ГОРЕ
(ТОЛЬКО НЕ ОТВОДИ, ТОЛЬКО НЕ ОТВОДИ ГЛАЗ)
Сейчас, спустя много лет, писать о нашедшем меня великом счастье, а спустя 399 дней еще более великом горе, все так же неимоверно трудно, больно, почти невыносимо, как и год назад, пять и десять лет назад. Ничего ведь не меняется. Томочки просто – нет. Хотя где-то глубоко-глубоко надежда на чудо остается. В чем она, надежда? Она, моя любимая, оживет? Ее клонируют? Но это будет уже не та Тома. Или меня нЕкто заберет туда, где она есть и видит сейчас меня, в момент, когда пишу строки о ней, и слезы мешают писать, заливают стекла очков? Ничему бы не удивился …
Уф-ф-ф … тяжело, сколько раз случалось: все, не могу больше, а – надо, надо, надо! Жить надо …
Но – решил: о нашей жизни, о нашем счастье писать не стану. Ограничусь самым малым. Началом и концом. Или, исходя из только что сказанного, и не концом вовсе.
… Материал «Тогда мы «проколем» прапорщика …» я писал не в «Прометее», где мне не понравилось, а в давно освоенном «Востоке», в привычном одноместном номере. Фока приволок пишущую машинку, вознамерился, было, сопя, ждать результата, устроившись за моей спиной в кресле. Вообще-то много раз приходилось писать в присутствии многих людей, в шум-гам и табачный чад. Но здесь, пардон, я командую парадом; отправил Фоку куда подальше, наказав явиться часа через три. Выглянув в окно, обнаружил внизу перед входом в гостиницу его, Ганса и еще человек пять братков возле нескольких машин. В волнении все фланировали взад-вперед. Обстановочка …
Написал часа через два, как обычно, в один присест. Выглянул в окно, крикнул – заходите. Ввалились двое, остальные замерли в коридоре. Читать начал, понятное дело, смотрящий Ганс, передавая страницы Фоке. Первому скрипеть нечем, а его первый помощник отчетливо скрипел зубами. Прочитав, замолчали.
- Ребята, - разрываю затянувшуюся паузу, - если вы считаете, что надо ментов побольше ругать, а Сашку возвеличивать, поверьте мне – так писать не следует. Беру все на себя. И так пишу на грани дозволенного. Не как вы считаете, а - по-журналистски.
- Пускай останется так, тебе и на самом деле виднее, - молвил Ганс. - Договорился с газетой? Годится? Сам отвезешь, или мои пацаны сгоняют?
- Договорился. С газетой «Наше время», она даже более серьезная, чем «Тюменские ведомостъ». Главное – выйдет из печати уже послезавтра, а комиссия еще только сегодня в Салехард вылетела. Пока они там, в зоне, чухаются, пока вернуться, а здесь – нате, читайте. Пусть твои люди и отвезут, на вот – Владимиру Митькину, завотделом, он в курсе.
- Годится. Пошли, пообедаем?
Всей компанией спускаемся вниз. В «Востоке» два зала, большой и малый. Скромно направляемся в малый, в тот час, около 10 утра, еще пустой. Кто помоложе, сдвигают два стола, рассаживаемся. По правую руку от Ганса конечно Фока, я удостоен левой руки. Остальные сели напротив. Моментально подскакивают два официанта, сразу предлагают то, что, как им хорошо известно, любят господа бандиты. Фока молча кивает, Ганс не поднимая на обслугу головы, интересуется, буду ли я спиртное. Отказываюсь. Среди братков, обошедшихся, как и предупреждал прежде Ганс, без водки, одному пить, по их терминологии, западло. Быстро приносят еду, насколько помню, достаточно простую. Народ за столом собрался не один год проведший на тюремной баланде. Времена шикующих «новых русских» еще не наступили, потому и ели самое, едва ли не скоромное, запивая минералкой.
Со мной - дело ясное. Надлежало, осталось ждать результата, но чувство благодарности за уже сделанное начало проявляется вполне отчетливо. Здесь же Ганс с Фокой и решают: дать сегодня в «Прометее» в мою честь банкет человек на 20-30. Я робко сомневаюсь в целесообразности такого предприятия, ведь не известно, как дело повернется.
- Евгений, ты – наш гость и мы видели, как ты старался. Мы в журналистике ничего не понимаем, но видели, как ты работаешь, читали, что написал. Не так, как этот придурок, - Ганс достает из кармана многократно сложенную газету, вроде выпускаемую областным УВД. В заметке строк на 100 два абзаца посвящены Юрию Тишенкову. Смысл: недавно вернулся из мест заключения, а уже является самым авторитетным преступником и от него ожидается в самое ближайшее время совершение новых преступлений.
- Не дождутся! – стучит по столу кулаком Ганс. – Сороковник мне уже. Пускай пацаны делами занимаются, а я посмотрю, чтобы все по уму выходило. Да, я слышал вчера Мамонт на Республики борзел. Собрал вокруг себя шмакодявок, мое имя полоскает, крышей своей называет … Вы с ним, братва, разберитесь, рога пообломайте.
Вечером за мной заехали и вот – малый зал «Прометея», гостиницы нефтяников, но лишь формально. За мной закреплен новый человек, не помню имени, грузин и к преступному сообществу никакого отношения, как скоро выяснилось, не имеющий. Он – владелец большого кондитерского цеха, недавно открылся, вот ему Ганс и К предложили свою крышу. Очень скоро такое понятие станет русским всенародным, а в феврале 92-го я сначала не понял, о чем речь. В последующие дни, оказавшись у грузина в гостях, а ему велели взять меня на полное обеспечение и ни в чем не отказывать, он мне все популярно объяснил.
На банкете я оказался, как и прежде в «Востоке» по левую руку от Ганса. Рядом с трудом угнездился одетый в джинсовый костюм огромный бородатый молодой мужик с перетянутым резинкой пуком густых смоляных волос.
- Отец Гедеон, - протянул сосед свою огромную длань.
Я не случайно написал «длань». Сначала слов его не понял. Подумал, ослышался. Какой еще «отец» лет 30-ти? Как оказалось – в самом деле, священнослужитель, причем не откуда-нибудь, а из Лос-Анжелеса! Воистину неисповедимы пути господни …
Выпив раз и еще несколько раз, а отличная, в отличие от прежнего, в «Востоке», скоромного обеда закуска, разнообразные блюда позволяли, мы с отцом Гедеоном разговорились. Он прежде служил в Тобольской епархии, но напрочь разошелся во взглядах на веру с тамошним митрополитом. В Америке, несмотря на молодость, успел обзавестись связями и уже года три, как держит православный приход в пригороде одного из самых знаменитых американских городов. Договорились, что назавтра он зайдет в мой номер и оттуда позвонит в свой американский приход перед отлетом. Паства беспокоится …
Банкет для меня закончился, к собственному моему удивлению, ничем. Несколько приближенных Ганса, как и прежде, не пили. Остальные, судя по всему, нужные люди не из братков, в том числе и начальник областного разнобыта, быстро начали хлестать водку. Тем же занимались и присутствующие барышни, все, как одна, не моего женского типа: субтильные, голенастые, плоские и размалеванные. Станцевал несколько раз, да и заскучал. Попросил грузина отвести в «Восток».
Вот ведь время было неопределенное! После выхода в свет «НВ» через день, видимо узнав о судьбе Шмидта, Ганс через Фоку передал вопрос: сколько мне надо в качестве гонорара. Приблизительный курс доллара я знал. Бутылка шампанского в ресторане стоила ровно доллар (сейчас самое простое шампанское в Туапсе – три). В пересчете опять-таки на зеленые зарплата моя в «ТВ» составляла 30 долларов. Прикинул: неделю почти пью-ем от пуза, за все заплачено. Банкет туда же … И назвал смехотворную для такого масштаба акции сумму – всего-навсего сто долларов! Фактически спас Шмидта от многих лет тюрьмы за этакий мизер! Скажи сейчас авторитету такого масштаба – $ 100 тысяч, уверен – заплатил бы. Вспоминаю прогремевший минувшей осенью фильм-учебник для преступников «Бригада», когда лидер преступной группировки Белый проигрывает в казино за вечер от не фиг делать именно сто тысяч зеленых.
Но даже таких денег в валюте у грузина не оказалось. Сказал, поедет дня на три в Тобольск к своим, оттуда привезет. Ждать я не стал и вернулся в Надым, договорившись созвониться. Возвращаюсь опять в день сегодняшний: билет Надым-Тюмень стоит ровно 100 долларов. Всего-то путь в один конец! А тогда от прдвкушения обладания такой суммой едва ли ум за разум не переехал.
В областной центр, в Тюмень, я вернулся, точно помню, 16 марта. Грузин сообщил, что у Ганса ко мне еще одно дело есть, также связанное с зоной, на этот раз в самой Тюмени. Летим из Надыма вместе с Геной Михеевым, тогда просто хорошим знакомым, а через полтора года ставшим другом, поставившим меня на ноги, по большому счету спасшему.
Ждать денег пришлось еще целых четыре дня. Вот проблема-то! Но и без денег грузин всем снабжал в достатке: холодильник разными коньяками-балыками забил, пригласил к себе в цех вроде как на экскурсию, огромный торт подарил. Отказывался, было – куда мне одному? Девушку пригласишь, по-восточному (и, скорее всего, из страха перед Гансом), уговаривал предприниматель.
И ведь в ночь на 19-е оказался в постели с женщиной, причем в ее номере. Обошлось даже без коньяка и торта. Ей, как она всю ночь проговорила, лежа на моей груди, со мной очень хорошо. Осталась с тех пор память о ней, имени даже не помню, как о хорошем, мягком, ласковом добром человеке. Но между нами не было близости. Как назло – переучет у нее должен еще дня два продолжаться!
На следующее утро еду в редакцию, делюсь с Логиновым и его лучшим другом, ответственным секретарем Володей, которого все звали Осипыч, впечатлениями о ночной даме. В самых превосходных тонах. Тут еще вот в чем дело. С некоторых пор ко мне прицепилась навязчивая идея: с супругой жить, мол, нам осталось недолго. И не потому, что она чем-то плоха, а появится вот-вот новая женщина, которая завоюет мое сердце и заставит отказаться от прошлой жизни. У меня и екнуло вроде – она.
В тот же вечер, откушав граммов 200 «Белого аиста», звоню в редакцию. Два друга кукуют там, подписав номер, вдвоем. Приглашаю их в гости на хороший коньяк и на великолепный торт. Соглашаются. Пока они едут ко мне, я беру такси и спешу в другую сторону в кондитерский цех, где без проблем забираю, как прежде и договаривались с хозяином, великолепный торт килограмма на 3-4. Встречаемся у «Востока».
Тут, в моем двухместном номере, в котором, естественно, я жил один, на меня нашло наваждение. Бес попутал или еще что в этом роде? Петрович Логинов – нормальный мужик, симпатизировавший, как я писал прежде, мне еще со времен его работы в «Тюменке». С чего я набросился на него и стал … душить, повалив на кровать? Растерявшийся, пьяный, как все трое пиратов пера, Осипыч метался за спиной, не в силах ничего предпринять, пока я сам не отпустил хрипящего и побледневшего редактора. Петрович не без труда вскочил, моментально оделся и, потребовав у меня редакционное удостоверение, крикнув: «Больше ты не работаешь!» - скрылся за дверью.
Совершенно обалдевший ответсек не зная, что и сказать, налил себе еще коньяка и завалился спать на свободную кровать. Я еще долго сидел, мучительно размышляя о том, как же такое могло случиться. Главное – из-за чего? И почему я проявил такую совершенно не свойственную мне агрессию? Прежде ведь пить приходилось порой и с самыми настоящими подонками, которых можно, а порой и нужно было бы размазать. Но тут-то в чем дело? До сих пор не могу дать себе ответа.
На следующее утро, проснувшись, вижу, как взлохмаченный, поблескивающий седыми волосами, а ему тогда было 44 года, Осипыч ползает по комнате и что-то ищет. Оказалось, собственные очки. Совместными усилиями нашли их в самом дальнем углу за шкафом. У меня, кстати, одно время также наличествовала такая привычка – прятать очки. Повелось с младых лет, когда матушка моя Александра Ивановна прятала их, чтобы я, если выпью, не сбежал из дома за новыми приключениями.
- Чего ты его душил? – задал прямой, как штык вопрос Осипыч, накатив граммов сто из остатков коньяка и отдышавшись. – Не все помню, но Петрович сильно осерчал. Ладно, пора на службу, постараюсь его уговорить не увольнять тебя, но ты обязательно извинись.
Немного погодя и я заявился в редакцию. Помятый Логинов вперил в меня какой-то не по ситуации заинтересованный взгляд, словно говоря – хорош гусь. Мямлю нечто нечленораздельное, пыхчу, топчусь на месте, словно виноватый слон.
- Все, закрыли тему! – редактор хлопнул о стол моими корочками. – Забирай. Но интересно: часто ты такой агрессивный?
Я лишь совершенно искренне свел плечи, развел руки, молча вздохнул и счел за благо удалиться.
А вечером все и случилось. Главное на сегодняшний день, за все мои 48 с большим гаком лет событие.
Сначала в гостиницу, где я потихоньку очухивался от вчерашнего за бутылкой взятого свежего коньяка, приехал с сотней долларов грузин. Как и прежде – с деликатесными продуктами. Почему я не пошел в номер к предыдущей женщине? Из-за ее переучета? Так он по идее должен и закончится… Вместо этого под вечер погулял по самой длинной и уставленной всевозможными магазинами и развлекаловками улице Республики, посмотрел в номере телевизор. Душа запросила общения и, подчиняясь ей, ноги понесли меня в большой зал ресторана. В надежде встретить, как регулярно прежде случалось, знакомых из Надыма. На лестнице и встретил – коллегу Володю Третьякова, того, что у Ельцина интервью брал. Но он не пьющий. Кроме того, неприятный осадок остался после его голосования против меня во время обструкции, предшествующей голодовке в ноябре-89.
Обошел весь большой зал. Нет ни знакомых, ни даже свободных мест. Возвращаться в номер? Ну, уж нет, не привык в таких делах пасовать. Подхожу к метрдотелю, она явно знает, что я не из обычных посетителей, быстренько обежала зал, а я стою посреди него, как неприкаянный. С виноватой миной подходит:
- Не везет вам сегодня … Разве только вот за этим столиком две дамы вас к себе пригласят?
Поворачиваюсь в сторону выхода, на столик возле него я сначала, входя, и внимания не обратил. И обмер. Она! Да она же, она! Та, которая робко, еще не знаемая, стучалась в мое сердце, тревожила душу … сидит, распахнув огромные светло-карие глаза, - и ждет. Хороша, чудо, как хороша! Самое мое то: широкое скуластое лицо, маленький, чуть курносый нос, чувственный волевой рот. Ни единой морщинки, года 32-33? Как оказалось, 36, на девять месяцев моложе меня. Метрдотель говорит-говорит, целую вечность мелет и мелет языком. Да уходи же! Все и так ясно!
Отодвинут стул, также как и я, не отводит взгляд. Садясь, мельком замечаю – соседка очень похожа на мою. Сестра?
- Садись. Тамара. А это Света, сестра. Шутка. Все сначала так думают. Лучшая подруга.
- Евгений. Твой муж.
- Да? Очень интересно … Вообще-то я замужем.
- Я – тоже женат. Пока. Разберемся. Пойдем ко мне в номер.
- То-о-м!? Ты когда-нибудь такое видела!? – это Света, округлив глаза. – ЗдОрово!
- Так, идем?
- Давай хотя бы выпьем за знакомство … Тамара, в кором времени Тома, Томка, Томочка, - берет со стоящего рядом сервировочного столика третью рюмку, наливает.
- За начало супружеской жизни выпьем. – это уже я. - У меня в номере. Или у тебя. А сейчас станцуем, надо же тебя ощутить.
Тамара в ответ лихо, скосив глаза, нет ли за спиной кого, выплескивает свой коньяк через плечо.
Пока Светлана пребывает в легком трансе, идем танцевать. Рослая, потом выяснилось – 172 см, в сапожках на высоких каблуках, потому в росте мне немногим уступает. Не броско, но ощущение такое – богато одета. Фиолетовая кофточка-свитер с вышивкой на груди, какая-то особенная, с оборками, или как там они называются, юбка. По сезону, ведь 20 марта в Тюмени еще со снегом. Плотная, высокие упругие груди. Сразу, сжав, прижав к себе ощущаю – сильная. Сильная, но идет навстречу сразу. С готовностью. Прямо-таки притискиваю, вжимаю ее в себя. Даже задыхается. Немного отстраняю, на расстоянии вытянутых рук рассматриваю. Опять прижимаю и вновь отстраняю.
- Все-все, уберу-уберу, - это она о слегка выдающемся животике. И сразу, втянув воздух, поджимается.
Откровенно любуюсь, не могу оторваться от смеющихся огромных глаз. Вновь то приближаю, то отдаляю, обхватив за плечи, вдыхаю чудный аромат незнакомых прежде духов, приятно щекочут густейшие, одуванчиком, с заметной сединой волосы темной шатенки. Прическа, какую некогда носила знаменитая американка Анжела Дэвис.
Сердце готово выскочить, сердце, все мое существо ликует – она, она, она!
Со Светой они поселились на моем этаже, в разных номерах. Сначала Тома зашла в свой, надела халат, захватила необходимые туалетные принадлежности. Наконец, спешит ко мне. Мы одни. А я – ничего, ну, совершенно ничего не помню от нашей первой ночи! Одно осталось в памяти: стащили на пол матрас. Слишком скрипучие в «Востоке» кровати. Причем, во всех номерах, где нам впоследствии пришлось жить.
Нет, все 399 дней нашей жизни – не для этих записок. Наши с ней скитания по гостиницам в Москве, Твери, Ржеве, в Новом Уренгое, круиз на теплоходе «Иван Франко» … Еще в Измаиле, откуда мы выехали вечером 23 апреля 1993 года, я пообещал Томочке, что напишу книгу о нашей любви. И даже начал, засев в своем кабинете за машинку. Прочитав первые страницы, она недоуменно подняла свои высокие брови:
- А почему ты меня какой-то Людой называешь, а себя Игорем? Тебе стыдно чего-нибудь? А, Евгений Алексеевич? Быстровки-и-н, отвечай: стыдно?
Боже, боже … Она ведь имя мое, интерпретировала в семи вариантах. От официального, но с придыханием – Евгений Алексеевич, до Женюра, как меня еще мама называла; Женечкин, так меня никто, кроме нее не называл. Она же для меня самой ласковой стала – Томочкиной.
Самое глубокое воспоминание? Трудно представить, но ни разу за все дни и ночи нашей жизни ни я, равно как и она от меня не слышали других слов, кроме тех, какие собирались услышать. Оба. По любому поводу. Множество раз случалось: смотрим друг на друга, ждем, кто первый выскажет свое мнение, отреагирует на ту или иную ситуацию. Часто рассмеемся и говорим совершенно точно именно те слова! Можно было бы и не говорить. Без слов, без малейшего преувеличения, без слов понимали друг-друга!
Зачем написал, а? Все никак не могу успокоиться. Вою. Вою. Горе. Горе. Горе !!!
У-у-ф-ф … Не надо было ей ехать, не надо. Проклятая страна. Придурок Ельцин. Не-на-ви-жу!!! Жить бы и жить. Нет, сука, разрушил все и вся, границы возвели. С кем, ****юки поганые? Да в Измаиле, на границе с Румынией, в такой-то отдаленности от России, все как один, по-русски говорят. А они, падлы, – границы, таможни долбанные!…
Из-за нее, таможни, из-за моего неумения, да и нежелания давать кому-либо взятку Томочка и поехала со мной. Хотя все документы на груз в Зубцов нормальные. Я – исполнительный директор нашего индивидуального частного предприятия под названием ЕДАТ (Евгений, Давыд, ставший нашим сыном, звавший меня папой, Антон, Тамара). Название придумала она, любимая. Надобно отвезти, согласно заключенному договору, на мою родину два больших контейнера дефицитного там сахара, а в Зубцове в лесхозе загрузить такой же дефицитный на юго-западе Украины пиломатериал.
И решила Тома ехать практически в последний момент, когда я на нашем участке за домом вскапывал огород. Весна выдалась на редкость поздняя, холодная. Возле нашего дома еще без единого листочка зацвело дивным цветом персиковое дерево. Бригада рабочих, славно потрудившаяся прошлым летом и осенью, собиралась, пока мы в отъезде, и без нашего участия начать возводить второй этаж … Собственно, под руководством Томы, но:
- Евгений Алексеевич! – так официально, чтобы соседи за забором молдаване Володя и Надя Мунтяну слышали, мол, серьезное дело. – А поеду-ка я с тобой. Сам знаешь, начнешь правоту свою таможенникам качать, они тебя и вернут.
Я и рад несказанно. Мечтал, да не говорил. Тома меня все более приучала к самостоятельности как предпринимателя. Хотя тот рейс должен быть для меня вторым и последним. Существовала моя договоренность с редакцией «Одесских известий» на предмет сотрудничества в качестве собственного корреспондента по Измаилу. Вот так.
Спрятал лопату в сарайчик, сполоснулся, а за столом Света, наш водитель, бригадир строителей гагауз Дима, малыши шестилетний Давыдка и Светина Ленка. Поужинали на дорогу, да я немного лишку выпил. Все равно, думаю, ехать балластом. А путь на наших «жигулях» лежал сначала в село Суворово, километрах в десяти от Измаила в сторону Одессы, где живут нанятые нами водители, болгары по национальности, Женя и Коля. Доехали, ищем. КаМАЗа с контейнером на основной платформе и вторым на прицепе нигде не видно. Встречаем мужика, он готов помочь, спрашивает, нет ли ста граммов. А у нас пара полуторалитровых бутылок спирта и пятилитровая канистра вина. Быстро с его помощью доезжаем до дома, где во двое спрятался груженый КаМАЗ. Тома выходит, мы с водителем и мужиком, спеша, прямо из горлышка, обжигаясь, пьем спирт. Иду, прихватив большую фиолетовую дорожную сумку, в грузовик. Сразу трогаемся. Томка подозрительно смотрит на меня. Поняв, что я, как она выражается, вдарил, ругается. Жена есть жена, что тут поделаешь …
Случай, когда одному из присутствующих в кабине надлежит ретироваться за спины на спальное место, представился сам собой в моем совсем уже не трезвом лице, точнее, в теле. Не брыкаясь, лезу назад и засыпаю.
Просыпаюсь оттого, что стоим. Высовываюсь и узнаю Татарбунары, большое молдавское село в сотне километров от Измаила. Совсем мало проехали. Тома стоит в отдалении, разговаривает с гаишниками, они в незалежной Украине так и называются, как в СССР. Ничего, обошлось. Раз документы в порядке, а разговаривать немного с начальственных позиций моя Тома умеет. Много лет начальствовала на разных железнодорожных станциях, начиная с Сургута, когда железку тянули на Север, вплоть до Ямбурга, о чем я вкратце упоминал. А за руководство станцией Новый Уренгой в пиковое время доставки грузов в разгар освоения месторождения, тогдашний министр газовой промышленности Черномырдин вручил Тамаре Андреевой орден Почета. Сейчас она, правда, не Андреева, а Павлова. С бывшим ее муженьком, минувшей осенью чуть меня не убившим, предстоит еще разобраться.
Едем дальше. Сквозь дремоту замечаю, как проезжаем мимо Одессы и направляемся уже по трассе Одесса – Санкт-Петербург. Да, а почему 99 из 100 жителей, каких угодно городов и весей говорят «Одэсса», а? Состояние мое, как говорят медики о больных, стабильное. Хмель от спирта никак не выходит. Пора вылезать из спального отделения, одному из братьев требуется отдохнуть. После случившейся затем трагедии у меня осталась твердая уверенность, что за руль сел мой тезка.
Проезжаем Умань. Не сплю часа три, если не больше. Тяжко, во рту сушняк. В ногах канистра с домашним вином. В полумраке кабины, освещенной лишь лампочками приборной подсветки, вижу, как, откинувшись в противоположную от меня сторону, а я сижу посредине на сиденье без подголовника, почти уютно спит Тома. Томочка, Томочкина. Свое имя, как у грузинской царицы, ей самой не нравилось. Тамарой ее так и не звал. Ни разу.
Наконец, заметив, как жена зашевелилась, посмотрела на часы, прошу:
- То-о-м, пить хочу, не могу. Канистра у тебя в ногах, дай, пожалуйста.
- Ты чего нажрался? А, Быстров? Теперь всю дорогу будешь скулить? Вот горе-то мое … Женя, останови машину, пусть мой супруг очухается, схудилось ему, видите ли.
Останавливаемся. Она вытаскивает с собой компактную канистру, ставит на асфальт, заходит за прицеп, справляет свои маленькие дела. Я – тут же, на обочину. Ворчит. Доля у них такая, у жен – ворчать. Без нее не прикладываюсь. Ждет. Отвинчиваю крышку, жадно пью сразу с пол-литра. Лучше бы не пил! Томочка тоже сделала пару глотков. Поехали.
Сон как рукой смахнуло. Да и сидеть, вернее, спать без подголовника неудобно. Упершись взором в сереющую ленту дороги, как бы окаменеваю. Тупо отмечаю, как постепенно светлеет небо, пора уже и фары выключать, на подфарниках ехать. Смотрю на Томочку, касаюсь ее плеча в кожаном плаще. Она в полусне, обиженная на меня, еще больше вжимается в свой угол.
Теперь уж я обиженно вздыхаю, бросаю взгляд на приборную доску, отмечаю скорость – 80 км/час, на дорогу, идущую слегка под уклон и на виднеющийся примерно в километре поворот налево. Почему? Почему я не посмотрел на водителя? По-че-му-у-у-у??? И – уснул. Какие-то секунды дремы.
Очнулся от резкого наклона машины вправо. Точно знаю, что инстинктивно успел схватиться за руку любимой, ощутил мягкость кожи плаща. Справа же очень медленно, неправдоподобно медленно надвигается нечто темное. Звуков нет, но темное все ближе и ближе, оно уже на расстоянии вытянутой руки. В голове долго-долго бьется мысль «что это, что это»? Стекло передо мной все также медленно, как происходит все остальное, распадается на мелкие кусочки, сверху опускается нечто, а меня, словно бумагу, которую расправляют о край стола, протягивает вперед. Слева стойка, какая в КаМАЗе разделяет ветровые стекла, успеваю, лишь слегка задев ее левым плечом увернуться, и лечу, лечу, целую вечность. Впереди, отчетливо понимаю – земля. Вытягиваю вперед руки, чтобы смягчить удар, но они подгибаются, и я утыкаюсь лицом в рыхлую почву.
Потерял сознание? Вроде нет. Очки искать и в голову не пришло. Переворачиваюсь, не резко, но вижу, как метрах в десяти позади дергается дизелем упершийся в толстую березу наш красный КаМАЗ. В голову стукнуло – сломает он дерево и на меня наедет. Лежа на спине, в панике отталкиваюсь тыльной стороной рук, пытаюсь отползти подальше. И тут как выстрел, в мозгу сверкнуло: там же Тома, там же любимая! Там же счастье мое долгожданное! Там, где береза не сломанная. Силюсь встать, не получается.
А уже бегут какие-то люди, бросаются ко мне.
- Мужик, ты как?
- Да нормально я, видите – живой. Там, в кабине, где дерево – женщину зажало! Спасайте ее! Быстрей, мужики, быстрей! Это жена моя любимая!
Человек 5-6 собралось. Замолчали. Со скрежетом открывается левая дверь и появляется Женя, бросается ко мне.
- Иди на ***, гад! Ты что наделал! Тому спасай, сука!
И тут в непотребной, в ненастоящей, в незаправдашной тишине раздалось:
- Готова.
Вскакиваю и на не слушающихся ногах иду и никак не могу дойти. Рваное железо и ее нога, виднеющаяся от колена. Мелькнула идиотская мысль: и зачем надела новые, ни разу не одеванные, не разношенные американские туфли?
Сколько раз я целовал ее ноги? Каждая клеточка ее тела знакома …
- Тома, Томочка!? Ну, ответь же!!!
- Друг, крепись, умерла она …
Чернота. Очнулся на каком-то столе. Оказывается, в районной больнице в Белой Церкви в Киевской области. Потом перевозят в отдельную палату с перекладиной над головой, чтобы держаться. Ощущаю вечер. Зову людей. Заходит женщина в белом халате. Спрашиваю, как жена. Не знает. Говорит – завтра.
Силюсь встать. Не получается. Еще и еще раз. Наконец, сползаю с кровати, ползу. Свет везде выключен, лишь лучик его падает из одной двери. Ползу из остатков сил. Там, увидев меня, вскакивает костлявое существо мужского пола в белом, само собой, халате. Дежурный врач?
- Больной, вам же нельзя!
- Мне все можно, пока не узнаю, жива ли жена. Звоните.
Ковыряется с телефоном.
- Ничего не получается.
- Дай я сам, придурок!
- Больной, вы что себе позволяете!? – но снова набирает номер, еще и еще раз. – Похоже, дозвонился. – Что? Какой номер вашей машины? 19-44 ТМВ? – уже ко мне – два трупа, мужчина и женщина. Женщина в кожаном плаще и мужчина с бородкой.
- Гады! Меня-то чего в мертвые записали?
С ЧИСТОГО ЛИСТА
Разве мог я в самом наикошмарном сне представить такое? Совсем недавно, 20 марта, в годовщину нашей встречи размечтался:
- Томочкина! Проживем с тобой 50 лет. Станем старенькими, тихонькими …
- Для начала мы с тобой Настеньку родим, да? Разберемся с делами, с Павловым, чтобы отстал от нас на веки вечные. Заживем, хорошо заживем.
И такой финал. На вторые сутки перевели меня в общую палату. Там одни хохлы-сельчане. Киевская ведь область, но специально – ни слова по-русски. Понимать – понимаю, но никакого желания разговаривать нет. Постоянно накатывает образ, слезы текут сами собой. Вроде ничего особенно и не болит, слабость и все. Жить надо? Иду в столовую на обед. Там очередь человек в пять. Стою, с каждой секундой все больше и больше приближается боль, она уже нестерпима. Кое- как добираюсь до своей палаты, падаю на койку. Отдышавшись, ощупываю себя, смотрю на одно плечо – черное, другое – такое же. Приспустил штаны пижамы – бедра сзади также черные. Точно меня выстегнуло через рамку ветрового окна, словно бумагу расправили о край стола. Обе ноги от колен перевязаны. Слабое, по сравнению с гибелью любимой утешение повреждения, в общем-то, несерьезные, даже переломов нет. Шрамы и сейчас остались, на голени спереди от удара мышца грыжей выпячивается. Пустяки.
А боль все наступает и наступает. Двое суток – ничего, видимо стресс ее отгонял, а тут началось. Пришлось медсестре колоть обезболивающее, потом принесли специальные эстакадки под ноги. Поднимаю свои нижние конечности на них – утихает боль. А в туалет как? Спасибо одному деду, у него костыли возле кровати. Разрешил, бдительно надзирая, будто я с ними убегу, ковылять до туалета, благо он напротив нашей палаты. Чувствуя приближение боли, тороплюсь доскакать, сделать малое дело, а терпеть сил все меньше, скок-скок и не в силах сдерживать стон валюсь. По большому за неделю не ходил ни разу, не ел ничего.
За одним исключением. В понедельник заходят два мужика, без очков вижу не очень, но угадываю нашего водителя болгарина Женю. С братом приехал отбуксировать разбитую машину в Измаил. Молчу.
- Ты прости, тезка, что так получилось.
Молчу.
- Если бы я машину вел, не уснул бы, а Колька давно не ездил. Права есть, а навык потерял.
- Разве не ты за рулем был?
Позже в ГАИ райцентра Ставище, на территории которого возле местечка с умопомрачительным названием Острая Могила на 1234 километре трассы мы разбились, сказали: он, Евгений вел машину. Не пострадал фактически, успел упереться ногами и руками, только грудную клетку зашиб. А спящему сзади Коле вообще ничего не доспелось.
Принес мне виновник катастрофы ту самую нашу фиолетовую сумку, она в контейнере находилась, и ничего ей не сделалось. В ней только мои вещи. Посоветовал на похороны, а они завтра состоятся, не приезжать – Павлов уже в Измаиле. Я бы, не взирая на присутствие паспортного мужа, теперь вдовца, минувшей осенью едва не сломавшего мне в буквальном смысле шею, все бы сделал, лишь бы проводить Тому в последний путь. Но – как?
Спросил Женя, что мне нужно.
- А – ничего! Пару бутылок водки, и все дела.
Они с братом словно чувствовали, две бутылки и вынимают. Еще десять тысяч одной бумажкой дали. Не украинских «фантиков», а гораздо более ценимых на Украине рублей. В то время на такую сумму можно было от Измаила до Москвы доехать, и еще тысячи три осталось бы.
Повздыхали, ушли. А я ведь не водителя ждал, а Свету. Ждал, как никого более после гибели Томочки. Она мне сразу, с первого взгляда понравилась. Вторая Тома. И, ни будь ее, вполне возможно, близкие отношения сложились бы у меня с лучшей подругой моей жены. Тома это по-женски ощущала, тихо ревновала, так ведь повода я не давал. За исключением одного случая, в самом начале нашей жизни, еще в Тюмени. Ни с того, ни с чего, лаская, назвал любимую … Светой. И получил крепчайшую оплеуху, ошалев, даже не понял, в чем дело. Стал разбираться, получил еще одну, и еще. Тут уж возмутился, врезал главной женщине в моей тогдашней жизни ответную затрещину, она вообще кинулась с кулаками. Пришлось применить захват руки и швырнуть на пол. Потом колено с полгода болело. Ни одну женщину за всю жизнь не ударил, а вот единственную – пришлось.
Водку закусывать нечем. От еды, приносимой нянечкой, прежде отказывался. Народ в палате замолчал. И прежде никто не предлагал своих съестных припасов, хотя большой холодильник переполнен. Впервые ощутил, что для однопалатников я – москаль. Вспоминал милый сердцу Измаил, находящийся более чем в полутысяче километров от центра уже не союзной республики – страны, на самой ее окраине, разве так там люди себя ведут? Здесь – пара слов сочувствия на мове, и - все, словно и нет меня.
Видя, как я тщетно заглядываю в свою пустую тумбочку, дед с костылями расщедрился, протянул две печенюшки. Такая вот закуска на литр водки. Естественно, вскоре впал в прострацию. На следующий день соседи укоряли: до туалета на костылях прыгаешь, а вчера, напившись, выбежал в коридор, все жену искал. Стали сдерживать, двинул одному по роже. Не стал им говорить, как в войну в партизанах врачи операции проводили без наркоза, а, напоив пациента до потери сознания, лишь бы боли не ощущал. Пришлось сквозь похмельный кошмар извиняться.
Голова трещит, состояние – надо хуже, да некуда. Зашел в палату парень, похоже, практикант из медучилища. Прошу его принести бутылку водки и поесть. Мужики в палате заголосили: опять станешь буянить. Пришлось даже цикнуть, за дедов костыль схватиться. У вас все живы, у меня горе, не лезьте, ничего не сделаю более.
Практиканта я больше не встречал. Через девочку, также практикантку, передал бутылку, пачку печенья и пять тысяч сдачи. Ну не фига себе! Потом подсчитал, что потратил он рублей от силы 300, остальное, наглая морда, прикарманил. Ну и народ!
Ждать Светку бесполезно. Куда мне теперь? В Зубцов к родителям? Нереально. Со мной одни джинсы, такая же рубашка, в которых ехал, да спортивный адидасовский костюм. Более чем уверен – все мои вещи в Измаиле Павлов если не распродал, то сжег. Как осенью после его разбойного нападения и вмешательства милиции, заставившей экс-мужа убраться к родственникам в Ноябрьск, куда его выгнала Тома, отдав вдобавок квартиру в Новом Уренгое, сжег все его вещи я. Кстати, в отместку за его такой поступок, ведь посреди двора остался остов моего чемодана с пеплом от всех решительно вещей, с какими я приехал в Измаил из Надыма. В Измаил возвращаться? Мы же не успели развестись, прав на дом я не имею. Общее хозяйство? вели, но – при бездействующем, отсутствующем, формально, по паспорту, но как ни выкручивай ситуацию – законном муже. Да и один там, в двухстах метрах от кладбища …
Для начала попросил внушающую доверие посетительницу одного из соседей заказать мне очки. Та с душой, редчайший за все время пребывания в Белой Церкви случай, сделала все наилучшим образом, назавтра я водрузил на нос неказистые, но обладающие самыми главными своими свойствами очки.
Как раз в предыдущую ночь, в который раз прокручивая ситуацию во все еще в воспаленном мозгу, принял решение уйти из жизни. Переметнулся к подоконнику, а палата на пятом этаже, секунды не хватило, чтобы перекинуть изболевшееся тело, остановить душевные мучения. Как кто-то хватает меня и швыряет на койку. Вырываюсь, но человек навалился всем своим весом, хватает меня за грудки, следует пощечина, еще и еще …
Потом этот парень сидел со мной до рассвета и, единственный здесь, в больнице, говорил по-русски, разве только вместо «г» у него скорее «х» получалось. Про жизнь, про бога, что он все видит и не гоже самому уходить из жизни. Как он здесь оказался? Просто шел ночью в туалет, а дверь кто-то из наших оставил открытой, ну и …
В общем, отговорил тот парень меня уходить пусть и опостылевшей для меня, но – жизни.
При еще одном посещении той доброй женщины попросил ее дать телеграмму в Надым Татьяне. А ведь в Надымском суде у знакомого судьи, бывшего юриста авиаотряда, лежало мое заявление на развод. И еще в письме написал ей «какая к черту жена», попросив, правда, чтобы не держала зла.
Отчаяние подвигло на такой шаг, о котором все 399 дней нашей с Томочкой жизни я и помыслить не мог.
4 мая впервые смог доковылять до ванной и, ругаясь про себя от боли, кое-как помыться. Весь в поту вернулся в палату и еще долго приходил в себя. Вдруг слышу в коридоре знакомые, кажется, навсегда забытые уверенные шаги. Сначала мелькнула мысль – Светка. Нет. Постучав в палату заходит сильно похудевшая Татьяна. Сразу среди десятка коек находит мою, едва ли не бегом приближается и жадно смотрит в лицо. Нашлись в больнице сердобольные люди, и нашли вновь уже жене место в пустующей палате, где она и переночевала.
Наутро Таня присутствовала при врачебном обходе, высказала лечащему доктору пожелание перевезти меня в гостиницу, где остановилась. Тот сначала ни в какую, но все же сдался, спросив, сможет ли она делать перевязки и приказав отпустить нам с собой бинты, йод, другие препараты для заживления ран и ушибов. Но как дойти без костылей до двери? Никак. Дед нашему честному слову не верит, мол, знаю вас, москалей, украдете костыли. Пришлось жене оставаться на месте, а мне с нянечкой идти на костылях к лифту, чтобы затем старая женщина их вернула; Таня оставалась вроде как заложницей. Пакость какая.
Злюсь, а потому пока ждал лифта, прислонил костыли к стенке, да и пошел, пошел! Первая маленькая радость за десять дней. Встал для пробы, нет, стоять нельзя, кровь приливает, только двигаться надо. Или лежать, в крайнем случае - сидеть, съехав на стуле как можно ниже.
С трудом, но добрались до гостиницы, где еще пару дней я тренировался в ходьбе, испытывая разные режимы движения. Лишь после этого, как только получалось стабильно сидеть, поехали в Ставище, ведь там паспорт остался. Там старший лейтенант, следователь ГАИ, прежде всего, удостоверился, что я есть я, ведь проходил у них и в самом деле как труп. Спрашивает, кто со мной. Таня говорит – жена. А погибшая кто? Ситуация. Показывает сделанные на месте катастрофы фотографии. Ужас. Вот КаМАЗ после того, как его пытались оттащить, не получилось, но Томочкино тело видно почти целиком, только поперек груди та самая страшная береза. У нее тихое спокойное, словно обиженное лицо, глаза закрыты. Уснула навеки? Или еще увижу любимую?
Обращаю внимание на ее ноги без дорогих американских туфель. Даже паспорт мне возвращают без кожаной обложки. А деньги? Не оказалось, говорит старлей, никаких денег. А в сумочке у жены, лежащей перед ветровым стеклом мы с собой везли 25 тысяч. Сволочи, мародеры! Решаем, как быть с водителем, допустившим, как по-идиотски принято говорить и писать ДТП, дорожно-транспортное происшествие. Ему грозит до четырех лет лишения свободы. Все от меня зависит. Если есть претензии к Евгению, посадят, нет, отделается условным наказанием.
А, чего там. Тому не вернешь. Не специально он уснул-то! Несчастный случай? Пусть будет так. Подписываю соответствующую бумагу, прощаемся. Хотел попросить водителя рейсового автобуса сделать небольшой, как выяснилось, всего километра в два, крюк, предлагал ему деньги, чтобы заехать на место нашей гибели. Опоздал, раньше бы ему сказал. О случившемся он знал, посочувствовал, но возвращаться назад за десять километров не стал.
На следующее утро едем в Киев и быстро из на удивление пустого, просто безлюдного аэропорта Борисполь вылетаем в Москву, едем в Зубцов, откуда последний раз мы выехали с Томой и Давыдкой, а он два месяца с нами путешествовал, на «мерседесе»-фуре, груженом пиломатериалом. Теперь возвращаюсь один, вернее, с первой женой. В прихожей балка навстречу выскочил и прижался почти 14-летний Антоша. Сын Татьяны 23-летний Сергей сделал вид, словно меня не существует. Так и не простил измены.
Конечно, на Таню и впрямь, как все, знающие нас, говорили, надо мне молиться. Действительно: какая женщина в сложнейшей ситуации, брошенная, кинется за предавшим ее бывшим, по сути, мужем за тридевять земель, станет его выхаживать, терпеть истерики, случалось и такое. Накатывало так, что видеть никого и ничего не хотел. Нет Томочки, и ничто в этом мире не надо!
По возвращении в Надым в середине мая, когда после 30-градусной жары в Белой Церкви, продвигаясь к балку в вагон-городке Северный, по колено провалился в сугроб, а под ним ледяная вода. С Измаилом с его роскошной южной природой и сравнивать нечего. И в уме постоянно Тома, Тома, Тома … Терпению Татьяны можно только поражаться.
Потом в июле пошли грибы. Таня большая любительница «тихой охоты», как метко в свое время назвал сбор даров леса замечательный русский писатель Владимир Солоухин. Я за все годы раз пять съездил, сходил в лес. Главным образом из-за больной спины. Случалось, собираю, собираю, спина заклинит, и ложусь в мох. О ягодах и говорить нечего, по той же причине у меня к ним, вернее, к кропотливому их сбору стойкий иммунитет.
Так в очередной раз вновь супруга уехала со знакомыми в сопки, я, постоянно находясь в горе, сходил за вином, совсем плохо стало. Не живется, и все тут! Беру кожаный поясной ремень, в прихожей прилаживаю его к крюку, посмотрев на мир, казалось, в последний раз, обвисаю. Больно, режет ремень, но быстро ухожу. Что это? Лежу на полу, болит затылок, больно им ударился, когда ремень оборвался, о секцию отопления. Мистика? Да на таком ремне машину из грязи можно вытащить, однако ж, порвался.
В другой раз, как и прежде, оставшись один в конце вечера в большой комнате, опять захандрил. Взял в домашней аптечке все, какие имелись, таблетки, 58 штук насчитал. Давясь, выпил. Лег, жду исхода. Ничего особенного не происходит, просто засыпаю. Таня словно прочувствовала во сне опасность, обычно в такое время спит очень крепко, а тут вскочила, все поняла и стала меня отпаивать, вызывать рвоту. Вновь не получилось уйти из жизни.
Наконец, когда наступила жара, а такое в Надыме не каждое лето, но случается, вода в озере Янтарное прогрелась, и народ вылез на берега покупаться и позагорать, а меня, пьяного, занесло в компании Таньки-Балабола туда. Как всегда нахожусь в состоянии прострации, спиртное, как известно, усугубляет. Плыл-плыл, да и решил – хватит. Выдохнул воздух, сжался …
Очнулся от резкого запаха нашатыря. Лежу на песке, вокруг люди. Танька лопочет без умолку, народ, видя, что я очнулся, интересуется, не свело ли мне ногу. Мне не ногу свело. Душу.
Помог выкарабкаться, отойти прежде, как я упоминал, мало знакомый Генка Михеев. Случайно встретились и раз, и два, и три. Он любитель выпить, но, как и я, не водки, а вина. После шести лет почти сухого закона, в 93-м любого спиртного – хоть залейся. Брали мы с ним в течение, наверное, целого месяца практически каждый день по 0,7 бутылке крепленого вина, сидели на лавочке в парке, и Гена терпеливо выслушивал мои стенания, успокаивал, как мог. Слезы лились рекой, но он с пониманием относился, став постепенно другом.
Так, а как жить дальше, если умереть никак не получается? Пить, сидя на шее жены? Ноги нехотя, но потопали в «Рабочий Надыма». Генеральша-Затолочина не до конца сволочью оказалась, возможно, потому, что не так давно своего Эдуарда Николаевича, сбежавшего от нее, если помнит читатель, и умершего в Москве, потеряла. Посочувствовала и согласилась взять временно, на период отпусков, на самую низкую ставку. В то время в редакции в очередной раз оказался и Юра Костиков, вконец спивающийся. Его только-только выгнали с должности пресс-секретаря мэрии, обнаружив там во время чьего-то важного визита в совершенно разобранном состоянии. Его место занял Веник, Вениамин Солодянников, дорабатывающий свой предпенсионный стаж после фактического распада Севертрубопроводстроя и ликвидации газеты «Трасса».
Юрка, старше меня ровно на десять лет, битый-перебитый жизнью мужик совсем отпустил тормоза. Однажды на нем висела вся первая полоса, а он, сказав Генеральше, мол, отойдет на десять минут, не вернулся и через час, и через два. Меня послали на поиски, догадываясь, что я смогу быстро его найти. Нашел. Совсем неподалеку от редакции на скамейке под кустами чахлой северной акации. Рядом валялась пустая бутылка из-под самого отвратительного вина, Юрка смотрел на меня обрадованными остекленевшими глазами. Тянет бутылку: «Старик, тут вино завезли – дешевле молока!»
А ведь и впрямь – дешевле. Вот времена наступили … В другое время хлебнул бы, да и хлебнул с Костиковым же, проспавшимся на том самом месте в кустах, но – после работы. Тут же сблеванул. Пакость несусветная.
Сразу же после идентификации загулявшего Костикова вернулся в редакцию и, доложившись Генеральше – не нашел Костикова, предпринял по-журналистски героические усилия, чтобы за оставшееся до подписания номера время забить дырку в треть полосы размером материалом, который еще предстояло организовать, найти и написать.
Продержался я в редакции чуть больше месяца, работать с Затолочиной, да еще на положении бедного примака, сил не осталось. Направился в Надымгазпром. Там вместо ушедшего на резкое повышение, одним из замов главы Газпрома Рэма Вяхирева Валерия Ремизова, стал бывший начальник газопромыслового управления, приехавший из поселка Пангоды 36-летний Леонид Чугунов, выпускник Грозненского нефтегазового института.
В отличие от прежнего, новый «генерал» чаем угощать меня не стал, но с моим предложением если не возглавить, то хотя бы войти в состав будущего пресс-центра, обещал подумать и заходить к нему через недельку. Вот я и заходил, раза три подряд и ждал часов до десяти вечера, пока последний посетитель не уйдет. После чего вахтер (охранников еще и в помине не было!) объявлял, что приема больше не будет.
Наконец, начальник отдела кадров, небезызвестный Александр Рогачев, тот самый, кто, будучи председателем горисполкома, нагло надул меня с квартирой; улыбаясь как сытый, вроде ласковый поэтому, но готовый оцарапать кот, сказал, что Надымгазпром, к великому сожалению, вакантной должностью для меня не располагает.
Аут. В переводе с футбольного – вне игры. А тут в разговоре с полупьяным Костиковым и от приехавшего к нему сына, 19-летнего тогда Жени, узнал о бывшей Юркиной жене, занявшейся в родном для них Харькове бизнесом. Кое-какой опыт от Томочки я перенял. Не боги же горшки обжигают! Лечу сначала в Зубцов, бываю в тех местах, где мы с ней зимой заключали договора. Детская теплая одежда, качественное недорогое вино нужно? Нужно. Еду в Харьков, встречаюсь с той дамой, на правах знакомого беру с собой в качестве рекламных экземпляров несколько комплектов одежды, пять бутылок крымского портвейна, демонстрирую, даю дегустировать все в Зубцове, Ржеве и в соседнем поселке Шаховская, уже Московской области.
Заказывают сразу много, и это обнадеживает. Заключаю договоры намерений. Без своей печати, которая исчезла из Томиной сумочки, остался лишь ее оттиск в ее же записной книжке, полураздавленной, она и сейчас у меня в укромном месте. Выручают хорошие знакомства в Зубцове и заключенные совместно с Томочкой там договора. Показываю вновь заключенные в Ржеве и Шаховской, нет возражений – везите.
Приезжают в отпуск Татьяна с Антоном. Проблема, на какие шиши заказывать машину. Ни один из знакомых начальников, имеющих тягачи-длинномеры, в долг машину не отпускает – не те времена настали. Деньги только вперед. Продаем в Ржеве золотой гарнитур жены, единственную у нее относительно ценную вещь, занимаем у моей, гм …, бывшей любовницы, ставшей хозяйкой небольшого предприятия. Условие начальника, владельца машины: выезжаем в пятницу утром, а чтобы в понедельник, также утром, водитель вышел на основную работу.
Шофера прежде я знал как вечно сопливого, придурковатого внешне малолетку. Но – вырос, женился, раз ездит на КаМАЗе с полуприцепом, открыты все водительские категории, следовательно, ума доехать и вернуться хватит.
Переночевав в Белгороде, часов в 10 утра, как и договаривались с Костиковой, подъезжаем к ее особнячку на окраине Харькова. Она сразу огорошивает: склад с товаром закрыт на выходные, откроют лишь в понедельник утром! Ждать? Мой водитель, как нЕкогда, вновь становится сопливым и слюнявым, на удивление красноречивым. Понятно, ему в понедельник на работу.
Вот – образчик действий русского, украинского, да какого угодно на территории бывшего Советского Союза бизнесмена. Сколько таких вот костиковых, элементарно не разбираясь в ситуации, поленившись проверить и перепроверить, позабыв, опоздав, вовремя не вернув, сами же уничтожали и уничтожают не только свой, но и чужой бизнес. И как с такими работать? Ругаться совершенно бессмысленно. Хлопаю дверью и … еду в Измаил.
Вновь долгий шестичасовой путь из Одессы на автобусе. Приезжаю к обеду, сразу иду к Лине, молодой особе, муж которой нас троих приютил после ночного разбоя Павлова. Ахи, охи … Кстати, Павлова также в живых нет, уехал к тетке в Ноябрьск и при невыясненных обстоятельствах утонул 9 июля, как сказали, в одном из озер.
Лина объясняет, как найти на кладбище могилу. Прежде решаю посмотреть, как наш дом. Сегодня 30 августа, после нашей гибели прошло четыре месяца и шесть дней. Та же дверь в металлических воротах, хорошо еще, что строители не начали, сразу, как мы двинулись в путь, работать. Во дворе – никаких изменений. Выходит молдавского вида женщина, с удивлением воззряется на меня. Объясняю, кто я и зачем. Ее семью, оказывается, пустила на квартиру за 50 долларов в месяц Света.
В моем кабинете совершенно ничего не изменилось. Кроме исчезновения решительно всех моих вещей, в том числе фотографий, некоторых негативов, взятых из Надыма и отснятых уже в поездках с Томочкой и Давыдкой в Ялте, Севастополе. Нет и удостоверения «Тюменских ведомостъ». Ничего моего. Решаю взять с собой фотографии. Вот одна из них, большая, ламинированная, с подставкой. Как я ее поставлю, где? На ней Тома – сама прелесть, но здесь ей всего 20 лет. А, вот несколько моих книг. Забираю, как и пару совершенно не характеризующих потерянную любимую снимков. Остальные, скорее всего, взял Павлов или Света. Заглядываю в нашу спальню. Эти спят на нашей широченной кровати. Ничего не изменилось. Женщина бубнит, чтобы я особенно по дому не ходил, особенно по спальне, вот-вот придет муж, а он очень ревнивый. Не удостаиваю ее даже взглядом. Я – весь в недавнем прошлом, с Томочкой, с Томочкиным и Давыдкой … Выглядываю в окно и – оторопь берет от вида высоченных, в метр ростом, не меньше, сорняков на том месте, которое я вскапывал за полчаса до отъезда. Хозяином здесь себя совершенно, от одного их вида, не чувствую, спешу уйти, даже не попрощавшись с замершей, словно испуганная мышь, квартиранткой.
Захожу к соседям Мунтяну. Надя всплескивает руками, причитает, рассказывает про похороны. Дает две большие бутылки своего вина – помянуть. Иду на кладбище, оно совсем рядом. Говорили, говорили ведь нам не единожды, предостерегали: не живите здесь, в переулке Белинского, раньше как раз здесь старое кладбище было, затем – рынок, да торговля плохо шла, и его закрыли.
Все мое естество рвется туда, к ней, а ноги словно ватные, со стороны, наверное, кажусь едва плетущимся стариком.
Возле входа неизменные бабки с цветами и еще какой-то кладбищенской атрибутикой. Покупаю десять желтых, даже не знаю каких, цветов, как память о погибшей любви. Но не погибшей же! Это я и сейчас, через десять лет пишу!
Кладбище большое, просто огромное. Едва ли не с километр иду по центральной аллее мимо богатых склепов, никогда прежде их не видел. Вот в самом конце и поворот направо, здесь свободное от деревьев место и ряд свежих могил.
Ноги совсем подгибаются, просто тащусь, вот-вот упаду … Пишу, снова слезы заливают стекла очков, подавляю рыдания. Ведь в соседней комнате отдыхает, придя с рынка, шелестит газетами Татьяна.
В-о-о-т! Едва приподнятый над землей прямоугольник, над ним стандартный металлический памятник-плита, такие обычно в механических мастерских за час из листового железа варганят. Ее фотография, надпись: «Павлова Тамара Петровна. 17.08.1955 -24.04.1993. Трагически погибла.» Со звериным воем валюсь на могилу, забываюсь в реве, в рыданиях, не хватает воздуха, давлюсь.
Как и сейчас, за компьютером.
Сколько пролежал так с совершенно пустой головой, казалось, сам в пустоте, совершенно ничего не ощущая и не желая? Потом встал, землю с брюк не стал отряхивать, не до того, осмотрелся. Скамеечка же есть. Возле памятника давно завядшие цветы, граненая стопка.
Отношу останки цветов подальше, в бурьян. Выливаю из стопки, по всей видимости, дождевую воду, руками стараюсь как-то подравнять могилу, нет, здесь лопата нужна. Потерянно сажусь, смотрю на фотографию. Тоже не из удачных, совершенно не характерное для Томочкиной выражение лица, под стекло натекла вода, и нижняя часть снимка испортилась.
Открываю бутылку, наливаю в ее стопку вино, словно воду, пью и пью сам.
Появляются Света с Линой. Совершенно, буднично, словно для приличия, смахивают с могилы соринки. Рассказывают, как прошли похороны, будто бы около тысячи человек пришло провожать Тому. В чем я усомнился. Будучи прежде руководителем и уже вполне опытным бизнесменом, Томочка не стремилась искать новых, не нужных, прежде всего бизнесу, знакомств. Во всем Измаиле, где она прожила менее трех лет, знать ее могли несколько десятков человек.
Что делать с домом, Света, бывшая лучшая подруга, не решила. Стригла себе потихоньку по 50 долларов, и пока этим удовлетворялась. Мне не тот момент ни до чего было. Насчет дома события развернуться позднее. А пока, посидев со мной с полчаса, выпив вина, женщины ушли. Да, Светка дала мне десять тысяч рублей. Признаться, взял их как должное. Все ее вроде, как оправдательные мотивы относительно затрат на похороны я к сведению, в душе не принял. Вернувшийся обратно и не пострадавший груз – сахарный песок позволял ей безбедно жить еще долго. Впрочем, это совсем другая история. А я вернулся в Зубцов, где меня потеряли. Впрочем, Таня узнав о моем пребывании в Измаиле, совершенно не удивилась, восприняла как должное.
Не помню, по чему предложению решили покреститься (или правильно «окреститься»?). Подумал, раз чудом остался жив после кошмара автокатастрофы, следовательно, там, как говорят, на небесах есть тот, кто меня бережет.
Пришли тихие, втроем с Антоном в церковь. Сколько видел на своем веку служителей церкви, все они попадались какие-то не такие, не соответствовали моему представлению о людях такого образа жизни. Алексий Второй? Считаю его, как и нынешнего председателя российского правительства Михаила Касьянова своего рода выставочным, «от имени и по поручению», экземпляром. Один от светской правящей верхушки, другой от православной.
В Зубцове батюшка, которому вроде принято руку целовать, но заставить меня это делать можно разве под дулом автомата, принялся священодействовать. Подробностей, кроме громкого шушуканья и сдавленного смеха где-то поблизости двух женщин, служек, или как их там, ничего не запомнил. В обращении к читателю в преддверии этих записок, помните, написал о снятом крестике.
Отправив Антона самолетом почти с двухнедельным опозданием к школе, мы решили ехать из-за малого количества денег поездом, до Лабытнаног, а там, как получится. Остановились все в той же гостиничке на территории участка УПТК СТПС, ныне не существующего. И у гостиницы другие хозяева, хозяйничающие и на всей территории, изготавливающие памятники, другие поделки из гранита и мрамора. Узнав, что я журналист, милостиво согласились оставить нас, пока нам не надоест здесь жить. В благодарность я занес в свой блокнот все об их работе и вскоре после нашего возвращения в Надым в «Тюменской правде» после полуторагодичного перерыва появилась моя корреспонденция «Каменотесы».
За три дня нашего с женой пребывания в Лабытнангах не появился ни один вертолет. Экономика, в том числе и Крайнего Севера, во всю продолжала свой бег в сторону стагнации, упадка. Решаем ехать в порт, а там, возможно, что-нибудь пойдет в сторону Надыма через Обскую губу. Суток двое-трое придется провести неизвестно еще в каких условиях.
Не пришлось. И Лабытнангский речной порт словно вымер, а до конца навигации еще недели две. Ничего в нашу сторону не ожидалось. Вообще ничего не ожидалась, кроме рейсовых «омиков», малотоннажных катеров до Салехарда, а у нас на самолет оттуда до Надыма денег не хватит.
С поникшими головами возвращаемся в гостиницу. Я совсем погано, хуже побитой собаки, себя чувствую, став причиной всех треволнений, а теперь еще и тупиковой ситуации.
Случайно бросив взгляд на горизонт, замечаю приближающийся, похожий издали на головастика, силуэт Ми-8, идущий со стороны Надыма. Со всех ног бросаюсь по крутому склону на «вертолетку», на ходу крикнув Татьяне, чтобы собирала вещи и спешила за мной. Борт наш, а командиром тот самый Токарь, спасший нас от блужданий по сопкам, читатель помнит, наверное, тот случай? Меня он не признает, да мы с ним прежде не особенно и говорили. Брать отказывается. Раньше, мол, запросто, а теперь особые документы нужны. Какие? Будь у меня хотя бы корочки «ТВ», а так – один паспорт, чудом, кстати, в дни разбоя Павлова спасенный Светкой.
Все же сдался суровый, с твердым непроницаемым, всегда иссиня выбритым лицом командир вертолета. Не знаю, зачем он садился, только в салоне мы оказались одни и без всякого груза. Через два с половиной часа – вновь балок, вновь проблема с устройством на работу.
Совершенно неожиданно Валерий Камитов передает мне просьбу мэра, прежде председателя горисполкома Владимира Гомана зайти к нему. С какой стати, думаю. В феврале прошлого года мы с Гоманом расстались в ситуации, хуже некуда. Тогда автотранспортники всего города и района (кроме газовиков) вышли на первую из череды забастовок. Морозным утром тысячи людей (а Надым носит негласное название города автомобилистов, как, к примеру, Лабытнанги – город крановщиков) собрались возле АТК-1, самой старой, самой большой организации. Выбрали на скоротечном морозном, а давило под 40, митинге своих представителей, а те, человек 600, столько вместил ДК «Победа», заняли его и потребовали прибытия городских властей.
К тому времени затаил я на Гомана тягучую обиду. За минувший год не единожды писал о нем в разных газетах, сделал большое интервью в «Тюменской правде», лелея подспудно мечту о вожделенной квартире. Он мне неоднократно даже свою служебную «волгу» давал для поездок в аэропорт для отправки материалов. И совсем недавно огорошил: «К сожалению, Евгений Алексеевич, в Надыме резервного фонда жилья нет, когда будет, не знаю. Так что, извините».
Нет резервного фонда? Какой же ты руководитель? Да просто быть такого не может! При социализме существовал неписаный закон: квартиру надо заработать. Так неужели я-то не заработал, а?
И вот на сцену вынесли пару столов, с пяток стульев. Уселись мэр, два его заместителя и двое от забастовщиков. Требование одно: незамедлительная выдача зарплаты. Еще год назад такое и представить было невозможно, а тут только-только объявили о переходе страны на рыночную экономику, как, даже не дожидаясь указки из Москвы, в Надыме уже месяца три сподобились экономить на зарплате, вообще ее не выплачивая, а между тем все производства работали пока еще стабильно.
Сижу в середине зала рядом со своим соседом Володей Симоновым. Чего там Гоман сказал, не помню, только чувствую, не совсем по делу. Залу то обстоятельство, о чем говорил мэр, неизвестно, но я-то знаю. Вскакиваю, и в запале начал его читать. О своих квартирных мытарствах, конечно же, в тот момент не думал, а чихвостил Гомана (чихвостил – из лексикона моей мамы) точно по делу, за что и сорвал яростные аплодисменты и даже крики поддержки.
- Евгений Алексеевич, - обращается ко мне мэр, - давайте не будем здесь это обсуждать, заходите ко мне, посидим, обсудим …
Во мне словно рвануло нечто.
- Да я с вами даже … рядом не сяду, не то, что в вашем кабинете! …
На том и расстались. Думалось навсегда, а, поди, ж ты …
Делать нечего. Положение у меня просто, как тогда казалось, сам уверовал, безвыходное. Не на поклон ведь иду.
Завидев меня, секретарша Клавдия Александровна, сославшись на срочность дела, а в тесной приемной, как всегда, толпился страждущий приема народ, просочилась в мэрский кабинет. Через секунды оттуда пробкой вылетел недоуменный посетитель. Меня ждали как … интересно, кого?
Крепкий как капустная кочерыжка Владимир Гоман, завидев меня после года и восьми месяцев нашей нестыковки, поднимается, идет навстречу, энергично жмет руку.
- Здравствуйте, здравствуйте, Евгений Алексеевич! Прежде всего, примите мое искреннее соболезнование постигшему вас горю. Присаживайтесь. – Следует вполне оправданная в таком случае пауза. – Да, а пригласил я вас для совета. Вот вы вернулись, как вам город?
В тот момент я ему не сказал о недавней публикации то ли в «Нашем времени», то ли в «Тюменской правде» моего материала под рубрикой «Взгляд возвращенца», где дал положительную оценку состояния городских дел. Читал ли его Гоман?
- Так вот, как вы, наверное, знаете, объявлены выборы в Государственную Думу. Как вы смотрите: могу я не только баллотироваться, а есть ли у меня шансы стать депутатом?
Предельно доброжелателен Владимир Владимирович, будто и не отзывался я некогда на его предложение в зале ДК «Победа» в оскорбительной форме. Значит, нужен я ему более, чем действующие Камитов, Вахрушев, кто у нас еще из маститых? Решил все же на меня опереться в столь важном деле.
Скрывать не стану – приятно было. Но и я душой кривить не стал, обнаружив после долгого отсутствия Надым даже похорошевшим. О чем, собственно, и написал в областной газете. Не предполагал же я, в самом то деле, в мыслях ничего подобного не волохалось, что Гоман предложит мне сотрудничество. Не я напросился, не стоял под дверями, как у «генерала» Чугунова.
Потому и согласился участвовать в новом, сразу показавшемся интересном деле.
Мэр сразу вызвал старого моего знакомого, прежнего первого заместителя начальника милиции, ушедшего на пенсию по выслуге лет подполковником Александра Антонова, просто Сан Саныча. Какую должность Антонов занимал в мэрии? По-русски правильно ее назвать каждой бочке затычка. Натура деятельная, подчас суетливая, бывший мент умел создавать волну, на гребне которой много позднее и попал в вожделенную для многих Москву. Правда, гораздо позднее своего хозяина, то бишь Гомана.
А сейчас Сан Саныч отвел меня в кабинет, в котором сидела в одиночестве за компьютером СталИна Сидаш, чей муж Сергей, майор, подвизался в должности начальника криминальной милиции. Я упоминал о нем, уже как о начальнике Надымского ОВД, когда вспоминал, перескочив через много лет, о моем пьяном загуле в 95-м.
СталИна (и как ей имя не изменили?) и дала мне первые уроки работы на компьютере. Спасибо тебе!
Да, а как же действующий пресс-секретарь мэрии Вениамин Солодянников? Как и прежде не отличающийся трудолюбием, о главном достоинстве журналиста – писучести и говорить не имеет смысла, Веник целые дни проводил за разгадыванием и составлением кроссвордов. И если мне положили по договору зарплату в 300 тысяч рублей в месяц, то за какие заслуги он получал 550? Интересоваться не стал. Как и всю предшествующую и последующую жизнь. Сколько раз рядом со мной откровенные бездельники, если не полные тупицы, то люди явно низшего порядка зараба …, нет, не зарабатывали, а каким-то образом получали деньги, которые не платили мне за совершенно конкретные, хорошо видимые всем, дела!
«К МАНДАТАМ ПОЧТЕНИЯ НЕТУ …»
Смотрю сейчас на развалившийся, крупнейший от Ростова на Дону до Адлера, (без малого тысяча километров между ними) , Кривенковский щебеночный завод. И думаю: каким же идиотам потребовалось разрушить это предприятие? А сотни, тысячи других? В конце 90-х на 12-м скором несколько раз проезжал Украину, там еще хуже: остовы предприятий напоминают кадры хроники разбомбленного Сталинграда. Один к одному, разве что вокруг не остовы сгоревших танков разбросаны, а ржавеющие грузовики, какое-то оборудование. Тысячи, многие тысячи тонн еще недавно действующей техники, умных механизмов. Так хотя бы в металлолом сдавали! Кто помнит многодесятилетний советский лозунг «Металлолом – мартенам»? Пионерами каждую железку собирали …
С 99-го через Украину никто из моей семьи более не ездил. Как и никто из знакомых. От 12-го скорого шарахаются, словно черт от ладана. Боятся люди, как бы наши братья-славяне при двойном пересечении границы не прицепились при пограничных осмотрах, не ссадили бы с поезда.
К чему шли, к тому и пришли. Примеров нынешнего, все более скотского бытия я прежде в своих заметках назвал, наверное, вполне достаточно. «Туда нам и дорога». Только ли мое это мнение? Купил вчера, 15 июля, в Туапсе «Советскую Россию». Процитирую слова, воистину глас вопиющего в пустыне, некоего Валентина Суркова из Петропавловска-Камчатского. Края, куда прежде стремились за длинным рублем, края, как показывает нам в ТВ-клубе путешественников Юрий Сенкевич, чудной природы.
И – что же? Пишет Сурков о соседе, прежде отличном столяре-плотнике, работавшем у различных хозяев. «Но подкралась беда, серьезно заболел. Сказал на работу хозяину, что пойдет на несколько дней в больницу, на бюллетень. А хозяин в ответ: «С бюллетенем на работу можешь не выходить». Как без работы, без полиса, без пенсии лечиться в наше время, объяснять вам, надеюсь, не надо. Короче, запил Сергей. Не до лечения ему стало. Все, что можно, пропил, влез в долги. Из домоуправления прислали счет за коммунальные услуги – 15 тысяч рублей и подали в суд на выселение».
Короче, больной сосед Суркова покончил жизнь самоубийством. Один из многих «уважаемых россиян». Далее камчадал пишет: «И вот я хочу спросить вас: могли бы вы себе представить такое, скажем, до 1990 года, что нас, словно котят, будут выкидывать из собственных квартир? Если б это кто-то сказал, его приняли за сумасшедшего. Сейчас это, увы, уже реальность. Реальна та нищета, в которой живет подавляющее большинство народа на территории уродливого образования СНГ.
И напрашивается назойливый вопрос: как все это случилось и КТО в этом виноват? А виноваты, как ни крути и ни юли, МЫ сами». Выделено прописными буквами им самим или редакцией.
О менталитете, прежде всего русского человека много сказано, пересказано. Самые лучшие сказки, наиболее полно характеризующие русского мужика, помните? Иван-дурак, которому подфартило. Емеля, всю жизнь на печи просидевший, а она, печь, сама собой возит его по лесам, по долам, да еще пироги печет. Лежи на ней, ничего делать не надо. Старик, поймавший (вот и весь труд) Золотую рыбку. Та ему, лентяю, к старости живущему со своей злыдней-старухой в хибаре-развалюхе, едав ли не златые горы не пообещала – сделала. И вообще смысл жизни для русского, украинца, белоруса, славянина на Руси, в России испокон веку был и есть: по щучьему веленью, по моему хотенью. Иными словами – вынь, да положь.
Лишь бы кто-то, но – не я.
Если и делали нечто путное на Руси, то главным образом при помощи кнута и пряника. Исключения крайне редки. Давайте вспомним историю. Кто начал создавать по-настоящему сильное Русское государство? Иван Грозный. При помощи, прежде всего своих свирепых, не знающих жалости к собственному народу опричников, подавлявших всякое, как сейчас говорят, инакомыслие. Главное – плати оброк, или как он там назывался, нынешний налог. Хочешь, не хочешь – хоть сам впрягайся в соху. Иначе разговор короток: на дыбу, а то и на плаху.
Чуть дала государева власть после смерти Грозного слабину – тут же, словно саранча, налетели ляхи, поляки, то бишь. Но нашлись, нашлись в далеком 1612-м два, как сказал в 70-х годах ХХ века великий бард, «настоящих буйных», всего-то два мужика, Минин и Пожарский, повели покорное быдло за собой, выкинули иноземцев вон. Впрочем, ради всяческой справедливости, в том числе исторической, не мужиками те двое были, а купцом и мещанином.
А Петр Первый? Создал регулярную армию, различные по-нашему спецслужбы, тот же Тайный приказ. И – пошло-поехало. Прежде всего, кнут, в виде армии, полиции. Ну, и пряник, как же без него? Как результат: Россия к 1913 году вышла в самые передовые страны мира. На пряники, прежде всего не скупились, надо признать историческую правоту, Рябушинские, Третьяковы, Путиловы. Единицы. Им бы дай власть, глядишь, и жили бы теперь как люди. Вон, писал я прежде, в нынешней Твери люди до сих пор живут в «казармах», столетие назад построенных лучше, чем миллионы лишившихся своих квартир, пропивших их, чаще всего. Если бы не ослабление власти при бездарном, слабохарактерном последнем русском правителе Николае Втором. Вот тогда-то Россия и лишилась кнута. Упал кнут в грязь. А пряник выпечь стало некому, одна мутная водичка кругом. Но нашел-таки кнут великий, чего уж там, Ленин. Подобрал его на дне мутного омута российской действительности 17-го, да и вдарил по спинам, по харям быдла: знай свое место! Стойло твое место! И – работать, работать, работать!
Пока – без пряника. На крошках от сухарей, на мякине, на кукурузном жмыхе, на картофельной ботве. Надо же было армию создавать, усиливать.
То же – великий Сталин. Тот полосовал кнутом, в бич превратив, налево и направо. Но цели своей добился. Никогда еще репрессивный аппарат не был на территории СССР так силен, как при Сталине. Или я ошибаюсь? Потому и войну выиграли.
Мне особенно запомнился год 1975, год 30-летия, как тогда говорили на каждом шагу, Великой Победы. Такой же, по моему твердому убеждению, как великий Ленин со Сталиным. Вот сейчас читает эти строки старик, прошедший горнило кровавой битвы, и книга у него из рук падает. Точно? Но не встречал я ни в 75-м, ни раньше, ни позже, ни единого человека, кто бы добровольно пошел на фронт! Вообще – ни одного. Задаю, тогда молодой журналист, вспоминая многочисленные кадры о комсомольцах-добровольцах, а вы-то как? А – никак. Попробуй, не явись в военкомат защищать общественную коровенку (с конца 20-х, с начала коллективизации, не свою), чужое, коллективное поле?
А в армии? А заградотряды, а спецорганы, в одном из которых мой отец служил? Ничего до сих пор не говорит. Стыдно? Или еще боится хотя бы одного моего осуждения? Вся война из-под палки, правильнее – из-под смотрящего тебе в спину автомата.
Стоп. За исключением тех, у кого уже погибли родные, у кого, как в правильной песне «враги сожгли родную хату, убили всю его семью». И – какой ценой? Наши, придя на территорию Германии, как недавно стало известно, еще более с немецким мирным населением не церемонились, как они с нашим быдлом, с людом, на несколько порядков отстающим по своему развитию от захватчиков. Освободители насиловали, грабили, убивали, как оказалось, еще почище фашистов!
А Александр Маринеско, потопивший своей подлодкой на «Вильгельме Густлове» отнюдь не семь тысяч подводников для «отборных экипажей» вновь построенных гитлеровских подводных лодок, а беженцев из Восточной Пруссии. Представьте: конец января 45-го, экипаж субмарины – 40-60 человек. Откуда в погибающей Германии 140 новых лодок?
… Погибло же наших вчетверо больше, чем немцев. Потеряно много больше танков, самолетов, другой техники. Победили мы, но какой страшной ценой! Ничуть народ не жалея. Так ведь быдло. Напомню, супруге своей напоминаю, больно уж ее это слово коробит. Быдло-то – всего-навсего рабочий скот, привыкший, как и положено скоту, жить при самой малости желаний. Поел, попил, и – в ярмо. Под кнут.
В 1993 году я стал свидетелем, в чем-то и участником того, как быдло попыталось из ярма вырваться, заявить о своем высоком человеческом предназначении.
Передо мной чудом сохранившееся сразу четыре моих материала из, наверное, шести-семи, опубликованные за две недели ноября-декабря в газете «Наше время». Одни их названия скажут читателю, в чем суть дела. «Надым – центр противостояния», «Над всем Надымом – безоблачное небо» (по аналогии с франкистским мятежом в Испании), «К мандатам почтения нету …», «Рука забастовки ляжет на задвижку».
Первый и единственный раз я гордился своим народом. Промороженные вечной мерзлотой, битые перебитые многокилометровыми зимниками, испытанные нескончаемыми вахтами, люди, не получая много месяцев зарплату, не имея никакой возможности, потеряв работу, выехать на «большую землю», наконец, забастовали всерьез.
Как раз я заступил на свою необычную вахту по созданию, как позже стали говорить ПИАР-агенты, информационного поля по выборам депутата Государственной Думы. Это сейчас даже у кандидата в депутаты даже областной Думы или Законадательного собрания, где как называют, области или края с десяток, а то и поболее «пиратов пера».
В 93-м Владимир Гоман здорово сэкономил, положившись во всем на одного единственного человека, меня. Солодянников? Должность-то – пресс-секретарь. Так и пашИ, как Папа Карло! Отрабатывай престижную должность, почти вдвое более высокую, чем у меня, зарплату. Нет, кроме пары 100-строчных заметок в «Рабочем Надыма» - ничего.
А события в связи в первую очередь с невыплатой зарплаты принимали все более крутой характер. Мэр Гоман, похоже, вначале не знал, как ему поступать. Поддерживать грядущую забастовку, а созданный при райкоме профсоюза забастовочный комитет во главе с шофером АТП-2 Виктором Казаниным и мастером треста Надымстройгаздобыча Алексеем Шкуренко уже разработал план стачки с политическими требованиями будущий депутат ГД, вначале не решался. Но – проявил инициативу и скоренько смотался в Москву, где был принят замминистра финансов Алексеем Вавиловым, впоследствии скандально известным миллионером, который обнадежил нашего ходатая. Написать-то я о визите Гомана куда надо написал. Если говорить по-сегодняшнему, на его рейтинг те публикации, информации на радио и ТВ сыграли весьма положительно – радеет за народ руководитель. Вот толку-то народу?
Прежде, чем перейти к цитированию опять-таки собственных материалов в «НВ», а они достаточно полно характеризуют обстановку тех дней, скажу несколько слов о Шкуренко и об обстоятельствах, с чего началась моя достаточно бурная деятельность по обеспечению информационного поля для В.Гомана.
Алексей Шкуренко, мой ровесник, дни рождения у нас в день разнятся, ничем особым не отличался в Надыме, но с наступлением эры «российской демократии» резко рванул вперед. Весной 91-го баллотировался в Надымский городской совет тогда еще народных депутатов. Так же, как и я. Чего меня понесло? А на волне популярности решил попытать, нет, не счастья, а руководствуясь все тем же жизненным интересом, который мне вообще присущ. Нечего для своего избрания, правда, не сделал. За исключением напечатания на машинке биографии, программы и фотографии. Отксерил и наклеил местах в десяти вместе с Махмутом Абдулиным, рьяно меня в тот период поддерживающим, на территории избирательного участка. В самый ответственный момент встречи с избирателями оказался в командировке, с Олегом Романцевым встречался. Непосредственно в выборы – вновь командировка. А Шкуренко, мой основной, как выяснилось, конкурент, вел настоящую кампанию. И выиграл у меня 15 голосов. Остальные трое претендентов на депутатство значительно отстали.
Да, забастовка. Перед ее началом сидим у Гомана в кабинете, он ведет разговор о возможном вмешательстве в ситуацию уже самого председателя правительства Виктора Черномырдина. Именно к премьеру пришлось обращаться надымскому мэру. И тут зажужжал факс, не виданный мной прежде умный агрегат для передачи и получения информации. Из узкого зева хитрой машинки показалась бумажная лента, в то время факсимильные аппараты еще не разрезали получаемый текст на форматные листы.
Мэр в волнении подскочил, «от Черномырдина!» и впился взглядом в документ. Вот показалась правительственная печать, она еще до конца не вышла, как Гоман рванул бумажную ленту, я обеспокоился, как бы он ее неровно не оторвал. Ничего, ровно получилось, только печать обкорнал.
- Евгений Алексеевич, не в службу, а в дружбу: отнесите, пожалуйста, Загатову. Пусть сегодня же дает в вечернем выпуске новостей, с комментарием!
Сергей Загатов, бывший завотделом агитации и пропаганды горкома КПСС после довольно продолжительных метаний, безработицы, обивания порогов ассоциации «Народам Севера» нашел-таки свое место на муниципальном телевидении. И, признаю, получился из него хороший менеджер и на удивление прямо-таки великолепный ведущий. Получше большинства подвизающихся ныне на центральных каналах ТВ.
Впрочем, передаю слово самому себе.
«Рука забастовки ляжет на задвижку»
(Газета «Наше время» 23.11.93., № 220)
Все, терпение надымчан лопнуло: они оказались в очередной раз обманутыми, на этот раз самим премьер-министром Виктором Черномырдиным, который, как известно, своим распоряжением вначале обнадежил северян возвращением им долга потребителей газа, а сам отделался лишь «вливанием» 90 миллиардов рублей, в то время как долг превысил уже 300 миллиардов.
В общей сложности надымчане получили лишь 14 миллиардов «деревянных». Большей частью они пошли на выплату процентов по кредитам и в различные бюджеты, причем городской получил самую малость. В итоге, хотя и не все, но газовики из Надымгазпрома получили-таки возможность рассчитаться с долгами. Другие организации так и остались при своих интересах.
- За два месяца мы получили всего три миллиона рублей на весь коллектив, - сказал выступавший на общем собрании представителей стачкомов представитель АТП-2 Николай Макаревич. – Разделили всем поровну. Получилось по десять тысяч на брата. А тут трагедия – товарищ-шофер погиб. Скинулись по тысяче рублей. А как же, ведь люди же мы …
В свою очередь, политику правительства по отношению к нашему региону все собравшиеся, а в зале ДК «Победа» присутствовало около 500 человек, охарактеризовали как бесчеловечную. Речь уже не идет о высоких заработках, во многих семьях не на что хлеба купить, а стоимость потребительской корзины – около 70 тысяч рублей.
- Лучше кошмарный конец, чем кошмар без конца! – это высказывание одного из руководителей коммерческих структур, задействованных в строительной отрасли, вызвало бурную поддержку присутствующих.
Да что задвижки – кричали и о погромах магазинов газовиков!
Получается как бы два противостояния. Одно – против центра, второе, внутреннее, - «всех прочих» против богатых газовиков. Несомненно, даже в случае выплаты долгов Надымгазпром вновь и зарплату своим работникам повысит, и предоставит им новые льготы, коих у них «выше крыши». Остальные останутся с тем, что, извините за невольный каламбур, осталось.
Итак, забастовка. В Москву в очередной раз в составе делегации руководителей администраций городов и районов округа вылетел мэр Владимир Гоман. В свое время он «выбил» средства, от всей души поздравил надымчан. Только где же те денежки? Тю-тю … Плоды его трудов пожинают другие.
Посланцев нашего округа, Надыма, в частности, а Гомана как лидера, в особенности, в правительстве, уже знают. Личное знакомство с министром финансов – большое дело. Более того, в нынешний свой визит северяне намерены стоять до конца, добиться, в случае необходимости аудиенции у самого Виктора Черномырдина.
Допустим, Виктор Степанович все подпишет, вновь распорядится. Но ведь было, было … Нет веры, ее ведь насильно не навяжешь, не прикажешь: мол, верьте, и баста. Изверились уже. Осталось одно – бастовать.
Началось все в понедельник 22 ноября. Решение приняли 17-го, а оставшиеся дни прошли в разработке стратегии и тактики стачки, которая должна стать вроде как бессрочной. То есть до неведомого никому предела терпимости.
Потом?
- Рука забастовщика ляжет на задвижку, - так потребовал один из членов стачкома. – Технологически перекрыть газопроводы можно. Остается решить: перекрывать подачу газа на короткое время полностью или подольше держать задвижки закрытыми частично, процентов этак на 20-30.
Жестко настроен начальник муниципальной милиции Алексей Беликов:
- Обязан предупредить, что ни о каком перекрытии задвижек и речи быть не может. Есть закон насчет непрерывного процесса производства. Прошу не доводить дело до конфликта, а то ведь мы можем и подмогу вызвать.
Получается, все правы, только каждый – по-своему.
Силового воздействия быть не должно? Безусловно. Но ведь и жить так нельзя. Как жест отчаяния выглядит открытое письмо надымчан президенту, правительству, Центризбиркому. Пока у меня лично надежда теплится. Не более того.
«Над всем Надымом – безоблачное небо»
(«Наше время» 1.12.93., № 226)
Десять последних дней в Надыме прошли под знаком продолжающейся забастовки протеста против политики центра в отношении северян. В городе все спокойно во многом благодаря неукоснительному соблюдению требования стачкома о не продаже спиртных напитков и даже пива. На митингах выступили десятки людей, и все – по делу.
Когда слышишь о том, что не выдают зарплату, в очередях – это одно, совсем другое – с трибуны митинга. Вот исповедь работницы одного из бюджетных учреждений города:
- За два месяца муж принес 50 тысяч рублей (при стоимости потребительской корзины около 70 тысяч. – Авт.), и мы с сыном пошли в магазин. Глаза разбегаются, а что купишь? А сынуля мне: «Мама, не надо нам ничего «такого», купи только два яблока, мне и сестренке» …
Дожили … По данным обследования, лишь восемь процентов школьников признаны абсолютно здоровыми. Ну, как после этого назвать политику, проводимую правительством? Слово «преступная» звучало практически в каждом выступлении. Ни о каком доверии нет и речи.
В своем первом, спустя месяц после победы в октябре, выступлении президент выступил, мол, политика России решается теперь в регионах. И словно бы взял свои слова обратно. И ведь не впервые. Люди все помнят. Один из плакатов на митинге гласил: «Борис, пора – ложись!» И паровоз на рельсах. Побывал я на прошлой неделе в Новом Уренгое, в Ноябрьске, Тюмени. Как и раньше, только и слышишь слова осуждения, если не сказать больше.
А что же забастовка? Обещанное выступление газовиков так и не состоялось. Людям вовремя дали подачку, выдав в понедельник, 22 ноября, зарплату. И толпа буквально согнала с трибуны свистом и захлопыванием некогда знаменитого оператора из Надымгазпрома, кавалера, лауреата и прочее. Начальство явно уполномочило его выступить «от имени и по поручению».
И наоборот. Двое рядовых рабочих с газового промысла – и тоже от имени и по поручению, но товарищей-работяг – готовы поставить свои подписи под всеми требованиями забастовщиков. Но заявили, что, возможно, их даже уволят за такой шаг: «Не удивляйтесь, если на месте митинга будет стоять палатка, надеемся, мимо не пройдете».
Прозвучали и предельно жесткие требования. Например, один из выступивших, строивший компрессорные станции, убеждал собравшихся в том, как элементарно можно перекрыть газопроводы. Причем таких мест только в Надымском районе десятки, и, по его мнению, даже дивизия спецназа не сможет этому помешать.
Другой ветеран Севера призвал перекрыть отопление, канализацию в престижной девятиэтажке газовиков, продать в счет долгов надымчанам надымгазпромовские «тойоты» и «мерседесы», приобретенные, кстати, в период их безденежья.
«А пошли-ка вы все, знаете, куда …» - именно так можно расценить сообщение об очередном спецрейсе Ту-134 Надымгазпрома, «с лучшими людьми» в Геленджик на отдых, бесплатный, кстати.
Наконец лед вроде бы тронулся. Не захотел к нам залететь из Воркуты Егор Гайдар, хотя надымские депутаты специально за ним летали. Бог с ним. Пребывает председатель правления РАО Газпром Рэм Вяхирев. У меня лично нет сомнения: зарплату забастовщики все-таки получат. Может быть, раза два-три.
А дальше что? Русским ведь языком сказал Виктор Черномырдин в своем интервью «по горячей линии» российского ЦТ:
- В Надыме накоплен избыточный промышленный и людской потенциал, который требует рассредоточения
в разные районы страны.
В очередной раз верно сказано. Но где программа переселения людей, передислокации производства? В первую очередь, тех, кто за 15-20 лет жизни в Надыме кроме балка ничего не заработал, а на «большой земле» даже комнаты в общаге не заимел? Беженцев плодить? Ну, где, скажите, пожалуйста, найти такую богатейшую страну, вышвыривающую своих лучших, не побоюсь этого слова, людей на улицу?
Может быть, только в одном выход. Все, что в его немалых возможностях, сделал мэр города и района Владимир Гоман. Пробился в высшие сферы, ему подписали все документы на получение денег. Так вот, даже его обманули на самом высшем уровне.
Но Гоман-то – кандидат в депутаты Государственной Думы. А если таких гоманов по всему нашему бескрайнему Северу не один, значит – сила. Глядишь, и добьются все вместе долгожданных законов, защищающих наши права. Ну а зарплата нынешняя … В период студенчества, помню, перед экзаменом долбишь гранит науки, а сосед по общаге: брось, мол, перед смертью не надышишься …
«К мандатам почтения нету …»
(«Наше время», № 228)
… Более чем уверен: председателю правления РАО Газпром Рэму Вяхиреву, прежде, в бытность его руководителем, не приходилось попадать в такие переделки, как это случилось в Надыме.
Прямо скажем: ждали не его, а Егора Гайдара. Тем более, что в субботу на митинге забастовщиков выступила кандидат в депутаты Государственной Думы Нина Ядне и огласила информацию, полученную ею из Центризбиркома: мол, Егор Тимурович из Воркуты залетит во вторник в Надым. Откуда та «утка» вылетела, может, сам Гайдар придумал – неизвестно.
Для любого другого города прибытие такого важного чиновника, как Вяхирев – событие исключительное. Но не для бастующего уже десятый день 50-тысячного Надыма. «Подумаешь, главный «газовый генерал» … Ну, приедет, ну, наобещает в три короба, а дальше жить как?» Примерно так думали, говорили забастовщики. Хотя – в душе надеялись на лучшее.
На улицы к назначенному и согласованному с Москвой сроку прилета вышло едва ли не 70 процентов населения, только благополучных газовиков и не хватало. Даже ребята из всех школ были вместе с учителями, все честь по чести, организованно.
(Вот – отнюдь не досужий интерес, как это было на встрече Б.Ельцина. От действий Вяхирева зависело будущее города, - Авт.).
Вспомнились времена праздничных демонстраций. Со стороны, издали – похоже. А вблизи … Решительные, если не сказать, ожесточенные, лица. Множество плакатов, транспарантов. Иные на грани возможностей литературного языка. Хотя в толпе старается народ не материться, но такое иной раз в адрес правительства слышать приходится!
Веры нет ни-ко-му! Гром аплодисментов сорвал выступивший на одном из митингов рядовой рабочий:
- Если бы знал Аркадий Гайдар, когда писал, как Тимур наказывал Мишку Квакина за ворованные яблоки, что его внучек будет красть уже российские «яблоки» …
… Дождались Рэма Вяхирева, когда уже совсем стемнело. Сдается мне, неспроста он темноты дожидался, словно союзника: мол, проскочу незаметно. А что, свой, следующий спецрейсом «туполь», погода благоприятствует, почему же припозднился?
И – попался Рэм Иванович, как кур в ощип. Остановили его сначала на полпути из аэропорта в город. Местное телевидение мало что показало – темно, но микрофон-то был включен. Толпа там встретила Вяхирева, что называется, на грани дозволенного. Одна женщина, судя по сему, попыталась даже схватить его за грудки, и не обладающему солидной комплекцией высокому гостю пришлось кричать:
- Я уже старый, я смерти не боюсь!
Обошлось без рукоприкладства, хотя кулаки у многих прямо-таки чесались. Довели народ. И не пьяные ведь! Как запретили стачкомовцы продажу спиртного – все, глухо. Если кто самогонку достанет, так их даже не милиция – свои ребята с красными повязками отшвыривали вон, чтобы не путались под ногами.
А основная толпа встретила Р.Вяхирева все там же – на площади возле киноконцертного зала «Победа».
Свист. На месте незваного гостя впору было бы провалиться. «К мандатам почтения нету …» Наконец, успокоились, дали слово молвить:
- РАО Газпром стеснено в средствах, но мы постараемся …
Вновь крики, свист, брань: «А пошел ты …»
Благодаря все возрастающему авторитету сопредседателей стачкома Юрия Казанина (а и досталось же им с Алексеем Шкуренко, но молодцом держатся!) удалось убедить забастовщиков отпустить членов правительственной комиссии с импровизированной трибуны-грузовика для того, чтобы дать ей возможность работать. Ответ по зарплате обещали дать через сутки. По поводу того, чем дальше жить будем, большие затруднения.
… На следующий день, в среду, как обычно, в 10 утра – митинг. Решение, конечно, не готово. Стачком почти в полном составе в Надымгазпроме: там комиссия заседает, там Владимир Гоман, мэр.
А на митинге пошла гулять вольница. Все сказано-пересказано, осталось только поплакаться, кому не лень. Ну и рванула одна дама мину замедленного действия. Зачитала два списка работников мэрии, получивших автомобили за полцены и миллионные безвозмездные ссуды. И в том, и в другом списке (шок, взрыв, брань) – надежда надымчан, всех, не побоюсь этого слова, северян, - Владимир Гоман, мэр, а главное – кандидат в депутаты Государственной Думы. Ездил, пробивал в Москву, наобещали ему министры.
И что же? Крах всех надежд?
Обстановка – хуже некуда.
Гомана требуют к ответу. Он сорвался с заседания комиссии. Волнуется, как никогда:
- Кому нужна эта провокация? В такой-то момент нам всем вместе надо, эх … Конечно же, не получал я этого. Идите в мэрию, поднимайте документы!
Действительно, хуже нет, когда появляется «пятая колонна». Удар в спину. Ведь выборы уже близятся, люди добрые! Ну, назовите кого другого, кто бы за вас бился, а?
… Пока писал эти строки, пришла информация: деньги будут в течение недели. Правда, официально еще не подтвержденная. А через два часа вновь соберется народ, опять подвергнут обструкции Рэма Вяхирева: а когда остальное? Где решение социальной программы и т. д. и т.п.?
… Дорога в аэропорт блокирована. Комиссию не выпустят до тех пор, пока она не даст гарантий на будущее. А она явно не даст. Думаете, Гайдар бы дал?
Три публикации, хочется надеяться, дают достаточно ясную картину забастовки. Ее, кстати, несколько вечеров подряд и по первому каналу ТВ показывали, «Останкино» он тогда назывался. Еще несколько человек из центральных СМИ присутствовало, причем один – специальный корреспондент «Труда». Не понимаю этих москвичей! Ведь никто иной, как я, своей заметкой именно в этой газете дал знать всем прочим столичным коллегам о предстоящей забастовке. Нахожу в толпе засланного спецкора, а он, задрав нос, и общаться не хочет. В смысле – вы тут, может быть и не совсем идиоты, но я – сам по себе, ведь ум у меня не надымский, а московский. Вот, дрянь!
Который раз обращаюсь к тому обстоятельству, что непонятным образом исчезло много отобранных в архив наиболее заметных моих публикаций. В том числе – о той забастовке.
А потому позволю себе дополнить. Штаб стачки находился в барачного типа здании по соседству с бывшим горкомом КПСС и трестом Севергазстрой. Там внизу располагался ОРС-1 Надымгазпрома и трест, также газовиков, Надымстройгаздобыча. На втором этаже – райком профсоюза рабочих строительства и прочих отраслей, за исключением газовиков, у них свой профсоюз, возглавляемый, хлюстом, пожалевшим для меня пару лет назад зимние сапоги. Именно в райкоме профсоюза нашлось место и мне, ведь со СталИной Сидаш в том закутке в мэрии оказалось чересчур тесно. В примаки я пошел у тамошнему юристу, отличному, добрейшей души мужику Валентину Доросевичу.
С меня ростом, впечатление высокого он не производил во многом по причине спортивной, не накачанной, а гармоничной фигуры. В прошлом мастер спорта по гребле, Валя в свои тогда сорок держал себя в форме. Общался с ним в общей сложности с год, и не припомню случая, чтобы Доросевич повысил голос, выразил недовольство. Ему, конечно, не все в окружающем мире нравилось, но он никогда, во всяком случае, на людях, а вместе в кабинете мы проводили многие часы, потом еще дополняли совсем нередко «рюмкой чая», не жаловался, не строил планов кому-то отомстить, кого-то наказать. Встречаясь с проявлением отрицательных человеческих качеств, только похохатывал, вздыхал и неизменно переключался на другое дело.
Его, затем и меня стачечный комитет подключил к разработке требований к правительству, к Газпрому. И вот что исчезло: те материалы, где как из уст забастовщиков, так и словами автора, то бишь меня, звучали нелестные слова не токмо в адрес правительства, но и очень много – в адрес президента Ельцина.
Подчеркивалась, без всякой натяжки с моей стороны, роль мэра города и района Владимира Гомана. Анализируя потом создавшееся положение, в том числе и с выборами в Госдуму, я пришел к выводу: в период забастовки Гоман пошел ва-банк. Если бы он остался в стороне, ловить ему было бы нечего, он ничем не отличался от других кандидатов в депутаты. Вполне вероятно – в таком качестве его опередила бы Нина Ядне, на гребне все той же волны за демократические свободы она буром шла, ратуя за внимание к вымирающим малочисленным народам. В конце концов, она заняла за надымским мэром вполне почетное второе место.
Стоит у меня сейчас на книжной полке зажатая томами книжечка Н.Ядне «Я родом из тундры», страниц в … сходил, специально посмотрел, - 250 страниц в мягкой глянцевой обложке, тираж 5 тысяч экземпляров. Честно – мало интересного. Интересна устремленность инспектора отдела кадров одного из строительных управлений, ненки, осилившей высшее образование, к власти. Нина Николаевна с 89-го не пропускала ни одни выборы, начиная с Верховного Совета СССР, затем Верховного Совета РСФСР, области, округа, города, потом пошла по второму кругу и ее, похоже, наконец, протащили в окружные депутаты, где она и осела мертвым грузом. Во всяком случае, ничего путного в законодательном плане она не родила. Зато, каков апломб! Автор книги, писательница, да еще и депутат! Несколько раз довелось с ней случайно встречаться на улице – в упор не замечала.
Да, в день начала забастовки я полетел в командировку сначала в Новый Уренгой, оттуда поездом часов десять тащился до Ноябрьска. Наводил мосты с коллегами на предмет будущих публикаций, звучания фамилии Гомана в радио и телепрограммах. Мог и не ехать. Как показали встречи с редакторами, все они меня заочно и так знали, обещали всяческую поддержку. Слово свое, надо отдать им должное, сдержали. Все мои, переданные по факсу материалы, тут же шли где в набор, где в эфир.
… Алексея Гавриловича Быстрова больше нет. Он есть, как мне с трудом предала по телефону одинокая и больная мама около половины второго пополудни 18 июля, в своей комнате, но мертвый. Антоша, сын, он в Зубцове в отпуске, в половине седьмого утра позвонил – дедушка умер. Сейчас еще не знаю, как все случилось, но с максимальной долей вероятности мои старики, как все последние годы, разбрелись каждый в свою комнату, а отбой у них в начале девятого вечера. Прибывшая утром скорая,(а мать, как всегда, встала и спросила: «Леш, ты как?» и - услышала молчание), определила смерть около пяти утра.
Единственное утешение, если это утешение – умер Гаврилыч во сне, без мучений.
Звонок из Зубцова. Пять вечера. Старший брат сподобился позвонить. Прежде я объяснил Антошке, чтобы был дома за единственного мужика, шел в больницу за свидетельством о смерти, чтобы незамедлительно дал сюда, на Юг, заверенную телеграмму. Сам же в семь утра кинулся, не дожидаясь автобуса, на попутку, в восемь утра уже в Туапсе. В девять открывается фирма «Сочи-гарант», надеялся взять с собой медицинский полис, ведь, в случае чего, без него тебя как собаку из любой больницы выкинут. Ну, быть может, перевяжут, кровь остановят. Так не дали полис! Оказывается, им надобно вернуть с истекшим сроком реализации! Показал им дискеты с этими заметками – книгу пишу с таким названием, все вы, что ли такие? Куда вам после этого дорога, знаете? Да, говорит атлетического сложения, я подумал, охранник, оказался замдиректора, такие. По-шел ты … Обойдусь без полиса.
Чудо, по прежним временам и не чудо вовсе, а элементарное человеческое участие, случилось на желдорвокзале. У меня же с собой заверенной телеграммы о смерти отца нет? Следовательно, оснований для приобретения билетов, без очереди, тоже нет.
Вспомнив времена, когда начальник пресс-центра ГЯНГС десятки раз улетал, уезжал в ситуациях, когда вроде был один шанс из ста, пошел по начальству. Оно, пусть и небольшое, меня запомнило еще со времен трехгодичной давности, когда я воевал за соблюдение графика движения электричек. Три материала в краевых газетах – тщетно. В Туапсе же – запомнили и навели на зам начальника вокзала Светлану Ивановну.
Она без всяких слов прониклась моим горем. Нет телеграммы? Как вам лучше уехать? Сделала все как надо. Одна из очень и очень немногих. Сегодня выезжаем с женой сначала в Туапсе, оттуда в 0.47 на Москву. Будем там, если по расписанию, в 8.26. Потом – на Рижский вокзал, там – электричка до Шаховской, после - еще 60 километров до Зубцова.
Не успеваем к часу дня, к моменту выноса отца. Никак не успеваем. Напрягаю в телефонном разговоре брата:
- Стас, у нас же не каждый день отец умирает, я же все-таки, как и ты, - его сын. Ну, скажи, чтобы час-два подождали с выносом тела, а?
- Да нет, это невозможно, люди придут …
- Ты на машине? Подскочишь в Шаховскую?
- Подумаю.
Звоню в Зубцов в райбольницу. Там меня помнят, рады помочь, да у них морга нет, надобно тело отца в Ржев вести, а не на чем. Слова «зла не хватает» еще мало, что говорят.
Да, а почему не несут заверенную телеграмму, которая при любых обстоятельствах дает нам с супругой право хотя бы без очереди дальше брать билеты.
Опять звонок, теперь на нашу почту. Начальница Валентина Петровна ничего не видела, знать не знает. Вновь на телефон. Антоша из Зубцова гарантирует: отправил в десять утра, а сейчас почти пять вечера. Совсем охренела родимая страна. В Туапсе на телеграфе буквально клянутся, что срочное сообщение поступило в 10.18 и в ту же секунду отправлено в Кривенковское.
Ух … Лечу в Валентине Петровне. На ней лица нет. Вот она, телеграмма! Получила список задолжников по телефонам, в ту пачку и засунула. Просит прощения. А пошли-ка вы все, работнички! …
Доехали, в первый раз с 99-го, для России нормально. Относительно новый купейный вагон, нормальный проводник. Я ему даже благодарственное письмо в специальной книге написал. Сейчас вот думаю: а в нормальных странах придет кому-либо в голову писать благодарность каждому, кто нормально работает?
Повезло с электричкой. Правда, не до ее конечного пункта добрались, а до Волоколамска. Там частник за «полтинник» подбросил до поста ГИБДД и капитан, по роже видно, что взяточник, на телеграмму о смерти отца отреагировал вяло, но, убоявшись журналистского удостоверения, тормознул первую же «девятку». И тут подфартило с водителем. Он и любитель с ветерком ехать, и с совестью нормально. Гнал и 120 и 140. Пригласили его семью к нам на отдых.
Подходим к отчему дому без десяти час. Успели … Сразу заходим в спальню отца. Он в последние годы и был таким, со слегка желтоватой, но отнюдь не очень морщинистой для своих 82-х кожей. Еще как-то не укладывается в мозгу его смерть. Таня роняет слезы, у меня вроде все спокойно, только голова кружится. Вот и стоящий возле ворот оркестр взрыдал Шопена. Штатные муниципальные рабочие, по лицам видно – не отъявленные алкаши, (как все почти такие по древнерусскому обычаю), уверенно выносят гроб, столь же уверенно пристраивают его в кузове маленькой машинки-«газели». Мужики помогают садится к гробу матери, Татьяне и мне.
Только тут замечаю, как постыдно мало людей пришли проводить Гаврилыча в последний путь. Десяток человек от силы, все больше соседские старики. Да еще замглавы районной администрации Женя (для меня) Егоров и председатель районного совета ветеранов войны Иван Федрыч Татионов, бывший многолетний пред райисполкома. Оба говорили минут по пять обязательные слова о том, что Алексей Гаврилович был всю жизнь примером для всех, особенно на почетном посту председателя городского совета ветеранов. Стреляет мысль – сам же вызвался, да лишь показухой занимался мой отец. Вступает в свои права местный поп, получивший на двоих с парнем, как его? служкой? лет 20-ти, похожего на солиста какой-нибудь рок-группы 500 рублей. Оба то вместе, то по очереди заводят такую ли необходимую для покойника, о боге вовсе не поминавшего, а лишь отмахивающегося при одном упоминании, канитель. Я абсолютно уверен – отрабатывают полтыщи. Мама, супруга Стаса Люся, Таня постоянно крестятся. Впрочем, как и изредка мы с Антоном и дочь Стаса Лена. Брат, выпятив пузо, застыл на все полчаса как каменный.
За стол во дворике уже просто маминого дома за тремя вынесенными туда столами помянуть сели и того меньше - пятеро … Причем, двое – явные алкаши. Посидели с полчаса, причем мама все прикрикивала на пьяниц, чтобы не ругались. Те вели себя смирно, стараясь урвать не три законные стопки, а поболе. Удалось, и тихо смылись. Засобирался и Стас с семьей. Выяснилось, что перед смертью отец завещал, но как следует, не оформил брату – сбережения – 32 тысячи, рублей. Мне – квартиру общей площадью 47 метров, земельный участок в четыре сотки.
Люся, жена, похоже, смертельно обиделась. Во время сборов не уставала повторять: «Как же, ты у них любимый сын, тебе все, а Стасу крохи …»
Как мы потом с моей Татьяной подсчитали, в среднем на десять наших приездов к родителям приходится едва один брата. Да и тот факт, что Таня почти с первых дней нашей с ней жизни называет мою мать именно мамой, также и отца – папой, а Люся – по имени-отчеству. В дни нашего пребывания у родителей все хозяйство, стирка-готовка – на ней, Тане. А когда на Севере жили – так и расходы все, чьи же еще? И телевизор нами купленный – вот он стоит, покрывалом, как и все зеркала, завешанный.
Куда девать наготовленное? Да, не сказать о соседке напротив Наташе, полукровке (отец узбек) лет 45-ти не могу. Переехали они лет десять назад, естественно, из Узбекистана. В предыдущие приезды пытался подбивать к ней клинья, Наташа отчетливо мне симпатизировала, строила глазки, но, скорее всего, воспитание не позволяло ответить на мои ухаживания, муж под боком, взрослый сын. Один раз, показав от своего палисадника мне язык, вроде призывно так махнула. Но я не рискнул двинуться за ней.
Она и взяла на себя все заботы по готовке, сын Саша помогал.
Куда девать наготовленное? Соседка первая вспомнила о «живущей на Горе, на углу совсем старенькой доброй такой бабушке». Тетя Катя Борзикова? Жива? Набираю салата, чего-то там еще. Особенно много и не отнесешь, не было никогда у Борзиковых холодильника. Едва не бегом в гору, стучусь. Еле открыла, воров боится. Чего у нее воровать? Прослезилась. Совсем сгорбатилась. Такая лет с десять, а все живет. «Живи, теть Кать!..» Не знала о кончине отца. Увидела еду, опять слезы. Двоих сыновей, как я писал раньше, похоронила, третьего, сидящего в тюрьме за убийство собственной жены, точно не дождется. Сколько ей? 80 минуло.
Всю последующую неделю я только и занимался оформлением самой разной документации. Поразило расположение районного военкомата, который оплачивал похоронные расходы: даже не на краю Зубцова – за краем! Полкилометра за железной дорогой, от центра, где основное население сосредоточено километра четыре, а об рейсовых автобусах здесь и думать забыли. Как старикам добираться? Я трижды туда мотался, один раз частнику 20 рублей дал, другие деньги не взяли, прониклись.
Как-то проходя мимо, дай, думаю, загляну к давней симпатии, так и не состоявшейся редакционной еще любви, к Вале Каменской. Помниться, в начале этих заметок высказал я сомнение насчет того, что с таким образом жизни, какой Валя вела последние годы, вряд ли она долго протянет.
Дверной звонок выдран с мясом. Стучу. Слышен рык «заходи». Из прихожей виден так называемый зал, основное место которого занимает разобранная то ли софа, то ли еще что ей подобное, на которой под серой от грязи простыней возлежит, выкатив вполне даже ничего белые груди баба лет тридцати. Но не Валя же! Хочу, извинившись, уходить. Полноватый, обросший по самые глаза седой бородой мужичок, автор рыка, мне совершенно не интересен.
- Что, не узнал? Выпить хочешь?
Только по голосу и, действительно, узнаю Виктора Лебедева, первого мужа Каменской, некогда лощеного редакционного фотокорреспондента, зав отделом, потом бывшего секретаря парткома колхоза «Россия».
- Витя, а … где Валя? Она ведь здесь жила, я не мог ошибиться?
- Жила, Женя, да померла полгода назад.
- От чего, 49 ведь ей всего …
- Все правильно, она тебе очень нравилась. Чего уж теперь-то. На, помяни, хорошая самогонка.
- Не стесняйся, проходи, а то и приляг, - приветливо откинула простыню грудастая.
К фигам вас, даже не попрощавшись, вылетел пробкой.
В Зубцове смертность все растет. Как раз на газету местную наткнулся: более чем в четыре раза превышает рождаемость! Витька Королев, Король, Карла - умер. Осенью же виделись, он к матери перешел, выгнанный женой, в тот дом-скворешник, где в марте 67-го мы и познакомились. Ухаживал за тетей Лизой. Валерки Белова, Лерика, с которым нас путали – тоже нет. Сашка Черноусов, Чача, погиб по пьянке на тракторе еще в 80-х. Остались из пяти парней два брата Талины. Живые. Пока. Ладно бы всем под 80, кроме Геши Талина все с 1954-го.
Взял дома еды, спешу к тете Лизе Королевой. Стучу в такую знакомую целых 36 лет дверь. И раз, и два, и три. Уходить? Девчонки соседки говорят – дома она, куда ж старому инвалиду деться? Наконец, слышу тук-тук-тук …Голос мой узнала, как и тетя Катя зовет меня Женюшкой. Два костыля, но прибрано. Таня, сноха, вдова теперь Витькина ее не забывает. Хоть чуть-чуть, хоть чуточки хорошо! Как случилось-то с Витькой? А без разницы, как у всех в Зубцове, России. Почти как у всех. Большинство, правда, много хуже умирают.
Пил-пил-пил … Раз явился с дикой головной болью. Сутки, выпив все имевшиеся в доме (однокомнатной квартирке с печным отоплением и удобствами на улице!) таблетки, попросил вызвать скорую. Та увезла сразу в реанимацию. Там, спустя целые пять суток, и скончался один из самых неприкаянных, самых добрых людей, каких только я не встречал в своей жизни.
Скажите мне, читатель: ну, разве нормально, когда в стране с прежним гордым названием Россия стало едва ли не правилом, когда родители детей переживают? «Я люблю тебя, Россия, дорогая наша Русь. Не растраченная сила, неразгаданная грусть …» Вдумайтесь, и представьте только, как дико звучали бы сейчас слова из этой песни 70-х!
Единственный светлый лучик в родных краях – совершенно неожиданная, и тем она дороже, встреча с другом юности. Лежу на софе в комнате отца, отдыхаю в относительной прохладе после хождений по инстанциям. И вдруг слышу так хорошо знакомый, но так давно звучавший для меня голос, лет 18, кажется, прошло:
- Где он тут валяется, Тань? Показывай! Болеет? Сейчас поправим!
Неужели – Яхов? Тот самый Колька Яхов, с которым мы дважды побывали в авариях, с которым, когда он еще был студентом МАИ, чертили вместе с Гехой Талиным и Балтикой? У которого я отбил Лариску, кстати, спустя еще более лет встреченную в Зубцове в эти дни, да не до нее было.
Вскакиваю. Он. Все такой же крупный, волосы на голове, как ни берег, исчезли. Та же улыбка, распахнутые для дружеского объятия сильные руки. Крепко, очень крепко обнялись, потискали друг друга.
- Как ты?
- А ты – как? – приглашаю в большую комнату, но Коля тянет на улицу, там, напротив дома на березовых чурбаках, будущих березовых дровах расположилась его жена Таня и младшая сестра, тоже Таня. Шли с кладбища, он узнал о моем пребывании в Зубцове и …
С супругой-Таней мы даже поцеловались. На мой взгляд, совершенно, ну ни чуточки она не изменилась. Все такая же, крупная, как и без малого тридцать лет назад. Но – не расползлась как, мгм … моя супруга. Шепнула, когда я ее на дружеском пределе, испросясь разрешения у законного супруга, облапал: «Шейпинг». Мы с ней одногодки, Коля на два года старше. Друзья. Собственно, я их в 74-м и познакомил, должен был 1 мая 76-го на свадьбу прибыть, да, если читатель помнит, оказался свидетелем на свадьбе у одноклассника Вовки Широкова, Ширмана, тогда мне едва глаз пьяный дурак не выбил.
Женщины пошли по своим делам, а мы, взяв бутылку 0,7 неизменного портвейна, расположились в том самом, порядочно уже десятилетий знакомом садике напротив братской могилы. Ни одной скамейки – не беда, главное – мы вместе. На траве-мураве.
Как у большинства честных людей в России, карьера у Яхова не больно то и удалась. Три с половиной года вроде неплохо жили в Болгарии, помогали братьям-славянам, да еще каким братьям-то, ежели они едва нашей 16-й союзной республикой в составе СССР не стали! налаживать авиационную промышленность. Горько усмехнувшись, Коля лишь рукой махнул, мол, поперли оттуда ни за что, ни про что. Вернулась семья не в Дзержинск возле прежнего Горького, где прежде жили и где авиазавод, а в нынешний Нижний Новгород. Вот адрес. Записываю. Даю свой, и настоятельно прошу приезжать отдыхать, море ведь рядом. Принято. Сейчас мой друг в свои 50 плюс один год на должности начальника участка все на том же авиазаводе. Зарплата целиком зависит от количества выпускаемых истребителей.
- Все гоним за границу, - опять вздыхает Коля, - в Российскую армию не помню, когда и сдавали продукцию. Но даже и на импорт – по несколько самолетов в месяц, да и то не каждый. Как выкатим МиГ из цеха, значит, вместо шести тысяч рублей восемь в зарплату получу.
Предложил Яхову организовать его встречу с Ларисой, благо дом, где прежде жила умершая пару лет назад ее мать Антонина Ивановна Лебедева, и где она сейчас остановилась – вот он, напротив.
Коля, как нЕкогда, дернулся, взыграло ретивое, тем более, он ее так и не трахнул 29 (подумать только!) лет назад. Однако, вспомнив, как именно со мной дважды побывал в авариях, хлопнул меня по спине, напомнил о завтрашнем отъезде на стареньких своих «жигулях», а дорога не близкая, вздохнул на прощание, мы еще раз обнялись и – расстались. Надолго ли?
… Да, надо сокращаться. В смысле объема своих заметок репортера. Москва. Курский вокзал, наш 75-й скорый в шесть вечера, четыре часа сидим в зале ожидания. Антон уехал раньше. После похорон, после всех треволнений состояние не очень, мягко говоря. Таня с вещами сидит, ждет, я иду на улицу, покупаю «джин-тоник», замечаю трех ментов. Интересуюсь, не знакомы ли они с ситуацией, показанной не так давно в программе «Человек и закон» по ТВ об их коллегах. Да, да, они же здесь, на этом вокзале орудовали, хватали людей посолиднее в легкой стадии опьянения, а потом отвозили в вытрезвитель и грабили. Переглядываются. Уверен: не только знали их, но и участвовали. Очень скоро моя догадка почти нашла свое подтверждение.
Замечаю, как рядом сидящие пассажиры чем-то
взволнованны. Шушукаются, кого-то вызывают, возмущаются. В другое время я бы непременно встрял, разобрался, а тут расслабуха от тоника накатила, статья в газете интересная. Замечаю лишь, как давешний мент, старший сержант, зашел в зал и, слегка пошатываясь, сбив на затылок фуражку, недобрым взглядом вроде ищет кого-то. Долго так, опустив яйцеватое пузо с болтающимся чуть выше яиц ремнем. Памятуя о законе новой России бандитам и ментам в глаза лучше не смотреть, наблюдаю за гадом из-за газетного листа. Нет, не нашел он, к кому привязаться.
Зато еще через час, когда мы с Таней пошли на посадку, замечаю совсем рядом, метрах в десяти от того места, где мы сидели, но за углом мертвое тело. Тут же выясняю – часа три, как, бомжиха умерла. Не старая, видно, лет сорока, а то и меньше. И тут появляется тот еще более пьяный мент. Еле передвигаясь на подламывающихся ногах, держась за двух бомжей, он приближается к трупу, отцепляется от стоящих крепко, в отличие от него мужиков и практически знаками, почти нечленораздельно мыча, велит им волочь тело куда-то.
- Сержант! Вы что себе позволяете! Почему не вызываете скорую? Почему труп столько времени здесь?
- Т-т-ты … Да я тебя щас … Знашь куда? В т-т-рез-в-вяк! В-в-я-кнешь там у меня! …
И эта скотина смеет в центре Москвы, в дни, когда их министр Грызлов вовсю, во всяком случае из сообщений СМИ, чистит давно опозорившие свою хотя бы форму ряды некогда «славной советской милиции», мне угрожать! Если бы не труп под ногами, он, скорее всего, сумел бы нажать соответствующую кнопку на своей рации, и меня действительно утащили бы в их кутузку те двое и, как минимум, избили.
Вот и первый вагон. В «столице нашей Родины», как многие десятилетия все мы привыкли говорить, не особо и вдаваясь в смысл слов, целый день около 30-ти жары. Вагоны, быть может, где и охлаждают … водой, что ли обливают … хотя, наверное, зачем? если везде, во всех ведь странах предусмотрены кондиционеры, да?
В нашем, за день разогретом от железной крыши купе точно выше 30-ти. Терпим, мужчин двое, снимаем с себя почти все, остаемся в шортах. Женщинам гораздо хуже.
Наконец, трогаемся. Проходит четверть часа. Полчаса. Жара, духота от присутствия людей только усиливается. Иду к проводнику. У него, то есть у нее, Наташи, уже усталой, хотя только выехали, брюнетки лет под сорок,в служебном купе как раз не совсем трезвая личность. Оказывается, наладчик этих самых кондиционеров. Разводит руками – не успели в отстое ничего сделать. Злюсь, показываю корочки, собираюсь идти к начальнику поезда. Помогает. Наташа умоляет потерпеть и обещает что-нибудь придумать.
«Придумывает» и, пока соседка по вагону собирает (по моему предложению, кстати) подписи для отправления на ближайшей станции письма протеста в Министерство путей сообщения, тихонько предлагает нам с женой перебраться в пятый вагон.
Стыдно, когда все остальные будут долгие 30 с лишним часов париться. И ведь точно, кроме пятого все и умирали от жары. Справедливости ради, у нас ехалось немногим лучше. То ли проводник чего-то там экономил, только после первой прохладной ночи, когда кондиционер исправно жужжал не умолкая, затем он стал периодически замолкать, уже без своего участия напуская в соответствующие отверстия вместо прохладного воздуха горячий. Хорошо еще, что по мере продвижения на юг, как это не парадоксально, жара стала спадать, Туапсе встретил нас дождем.
Пора заканчивать столь тягостную, правда не такую, как предыдущая, главу. Остается сказать, во-первых, что: мой отец так и унес с собой в могилу тайну своих «боевых подвигов». Как я уже говорил вначале записок, он не упускал случая, дабы отразить в любой аудитории слушателей свою значимость в любом деле. Но вот как он служил в 8-й Гвардейской авиационной армии – полслова, да и то не о себе. Во-вторых, (и это «во-вторых» отца совершенно не касается), последние многочисленные, чисто российские гадости являются прямым продолжением того, что завоеванное в ноябре-декабре 1993-го в Надыме общегородской забастовкой, мы не только потеряли, мы забыли абсолютно все: честь, совесть, зачатки культуры, здравомыслие. Впрочем, причем тут я?
БОГАТЫЕ ПОКА НЕ ПЛАЧУТ, НО …
Нет, конечно, давая обещания перед десятитысячной толпой забастовщиков, председатель правления РАО Газпром Рэм Вяхирев был далек от сантиментов. Но на ультимативные требования объединенного стачкома пошел. Быть может первая и последняя, если учитывать масштаб, как требований, так и возможные последствия в случае отказа, победившая забастовка. Так бы и дальше держать, но … Дальше скажу, что в итоге получилось в Надыме, а что получилось в стране, читатель сам видит.
Немного о личном. Все дни забастовки, а, вернувшись из командировки, где я, если помните, договаривался с руководителями окружных СМИ насчет проталкивания Владимира Гомана в Государственную Думу, я буквально разрывался аж между трех огней. Не знаю сейчас, что и для кого было главным, но пришлось начинать день с, когда часового, когда меньше времени приходилось затрачивать, непосредственно на забастовке, на надымском стоянии, как назвали этот акт протеста по тогдашнему
Туда нам и дорога Горе
© Copyright: Евгений Быстров, 2006
Свидетельство о публикации №206060800203
Свидетельство о публикации №206060800203
Рецензии