Надмир

 Она любила быть дома, в абсолютной, насколько это было возможно сотворить в домашних условиях, тишине. Все шумящие и гудящие приборы были выключены, пластиковые окна закрыты наглухо, и в воздухе плавала спокойная и полная тишина. Настолько полная и сочная, что, если ненароком всколыхнуть её, отправившись на кухню ставить чайник, можно было ощутить её упругую недовольную реакцию, и она тут же выплескивала из себя что-то такое, что хотелось немедленно бежать и фиксировать в текстовом файле. Она сидела или лежала, подолгу вслушиваясь, в плывущую вокруг неё тишину, потому что знала: есть такие секунды, а если повезет - и минуты, когда тишина начинает говорить. Ей тогда казалось, что в тишине вдруг появляется небольшая (увы) прореха, через которую просыпаются слова «оттуда». Слова, бодро мчащиеся по «оттудошним» коммуникациям, несущие «оттудошнюю» жизнь, насыщенную нездешним электричеством. Слова эти она не могла толком ухватить, не успевала в них вслушаться: они резво чиркали по ней, как спички, и уносились прочь вместе с добытой искрой, оставляя маленькие, но жгучие царапинки. И она гонялась за тишиной, на опыте установив, что, там, где всего полнее беззвучие - туда и надо стремиться. Тишина спохватывалась и быстро латала дыру, но она не умела надолго сосредоточиться, отвлекалась, и новая прореха снова образовывалась в новом месте.


 Иногда эта рваная брешь образовывалась возле шкафа с верхней одеждой - и в этот момент «оттуда» проливалось частыми и острыми, как длинные иглы, душевыми струями. Иногда около газовой плиты - и тогда оно плавало, вперемешку с паром от сковороды, и это было нелогично: яичница шипела, тапки шлепали по полу - и, в общем, тишина сбивалась с ритма. А вот, поди ж ты, все-таки «оттуда» просачивалось и здесь, неожиданно для всех - и для неё, и для тишины. Эти небрежные струйки «надмира», протекающие сквозь невидимое, но очень плотное тело Тишины, сводили её с ума. Тишина была в высшей степени водо- свето- и звуконепроницаемой для всего, что плескалось там, внутри неё. Как же хотела она врезаться со всего разбегу в ту запредельную, наверняка блистающую текучую субстанцию- и пусть бы она её поглотила, эта глубина, пусть, ерунда! Однажды на неё вдруг плеснуло этой Водой на тихой дорожке, по которой она каждое утро таскалась с платежками в банк, на углу того дома, где был маленький обувной магазинчик. И потом она каждый раз замедляла шаги, проходя мимо этого места - но уже было, к сожалению, неумолимо глухо, тишина застрочила это место на машинке - наверное, получила нагоняй.


 Чем были так невыносимо заманчивы такие минуты? Тем, что, проталкиваясь в них, она остро ощущала свое бессмертие. Она вся вытягивалась, чтобы сделаться поуже и пошёлковей, и старалась хотя бы руку, хотя бы палец протиснуть в эти маленькие бреши, чтобы пощупать тот мир - потому что ощущала, что он есть и в ней самой. Но, увы: как в себе его нащупать, она не знала, не было никакого зазора в гулкой монолитной стене и мысль об неё набила себе не одну шишку. Так что, оставался только вариант с разгильдяйкой-тишиной, которая, очевидно, знала к нему потайную дорожку. С нею были сложные, но состоявшиеся отношения. Тишина ленилась все время думать об охране «надмира», неожиданно расслаблялась, вспучивалась где попало - и выплескивала очередную пригоршню брызг вечности - а там уж только успевай…подхватывай их … фиксируй как-нибудь….


 Однажды тишина вдруг обрушила на неё целое ведро «надмира» - видимо, окончательно прохудились прокладки и вентили, и прорвало трубу. Она охнула, села на диван, раскрыв рот, и так сидела долго, боясь пошевелиться и повредить этому облачку надмирно сияющих частиц, с достоинством плавающих в воздухе. При этом она, сообразительно состроив скучающее выражение лица, чтобы не спугнуть их излишней заинтересованностью, понемногу вдыхала их в себя (искристый, снежный запах!). И- она знала- вместе с ними она вдыхала бессмертие... хотя бессмертие, как таковое, не особенно заботило её. Просто ей хотелось туда, откуда оно пролилось, это облачко трепещущих, лучистых частиц, потому что, именно оттуда, из тамошней некоей пылающей точки, началась её линия жизни, и именно туда, зачем-то проскочив зигзагом-пунктиром через её нынешнее бытие, снова мчалась.