под приставленной к бровям ладони. – Но я не вижу оружия. – Он раздраженно дернул плечом и обернулся к Одиссею. – Если это воины, почему у них нет оружия? Это либо крестьяне, но непонятно, что им здесь делать, либо лазутчики.
- Я предлагаю не спешить, - сказал Одиссей. – Нужно дождаться и спросить их самих.
Аякс хмыкнул. Одиссей закатил глаза и отправился пройтись в одиночестве. Общение с гигантом, прибывшим с благословенного богами Саламина, выматывало, как ни одно сражение. В бою он незаменим, но для разумной беседы, право, куда более удачной идеей представляется выбрать тень Аякса, чем самого Аякса.
В какой-то момент травы под ногами не стало. Она просто исчезла, сразу и напрочь. Вместо нее осталась вытоптанная полоса земли, скорее серой, чем черной. Почва была перемешана и истерта тысячами ног, шагавших в ту или другую сторону, совершавших маневры, если о таковых, подумал Пиксель, в эти дикие времена имелось хоть какое-то представление. Земля в этой части равнины давно превратилась в прах, щедро политый кровью, сплавленный ею в жесткие темные лепешки, вызывавшие у Ольги приступы тошноты и легкое головокружение.
- Приготовьтесь, - сказал Лях. Потом повернулся к Слону. – Если что, твой самый здоровый. Вы с ним в одном весе.
Слон облизнул губы и кивнул.
- Не нужно лезть в драку, - прошипела Ольга. – Это глупо. Мы здесь совсем не за этим.
- Никто в драку не лезет, но случиться может всякое. Мы на их территории.
- Вот именно. Давайте, я с ними поговорю, - предложила Ольга. – Уверена, у меня получится.
- Нет, - решительно возразил Лях. - Говорить буду я. Слышала такой исторический термин – военная демократия? У них - совет мужчин. Вряд ли в совете мужчин наложница имеет право голоса.
- Наложница? Ах, ты… - Ольга задохнулась от возмущения.
- Все, - рявкнул Лях, - умолкли. - И приветственно поднял руку.
- Хайре, - прокаркал мрачный долговязый тип, вперив во вновь прибывших опасливый настороженный взгляд. – Я – Агамемнон, царь Микен и Аргоса. Я – вождь этой армии.
Высок и строен. Длинные руки. Крепкая жилистая шея Широкая кость, на которой, однако, совсем мало мяса, во всяком случае, маловато для его роста и разворота плеч. Под толстой потемневшей на солнце и открытом просоленном воздухе кожей сплетаются жгуты мускулов, похожие на натянутые портовые канаты. Остренькая седеющая бородка выглядит, как застывший плевок верблюда, о чем Макс незамедлительно проинформировал Пикселя.
- Я – Макс, - сказал Макс, делая шаг вперед и протягивая руку. – Приятно познакомиться. – Он потряс пойманную руку царя. - Вообще-то, нам бы узнать, что тут у вас происходит?
Лях аккуратно взял Макса за шею и отодвинул назад. После чего, сложив руки на груди, представился:
- Я – Лях. Наш корабль потерпел крушение к югу от этого места. – Он качнул головой, указывая направление приблизительно на юг. – Нас было больше ста человек, но спаслись, кажется, только мы. Благодарение богам.
- Когда это случилось? – поинтересовался грек с темными внимательными глазами и аккуратной бородкой, подстриженной широким клинышком.
Лях уставился на него со всем высокомерием, на какое оказался способен.
- Я – Одиссей. – Грек отвесил строго отмеренный поклон. – Это – Диомед. – Он указал на коротенького крепыша, сложением напоминавшего гнома-рудокопа. Широченная грудная клетка гнома была упакована в цельнометаллический медный доспех, из которого точно крылья мельницы в разные стороны торчали мясистые руки. Одиссей продолжал: - Аякс, сын Теламона. – Здоровяк, с которым должен был разобраться Слон, осклабился, полыхнув неполным набором коричневых зубов. Ольга отшатнулась, будто смрадный оскал предназначался именно ей. – И Менелай, царь Спарты и супруг прекрасной Елены Спартанской.
Этим последним оказался высокий стройный блондин с неподвижной сальной улыбкой на тонких бледных губах. Игнорируя всех прочих, его влажный взгляд был направлен на Ольгу. С упорством и абсолютным знанием дела он скользил, медленно ощупывая ее фигурку, задрапированную в складки хитона и хлайны. Казалось, просторные одежды объекта его нисколько не беспокоят.
Ольга старалась не замечать настойчивого и откровенного взгляда блондина. Лях тоже старался его не замечать, но наглость Менелая переходила всякие границы. Лях едва сдерживался, чтобы не испортить все дело, для чего оказалось бы достаточно всего одного удара в зубы. Впрочем, он пообещал себе, что прежде, чем все это закончится, у него найдется время проделать кое-какие косметические манипуляции с физиономией этого урода.
- Мой брат, - веско дополнил Агамемнон.
- Да кто угодно, - неожиданно для себя взорвался Лях. – Пусть он не пялится.
Агамемнон удивленно оглянулся.
- Ах это, - сказал он. – Мой брат испытывает слабость к прекрасным женщинам. Она ваша наложница?
- Да, - рявкнул Лях. – Моя.
Ольга прикусила язык, покраснев от ярости и стыда.
- Не хотите продать, - промурлыкал блондин. – Я дам хорошую цену.
Бывают минуты, когда откровение, которого ждешь, кажется, целую жизнь, внезапно превращается в самую очевидную и ясную вещь на свете. Оно скользит перед открытым взором, близкое и понятное, и ты вдруг получаешь ответы на все вопросы, которые когда-либо тебя волновали. И это была та самая минута. У Ляха открылись глаза, и он очень отчетливо понял, что такое счастье. Он понял, что находится всего в двух шагах от него и, чтобы заполучить его, чтобы стать окончательно и бесповоротно счастливым, нужно просто перестать думать. Тогда все и случится. Причем, самым наилучшим образом.
Он подойдет поближе, возьмет Менелая за его долбаный золоченый доспех и раза четыре врежет кулаком по его гнусной физиономии. Потом уронит смазливой мордой в землю, попрыгает на нем минут десять, попинает в одно нужное место. Дальше – по обстановке: либо он скормит ему весь навоз из окрестных конюшен, либо разрежет на куски и в посылках «до востребования» разошлет по всему миру с указанием «кантовать как можно чаще».
- Он сказал «нет», и, по-моему, этого достаточно, - проговорил Сфинкс, показываясь из задних рядов. Его голос был тих и почти лишен живых обертонов, будто его исторгла глотка из преисподней. Собственно, так все это и восприняли.
Лях вздрогнул от неожиданности. Следом за ним вздрогнули греки, но совсем по другой причине. Менелай откашлялся и, попросив его извинить, поспешно убрался прочь.
- Итак, - напомнил Одиссей, возвращаясь к прерванному минуту назад разговору, - когда именно произошло крушение вашего судна?
- Пятого дня, - прохрипел Лях, медленно приходя в себя после вспышки ярости. – Все это время мы шли, так что можете прикинуть, как далеко это было.
- Пятого? – Одиссей нахмурился, вспоминая. – Я не уверен…
- Что? – Лях тоже нахмурился.
- Я не припомню шторма в тот день, о котором вы говорите.
- То есть вы хотите сказать, что я вру? – с угрозой в голосе осведомился Лях.
- Вовсе нет. – Одиссей пожал плечами. – Я только говорю, что не помню в тот день шторма.
- Это был не шторм, - проговорила Ольга, трогая Ляха за плечо. – Водоворот. Огромная воронка. Мы наткнулись на гигантского морского змея, который лежал между прибрежными скалами. Он заглатывал море, вместе с рыбами и камнями, а потом выплевывал. Мы увидели его слишком поздно и ничего не успели сделать. Он ударил хвостом по воде, нырнул и оставил воронку, которая затянула наш корабль и разнесла его в щепки. Мы очнулись уже на берегу. Искали других, кто мог бы спастись, но так никого не нашли. Никого и ничего. Ни людей, ни вещей, ни оружия.
- Если они это слопают, – прошептал Макс, - они полные идиоты.
Слон положил ладонь ему на загривок. Ольга завела руку за спину, сложила кулак и показала его Максу. И первое, и второе объяснение тот посчитал вполне убедительными и заткнулся.
- Оружия? - встрепенулся царь золотых Микен. – Значит, у вас было оружие?
- Конечно. Оружие есть у всех, - справедливо заметил Лях. – Было оно и у нас, пока не утонуло.
- А он? – Агамемнон указал на маленького мула.
- Он? Он местный. Прибился к нам пару часов назад. Наверное, есть хочет.
- Кто же вы? – вмешался Одиссей. - Откуда и куда направляетесь?
- Сюда, - сказал Лях. – Сюда и направляемся. Если это Троя.
- Это – Троя, - проворчал Агамемнон. – А вы кто?
- Мы мирмидонцы, - сообщила Ольга.
- Кто? – удивился Макс.
- Мирмидонцы, - прошипела Ольга, старательно улыбаясь заинтересованно наблюдавшим за ними грекам.
- Хочешь умереть прямо здесь? – полюбопытствовал Пиксель, склоняясь к уху специалиста по автомобилям.
Макс посмотрел на него с недоумением. Пиксель покивал, не забывая жизнерадостно растягивать губы. До Макса неожиданно дошло.
- Ах, да, - сказал он и откашлялся. – Понятно, мы…, эти… - Он жестом попросил Ольгу напомнить.
- Мирмидонцы, - подсказала Ольга.
- Точно, - сказал он, указывая себе в грудь. - Мирмидонцы. И я тоже. – Он скользнул за надежную спину Слона, беря тайм-аут, чтобы отдышаться. - Черт, чуть не вляпался.
Лях поднял руку, привлекая к себе внимание.
- Мы посланы владыкой Пелеем, отцом Ахиллеса, в помощь его сыну. Кстати, где он?
Агамемнон выслушал Ляха, но отвечать, однако, не спешил, продолжая внимательно разглядывать Ольгу.
- Странная у вас наложница, - заметил он.
Лях позволил себе немного расслабиться.
- Я сам все время думаю о том же. – Он ухмыльнулся и, обняв Ольгу за талию, крепко прижал к себе. – Я ей так и говорю: странная ты у меня наложница, милая, верно?
Ольга вспыхнула и решительно высвободилась. У греков, следивших за сценой, в глазах появился горячий блеск.
Агамемнон сделал движение вперед, будто намереваясь что-то сказать или сделать. Лях качнулся ему навстречу, подозревая, что может произойти через секунду. Ольга, близкая к панике, схватила его за локоть, не вполне понимая, что делает. На мгновение возникло какое-то двусмысленное положение, которое необходимо было решать, но непонятно каким образом. И в этот сложный момент над полем вдруг разнесся пронзительный вопль.
Царь Микен и Аргоса вздрогнул, резко повернулся и, подскакивая на длинных жилистых ногах, словно обнаруживший себя посреди прерии страус, помчался сквозь строй бурно поднимавшегося с земли войска.
Как выяснилось очень скоро, кричал Менелай. Он был ранен, и стрела, ранившая его в бок, принадлежала троянцам.
Уперев руки в бока, Патрокл наметанным взглядом старого воина изучал доставленное к нему пополнение. Пополнение, состоявшее из наемников, Ольги и маленького мула, с интересом разглядывало Патрокла. Пауза, кажется, несколько затянулась.
- Значит, со склонов Офриса, - пробормотал Патрокл и недоверчиво качнул головой. – Надо же, как родитель расщедрился. Уже шестые, и все из предгорий.
- Прошу прощения? – Лях напрягся, предчувствуя неприятные новости. – В каком смысле, уже шестые?
Патрокл приподнял брови.
- За прошедший месяц вы – шестые, кого посылает Пелей. И тоже, что любопытно, с западных склонов Офриса. Из самой глухой провинции. Я сам бывал там всего однажды. Давно. – Патрокл нахмурился и прижал ладони к вискам. Он выглядел измученным.
- Ну, - Лях натянуто осклабился, - подкрепления это неплохо. Дела у вас тут идут как будто не самым лучшим образом.
Патрокл рассеянно кивнул, соглашаясь.
- Нет, подкрепления – это хорошо. Плохо то, что все шесть кораблей погибли. Точно так же, как и ваш. – Он вздохнул, с осторожностью массируя висок двумя пальцами. – Из людей добрались единицы. В общей сложности человек пятнадцать. С вами получается двадцать.
Лях облизнул губы. Стоявшая позади Ольга положила руку ему на плечо.
- Большая неудача.
- Угу. – Патрокл мрачно посмотрел куда-то вниз. – Кстати, и одеты они похоже. – Он указал. Лях обернулся и обнаружил, что воевода мирмидонян имеет в виду кроссовки Макса и кеды Пикселя.
Вот черт, подумал Лях, лихорадочно перебирая в уме подходящие варианты ответов. Сразу он ничего придумать не смог, а потом его опередил Макс.
- Национальная обувь, - объявил тот. – Нестираемая подошва, гелиевые вставки, синтетика и все такое. Очень удобно. – Для убедительности он подвигался на месте, изображая, насколько можно было понять, лунный шаг Джексона. На взгляд Ляха, вышло нелепо и неубедительно.
- Точно, - поддакнул Пиксель, выглядывая из-за могучего плеча Слона.
Лях медленно перевел взгляд выше и свирепо оглядел обоих. Первым намек уловил Пиксель. Макс некоторое время еще скалился, но тоже недолго.
- Ясно, - сказал Патрокл. Он был озабочен разраставшейся головной болью и не обратил особого внимания на немую сцену. – Пойдемте, подыщем вам палатку. А потом я покажу, где разместились ваши земляки, если захотите увидеться.
Он провел их по лагерю, напоминавшему засыпающий муравейник. Никакого общего плана, по всей видимости, не существовало. Все устраивалось случайным образом, на манер Дикого Запада. Покидая корабль, люди выходили на берег и, где останавливались, там и сооружали себе жилище, располагая его поближе к палатке вождя. Некоторые постройки сейчас пустовали, лишившись своих обитателей за годы войны. Они ветшали, но убирать их никому не приходило в голову. Их занимали прибывавшие пополнения, но таких было немного.
Идти приходилось путаными тропами. Двигаясь за спиной уверенно вышагивавшего Патрокла, Лях с трудом сохранял ориентацию относительно залива, реки и резиденции вождя мирмидонян, которого они так и не увидели.
Палатки представляли собой сооружения из другого мира. Они пугали своим запахом, намекавшим на близость помойки и профсоюза бомжей, и кажущейся очевидной непрочностью. В целом это выглядело следующим образом. На каркас, сложенный из молодых деревьев и прикопанный для надежности, набрасывались шкуры. Затем всю конструкцию обвязывали, стягивали и называли палаткой, в которой можно жить.
Наемники вошли, огляделись и немедленно вышли. Ольга пробормотала что-то трагическое, на что Патрокл ответил пожатием плеч.
От шкур исходил густой сладковатый дух. Он вползал в нос и горло, оставляя впечатление хронического насморка и астмы, которых еще минуту назад не было. Шкуры были закреплены широкими кожаными ремешками, но то ли крепления ослабли, то ли ремешков оказалось недостаточно, так или иначе резвый сумеречный вечерок без труда отыскивал среди них лазейки, забирался внутрь, подсвистывая то уныло, то яростно. Края шкур хлопали с раздражающей монотонностью, однако к этому вскоре все привыкали и переставали замечать вовсе.
Перед входом была установлена непонятная деревянная конструкция, назначение которой разъяснил Патрокл.
- Очень жаль, что вы потеряли оружие, - сказал он.
- Оно утонуло, - напомнила Ольга.
Патрокл взглянул на нее и долго не отводил взгляда. Затем сказал Ляху:
- Вы можете выменять его на что-нибудь, но, насколько я понял, вам и выменивать не на что. Разве что на него. – Он указал на маленького мула.
- Нет. – Лях сделал отрицательный жест. – Он останется с нами.
Маленький мул благодарно хрюкнул. Патрокл изобразил безразличный жест. Ему было, в общем, наплевать, как новички будут выбираться из своей ситуации.
- Придется, значит, добывать в бою.
- Добудем, - сказал Лях. – Это не проблема.
- Оружие можете оставлять здесь. – Патрокл положил руку на деревянный каркас и рассеянно похлопал по поперечной опоре. Затем, словно на минуту задумавшись, вздохнул и махнул рукой. – Ваши земляки разместились там. – Потом повернулся и указал совсем в другом направлении. – Стадо – там. Если возникнут трудности, сошлитесь на меня. Все ясно?
Лях кивнул. Патрокл с сомнением поджал губы. В последний раз оглядев наемников, он оставил их наконец одних.
- Очень есть хочется, - пожаловался Макс, нежно поглаживая живот. – Что он имел в виду, говоря «стадо»?
- Уверен, - саркастически хмыкнул Лях, - он имел в виду стадо.
- Я думаю, - проговорила Ольга, - там расположен загон, где содержится общинное стадо. Козы или овцы, которых они едят.
- Едят? – Макс содрогнулся. – Они сами их режут?
- Вот черт, - пробормотал Слон.
- Мы умрем с голоду, - сообщил Макс. – И лично я очень скоро.
Сфинкс оглядел приунывших компаньонов.
- Я схожу, - буркнул он и, не дожидаясь ответных реплик, скрылся в сгущавшихся сумерках.
Никто не проронил ни слова.
Ольга подошла к Максу.
- На тебе кроссовки, - строго проговорила она.
Макс удивленно посмотрел на нее снизу вверх.
- Здорово, что ты заметила, - сказал он с кислой ухмылкой, продолжая тосковать по сытному ужину, а также завтраку и обеду, которые вынужден был пропустить. – Я скрывал, как мог. Надел их буквально минуту назад.
- Это не смешно. Ты обращаешь на себя внимание. Греки не носят кроссовок. И кеды, кстати, тоже не носят. Это анахронизм.
Ухмылка Макса стала злой и упрямой.
- Ты тоже обращаешь на себя внимание, но совсем по другой причине. И я их не сниму. Мне в них удобно.
- Интересно, - проговорил Пиксель, усаживаясь на кучу из овечьих шкур, - кто те пятеро, что прибыли перед нами?
- Не пятеро, а пятнадцать, - поправила Ольга. – Ты же слышал: пять групп по нескольку человек в каждой.
Пиксель поморщился.
- Ничего интересного, - проворчал Лях.
- Да?
- Да. Это ясно, как день. Они конкуренты. И им тоже нужен этот чертов щит.
- Итак. – Лях умолк, в задумчивости поглаживая уголок носа. – Что мы имеем?
Наемники – все семеро, седьмым считая маленького мула, смирно щипавшего сено, пучком торчавшее из большого мешка, притороченного к оружейной раме – расположились у входа в предоставленную им палатку. Рядом мирно потрескивал костер. Алое пламя, в которое длинными прядями вплетались голубые, желтые, черные языки, свитые в замысловатый и беспорядочный узор, тянулось в высокое ночное небо, рассыпаясь в крошечные огоньки искр. Вокруг костра были расставлены рогатки, на которых выкладывались прутья с нанизанным на них мясом. Почти половина их еще оставалась занята.
- А мы что-то имеем? – усомнился Макс, напряженно пережевывая кусок баранины. Слюна выделялась исправно, челюсти работали, будто хорошо смазанная и отлаженная гильотина, но это продолжалось уже слишком долго даже для мяса, приготовленного Пикселем. Кусок, который тщетно старался перемолоть Макс, наотрез отказывался изменять свою изначальную форму. Можно было подумать, что это вообще не мясо, а каучуковый муляж купленный на распродаже в магазине сувениров. Однако проблема была в том, что ничего другого на ужин не предвиделось.
- Да, - сказал Лях. – Кое-что. – Он поднял руку и принялся считать, загибая пальцы. - Ахилл уже обижен и сидит в своей палатке.
- В кущах, - подсказал Макс.
- В кущах. – Лях покладисто кивнул. – Менелай ранен.
- Оцарапан стрелой, - вставила Ольга. – Слегка. Хотя кричал так, словно ему делают трепанацию без анестезии.
Она подняла лицо к ослепительно сияющим звездам и с наслаждением вдохнула – запах костра, моря и древнего дикого мира. Лях посмотрел на нее странным взглядом, потом нахмурился и отвернулся, продолжая считать.
- Гектор с Аяксом обменялись оружием.
- Оружием? – фыркнул Макс. – Неплохая сделка – меч на пояс. Я бы сказал, троянец здорово прогадал.
Все на минуту умолкли, припоминая, как было дело.
Более всего сражение походило на большую свалку, в которой по случаю участвуют все серьезные банды городских окраин. Экипировка слегка отличалась, но это ничего не значило. Экипировка – это вообще вопрос вкуса, а, как известно, сколько людей, столько и вкусов, так что говорить здесь абсолютно не о чем.
Так вот, битва, которую наблюдал Пиксель, более всего походила на огромную свалку. С другой стороны, в ней весьма неожиданным образом чувствовалась некая упорядоченность. Некая планомерность, впрочем, так и не уясненная Пикселем. Он вникал изо всех сил, но в конце концов вынужден был признать поражение. Это было необъяснимо или, по крайней мере, не объяснимо с точки зрения Пикселя. Из-за чего он испытывал некоторую растерянность. Они с Ольгой расположились на склоне небольшой возвышенности в непосредственной близости боя, откуда могли наблюдать за всеми метаморфозами сражения. С ними был еще Макс, но недолго. Буркнув: «Я пойду, схожу», он сбежал с холма и нырнул в гущу грузно топтавшихся фалангитов.
Над полем Илиона стоял оглушающий грохот и ор. Ржали кони, терзаемые жесткой упряжью, раненные и умирающие за выгоды, которые им никогда не понять и не оценить. Вопили тысячи человеческих глоток; у людей тоже имелись проблемы, связанные с мотивацией, но, по крайней мере, эти проблемы хоть отчасти компенсировались разделявшейся на всех добычей. Хотя, что касается добычи, то давно следовало бы увеличить оплату. Однообразие всегда вызывает скуку и мысли о прибавке, а девять лет бесконечной войны – это достаточно однообразно.
С яростным лязгом медь билась о медь, разрывались доспехи, проливались щедрые порции крови, вызывая вопли восторга и крики отчаяния. Время от времени из массы сражающихся вываливался какой-то юнец, нагруженный снятыми с трупов доспехами, и волок их к одной из куч, отмеченных копьем с цветами вождя. Сбросив добычу, он мчался назад за новой порцией, которая дожидалась его среди общей свалки. Удивительнее всего было то, что они всегда возвращались. Не всегда невредимые, но синяк или шишка, или даже случайный порез в данном случае следовало считать оплачиваемым производственным риском. Каждый получает то, что действительно хочет.
Пару минут спустя возвратился и Макс. На нем болталась незашнурованная доспешная куртка, под мышкой – шлем, слегка помятый, но в сравнении с тем, что приносили другие, практически новенький.
- Снял с головы какого-то троянца, - сообщил Макс, улыбаясь и сияя от гордости. – Я бы принес вместе с головой, но с головой шлем был просто неподъемный.
Ольга посмотрела на него с недоверием. На ее лице проступила гримаса отвращения.
- Снял с отрубленной головы?
- Ага, - сказал Макс, бросая шлем и демонстрируя меч. Меч походил на пилу с очень небрежно разведенными зубьями. – Какой дрянью они здесь убивают друг друга.
Ольга вздохнула и, борясь с дурнотой, помахала себе на лицо ладошкой.
- Он из бронзы, поэтому такой мягкий, - объяснил Пиксель. Он мучался от необходимости ждать, ничего не предпринимая. Однако и лезть в драку, где по ошибке, как выяснилось, могут отрубить голову, ему совсем не хотелось. - У железа слишком высокая температура плавления. Оно здесь большая редкость.
- Понятно. – Макс бросил меч возле шлема. – Пойду еще что-нибудь поищу.
- Наших не видел? – поинтересовалась Ольга.
- Видел. Они вместе. – Макс подмигнул Ольге. – Не стоит беспокоиться. Ничего им не будет. Любой из наших вырубит сотню местных и даже не вспотеет.
- Что за глупость? – в сердцах проговорила Ольга. – Я не понимаю, что им там делать?
- Налаживать связи. Это важно. – Макс вновь ухмыльнулся. – Для хорошего вора.
Уворачиваясь от нападавших, Лях сосредоточенно отрабатывал уход и контратаку. Для собственного душевного равновесия он постарался убедить себя в том, что поле сражения является слегка развернутым вариантом спортивного зала, где как раз сейчас проходит тренировка групповой драки «стенка на стенку». Разумеется, не обходилось без неприятностей. Некоторые из статистов чересчур увлекались, доводя дело до крови, до отрубленных рук, пальцев или даже голов, хотя, стоит признать, последнее случалось довольно редко. Сам Лях оставался совершенно спокоен. Не обращая внимания на происходящее дальше нескольких метров, он наносил тщательно отмеренные удары кулаками, ногами, пальцами, локтями и головой, когда не оставалось ничего другого. Время от времени он должен был переходить на другое место, чтобы не быть заваленным бесчувственными телами или чтобы убраться с пути мчащейся конной повозки. Он делал знак, и все трое – Лях, Слон и Сфинкс – совершали решительный маневр, расчищая себе дорогу.
Никого убивать Лях, конечно, не собирался. Во-первых, это была не его война, и эти люди не выглядели как враги, которым хочется вцепиться в глотку. Во-вторых, одно дело проводить бой до нокаута, а совсем другое – до намеренного кровопролития или до смерти. Вряд ли это кому-то нужно. Цель схватки, во что Лях свято верил, убедить противника в том, что он проиграл, и добиться этого можно не одним способом.
В ряды сражавшихся внезапно ворвалась колесница. Такое случалось, и с этим приходилось мириться. В колесницах сражались вожди. Конная тяга, возница, являвшийся одновременно оруженосцем и дополнительной парой рук, а также атака с возвышенной позиции – все это предоставляло им несомненные выгоды, однако со стороны все выглядело так, словно, догадываясь о своем преимущественном положении, они затруднялись сообразить, как этим преимуществом воспользоваться. Колесница вывозила вождя в гущу сражения, останавливалась, и вождь начинал высматривать объект, который мог бы стать добычей. Добыча должна была удовлетворять нескольким основным требованиям. Во-первых, противника было желательно знать по имени и родословной, хотя бы в самых общих чертах. Имя автоматически означало возможность позже произнести убедительную речь о трудностях выигранного боя и, так сказать, закрепиться на достигнутых рубежах. Кроме того, не следовало забывать и о материальных выгодах: за тело именитого противника часто давали хороший выкуп, а выкуп – это всегда важно, даже на войне под патриотическими лозунгами. Во-вторых, добыча должна обладать определенной перспективностью. В данном случае имеется в виду, что она, по крайней мере по виду, не должна была выглядеть слишком опасной, иначе ситуация грозила осложнениям, которые никому не нужны. Ну, и в-третьих, добыча должна была быть одета в достаточно неплохой доспех. Что объяснялось весьма просто. В отсутствие цивилизованных товарно-денежных отношений народ все свое внимание вынужденно сосредоточивал на архаичных товарно-товарных обменах, и доспехи соперников являлись наиболее ходовой статьей этих обменов.
- Куда? – заорал Лях, хватая коней под узду и выдергивая из рук возницы гибкий кожаный бич.
Совершенно неожиданно и для Ляха, и для вождя возница взвизгнул, скатился с повозки и, упав на четвереньки, нырнул между ног фалангитов. Ему вслед посыпались проклятия.
- А-а, - заверещал вождь, оставленный в одиночестве. Лях посмотрел повнимательнее и узнал Диомеда. Коротышка вопил, выпучив глаза и яростно потрясая копьем и щитом, похожим на крышку деревенского колодца. – Афина! Алалкомена! Я вижу тебя!
- Какого черта? – удивился Лях. Слон пожал плечами и вырубил нелепо подскакивавшего троянца.
- Возможно, припадок, - предположил Сфинкс. – Галлюцинирует.
- Тоже нарк? – изумился Слон и покачал головой. Троянцы все наседали.
- Давайте-ка, вывезу я его отсюда, - сказал Лях. – От греха. Я недолго.
Слон и Сфинкс возражать не стали.
Лях забрался в повозку и кнутом щелкнул над спинами лошадей. Никогда прежде он этого не делал, но видел не раз. Теперь он лишь надеялся, что увиденное в кино соответствует действительности. Повозку тряхнуло. Сорвавшись с места, она вдруг понеслась, точно адский экипаж, расшвыривая и подминая людей, отчаянно раскачиваясь, подпрыгивая на неровностях почвы, частью, вероятно, вполне органического происхождения.
- А-а, - снова завопил Диомед. Интонации вопля намекали уже на стадию буйного помешательства.
Вот, вспомнил вдруг Лях, то ли услышанное, то ли увиденное где-то, вижу я отца и мать своих. К чему бы это?
- Арей, убийца мужей! – надрывался Диомед, разбрызгивая слюну, точно породистый бладхаунт. – Я вижу тебя!
Несчастный, к которому был обращен этот вопль, уставился на помрачившегося умом вождя и удивленно открыл рот. Судорожно сглотнув, он попытался прояснить ситуацию.
- Я не Арей, - завизжал он.
Но это, разумеется, были его личные проблемы. Никого на самом деле не волновало, что он не Арей. У него было две руки, две ноги, одна голова – все в точности, как у Арея. Диомед демонически захохотал и, направив копье, ударил. Затем вырвал его из доспехов и хотел ударить еще, но кони уже пронесли, оставив раненного троянца истекать кровью и мучаться от неразрешимых вопросов.
- Ты, - рявкнул Лях, - чертов придурок.
Наконец они вырвались из массы сражавшихся. Направив колесницу в сторону греческого лагеря, Лях с силой хлестнул коней и, бросив кнут Диомеду в ноги, спрыгнул с повозки. Поднявшись на ноги, он огляделся. Отыскав Ольгу и Пикселя на склоне холма, возле которого топтались фаланги греков, махнул им рукой, совсем не уверенный, что его заметили, и пошел искать Слона и Сфинкса. Словно из ниоткуда рядом возник Макс.
- Привет, - сказал он. – Как дела?
Когда они вместе пробрались туда, где спина к спине бились их товарищи, сражение начинало заметно стихать. Сказывалась усталость, либо голод, либо то и другое одновременно.
- Мне надоело, - сказал Слон. – И я хочу есть.
Лях хмыкнул.
- Сейчас разложу костерок, сделаем шашлык. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я им сказал: ну, ладно, пора ужинать?
Однако прошло совсем короткое время, и рати стали медленно расступаться. Теперь они обменивались лишь случайными бросками копий, которые никто уже всерьез не воспринимал, да оскорбительными выкриками, весьма неизобретательными и малоэмоциональными. Макс попытался освежить обстановку, произнеся какое-то замысловатое ругательство из обихода Окраин, и на минуту это действительно внесло некоторое оживление в ряды бойцов. Макс намеревался продолжить, однако Лях отвесил ему подзатыльник, и он заткнулся.
Из троянских рядов выступил воин в доспехах, помятых так, что они походили на старое алюминиевое корыто, использовавшееся детишками в качестве санок. Он поднял руку с копьем. Все умолки, испытывая облегчение от того, что никто ничего от них больше не требовал.
- Это кто? – спросил Лях у стоявших поблизости.
- Гектор, - проинформировал хриплый голос. – Сын царя. Песья душа.
- Зря ты, - оборвал его кто-то другой. – Храбрый воитель.
- Может, и храбрый, - огрызнулся первый. - Но мне-то что с его храбрости?
- Трои сыны, - прокричал Гектор, - и ахеяне храбрые, слух приклоните; я вам поведаю, что мне велит благородное сердце.
Макс удивился.
- Он что, собирается стихами говорить? – прошептал он. – Что за ерунда.
- Умолкни, - одернул его Лях. – Молчи и слушай.
- Воля Кронида, высокоцарящего бога, - говорил между тем Гектор, - не дала нам выполнить условие наших клятв. И в том нет нашей вины. В том воля богов. Они решают, выстоит Троя или падет под ударами храбрых ахеян. Они решают, кому жить, а кому отправляться к Гадесу. Здесь и сейчас собрались величайшие воины населенного мира. Пусть же из вас, мужи ахейцы, выйдет тот, кто захочет сразиться с божественным Гектором, кто захочет попробовать его копья. Обещаю, что тело того, кого повергнет моя рука, я возвращу в его дом, чтобы его родичи воздали ему почести, достойные воина. Доспехи же достанутся мне по праву.
- От скромности не умрет, - проворчал Макс. Он взглянул на Ляха. – Не хочешь его вырубить?
В рядах ахейцев произошло шевеление. Отодвинув бойцов, вперед выбрался Менелай. На слегка деформированной физиономии светился синяк, очень напоминавший отпечаток конского копыта. Чуть подвизгивая, Менелай заорал:
- Я готов. Я готов сразиться с тобой и…
Закончить ему не дали. Сзади проворно выскользнул его брат, Агамемнон, и, зажав ему рот, поволок назад.
- Не обращайте внимания, - сказал он с виноватой улыбкой. – Он ранен и слегка не в себе.
- Угу, - буркнул Макс. – Видели мы его рану.
- О, боги, - провыл неожиданно сильный старческий голос. Рати ахейцев задвигались, освобождая дорогу. – Обеднела земля наших предков героями. Прошли уже времена, которые знали подвиги Геракла и доблесть Беллерофонта, мудрость Тесея и силу божественных Диоскуров. – Вперед медленным скорбным шагом выступил Нестор. Это был еще крепкий коренастый старик с лицом, изрезанным сетью глубоких морщин и складок. Седые волосы, тонкие, точно паучий шелк, развевались вокруг маленькой печально опущенной головы. Он был в полном доспехе, но шлем нес в руках. – Как же случилось, что некому стало выйти сразиться с Гектором? А ведь он не сильнейший из ныне живущих. Он всего лишь сын своего отца. Неужели Ахайа склонится перед порослью владыки Приама?
- Нет, - прорычал Агамемнон, расталкивая ряды.
- Умница, - прошептал Лях, наблюдая за сценой, сложив на груди руки.
- Кто? – осведомился Макс.
- Кто? – изумился Лях. – Старик, конечно.
- Я выйду, - рявкнул Диомед, тоже выбираясь в освобожденное войсками пространство. Его красноватая физиономия выглядела слегка помятой. Он приблизился к Нестору и потряс кулаком. – Не стоит, старик, попрекать нас героями, что давно почили в Гадесе. Еще неизвестно, кому труднее.
- Быстро он оклемался, - заметил Слон.
Лях кивнул.
- Что? – не понял Макс.
- Я тоже готов сразиться. – Лях узнал голос Аякса Большого.
- И я, - сказал маленький худосочный воин, который, как выяснилось позже, тоже звался Аяксом, но этот был сыном Оилея из Локров. На его доспехах был изображен вполне правдоподобный змей, оплетавший его от пояса до плеча.
Следом выступили еще желающие, которых всего оказалось девять: Агамемнон, Диомед, два Аякса, аристократичный Идоменей с Крита, Мерион оттуда же, Эврипил-фессалиец, Фоас, сын Андремона, Этолия, и последний, но не в последнюю очередь – Одиссей, вызвавшийся безо всякой охоты, но, похоже, деваться ему было некуда.
- Придется метнуть жребий. – Старый мудрый Нестор многозначительно осклабился.
Каждый из соискателей подобрал приглянувшийся камешек, пометил его. После чего все их сложили в шлем Нестора и отступили на шаг, предоставляя место богам и жеребьевщику. Старик накрыл шлем ладонью и принялся трясти, бормоча про себя какие-то заговоры. Над равниной растекалось тягостное молчание. Все внимательно следили за решением жребия, приглядываясь, не мелькнет ли тень бога или богини, без которых ни одно подобное дело не обходится. Нестор вдруг тоже умолк и тряхнул шлем посильнее. Ударившись о его мизинец, оттуда вылетел маленький плоский камешек. Его подобрали и стали придирчиво изучать.
Выяснилось, что это камень Аякса Большого. Его поздравили, произнеся короткие напутственные речи. Он серьезно кивнул и стал готовиться к бою. Оруженосец, вынырнувший из толпы, занялся проверкой его доспехов, поправляя и подтягивая перевязи. Аяксу вынесли щит, копье, и на сем подготовка была признана завершенной.
Рати еще расступились, предоставляя бойцам больше свободного пространства. Все сложили оружие и уселись, готовые насладиться предстоящим зрелищем. Наемники сели тоже.
- Так, так, - процедил Аякс, выдавливая слова сгустками слюны, падавшей ему под ноги словно зубы дракона. Он двигался с осторожностью, постепенно забирая чуть вправо, в результате чего описывал широкий круг вокруг Гектора, который, в свою очередь, шагая в противоположную сторону, описывал точно такой же круг вокруг Аякса. Тактика выглядела испытанной, но, если бы это продолжалось достаточно долго, схватка завершилась бы нервным срывом у зрителей и физическим истощением обоих бойцов. По всей видимости, Аякс первым разгадал перспективы бесплодного и однообразного топтания вокруг Гектора, что следует полагать событием необыкновенным и неожиданным, поскольку прежде подобных подвигов за саламинцем не замечалось, а его разум, как правило, весьма благополучно ускользал от очагов утомительной мыслительной активности. Рискнув внести свежую струю в поединок, герой многозначительно изрек: - Гектор.
Услышав такое, всякий бы посчитал, что Гектору нанесено тяжкое оскорбление, смываемое лишь хорошей порцией немедленно пущенной крови. Это было настолько очевидно, что, когда выяснилось, что Гектор ни о чем так и не догадался, среди зрителей прошел глухой ропот.
Аякс выглядел озадаченным. Пассивность противника, с одной стороны, настораживала, с другой, определенно действовала на нервы. В конце концов, разве Аякс не предпринял все необходимое и возможное для начала боя?
- Начинай, - гаркнул он. – Я устал ждать.
- Сам начинай, - огрызнулся Гектор. – Нечего меня уговаривать. Я не девица.
- Что? – растерялся Аякс. – Секундочку. Но ты сам вызвал нас на поединок.
- Ах, да. – Гектор поморщился. – Верно, верно.
- Ну, вот. – Аякс с облегчением развел руки. Ситуация как будто нормализировалась. – Твой удар первый.
- Ладно. – Гектор облизнул губы. – Как скажешь. – И бешено заорав, метнул копье.
Физиономия Аякса слегка вытянулась. Сначала это позабавило Макса, потому что верзила стал выглядеть в точности, как английский дворецкий из классических фильмов, где к столу подают овсянку и яйца в высоких рюмках. На дворецкого надели доспехи, предложили воспользоваться копьем и щитом, с которыми он не вполне представлял что делать, и сказали, что, кстати, он сегодня сражается. Именно так выглядел Аякс, и Максу это показалось самым забавным из того, что он видел за прошедшую неделю. Однако, когда обнаружилось, что летящее копье так и не проткнуло верзилу, потому что тот весьма удачно подставил под него щит, Макс вынужден был признать, что в вытянутой, будто у Снупи, физиономии мог заключаться определенный смысл. Некий воинский секрет, если угодно. Сидя на земле по левую руку от Ляха, он немного потренировал оба движения – вытягивание лица в направлении вертикальной оси, пока это не приводило к полной потере зрения, и поворот локтя наружу с воображаемым щитом на предплечье.
Пока он таким образом изучал боевую технику Аякса, обе рати с интересом наблюдали за его странным поведением. На время поединок был забыт. До тех самых пор, пока Лях, наконец обнаруживший, в чем дело, не вернул ситуацию в прежнее русло, отвесив Максу увесистую затрещину. Макс серьезно обиделся, но дурачиться перестал.
К этому моменту Аякс и Гектор уже успели обменяться парой ударов. Их копья со смятыми бронзовыми наконечниками теперь больше походили на заготовленные черенки для лопат, чем на оружие. Лях присмотрелся. Было похоже, что этот раунд Гектор проигрывал. Аякс выглядел невредимым, хотя и пыхтевшим, как паровоз в депо на погрузке угля, а у троянца из пореза на шее сочилась кровь. Ерунда с точки зрения повреждений, но ерунда, действующая на нервы.
Гектор отшвырнул бесполезное копье, схватил первый подвернувшийся камень и от плеча метнул в Аякса. Тот с трудом увернулся и тоже принялся разыскивать камень. Отпрыгивая от летящей в него глыбы, Гектор оступился, упал, и ахейская рать восторженно завопила. Гектор от ярости стал пунцовым. Выхватив меч, он бросился на Аякса. Поразмыслив, Аякс тоже вытащил из петли меч и ринулся на Гектора. Придушенный лязг мечей напоминал звук колотушек в деревне в пору обмолота.
- Похоже на ничью, - высказался Слон.
- Пока, - прибавил Сфинкс.
- Да, - согласился Лях. – Кто первый устанет, тот труп.
- Нет, - сказал Макс, указывая рукой. – Похоже, все-таки ничья.
Из рядов ахейцев и защитников Трои выбрались два долговязых субъекта и вяло потрусили к бойцам, сшибавшимся на середине поля. На субъектах были длинные грязно-белые хламиды с цветной оторочкой в виде сплетенных ветвей. Каждый из них нес короткий жезл, потрясая им и выкрикивая:
- Именем богов. Именем богов-олимпийцев.
Они вклинились в схватку, и дуэлянты словно нехотя расступились.
Из услышанного затем Лях понял, что бой прекращается за очевидным равенством сил. Главным аргументом здесь являлась, разумеется, воля богов. Они судили и вынесли решение, о чем буквально секунду назад проинформировали обоих вестников. Мы надеемся, возражений нет?
Все молчали. Возразить на столь сильное заявление и впрямь было нечего.
Гектор, передав подоспевшему оруженосцу ненужный уже щит, стал снимать с себя перевязь с мечом, украшенным богатой серебряной инкрустацией. Троянцы забеспокоились. Гектор поднял руку, призывая всех к спокойствию. После чего протянул меч вместе с перевязью Аяксу.
- Прими их в знак дружбы и уважения, - сказал он. – Как воин воину.
- Нормальный подарок, - проскрипел Макс, мучимый сомнениями и подозрениями.
Аякс принял дары и важно кивнул. Обе рати замерли в ожидании ответного жеста. На секунду задумавшись, Аякс снял с себя пояс, повязанный поверх доспехов. Пояс выглядел неплохо, но все-таки это был только пояс. Гектор растерянно уставился на подарок Аякса.
- Это – тебе, - промычал Аякс, повернулся и степенно зашагал к войску восторженно ревущих ахеян.
- Ах, ты гад, - заорал Макс, повиснув на руках Ляха. – Ты бы еще платочек носовой подарил, всего два раза использованный.
По счастью, его возмущений никто не услышал. Рати возвращались в свои лагеря. Близилась ночь.
- Это их дела, - проговорил Лях, возвращаясь к подсчету произошедших событий. – Что еще? Перемирие. Завтра Агамемнон собирается строить вокруг лагеря стену и ров. Мысль неплохая, но, по-моему, этим следовало заняться несколько раньше.
- А куда им спешить? – сказал Макс. – Десять лет отвоевали, повоюют еще десять.
- Девять, - поправил его Пиксель. – Они отвоевали девять лет, а не десять.
- Без разницы. Что девять, что десять. Не пойму только, откуда у них столько народу, что девять лет умирают и все никак не вымрут?
- Кажется, ничего важного не упустил. – Лях снова потрогал уголок носа. – И что это значит?
- Это значит, - сказала Ольга, - что на все нам осталось три дня и две ночи, не считая этой. На третью ночь мать Ахилла должна принести доспехи.
- Значит, ждем? – сонно поинтересовался Макс.
- Значит, ждем, - согласился Лях. И, сложив руки за головой, опрокинулся на спину.
Назавтра, поднявшись с зарей, наемники выбрались из палатки и с головой окунулись в стремительно пробуждающийся лагерь.
- Как все знакомо, - пробормотал, потягиваясь, Лях. – Крики сержантов, чужие сапоги под кроватью, равнение на право. Сумасшедший дом.
Рассвет был недолгим и бурным. Он поднимался тяжелым пурпурным облаком, сочившимся болью и кровавыми воспоминаниями прошедших дней. Он казался длинной цепью костров, разложенных по склонам семи вершин, подпиравших небо на востоке обитаемых земель. Ветер, носившийся над колышущимся зеркалом моря, врывался в лагерь ахейцев, точно гончая, преследующая невидимого зверя. Раздавались проклятия и стоны, перемежаемые восторженным похрюкиванием выползавших из палаток дружинников. Уже слышался запах разгоравшихся в очагах костров, потрескивание углей, внезапный аромат горячего мяса, вызывавший желудочные колики.
Ольга и Сфинкс колдовали над остатками вчерашнего ужина.
- Еще пару минут, - сказала Ольга.
Слон примерился к оружейной раме, ухватился, повис и стал поднимать ноги, упражняя нижнюю часть пресса. Лях поморщился, но заставил себя присоединиться. Воины из соседних палаток бросали в их сторону недовольные взгляды, неодобрительно мотали головой и отмахивались, как от назойливых призраков.
- О, спорт – ты жизнь, - пробормотал Макс, почесывая живот и зевая. – А также травмы рук, ног, головы и инвалидное кресло. – Он выглядел помятым и тощим более чем обычно.
Следом появился Пиксель.
- Сейчас очень удачно было бы засадить дозу, - сообщил он с тоской и огляделся. – Для бодрости. Как я забыл?
- Ломает? – участливо полюбопытствовал Макс с видом аспиранта, готовившегося внести показания пациента в свою записную книжку.
Пиксель отрицательно мотнул головой, потом подумал и пожал плечами.
- Здесь же должна расти конопля, да? – спросил он, словно Макс был специалистом по флоре и фауне северного Средиземноморья.
- Ага, - сказал отзывчивый Макс. – А в конопле должен сидеть троянец с копьем и охранять свой огород. Все, мужик, - прибавил он, делая энергичный жест рукой, - так и так считай, ты покойник.
Пиксель показал ему средний палец, зевнул и поплелся к костру, который уже весело трещал, старательно облизывая черные угли.
Маленький мул с интересом разглядывал мешок с сеном, по-прежнему висевший на оружейной раме. Сена в мешке уменьшилось более чем наполовину, и сегодня маленький мул твердо намеревался прикончить остатки. Его интересовало, догадается кто-нибудь наполнить его снова? Макс подошел и почесал его между ушами. Блаженно жмурясь, мул всхрапнул, чувствуя, как слабеют колени.
Менее получаса спустя все семеро, освежившиеся речной водой из Скамандра, привезенной в огромных глиняных кувшинах, позавтракавшие и сходившие по нужде, выбрались на окраину лагеря, чтобы наблюдать, как в поле выезжает вереница телег, запряженных крепкими ломовыми лошадьми. Телеги представляли собой сколоченные деревянные платформы, установленные на одну скрипящую колесную пару. Рядом с каждой телегой шагали двое.
- Зондеркоманда, - проговорил Лях.
- В смысле? – не понял Макс.
- Едут собирать трупы, - пояснил Лях. – Сегодня они устраивают похороны и строят стену. Если не ошибаюсь? – Вопрос был обращен к Ольге. Она кивнула, продолжая смотреть на телеги.
- Может, и мне сходить? – предложил Макс. – Посмотрю, что можно найти.
- Как хочешь, - отозвался Лях. – Мародер.
Ближе к полудню все трупы были вывезены с поля, сложены перед лагерем, и над ними стали насыпать земляной курган. Насыпь, по всей видимости, вписывалась в некий строительный план. Посредине, между двумя отвалами, был оставлен проход, в ширину составлявший менее десяти шагов. Проход укрепили столбами, на которые позже навесили створки ворот с проушинами под большой засов.
По мере того, как над телами погибших вырастал курган, по ту его сторону, там, откуда брали землю для насыпи, образовывался ров. Он становился все глубже, и ближе к вечеру его глубина составляла уже почти два человеческих роста. В склоны рва и его дно были врыты заостренные колья. Их расположили таким образом, чтобы не позволить нападавшим организовать слаженную атаку, а упавшая в ров колесница оказывалась практически обречена на гибель.
На насыпи, утрамбованной тысячами неутомимых ног, были размещены защищенные башни, предоставлявшие лучникам превосходнейшую позицию для обороны. Башни устанавливались на опоры и по фронту до уровня груди обшивались досками, что позволяло стрелкам поражать врага с минимальным риском для собственной безопасности.
Работы продолжались весь день до позднего вечера и были завершены уже с темнотой. Перерывов Лях насчитал всего два – на обед и на ужин. Они отмечались воплями боевых рогов, сотрясавших лагерь и вызывавших у Ольги приступы головной боли. По их сигналу толпы строителей прекращали работу и дружно стекались к берегу. Медленные воды пролива окрашивались мутными грязевыми шлейфами.
До обеда Макс дважды побывал на поле вчерашнего побоища. В первый раз он приволок шлем, щит и копье. Очевидно, что-то из этого явилось причиной определенных осложнений. Наемники и все ахейское войско могли наблюдать его возвращение. Сопровождаемый отдаленными и оттого неясными воплями, из-за холма показался маленький мул и помчался к лагерю, будто за ним гнались все демоны преисподней. Его глаза смотрели прямо перед собой, уши были прижаты, а ноги работали, точно локомотивные поршни. Очень хорошо, думал мул, что я позавтракал недостаточно плотно. На его спине трясся и подскакивал Макс, широко разведя ноги, чтобы не скрести ими землю, однако время от времени это происходило, и тогда судорожным движением он вздергивал их выше, балансируя на собственном копчике. Он был в шлеме, со щитом и копьем в обеих руках. Шлем болтался, словно колпак Ку-клукс-клана, сужая поле зрения до кончика собственного носа, так что Максу приходилось полностью полагаться на мастерство и благоразумие маленького мула. Когда они ворвались в лагерь, копье, которое Макс держал поперек седла на манер канатного балансира, смело зазевавшихся на их пути строителей. Вслед понеслись проклятия, остальные хохотали, глядя на бесплатное представление.
Лях перехватил маленького мула, который остановился сразу и с готовностью. Макс последний раз подскочил в седле, шлем последний раз ударил его по макушке.
- Пришлось уносить ноги, - объяснил Макс, счастливо ухмыляясь. – Производственный риск и все такое. Как они это носят? – Он потер ушибленную голову.
- Что будешь с этим делать? – поинтересовалась Ольга.
- Мы же собираемся воевать? – вопросом ответил Макс.
Ольга закатила глаза, призывая себя к терпению.
- Только не в этом, - сказал Лях. – Я это не одену. Проще пойти и самому перерезать себе горло.
- Живот, - сказал Пиксель.
- Что?
- Живот, - повторил Пиксель. – По японскому обычаю нужно перерезать живот. Называется «сеппуку».
- Большое спасибо, - сказал Лях. – Как угодно. Можно и живот.
Сфинкс взял из рук Макса щит, примерился, после чего так же молча вернул.
- В другой раз, - сказал Лях, постукивая костяшками по толстому слою меди, - если будет случай, собирай панцири. Только не цельнометаллические, а кожаные с нашитыми пластинами.
Макс принял к сведению, и после второй его вылазки имущество наемников увеличилось сразу на четыре кожаные куртки с желтыми пластинами, расположенными наподобие рыбьей чешуи.
- Ну, ну, - сказал голос, когда они возвращались к палатке, утомленные однообразием зрелища широко развернувшейся стройки. – Поздравляю с удачными покупками.
Наемники остановились. Возле одной из палаток, ничем не отличающейся от всех прочих, расположенной несколько в стороне от главной тропы, связывавшей весь греческий лагерь от края до края – от территории мирмидонян Ахилла до палаток угрюмых саламинцев Аякса Большого, - на обрезке бревна сидел ухмыляющийся тип в роскошных напомаженных усах и шляпе-стетсоне. На нем были шорты, с ярко-красными накладными карманами, расстегнутая до пупа гавайка, гетры в пеструю поперечную полоску и открытые сандалии от «Экко». Он поднял ладонь и, продолжая улыбаться, указал на соседнее бревно, приглашая наемников присоединиться.
Макс мгновенно ухватил суть обстановки.
- Без меня не начинайте, - сказал он. – Я отнесу и сразу вернусь. Я быстро.
- Резвый паренек, - оценил Стетсон, глядя вслед торопливо удалявшемуся Максу. – Это ведь, кажется, он - специалист по угонам?
Лях пожал плечами. Разместив свою команду, он уселся напротив усатого и приготовился к трудному диалогу.
- Здесь мило, не правда ли? – произнес Стетсон. – Если не считать болезней и мелких насекомых. Кстати, вы прибыли довольно удачно: совсем недавно здесь свирепствовала чума.
- Мы слышали об этом, - сказала Ольга.
- Ну, конечно, - легко согласился Стетсон. – Давайте знакомиться? Я - Ричард. Ричард Брикстон. Чтобы сразу не возникло неясностей, скажу, что с моим коллегой Лавровым вы уже имели случай беседовать. К сожалению, увидеться вам не удастся. Он сейчас по ту сторону фронта.
- Шпионит?
- А разве в этом есть какая-то необходимость? Нет, он там, как бы сказать, на постоянной основе.
- Значит, он там, а вы – здесь?
- Весьма проницательно, - заметил Стетсон, доставая сигарету и принимаясь осторожно разминать ее в пальцах. – Мы – наблюдатели. Наши люди есть везде, где их присутствие необходимо. Например, здесь.
- То есть вы только смотрите?
- Более или менее. Собственно, Лавров вам должен был все объяснить. Но если вы здесь, значит, его объяснения не были убедительны. Такое случается. Значит, теперь моя очередь.
- Звучит, как угроза.
- Никаких угроз. – Стетсон поглядел на возвращающегося Макса и занялся прикуриванием подготовленной сигареты.
- Что я пропустил? – бодро осведомился Макс.
- Его зовут Ричард Брикстон, и он приятель Лаврова, - сообщил Пиксель.
- А, - протянул Макс, плюхаясь на бревно, - Патруль Времени. Ван Дамм в главной роли.
- Умный мальчик, - сказал Стетсон, выпуская в сереющее небо струю теплого сизого дыма. Ольга закашлялась и помахала перед собой рукой. – Прошу прощения.
- Вы хотели нам что-то сказать, - напомнил Лях.
- Говоря точнее, я хотел прояснить позиции. Думаю, вам уже известно, что вас здесь шесть групп. Для всех целью является щит Ахиллеса, который через два дня должна принести его мать. Мы знаем, что щит представляет интерес для ваших нанимателей как объект спора. Пари. И здесь мы ничего поделать не сможем. Иными словами, мы вынуждены работать с вами, потому что не в силах устранить первопричину. Мы предполагаем, что пари было прикрытием для одного из нанимателей, но ситуацию это не упрощает.
- А какая разница? – поинтересовался Пиксель.
- Прошу прощения? – Стетсон отвлекся от сигареты.
- Вы охраняете историю от изменений. – Стетсон согласно кивнул. Пиксель поскреб пятерней в дредах, свалявшихся и зачерствевших, словно прошлогоднее сено. – Но какая для истории разница, с каким щитом в руке умрет Ахилл? Ведь мы его не украдем, а подменим. Он даже знать ни о чем не будет.
- Разумно. – Стетсон потрогал висок желтым от никотина пальцем. – Откровенно говоря, не знаю. Такая у меня работа, сынок. Вы – воры, а я – охотник за ворами. Ничего хитрого.
- Приятно было познакомиться, - сказал Лях, поднимаясь. – Но, кажется, нам пора.
Следующий день принес проблемы, которые окончательно вывели Ляха из равновесия. Его настроение сразу и очень серьезно ухудшилось и уже не возвращалось в норму до самого завершения операции, будь она трижды проклята. Кто-то, кого он не знал, нанес удар, и этот удар попал точно в цель. Лях при всех пообещал придушить мерзавца.
Размышляя задним числом, что, как известно, удается лучше всего, он приходил к выводу, что к этому, видимо, все и шло. Он должен был видеть. Для этого не требовалось многого. Нужно было всего лишь обратить внимание на сказанные кем-то фразы, весьма прозрачно намекавшие на намерения, на взгляды, на жесты и тому подобное, что, случается, предшествует похищению. К сожалению, он оказался не самым лучшим телохранителем и не самым достойным предводителем, несмотря на то, что сам взял на себя роль и первого и второго. А, может быть, именно поэтому.
Пропала Ольга.
Это выяснилось уже во второй половине дня, ближе к вечеру. Обедали еще все вместе. Потом разбрелись кто куда, каждый по своим делам, у кого они были. Ольга с братом, поскольку других занятий у них не нашлось, отправились к морю.
Ольга вошла в теплую воду и долго смотрела на шепчущую равнину моря, погруженную в собственный бесконечный сон. Вода плескалась в колени легким нежными толчками, подбираясь к нижней оборке хитона. Ольга чуть приподняла его, натянув вокруг бедер. Прямо напротив в каком-нибудь километре поднимался скалистый берег Европы, похожий на поставленную к стене картину, выполненную в сизых призрачных тонах, в нечетких мазках, положенных порывистой рукой. Налево неподвижная, точно вселенский стол, водная гладь уходила в беспредельную даль, где-то там превращаясь в ослепительно-лазурную полосу, подсвеченную послеполуденным солнцем. Небо и море сливались, словно всегда были одним целым, словно их раздельность – не более чем иллюзия. Ольга стояла, оглядывая чужой мир, в котором она оказалась проездом. Ветер шевелил ей волосы, заставлял щуриться, прикрывая глаза длинными черными ресницами.
- Пойдем, - сказал брат. Ему надоело стоять на одном месте, ногой разгребая песок и оставляя после себя короткие оборванные разводы.
Но идти назад, к палатке, Ольга не захотела. Слон уступил. Они прошли еще вдоль судов, лежавших на берегу, точно дремлющие тюлени. Кто-то смотрел им вслед оценивающим взглядом, кто-то махал рукой, узнавая Слона, хотя сам Слон представления не имел, кто бы это мог быть.
Потом Слон пошел назад, а Ольгу больше не видели.
- Где Ольга? – поинтересовался Макс, возвратившийся из очередной вылазки в поле.
После дня перемирия сражение разгорелось с новой силой. Рати бились с раннего утра, не прерываясь ни на обед, ни на полдник, вообще ни на что не прерываясь.
– Ты бы так смог? – спросил Макс у Слона, не рассчитывая, впрочем, на ответ. Слон подумал и отрицательно качнул головой.
В течение всего дня Макс регулярно наведывался в холмы, наблюдая за успехами сторон. Пару раз к нему присоединялся Пиксель, но вскоре ему наскучило. Впрочем, это он так сказал. Версия Макса была иной и, пожалуй, в чем-то более убедительной. Это было копье, утверждал он. Пиксель пожимал плечами и вынужденно соглашался: да, копье действительно было. Прилетев будто из ниоткуда, оно вонзилось в землю у самых ног Пикселя, потом упало, выворотив кусок дерна, и осталось лежать зловещим и очень красноречивым напоминанием. В философском, разумеется, смысле. Изучив копье, Пиксель вдруг вспомнил, что он чертовски голоден. Именно тогда ему захотелось немедленно вернуться в лагерь, чтобы исправить это положение. Макс предложил ему захватить копье.
- Никогда не знаешь, что пригодится, - заметил он, и Пиксель послушно поволок копье в лагерь.
Возвращаясь, Макс с готовностью комментировал происходящее в поле.
В самых общих чертах происходящее выглядело так. До полудня бои шли с переменным успехом. Отдельные удачи были как у троянцев, так и у ахейцев. Равенство сохранялось, словно кто-то старательно придерживал пальцем кармические весы обоих армий.
- Кармы у греков нет, - встрял Пиксель. – У греков есть судьба.
- То же самое, - отозвался Макс, - только на букву «с».
В полдень ситуация резко переменилась. Произошло что-то, чего Макс не вполне понял. Он утверждал, что видел взрывы в рядах ахейской фаланги. Он почти уверен, что это были именно взрывы. Ничего грандиозного, понятно, не ядерная боеголовка, не что-то вроде того в тротиловом эквиваленте. Взрывы были совсем небольшие, наподобие рождественских шутих – дым, звук, мелкие клочки земли и дерна. Никто не пострадал, однако на это, видимо, и не рассчитывали. Рассчитывали на эффект. Греки дрогнули и стали быстро терять завоеванные позиции. Строй сломался, и разрушенная фаланга стремительно покатилась к лагерю. К тому моменту, когда Макс вернулся в палатку, первые ряды отступающих ахейцев уже практически достигли оборонительного рва.
- Очень вовремя они его выкопали, - сообщил он свое мнение. – Как знали. Так где Ольга? Пошла к подружкам?
- Где Ольга? – Лях адресовал вопрос Слону. Тот изобразил неуклюжий жест, сообщая, что без понятия, где сестра. Лях почувствовал, как темнеет окружающий мир. Он постарался быть терпеливым. – Ты же был с ней. Я видел, как вы уходили к морю.
Слон догадался, что момент щекотливый. Он объяснил диспозицию, сдерживаясь, чтобы не ввязаться в драку. Лях скрипнул зубами.
- Подождем, - решил он. – Будь ты все проклято.
Прошло время. На угольно-черном небе уютно расположился серебряный серпик луны, на котором раскачивались черти. Повсюду, точно веснушки на физиономии негра, рассыпались колючие огоньки звезд. Когда в небесах происходило неразличимое движение разнотемпературных, как пояснил Пиксель, воздушных масс, они слабо мерцали, напоминая гирлянды на большой праздничной елке. Взглянув на них, Лях очень громко высказался в том смысле, что ему это безразлично, и, потихоньку начиная заводиться, добавил, что у него есть определенные идеи насчет того, что с ними, звездами, и всем окружающим можно было бы сделать. Его речь была в целом воспринята с пониманием. От комментариев воздержались.
В холмах уныло завыли шакалы, напряженно размышляющие, чем заняться в предстоящую ночь. Люди, уныло бормоча, собирались к кострам возле своих палаток, сбрасывали вооружение, проверяли доспехи.
- Это бессмысленно, - сказал Лях.
- Что? – встрепенулся Слон.
- Ждать бессмысленно, - рявкнул Лях
- Если ждать достаточно долго, - проговорил, почесываясь, Макс, - можно увидеть, как мимо тебя по реке проплывают трупы твоих врагов. Национальная индейская пословица.
- Ее украли - это ясно. Думаю, я догадываюсь, кто.
- Мистер Стетсон? – предположил Макс.
- Кто еще? Я ему ноги переломаю, – пообещал Лях.
Сфинкс с сомнением покачал головой.
- Пока это только предположение. Нужно пойти и узнать.
Брикстона в палатке не оказалось. В палатке Патруля не было никого вообще. Она выглядела брошенной, хотя Сфинкс усомнился в этом, показав укрытый шкурами сверток с одеждой, принадлежавшей не этой эпохе.
- Проклятье, - выругался Лях.
- Он говорил, что их люди есть и на стороне троянцев, - пробормотал, размышляя, Пиксель. – А Макс рассказывал про взрывпакеты, которых здесь быть не должно. Может, они решили перейти к троянцам, а Ольгу забрали с собой в качестве гарантий?
- Это глупо, - высказался Сфинкс. – Им необходимо оставаться здесь.
- Из лагеря троянцев они не смогут помешать украсть щит, - согласился Лях. – Но проверить все равно придется.
- В смысле? – озадачился Макс.
- В смысле придется посетить лагерь троянцев и нашего приятеля Лаврова, - объяснил Лях. – Сегодня же.
Макс поднял руку и задумчиво поскреб в затылке.
В зябкой ненадежной тишине ночи звуки шагов разносились, словно вопли вербовщиков на рыночной площади. С оглушительным хрустом лопался многолетний сушняк, раздавленный подошвой кроссовки, раздраженно шелестела трава, разбуженная поздними визитерами и тем возмущенная до крайности. Растерянно подвывали шакалы, озадаченные неожиданной конкуренцией и благоразумно разбегавшиеся в стороны.
Наемники, переодевшиеся во все черное, двигались в сосредоточенном молчании. Они старательно обходили подозрительные участки, где шорох шагов или случайно сломанная ветка могли выдать их присутствие. Деревья или группы деревьев, где на ночь могли устроиться какие-то твари, в особенности птицы, оставляли далеко в стороне. Они делали все, что могли припомнить из книг и фильмов про индейцев и ковбоев, однако, приходилось признать, что их осторожность результата не приносила. Точнее, приносила, но прямо противоположный ожидаемому. Лях чертыхался. Сфинкс был мрачен, хотя в том, что касается Сфинкса, напоминал себе Пиксель, не стоило верить первому впечатлению. Сфинкс был мрачен всегда. Мрачность была его образом жизни, с которым либо следовало мириться, либо нужно было подумать о смене работы. Фактически, его мрачность не означала ничего, сверх того, что Сфинкс обычно выглядел мрачным. Засада какая-то, думал Пиксель. Не замечая того, он зубами терзал нижнюю губу и время от времени сплевывал виртуальные кусочки кожи. Это продолжалось до тех пор, пока Лях не указал на него Слону, а Слон не изобразил руками жест, будто он растирает Пикселя в свежий кетчуп.
В голове наблюдавшего за всем этим Макса настойчиво, раз за разом повторяясь, все прокручивался образ стада слонов, осторожно крадущегося по следу черного человека. На одном из привалов, чтобы разрядит обстановку, сделавшуюся вязкой и густой, точно утренняя сметана, он сообщил:
- Когда мы уходили, я слышал, к Ахиллу пришло посольство от Агамемнона.
- Посольство? – вяло поинтересовался Пиксель.
- Да. Одиссей, Аякс Большой и еще трое, имена забыл.
- Тебя это так волнует? – недружелюбно спросил Лях. Потряхивая кистями рук, он сжимал пальцы в кулаки, затем разжимал, затем сжимал снова, словно готовясь к драке.
Макс посмотрел на него, подумал и пожал плечами.
- Нет, наверное.
- Ладно. – Лях хмуро глянул в небо, на тощий серп месяца, на звезды, которым было наплевать на его трудности и на его плохое настроение, которых вообще ничего в этой жизни не волновало. – Не обращай внимания. Идем. Думаю, мы уже близко.
- Как мы найдем палатку Патруля? – спросил Пиксель. – Будем заглядывать в каждую?
- Не знаю, - сказал Лях. – Может, и будем. Ищите что-нибудь знакомое. Кроссовки.
- Кроссовки? – удивился Макс.
Лях махнул рукой и скользнул в ночь.
Лагерь троянцев, разбитый на дальнем склоне холма, спускавшемся к реке, походил на поселение скаутов на летних каникулах. Тлевшие костры, у которых дремали бдительные сторожа, более или менее обозначали его периметр. Палатки отсутствовали. Лишь в глубине виднелась одна или две, предназначавшиеся, очевидно, высоким чинам, вождям, либо членам царской фамилии.
- Палаток нет, - сказал Слон.
Лях кивнул.
- Я заметил. Скорее всего, Ольги здесь нет.
- Возвращаемся? – с внутренним трепетом спросил Пиксель, испытывая неожиданный прилив сил и отчаянной храбрости.
- Нет. Ее могли перевезти в город.
- Так мы еще и в город полезем? – Прилив сил закончился столь же неожиданно, как и начался.
- Надеюсь, до этого не дойдет.
- Если ее украли они, - напомнил Сфинкс.
- Да, - согласился Лях. – Если ее украли они. Может быть, они ни при чем, но нам нужно знать точно. Поэтому за дело.
Сонных сторожей приходилось убирать с осторожностью и деликатностью джентльменов, подающих руку высаживающейся из экипажа даме. Дружины троянского войска, точно так же как и ахейского, располагались обособленно друг от друга. Между ними сохранялись четкие границы, что выглядело очень удобным с точки зрения наемников, поскольку позволяло хоть как-то организовать работу по поиску необходимого им объекта. Каждая дружина выставляла всего одного дозорного, и расстояния между двумя соседними порой оказывались довольно значительными. Однако всякий внезапный шум или вскрик мог потревожить одного, а тот, закричав, легко мог поднять на ноги весь лагерь. С этим приходилось считаться, поэтому действовали с предельной аккуратностью.
Сторожами занимались Лях и Сфинкс. Лях сказал Сфинксу, что вовсе не обязательно резать горло или ломать шею, можно обойтись сильным и точным ударом. Сфинкс выразился в том смысле, что убивать никого и не собирался. Проблемы временных парадоксов ему хорошо известны, и он вовсе не желает стать первым, кто окажется своим собственным предком, или тем, кто предоставит возможность Гитлеру стать мировым диктатором, или что-нибудь в этом роде. Придя к такому соглашению, они начали действовать. Бесшумные, точно разогревшиеся на солнце ящерицы, они подбирались, наносили один короткий удар и укладывали бесчувственное тело на расстеленную рядом овчину. Кляп и все прочее устанавливали двигавшиеся следом Макс и Пиксель. Часового быстро упаковывали, после чего впятером принимались исследовать зачищенную территорию.
Когда время перевалило за полночь, ими была осмотрена почти половина троянского войска.
- Мне это кажется странным, - пожаловался Макс Пикселю. – Даже ненормальным. Мы бродим здесь уже больше часа, а они спят, будто в пионерском лагере. Кстати, я устал.
- Я тоже, - отозвался Пиксель.
Возникший вдруг рядом Сфинкс приложил палец к губам. Макс и Пиксель уныло кивнули.
- Черт, - пробормотал Макс, когда Сфинкс отвернулся.
Прошло еще некоторое время.
- Ого, - прогудел Слон, выпрямляясь и пальцем указывая на что-то возле себя. В свете звезд и неполной луны его фигура выглядела каменным изваянием Петра Великого на разметке улиц Санкт-Петербурга. – Я что-то нашел.
Наемники уставились на него и в ужасе замерли. Открыв рот и выпучив глаза, Слон замер тоже. Ему вдруг пришло в голову, что все то, что он сейчас сказал, следовало произнести шепотом.
- Что такое? – пробормотал кто-то из спящих, делая попытку приподнять голову.
- Ничего, - доверительно брякнул Макс, присаживаясь на корточки. – Все путем, мужик. Смена постов. Спи дальше.
Воин упал головой в овчину и снова уснул.
Лях приблизился к Слону и поднес кулак к самому его носу.
- Если они проснуться, нас нарежут на спагетти, не успеем и глазом моргнуть.
Что, разумеется, было преувеличением, и все это отлично понимали. Однако в эмоциональном смысле суть ситуации была передана, в общем, верно, и все согласились, что следует проявлять осторожность. Слон извинился и снова указал на то, что лежало у его ног. Наемники посмотрели внимательнее.
Сначала они почувствовали запах - довольно густой и вполне узнаваемый аромат, который сообщал, что, вероятнее всего, они находятся на верном пути. Пиксель поморщился и зажал пальцами нос. Лях энергично помахал перед лицом, будто это могло помочь, и продолжил осмотр территории. Поискав еще, они обнаружили пару кроссовок, стоявшую у края разложенной на земле овчины. В двух ладонях от них начинались ноги, одетые в носки, распространявшие тот самый запах. Проследив далее, наемники определили нечеткие контуры ягодиц, живота, затем рук, добрались наконец до головы, и тут выяснилось, что удача им улыбнулась.
Процедура пробуждения заняла секунд десять, не больше. После этого Сфинкс убрал ладонь с горла патрульного, а Лях приступил к допросу.
- Где она? – прошипел он, словно серьезно простуженный Соловей-разбойник. – Скажешь неправду, сдохнешь. Прямо здесь. Где она?
- Кто? – прохрипел Лавров, растирая поврежденный кадык.
- Неправильный ответ, - пробормотал Макс, бросая быстрый взгляд вокруг и вновь возвращаясь к сцене допроса.
Лях кивнул Сфинксу. Коротким щелчком из ручки ножа выскочило лезвие и, блеснув капелькой ртути, прижалось к горлу патрульного. Из пореза проступила кровь. Лях смахнул ее пальцем и поднес к лицу Лаврова, чтобы тот мог убедиться.
- Где? – повторил он.
- Кто, черт возьми?
- Может быть, он не знает, - сказал Сфинкс.
- А может быть, он просто отличный актер. Нам нужно знать точно.
- Черт вас возьми, - проговорил Лавров. – Подождите минутку. Она – это Ольга. Вы спрашиваете «где», значит, она пропала. А если пришли сюда, значит, думаете, что ее украли мы. Но это ерунда.
- Это, - тяжело сказал Лях, - совсем не ерунда. Это – может стоить тебе жизни. Если с ней что-то случилось, тот, кто это сделал, умрет. Где она?
- Представления не имею. – Лавров, кажется, начинал успокаиваться. – Зачем вы пришли сюда? Вы могли обо всем расспросить Брикстона. Он сказал бы вам то же, что говорю я: мы не имеем отношения к похищению Ольги.
- Мы его не нашли.
- Не нашли кого?
- Брикстона.
- Брикстона? Что это значит?
- Это значит, что его палатка пуста и его самого в ней нет.
- Чертов бездельник-янки. - Лавров сделал движение, будто хотел развести руками. – Наверное, опять ушел в город. Он навещает там кое-кого. Разные такие места, знаете – красные фонари, мягкая музыка и все такое.
- Как его могли пустить в город? Идет война.
- В город пускают всех, кто один и не тащит с собой копье и боевую колесницу.
- Ты хотел рассказать про Ольгу, - напомнил Лях.
- Говорю вам: если ее действительно похитили, мы не имеем к этому ни малейшего отношения. Готов поклясться, если это вас убедит.
- Не убедит, но мы будем иметь в виду.
Лавров понимающе кивнул.
- Могу еще сказать, что ваши конкуренты тоже, скорее всего, здесь ни при чем.
- Там кто-то есть, - проговорил Пиксель, но, видимо, его голос не был услышан.
- Вы следите за всеми шестью группами. – Лях дождался подтверждающего жеста Лаврова. – Что сообщает ваше наблюдение?
- Наблюдение ничего не сообщает. Никакой активности, все тихо. Все затаились и ждут появления доспехов. Чертов янки. – Лавров дернул шеей.
- Там кто-то есть. – Пиксель возвысил голос, теперь в нем слышались нотки наползающей паники.
- Что? – Лях на секунду отвлекся от патрульного.
- Там кто-то есть, - взвизгнул Пиксель, указывая рукой. – Возле тех белых коней.
- Мы там уже были. И все было тихо.
- Я видел движение, - настаивал Пиксель.
- Да, - сказал Сфинкс. – Он прав. – Пиксель посмотрел а него почти с любовью.
- Может быть, кто-то захотел отлить? - предположил Макс.
Сфинкс кивнул, затем приподнялся и долго вглядывался в темноту.
- Диомед и Одиссей. По крайней мере, очень похожи.
- Проклятье, - сказал Лях. – Диомед – это уже опасно. Уходим. Ты - вставай. – Он потянул Лаврова за руку. – Пойдешь с нами.
- Зачем? – удивился Лавров.
- Зачем он нам нужен? – спросил Макс. – Если Патруль этого не делал, какая от него польза?
- Он мог соврать, - сказал Лях.
- Вряд ли, - заметил Сфинкс.
- И что? – прошипел Макс. – Ты собираешься его пытать?
- Не знаю, - огрызнулся Лях. – Ольгу нужно найти. У тебя есть предложения? Нет? – Макс уныло посмотрел в сторону. – Тогда помалкивай и делай, что тебе говорят.
- Знаешь что? – возмутился Макс.
- Что? – рявкнул Лях, но вместо ответа услышал пронзительный вопль патрульного. Воспользовавшись моментом, Лавров вырвался из рук наемников и, неуклюже подпрыгивая, поскакал через лагерь троянцев, выкрикивая что-то про лазутчиков, нападение и бесчестных данаев. Лагерь, точно огромное сытое животное, стал медленно пробуждаться.
- Проклятье, - снова пробормотал Лях. – Вот все и решилось. Уходим. Живее.
- Мне это совсем не нравится, - сообщил Пиксель стоявшему в двух шагах Максу.
- А раньше нравилось? – поинтересовался Макс, сплевывая под ноги.
Пиксель вынужден был задуматься. Так и не найдя достойного ответа, он опасливо огляделся.
Воинство мирмидонцев - крепкое и дикое человеческое стадо, затянутое в кожу и бронзу, заросшее светлой щетиной и пропахшее потом, смешанным с ароматическими настойками - расположилось на нешироком пятачке земли, с которого были видены какие-то фрагменты сражения, происходившего у кораблей греков. Полной картины этот вид не давал, но и того, что было, Пикселю представлялось более чем достаточно.
Пиксель жалобно взглянул на Макса. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь сказал, что все это сон, и он как раз подходит к концу. После чего ему будет предложена ванна, чашечка кофе и некоторые весьма своевременные развлечения. Ради такого он даже готов был бы отказаться от ежеутренней тонизирующей дозы. По крайней мере, на всю следующую неделю. Черт, его жертвы привели бы богов в неописуемый восторг.
Однако, похоже, окружающее все-таки не было сном. Макс ухмыльнулся в ответ и самоуверенно подмигнул. Пиксель сник.
Они оба были при деле. Их назначили оруженосцами, а их патронами были три великих воина с непривычными для греческого уха именами – Лях, Слон, Сфинкс. Последнее, впрочем, выглядело смутно знакомым, хотя в качестве имени человека казалось не менее странным. При всем том, потешаться над Сфинксом никто не решался. Пиксель был бы не прочь посмотреть на такого сумасшедшего.
В общем, работа оруженосца заключалась в том, чтобы нести на себе все, что могло пригодиться в бою их патронам. С точки зрения Макса, это сильно напоминало работу грузчика в подвальных подсобках, но, насколько он понял из объяснений ветерана, стоявшего рядом, предполагалось, что подобный род деятельности приучает подрастающее поколение к тяготам военной жизни, которую им придется вести в самом ближайшем будущем. В том, разумеется, случае, если это будущее когда-нибудь наступит. Следует признать, что, как правило, оно все же наступало.
Пиксель был нагружен шлемом, в силу конструкции лежавшим не на макушке, а на плечах, отчего плечи ужасно ныли и чесались. Одной рукой он придерживал щит, который грозил упасть и придавить кому-нибудь ногу, другой – вцеплялся в копье, раскачивавшееся на легком полуденном ветерке, точно хвост дружелюбно настроенного спаниеля. Время от времени вращение копья усиливалось, достигая угрожающей амплитуды, тогда Слон протягивал руку и одним прикосновением возвращал ему вертикальное положение. Пиксель с благодарностью думал о бицепсах отзывчивого партнера.
У Макса копья не было, но была пара мечей и панцирь, вес которых вызывал периодическую дрожь в коленках и усиливавшееся подозрение, что назревают серьезные проблемы с гравитационными силами планеты. Если в самом ближайшем времени это все не закончится, Макс прогнозировал у себя повреждение позвоночника, травмы коленей и потертости в области поясницы, а также несколько ниже. Панцирь был составлен из двух металлических половинок, со всеми рельефами груди и живота, на манер Бэтмена. С боков его стягивали кожаные ремни, а снизу пристегивался фартук, доводивший Макса до бессилия. Панцирь был заметно шире самого Макса, но по росту смотрелся в целом неплохо.
Смотр мирмидонской дружины наконец приблизился к завершению. Ахилл и Патрокл обошли ряды возбужденных воинов, построенных в обычную фалангу, осмотрели вооружение, экипировку и уже возвращались назад. Неподалеку стояли ожидавшие их колесницы. Точнее - всего одна колесница.
Не доходя ее, Ахилл остановился, повернулся к дружине и произнес вводную.
- Троянцы в лагере и уже жгут корабли, - прорычал он, потрясая крепким жилистым кулаком. – Все вы это видели, и это вызов, брошенный нам. Мне. Гектор зашел слишком далеко. Он решил, что может хозяйничать там, где он не хозяин. Нужно напомнить ему о его месте. Вы напомните ему. Он – никто и вам не соперник. Вас поведет Патрокл. Вместе вы опрокинете троянские рати. Вы дойдете до Трои и, если помогут боги, войдете в нее. Вам это по силам. Идите и возвращайтесь с победой.
- Он сам, значит, не пойдет, - пробормотал седой воин с глубоким шрамом поперек щеки.
- Нет? – заинтересованно прошептал Пиксель.
- Нет. – Старый воин оскалился. – Еще гневается, значит. Вчера послов отослал. Ждет, когда Агамемнон сам придет замиряться. Долго будет ждать. Вон, свои доспехи отдал Патроклу. И колесницу. Нет, сам не пойдет.
- Вот черт. – Пиксель похолодел. Протиснувшись к Ляху, он сообщил о наблюдениях ветерана.
Лях хмыкнул, нерадостно ухмыльнувшись.
- Сегодня Патрокл погибнет, - сказал он, припоминая текст первоисточника. – Ночью будет траур, а утром мать Ахилла доставит доспехи. – Он взглянул на Пикселя. – Готовность часов двенадцать, приятель. И еще Ольга. – Он помрачнел.
- Может, стоит все же заглянуть в палатки конкурентов?
- Стоит. Вы с Максом проверите их, когда мы пойдем в бой.
Боевые горны простонали сигнал к выступлению.
- Ну вот, - сказал ветеран и подмигнул Пикселю. – Это дело.
Пиксель судорожно сглотнул. Волна паники захлестнула его, и он вдруг очень вовремя вспомнил о том, что забыл сходить в кусты облегчиться. Сейчас бы это здорово помогло, растерянно подумал он.
Патрокл вывел дружину за палатки на прибрежную линию и, гаркнув команду, рукой махнул в сторону кораблей. Пиксель посмотрел туда, и его новой волной прошиб пот.
Возле кораблей шла битва. Она была какой-то другой, совсем не похожей на ту, что Пиксель имел случай наблюдать в поле перед Троей. Здесь не было двух огромных фаланг, которые сталкивались, точно пчелиные рои, и топтались, точно утренняя очередь в налоговую службу. Бои происходили между сравнительно небольшими группами воинов, неловко размахивающих копьями, мечами, целившимися из луков, натягивая тетиву до груди, что выглядело несколько странно, поскольку Пиксель где-то видел, как ее натягивают до плеча или до уха. Они подставляли под удар щиты, падали, отползали, лежали неподвижно, проткнутые копейной медью или короткой стрелой, торчащей из горла. Время от времени в их нестройные ряды врывалась колесница. Она разбрасывала сражающихся, будто снопы скошенного сена, оставляя после себя след из крови и стонов. Возница охаживал плетью и коней и людей, зазевавшихся и оказавшихся в пределах его досягаемости. Воин, стоявший в повозке, цепко державшийся за ее край, указывал на корабль, что-то кричал, хотя до Пикселя с Максом звук не доходил; его заглушал звон металла и крики, так что оставался только открывающийся рот и искаженное напряжением лицо, наполовину скрытое лицевыми щитками шлема. В корабль летели зажженные факелы, поднимались черные столбы смолистого дыма.
- Им конец, - высказался ветеран. – Если мы не успеем, им конец.
Патрокл вновь рявкнул команду. Его возница, Автомедон, вытянул кнутом конские бока, и колесница помчалась. Следом за колесницей двинулась фаланга мирмидонян, постепенно переходившая на бег. Кто-то закричал. Макс с Пикселем и еще с десятками двумя оруженосцев трусили следом, старясь не слишком отставать, но и не вырываться вперед.
Первые отряды троянцев были сметены в мгновение, никто даже не успел сообразить, каким образом это произошло. Возможно, их просто затоптали. Приотстав, оруженосцы занялись осмотром добычи и отбором наиболее перспективных образцов.
Макс сделал знак Пикселю, свистнул маленького мула и сноровисто занялся мародерством. Кое-какой опыт у него уже имелся.
- Живее, - бормотал он, подгоняя себя и напарника. – Пока рядом, успеем сделать несколько ходок.
Пиксель напомнил ему, что они должны еще осмотреть палатки конкурентов.
- И это сделаем, - кивнул Макс. – Давай живее.
Пока другие раздевали одного, Макс с Пикселем управлялись с двумя-тремя. Все собранное укладывалось в огромные авоськи, подвешенные к бокам маленького мула. Тот молча ждал, время от времени покряхтывая и переминаясь, потом быстро трусил к знакомой палатке, где его освобождал от тяжести Пиксель, и спешно возвращался за новым грузом.
В одну из ходок, сгрузив добычу в палатке, они успели вернуться как раз к тому моменту, когда дружина мирмидонян, отбив корабли, отбросила троянцев к оборонительной стене и, отрезав часть отступавшего войска от ворот, приступила к их окружению и ликвидации. Забравшись на корму обгоревшего корабля, Макс с Пикселем осмотрели поле сражения, отыскивая Ляха, Сфинкса и Слона. Убедившись, что все в порядке, они вернулись к своим непосредственным обязанностям.
- Постой-ка, - вдруг бросил Пиксель.
Макс раздраженно уставился на него, готовясь сказать что-нибудь, о чем он пока и сам не догадывался. Физиономия Пикселя, однако, его насторожила. Она выражала крайнюю степень сосредоточенности, чего Максу до сих пор наблюдать не приходилось. Можно было подумать, что он намеревался прямо сейчас одной силой мысли взлететь или, может быть, поднять в воздух весь лагерь.
- Чего? – спросил Макс.
Но Пиксель не ответил. Он поманил Макса и сам снова полез на корму. Они долго изучали поле битвы, затем Пиксель протянул руку и горячо прошептал, будто их кто-нибудь мог услышать:
- Вон. – Он откашлялся, задохнувшись дымом, принесенным в их сторону резким порывом ветра. – Менелай.
- Страшно интересно, - прокряхтел Макс и полез вниз.
- У него физиономия исцарапана, - сказал Пиксель.
- Порезался, когда брился, - не задумываясь, брякнул Макс.
- Очень умно, - проворчал Пиксель.
- Угу, - сказал Макс, и тут до него вдруг начал доходить смысл наблюдения Пикселя. – Исцарапана? – Он замер. – Надо взглянуть поближе.
Пиксель кивнул и прикусил губу, понимая, что это должно означать. Лезть в битву. А там могут не только поцарапать.
Макс повернулся к маленькому мулу, уже нагруженному новой порцией добычи. Указав пальцем направление, он строго сказал:
- Иди домой и никуда не сворачивай. Можешь пообедать – кажется, как раз самое время.
Маленький мул всхрапнул и рассеянно потрусил к знакомой палатке, где его ждал весьма уместный мешок с сеном.
При помощи обломка копья отправляя в нокаут очередного чрезмерно настойчивого троянца, Слон вдруг подумал о том, что смертельно устал.
Битва давно уже выплеснулась за пределы ахейского лагеря. Корабли, те, что оставались еще неповрежденными, были отбиты и спасены. Троянское войско, теперь отброшенное за укрепленный периметр, казалось серьезно деморализовано, по крайней мере, отчасти, и было готово отступать дальше. В принципе, размышлял Слон какое-то время назад, ничего не стоило бы закончить эту войну в течение ближайшего часа-двух. Не так уж сложно пересечь километр равнины, добраться до ненадежных ворот Илиона, войти в них и вывесить над стенами наш флаг. Два часа или меньше.
Очень скоро, однако, обнаружилось, что этому есть одно или даже два существенных препятствия, объяснявших, почему эта война у греков растянулось уже на девять долгих лет. Первым препятствием были пленники, вторым – тела павших, не освобожденные еще от груза доспехов. Ахейцы, вдруг обнаружив, что спасены, что враг остановлен и вообще уже давно бежит, проницательно решили, что добычу, как водится, получает самый сообразительный и расторопный. Они тут же плюнули на войну и занялись грабежом и дележкой пленников.
- Какого черта? – возмущался Лях, пытаясь привлечь внимание Патрокла к стремительно тающим рядам его дружины.
Но Патрокл ничего не слышал. Он носился, как демон, отдавая приказы вознице Автомедону, появлялся везде одновременно и, яростно хохоча, насаживал на копье очередного беднягу, загипнотизированного его сумасшедшим видом.
- Он спятил, - сообщил Лях напарникам.
Сфинкс посмотрел и пожал плечами, так ничего не сказав. Слон облизнул губы.
- Я устал, - вдруг признался он. – Устал, и мне надоело. Тренировка закончилась больше часа назад. Мне кажется, я начинаю худеть. Я должен перекусить.
- Мы уже обедали, - напомнил Сфинкс.
- Я еще хочу, - заупрямился Слон.
- Мне бы твои заботы, - проворчал Лях, отбиваясь от двоих. Одному он рассек зазубренным мечом бедро, второй, догадавшись, что здесь ему ничего не светит, убрался сам.
- Ах, ты какой озабоченный, - вдруг завелся Слон, обиженный столь откровенным игнорированием своих интересов. – Что мы здесь делаем? Помогаем колхозникам в битве за урожай? Мне вообще наплевать на эту войну. – Он схватил за кирасу какого-то троянца, оглушительно завизжавшего и нервно задергавшегося в цельноштампованном панцире, крякнув, поднял над головой и рассчитанным движением метнул в толпу наступавших. - Нам нужен щит? – рявкнул он. - Так давайте заниматься щитом, а не этой благотворительностью, будь она проклята.
- Неплохой бросок, горец, - гаркнул возникший поблизости Патрокл.
- Слышал? – сказал Лях. – Тебя оценили. Ты уже горец. Горец Пять или Шесть.
Но Слона такими дешевыми приемами было уже не остановить.
- Пошел он, - заорал Слон прямо в физиономию сильно удивленному этим троянцу. – Командир чертов. Два часа назад нас было тысячи полторы, - продолжал он с рассудительностью, озадачивавшей его самого. – Сейчас, посмотри, не больше двух сотен. Они, - прорычал он и, ткнув пальцем в сторону Трои, очень удачно попал противнику в глазную прорезь шлема; противник завыл, развернулся и поскакал прочь. – Извини, - отвлекся Слон, но тот лишь махнул рукой – все нормально. – Так вот: они этого пока не заметили, но заметят, будь спокоен, и очень скоро. И тогда из нас сделают барбекю.
- Ну, - сказал Лях, - думаю, ты преувеличиваешь.
Слон остервенело замахал кулаком.
- Я хочу знать, для чего мы здесь погибаем? Нам нужен щит? Так пошли за щитом.
- А как ты рассчитываешь его взять? – поинтересовался Лях. Троянец осторожно приблизился и неуверенно ткнул в него копьем. Лях привычно уклонился, перехватил древко, и ударом ноги повредил противнику колено. Троянец закусил губу, благодарно кивнул и пополз с поля боя, радуясь, что отделался так легко. – Спрошу иначе, - говорил между тем Лях. – Как ты надеешься к нему подобраться? Вспомни еще о конкурентах и Патруле. Они никуда не пропали, они тоже ждут.
- Планы – это твоя забота, - проворчал Слон. Выговорившись, он почувствовал себя лучше, и теперь был готов потерпеть еще немного.
- Мой план такой, - сказал Лях, ухмыляясь попыткам троянца ткнуть его мечом в живот. Троянец орудовал настолько сосредоточенно, что не заметил, как рядом возник Сфинкс. – Мы сражаемся до самого конца и все время стараемся держаться поближе к Патроклу. Довольно скоро он погибнет. Это ключевой момент всей истории. Рядом окажется Менелай, но Гектор его отгонит и заберет доспехи Ахилла. До этого момента мы не вмешиваемся. Через некоторое время Менелай вернется с Аяксами. Они будут сражаться с Гектором за тело, но вынести его должны мы.
- Не понял, зачем? – удивился Слон.
- Мы доставим тело в палатку Ахилла, положим и встанем вроде бы как на страже. Почетный караул и все такое. Думаю, это может сработать. Мы проведем там всю ночь, а утром мать Ахилла принесет нам щит. Если все получится, шансы у нас неплохие.
- Гектор, - выдавил Сфинкс, указывая движением подбородка.
- Смотри-ка, - хмыкнул Слон. – Отдохнул, набрался сил.
Лях стремительно огляделся, фиксируя обстановку.
- Все приготовились, - бросил он. – Сейчас начнется, если не ошибаюсь.
Он не ошибался. Навстречу Гектору, расталкивая ряды сражающихся, двинулась колесница Патрокла.
- Гектор, Гектор, - укоризненно прокричал мирмидонский воевода. – Твоя слава преувеличена. Где же ты был, пока твои люди умирали?
Мрачный, как туча, Гектор ответил:
- Меня призывал покровитель Трои, Феб-дальновержец. И не тебе, уклонявшемуся от битвы столь долго, говорить о моей славе.
Речи троянца достигли цели. Патрокл закусил губу и, подняв копье, метнул его, целя в грудь Гектора. Приамид покачнулся на рванувшейся колеснице. Копье пролетело возле его лица и, скользнув мимо, ударило троянского возницу.
- Черт, - сказал Слон, брезгливо поморщившись.
Копье снесло парню половину черепа, разорвав шлем, словно бумажную аппликацию. Тело завалилось назад, опрокинулось и исчезло под колесами повозки. Гектор заорал и нанес ответный удар, швырнув копье в грудь Патрокла. Тот подставил щит и расхохотался, когда копье со смятым наконечником упало у его ног. Соскочив с колесниц, оба вождя ринулись к телу павшего возницы Гектора и, встав над ним, принялись сражаться за него на мечах.
- Я не могу на это смотреть, - сказал Слон. – Это глупость.
- Это не глупость, - отозвался Лях. - Это их жизнь.
Битва вождей немедленно привлекла всеобщее внимание, и в конце концов в нее включились все, кто оказался поблизости. Над трупом несчастного возницы начала образовываться груда других тел.
С переменным успехом сражение продолжалось недолго. Скоро Гектор с троянцами был оттеснен. Патрокл, радостно хохоча, поднял к небесам руки, по которым ползли ручейки крови, стекавшие к локтям, путаясь в густых черных волосах. Он что-то кричал, то ли благодаря, то ли проклиная богов. Потом его крик неожиданно захлебнулся. Он повернулся, на лице его появилась гримаса недоверия, и все вдруг увидели, что у него из спины торчит обломок короткого дротика. В этот миг все словно замерло.
- Приготовились, - повторил Лях.
Камера взяла крупный план и сосредоточилась на удивленном лице мирмидонца, сына Менетия, на розовой струйке слюны, показавшейся в уголке его губ, на глазах, сразу выцветших до слепой бледности раскаленного неба, замершего над величайшей из пустынь, известной человеку. Статисты медленно, медленнее, чем способен двигаться кто бы то ни было, расступились, позволяя бесшумно шагающей смерти отыскать дорогу к поджидающему ее клиенту. Будто из ниоткуда прилетело второе копье, его черная тень скользнула над землей. Лицо Гектора взорвалось буйным восторгом. Копье ударило в пах еще стоявшего на ногах Патрокла, вероятно, разорвало бедренную артерию; Патрокл упал навзничь, и в небо поднялась мощная струя густой и горячей крови.
Рати ахейские оцепенели, пораженные ужасом. Троянцы взревели.
- Ждем, - проговорил Лях. – Стоим на месте и ждем. Гектор должен забрать доспехи.
Мимо промчался Менелай. Лях напрягся, провожая его сосредоточенным взглядом.
- Сфинкс, - позвал он. – Что ты думаешь об этих царапинах на физиономии блондинчика?
Сфинкс посмотрел на него, понимая, что его ответ не столь уж необходим. Все ясно и так.
- Похоже, Макс с Пикселем нашли то, что нужно. – Лях с силой обрушил обломок копья на череп назойливого троянца.
Сфинкс молча кивнул. Это было очевидно.
Некоторое время спустя Гектор, охотившийся за колесницей Ахилла, но, видимо, без результата, разочарованный и злой, наконец вернулся, намереваясь снять доспехи с тела Патрокла. Менелай, которому совсем не хотелось умирать, вынужден был убраться, уступая превосходящей силе.
- Ну, - сказал Лях, - теперь мы.
И наемники, раздвигая ряды воодушевленно рубившихся троянцев, двинулись к телу павшего воеводы. Троянцы суетливо отскакивали, поскольку узнавали уже наемников в лицо и примерно представляли их возможности.
- Вы кто? – удивился Гектор, как раз заканчивавший с доспехами.
- Я – Гермес, - представился Лях, затем указа на Слона и Сфинкса. – Это – Арей, а это, разумеется, Афродита. Неужели, не узнал?
- Это шутка? – осведомился Гектор. – Если это шутка, то она дурно попахивает.
- А если нет? – полюбопытствовал Лях. Гектор не нашелся, что ответить. – Ладно. – Лях махнул рукой. – Доспехи ты получил, большего тебе все равно не надо. Тело мы забираем.
- Ну, нет, - зарычал Гектор, поднимаясь с коленей. – Вы умрете.
- Надеюсь, не прямо сейчас. – Лях вырвал из его руки меч. – Проваливай, а то и доспехов можешь не получить.
Гектор растерянно глянул на мрачную троицу, которую его люди по какой-то неизвестной ему причине старательно обходили стороной. Потом его взгляд на мгновение переместился куда-то за их спины, Приамид вздрогнул и, подобрав доспехи, поспешно ретировался.
- Ты забрал у него меч, - напомнил Слон.
- Что?
- Меч, - повторил Слон. – Ты забыл отдать ему его меч.
- Да черт с ним, с мечом. - Лях обернулся.
- А, - прогудел Аякс, - мирмидонцы. – Он подошел и с интересом посмотрел на тело Патрокла. – Доспехи он все же забрал. Вот черт. Ахилл будет в ярости.
- И это еще слабо сказано, - поддержал его Менелай.
Лях бросил взгляд на щеку спартанца. Из-под щитка шлема, точно какой-то индейский символ, выглядывали три широкие темные отметины, начинавшиеся где-то выше и доползавшие до самого подбородка. Они выглядели относительно свежими, скажем, в пределах двенадцати-шестнадцати часов.
- Вражеская пуля? – поинтересовался Лях, указывая на царапины.
- А? – не понял Менелай. Потом, вспомнив, судорожным движением коснулся поврежденной щеки и зло уставился на Ляха.
Лицо наемника сделалось темным от сдерживаемой ярости.
- Враги поцарапали? – повторил он. – Что случилось?
- Семейная сцена, - натянуто осклабился Менелай. Сделав шаг в сторону, он встал так, чтобы между ним и Ляхом оказался Аякс.
И в этот момент на них накатила волна бешено атакующих троянцев.
От наемников потребовалось все их мастерство, чтобы остаться в живых и не быть погребенными под живой массой нападавших. Где-то неподалеку тонко и непрерывно вопил Менелай. Было довольно трудно представить, что можно делать в сопровождении таких криков. Еще ближе размеренно, точно филин, ухал Аякс. Где-то надрывался Гектор, отдавая распоряжения, которые, впрочем, никто выполнять и не думал. В этот раз покалеченных было больше. Наемники не могли позволить себе расточительность быть слишком аккуратными и вежливыми. Слон рычал, задыхаясь от пота и тесноты кожаного доспеха. Сфинкс достал свой нож и теперь наносил точные хирургические разрезы, немедленно и надолго выводящие противников из строя. Лях чувствовал свинцовую тяжесть в бедрах, понимая, что долго в таком темпе он не выдержит.
- Надо уносить тело, - прохрипел он. – И убираться самим. Долго нам не продержаться. – Он хлопнул Слона по плечу. – Бери его. Мы со Сфинксом прикроем.
Слон взглянул на него безумными глазами.
- Бери его, - проорал Лях ему в лицо. – Мы прикроем.
Завидев наемников, несущих на руках безжизненное тело Патрокла, обезображенное мертвенной бледностью и темными кляксами свернувшейся крови, похожими на небрежные наброски авангардного боди-арта, Автомедон оставил коней, которых к этому времени уже освободил от упряжи и теперь обтирал куском мягкой овчины, что-то бормоча в их чутко подрагивающие уши. Он забежал вперед, загребая ногами, имевшими характерный кавалерийский профиль и словно специально спроектированными для того, чтобы ими загребать, имитируя работу снегоуборочной машины. Одной рукой он придерживал меч, болтавшийся на широком кожаном поясе. С настойчивостью преданного моджахеда меч ритмично хлопал его по колену, и каждый такой удар вызывал на простоватой физиономии возницы гримасу страдания. Он пытался подворачивать ногу внутрь, но меч всякий раз отыскивал новые возможности и старательно прикладывался к колену Автомедона. Ляху было больно на это смотреть. Собственно, поэтому он и не смотрел, напоминая себе, что сеанс садомазохизма, в принципе, дело добровольное, точно так же, как и многое другое в этой жизни.
Выполнив серию хитроумных маневров мимо оружейных распорок и затушенных очагов, возле которых неторопливо бродили, прихрамывая, возвратившиеся из боя воины, дважды извинившись за свою неуклюжесть, один раз не успев, но все же увернувшись от справедливой затрещины, Автомедон описал широкую дугу и в конце концов выбрался на тропу, ведущую к палатке вождя мирмидонцев. Все его внимание теперь было обращено на наемников. Он принялся энергично жестикулировать, указывая вдоль тропы.
- Давайте сюда, - говорил он. – Сюда.
Лях кивнул. Ему не хотелось, чтобы Автомедон услышал от него, что именно туда они все это время и двигались. Потому что если бы он сказал это, он не смог бы остановиться и сказал бы еще кое-что, что могло бы вызвать напряженность во взаимоотношениях. А напряженность – это неизбежные трудности, которые сейчас Лях полагал совсем лишними.
Кто-то из воинов, занимавшихся очагом, расположенным в непосредственной близости тропы, ведущей к палатке вождя мирмидонцев, увидел наемников и приподнялся, отрываясь от своих дел. Разглядев, кого они несут, он торопливо отер руки о бедра и поспешил навстречу, предлагая помощь.
- Даже не думай, - процедил Лях. Он злился на себя и на весь свет, поэтому ему ничего не стоило убедительно поиграть желваками и свирепо сдвинуть брови к переносице. Ему говорили – он не помнил кто, но совершенно точно помнил, что говорили, - что такой вариант его физиономии особенно пугает неподготовленного зрителя. – Уйди с дороги.
Трусивший впереди Автомедон, добежал до палатки и нетвердой рукой приподнял полог, чтобы не мешал наемникам внести внутрь их скорбный груз.
Когда Ахилл увидел перед собой мертвое тело Патрокла, с ним произошел шок. Выглядело это даже хуже, чем Лях мог бы себе вообразить. Нижняя челюсть вождя безвольно отвисла, глаза превратились в прозрачные капли стекла, а сам он словно постарел на двадцать лет.
В сопровождении Автомедона, Менелая и двух Аяксов наемники внесли труп в палатку и выложили на стол. Прежде чем они это сделали, Лях сделал знак подождать, смахнул со столешницы какие-то кубки, горшки, что-то еще, что гулко грохнуло, свалившись на пол, и велел наложницам, уже готовившимся начать голосить, принести большой отрез ткани. Оставив Патрокла, наемники отступили ко входу и замерли, не покидая палатку.
- Мы скорбим вместе с тобой, - прорычал Аякс, обращаясь к Ахиллу. – Он был храбрым воином.
Но Ахилл его не слушал. Что пользы ему было с их скорбей? А то, что он был храбрым и могучим воином, так не им об этом ему говорить. Он знал это и сам, еще с тех далеких времен, когда отец представил ему сына Менетия, бывшего старше почти на восемь лет, и сказал, что отныне тот будет его учителем в воинском деле. Патрокл оставался учителем даже тогда, когда ученик уже давно его превзошел и стал объявленным наследником Фтиотиды.
Ахилл приблизился к телу погибшего друга, все еще не веря в реальность происходящего. Дрожащей рукой коснулся бледного обескровленного лица с темной засохшей струйкой в уголке рта. Медленно опустился на колени.
Минуту спустя стихающий лагерь мирмидонцев встрепенулся от пронзительного вопля вождя.
- Горюет, - сказал ветеран, поглядывая на Макса, раскладывавшего на земле добытые трофеи. – Много собрал. Может, поделишься?
- Угу, - буркнул Макс и, подумав, вручил старому воину отличный шлем – со щитками, какими-то украшениями сверху и по бокам и огромным ярко-алым плюмажем.
- Хороший шлем. – Ветеран покрутил его в руках. - Чей он?
Макс помедлил и, вздохнув, рассказал, что знал. Он снял этот шлем с башки того тонконогого урода, что первым ударил Патрокла копьем в спину. Прежде чем врезать ему по яйцам и забрать шлем, Макс поинтересовался его именем. Выяснилось, что урода звали Эвфорбом. Получив ногой в нужное место, он сразу понял, что от него требуется, и отдал не только шлем, но и все прочее, что у него при себе было. Макс признался, что почувствовал себя лучше, отдав этот шлем старику. Ветеран понимающе кивнул.
Вернулся Пиксель и присел возле Макса. Он ходил за сеном для маленького мула.
- Как там? – спросил он.
Макс пожал плечами.
- Не знаю пока. Они в палатке Ахилла. Еще не выходили.
- И не выйдут, - сказал Лях, бесшумный, точно тень. – По крайней мере, без щита, черт бы его подрал. Я всего на минуту. – Он уселся на корточки и протянул ладонь к дрожащему пламени костра. – Эту ночь мы проведем возле тела Патрокла. И вы тоже, так что будьте неподалеку. Спать придется по очереди. И не забудьте нашего ушастого приятеля. – Он кивнул в сторону маленького мула, сосредоточенно жующего честно заработанное сено. – Если не хотите оставить его здесь.
- А как же Ольга? – решился спросить Пиксель.
Лях дрогнул, почти неразличимо, словно ему на плечо неожиданно упал сухой лист.
- Ольгой я займусь сам, - проговорил он. – Позже. Ночью.
- Уже ночь, - сказал Макс.
- Нет. – Лях посмотрел в небо, где на боку лениво покачивался месяц, цедя мутный серебряный свет на умолкающие окрестности Илиона. – Еще не ночь. Когда будет ночь, я скажу. Ясно? – Он поморщился, освобождаясь от наваждения. – Зачем вы натаскали столько барахла? Сдаете цветные металлы?
- Это добыча, - объяснил Макс. – Все так делают.
- Ее вы с собой не возьмете. Избавляйтесь. Можете хоть торговать, если есть охота. Мне нужен щит.
- Выбирай любой, - предложил расщедрившийся Макс. – Вот, например, совсем неплохой. – Он вытянул из кучи большую деревянную колоду, обитую несколькими слоями медных полос.
- Мне нужен наш щит, - проскрипел Лях, особо нажимая на слово «наш».
- А, - догадался Пиксель. – Тот, что в мешке?
- Да, - оскалился Лях. – Тот, что в мешке. Давай его, живо, - прорычал он и, подумав, добавил: – Этот я тоже возьму. Мародеры.
Когда Лях ушел, Макс почесал в затылке.
- Чего он такой нервный? – пробормотал он. – Вроде, все путем.
Пиксель поддержал его и поинтересовался:
- Что будем делать? Я имею в виду, со всем этим? – Он ткнул пальцем в груду доспехов.
Макс поскоблил шею пятерней. Иногда это помогало ему принимать правильные решения.
- Торговать, - наконец буркнул он. – Что еще? Он же сказал.
К этому времени уже заметно стемнело. Ночь еще не пришла, но ее вестники тихой собачьей сворой наползали со стремительно мрачнеющего востока. Серп месяца, напоминавший обглоданную арбузную корку, угадывался бледной тенью, зависшей над немой гладью моря. Свинцовое зеркало бормочущих вод Внутреннего моря, украшенное сильно размытой ртутной дорожкой, подсвеченное у дальнего края кровавыми зарницами уходящего солнца, ближе было оборвано рваным очерком береговой линии. В опускающейся и густеющей тишине человеческие голоса становились и тише, и осторожнее. Плеск воды вплетался в нее бесконечной нотой, которую стоило труда услышать и сказать – вот, это она. Кто-то внезапно вскрикивал, тишина как будто приподнимала юбки, готовая вскочить и исчезнуть, но скоро все успокаивалось, и вновь лагерь окутывало усыпляющее безмолвие.
Лях спешил. Он возвращался в палатку мирмидонского вождя, надеясь, что за несколько минут его отсутствия не произошло катастрофы. В другое время он сказал бы, что нет ничего такого, что нельзя было бы исправить. Но сейчас его нервы были и без того напряжены до предела. Во всяком случае, он полагал, что это предел, и проверять, так ли это, не испытывал никакого желания. Он хотел добраться до финала задания, закончить работу и убраться домой. Он почти мечтал о ванне, кровати, не похожей на сбитую гору вонючей овчины, маленьком столике в самом темном углу бара, где бы он мог никуда не спеша цедить пиво или что-то покрепче.
Он не хотел осложнений и надеялся, что до них дело все-таки не дойдет. В этом смысле он полагался не столько на тяжеловесность и спокойствие Слона, сколько на опыт и проницательность Сфинкса. Оставив Макса и Пикселя разбираться с вещами, он должен был заглянуть еще в одно место. Сделать это он посчитал необходимым. Он признавал некоторый риск своей акции, но, к счастью, все вышло наилучшим образом.
Он пробрался в лагерь спартанцев Менелая, причисленного отныне к его личным врагам, а также к врагам всей группы наемников, и дважды пересек его от края до края. Он обошел его весь и теперь неплохо представлял себе расположение их палаток. Что, собственно, и являлось его целью. Остальным он намеревался заняться позже. Ночью.
К моменту его возвращения вопли Ахилла превратились в унылое поскуливание. Звуки, напоминавшие осторожный свист приоткрытого крана, перемежались тоскующим воем, но уже без прежней энергии и ожесточения. Задними хорами ему вторил десяток наложниц, собранных обоими вождями мирмидонцев в нескольких удачных походах на близлежащие владения союзников Трои. Судя по всему, девиц их не вполне ясный новый статус не особенно волновал, и они весьма добросовестно отрабатывали жилье и пищу.
Нырнув под болтающийся полог палатки, Лях роздал Слону и Сфинксу щиты, один из которых был обернут мешковиной. Ахилл как будто не обратил внимания на вошедшего, зато девицы заинтересованно оглядели Ляха с головы до ног, слегка сбиваясь при этом с траурного ритма. Лях погрозил им пальцем.
Ахилл громко всхлипнул и, проведя ладонью по красным глазам, поднялся. Его мутный взгляд обежал группу наложниц, добрался до застывших у входа наемников и здесь остановился.
Лях не стал ждать вопроса.
- Мы, - рявкнул он, – люди Патрокла. – Подняв руку, он показал на запястье. Все посмотрели туда и обнаружили там браслет. Около получаса назад Лях снял его с трупа воеводы, но рассказывать об этом Ахиллу, разумеется, не собирался. Для Ахилла у него была заготовлена совсем другая история. – Он, - Лях взглядом указал на Патрокла, - отдал его мне перед смертью и потребовал, чтобы мы охраняли его тело до последнего обряда. Мы выполним его последнюю волю, - проревел он со слепой решимостью слабоумного.
- Да? – удивился Ахилл.
- Да, - гаркнул Лях. – Это было его последнее желание.
- Это вы принесли его тело? – осведомился вождь мирмидонцев после минуты тяжелых размышлений.
- Мы отбили его у Гектора и доставили в лагерь. – Лях помялся. – Нам помогли Аяксы и Менелай, но принесли его мы.
- Угу, - сказал Ахилл слегка озадаченно. – Сами?
- Да.
- Угу, - повторил он. – Очень интересно. – Он посмотрел на труп Патрокла и неожиданно хлюпнул носом. – Что же делать?
Лях растерялся. На этот вопрос он затруднялся ответить.
- Надо бы обмыть тело, - прошелестел Сфинкс и вновь превратился в белое безмолвие.
Теперь все посмотрели на Сфинкса, поражаясь его осведомленности.
- Черт, - сказал Ахилл. - Пожалуй, верно. – Он сделал знак наложницам, потом бросил взгляд на Ляха. – А ты им поможешь.
Лях кивнул, поскольку спорить по пустякам с вождем и героем войны не собирался.
В этот момент в палатку ввалился человек в потрепанных доспехах, в панцире, поножах и сильно поношенных кедах с красноватой подошвой. Он огляделся, пытаясь спешно оценить диспозицию.
- Я человек Патрокла, - заверещал он.
Лях посмотрел на Слона и энергично мотнул головой. Слон опустил руку, ухватился покрепче и без особого труда выволок упиравшегося бойца на свежий воздух. Послышался приглушенный шлепок, похрюкивание, которое мгновенно смолкло, сменившись некими звуками, намекавшими на невысокие аэродинамические характеристики объекта, после чего Слон вернулся, занял свое место у входа, и вновь установилась первозданная тишина.
- Это был кто? – полюбопытствовал Ахилл.
- Конкурент, - честно объяснил Лях. – Не стоит обращать внимания.
- Ага, - сказал убитый горем вождь, не пожелавший вникать в суть термина «конкурент».
Наложницы внесли треножник. Конструкцию увенчивала широкая медная чаша с округлыми боками, инкрустированная золотом, украшенная камнями, похожими на морскую гальку, хотя это и не была галька. В чаше тлел уголек. Одна из девушек осторожно его раздула, после чего водрузила сверху большое бронзовое блюдо, наполненное водой.
Когда вода достаточно подогрелась, наложницы освободили тело Патрокла от одежд, оставленных на нем Гектором, и принялись протирать его смоченными тряпицами.
Ахилл отступил от стола с трупом. На его лице застыла какая-то странная гримаса. Он отошел дальше, опустился на землю и закрыл глаза. Казалось, он заснул. Несколько позже выяснилось, что он и в самом деле заснул.
Это было несколько неожиданно, но Лях вздохнул свободнее. Половина дела сделана.
Ветеран дремал, старательно переваривая плотный ужин. В двух шагах его сотоварищи еще вылизывали глиняные плошки, с тоской поглядывая в сторону опустевшего котла, а он, удобно расположившись возле большого бревна, уже приступил к долгой и непростой процедуре усвоения только что съеденного куска баранины.
Мечтами он возвращался в благословенную богами Фтиотиду.
Удивительно, но он отлично помнил наверное каждый день своей бурной юности. Каждый рассвет, а тем более каждый закат был наполнен особым смыслом. Сын владыки Эака, Пелей, которому тогда только еще предстояло стать их царем, был озабочен поисками своей богини и был вечно в разъездах, то в Калидоне, то в Иолке. А ветеран – зеленый рекрут, голенастый и долговязый, за что особенно нравился местным девицам – без лишнего шума, свойственного в этих делах царским наследникам, вполне успешно решал свои личные сексуальные проблемы. В основном это происходило в районе дворцовой кухни. Этим он в некотором роде убивал сразу двух зайцев, вторым считая сытный завтрак, обед и ужин. Чудесное было время, думал ветеран, блаженно щурясь и чувствуя, как губы сами собой расползаются в загадочной улыбке.
- Отец, - сказал голос, который, насколько он мог судить, имел совсем мало отношения к его грезам. То ли интонацией, то ли какими-то неприятно настойчивыми обертонами он не особенно вписывался в милую картину зеленых, будто только что выкрашенных и подстриженных лужаек, ручьев, похожих на застывшие ленты горного хрусталя. Он тревожил облака, которых было два или три и каждое из которых напоминало стожок мягкой соломы на сеновале позади дворцовой кухни, как раз вспоминавшийся ветерану. Короче говоря, этот голос мешал.
- Эй, отец, - повторил голос в тот самый момент, когда ветеран уже начал надеяться, что ему показалось. Прямо посреди видения появилась рука и неласково толкнула его в плечо.
Ветеран недоверчиво хрюкнул и открыл глаза. Фокусировка заняла еще секунд двадцать.
- Извини, что отвлек, - проговорил Макс.
Ветеран внимательно изучил его физиономию и решил, что она непохожа на физиономию человека, который раскаивается. Он вздохнул и рассеянно чмокнул губами.
- Тут есть дело, - сообщил Макс, после чего в двух словах передал суть их с Пикселем трудностей. – Понимаешь, добычи оказалось слишком много. Столько нам ни к чему, и шеф приказал избавиться от излишков. Мы хотим обменять на что-нибудь маленькое. – Он поднял руку и показал, насколько маленькое он имеет в виду. – Перстни, брошки, серьги, браслеты. Разные безделушки. Ну, ты врубаешься, верно?
Ветеран не был в этом настолько уверен и на всякий случай переспросил.
Макс заверил его, что он все понял правильно. У них мобильная группа, и им вовсе не нужен весь этот громоздкий скарб. Они хотят поменять его на украшения, которые можно положить в маленький мешочек и привязать к поясу. О’кей?
- Это не разумно, - заметил ветеран. – Доспехи дороже всяких женских глупостей.
- Абсолютно с тобой согласен, - заверил его Макс. – Но это распоряжение начальства. А с начальством не спорят. Не мог бы ты пустить слух, а? Насчет того, что здесь меняют доспехи на украшения. Доспехи с хорошей родословной и все такое. Что-нибудь в этом роде. А мы тебя не забудем. Получишь процент.
Молодо-зелено, подумал сообразительный ветеран. Легкие деньги. Легкие деньги, легкая слава. Они ударили по рукам, и Макс направился к палатке сообщить Пикселю, что дело улажено. По пути он на пару минут заглянул в кусты и слегка облегчил собственные шестьдесят пять килограммов. Ночь предстояла длинная, и следовало быть предусмотрительным, чтобы потом не отвлекаться по необходимости. В серьезном деле каждая мелочь может стать мучительным испытанием, особенно переполненный мочевой пузырь.
Когда он в конце концов добрался до палатки, его встретил затравленный взгляд Пикселя. Над Пикселем нависали трое – огромного роста, волосатые, серые от въевшейся грязи. Все четверо что-то обсуждали, делая это с энергией и жаром. Пиксель на фоне могучих мирмидонцев выглядел довольно бледно, но почему-то был до сих пор жив и вполне здоров.
- Черт, - выдохнул Пиксель, увидав Макса, - как ты вовремя.
Макс пригляделся и обнаружил на овчине перед Пикселем разложенные в три кучки браслеты, перстни и что-то еще.
- Клиенты? – поинтересовался он деловито.
- Клиенты, - отозвался Пиксель.
Неплохо, дедуля, удивленно подумал Макс, старый воин зря воздух не портит, то есть борозду не портит.
- Так, мужики, - сказал он клиентам, следившим за ним с настороженностью и недоверием. – Сильно не напирайте. Отоварим всех. Посмотрим, что тут у вас?
Ночь густела, точно чернильное пятно, медленно расползавшееся по листу желтоватой бумаги. Звезды – странная публика – плевались золотым светом, время от времени превращавшимся в стремительный росчерк падающего метеора. Месяц, вылизанный до узкого рахитичного серпика, меланхолично обозревал побережье, прислушиваясь к осторожному плеску, накатывавших на песок волн. Шакалы, задумчивые и по-прежнему не особенно сытые, обсуждали события минувшего дня, обмениваясь наблюдениями и выражая уверенность, что жизнь, кажется, снова начинает налаживаться. Из палаток, терзаемых резкими порывами беспокойного ночного ветра, доносился героический храп ахейского воинства. Храп перемежался стонами, бормотанием и долгими сладкими причмокиваниями, умолкавшими, когда овчина, покрывавшая каркас палатки, издавала вдруг резкий хлопок. Потом тишина возвращалась, надежно и как будто надолго, и в тишине вновь слышались храп и сопение мужчин, отдыхающих после трудного дня. До следующего порыва ветра.
Лях бесшумно скользил между палаток, стараясь придерживаться тропы, едва различимой в плетении лунной тени. Он заставлял себя сохранять спокойствие и думать о деле, о том, где следует искать Ольгу в первую очередь. Тот ответ, что вертелся в его голове, совсем ему не нравился, но, к сожалению, его мнения по этому поводу никто не спрашивал.
Утомленный переживаниями, в какой-то момент он отвлекся, и его мысли мгновенно переключались на что-то другое. Он вспомнил о том, что это их последняя ночь здесь, на берегу Внутреннего моря, за три тысячи двести лет от родного двадцать первого века - городов, провонявших смогом и сыростью, знакомых и незнакомых зданий, которые, впрочем, все на одно лицо, будто выдержанные в крепком настое грязи, химии и человеческих помоев. Думая об этом, он наслаждался каждой проходящей секундой, каждым услышанным звуком, очень остро ощущая во всем окружающем привкус невероятной экзотики. Он вдыхал необыкновенные ароматы, препарируя их и стараясь запомнить, отлично понимая, насколько это безнадежно. Сожалея, что все заканчивается, он, впрочем, отдавал себе отчет в сиюминутности собственных чувств. Он знал, что любая отсрочка настолько приблизившегося финала, его бы сильно разочаровала. Потому что он человек не этого мира. Видимо, к сожалению. Хотя, кто знает?
Черные очерки дальних палаток, на которые он ориентировался, походили на фото больших муравьиных куч, разбросанных в совершеннейшем беспорядке, как это, собственно, и полагается большим муравьиным кучам. Капли звездного света сползали по их ровным бокам, напоминавшим колпаки волшебников из старых сказок. Часовые, сутулившиеся у костров неподвижными силуэтами, мечтали о чем-то своем и почти не обращали внимания на проходящего мимо Ляха. А если обращали, то получали один и тот же удовлетворявший всех ответ:
- Я к Менелаю. У нас разговор.
Когда Лях добрался наконец до расположения спартанцев, и часовой поинтересовался, кто он и куда направляется, Лях присел к костру, произнес заготовленное объяснение, после чего потратил еще пару минут на беседу и на выяснение, в какой именно палатке находится Менелай.
- Наложницы при нем? – спросил Лях, подмигивая и растягивая губы в оскале, который часовой мог посчитать, чем угодно.
- Они рядом, - сообщил часовой. – Сам понимаешь: чтобы, когда понадобятся, были под рукой. Вон их палатка. – Воин указал и неопределенно махнул рукой. – Хотел бы я заглянуть к ним. Ненадолго.
- А что насчет новенькой?
- Новенькой? – Часовой насторожился, уставившись на чужака с подозрением.
- Да ладно, - осклабился Лях. – Весь лагерь уже знает.
- Да? – засомневался спартанец.
- Да, - заверил его Лях. – Я же знаю.
Аргумент был довольно сильный, и спартанец, подумав, нехотя пожал плечами, признавая, что, видимо, так и есть.
- Как она? – настаивал Лях.
- Огонь, - поделился часовой известными ему слухами. – Сам не видел, не знаю, но говорят – амазонка. Нечто потрясающее. К себе не подпускает, царь весь извелся. Устроил ее в отдельную палатку, дальше к берегу, поставил охрану. Стерегут днем и ночью – боятся, что сбежит. Горячая девка. Завидую царю. Мне бы ее. Я бы…
Лях скрипнул зубами и одним ударом отправил часового в глубокий нокаут.
Связав и на всякий случай снабдив спартиата надежным кляпом, Лях завернул его в овчину и устроил возле костра, чтобы не замерз. Посидев еще минуту и успокоив адреналиновый волну, гулявшую в крови, он наконец встал.
Для начала он все же заглянул в палатку царя. Менелай был один. Он лежал на спине и пыхтел, словно все паровозное депо в период проверки составов. Лях поразмыслил и решил, что не станет трогать его сейчас. Время еще будет, пообещал он безмятежно сопящему владыке.
Розыск палатки, которую охраняют и днем и ночью, не занял особенно много времени. Она оказалась третьей к побережью от палатки наложниц. Возле входа, расположившись, точно игроки в нарды, сидели двое стражей. Шлемы, панцири и вооружение были сложены на землю, а сами охранники развлекали друг друга байками про виденное или слышанное от кого-то, приводя невероятные подробности, которые, как уверял каждый, они вспомнили только что. И тот и другой отлично понимали, кто кого хочет надуть, но вполне искренне полагали, что таковы правила куртуазного диалога, и внимательно выслушивали историю за историей.
- В Африке живут пигмеи, - сообщил один. – Ты в курсе?
Ответом ему было вежливое удивление, которое следовало понимать как предложение развить столь удачно начатую мысль.
- Они маленькие и злобные, точно крысы. Такие же зубы, когти и мелкие пучки шерсти на голове и по всему телу. Когда они кричат, все живое на стадию вокруг умирает. – Он покивал головой, намекая на то, что все, о чем он говорит, чистая ничем неприкрытая правда. – Они бы давно расплодились по свету и уничтожили все живое, если бы не журавли.
- Журавли? – изумился его слушатель и замер в предвкушении, догадываясь, что сейчас услышит самую соль истории.
- Да. – Рассказчик сделал энергичный жест, смысл которого остался неясен как для слушателя, так и для Ляха, укрытого угольным языком тени. Впрочем, для самого рассказчика тоже. – Они собираются в стаи и сбрасывают на пигмеев огромные камни. Пигмеи кричат, но журавлям их вопли не страшны.
- Это правда? – неуверенно осведомился слушатель.
- Ты сомневаешься? Я слышал это от человека, который все это видел.
- Да ладно.
- Клянусь.
Лях устал слушать этот бред. Плана у него не было, но отсутствие плана, тоже, в каком-то смысле, план. Не таясь, он подошел и присел напротив собеседников. Парни умолкли, удивленно уставившись на пришельца.
- Ольга, - спросил Лях, повысив голос, - ты там?
- Там, там. – Ольга вскрикнула и всхлипнула, борясь с накатывавшей истерикой.
- Это я, Лях.
- Нет, наверное, я не поняла, - рявкнула она со сдерживаемым возмущением. - Я здесь уже больше суток, а это довольно долго. Чем вы занимались?
- Искали тебя, - ответил Лях, в упор разглядывая сторожей. – Это оказалось совсем не просто.
- Эй, - сказал один из парней. – Вообще-то, с ней нельзя разговаривать.
- Ничего. – Лях понимающе кивнул. – Мне можно.
- Она – наложница царя, - пояснил второй.
- Ольга, тебя долго ждать? – Лях снова возвысил голос.
- Я привязана, - отозвалась Ольга. В палатке что-то упало, потом послышалась возня и бессильный вскрик Ольги. – Почему бы тебе не помочь? – наконец возмутилась она. – Я привязана к этому столбу.
- Привязана к столбу? – Помрачневший Лях внимательно изучал физиономии стражей.
- Так приказал царь, - поежившись, пояснил тот, что выглядел помоложе.
- Ясно. – Лях вздохнул и посмотрел на ладонь. – Я отменяю приказ. Я хочу, чтобы вы пошли, освободили ее и привели сюда. Я ее заберу, - добавил он с угрозой.
Парни поднялись и нерешительно потоптались.
- Надо бы узнать у царя, - предположил один из них.
- А вы кто, извините? – поинтересовался все тот же знаток журавлей и пигмеев.
- Я? Я Арей, - соврал Лях. – Эниалий. Слышали о таком? – Он ласково улыбнулся. – И если вы сейчас не пойдете и не освободите эту пленницу, я выпущу вам кишки.
Парни переглянулись, еще помедлили, но все же вошли в палатку. Потом вышли, и вместе с ними была Ольга. Она рванулась к Ляху. Он так и не понял, хотела она кинуться ему на шею или влепить пощечину. Он этого так и не узнал. Старший из стражей вдруг метнулся, схватил ее за руку, прижал к себе и приставил к ее горлу кинжал. Глаза Ольги панически округлились. Она открыла рот, но Лях не услышал ни звука.
- Очень большая ошибка, - раздельно произнес Лях. – Я же сказал: я – Арей.
Ни Ольга, ни кто-либо из стражей так и не успели уловить начало его броска. Все произошло в какую-то долю секунды, как раз тогда, когда веки воина с кинжалом, приставленным к горлу пленницы, совершали стремительное движение вниз, а затем вверх. Молодой страж успел только сделать вдох, чтобы крикнуть, а потом все было уже кончено.
Лях втащил обоих парней в палатку и быстро проделал все необходимые процедуры с кляпом и ремнями.
- Можем идти, - сказал он. – Как ты?
- Как я? – осведомилась Ольга, обнимая себя за плечи и заметно дрожа. – Никак. Отвратительно. Я была в плену.
- Насколько я слышал, ты неплохо держалась. – Лях завернул ее в овчину, взятую из палатки.
- Я была в плену, - повторила она, начиная заводиться.
- Тише, тише, - сказал Лях и, помявшись, все же спросил: - Он тебе ничего не сделал?
Ольга глубоко и шумно вздохнула.
- Если ты имеешь в виду изнасилование, - холодно произнесла она, - то его остановила только исцарапанная физиономия. – К концу фразы ее голос предательски дрогнул.
Лях кивнул, очень ясно чувствуя, как его накрывает обжигающая волна ярости, и понял, что не хочет ее сдерживать.
- Подожди-ка секунду, - попросил он.
- Стой, - прошипела Ольга, но было уже поздно.
Лях проскользнул в палатку, наклонился и тронул Менелая за плечо. Тот мгновенно проснулся. Открыв глаза, он приподнял голову и недоумевающе уставился на Ляха.
- Что?
- Ничего, - сказал Лях. – Должок. – И с силой впечатал кулак в изумленно округлившийся глаз.
Макс просунул голову в палатку вождя мирмидонцев. Оглядевшись и обнаружив компаньонов, он вошел и, опустив за собой полог, кивнул в сторону посапывающего Ахилла.
- А вроде не слишком горюет, - проговорил он. – Не знаю, не мне, конечно, судить, но выглядит так, как будто он просто спит. Или я не прав?
Не ожидая ответа, Макс уселся прямо возле входа, подтянув под себя кусок то ли овечьей, то ли козлиной шкуры. Затем выложил на колени мешок с трофеями и, развернув его, принялся осматривать украшения, которые им с Пикселем удалось выменять на доспехи. Если подумать, Лях, пожалуй, был прав. Если оставить в стороне нездоровую философию альтруизма, тащить в двадцать первый век все эти шлемы, панцири и поножи из цветного металла не было никакого смысла. Их продажа могла превратиться в головную боль, кроме того, это вовсе не та работа, какой Макс мечтал бы заняться на досуге. Украшения совсем иное дело. Их можно обменять, подарить девчонке, которую нужно уломать, или что-нибудь в этом роде. Макс разглядывал добычу, пытаясь определить, насколько удачной оказалась сделка.
Вошел Пиксель. Бросив взгляд на Ольгу, свернувшуюся на овчине возле неподвижно сидевшего Ляха, он сказал:
- Я вот что подумал.
- Тебе, мужик, просто повезло, - промычал Макс, разглядывая браслет и пытаясь продеть в него руку. – Вот, что я тебе скажу. Поверь: просто повезло.
Наемники посмотрели на Макса, рассчитывая на объяснения.
- Да ничего, - сказал он, стягивая браслет и бросая его в мешок. – Это я так. Разговор поддержать.
- Да. – Пиксель собрался с мыслями. – Я подумал: утром его мать принесет доспехи, и мы, как предполагается, подменим щит. – Он выдержал короткую паузу. – Но что, если конкуренты перехватят ее на пути к палатке и подменят щит раньше?
- Тогда мы пролетим, - сказал Лях, мрачнея. – Хорошая мысль.
- А разве его мать не богиня? – Макс попытался напрячь память. Ему припомнилась пара промежуточных модификаций Фольксвагена-Жука, что-то насчет нового водородного двигателя, но ничего конкретного насчет богинь, за исключением того, что в эти времена они появлялись сплошь и рядом. – Гром, молния, электрический разряд – и нет конкурентов.
- Не знаю, какая она богиня, - пробормотал Лях, - но проблему надо как-то решать. – Опустив руку, он коснулся плеча Ольги. – Ты не спишь? Что по этому поводу говорит первоисточник?
Ольга поднялась одним мягким гибким движением, поправила хитон, волосы и, завернув ноги в овчину, достала откуда-то томик «Илиады». Она недолго его листала, отыскивая нужную страницу и просматривая строфы.
- Ничего. Взошла на Олимп к Гефесту, потом спустилась с Олимпа.
- То есть по воздуху?
- Видимо. – Она пожала плечами. – Некоторые авторы, правда, сообщали, что кузня Гефеста находится под вулканом на острове Лесбос. К западу отсюда.
- Где лесбиянки? – не преминул уточнить Макс, удивляясь собственной информированности в столь нетривиальном вопросе. И это при том, что его образование трудно было бы назвать классическим и тем более полным.
- То есть по морю. – Лях завернул второй палец. – Две возможности.
- Невероятно, чтобы за одну ночь она добралась до острова, получила доспехи и вернулась, - заметила Ольга.
- Ну, - сказал Лях, - это уже не наша забота. Значит, либо по воздуху, либо по морю. Воздух отбрасываем, остается море.
- Я могу встретить ее на берегу, - сказал Сфинкс.
- Отличная мысль. – Лях вновь обратился к Ольге. – Когда она должна появиться?
Ольга прочитала вслух:
- «В ризе багряно-златистой из волн Океана Денница вышла, несущая свет и бессмертным и смертным».
- То есть рано. – Лях поднял руку с часами, которые он так и не снимал.
- Ну, - спросил Макс со странным трепетом, - и сколько там на твоих?
- Десять. Без пяти.
Макс на секунду замер, соображая.
- Утра или вечера?
Лях не стал отвечать, полагая, что глупостей на сегодня сказано более чем достаточно.
- Уже можешь идти, - сказал он Сфинксу. – Возьми с собой Макса или Пикселя. Нужна будет помощь, позовете.
- Я пойду, – сказал Пиксель. – Я что-то нервничаю.
Они поднялись и вышли. Палка, привязанная к пологу, ударилась об одну из опор палатки, издав глухой звук, отчего-то напомнивший Максу стук колотушек на кухне, где делают пироги или печенье. Он схватился за живот, предчувствуя голодные спазмы. Однако сообщить приятелям о том, что чертовски голоден, Макс не успел.
Потому что проснулся Ахилл.
И еще потому, что в ту же минуту – уж так вышло - в палатку стремительным шагом ворвался Менелай.
Вместе с царем спартиатов явился отряд лакедемонских воинов, и в палатке сразу стало необыкновенно тесно. В рядах бойцов очевидным объяснением происходящего маячила физиономия Брикстона.
Небрежность, подумал Лях. Небрежность разрушает самые надежные планы. Ему следовало нейтрализовать патрульного, но в заботах об Ольге и удовлетворении собственной ненависти он совсем о нем забыл. Теперь за это приходилось расплачиваться. Подняв палец на манер пистолета, он нацелил его в Брикстона и губами проартикулировал ругательство. Брикстон ухмыльнулся, подмигнул и, наклонившись к уху Менелая, что-то коротко прошептал.
Но Менелай и сам все прекрасно видел, пусть и одним только глазом.
- Привет тебе, царь Ахиллес, - рявкнул он. – Мне нужен этот человек. – Рука в боевой перчатке выстрелила в направлении Ляха. – Он вор и предатель. - Брикстон вновь наклонился к его уху. – Да, да, знаю. – Менелай недовольно поморщился. – Они все воры и предатели. Насколько я понял, они хотят ограбит и тебя, но мне нужен только этот. И еще, пожалуй, она.
Ольга ответила ему яростным взглядом и как будто приготовилась плюнуть. Лях отодвинул ее себе за спину.
Ахилл, не вполне пробудившийся и еще не полностью проникшийся сложностью и остротой проблемы, приступил к фокусировке зрения.
Трое против десятка, лихорадочно подсчитывал Лях. Вряд ли получится чисто. Поднимется переполох, и дело будет провалено. Но, возможно, иного выхода нет. Он решил, что станет тянуть время, пока удастся.
Ахилл снова зевнул, вполне искренне надеясь, что это в последний раз. Он поднялся, судорожно встряхнувшись всем телом. На его щеке отпечатался узор овчины, но сам он об этом не догадывался.
- В чем дело? – полюбопытствовал он, сражаясь с очередным приступом зевоты.
- Он вор и предатель, - повторил Менелай, почти с прежним чувством, но уже октавой пониже.
Ахилл почему-то не обратил внимания на его слова. Он с интересом изучал толпу народа, вдруг обнаруженную им позади белоголового царя Спарты.
- Зачем ты привел этих людей? Кстати, вы вошли без приглашения, - вспомнил он. Его лицо приняло мечтательное выражение, как будто он раздумывал, как ему отнестись к собственному открытию. Насколько он представлял, с этого места события могли развиваться по крайней мере по двум различным сценариям. Для начала он выбрал самый нейтральный. – Здесь, между прочим, траур.
Все с почтением посмотрели на тело Патрокла, продолжавшее покоиться на столе, и выдержали минуту тишины.
- Мы скорбим вместе с тобой, царь Ахиллес, - сообщил Менелай, даже не стараясь быть убедительным. – Но мертвым – мертвое, а у живых есть дела, и они не ждут. Нам нужен этот человек, который называет себя Ляхом.
- Ты в самом деле называешь себя Ляхом? – изумился Ахилл и двусмысленно хохотнул.
- Да, - сказал Лях. – Это мое имя.
Ахилл чуть приподнял брови и понимающе кивнул.
- Значит, таково его имя, - сказал он Менелаю. - Странное, конечно. Но в мире вообще довольно много странных имен, не так ли?
- Менелай, например, - подсказал Макс.
- Да, например, Менелай, - согласился Ахилл. – Нет. Менелай – не самое странное имя. Самое странное…
- Он предатель и вор, - рявкнул блондин, грубо вмешиваясь в разгоравшийся диалог. – Он украл у меня добычу.
- Ерунда, - вскипел Лях, потрясенный наглостью заявления. – Ты сам украл ее у меня. Прямо здесь, в лагере.
- Очень знакомая ситуация, - помрачнел Ахилл. – О чем, собственно, идет речь?
- Это неважно, - проскрипел Менелай. – Он ворвался в мою палатку. Ночью. Он украл то, что на тот момент принадлежало мне.
- «Что»? – Ольга фыркнула, действительно начиная чувствовать себя предметом.
Макс посчитал необходимым вмешаться.
- Так, мужики, - сказал он спартиатам, в нерешительности толпившимся позади своего царя. – Наверное, нам стоит выйти. Здесь столько народу, что воздуха уже не хватает. Кондиционеры не справляются. Скапливается углекислота, трудно дышать, трудно думать. Давайте, выйдем и подождем, пока вожди обсуждают важные темы. Можете оставить одного представителя, например, его. – Он указал на Брикстона. Брикстон удивился его выбору, но промолчал. – А мы выйдем. – Макс раскинул руки и, покачивая головой, точно китайская кукла, принялся выталкивать людей из палатки.
- Неплохая мысль, - проговорил Ахилл, продолжая напряженно хмуриться.
Менелай, чувствуя себя брошенным на произвол судьбы, беспомощно оглядывался, пока его люди покидали палатку. Оставшись один, он с трудом взял себя в руки.
- Он вор, - прохрипел он, настаивая на своем.
- Ты сам вор, - прорычал Лях, делая шаг вперед и сосредоточенно изучая горло соперника.
- Ага, - заметил слегка озадаченный Ахилл, придерживая его рукой. – А что все-таки украли?
- Ее, - проговорили Лях и Менелай одновременно.
Ольга отступила на шаг, рукой нащупывая опору. Ей становилось зябко и дурно.
- Ага, - повторил Ахилл, переключая внимание на объект спора. Он приблизился к Ольге и оглядел ее всю, делая остановки на некоторых особо заинтересовавших его местах. На Ольге не было ее хлайны, так что возможностей у него оказалось немало. – Как интересно, - заметил он. – Что за милое создание. И кто она? – полюбопытствовал он.
- Моя наложница, - рявкнул Лях. – Уже больше года. Я победил ее отца и взял ее у него. – Он ожег взглядом пыхтевшего блондина. - Я завоевал ее в честной битве.
- Ну, ну. – Ахилл задумчиво сложил руки на груди. – И за сколько ты готов ее уступить?
- Да что же это такое? – Ольга от неожиданности покачнулась. Ей захотелось присесть, но она удержалась на подгибающихся ногах. – Все мужики что ли такие козлы?
- Как? – удивился Ахилл. - В каком смысле?
- Нет, не все, - сказал Лях, подходя и обнимая Ольгу за плечи. – Ничего не будет, не думай.
Ольга всхлипнула и решительно высвободилась.
- Ничего? Я провела сутки у этого урода, - проговорила она с яростью, указывая на растерянно топтавшегося блондина. – Где вы были все это время? Меня едва не изнасиловали. Я была напугана, как никогда в жизни. Со мной вообще здесь обращаются, как с вещью. Но вам-то что, вам на это плевать.
Лях молчал.
- Зря ты, - прогудел Слон. – Мы искали везде.
- Плохо искали.
- Мы ходили в лагерь троянцев, - сказал Лях. – Мы думали, что тебя взял Патруль.
- Какая необычная мысль, - поразился Брикстон. – Но Лавров мне говорил.
- Извините, куда вы ходили? – не понял Ахилл.
- Они ходили в троянский лагерь, - пояснил Брикстон, скалясь, точно Арлекин. – Прошлой ночью.
- Слушай, - обессилено проговорил Лях, обращаясь к Слону. – Мне все это так надоело, что просто край. Еще минута, и я все брошу и пойду отсыпаться.
- Только попробуй, - буркнула Ольга.
- Я все слышал, - жизнерадостно прокричал Макс, заглядывая в палатку. – Поправьте меня, если я ошибаюсь, - заявил он, - но мне думается, пора переходить к плану «Б».
- Впервые слышу о таком плане, - заметил Ахилл, и это замечание следовало признать совершенно справедливым, потому что Лях тоже ничего не слышал о плане «Б». Собственно, планом «А» все и ограничивалось.
- К плану «Б»? – Лях вопросительно приподнял брови.
- Угу, - сказал Макс, после чего сделал шаг вперед и с силой толкнул Брикстона в объятия Слона.
Вся потасовка заняла не больше пяти секунд. По ее завершении Брикстон и Менелай были обездвижены и упакованы в овчину. Менелай обзавелся вторым синяком, в результате чего его физиономия очень скоро должна была приобрести ласкающую взор симметричность. Брикстон не нарывался. Он сразу понял, что к чему, позволил себя спеленать и затолкать в рот отрез какого-то полотна.
Ахилл озадаченно следил за энергичными действиями наемников.
- Не уверен, что мне это нравится, - заметил он. – Не сказать, что я большой поклонник Атридов. Они, конечно, козлы. Но ситуация… - Он покачал головой.
Закончив с Менелаем, Лях сделал шаг к мирмидонцу и молчком провел мощный апперкот. Ахилл мешком рухнул на пол.
- А это было обязательно делать? – холодно осведомилась Ольга.
Лях сделал вид, что она ничего не говорила.
- Приберемся и будем ждать, - сказал он.
- Его матери это вряд ли понравится, - сказал Слон, растерянно разглядывая три неподвижных тела. – Могут возникнуть сложности.
- Они уже возникли, - огрызнулся Лях. Однако Слон в чем-то был прав, и он задумался. – Сделаем вот что. Уложим их рядом и укроем, как будто они спят.
- Друг с другом? - пробормотал Слон с брезгливым выражением.
- Да, - прошипел Лях. – У них это не запрещалось.
- Ну, надо же. – Слон растерянно помотал головой.
Когда позже, уже дома, сидя в каком-то баре за большой кружкой мерзкого, но по крайней мере холодного пива, Пиксель попытался выяснить у Сфинкса, что же тот все-таки видел, он обнаружил серьезные расхождения в своих и его наблюдениях. С точки зрения трезвого рассуждающего разума объяснить подобные расхождения было не только непросто, но и едва ли возможно. Они оба находились в одном месте, в одно время и даже смотрели приблизительно в одну сторону. Следовательно, то, что видел один, более или менее в точности должен был видеть другой. Однако это оказалось не так, причем в самых существенных моментах. Поэтому, поразмыслив, Пиксель решил для себя, что кто-то кого-то водит за нос. Или, по крайней мере, кто-то что-то недоговаривает. Такой вывод напрашивался, и все же Пикселю он почему-то не казался удовлетворительным.
Со слов Сфинкса, мать Ахилла приплыла на большой черной лодке. Он не смог бы указать направление, откуда она прибыла. Он отвлекся всего на секунду, потом услышал какой-то звук и, обернувшись, посмотрел в ту сторону. На берегу уже стояла невысокая, но крепкая женщина, завернувшаяся в длинную накидку, а у ее ног стоял большой светлый мешок, казавшийся рыхлой кучей тряпья. Корабль, на котором она прибыла, Сфинкс видел лишь мгновение. Сумерки ночи проглотили его, мгновенно растворив в угольной черноте предрассветного моря. Было просто невероятно, говорил он, чтобы за то короткое время, когда он отвлекся, к берегу пристал корабль, высадил пассажирку и отчалил. И, тем не менее, все произошло именно так.
Пиксель кивал, слушая и размышляя о своем. Никакого корабля или лодки он не видел. Вероятно, он тоже отвлекся. Он даже не мог припомнить точную последовательность событий. То есть он помнил, что размышлял о чем-то из своей прошлой жизни, потом о чем-то другом, третьем и так далее. Потом он стал смотреть на ахейский флот, освещенный скудным светом нескольких факелов и десятком костров, разведенных на приличном удалении. Потом это ему надоело, и он принялся рассматривать россыпи звезд, откинув голову, стараясь не обращать внимания на усиливающийся гул крови в ушах. В какой-то момент он услышал или, возможно, почувствовал движение или что-то, что он позже предпочел называть движением, повернул голову и увидел неспешно бредущую по песку женщину. Она несла объемный мешок, на удивление непринужденно вскинув его на плечо. Можно было подумать, что этот мешок наполнен шерстью, состриженной с овец или птичьим пухом. На какое-то время Пиксель решил, что так оно и есть, потому что было трудно представить, чтобы она так легко несла что-то другое, однако именно в тот момент, словно отзываясь на его мысли, в мешке глухо звякнуло, заскрежетало. Женщина вздернула свою ношу, устраивая ее поудобнее, и зашагала быстрее.
- Она? – полувопросительно проговорил Пиксель и посмотрел на Сфинкса.
Тот молча кивнул. Мысли Пикселя мгновенно разлетелись, превратившись в оборванные клочья фраз, никак не связанные между собой.
- Черт, - прошептал он. – Что будем делать?
Сфинкс одарил его своим загадочным взглядом, после чего отвернулся и рукой сделал жест, указывая направление.
Глядя в его удаляющуюся спину, Пиксель испытал острый приступ зависти. И еще страха.
Выбирая себе наблюдательный пункт, Макс руководствовался двумя простыми правилами. Во-первых, место должно быть удобным, чтобы не повредить от долгого ожидания позвоночник, копчик или ягодицы. Во-вторых, оно должно быть удобным для наблюдения. Довольно скоро он остановился на крошечном обрезке бревна, расположенном таким образом, что от него можно было видеть одновременно вход в палатку Ахилла и большую часть лакедемонских воинов, по-прежнему ожидавших возвращения с переговоров своего царя и коротавших время за игрой в кости. Воины сидели кружком и метали мелкие камушки с цветными вкраплениями и разводами на черных полированных боках.
Макс, разумеется, был в игре.
- Ну, мужик, - хохотнул он, - похоже, ты в пролете, чувак. – Чуть подавшись вперед, он сгреб десяток камней и переложил их к своему колену. – Будем отыгрываться?
Огромный воин с пасмурным выражением на лошадиной физиономии мрачно хрюкнул.
- Шкет, - рявкнул он.
- Это значит «да»? – осведомился Макс, ухмыляясь.
- Да, - прорычал воин.
- Да, значит, да, - деловито забормотал Макс, готовясь к броску. Спартанец облизнулся, замерев в ожидании.
Однако в этот самый момент Макс вынужден был отвлечься. Что-то, чего он не успел разглядеть, темной тенью скользнуло возле палатки и, когда он несколько запоздало повернул голову, уже пропало. Макс нахмурился.
- Я что-то видел, - сказал он. – Что это было?
- Мать Ахилла вернулась, - небрежно отозвался спартанец. – Играть будем?
- Мать Ахилла? Ты уверен? – Макс приподнялся на четвереньки.
- Конечно, уверен, - рявкнул воин, слегка озадаченный таким вопросом. – Ее все знают. Она же богиня.
Макс подумал о том, что такое объяснение на самом деле совсем ничего не объясняет. Это все равно, что сказать: «Она же луна», или что-нибудь в этом роде. С другой стороны, это должно означать, что спартанец видел именно мать Ахилла, а не кого-либо другого. Из чего следует, подумал Макс, что с игрой нужно завязывать. Он с сожалением посмотрел на горку отыгранных костей.
- Знаешь, - проговорил он, - что-то мне надоело. – Он передвинул всю кучку камней к спартиату. – Можешь их забрать. Дарю. До следующего раза.
Воин, не беря особенно в голову, радостно хмыкнул и принялся торопливо перекладывать камни в свой пояс.
Макс поднялся на ноги и внимательно огляделся. Если все прошло в соответствии с планом, где-то неподалеку он должен был увидеть Сфинкса и Пикселя. Ветер гулял, путаясь в шкурах, укрывавших палатки. Незатянутые отрезы кожи яростно хлопали, словно бубны резвящихся демонов. Месяц сиротливо таращился на первые сполохи утренних зарниц, разливавшиеся над далекими вершинами гор.
- Это он? – услышал Макс позади.
- Он, - последовал ответ.
Макс решил обернуться и посмотреть, в чем там дело, но не успел. Что-то твердое опустилось на его череп и придавило к земле. Он еще секунду постоял, размышляя о странности происходящего, а потом все окружающее вдруг провалилось в огромный черную дыру. Где, собственно, ему и было самое место.
- Вы кто? – очень строго проговорила Фетида. Войдя в палатку, она на мгновение замерла, обнаружив в жилище любимого сына присутствие чужаков, затем бросила мешок с оружием и, уперев руки в бока, приступила к допросу.
- Мы наемники, - почему-то честно признался Лях.
- Это-то мне более или менее ясно, - возразила Фетида. – Какого дьявола вы здесь делаете, это мне хотелось бы знать?
Слон внезапно почувствовал себя неловко. Задвинув высокотехнологичный щит из далекого и на этот момент пока неосуществленного будущего себе за спину, он смущенно уставился в землю.
- Мы охраняем тело Патрокла, - сказал Лях. – Такова его последняя воля.
Он поднял руку и показал ей браслет.
- Ну, ну, - скептически проговорила богиня. На браслет она даже не взглянула. – И от кого же вы его охраняете?
Лях беззвучно выругался. Он надеялся, что до этого вопроса дело все-таки не дойдет. Он представления не имел, от кого или от чего можно охранять труп. В принципе, наверное, тело могли выкрасть, например, для анатомических экспериментов, для трансплантации органов или каких-нибудь демонических обрядов с вырезанием сердца, печени или половых органов. Лет через две-три тысячи подобное объяснение скорее всего посчитали бы само собой разумеющимся, однако сейчас, за тысячу с лишним лет до новой эры, он сомневался, что оно будет принято. Поэтому спешно пытался придумать что-то другое. Что-то соответствующее моменту.
В конце концов он сдался и упрямо проворчал:
- Это была его последняя воля.
Фетида посмотрела на него с сожалением.
- Вояка, - бросила она и, отвернувшись от Ляха, занялась поисками сына.
Лях с облегчением перевел дыхание. Щит, вспомнил он и бросился к мешку, доставленному богиней.
Сфинкс опоздал всего на секунду. Он видел, как к Максу приближаются двое; один из них - высокий и жилистый, в кожаном панцире и старых изношенных кроссовках. Не успевая, Сфинкс еще проследил, как высокий поднимает кулак, затянутый в тяжелую боевую перчатку, как опускает его на голову Макса. Как Макс делает судорожное движение коленями, затем падает, словно из него вытащили батарейку. Как высокий склоняется к Максу, потом, слыша приближающийся звук, вскидывается, но слишком поздно, потому что Сфинкс оказывается уже в полушаге и делает стремительный выпад. Результатом которого следует считать пару тел, бесчувственных, но вполне живых, уложенных рядком, кроссовка к кроссовке. Именно пару, поскольку третье тело, принадлежавшее Максу, теперь безвольно свисало с плеча уходящего прочь Сфинкса.
Сытый насилием по самые гланды, Пиксель не стал наблюдать атаку и решительную победу Сфинкса. В конце концов, он полагал их зрелищем привычным и малоинтересным, столь же обычным, как завтрак, обед или ужин. Вместо этого он решил отправиться на поиски маленького мула.
Тот, предоставленный самому себе, бродил от палатки к палатке, отыскивая запасенные стожки сена и выщипывая из них пучки ароматной травы. В целом, он контролировал ситуацию. Он внимательно слушал, время от времени отвлекаясь от сена и поворачивая морду в сторону палатки мирмидонского лидера, где происходили важные, но не касающиеся его события. Этого было достаточно, чтобы не пропустить важное. Заслышав шум, маленький мул навострил длинные уши и немедленно потрусил назад. Примерно на половине дороги он столкнулся с разыскивающим его Пикселем. Маленький мул радостно фыркнул и ткнулся носом человеку в живот.
- Я тоже тебе рад, приятель, - проговорил Пиксель, поглаживая его между ушами. – Но нам пора убираться отсюда.
Вернуться к палатке они не успели. Где-то на подходе их встретили вопли.
- Где наш царь? Предательство. – И все в этом роде.
Приблизившись еще, Пиксель и маленький мул увидели палатку Ахилла, в которую пытались протиснуться одновременно два десятка человек. Люди рвались вперед, стены палатки содрогались с яростью и остервенением, вопли атакующих разлетались, точно мухи с насиженной кучи. Потревоженный криками, лагерь мирмидонцев медленно пробуждался.
Ошеломленный видом разворачивавшейся катастрофы, Пиксель похолодел. Ноги отныне и навсегда отказались его слушаться и вмерзли в землю, словно два оледеневших столба. Он бы так и остался здесь навеки, если бы не маленький мул. Оглянувшись на компаньона, застывшего в глубочайшем ступоре, тот хмыкнул и неспешно, но с настойчивостью породистого зверя двинулся в обход осажденной палатки. Пиксель, цеплявшийся за его гриву, поневоле побрел следом. Его мозг, точно так же, как и большая часть всего остального, был отключен, пребывая в приятном неведении относительно происходящих событий. Что, видимо, следовало признать удачным стечением обстоятельств, потому что в ином случае, Пиксель бился бы в истерике.
- Умница, - сказал Сфинкс, обращаясь неизвестно к кому. То ли к Пикселю, то ли к маленькому мулу. Он ждал их по другую сторону палатки Ахилла, внимательно вслушиваясь в звуки потасовки, разгоравшейся за стеной из овечьих шкур. – Погрузи Макса на мула и будь готов бежать. Помни, нам нужно собраться всем вместе.
Пиксель неуверенно кивнул и приступил к подъему тяжестей.
Лях отбивался от троих, Слон, кажется, от четверых. Ольга жалась к стене палатки, прячась за спинами наемников и безуспешно пытаясь придумать какой-нибудь выход.
- Щит у здорового, - заорал кто-то. Внимание нападавших стало постепенно переключаться на Слона, и Лях на мгновение вздохнул свободнее. Однако Слону пришлось туго.
За спиной Ляха вдруг взвизгнула Ольга. Он резко обернулся и увидел лезвие ножа прямо посреди одной из шкур, укрывавших палатку. Лезвие ползло вверх, а следом за ним тянулась все расширявшаяся прорезь, которая постепенно превращалась в проход, освобождавший путь к отступлению. Лях дернулся, вскидывая меч, но прежде, чем он совершил ошибку, он узнал нож, узнал руку, а когда в дыру заглянула невозмутимая физиономия Сфинкса, похожая на каменную маску тайского Будды, не осталось вообще никаких сомнений. Лях подтолкнул Ольгу к дыре и вернулся в бой.
Подобравшись к Слону, он прокричал:
- Сзади. – Слон оглянулся и понимающе кивнул. Лях продолжал: - Я их придержу. Вы уходите. Двигайтесь к морю и ждите меня там. Я недолго. Будьте готовы.
Слон секунду обдумывал план.
- Может быть, я? – предложил он, впрочем, безо всякой уверенности.
- Нет, - прорычал Лях. – У тебя щит. А со щитом не побегаешь. Делайте, как я сказал. Встретимся на берегу. Давай, пошел.
Слон снова кивнул. Хлопнув Ляха по плечу, он отступил назад и исчез, вызвав маленькое землетрясение. Нападавшие, вдруг сообразившие, что добыча ушла из-под носа, дружно взвыли и усилили натиск. Ляху пришлось увеличить скорость, но это было уже на пределе его сил. С трудом отбиваясь, он досчитал до десяти, потом еще до шести и, решив, что этого должно хватить, развернулся, отшвырнул меч и выпрыгнул из палатки. Не слишком удачно, потому что его нога зацепилась за хлопающий край овчины. Этого как раз не хватало, устало подумал Лях.
Его бросило на землю и едва не вышибло дух. Он упал, покатился по земле, судорожно втягивая воздух, потом вскочил и, прижимая локоть к побитым ребрам, неловко побежал, уводя преследователей прочь от берега.
- Ты же сказал, что нужно идти к морю, - взвизгнула Ольга, прислушиваясь к воплям, удалявшимся в сторону холмов, грядой протянувшихся над берегами Скамандра.
- Он велел идти к морю и ждать его на берегу, - возразил Слон. – Так мы и делаем.
- Но он уходит совсем в другую сторону, - заорала Ольга. В ярости она топнула ногой и указала туда, куда уносился шум погони.
- Он их уводит, - прошелестел Сфинкс. – Все правильно.
- Правильно? – Ольга опешила. – Что за ерунда?
Сфинкс сделал отрицательный жест.
- Мы должны приготовиться. Когда Лях появится, у нас будет не больше минуты, чтобы вернуться в будущее.
Ольга нервно прикусила губу, не зная, что можно ответить человеку, твердо уверенному в том, что ей кажется самой большой катастрофой.
- Мы и без того готовы, - проворчала она.
- Проверьте щит, - предложил Сфинкс.
Ольга секунду смотрела на его неподвижную физиономию. Сфинкс ответил ей неживым взглядом, который она не выдержала. Неуверенно кивнув, она сделала знак Слону. Вместе они высвободили щит из мешка и, опустившись на корточки, занялись его изучением.
- Он же совсем другой, - сказал удивленно Пиксель.
В самом деле – щит, который теперь находился в их руках, не особенно походил на тот, что был произведен на высокотехнологичном оборудовании двадцать первого века и считался более или менее точной копией оригинала Гефеста. Общего в них было не много, то есть всего два пункта – форма и наличие рукоятки. Все прочее следовало отнести в графу различий.
Во-первых, он оказался значительно тяжелее. Здесь Ольге приходилось верить брату на слово, но она не видела причин сомневаться. Слон дважды взвесил щит в руке и многозначительно хмыкнул. Осмотрев края, он пришел к выводу, что, вероятнее всего, дело в большей толщине бронзовых листов, из которых был сложен щит. Кольца, где мастер расположил изображения на различные деревенские сюжеты, выглядели несколько уже тех, что Слон помнил. Ну, и так далее. Не говоря уже о качестве самих изображений.
- Неплохо смотрится, - оценил Пиксель.
- Да, - согласилась Ольга.
- Наверное, - сказал Сфинкс. – Но нам пора. Думаю, это Лях.
Все обернулись и посмотрели на Ляха.
Лях бежал, загребая отяжелевшими ногами песок, заглатывая воздух с натужным ревом реактивного лайнера на посадке. Еще раньше, уже на бегу, он успел сорвать с себя кожаный панцирь с металлическими нашивками, давивший на грудь, словно в него были вшиты свинцовые пластины, весом в хороший карьерный самосвал. Это принесло облегчение, но ненадолго, и теперь Лях был бы не прочь освободиться от чего-нибудь еще, однако уже не осталось ничего такого, с чем можно было бы расстаться. Хламида была, конечно, не в счет. В ней лежал модуль темпоратора.
До наемников, таращившихся на него, раскрыв рты в немом вопле, оставалось совсем немного. Они заметили его и начали суетливо тесниться друг к другу, делая жесты, которые в конец измотанного Ляху больше нервировали. Он попытался, но даже не смог как следует разозлиться, хотя пообещал себе позже наверстать и оторваться по крайней мере на Пикселе и Максе.
Сбившись с шага, он обернулся и едва не застонал от досады. Он надеялся, что оторвался достаточно, чтобы хоть немного отдышаться, но ближайшие преследователи оказались настолько близко, что он испытал некоторую растерянность, стоившую ему очередную проигранную секунду.
Лях сделал последнее, как он надеялся, в этой жизни усилие, преодолел оставшиеся два десятка шагов, отделявшие его от группы, и, рухнув на спину маленького мула, натужно прохрипел:
- Под рубахой.
Сфинкс, не нуждавшийся в дополнительных объяснениях, быстро и умело ощупал его, отыскал возвращающий модуль и твердым недрогнувшим пальцем нажал кнопку.
В этот момент неожиданно для всех очнулся Макс. Он приподнял голову и слабым голосом поинтересовался:
- Где я?
- На корабле, - натужно захохотал Лях и закашлялся.
И тут их всех поглотил вихревой пляшущий кокон.
6
Попрощавшись с охраной, как раз готовившейся поужинать большой пестрой пиццей, доставленной на заказ из соседнего ресторанчика, диетической кока-колой и бутербродами, собранными чьей-то внимательной женой, наемники покинули наконец корпоративное здание «Мицуи». Никуда не спеша, они вышли на крытое крыльцо ухоженного подъезда и вдохнули обжигающий легкие воздух родного двадцать первого века. Следом за ними бесшумно сошлись стеклянные двери, чуть тонированные, однако вполне позволявшие видеть происходящее по ту сторону. Короткий электрический импульс, сопровождавшийся отчетливо слышимым высокочастотным писком, активизировал сенсоры сигнализации. Лях обернулся и махнул рукой. Толстяк, сидевший за конторкой с полудесятком дисплеев, небрежно поднял ладонь, едва показав ее над верхним обрезом стойки. Лях натянуто ухмыльнулся, с трудом удержавшись от того, чтобы продемонстрировать толстяку палец.
Они спустились с большой гранитной платформы, служившей небоскребу крыльцом, и ступили на мокрый бетон тротуара.
Ночь уже обволакивала растерянный город липкой непроницаемой чернотой, словно добытой ею из чернильного мешка перепуганного осьминога. Она раскинула холодеющие руки, открыла свои недобрые объятия и дохнула в лицо свежей сыростью, замешанной на настоящей густой вони - дыхание мегаполиса, перегруженного людьми и машинами. Реклама вспыхивала резкими жесткими вспышками ненастоящих цветов. Ненастоящие персонажи, ненастоящие ситуации, пугающие своей невероятной глупостью, которую пытаются как-то сгладить отпечатанные и растиражированные улыбки, такие же ненастоящие, как и все прочее в этой жизни. Настоящими стоит признать лишь две вещи – рождение и смерть. Время от времени об этом думает каждый и, наверное, даже достаточно часто, но, вероятно, не в том приложении и не всерьез, поскольку со стороны это выглядит скорее историей из комиксов. Рождение и смерть. Все прочее – игры потревоженных разумов.
Лях вздохнул и поморщился, потом улыбнулся, стараясь избавиться от напряжения, которое он видел на лицах своих компаньонов и которое, он нисколько не сомневался, они видели на его.
- Что? – произнес он. – Стоит отметить завершение. Удачное, - добавил он. Улыбка на секунду поблекла. – В конце концов, день зарплаты. Кто как?
Идти домой ему не хотелось. Он догадывался, что произойдет, если сейчас вернется в свою неухоженную неуютную квартиру. Ничего не произойдет. Ровным счетом ничего. Он придет, заглянет на кухню, пустую, наводящую тоску, раздражающе неживую, сполоснет в ванной лицо, после чего просто ляжет в постель и уснет. А проснувшись завтра, обнаружит, что прошел еще один день. Грусть словно брела за ним по пятам.
- Нормальная идея, - сказал Макс, вопросительно озирая наемников.
Ольга пожала плечами. Она посмотрела на брата, но Слону, в общем-то, было наплевать, куда идти и с кем. Будучи, в каком-то смысле скептиком и фаталистом в широком смысле этого слова, Слон вполне искренне верил, что Судьба из всех возможных вариантов всегда предложит ему наилучший, нужно лишь никуда не спешить и честно делать взятую на себя работу.
- Я не против, - сказала Ольга.
- Я, пожалуй, нет, - неуверенно пробормотал Пиксель.
Лях удивленно повернулся в его сторону. От Пикселя он никак не ожидал такого облома.
- Мне еще нужно кое-что сделать, - выдавил кислотник и нервно прижал к бедру мешочек с долей наторгованных им и Максом украшений.
Это движение не укрылось от Ляха.
- Ага, - хмыкнул он. – Ну, ну. – И надолго задумался. Он был уверен, что понял, в чем дело, но не знал, как поступить, чтобы все вышло правильно. Конечно, Пиксель ничего не сказал, по крайней мере, ничего определенного, но догадаться было несложно. – Я тебя спрошу – если не хочешь, не отвечай. Ты собираешься отнести весь этот антиквариат, из-за которого рисковал шеей, тому хрипящему типу из клуба? Я прав?
Он говорил о Монахе, и Пиксель отлично его понял. Он хотел было возразить, но промолчал. Помедлив, обреченно мотнул головой. Лях разочарованно поджал губы. Он совсем не ожидал, что этим настолько заденет Пикселя.
- А что мне делать? – взорвался вдруг Пиксель с яростью рассерженного муравья. – Весь этот район принадлежит ему. Его уроды найдут меня, им для этого не придется даже напрягаться. Здесь все его.
- Так уж все? – усомнился Лях, взглянув на Сфинкса.
- Нет. – Сфинкс отрицательно качнул головой.
Лях криво ухмыльнулся в темное наэлектризованное небо зачумленного двадцать первого века. Почему-то оно представилось ему одной огромной рекламной панелью, непрерывно делящейся на части, на сектора, на узкие прямоугольники, в каждом из которых независимо от соседних прокручиваются свои собственные сюжеты, не связанные ни с чем, даже с этим странным миром. Всеобщий тотальный коллаж.
- Нет? – вскинулся Пиксель. Он указал на Сфинкса и сердито проворчал: – Да ведь ты тоже на него работаешь, не так?
- Чушь, - пыхнул Сфинкс. Его физиономия изобразила презрение, что само по себе заинтересовало Ляха. Такой мимики со стороны невозмутимого Сфинкса он не ожидал.
Лях секунду изучал компаньонов.
- Я думаю, - проговорил он, словно придя к какому-то заключению, - если Сфинкс сказал «нет», это значит твердое «нет». С чего ты взял, что он у Монаха?
Пиксель пожал плечами.
- У моего брата, - сказал Сфинкс, - был долг. Я пришел к Монаху и сказал, что отработаю за брата. Мы договорились. Больше ни брат, ни я ничего ему не должны.
- Черт, - прошептал Пиксель. В его памяти возник последний разговор с Монахом, его угрозы и намеки, которые теперь оказались враньем. Он готов был броситься и обнять Сфинкса, но не стал. Потому что, напомнил он себе, всех проблем это, разумеется, не решает.
- В этой связи, - вдруг произнес Лях и радостно хохотнул, - у меня появилась отличная идея.
Макс просмотрел на него с любопытством.
- Я знаю, - сказал Лях, - где мы отметим нашу зарплату. Никто не хочет спросить, где?
Теперь-то, подумал Пиксель, дрожа и потея от внезапно навалившегося страха, даже полный идиот догадался бы.
Монах сидел в своем кресле, сосредоточенный и неподвижный. Колено прижато к груди, рука в качестве подставки для черепа, выскобленного буквально этим утром до сверкающей чистоты при помощи бритвенного станка «Жилетт», крема «Шварцкопф» и твердой руки верного Сани. Дыхание не просматривалось, но в данном случае это выглядело даже естественным. Кто-нибудь достаточно сообразительный мог бы делать с фигуры Монаха в кресле гипсовые слепки и продавать, выдавая их за произведения прикладного искусства местного андеграунда. Далеко не всякий заметил бы разницу.
Монах мучительно размышлял. Его изумляло, как все, еще до сегодняшнего утра складывавшееся настолько удачно, могло вдруг в один день перемениться и превратиться в дырку от бублика. Разве такое бывает, спрашивал он себя и тут же приводил в пример прошедший день. Да, думал он устало и несколько рассеянно, случается именно то, чего не ждешь. И он вновь возвращался к своей проблеме. Он надеялся в конце концов прийти к каким-либо выводам, потому что от этого зависело его будущее, однако до этого момента так и не смог решить, в каком направлении двигаться. Здесь было над чем подумать.
Его мрачный, если не сказать свирепый, взгляд был прикован к телефонному аппарату. В принципе, от телефона ожидался всего один-единственный опрометчивый шаг, который для него окажется одновременно и последним. Монах уже довольно точно знал, что сделает, когда раздастся звонок, что он оторвет в первую очередь, что сломает во вторую, и что растопчет в третью. Он ждал. Однако аппарат был тоже далеко не так прост. Он имел внушительный опыт службы и знал о выживании все. Или почти все. Он стоял на столе и терпеливо помалкивал, догадываясь, что ситуация сложная и что единственная возможность пережить нынешний вечер без серьезных увечий – не принимать входящих звонков, от кого бы они ни поступали.
Это продолжалось уже не меньше часа.
В голове Монаха тяжело ворочались мысли, украшенные знакомыми постадреналиновыми полутонами. Он должен был принять решение, но ничего умнее осторожных проклятий на ум не приходило. Пока это не слишком беспокоило, однако какие-то шаги и в самом деле следовало предпринять. Именно в этом заключался главный вопрос.
Первая большая стычка с людьми Цезаря закончилась как будто вничью, если Монах правильно понял рассказ Сани. Все время, пока тот описывал бой, бесконечно отвлекаясь и расцвечивая текст изощренными наборами эмоциональных вставок и гроздьями эвфемизмов, исключительно сильных с точки зрения словообразования и синтаксиса, однако не предоставлявших никакой существенной информации по сути вопроса, Монах ловил себя на том, что где-то он допустил промах. Это дело не следовало доводить до открытого конфликта. Конфликт должен был зреть, давить противнику на нервы, но не прорываться. Сегодняшняя стычка была, конечно, еще не катастрофой. Хотя ощущение оставляла препоганое.
Монах вспомнил о Сфинксе. Его сейчас не хватало. Одно его присутствие решило бы большую часть проблем. Он признавал, что Было большой ошибкой отправлять его к Пикселю, но кто же знал, что так повернется?
Словно в ответ на его мысли, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась голова Сани.
- Не поверишь, кто у нас в гостях, - сказал он. Интонации его голоса можно было назвать удивленными.
Монах оторвал взгляд от телефона и угрюмо уставился в Санину физиономию.
- Сфинкс и Пиксель, - сообщил Саня, так и не дождавшись вопроса, на который рассчитывал.
Монах вздрогнул. Интересно, подумал он, удача улыбается или поворачивается задом?
- С ними еще тот бритый боевик, - добавил Саня, помявшись. Уточнять, кого он имеет в виду, не было никакой нужды, это было ясно и так. – Какой-то панк, баба и здоровенный урод. Парни говорят, что, кажется, видели его у Цезаря.
Значит, устало подумал Монах, не улыбается. Он открыл золоченую сигаретницу с каким-то ничего не говорящим ему вензелем на крышке, достал сигарету и щелкнул зажигалкой.
- Собери всех, кого сможешь, - сказал он, выпустив струю дыма к потолку. – Пикселя и Сфинкса ко мне. С остальными знаешь, что делать. – Времена политики кончились, подумал он хмуро. Теперь – кто успеет.
Саня хмыкнул.
- Много не наберем. Человек пятнадцать в строю. Остальные зализывают раны.
- Пятнадцать против пятерых. Ты хочешь сказать, что этого недостаточно?
- Будут потери.
- А мне плевать, - ощерился Монах. Тлеющая сигарета задрожала в напряженно сведенных пальцах.
- И клуб пострадает, - подсказал Саня.
- А мне плевать. – Монах заорал, приподнимаясь из кресла. – Трое на одного. Если вы и этого не можете, за что я тогда вам плачу?
Физиономия Сани сделалась грустной. Недоверие его всегда обижало. Он кивнул и исчез, осторожно закрыв за собой дверь.
Монах еще минуту сидел, разглядывая узоры древесной текстуры в полированной крышке стола, после чего раздавил недокуренную сигарету в животе глиняного кенгуру, встал, тяжело сопя выбрался из кресла и сделал три нерешительных шага. В очередной раз ему следовало принять какое-то решение, однако сейчас, слава богам, если они есть, он не видел никаких трудностей.
Стараясь оставаться неслышным и незаметным, он выскользнул в коридор, прокрался к проему, выходящему в общий зал клуба и, спрятавшись за портьерой, очень удачно сдвинутой в сторону, стал наблюдать за происходящим. Нужно сказать, что ничего, о чем он не смог бы догадаться заранее, так и не произошло. Без особого интереса Монах проследил за тем, как Саня и еще десяток парней подошли к столику, за которым разместились Сфинкс, Пиксель, бритый урод и еще трое. Можно было подумать, этих шестерых не слишком обеспокоил визит дюжины бойцов, каждый из которых проверен не в одном деле. Последовал быстрый обмен фразами. Затем Саня сделал первый ход, оказавшийся, впрочем, насколько можно было судить из-за портьеры, не слишком удачным, потому что после этого ему пришлось падать, ломать и расшвыривать стулья, потом подниматься с пола и снова падать. Стоявший в коридоре Монах услышал, как кто-то завизжал, требуя вызвать ОМОН. Монах поморщился. Никто на самом деле вызывать ОМОН, конечно, не собирался. Люди поднимались, прижимались к стенам или уходили совсем. Вокруг столика чужаков происходило что-то сумбурное, и Монах не всегда понимал, что именно он видит, а иногда он не видел вообще ничего, кроме взлетающих к потолку ног, падающих и опрокидывающих столы и стулья тел.
Прошло не больше трех минут, как все стало стихать. Привычным взглядом оценив обстановку, Монах решил, что самое лучшее в такой ситуации – вернуться в кабинет и даже, возможно, запереться. Так он и сделал.
Вновь забившись в свое большое кожаное кресло, подтянув под себя ногу и покусывая ноготь большого пальца, Монах сердито смотрел на стальную дверь кабинета, сотрясавшуюся от ударов и сотрясавшую косяки, стены, пол и самое основание клуба. Он смотрел на нее и думал о том, как все плохо. Как все невыносимо отвратительно и безнадежно.
Подобные мысли заняли у него весь остаток этого вечера.
Боже мой, думал Виктор Алексеевич, блаженно щурясь в потолок, до чего хорошо. До чего чудесно, тихо и спокойно. Лучшее ощущение на свете – сознавать, что дело, отравлявшее жизнь в течение последних недель, пожалуй, без малого месяца, наконец сделано и сделано отлично. Кто скажет, что не отлично, пусть провалится сквозь землю и останется там на веки вечные. Et nunc, et semper, et in saecula saeculorum. Что-то вроде этого. Во всяком случае, идея ясна.
Доктор Петрос пошевелился на стуле. Его действие носило, пожалуй, преимущественно демонстративный характер и было продиктовано возмутительным желанием привлечь к себе внимание руководителя. Однако Виктор Алексеевич решил, что сегодня может позволить себе общение с подчиненными в демократическом духе и простить некоторые их вольности. В результате, доктор Петрос отделался снисходительным взглядом и никак не озвученной отметкой в личном досье.
- Ну вот, - произнес младший советник президента европейского филиала «Мицуи», посчитав, что терпение подчиненных испытано в достаточной мере. Он приподнял зад и потянулся через стол, сервированный коньячными рюмками, коробками конфет и некими подозрительного вида пирожными, принесенными Еленой Вениаминовной и выложенными на крошечные блюдца. Елена Вениаминовна заявила, что лучших пирожных она в жизни не пробовала и просто настаивает, чтобы их попробовали коллеги. Коллеги постарались сосредоточиться на поставленной перед ними задаче, подозревая, что это может быть сопряжено с опасностями весьма неожиданного и специфического свойства.
Посреди стола стояла все та же бутылка коньяку, дождавшаяся наконец своего часа. Виктор Алексеевич ухватил ее покрепче и потянул к себе. Стол протестующее застонал. Виктор Алексеевич на мгновение замер, приоткрыв рот.
Мягкий, чуть приглушенный свет, заполнявший все пятьдесят кубометров кабинета, накладывал на лица людей, на предметы и даже на тени, расползавшиеся и от людей и от предметов и лежащие там и здесь случайными обрывками углов, призрачные мазки легкой ретуши. Стекло, тронутое им, превращалось в хрусталь, пластик - в гипсовые рельефы, окрашенные щедрыми наплывами всевозможных оттенков серого.
Лица людей, расположившихся вокруг стола, были похожи на странные маски «но». Возле подрагивающий уголков век скользили смутные силуэты воспоминаний, пляшущие, тающие, проносящиеся, словно скоростные составы из ночи в ночь.
Доктор Петрос, оскалив белоснежную челюсть, которой позавидовала бы всякая проинформированная лошадь, таращился сквозь толстые стекла сдвинутых к переносице очков. Изредка он моргал, хлопая огромными ресницами, увеличенными оптикой до размеров тяжелого сталепроката. Казалось, что сходятся многотонные створки ворот. Виктор Алексеевич, бросая в сторону профессора короткие, будто случайные взгляды, удивлялся тому, насколько бесшумно это происходит. Сам доктор очень походил на филина, разбуженного после пересадки зубов, но еще не вполне отошедшего после обширной анестезии.
Елена Вениаминовна, не любившая ждать слишком долго, терпеливо рассматривала потолок и стены. Она была сентиментальна, что для нее самой вовсе не являлось новостью. Кроме того, она была чрезвычайно мила и чертовски романтична. Однако все три обстоятельства не мешали ей внимательно следить за действиями начальника, который никак не мог справиться с бутылочной пробкой. Откровенно говоря, это ее сильно раздражало, а как известно раздражение не проходит бесследно. Оно оседает на и без того издерганной психике дополнительным грузом, который, по всей видимости, никому не нужен. Во всяком случае, Елена Вениаминовна была уверена, что могла бы обойтись и без этого.
- Может, Степа откроет? – предложила она, испустив тяжкий вздох и вновь уставившись в противоположную стену.
- Эх-м, - сказал Виктор Алексеевич. Он злобно посмотрел на неподдающуюся бутылку, после чего нервно протянул ее Степе и принялся барабанить по столу пальцами.
Степа осторожно поправил очки. Он выложил на стол принесенный неизвестно для чего ноутбук, затем, подумав, долгим неспешным жестом отодвинул его дальше от края, в итоге достигнув приблизительно середины стола, и лишь после этого приступил к тщательному изучению бутылки. Он внимательно прочитал надписи, не пропустив ни одной, даже те, что обнаружились на наклеенных поверх пробки акцизных марках. Держа бутылку между двумя оттопыренными указательными пальцами, рассмотрел ее на просвет. Помычал, перебирая в уме все возможности и постепенно приближаясь к решению. По прошествии нескольких минут он находился буквально в полушаге от того, чтобы вплотную подойти к активным действиям.
Однако процесс был прерван. Многострадальный «Мартелл» перекочевал в твердые руки Елены Вениаминовны.
- Я сама, - решительно проговорила Елена Вениаминовна. И одним мощным движением содрала с горлышка пробку. По крайней мере, выглядело это именно так. – Вот.
Мужественный поступок всегда производит впечатление. Однако мужественный поступок, исполненный женщиной, в принципе, способен поколебать устои.
- М-да, - глубокомысленно заметил Виктор Алексеевич, что заключало в себе многое.
И тут зазвонил телефон.
- Как это? – растерянно проскрипел Виктор Алексеевич, уставившись на уныло подвывавший аппарат прямой связи.
- Это кто? – небрежно полюбопытствовал Степа, занятый подготовкой рюмок и распаковкой конфетных коробок.
- Кто? – тупо переспросил Виктор Алексеевич. – Президент.
Степа замер, зависнув над столом на манер портового крана. Ослепительная улыбка доктора застыла, точно ее зафиксировали быстросохнущим лаком без цвета, без блеска, без запаха и с отсутствующим сроком годности – сплошные преимущества. Елена Вениаминовна с откровенным любопытством придвинулась к неумолкающему аппарату.
- Возьмете? – промурлыкала она, неожиданно для себя вспомнив про французский акцент.
- Как это может быть? - Виктор Алексеевич разразился воплями, перемежая их цветистыми, но неизменно аристократичными проклятиями. – Это тот самый щит. Разве не так? – Он призвал в свидетели сотрудников лаборатории. Сотрудники неуверенно кивнули. – Тот самый, - настойчиво проскандировал Виктор Алексеевич, после чего сорвал трубку с мерзко повизгивавшего коммуникатора и нелюбезно рявкнул: - Да, я слушаю.
- М-м-да, - сказала трубка задумчиво и как будто печально. – Ну что, господин советник, кажется, мне следует поздравить вас, а вы можете поздравить меня. М-да-с. Все экспертизы указывают на безусловную подлинность нашего щита. Так что мы победили.
Виктор Алексеевич почувствовал удушье и легкую испарину, выступившую на лице.
- Мы не сомневались в успехе, - прохрипел он. – Приложив столько усилий, мы не могли проиграть.
- Что? – сказала трубка. – Ах, м-да. Вы хорошо поработали. И эти ваши люди, наемники, они тоже хорошо поработали.
Послышалось кряхтенье. Нечто подобное можно услышать из соседней кабинки общественного сортира. Отдельные признаки, однако, заставляли предположить, что это мог быть смех, по крайней мере, что-то наводило на эту мысль. Впрочем, Виктор Алексеевич не был уверен, а рисковать он не собирался. Игра была тонкой и рискованной. Он терпеливо ждал.
Откряхтев с минуту, трубка продолжила:
– Ямамото был в ярости. От него можно было раскуривать сигары. Я слышал, он уже кого-то уволил из-за этого случая.
Виктор Алексеевич судорожно сглотнул и еще больше ослабил галстук. Это намек или случайная фраза?
- Чем занимаетесь? – вдруг поинтересовалась трубка, и от неожиданности у Виктора Алексеевича на секунду пропал голос. Боги давно уже не спускаются к простым смертным. И уж, конечно, не интересуются, как у них дела.
- Мы как раз отмечаем, - прохрипел младший советник, которого только что, если он правильно понял, повысили до господина советника. – Наш общий успех.
- Что? – снова спросила трубка. – Ах, да, это хорошо. Отмечаете, да.
Виктор Алексеевич неопределенно хмыкнул для поддержания содержательной части беседы.
- Вы вот что, советник, - проговорила трубка. – Когда закончите отмечать, - судя по звуку, на том конце линии задумчиво жевали расческу, - сообщите своим людям, что я им благодарен, мы их не забудем, и все прочее. Вы знаете, что говорят в таких случаях. Да, и пусть они будут готовы к новой работе.
Виктору Алексеевичу показалось, что ему на голову опустился строительный копер.
- К новой? – пробормотал он чужим голосом.
- Да, - небрежно буркнула трубка. – У нас есть две недели, так что спешить особенно не нужно. Но все же будьте готовы. – В это месте возникла короткая пауза. - Вы ведь понимаете, что от этого зависит и ваше будущее, господин советник?
Виктор Алексеевич открыл рот и судорожно заглотнул порцию воздуха.
- Э-э, - промычал он, - могу я узнать?..
- О какой работе идет речь? – снисходительно подсказала трубка. – Безусловно. Господин аль-Хаким предложил нам новое пари. Он сказал, что щит – это несерьезно, то есть - недостаточно серьезно. Он предложил повысить ставку. Как вы понимаете, я не мог просто так выйти из игры. Разумеется, я принял вызов.
- Приняли? - Виктор Алексеевич дрожащей ладонью провел по вспотевшей шее.
- Конечно, - подтвердил телефон. – И теперь мы должны заполучить курительную трубку Хасана ибн Саббаха, которого, кажется, называют Старцем Горы. Надеюсь, вам известно, о ком идет речь?
- Да, - пискнул Виктор Алексеевич и медленно положил трубку на аппарат.
История со щитом, или Нет ничего проще
© Copyright: Сергей Вдовиченко, 2006
Свидетельство о публикации №206060800116
Свидетельство о публикации №206060800116
Рецензии